Часть 6. Самурайский идеал и реалии эпохи Токугава

Мы уже отмечали, что военное сословие в Японии четко осознавало себя как отдельный класс и в течение долгих лет всячески старалось закрепить и идеализировать свою исключительность. Период, когда первое призвание самурая — сражаться и в любую минуту быть готовым умереть — стало никому не нужным, когда изменились и положение самурая, и его роль в обществе, казался воинам «упадочным». Действительно, в чем же смысл исполнения самураем обязанностей чиновника, надзирателя, управляющего поместьем или сборщика налогов, пусть даже при нем всегда гордо красуются два меча? Один автор, живший в мирную эпоху, отмечал, что в его время самураи носили мечи в ножнах и в более вертикальном положении, а не в горизонтальном, как прежде, которое позволяло мгновенно выхватить меч!

Проблема сохранения самурайской гордости и осознания собственного наивысшего предназначения во все времена, и даже в случавшиеся непродолжительные периоды относительного спокойствия, заботила многих видных представителей военного сословия. Так, Като Киёмаса (1562-1611), сын кузнеца, ставший при Хидэёси одним из крупнейших военачальников и проживший еще несколько лет после победы Иэясу при Сэкигахара, предвидел те трудности, которые мирное время принесет самураям. Он утверждал, что человек, рожденный в семье самурая, должен быть всегда готов умереть с мечом в руках — словно не был абсолютно уверен, что война — уже дело прошлое. И он не ошибся. Через четыре года после смерти Като Иэясу осадил замок Осака, в котором находился сын Хидэёси! В любом случае, даже в мирное время первым долгом воина считалось ежедневное размышление о собственном высоком предназначении. Като также советовал вести суровый образ жизни, рано вставать, ежедневно заниматься боевыми искусствами и быть бережливым.

Дайдодзи Юдзан Сигэсуки, автор «Кодекса самурая», родился через десять лет после смерти Иэясу и дожил до девяносто двух лет. Таким образом, его сочинения отражают мировоззрение человека, который знал только мирную эпоху Токугава и был «знатоком боевых искусств и выдающимся писателем своего времени». Как и многие представители его класса, Дайдодзи страстно желал даже в мирное время сохранить в груди самурая огонь и дух воина. Вот почему уже в самом начале своего сочинения он утверждает готовность к смерти в качестве главного неотъемлемого качества воина:

«Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть».

Пожалуй, что эти слова, как выражающие самые главные качества самурая, всем сердцем одобрили бы и воины времен Гэндзи—Хэйкэ, жившие за пять столетий до того, как они были написаны, и сменявшие их поколения воинов всех последующих эпох.

Автор «Хагакурэ» (живший приблизительно в одно время с Дайдодзи) в самых «воинственных» фрагментах своего сочинения, в котором чувствуется ностальгия по «старым добрым дням», когда самураи были воинами в подлинном смысле слова, соглашается с таким определением самурайского духа:

«Господин Набэсима Наосигэ (1538-1618) как-то сказал: "Бусидо означает желание умереть. Даже десять человек не смогут одолеть такого". Великий подвиг невозможно совершить одной только искренностью. Желание смерти должно полностью овладеть твоим сердцем... Боевые искусства требуют захваченности смертью. Она включает в себя и верность, и сыновнюю почтительность» (две главные самурайские добродетели).

Ямамото Цунэтомо проявляет некоторую непоследовательность, когда, с одной стороны, пишет, что «отважных и доблестных воинов» более не сыскать, а с другой, что «хотя люди и стали рыхлыми в наши дни, ибо утратили жизненную силу, это не значит, что они более не испытывают жажды смерти, ибо жажда смерти не имеет ничего общего с жизненной силой». Пожалуй, он изменил бы свое мнение, если бы ему удалось заглянуть на два с половиной столетия вперед и увидеть, с каким ожесточением и желанием либо победить, либо умереть сражались в годы второй мировой войны японские солдаты и летчики-камикадзэ. И, скорее всего, он одобрил бы чувства Мисима Юкио, нашедшего, что добровольный выбор смерти является самым величественным и самым прекрасным поступком из всех, доступных человеку.

Что же касается Дайдодзи Юдзана, потомка Хэйкэ, то он прекрасно понимал: сама жизнь самурая, рожденного в мирную эпоху Токугава, которому ни разу не доводилось обнажать оружие на поле боя, принципиально отличается от духа тех далеких дней, когда его предки в бесчисленных кровавых схватках сражались с Гэндзи. Дайдодзи раз за разом откровенно признает огромное различие судеб воинов военной и мирной поры и трудность приспособления самурайских идеалов к реалиям спокойной повседневной жизни. Так, в одном из пассажей он едко замечает: «Служба в мирное время — это не более чем ерзанье на циновке, потирание рук и сражение языком». Что же остается делать? «Но вне зависимости от того, царит в стране мир или полыхает война, долг самурая состоит в том, чтобы служить господину, будучи исполненным все того же духа преданности».

