Эпилог

Своеобразие отношений между Германией и Советской Россией в 20–30 годы, развивавшихся на основе Рапалльского договора, определялось, в первую очередь, ситуацией, сложившейся в мире после окончания империалистической войны 1914–1918 гг. А ситуация вокруг Советской России постоянно менялась. В первые годы после революций 1917–1918 гг. новые, республиканские режимы в Москве и в Берлине нуждались друг в друге и были заинтересованы в том, чтобы другие державы видели в них союзников. Вначале, особенно в 1923 г. во время оккупации Рура в этом больше была заинтересована Германия. После серии неудачных попыток Коминтерна осуществить экспорт революции за пределы СССР, стимулировавших консолидацию Запада, уже для Москвы альянс с Берлином стал желанной целью.

Ситуация была, в общем, противоречива и неоднозначна. С одной стороны, с учетом всей той помощи, оказанной Москве Берлином в 1920–1933 гг. в деле создания военной промышленности, подготовки кадров РККА, постановки штабной работы, передачи доверительной информации и разведданных о вероятном противнике есть основания сделать вывод о наличии элементов союзнических отношений. С другой стороны, этих элементов все же не хватало для того, чтобы альянс получил договорно-правовое оформление, хотя Москва была не против. Но Берлин на это не пошел.

В конце концов обе стороны прекрасно понимали силу и слабости своего квазисоюза, поскольку двигали ими совершенно разные мотивы: правительство Ленина сделало ставку на мировую революцию, а политическая элита Германии не желала ничего более страстно, чем возврата в клуб великих держав, отмены унизительных положений Версаля и ревизии границ. Идея реванша стала основной, а ее главным носителем — германский генералитет, состоявший в основном из потомственных аристократов, воспитанных в духе пангерманизма. Отрезвляющим душем для немцев стала и неудавшаяся попытка Коминтерна осуществить в Германии «октябрьский переворот» в октябре 1923 г. Таким образом, далеко не случайно, что, хотя Германия и оставалась безоружной в окружении враждебно настроенных Франции, Чехословакии и Польши, однако на союз с Москвой Берлин не пошел. Вместо этого и Берлин, и Москва, дойдя до естественных границ в своих отношениях, стали примерно со второй половины 20-х годов использовать фактор военных связей как средство политического давления в отношениях с державами Антанты, существенно ограничив при этом возможности своих военных кругов вмешиваться в политику. Умело блефуя и допуская некоторую утечку информации, они к концу 20-х — началу 30-х годов сумели включиться в мировую политику, по существу не отступив от своих стратегических задач.

Однако после прихода к власти в Германии Гитлера линия на продолжение рапалльской политики, как таковой, была подвергнута в Москве пересмотру. И хотя очередная смена власти в Германии сама по себе отнюдь не означала для Москвы автоматического отказа от приоритетных отношений с Берлином[492], в силу хотя бы того, что Франция просто не могла в течение короткого времени занять место Германии, тем не менее период Рапалло закончился. Началась новая глава советско-германских отношений, и наиболее ярко это иллюстрируют цифры двусторонней торговли (в млн. марок)[493]:

Годы / Товарооборот / Экспорт Германии в СССР

1931 1065,8 762,7

1932 896,7 625,8

1933 476,3 282,2

1934 286,3 63,3

1935 241,0 49,3

1936 219,3 126,1

1937 182,5 117,4

Вместе с тем отказаться от экономического, промышленного и иного сотрудничества с одной из самых развитых и динамичных стран мира Москва не могла. Да это и не входило в ее планы. Поэтому начался поиск новых форм взаимоотношений — более осторожных, более взвешенных. Особую роль в урегулировании двусторонних отношений в «пострапалльский» период призваны были сыграть «миссия Радека» в 1933–1934 гг., 1936 г.[494] и «миссия Канделаки», работавшего торгпредом СССР в Германии в 1934–1937 гг.[495] Они принесли определенные практические плоды, сделав возможными отдельные военно-политические контакты: в январе 1936 г. Тухачевский на пути в Лондон посетил Берлин[496], Уборевич встречался с заместителем германского военного атташе в Варшаве майором Э. Кинцелем[497]; в июне 1936 г. майор К. Шпальке по инициативе генералов В. фон Фрича, Л. Века и К.-Х. фон Штюльпнагеля зондировал в Москве в беседах с Урицким и Беловым возможность улучшения взаимоотношений по «особому», военному каналу[498]; осенью 1936 г. по приглашению главнокомандующего райхсвером генерала Фрича на маневрах рейхсвера побывал Уборевич[499]. Кроме того, продолжались военные поставки из Германии в СССР, причем в отдельные годы советский импорт из Германии почти полностью состоял из предметов вооружения. Практически не прекращались связи по линии военных атташе, а также по линии разведок с упором на «польский фактор». Наконец, многое еще не ясно относительно связей НКВД со своими «коллегами» из Германии.

