Глава XXVII. ЗАВЕРШЕННЫЙ ПОРОГ

Только у начштадива Лепина была единственная большая карта всего переднего края обороны дивизии, с заштрихованной на ней синим цветом линией соприкосновения с противником и пометками разных цифр, понятных лишь штабным офицерам.

Многоопытный Лепин, получив указание из штаба армии на подготовку к заброске разведчиков, строго предупредил своих штабистов: ни одно движение на этом участке не должно выдать каких-либо намерений с нашей стороны. Всем фронтовикам давно было известно, что наблюдательная служба у противника была в большом почете — отличившиеся особыми результатами наблюдений немедленно отмечались наградами и отпусками. Как правило, эта служба велась с оборудованных, безопасных мест, с хорошей оптикой. Уж такой народ немцы — аккуратные и педанты! На батальонных постах у них сидели, в основном, старослужащие — ефрейторы, капралы. Цепко и настойчиво они следили за нашим «передком» и записывали в журнал любые изменения на нашей стороне. Там же у них было специальное подразделение связистов — они одновременно с наблюдением вели подслушивание наших телефонных переговоров на переднем крае.

Здесь надо было придумать, как обмануть противника, не дать обнаружить наши намерения, отвлечь его внимание ложной подготовкой к наступательной операции местного значения по улучшению наших позиций. Так в штабе дивизии родился план с загадочным названием «Аза». Начальник разведотдела — выдумщик и неисправимый романтик — предложил назвать отвлекающую операцию «Цыганка Аза», поскольку был наслышан о мастерстве цыганок отвлекать внимание, но Лепин для удобства в переговорах оставил только «Аза», и оно закрепилось. Исполнители операции, занятые подготовкой материальной базы, не были посвящены в истинные ее намерения и принялись за выполнение приказа. И вот уже взвод саперов вблизи от переднего края скрытно, в густом ельнике, за несколько дней, без шума вкопал в землю крепкий остов просторного блиндажа с тремя накатами из еловых бревен, искусно замаскировал и занялся внутренней отделкой. И начштадив, и Сазонов осмотрели со всех сторон блиндаж, который Лепин по-старинному назвал блокгаузом, и остались довольны. Было решено, что здесь перед заброской укроется разведгруппа и будут размещены саперы для разминирования прохода и охрана.

Генерал Абакумов напористо, как «студебеккер» с тремя ведущими мостами по болоту, шел к своей цели: создать в своем ведомстве тактическую разведку, как можно быстрее получить первые результаты и одобрение Верховного.

О том, что Верховный дал согласие на создание тактической разведки под руководством чекистских органов, сотрудники Генштаба были осведомлены в деталях. Кое-кто из вольнодумцев считал, что это ненужная затея, но вслух об этом никто не говорил, а на собраниях и совещаниях они же громогласно одобряли это новшество.

Честолюбие главного особиста, стремившегося не только быть сыскным держимордой, а на равных делить лавры настоящих побед с войсковыми генералами, не затеряться в их толпе и отличиться как генерал, думающий о совершенствовании действующей армии для скорой победы, мог разгадать только сам Верховный и, посмеиваясь в усы, рассудить, что честолюбие, направленное на пользу дела, надо поддерживать, поощрять. И поддержал, но от поощрения воздержался, ожидая результатов.

