Заговор «Белой розы»

В начале 1943 года специальная сессия наводящего ужас Германского народного суда была созвана в Мюнхене для слушания дел о государственной измене. Как становится ясно из нижеследующего диалога, Генрих Мюллер играл значительную роль в этом процессе.

М. Мы могли бы поговорить о деле «Белой Розы», если вы хотите, хотя это касалось исключительно внутренних раздоров и может представлять для вас лишь академический интерес.

С. Я знаю кое-что об этом. Дело Шолля и Губера. Листовки.

М. Да и другая пропаганда. Мы знали об этом к середине 1942 года, но нарушители были очень хорошо организованны. Короче, мы не могли найти их нигде. Не слишком приятная перспектива, так ведь? Дело само по себе было довольно простым.

С. Они были пойманы полицейским в университете?

М. Нет, вахтером. Довольно случайно. На самом деле, все это в целом было случайностью. Позвольте мне начать с начала и рассказать вам небольшую предысторию того, как случилось, что я стал связан с этим. Это может потребовать немного времени, так что, возможно…

С. Нет, нет, давайте по порядку. Все, что вы говорите, интересно.

М. Ага. Все интересно, но говорит ли он правду? У меня имеются некоторые документы обо всем этом, но я говорю, что это академический случай и, конечно, с точки зрения участников, трагедия. Я представляю себе драматурга, пишущего киносценарий на этом материале, и лишенного воображения полицейского типа меня, который является плохим рассказчиком, но начнем.

Это было, насколько я помню, в середине лета 1942 года, когда моя жена обратилась ко мне с просьбой. Она знала, что не должна вмешиваться в мою деятельность, хотя изредка и пыталась получить от меня информацию по тому или другому поводу. Я никогда ничего ей не сообщал, и когда я писал доклады дома, то научился, как Леонардо, писать наоборот, и она не могла прочитать то, что у меня было на бумаге.

С. Вы пользуетесь старинным шрифтом, его очень трудно разобрать. Не так трудно, как у Геббельса, но все же.

М. Она пришла ко мне с просьбой, чтобы я выслушал ее хорошую подругу из Пазинга, женщину, которую она знала с детства. Когда я спросил, в чем дело, Софи сказала, что племянник ее подруги попал в исправительную тюрьму, а подруга знает, что он не виноват.

Я попытался избежать тоскливого разговора, объяснив жене, что не занимаюсь уголовными делами, только случаями политического шпионажа и так далее. Однако это ее не остановило, и она напоминала мне об этом несколько дней, пока я в конце концов не согласился увидеться с её подругой. Это было намечено на воскресенье, и я могу вас уверить, что я любил помузицировать или почитать книгу в воскресенье вместо того, чтобы слушать длинные истории о семейном горе и несправедливости, постигшей любимого племянника. Несмотря на это, я встретился с женщиной в саду и после лицемерных взаимных приветствий мы сели. Бедная женщина, боясь меня, опустилась на край садового кресла, ее руки были сложены на коленях, словно она ждала, что ее арестуют и закуют в цепи. Я знал, что моя жена ждала, что произойдет, и я придал всему происходящему респектабельный вид и предложил ей чашку настоящего кофе и кексы.

Итак, история, которую она рассказала, была действительно мрачной. Ее племянник, которому еще не было двадцати, член организации «Гитлерюгенд», на хорошем счету и хороший, если не блестящий, студент, был арестован криминальной полицией за то, что украл ценное оружие из коллекции, принадлежащей одному из семьи Виттельсбахов. Вы знаете, это бывшие короли Баварии. Да, эти Виттельсбахи… Приятные люди, но совершенно безумные. Случай представлялся совершенно ясным и законченным, и я сразу же сказал ей в мягкой форме, что ей лучше заняться делом в рамках судебной системы или, возможно, послать Гитлеру петицию, надеясь на его снисходительность. О, не гримасничайте, он получал их множество и действительно реагировал на некоторые из них.

