Глава XIV. О БЛАГОРОДСТВЕ И УМЕ

Весна третьего года войны, почти как в половодье, прорывала плотину Восточного фронта то в одном, то в другом месте. Обнадеживающие вопли из Берлина о создании неприступного атлантического вала и спасении цивилизации от варваров-большевиков постепенно глохли, но у населения рейха, подогреваемого мощной пропагандой и обещаниями фюрера, еще была вера в то, что враг на территорию «фатерлянда» не вступит.

Исполнительность, порядок, дисциплина, отсутствие намеков на поражение среди простых людей Германии делали ее все еще грозным противником. Вся промышленность, несмотря на бомбардировки, работала как часы; так же по-немецки добротно и аккуратно вкалывали заводы Европы, где был на постое немецкий солдат.

На его родине мелкие функционеры регулярно проводили собрания, вовлекая в них не только членов партии, но и Домашних хозяек; к ним обратился фюрер, назвав их крепостью нации, их хвалил Геббельс. При рождении сына — будущего солдата вермахта — местный партийный комитет поздравлял роженицу, присылал коляску, полный комплект белья и одежды для новорожденного, с поздравительной открыткой от фюрера!

Но на Восточном фронте в это время появились первые предвестники поражения — переход отдельных солдат на сторону советских войск. Это были еще редкие явления, о каждом из них писали спецсообщения в Ставку или ГлавПУ. Центральные газеты взахлеб, преумножая, преувеличивая, толковали о скором поражении Германии. Но до этого было еще больше года!

Однажды Сазонову представилась возможность принять участие в опросе перебежчика. Это был типичный немец — грузноватый, светло-русый, но малоаккуратный в обиходе. На нем был с заношенными обшлагами, давно не стиранный, мятый солдатский мундир; рядом на лавке — зимнее кепи с козырьком и серо-зеленая шинель. Сапоги — с широкими раструбами голенищ, но уже не яловые, а из какого-то эрзаца, почти нашего кирзового происхождения. Солдат оказался бывшим белобилетником, призванным в сентябре прошлого года и прошедшим трехмесячный курс обучения. Дмитрий Васильевич про себя отметил: это неплохо — в такое время и дать три месяца солдатской учебы; да за 90 дней по 12 часов можно многое усвоить и обучить многому. Он тут же поинтересовался, какую военную специальность тот получил. Переводчик из разведотдела — бойкий паренек с погонами младшего лейтенанта, со светлым чубчиком волос, вынул солдатскую книжку из папки, профессионально быстро отыскал в ней отметку об учебе и военной профессии.

Из всех слов перебежчика Сазонов уловил одно — «машинен гевеер», значит, пулеметчик. Переводчик подтвердил: солдат первый номер в расчете у ручного пулемета МГ-34. Все присутствующие хорошо знали, что представляет собой пулемет МГ-34 по скорострельности и безотказности. А Сазонову хотелось узнать и многое другое: о настроении солдат, как удалось уйти из расположения, как он пересек передовую, не боялся ли подорваться на минах. Немец с сожалением посмотрел на недоеденную кашу в котелке и начал отвечать. Начальник разведотдела майор Шаров, стройный и подтянутый, торопясь, записывал его ответы, потому что с часу на час должны были позвонить из разведотдела армии с указанием — направить перебежчика в их распоряжение. Не торопясь, изредка поглядывая на Сазонова, угадав в нем старшего начальника, солдат деловито рассказал, что в роты их полка пришло пополнение из очень молодых, едва достигших восемнадцатилетнего возраста белобилетников и бывших отсрочников. Кадровых солдат осталось не более 10–15 человек на роту. Среди солдат запрещается вслух обсуждать положение на фронтах. Унтера и капралы безотлучно находятся с солдатами в капонирах, дзотах. Недавно был случай, когда молоденький солдат решил перебежать, но подорвался на мине, не дойдя до вашей передовой. Его вытащили, но он умер от потери крови.