Сравнивая удел воинов-в-битве и воинов-на-циновке, Дайдодзи пишет:

«Воины, рожденные в эпоху внутренних войн, проводили всю жизнь в походах. Они шли в своих доспехах под палящим солнцем и сбивающим с ног холодным зимним ветром, они мокли под дождем и мерзли под снегом, они спали в поле и на холмах, вместо подушки положив под голову собственную руку, они ели только неочищенный рис и соленый суп. Приходилось ли им сражаться в открытом поле, атаковать крепость или защищать ее, они считали это не какой-то особой трудностью или испытанием, но обычным для себя делом.

Если мы вспомним об этом и подумаем, что ныне, рожденные в мирное время, мы, можем летом спать под сеткой от москитов, а зимой — завернувшись в теплые одеяла, можем есть все, что нам нравится, то мы должны признать, что живем счастливо. Но почему несение внутренней стражи или инспектирование соседних земель должно считаться серьезным испытанием — этому нет объяснения. Когда-то Баба Мино, прославленный воин дома Такэда из Каи, повесил на стене своего дома надпись из четырех иероглифов, которая составляла его жизненный принцип: "Поле битвы — мое прибежище"».

Смысл слов Баба Мино станет понятнее, если мы перефразируем их так: «Моя повседневная жизнь — это мое поле битвы». Но если ежедневное ощущение присутствия на поле боя является нормальным, обыденным состоянием, то что же тогда означает постоянная готовность к битве и смерти? Как приспособить центральные и корнеобразующие качества самурая к мирным обязанностям и ценностям? Это оставалось главной проблемой для самурайского сословия на протяжении всех 250-ти лет сёгуната Токугава.

Дайдодзи Юдзан, без сомнения, хорошо понимал ее, и «Будосёсинсю», по его замыслу, должно было предложить здравый и реалистичный путь ее решения. И действительно, первоначальный заявленный пафос смерти и необходимости всегда быть готовым к ней уже в следующем предложении сменяется вполне «мирной» терминологией! Как жить самураю в мирное время? Дайдодзи продолжает:

«Если он всегда помнит об этом, он сможет прожить жизнь в соответствии с верностью и сыновней почтительностью, избегнуть мириада зол и несчастий, уберечься от болезней и бед и насладиться долгим счастьем. Он будет исключительной личностью, наделенной прекрасными качествами. Ибо жизнь мимолетна, подобно капле вечерней росы или утреннему инею, а тем более такова жизнь воина... Если он живет лишь сегодняшним днем и не думает о дне завтрашнем, если, стоя перед господином и ожидая его приказаний, он думает об этом мгновении как о последнем, если, глядя в лица родственников, он чувствует, что никогда не увидит их вновь, тогда его чувства долга и преклонения перед ними будут искренними, а его сердце исполнится верности и сыновней почтительности».

Лингвистическая и этическая легкость, с которой здесь совершается «переоценка ценностей», просто восхитительна. Готовность к смерти уже в следующий миг — к этой теме мы еще вернемся, когда будем говорить о роли дзэн-буддизма в жизни и ценностях самурая — превращается в глубинное понимание мимолетности и временности всех вещей, и особенно человеческой жизни.

Таким образом, в мирное время самурай должен готовить себя к исполнению долга, то есть любого дела, которое ему могут поручить, с таким чувством, словно это будет последний совершенный им в жизни поступок. Если самурай делает что-то для своего господина, он должен вести себя так, как будто это его последняя возможность доказать господину свою преданность. Никогда более не выпадет ему такого счастья, поэтому он обязан отдать выполнению порученного ему дела все силы. Он должен собрать в кулак всю свою волю и лучшие качества, как если бы ему предстояло выиграть битву или спасти жизнь своему господину. Каждый миг жизни, каждое действие должны быть наполнены предельной искренностью и самоотдачей, как в предсмертный час. Очевидно, что подобное отношение самурая к жизни и смерти проникнуто духом дзэн-буддизма.