Тем не менее она продолжала говорить. Отец юноши был убит во Франции в 1940 году, а его матери так стыдно за него, что она не может даже посещать его в тюрьме. Но, несмотря на это, она верит в него и должна видеть раз в месяц. Так трогательно. Я полагаю, она приносила ему сдобные булки, которые охранники имеют на ланч. Такие вот дела. Ее племянник сказал ей во время последнего посещения…

С. Последнего посещения? Они казнили его?

М. За кражу какого-то старого оружия? Я думаю, нет Я имел в виду ее последний визит месяцем раньше. Во время этого посещения он сказал ей, что людей, которые на самом деле украли эти предметы старины, он считал своими друзьями, а они обвинили его, хотя, она сказала мне, он ничего об этом не знал.

Мой бог, если бы я получал по марке за каждую такую историю, выслушанную раньше, я бы уже давно купил прекрасный «мерседес». Но я должен был выглядеть участливым, чтобы моя жена осталась довольна, и женщина продолжала. Друзья был родственниками Вагнера, гаулейтера Мюнхена и старого друга Гитлера. Вот почему, она сказала, судьи запихнули ее драгоценного племянника в тюрьму и позволили настоящим виновникам уйти.

В то время у Вагнера случился удар и он отошел от дел, но Гитлер сохранял за ним место гаулейтера, приказав Гейслеру замещать его на этот период. Я по-прежнему не имел намерения связываться с этим делом, даже если все так и было. Я не люблю вмешиваться в дела, которые не являются моей обязанностью и, кроме того, могут доставить мне неприятности.

Она все продолжала об этом; о несправедливости и о том, как начальству все сходит с рук.

С. Генри Менкен говорил, что не существуем правосудия, потому что люди хотят привилегий, а не равноправия перед законом.

М. Менкен немец или нет?

С. Но…

М. Мы можем продолжить теперь. Я пытался найти способ отделаться от нее, но без грубости, когда она упомянула, почти как мысль, пришедшую в голову слишком поздно, о том, что ее племянник говорил ей. Она сказала ему, что знает мою жену и будет разговаривать со мной. Он, в свою очередь, сказал ей, что знает о деле «Белой Розы» и знает, кто в этом замешан.

Я от этого подпрыгнул, скажу я вам. Мы знали об этих опасных листовках, призывающих к измене, что рассылались по почте и распространялись в Мюнхене. Мы думали, что здесь замешаны студенты из университета, но там было так много студентов и так мало офицеров гестапо, что это было безнадежной задачей. Листовки, которые были очень антигитлеровскими и антивоенными, по-прежнему появлялись, а университет был моей территорией. И тогда я стал менее безразличным и более профессиональным.

Я всегда ношу блокнот, как вы могли наблюдать, хотя сейчас он в папке из кожи страуса, а в те дни это были просто листочки бумаги в дешевой картонной обложке. У меня было много вопросов к ней, я делал пометки. Это так ее взволновало, что она неоднократно возвращалась к фактам, забыв о бедном племяннике.

Как она сказала, племянник знал людей, связанных с этим делом, но прокурор не захотел его слушать, ведь обвинение ему пришлось бы выдвинуть против родственников Вагнера, и он спешно провел его сквозь судебные коридоры прямо в тюрьму. Я хорошо мог понять желание прокурора не связываться с одним из самых влиятельных, с большими связями партийных чиновников в его области.

Я подумал, что должен вникнуть во все это лично, и записал все факты о листовках, которые она могла мне дать. Меня совсем не заботило старое оружие. Дело состояло в том, чтобы племянник дал мне информацию, которая у него могла быть о листовках и тех, кто их писал, а оружие и его наказание оставить в стороне. Вы знаете, как это бывает. Смутные обещания могли быть даны, а позже их можно забыть. Мы делаем это все время, и, я уверен, вы также.

Она плакала, когда я провожал ее. От радости. Она чувствовала, что я собираюсь открыть врата тюрьмы, словно ангел, освободивший св. Павла из темницы. Моя жена была счастлива переменам, и я смог играть на фортепьяно без помех.