Тем временем противоречия в советских правящих кругах достигли своего апогея, и после убийства Кирова в декабре 1934 г. Сталин в ходе «большой чистки» учинил кровавую расправу со всеми своими политическими оппонентами, предав ей и некоторый национальный, антисемитский оттенок. Здесь-то документы по военному сотрудничеству между СССР и Германией, у истоков которого в Москве стояли Ленин. Троцкий, Чичерин, Фрунзе, Склянский, Уншлихт, Розенгольц, Сталин, Ворошилов, Молотов «пригодились» еще раз — для проведения «судебных» политических процессов в 1937–1938 гг.

В январе 1937 г. на открытом судебном заседании по делу о «параллельном антисоветском троцкистском центре» Радек, обвиненный в шпионаже, вредительстве и подготовке заговора, назвал имя Тухачевского, который посылал Путну в Берлин для переговоров с троцкистами. С этого дня судьба «красного маршала» была предопределена. В мае 1937 г. по делу об «антисоветской троцкистской военной организации» Тухачевскому, Уборевичу, Якиру, Корку, Эйдеману, Фельдману, Примакову, Путне были предъявлены обвинения в государственных преступлениях: измена Родине, шпионаж, террор, создание контрреволюционной организации. К 31 мая 1937 г. все арестованные после применения к ним «физических мер воздействия» «признали» свое участие в «военном заговоре». Сталин в течение недели с 21 по 28 мая 1937 г. ежедневно принимал наркома внутренних дел Н. И. Ежова, получал протоколы допросов арестованных. За «тесную групповую связь» с Якиром 31 мая был уволен из РККА начальник ГПУ РККА, зам. наркома обороны Я. Б. Гамарник. Получив извещение о своем увольнении и понимая, что за этим последует, он в тот же день застрелился.

1 — 4 июня 1937 г. в Кремле на расширенном заседании Военного совета Ворошилов сделал доклад о раскрытом органами НКВД заговоре в РККА. 2 июня на Военном совете выступил Сталин. Сославшись на показания арестованных, он сделал вывод, что в стране был

«военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами».

Политическими руководителями заговора он назвал Троцкого, Бухарина, Рыкова, Рудзутака, Карахана, Енукидзе, Ягоду, военными руководителями — Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана, Гамарника. «Это — ядро военно-политического заговора, ядро, которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером». Всех, кроме Рыкова, Бухарина и Гамарника, он назвал шпионами немецкой разведки. О Тухачевском Сталин заявил:

«Он оперативный план наш, оперативный план — наше святое святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион… Якир — систематически информировал немецкий штаб… Уборевич — не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал, Карахан — немецкий шпион, Эйдеман — немецкий шпион, Корк информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии».

Согласно протоколу заседания Военного совета от 2 июня Сталин заявил:

«Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, что эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это дело готовили. Это агентура, руководящее ядро военно-политического, заговора в СССР, состоящее из 10 патентованных шпиков и 3 патентованных подстрекателей шпионов. Это агентура германского рейхсвера. Вот основное».

После предъявления им 7–8 июня обвинения 11 июня состоялся скоротечный закрытый суд, признавший Тухачевского, Уборевича, Якира, Эйдемана, Ягоду, Енукидзе, Фельдмана, Примакова, Путну и других виновными и подлежащими расстрелу 12 июня 1937 г. приговор был приведен в исполнение. Через 9 дней после суда 980 командиров и политработников были арестованы как участники военного заговора[500]. В общей сложности мутная волна репрессий в 1937–1938 гг. захлестнула почти 37 тыс. краскомов[501].

Примерно по тому же сценарию в марте 1938 г. прошел открытый политический процесс, на котором обвинения в связях с райхсвером и германской разведкой были предъявлены Крестинскому, Розенгольцу, Раковскому, Гринько, Бухарину, Рыкову, а также М. А. Чернову, С. А. Бессонову и др. (всего 19 человек). Они были обвинены в заговоре в антисоветском «правотроцкистском блоке», который поставил себе целью расчленение СССР, отрыв от него Украины, Белоруссии, среднеазиатских республик, Грузии, Армении, Азербайджана, Приморья, свержение существовавшего в СССР социалистического Госстроя и восстановление капитализма и власти буржуазии.