— Ну, а как же вы смогли пройти передний край? — спросил Сазонов через переводчика.

И солдат толково и убедительно, отчаянно жестикулируя руками, обрисовал крутой спуск оврага, упиравшегося почти в наш передний край. По выступам, где мины нельзя было поставить из-за уклона, он добрался до наших позиций и, лежа в маскхалате, наблюдал, как из дзота в траншеи ушла смена боевого охранения. Тогда он крикнул: «Рус Иван…» Здесь, из его уст, это слово прозвучало, как воронье карканье. Все улыбнулись, как бы снисходительно извиняя его за эту кличку и в то же время сознавая, что перед ними сидит не взятый в плен, с трясущимися руками, а человек, сознательно обдумавший свой поступок; и они, фронтовики, видели в этом добрый знак, потому что каждый из них внес никем и ничем не измеренный вклад, чтобы заставить этого немца решиться на переход.

О, эта отходчивая русская душа! Вот они уже были готовы сделать для него что-то приятное, никакой злобы, неприязни к нему из-за того, что именно он и его армия пришли к нам и что из-за войны у каждого рухнули планы на хорошую жизнь. Теперь все сидели против него и добродушно смотрели на своего бывшего врага, поделившись с ним тем, что имели: куском хлеба и кашей. Но никто из них в этот момент не подумал, что перед ними солдат вражеской армии, подготовленный профессионал-пулеметчик, и на его счету не один десяток, а может быть, и сотни наших убитых и раненых, а они, забыв об этом, готовы были брататься с ним. Ведь как же! Он добровольно пришел к ним, он не хочет воевать за Гитлера, и поэтому они умилялись, что вот он — немецкий солдат, осознал силу их армии и перебежал к ним!

Комбат, здоровенный парень с румянцем во всю щеку, на участке которого и был задержан перебежчик, тоже как-то хотел показать себя, ему надоело сидеть в тени: вопросы задавали начальник разведслужбы дивизии, бывший студент майор Шаров, и Сазонов. Но комбат, считая перебежчика своим трофеем, тоже начал приобщаться к опросу и хозяйским голосом сказал переводчику:

— А ну-ка спроси этого фашиста, сколько у них долговременных огневых точек против нашего участка?

Сазонов и присутствующие видели, как вздрогнул немец, и переводчик еще не успел ему перевести, а тот уже испуганно, прижимая руки к груди, несколько раз повторил фразу «их нихт фашистен…» Все осуждающе посмотрели на комбата. Но ход опроса и его эмоциональный положительный всплеск для участников был нарушен. И уже без перебежчика и переводчика майор Шаров с сожалением сказал:

— Эх, комбат, комбат, испортил ты нам песню!..

— Какую еще песню? — недоуменно спросил тот.

— А ты, комбат, когда-нибудь видел горьковскую пьесу «На дне»?

— Никогда!

— А где ты жил до войны?

— В Горьком…

— Вот, видишь, какой у тебя замечательный земляк, а ты его пьесу не знаешь. Ну, ладно, у тебя все еще впереди, но эту пьесу ты после войны обязательно посмотри, вот тогда и поймешь, почему испортил песню… А фашистом ты его зря назвал! Вот если бы ты назвал его фрицем, это почти так же, как он нас — рус-иваном — не обидно, вроде бы национальная принадлежность, а фашист — это уже идеология и преступление против человечества. Этот немчик, может быть, и не «партайгеноссе», а перебежал к нам. Это, считай, уже не враг… Ты с какого года на фронте?

— С сентября сорок второго.

— А я — с июня сорок первого… Вот, скажи, когда мы стали называть их фрицами? Не помнишь, а я тебе скажу — после Курской дуги, когда им задали трепку решающую и наступление вели почти по всем фронтам. Здесь-то мы и доказали, что немца можно бить не только зимой, но и летом. Вот тут и прилепилась к нему кличка «фриц», и это уже обозначало, что у нас пропал страх и одновременно мы научились воевать. И тогда в это слово наш солдат вложил как бы элемент снисходительности взамен официального, бесповоротно жесткого «фашист». Не так ли, Дмитрий Васильевич?!