Итак, это становилось официальным делом, по крайней мере на время. Никогда бы не подумал – домашние радости… это не продолжалось очень долго. Во всяком случае, это не то, о чем вам стоит переживать. Здесь должно быть замолвлено слово за монашеское существование, не так ли?

С. Вам непременно надо переходить на личности?

М. Удовольствие для меня, должен сказать. Так на чем мы остановились? Любящая тетушка села на поезд в Мюнхен, и в понедельник я заказал в срочном порядке материалы на племянника. Хотел бы я знать, что подумал прокурор в Мюнхене, когда от шефа гестапо поступил срочный приказ прислать дело этого молодого человека. Документы пришли к концу недели, и я взял их домой, чтобы не спеша прочитать на досуге. И что я обнаружил? Ничего о листовках. Складывалось впечатление, что кто-то изъял их из дела. Единственным упоминанием о связи с Вагнером была неопределенная ссылка на «некоторые возмутительные утверждения», сделанные заключенным. Так что мы имели лишь опосредованное подтверждение.

Племянник и в самом деле был хорошим студентом, верным, активным участником движения «Гитлерюгенд» и прежде имел незапятнанную репутацию и, я должен сказать, официально доказанную кражу. Не было ничего в его предыстории, что указало бы на то, почему он ворвался в резиденцию Виттельбахов и украл старинное огнестрельное оружие. Насколько я мог заметить, он не интересовался подобными вещами, хотя у него было очень немного денег и его мать жила на маленькую пенсию. У него вообще не было каких-либо пороков. Он не курил и не пил, у него не было постоянной девушки, не имел сексуальных пороков и, я отметил это с интересам, считался хорошим шахматистом. Местный шахматный клуб был единственной организацией, кроме обычной партийной группы, к которой он принадлежал.

Как преданный шахматист, я признаюсь в легкой симпатии к этому человеку, но мой решающий интерес был направлен на листовки. Взвесив все обстоятельства, я решил сам допросить его, для чего решил привезти его в Берлин. И когда последовало распоряжение сделать это, воцарилось оцепенение не только в офисе прокурора, но также и в гаулейтунге.

Я посадил его в один из специальных подвалов для особо важных политических заключенных, с которыми мы бы хотели сотрудничать. Надо сказать, это не обычный неприятный подвал. У него хороший туалет, окно и приличная кровать. Племянничек не мог покидать помещение, но смею заметить, что после шести месяцев в исправительной тюрьме это должно было казаться ему похожим на люкс в отеле «Кайзерхоф». Плюс приличная еда. На следующий день, когда я закончил с некоторыми делами, его привели ко мне в кабинет.

Он выглядел более худым, чем на фотографии, и его бритая голова не красила его, но в остальном он произвел на меня хорошее впечатление: он не раболепствовал, он просто сел на стул перед моим столом и смотрел прямо на меня. Я ценю это в людях. Я начал говорить с ним в достаточно дружелюбной манере. Я думаю, вы знаете, насколько дружелюбным я могу быть иногда, не так ли?

С. О да, когда вы чего-то хотите или когда вы только что воткнули в меня нож.

М. Я действительно добрый и веселый человек. Когда могу. И, дождавшись, пока я не закончу свою небольшую речь, он сказал, что знает, что меня не интересует его осуждение и что я хотел бы знать о листовках. Поэтому он сказал об этом своей тете, надеясь, что она скажет мне.

Я сказал, что у него было хорошее путешествие, и хороший сон, и если он собирается разыгрывать меня, он почувствует, что не должен был этого делать. Он сказал, что сразу начнет говорить о том, что я хочу услышать. Я оценил четкость и ясность его изложения.

Короче, у него было два друга, с которыми он учился в школе. Один из них – родственник Вагнера, а второй – сын армейского полковника. Обыкновенная школьная дружба, но он был личностью, не похожей на других, и не имел много друзей. Год назад пришла полиция и забрала его по подозрению в краже.