В ходе следствия Крестинский «признал», что по заданию Троцкого еще зимой 1921 г. он установил связи с германским генералом Зектом и получал от него денежные средства (по 250 тыс. нем. марок ежегодно) «для ведения троцкистской подпольной работы взамен предоставления троцкистами немецкой разведке шпионских материалов»[502]. Копп же, «старый меньшевик», установил контакт с Зектом еще в июле 1920 г., причем Зект сам обратился к Коппу[503].

В связях с германской разведкой «признались» Розенгольц (начал «шпионскую» деятельность в пользу германской разведки в 1923 г.), Бессонов (будучи зав. торговым отделом советского торгпредства в 1931–1933 гг. и позднее, с 1933 г. — советником советского полпредства в Берлине), Чернов[504]. Они упоминали имена Зекта, Хассе, Нидермайера, Гесса, проф. Хаусхофера, московского корреспондента «Берлинер Тагеблат» П. Шефера и др.[505] Обвиняемые «показали», что по заданию Троцкого Крестинский осуществлял «систематическую связь с Тухачевским», а Розенгольц — с Рыковым и Рудзутаком. Деньги же от райхсвера после отъезда Крестинского из Берлина передавались через Путну, который был тогда военным атташе в Германии[506].

В 1936 г. и в начале 1937 г. Троцкий и Тухачевский «поставили» вопрос о контрреволюционном выступлении и о начале 15 мая 1937 г. военного переворота. В этой связи «предполагалось» ликвидировать Сталина, Молотова, Кагановича, а Гамарник «предложил» начать переворот с захвата здания НКВД. Однако в первых числах мая 1937 г. «начался разгром контрреволюционной организации» и «переворот» был сорван[507].

По итогам «процесса» государственный обвинитель А. Я. Вышинский в своей речи 11 марта 1938 г. потребовал высшей меры наказания всем 19 подсудимым[508]. Суд приговорил их к расстрелу. 13 марта Президиум ВС СССР отклонил ходатайства осужденных о помиловании и 15 марта 1938 г. приговор был приведен в исполнение[509]. Таким образом, военное сотрудничество с Германией в рапалльский период, благодаря которому на территории России до известной степени происходило становление и укрепление советского режима, помогло затем Сталину устранить всех своих политических оппонентов и одержать окончательную победу в борьбе за личную власть.

Подводя итоги военно-политических и военных отношений между Москвой и Берлином в 1920–1933 гг. можно сформулировать следующее. С учетом своеобразия 20 — 30-х годов значимость этого сотрудничества для Советского Союза выходит далеко за рамки утилитарных интересов военного ведомства. С точки зрения наращивания военного потенциала и повышения боевой мощи РККА его эффективность очевидна (обучение руководящего комсостава РККА в германской Военной академии и советских военных специалистов в военно-учебных центрах (школах) райхсвера на территории СССР, помощь в постановке советской военной промышленности и передача передовой по тем временам технологии, посылка военных делегаций и наблюдателей на учения, получение разведданных по согласованной проблематике на основе взаимности и т. д.). Во многом благодаря именно немецкой помощи была в общем успешно проведена начатая в СССР в 1925 г. военная реформа. Тухачевский, Уборевич, Якир, Фельдман, Егоров, Левандовский, Тимошенко, Мерецков, Василевский, Тодорский и др. руководители Красной Армии выросли в профессиональном плане благодаря изучению германского военного опыта. И хотя результаты этого сотрудничества едва ли поддаются точному бухгалтерскому учету (количество обученных советских и германских летчиков и танкистов, отработанных пособий и наставлений по ведению химической войны, танкового и воздушного боя, взаимодействию родов войск, число созданных моделей различных вооружений, запасы химоружия и отравляющих веществ), тем не менее они весьма значительны.

Практически благодаря советско-германскому «военно-техническому» сотрудничеству были заложены основы ВПК СССР. В качестве примера достаточно упомянуть тот же завод в Филях (Москва), сегодня — завод им. Хруничева, на котором производится ракетное оружие. Химзавод в Чапаевске (Иващенково в начале 20-х годов было переименовано в Троцк, а после того, как Троцкий попал в опалу, — в Чапаевск) берет свое начало от «Берсоли». Полигон в Шиханах (Саратовская область) и по сей день используется в военных целях, а на полигоне в Тоцком (Оренбургская область) в послевоенные годы совершенствовалось советское атомное оружие. Фактически с предоставления концессий «Юнкерсу» началось становление советской авиационной промышленности (завод в Филях в середине 20-х годов считался флагманом советского самолетостроения) и воздушных перевозок внутри страны.