Пытались разрешить эту проблему, каждый по-своему, и другие авторы. «Хагакурэ», написанное Ямамото Цунэтомо спустя пятьдесят лет после «Будосёсинсю», отличается более воинственным духом. В нем явно просматривается сожаление автора по поводу ушедшей в прошлое эпохи войн и сражений. Возможно, на его позицию оказали влияние два обстоятельства: он никогда не сражался на поле боя и, по изданному сёгунатом Токугава закону, был лишен «права» преданного вассала покончить с собой после смерти господина. В любом случае, отношение к смерти Цунэтомо иное, чем у Дайдодзи. Вот что советует автор «Хагакурэ»:

«Размышлять о неминуемой смерти следует ежедневно. Каждый день, когда душа и тело находятся в гармонии, размышляй о том, как твое тело разрывают на части стрелы, пули, мечи и копья, о том, как тебя уносит бушующее море, о том, как тебя бросают в огонь, о том, как ты погибаешь при землетрясении, о том, как ты бросаешься со скалы высотой в тысячу футов, как умираешь от болезни или совершаешь сэппуку, чтобы последовать за своим умершим господином. Каждый день, без исключения, ты должен считать себя мертвым».

Цунэтомо говорит в том же тоне и практически то же самое, что и Судзуки Сёсан, вассал Токугава Иэясу, который так готовился к битве: «Я воображал, что бросаюсь с высокой скалы вниз, на острые камни, что я в одиночку врываюсь в передние ряды врага, наконец, что я получаю удар копьем в бок, и при этом выигрываю сражение». Разница лишь в том, что в случае с Судзуки Сёсаном мы имеем дело с самураем-воином, а в случае с Цунэтомо — с самураем-слугой, пытающимся сохранить традиционный воинственный дух в унылой повседневности.

Впрочем, в другом пассаже настроение автора слегка меняется и сближается с мировоззрением «Будосёсинсю»:

«Путь смерти таков, что человек вправе умереть спокойно, если он оставался верным ему каждый день своей жизни». То есть, если самурай, пусть даже в мирное время, не живет с мыслью о неминуемо приближающейся смерти, какой бы она ни была, он не сможет умереть достойно, так, как полагается самураю. В сражении готовность к смерти означает просто приятие того, что это может случиться в любой миг; в данном же случае мы имеем дело с признанием буддийского положения о том, что жизнь можно в равной степени назвать и «смертью», что на «жизнь» нельзя рассчитывать дольше, чем требуется для совершения одного-единственного вдоха.

Для достижения желаемой цели — сохранения в мирное время древнего самурайского духа — необходимо, кроме совершенствования внутренних качеств, предпринимать и конкретные, практические шаги. Вот что рекомендует автор «Будосёсинсю»:

«Во всех военных домах распространен обычай: даже самые низкие из слуг самураев ни на мгновение не расстаются с коротким мечом. Знатные же самураи тем более всегда должны носить его. А самые щепетильные не расстаются с тупым или деревянным мечом даже когда принимают горячую ванну. И если так поступают в своем доме, то насколько же в большей степени это необходимо, когда отправляешься куда-нибудь, ведь на пути всегда может встретиться какой-нибудь пьяница или глупец, который вдруг внезапно начнет ссору. Старая пословица гласит: "Покидая свой дом, веди себя так, будто видишь врага". Если ты самурай и носишь на поясе меч, ты не имеешь права забывать о наступательном духе. И тогда разум твой будет сосредоточен на смерти. Самурай же, не обладающий воинственным духом, подобен крестьянину или торговцу в обличий воина, пусть даже у него на поясе меч».

Понятно, почему в Японии эпохи Токугава столь часто нападали с мечами друг на друга.

Далее, Дайдодзи говорит:

«Необходимо, чтобы будущие самураи ежедневно упражнялись в стрельбе из лука и мушкета, в фехтовании, дзюдзицу (борьба без оружия) и других боевых искусствах». Все это Дайдодзи считает жизненно необходимым, а отнюдь не показным, занятием. Самурай должен хорошо владеть боевыми искусствами и иметь у себя весь необходимый арсенал оружия, ибо «самурай, который является прежде всего воином, получает значительное содержание и не знает, когда ему придется вступить в битву... совершает преступление, если он не обеспечил себя всем необходимым оружием, пусть даже, если в стране царит мир».

Но на самом деле каждый самурай в эпоху Токугава знал, что, как бы он ни желал предпочесть славную смерть в бою мирной жизни, он почти наверняка умрет в своей постели. Однако и на этот счет существовал «свой» идеал, «как должным образом умереть на циновках». Настоящий самурай не имеет права бояться и избегать упоминания о смерти в своем присутствии как «имеющего плохое предзнаменование и думать, что он будет жить вечно, жадно цепляясь за уже никчемное существование». Когда наступает последний час, самурай встретит смерть спокойно и без сожаления, будь это поле битвы или смертное ложе.