Сазонов улыбнулся и спросил Шарова:

— Вы в Москве в педагогическом на каком факультете занимались?

— Литературы и языка…

— То-то и заметно, что вы историю возникновения слова убедительно толкуете. Не дают вам покоя лавры словесника Даля, не так ли, товарищ майор?!

День заметно прибавился, и весеннее солнышко уже заглядывало в еловые чащи, где еще лежали толщи снега. Сиротская зима отступала, наполняя реки, речушки, ручьи, озера, болота водой. Постепенно стало подтапливать блиндажи, землянки, кое-где началось вынужденное переселение стрелков на другие квартиры, где было посуше. Выбирали пригорки. Но многие остались на старых местах, продолжая черпать и черпать торфяную жижу котелками из-под полов. «Старики» не могли припомнить такой зимы и обещали вселенский потоп. Постепенно сокращался подвоз продуктов. Тыловые склады их N-ской армии, куда поступало все необходимое для фронта, были заполнены до отказа, потому что начала работать железная дорога, и автомобильный полк на новеньких американских «студебеккерах» без Устали возил и выгружал прямо в лесу на слеги, под брезент, бесчисленное количество ящиков, мешков, картонных тюков, перепоясанных металлической лентой, с союзнической помощью: мясной тушенкой, салом лярдом, галетами, сахаром, мукой, чаем. В отдельных штабелях были боеприпасы. Так в лесу образовался целый город из улиц и переулков. Снабжение пошло широким потоком — полуголодный нищенский тыл страны, надрываясь, тащил бремя войны, делая невероятные усилия для фронта. Снабженцы армии дневали и ночевали в палатках, принимая грузы, и молились, чтобы немцы не обнаружили и не раздолбали их. Вскоре привезли громадные маскировочные сети, накрыли город, замаскировали подъездные пути. Но как забросить нужный груз к дивизиям первого эшелона? Ни гусеничные трактора, ни американские вездеходы не могли прорваться к переднему краю. Оставалось 25–30 самых трудных километров. Вот тогда, пользуясь чрезвычайным законом военного времени, в прифронтовой полосе объявлялась мобилизация всех оставшихся в живых, в основном стариков, женщин, подростков. Одетые в тряпье, на ногах лапти, они молча выслушивали грозный приказ, потупясь, не пытаясь отказаться, а потом в котомках, в мешках наперевес несли мины, снаряды среднего калибра, падали от усталости и голода, медленно тащились к передовой, зная, что без боеприпасов солдат воевать не может.

Два дня тому назад Сазонов встретил такую ходку. В основном это были женщины разных возрастов; были две молодки с детьми. Ребятишки 6–7 лет, по одежде непонятно, не то мальчики, не то девочки, встретив Сазонова и связного на конях, пугливо жались к матерям. Эта растянувшаяся на километр цепочка усталых, измученных женщин поразила его своей обреченностью и покорностью. Они не смотрели вокруг, их не интересовали всадники в плащ-палатках. Они смотрели вниз, под ноги, опустив головы… Дмитрий Васильевич вдруг представил среди них свою мать и сестру, и защемило сердце от жалости к этим безымянным труженицам.

Они поскакали вперед по маршруту и у первого склада увидели трех солдат, сидевших у костра. Сазонов дал приказ начальнику склада собрать всех, кроме часовых, и встретить колонну измученных женщин. Начальник склада — расторопный старшина, узнав, что перед ним начальник «Смерша» дивизии, вмиг собрал десяток солдат и, оставив за себя сержанта — начальника караула, рванул навстречу бабонькам. У костра остался щупленький старичок. Он объяснил, что вчера со своими деревенскими нес сюда снаряды, но занеможил и остался у солдат до утра. И, обращаясь к Сазонову, сказал:

— Извиняюсь, товарищ военный, но скажу, это сердечно вы сделали, что послали солдатушек помочь женщинам. Вот, помню, стояли мы под Ковно в ту германскую, и было это осенью; дожди зарядили — не продохнуть, дороги раскисли. Я в батарее — ездовым-форейтором, снарядов осталось по три на каждое орудие. Наш командир дивизиона — лихой был полковник, упокой его душу, господи, погиб, через полгода, знал, что к нам идет обоз со снарядами, и дает команду послать двух ездовых, встретить и поторопить, поскольку из штаба сообщили: вроде бы немцы готовятся к атаке. Вот фельдфебель Пеньков, тоже упокой его душу, — убили его наши солдаты за то, что был слишком требовательный и чуть замешкаешься, он палец перед твоим носом вертит и грозным голосом, сгною, говорит, и в палец сделаю, кровью оправляться будешь, понял!.. Это он такую комедь для новобранцев разыгрывал — боялись они его! А потом, как царя скинули, никто Пенькова слушать не стал, а он все по-старому пужал вновь прибывших. И вот один был на всю батарею фулюган, он и выстрелил Пенькову в живот, а сам со страха в бега ударился. Так я маленько забыл, почему я Пенькова-то вспомнил? А, теперь вспомнил! Пеньков-то и дает команду мне и еще одному лихому коннику: аллюром по шляху и встретить обоз! А обоз-то застрял в пойме по Уши — едва лошадей спасли. Я вскачь обратно, меня на доклад к полковнику. Я ему — так, мол, и так. Тогда он берет двух офицеров и унтера и мы скачем к обозу. Полковник гофрит мне: «Езжай к костелу, и пусть ударят в набат и соберут народ». Ксендз ихний вроде бы не хотел учинять сход, но пришлось стегнуть его плеткой, так он так припустил, что я едва догнал у костела. Собрали народ, и полковник объявляет обывательскую повинность и приказывает с подводами явиться в сей же момент и вывезти снаряды к позициям. Народ, конечно, выполнил приказ, а писарь каждому за подписью полковника дал банковский талон на получение денег за счет военного ведомства… — прикурив самокрутку от уголька, он, поглядывая на Сазонова, продолжил: — И это было во времена царской власти, ну а нынче советская и вроде бы народная, однако нам никто никаких деньжонок за нашу обязательную повинность не дает, хотя наши бабенки, не поенные и не кормленные, на собственном горбу по сорок фунтов тащили по бездорожью! Но вот скажите, товарищ начальник, могла бы ваша армия поделиться харчами с обывателем за наш труд!..

Сазонов густо покраснел и, отвернувшись, стал соскабливать грязь с сапог, пряча лицо от старого солдата. Потом он подробно расскажет об этом в штабе дивизии, и только один Лепин, задумавшись, скажет: «Дорогой Дмитрий Васильевич, наша армия молодая и еще не успела обзавестись правовой регламентацией отношений с гражданскими лицами, учреждениями. Считается, что народ и армия едины, отсюда — труд и расходы обывателей не возмещаются, считая, что армия защищает народ. А Венский конгресс после победы над Наполеоном предусмотрел в правилах ведения военных действий несколько статей, где было указано, что участники военных действий должны по возможности не наносить вреда цивильному окружению и, соблюдая священные принципы частной собственности, денежно возмещать за оказание услуг армии и за нанесенный материальный ущерб. А здесь налицо услуга армии, связанная с тяжелым трудом. Конечно, наши тыловики должны бы поступить по-человечески: хотя бы в благодарность накормить народ, но для этого нужно проникнуться сочувствием и милосердием! И я тронут, Дмитрий Васильевич, что вы первый обратили внимание на этот факт, и выражаю вам свою признательность за человечность», — и он крепко пожмет Сазонову руку.