А генерал Абакумов в это время дал указание собрать через агентуру и осведомление отзывы о том, как офицеры и генералы в частях действующей армии отнесутся к его, как он считал, плодотворной идее. И, соответственно, сам лично просматривал меморандумы из многочисленных агентурных сообщений. Но фронтовые особисты знали, понимали, чего хочет их высокое начальство, и составляли, в основном, положительные отзывы. Но каким-то образом в поток положительных оценок затесались и два других сообщения. Они поступили от Особых отделов, коих разделяли сотни километров, но были по смыслу одинаковые. Генерал еще раз прочитал их. По лексике, грамматике они были разные, но мысль в них была одна — особисты набьют себе шишек, пока наберутся опыта! А, кроме того, в одном подробно изложено, как собеседник агента — переводчик разведотдела мехкорпуса, старший лейтенант Нойман — рассказал, что у немцев разведка и контрразведка всегда находились в абвере, и, возможно, наше командование сочло необходимым для удобства соединить эти функции в одних руках. «Ты смотри, какой умник нашелся. Выходит, что мы скопировали у немцев эту перестановку!». - язвительно подумал генерал. И в специальной клеенчатой тетради, служившей кондуитной книгой для расследования проступков, записал распоряжение начальнику своего секретариата: «Взять в разработку Ноймана за разглашение секретных сведений». И будет еще долгое время после войны находиться на прицеле у всесильных органов бывший военный переводчик Нойман — за то, что своим высказыванием навлек на себя гнев начальника «Смерша». Только где-то в середине 50-х годов снимут его с оперативного учета и выпустят из-под опеки Гэбэ. И вся-то жизнь не поймешь из-за чего была поломана: в партию не приняли, в горсовет депутатом не прошел, так и состарился учителем немецкого языка в библиотечном техникуме…

Почти никого не осталось, кто бы помнил те дни, когда возник Западный фронт, и судьбу его командующего, героя испанской войны, бритоголового генерала Павлова; начальника штаба, со строевой выправкой, симпатичного генерала Климовских и еще трех генералов, расстрелянных во внутренней тюрьме Лубянки по приговору Военной коллегии Верховного суда «за трусость, развал управления войсками, самовольное оставление позиций». Хозяину Кремля потребовались жертвы, чтобы свалить на них свою собственную вину за разгром Красной Армии, за просчеты, допущенные им же в советско-германских отношениях. Всем казалось, что это было давным-давно! И память о безвинно расстрелянных генералах (ведь согласно партийному закону «Вождь всегда прав» в нашем государстве!) сохранилась только у близких да родственников.

Теплая солнечная погода апрельских дней сменилась заморозками и пасмурными днями. В одно такое холодное утро многочисленное фронтовое воинстве узнало, что их Западный фронт стал именоваться 3-м Белорусским и приобрел нового командующего — генерала Черняховского. Приказ приняли к сведению. Радости и восторга по этому поводу среди фронтовиков не наблюдалось. Но работы у политработников прибавилось. Надо было все объяснить, растолковать, что новое название фронта обязывает всех совершенствовать ратное дело и политическую подготовку! И, не дай бог, если на политзанятиях кто-то из солдат не мог ответить на вопрос, какие должности занимает в настоящее время товарищ Сталин: Генеральный секретарь ВКП(б), Председатель Государственного Комитета Обороны, Председатель Совета народных комиссаров, Народный Комиссар Обороны и Верховный Главнокомандующий Красной Армии и Флота!

Смена командующего фронтом запомнилась тем, что совпала с улучшением фронтового пайка. Солдатский рацион стал добротнее за счет американских консервов. На дополнительный офицерский паек однажды выдали по несколько толстых плиток очень твердого, чуть горьковатого на вкус заморского шоколада. Многие его пробовали впервые в жизни.

Новый молодой, чернобровый комфронта на первом же совещании отметил, что штаб фронта мало знает об обороне противника, и поставил задачу — исправить положение в короткий срок.

Генерал Абакумов уже получил задание Верховного — оказать помощь Черняховскому по сбору разведсведений и, в свою очередь, дал накачку главному особисту фронта — ускорить разведмероприятия на территории противника. Волна грозных указаний сверху докатилась, в свою очередь, до Сазонова, требуя от него: ускорить, выполнить, согласовать, доложить в указанный срок… Теперь получалось, что вся ответственность за подбор разведгруппы, проверку, переброску через фронт легла на его отдел. Задание по дополнительной проверке разведгруппы было почти выполнено: у четверых все было в порядке, а вот к пятому — сержанту Княжичу — были вопросы. Сам он объяснил, что после контузии не помнит, сколько дней был в санбате и когда был доставлен оттуда в полевой госпиталь. Но ответы были противоречивы, и Сазонов, чтобы ликвидировать все сомнения, решил провести опознание Княжича среди личного состава, где он до контузии проходил службу.