Он говорил в полиции, что ничего не знает о краже, и когда они расспрашивали его, его вдруг осенило, что он видел одну из украденных вещей на стене в комнате своего друга. Тогда перед ним возникла дилемма. Хотя он утверждал, что понятия не имеет о краже, он не мог предать друга. И, к его чести, он хранил молчание до тех пор, пока не узнал, что на него указали именно его прежние друзья, у одного из которых был обнаружен шикарный пистолет. «Это у меня от него», – сказал он, и кто будет сомневаться в словах человека, у которого в политическом мире большие связи? Для меня стало очевидно, что единственной целью полиции и прокурора было осудить этого молодого человека быстро и четко и тогда это дело не привлечет дополнительного внимания.

С одной стороны, адвокат, который знал, где ему намажут хлеб маслом, благоговеющий перед судом, амбициозные полицейские чиновники, с другой – молодой человек, который отправился в тюрьму. А тем временем его друзья продолжили высшее образование в безопасной удаленности от линии фронта, получив освобождение от призыва.

Коррупция и несправедливость, конечно, типичны для любого правительства в любое время. Привилегии мистера Менкена, как вы сказали. Я уверен, что вы также имеете подобный опыт в вашей абсолютно свободной стране.

С. Значит, он был невиновен?

М. Он был человеком, который, возможно, будет помогать мне в деле с листовками. Он сказал, что его так называемые друзья, которые, как выяснилось, были ворами, учились в университете в Мюнхене и знали некоторых студентов, которые, по всей видимости, были втянуты в антиправительственную деятельность. Студенты часто бывают недовольны правительством и его политикой. Вопрос в том, кто были это недовольные люди. Родственник Вагнера тоже принадлежал к ним? Знает ли человек, сидящий напротив меня, подобных людей? Каковы были его связи со студентами Мюнхенского университета? Нет, он никогда не встречал этих людей, или по крайней мере он не был представлен никому, кто был вовлечен в распространение листовок. У него не было денег, чтобы идти в университет, и он работал, чтобы поддержать свою мать, которая жила на пенсию после смерти во Франции мужа.

Он мог бы, конечно, получить ссуду, но его мать настояла на том, чтобы он работал. Она была прекрасной матерью. Как только у ее сына начались проблемы с законом, она отказалась от него.

Но к делу. В университете было огромное количество студентов, и гестапо в Мюнхене просто не могло следить за ними всеми.

Я оценил мой источник информации – я рассматривал его теперь как источник. И наше общение с ним больше походило на разговор, чем на допрос.

Он казался умным, с ясной головой и полный решимости не только не возвращаться в тюрьму, но и отомстить тем, кто его туда отправил.

Я прямо спросил его, станет ли он мне помогать, просочившись в одну из этих студенческих групп, дабы узнать о людях с листовками. Я сказал, что он будет условно свободен и должен будет докладывать обо всем мне и моему человеку в Мюнхене. Как вы понимаете, ректор университета был человеком СС, так что мы без проблем могли определить его в учебное заведение.

Я объяснил ему, что, если он нам поможет, я бы сделал его свободу постоянной, а его судимость была бы аннулирована. Я также сказал, что, если он хорошо справится с работой, я позабочусь о том, чтобы он закончил учебу в университете.

С. Я полагаю, он согласился?

М. Что еще он мог сделать? Но он по-прежнему хотел прояснить некоторые пункты.

Я сказал, что если мы, заметьте, я использовал здесь множественное число… это указывало на мое сотрудничество с ним… если нам удастся доказать, что он невиновен, мы освободим его от судимости, и если мы сможем доказать, что другие виновны, я позабочусь о том, чтобы они были наказаны, но моим способом, а не его.

Ведь не мог же я нападать на родственников одного из сподвижников фюрера, не так ли?

Короче говоря, он согласился, и когда его волосы немного отросли, мы внесли его в списки учащихся университета. Сначала ему надо было объяснить его друзьям, что он освобожден по амнистии фюрера, потому что его отец героически сражался во Французской кампании. Затем он должен помириться с ними, сделав вид, что поверил их лжи о том, что их били в гестапо, чтобы они обвинили его. Мне приятно отметить, что он был не только общительным со студентами, для этого мы давали ему деньги, но и хорошо успевал на занятиях. Я ценю тех, кто сам движется вперед, поверьте мне. Он держал слово и скоро познакомился с теми, кто был связан с листовками.