В первых числах марта в дивизию поступило сообщение, что во время передислокации группа штаба 1-го Украинского фронта попала в засаду к бендеровцам, где и был тяжело ранен командующий фронтом генерал армии Ватутин, скончавшийся от ран 28 февраля 1944 года. В коротком сообщении Ставки было дано указание начальнику ГУКР «Смерш» генералу Абакумову принять меры к охране штабов и обеспечению физической безопасности должностных лиц по прилагаемому списку. Предписывалось в недельный срок решить кадровые вопросы по доукомплектованию штабов охраны. Подбор и их проверка возлагалась на службу Особых отделов.

Сообщение из Ставки поразило всех своей необычностью. В действующей армии все считали, что наш основной враг — фашистская Германия, а ее коренные сателлиты — Италия, Венгрия, Румыния, но чтобы на освобожденной территории Украины какие-то малоизвестные для большинства офицеров украинские националисты напали на штаб и убили комфронта — это было выше их понимания!

Политотдельцы всех рангов и званий объяснить толком, кто такие бендеровцы и оуновцы, не могли, но по факту свершившегося они загомонили перед большими и малыми аудиториями во весь голос, нажимая на потерю большевистской бдительности, что порох надо держать всегда сухим, а для разоблачения фашистских прихвостней всех мастей нужно повышать уровень политических знаний и совершенствовать партийно-комсомольскую работу!

Сазонов, тоже ничего не зная ни о бендеровцах, ни об оуновцах, полагал, что это разные формирования. И только приезд майора Куракина, координатора по розыску абверовской и гестаповской агентуры, дал ему возможность узнать об украинских националистах, о польской Армии Крайевой, уже проявившей себя сопротивлением в тылах двух Белорусских фронтов, и многое другое, что должен бы знать начальник отдела «Смерша» дивизии.

Петр Петрович Куракин был высок ростом, худощав. В довоенном прошлом — доцент кафедры истории в Томском университете, владел немецким и французским языками. Внешне и внутренне — типично интеллигентная личность. Сазонов даже удивился — как мог такой человек из науки попасть в их службу! Но тог, кто его сюда направил, не ошибся! Бывший доцент был автором многих статей по истории российско-германских отношений с середины девятнадцатого века до 1914 года. В его памяти хранились выкладки о развитии промышленности Германии и Пруссии, раскладе политических сил, характеристики дипломатов, многие биографии генералов. Куракин был уже немолодым человеком, в очках, с седыми висками, но с энтузиазмом молодого просвещенца, всегда готового объяснить непонятное, поделиться любыми знаниями, умел выслушать и понять собеседника. Как и каждый увлеченный педагог, Куракин, найдя в Сазонове исключительно внимательного и благодарного слушателя, вкратце поведал ему историю офицерского корпуса Восточной Пруссии, рассказал о высокообразованном генерале Гансе фон Секте — основателе вермахта после поражения Германии в 1918 году. И еще о том, что многие офицеры находились под влиянием его лекций и докладов, прочитанных в Генеральном штабе, и его доктрины: Германия должна укреплять экономические связи с СССР и никогда не допускать войны на двух фронтах.

Сазонов сидел как завороженный и готов был слушать Петра Петровича целые сутки. Потом уже, за чаем, после того, как он ознакомился с делом Лисовецкого, по просьбе Сазонова, он подробно рассказал о возникновении организации украинских националистов и их вожде Степане Бендере. Попивая чаек, Куракин от удовольствия щурил близорукие глаза и, сев на своего любимого конька — историю, с увлечением пояснял Сазонову, что в предвоенный период просоветские настроения были велики в Польше и особенно в Западной Украине — Галиции среди профсоюзов, рабочей молодежи и значительной части интеллигенции. В рядах компартии Польши было много интеллигенции и студенческой молодежи. Партия получала моральную и материальную помощь из Москвы через Коминтерн и вела небезуспешную агитацию в воеводствах среди рабочих и крестьян в тяжелые годы кризиса, охватившего почти весь мир. И на фоне безработицы, упадка промышленности и сельского хозяйства Советская Россия выглядела преуспевающим государством!