Преодолевая скрытое нежелание своего зама перепроверить Княжича, Дмитрий Васильевич подписал приказ о командировке Бондарева для проведения опознания. Воинская часть, где согласно документам служил Княжич, находилась в соседней, примерно в шестидесяти километрах, армии. Бондарев взял с собой в помощники покладистого сержанта Маркина и с недовольным лицом влез в двуколку с брезентовым тентом, сел на вязанку камыша и двинулся в путь — выполнять задание. В дороге он молчал и все думал о несправедливости судьбы — служить под началом такого тупого, политически близорукого человека, как Сазонов. Он и не утруждал себя размышлениями о том, как он будет выполнять задание, потому что с самого начала считал, что вся эта возня с дополнительной проверкой, опознанием — сазоновская блажь, его выдумка, а командировка придумана им, чтобы унизить майора и подвергнуть его дорожным неудобствам. Бондарев не был приспособлен к оперативной работе, которая состояла из множества рутинных дел, где требовалось обыкновенное терпение, быстрая реакция, хорошая память, желание узнать как можно больше, накопить эти знания, удержать в памяти и использовать их. Но он не обладал ни одним из этих качеств. Его служба в облисполкоме, общение с руководством области, партмобилизация в армию, неожиданное присвоение майорского звания в политотделе корпуса, а потом назначение в Особый отдел окончательно вскружили ему голову и убедили в исключительности его персоны.

Неудачный исход доносительства на Сазонова и выволочка, устроенная ему полковником Тумановым, обескуражили его, но ненадолго. Теперь он предавался мечтаниям, представляя себе, что вдруг он каким-то образом попадает на доклад к Члену Военного Совета армии, тот его внимательно выслушивает как бывшего политработника, задает много вопросов, интересуется, какие недостатки имеются в работе военной контрразведки на уровне дивизии, а он толково и убедительно докладывает, что у особистов не всегда принимаются правильные решения в силу отсутствия у руководящего состава опыта и достаточной политической подготовки. Генерал внимательно его слушает, делает какие-то пометки в блокноте, потом просит подкрепить конкретными примерами его высказывания. И тогда Бондарев после недолгих колебаний приводит в качестве примера поведение своего шефа и начинает перечислять его промахи по службе, объясняя это узостью его политического кругозора и отсутствием партийной принципиальности. В конце беседы генерал встает из-за стола, крепко жмет ему руку, благодарит за важную политическую информацию и намекает на то, что в ближайшее время им будет рассмотрен вопрос о повышении в должности майора Бондарева. Дальше этих благостных фантазий его воображение не шло, и он уносился в своем представлении смаковать на все лады, как Туманов и Сазонов примут известие о его повышении и как будут завидовать в дивизии его заслуженному продвижению по службе.

На второй день, проплутавши по бесчисленным дорогам второго эшелона, майор с помощником нашли ту воинскую часть, где когда-то служил Княжич. Напустив на себя важность, Бондарев беседовал с особистом этой части. Как оказалось, рота, в которой воевал Княжич, понесла тяжелые потери, и тот отбыл в полевой госпиталь. Если опрашивать всю роту и предъявлять фотокарточку на опознание, на это уйдет много времени, — и Алексей Михайлович, недолго думая, вписал в протокол показания нескольких солдат из списка роты, которые якобы опознали Княжича, и с «их слов» записал, что тот нес службу исправно, потом получил контузию и был отправлен в медсанбат. И, как считал Бондарев, этого было достаточно, чтобы закрыть вопрос о дополнительной проверке Княжича и больше к нему не возвращаться. Если бы он знал, какую мину замедленного действия он закладывает под свое собственное благополучие и чем потом заплатит за этот обман, он бы наказал своим детям и внукам не делать этого. Но вполне довольный собою и тем, что сумел обойти приказ Сазонова, он положил ему на стол протоколы опознания.