Так, он посещал курс философии профессора Губера, гражданина Швейцарии, и начал выступать против правительства, философски обоснуя это. Это привлекло Губера, который в конце концов решил, что мой человек подходит для того, чтобы ввести его в маленький круг активных студентов. Причем, отмечу, что внедриться сверху была его оригинальная идея. Он сказал мне, что в пивных барах Швабинга имя Губера упоминается как духовного и интеллектуального врага правительства и почему бы не начать с него.

В середине февраля 1943 года банда начала разбрасывать по университету пораженческие и изменнические листовки.

В это время наш человек идентифицировал десять или около того конспираторов, но, это довольно забавно, университетский вахтер был одним из тех, кто видел, как они распространяли листовки, и донес на них сразу же. Мы взяли почти всех. Между прочим, эти люди из «Белой Розы» имели прямую связь со Штауффенбергом в Берлине и через него с группой «Свободная Германия» в России.

С. Их всех повесили, насколько я понимаю.

М. Нет, некоторым отрубили голову. Некоторые были очень молоды, и им смягчили приговор и одного вообще отпустили. Как ни странно, это был юный Карнак, чей старший брат был одним из тех, кого я привлек вместе с компанией «Красная Капелла» и который был казнен. Фрайзлер[73] решил, что младший брат достаточно страдал и, кроме того, был политически лоялен по отношению к государству. Его отпустили, другие получили очень легкие приговоры, и некоторые потеряли свои головы в Штадельхайме. В конце концов, это очень быстрый способ умереть. Грязно, но быстро.

С. А ваш фальшивый студент?

М. Неверно: мой настоящий студент. Он прекрасно учился в университете, и я сдержал слово. Все документы его дела были уничтожены, даже последняя фотография и комплект отпечатков пальцев. Вы знаете, что я держу слово, не так ли?

С. Я могу в это поверить. Что произошло с родственниками Вагнера?

М. Родственники? Ох, с теми? Их выбросили из университета, и как-то я определил их в часть СС, которая сражалась на Восточном фронте. Преподал им урок, но он на самом деле был очень коротким.

С. Кончилась война?

M. Они оба погибли в бою. Я не считал необходимым расстраивать фюрера делом Вагнера.

С. Я чувствую некоторую интонацию, генерал, она свидетельствует о том, что их смерть не была неожиданной.

М. Я никогда не сталкивался с такими сомневающимися личностями. Людей-таки убивают на войнах. Кто-то может сказать, что они были неопытными солдатами.

С. Интереса ради, что случилось с информатором? Он помирился со своей матерью?

М. Кто знает? Он пришел ко мне работать позже, и я должен сказать, он один из моих наиболее ценных и верных людей.

С. И сейчас?

М. Вы встречались с ним в субботу вечером. Он сидел за столом через три человека от вас. Вы, припоминаю, обсуждали с ним Канта.

С. Вот тот? Никогда не знаешь заранее, так ведь?

М. Нет, вы нет. Я был единственным, кто помог ему, я сдержал слово. Между прочим, прокурор тоже закончил на фронте, но я не знаю, дожил ли он до лучшей жизни или нет. По крайней мере он понял, что я был недоволен его поведением. И нам не стоит углубляться в дискуссию об отрубании голов студентам университета. Я замечу, что вы в Америке также сажаете людей в тюрьму за измену и без сомнений наклеиваете номер на сиденье электрического стула и запекаете их внутренности. Такой нецивилизованный способ казни людей. Почему не бросать их в кадку с кислотой или, лучше, окунать их туда слегка и ненадолго.

С. Вы случайно не противник смертной казни?

М. Нет, только метода. И, конечно, чтобы быть эффективными, законы должны справедливо применяться, не так ли? Ваши люди любят вешать негров на деревьях или сжигать их, но без суда. Если бы кто-нибудь попытался это сделать в, как вы любите говорить, варварской Германии, их головы бы слетели, как вареный аспарагус, поверьте мне.