В 1936 году Коминтерн исключил компартию Польши из своих рядов, отметив в своем постановлении, что «…КП Польши стала убежищем шпионов и диверсантов…» Так образовался политический вакуум: в Варшаве социал-демократы сумели выжить и укрепиться, а в Западной Украине в короткий срок национал-социалисты создали движение за автономию Галиции, перетянув часть интеллигенции, молодежь и зажиточное крестьянство на свою сторону. А коммунисты утратили свои позиции по всей Польше. И, заканчивая свой краткий обзор, Куракин сказал:

— Как видите, Дмитрий Васильевич, на пустом месте всегда что-нибудь вырастает — природа не терпит пустоты! Сейчас много непонятного в тактике оуновцев. Мы не располагаем документальными данными из Центрального провода[27] о том, что они вступили на путь сотрудничества с немцами. Но Штаб партизанского движения располагает сведениями о том, что отдельные боевики бендеровцев вступают в контакт с полицейскими комендатурами немцев и ведут борьбу против наших партизан. Много противоречивого и непоследовательного наблюдается в их тактике; Степан Бендера после прихода немцев, на второй день, выступил во Львове на митинге горожан. И стоило ему только заикнуться о создании независимого Украинского государства, так тут же он был арестован гестапо и отправлен в Германию, в концлагерь государственных преступников. Но в то же время немцы из националистов создали дивизию СС — Галичина. Она держит оборону где-то на Львовском направлении. Как видите — сплошные противоречия, но мы с вами должны их учитывать…

Дмитрий Васильевич свыкся с Куракиным и за эти два Дня прикипел к нему всей душой! Все в нем было не так, как у многих вышестоящих представителей «Смерша», приезжавших в дивизию с разными делами по службе. Самое отрадное — он не сквернословил, обращался к окружающим на «вы». Его вышестоящие коллеги заимствовали у строевых офицеров-фронтовиков нарочито, без нужды грубое обращение к окружающим, граничащее с оскорблением и унижением. Никто уже на войне не помнил, когда в действующей армии родился вот такой новый стиль поведения и общения с нижестоящими.

До войны наши командиры, и особенно политсостав (под воздействием идеи о том, что их армия — плоть от плоти народная — от осознания, что она такая единственная в мире и должна быть лучшей), были охвачены энтузиазмом внедрения в нее просвещения и культуры! Ликвидация неграмотности, разные кружки, курсы учебы младших командиров, подготовительные курсы для поступления в академию, лекции на всевозможные темы и особенно постижение азов культуры: поведение на службе, в быту, при общении со старшими и младшими по службе — такой порыв к совершенству, красоте не мог не сказаться на облике Красной Армии. Большинство командиров всех рангов были подтянутыми, вежливыми, внимательными, исполнительными. Так было в кадровой, довоенной армии. Такой ойа запомнилась в народе! Но война, а Сазонов был свидетель этому, породила новый тип командиров. Они были напористы, грубы, без намека на сострадание и милосердие и, самое главное, не жалели себя и своих подчиненных! Да и откуда было взяться в них этим качествам, если сам Верховный в своих директивах указывал: «Задание Ставки выполнить, не считаясь ни с какими потерями…» Культурой и воспитанием нового офицерства в условиях фронта никто не занимался. Перед ними была одна задача — бить врага! А остальное было как бесплатное приложение. И если офицер был грамотен, вежлив и обходителен с подчиненными, но воевал неважно — ему грош цена! Таких начальство не уважало и не ценило. А вот если командир умел выполнить боевую задачу, согнуть в дугу всех своих подчиненных, говорить с ними только на матерном языке и изредка не брезговать рукоприкладством, такими командирами гордились и начальство, и его солдаты. И чем выше должность, тем больше можно было ожидать откровенного хамства, грубости и пренебрежения в сторону низа.

Многие осуждали эту манеру поведения на фронте, где привыкли к самому худшему — смерти. Грубость и унижение человеческого достоинства считали издержками фронтового быта, старались не замечать их и не обращать внимания.