Движущей силой этого сотрудничества было, безусловно, горячее желание советских лидеров создать мощную военную машину. Наращивая при помощи Германии военные мускулы и умело подпитывая реваншистские настроения в Германии, Москва после неудач Коминтерна взяла по сути на вооружение «стратегию политического измора» Запада, сделав ставку не на экспорт революции, а на очередную мировую войну. К этой войне она должна была подойти и подошла во всеоружии. 1939 г. стал ее звездным часом. И не случайно, что даже после тяжелейших неудач и потерь 1941 г., тех огромных резервов, как материальных, так и кадровых, созданных во многом с помощью немцев, стране хватило на то, чтобы наряду с безудержным внутренним террором выдержать и жесточайшую мировую войну.

Военно-промышленный аспект сотрудничества положительным образом сказался на развитии всей советской экономики. Германские специалисты участвовали в постановке и других специализированных отраслей советской военной промышленности, несли с собой образцы высокого профессионализма и производственной культуры. Помимо утилитарного значения «военно-технические» контакты оказывали непосредственное влияние на внешнеполитическую ситуацию. Созданное за годы Рапалло лобби в обеих странах содействовало укреплению тесных отношений между СССР и Ваймарской Германией, помогало преодолевать критические фазы их развития. Так, прогерманское лобби в СССР довольно длительное время, примерно с 1927 г. и вплоть до начала мая 1933 г., т. е. и в первые месяцы после прихода Гитлера к власти, успешно удерживало руководство СССР в русле рапалльской политики.

Однако затем верх взяла линия Литвинова: Москва стала на путь поиска альтернативных партнеров, которых она видела прежде всего в лице враждебных Германии Франции и Польши. Была предпринята политическая попытка в одночасье предать забвению весь рапалльский период взаимоотношений. Германия стала однозначно рассматриваться в качестве врага. Основной максимой внешнеполитических действий Москвы в отношении Германии в течение всего последующего периода (1933–1939 гг.) вплоть до мая 1939 г. стал принцип «Враг моего врага — мой друг». В итоге германофилы в руководстве Советского Союза попали в двусмысленное положение, и это при том, что большинство их германских коллег занимали руководящие посты вплоть до 1938 г., когда Гитлер провел основательную чистку германского генералитета.

Теперь, пожалуй, очевидно, что лидеры СССР рассматривали военное сотрудничество как основу рапалльской Политики, но очевидно и то, что Германия использовала его в качестве сильнейшего козыря для оказания давления на Францию и Англию. Опираясь на «особые отношения» с Москвой, Берлин последовательно восстанавливал свой статус великой державы, постепенно добившись отмены всех ограничений Версальского договора и вступлений на равных в Лигу Наций. В той же степени за счет «особых отношений» с Берлином крепла и усиливалась Москва, дружбы с которой со временем стали искать и другие державы. Таким образом, именно военное точнее, военно-политическое сотрудничество начавшееся в период польско-советской войны, являлось основной, «истинной» опорой рапалльской политики, вокруг которой, тщательно ее оберегая, и группировались все политические и экономические взаимоотношения СССР и Германии.

Но военные отношения не закончились в 1933 г. И не случайно германский военный атташе Хартман в сентябре 1933 г. употребил формулировку, что закончился период советско-германского военного сотрудничества «в его нынешних формах». Оно продолжалось и в «пострапалльский» период. Сохранились и поддерживались официальные контакты офицеров РККА с офицерами райхсвера, в Германии по-прежнему осуществлялись закупки военных образцов и лицензий.

И далеко не случайно в мире с затаенным дыханием следили за развитием советско-германского диалога в 1939–1941 гг., когда «пакт Молотова-Риббентропа», новая дружба, «реанимация Рапалло», казалось, неразрывно связали Москву и Берлин. И вновь сближение набирало обороты прежде всего по военной и военно-политической линии: ликвидация Польши, «дружба, скрепленная кровью», совместный парад в Бресте, передача военных секретов и технологий, поставки образцов вооружений, стратегического сырья.

Но и это еще не все. В германском справочнике «Вооружение мира» за 1935 г.[510] в разделе о СССР указывалось, что в Красной Армии имелись хорошие химвойска, неплохо была поставлена химическая разведка, защита от газов. Начиная с 1937 г. в специальных докладах абвера излагались исчерпывающие данные о состоянии химвойск РККА. Из них было ясно, что по основным показателям, организации и структуре эти войска не уступали немецким. В докладах контрразведки вермахта, в т. ч. и уже в ходе Второй мировой войны, делался однозначный вывод о том, что по своему потенциалу Красная Армия была способна применить химическое оружие в полном объеме[511].

К началу Второй мировой войны германская армия также имела хорошо подготовленные, структурированные и вооруженные химвойска (моторизованные химические минометные полки, тяжелые артиллерийские дивизионы, батальоны, подразделения огнеметных танков). Словом, и вермахт был готов к ведению крупномасштабной войны с широким использованием химического оружия. Однако Гитлер так и не решился применить его в ходе второй мировой войны, в т. ч. и в самых критических для Германии ситуациях на восточном фронте. Гитлера скорее всего удержало от этого то обстоятельство, что он был хорошо осведомлен о неотвратимости ответных химических ударов по районам Германии. Можно предположить, что именно тогда и происходило эмпирическое становление «доктрины неотвратимого возмездия», впоследствии подкрепленной еще более разрушительным, ядерным оружием, доктрины, отказ от которой дается сегодня миру с таким тяжким трудом…

Примечания:

4

Руденко М. Кузница фашистской армии (для удара по СССР танковые армады вермахта натаскивались на нашей же территории) // Независимая газета. 20 июня 1997; Сергеев Вл. У нас была своя «Барбаросса» (рассекреченный «план Жукова») // Литературная газета. 21–27 июня 2000.

5

Другая война, 1939–1945. М.: РГТУ, 1996.

49

РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 84, д. 119, л. 5.

50

РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 102, л. 3.

51

Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 33987, оп. 3, д. 52, л. 383, 430.

492

Так, например, 10 января 1934 г. Ворошилов говорил германскому послу Р. Надольному: «Двух слов канцлера, адресованных общественности, будет достаточно, чтобы устранить впечатление того, что антисоветская тенденция его книги «Майн Кампф» еще сохраняет актуальность». Philipp Fabry. Mutmaßungen über Hitler. Urteile von Zeitgenossen. Dusseldorf 1969. S. 239; ADAP, Ser. C, Bd. 11,1, Dok. № 176. S. 330.

493

Архив НКВТ СССР, ф. Особый сектор, оп. 6066, д. 233, л. 129, 203.

494

Alexandrov Victor. L'affaire Touchachevsky. Paris 1962.

495

Подробней об этом см.: Абрамов H. A. Особая миссия Канделаки. Вопросы истории, NN 4–5, 1991; Lew Besymenski. Geheimmission in Stalins Auftrag? David Kandelaki und die sowjetisch-deutschen Beziehungen Mitte der dreißiger Jahre. Vierteljahreshefte für Zeitgeschichte, 3 (1992). S. 339–357.

496

Georgfes Castellan. Reichswehr et Armee Rouge. B: Les Relations germano-sovietiguesde 1933 a 1939. Paris, 1954. P. 244; Hans von Herwarth. Zwischen Hitler und Stalin. Erlebte Zeitgeschichte 1931 bis 1945. Frankfurt am Main 1982. S. 60.

497

McMurry Dean Scott. Deutschland und die Sowjetunion 1933–1936. Ideologie, Machtpolitik und Wirtschaftsbeziehungen. Köln, Wien 1979. S. 320.

498

Spalke Karl. Gespräche in Moskau. Die Reichswehr und die Rote Armee 1936 DieGegenwart, 13(1958). S. 398–399.

499

Walter Görlitz. The German General Staff. London, 1953, p. 308.

500

Известия ЦК КПСС, № 4,1989, с. 53–60.

501

Военно-исторический журнал, 1993, № 1, с. 56.

502

Правда, 3 марта 1938 г.

503

Правда, 6 марта 1938 г.

504

Правда, 4 марта 1938 г.

505

Правда, 3 и 4 марта 1938 г.

506

Правда, 5 марта 1938 г.

507

Правда, 5, 6 марта 1938 г.

508

Правда, 12 марта 1938 г.

509

Правда, 15 и 16 марта 1938 г.

510

Rüstung der Welt. 1935. S. 266.

511

Бойцов В. В. Секретные лаборатории рейхсвера в CCCР. Армия, № 6,1992.