Дмитрий Васильевич благодарил судьбу, что она посылала ему таких, как начштаба Лепин и координатор Куракин. Они были чем-то похожи друг на друга и обладали очень схожими чертами характера. Пройдет много времени, прежде чем Дмитрий Васильевич получит этому объяснение: оба они в детстве отведали изрядную порцию религиозного воспитания, и одна из многочисленных заповедей — уважать ближнего как себя самого — была абсолютистски воспринята и уже исполнялась ими не как религиозный догмат, а как осознанная жизненная необходимость.

Куракин в начале войны сразу же попал в летнюю, пыльную Москву с затемнением, запомнил ее бомбардировку в двадцатых числах июля и первую панику этого города. После создания Главка с участием самого Хозяина и назначением бывшего начальника Ростовского управления НКВД B.C. Абакумова начальником Главка в составе Наркомата внудел потребовалось разработать и создать структуру этой машины, способной выполнять не только внутренний контроль за действиями больших и малых военачальников, но и противостоять грозному противнику. Таких, как Петр Петрович — гуманитариев со знанием языка, имеющих представление о системном анализе информации, но абсолютно не представлявших работу армейской контрразведки в деталях, — было не так много, и все они стремились попасть на фронт. Его направили во вновь сформированный отдел Главка, где начальником был выдвиженец с церковно-приходским образованием, но с живым умом, умением по малейшим признакам определять настроение и угадывать желание начальства, получивший первый карьерный толчок в июне тридцать седьмого за процесс над крупными военачальниками РККА, где он проявил свой талант — делать из мухи слона и превращать белое в черное. Он сразу угадал у Куракина качества аналитика и предложил ему войти в группу разработчиков по структуре особистской службы. Наработанные Куракиным и его коллегами обоснования и вариации он сокращал до минимума и выдавал перед руководством главка за свои собственные, а потом, убедившись в способностях Петра Петровича и видя в нем конкурента, он добился его отправки в действующую армию.

Начальник особистов N-ской армии Туманов назначил его главным координатором по сбору и оценке информации, направленной на выявление агентуры абвера в полосе боевых действий их армии: качество их подготовки, способы легализации, связи, а также центров учебной подготовки.

Отчеты, составленные Куракиным, были четкими и емкими по содержанию, получали одобрение у руководства Управления особых отделов Западного фронта, чем полковник Туманов и гордился, подписывая эти документы. Но там знали имя истинного автора, и у них уже существовало мнение о необходимости его перевода в Управление, а Туманов предпринимал отчаянные попытки оставить Петра Петровича у себя.

Со свойственной ему мягкостью, как бы советуясь с Сазоновым, Куракин дал ему несколько дельных советов по делу Лисовецкого: получить санкцию на объявление его в розыск на территории Смоленской области и проверить по приметам, не был ли он задержан среди подозреваемых в сотрудничестве с оккупантами. Обсуждая ход всех мероприятий по делу Лисовецкого, Петр Петрович сказал:

— Судя по вашим материалам, он действительно мог попасть под летне-осеннее наступление наших войск, и, возможно, он уже служит у нас! Это самый выгодный и безопасный вариант для него. Переходить на нелегальное положение на освобожденной территории ему нет смысла. Он понимает, что может угодить под войсковую или милицейскую облаву. Любое продвижение по этой территории находится под контролем органов НКВД, местных отрядов «ястребков». А вот армия для него сейчас родной дом! И он там как иголка в стоге сена! Не скрываю, Дмитрий Васильевич, это очень трудно, но искать нужно!..

В заключительной справке по делу он отметил оперативно-грамотные действия по розыску и записал рекомендации: как и где собрать дополнительные сведения на Лисовецкого. Через несколько часов Сазонов с грустью провожал Куракина, как близкого человека, и долго смотрел ему вслед, пока пароконная повозка не исчезла за поворотом в ельник.

Примечания:

2

«Смерш» — название советской военной контрразведки в 1943–1945 годах (сокращение от «Смерть шпионам»).

27

Так назывался руководящий центр ОУН.