ВЕРНОСТЬ ГОСПОДИНУ И КЛАНУ

Летом 1600 года Токугава Иэясу покидал окрестности Киото и отправлялся со своей армией на восток. Потом он вновь вернется на запад и победит в решающем сражении при Сэкигахара. Но на время восточного похода кто-то должен был прикрыть его тыл от наступавшего с запада противника. Единственным препятствием на пути продвижения последнего был замок Фусими, который принадлежал преданному вассалу Иэясу по имени Тории Мототада (1539-1600). Иэясу не мог дать ему много воинов, но Мототада решительно отказался и от того, что предлагал Иэясу, сказав, что и в десять раз большее войско не сможет спасти замок. Он заверил своего господина, что со своими немногочисленными воинами будет стоять насмерть до последнего человека, дабы выиграть время. Они расстались: Иэясу поспешил на восток, а Мототада стал готовиться к смерти. В своем завещании, написанном в ночь после ухода армии Иэясу и адресованном сыну, Мототада говорит, что самурай не может позволить себе даже подумать о том, чтобы отказаться принять смерть во имя своего господина, если в этом возникает необходимость. Пожертвовать собственной жизнью ради господина — вот неизменный принцип преданности вассала. Мототада выражает надежду, что своим поступком он укрепит сей принцип среди всех воинов страны.

Затем он сделал необходимые приготовления. Атака началась 27 августа. Мототада со своими людьми оказал отчаянное сопротивление и продержался десять дней. Но среди его воинов нашелся предатель, который поджег замок изнутри и тем самым пробил брешь в оборонительных порядках. Воины советовали Мототада сразу же покончить с собой, но он ответил, что настал час отблагодарить их господина (Иэясу) за доброту и милости и отдать за него жизни. Он открыл ворота и во главе отряда в триста всадников бросился на осаждавших замок. Он атаковал пять раз, пока рядом с ним не осталось лишь десять человек — все остальные погибли. Враги позволили Мототада совершить сэппуку. Мототада сдержал данное господину обещание: он задержал наступавшего с запада противника. Иэясу получил десять драгоценных дней, которые, быть может, и оказались решающими. Битва при Сэкигахара была выиграна.

Но каким бы примером бесконечной преданности господину, скрепленным подписанным кровью завещанием, ни являлся поступок Мототада для воинов его поколения, после того, как Токугава победил в сражении при Сэкигахара и в стране воцарился мир, возникла настоятельная необходимость изменить философию самурая в связи с новыми сложившимися реалиями. Как должны были две высших добродетели самурая — абсолютная преданность господину до последнего вздоха и постоянная готовность к смерти — проявляться в скучных и обыденных обязанностях, таких как управление хозяйством или ведение счетов?

Здесь, говоря об «обязанностях», мы вступаем в сферу социальных взаимоотношений, ценности которой и поныне сохраняют свое влияние в японском обществе, в сферу он, гири и гиму. Он — это чувство благодарности и признательности человека по отношению к тем, кто занимает более высокое по сравнению с ним социальное положение, но оказывает ему внимание и почести. Он включает в себя благодарение (и соответствующее поведение) за добро, оказанное человеку буддами, Небом, божествами, родителями, учителями и господином. Причем этой благодарности всегда будет недостаточно. Гири и гиму означают примерно то же самое. В целом, они подразумевают все социальные обязательства; в зависимости от полученных милостей человек может иметь что-то особенное, за что он должен «возблагодарить», но, кроме этого, существуют еще и обязательства вежливости, юридические обязательства и т. п.

Несомненно, что для самурая самым важным являлось отношение он к господину; все его прочие обязательства вытекали из этого, центрального, и определялись им. Стоит заметить: отношение он к господину, выражавшееся в первую очередь в абсолютной ему преданности, имело определенные «внешние» границы, но было поистине беспредельно по своей внутренней напряженности. Абсолютная преданность распространялась только на непосредственного господина, главу семьи или даймё клана; она не затрагивала взаимотношений между самими даймё. Даймё не считали свои соглашения друг с другом столь же обязывающими. Большинство подобных соглашений выражались в заключении браков, имевших целью выгоду, выживание, обретение земель, власти и т.п.

Впрочем, бывали и исключения из этого ряда, когда союзниками становились даймё, принадлежавшие к одному клану. Но в целом, повторим, дело обстояло так: выбирался вероятный победитель будущих сражений и столкновений, и с ним заключался договор, который мог «закрепляться» браками или взаимным обменом заложниками. Вот почему военная история Японии изобилует подобными временными альянсами, которые легко прерывались или меняли свой характер, если ситуация становилась иной. Так, Иэясу победил при Сэкигахара не в последнюю очередь потому, что имел своего человека в лагере врага. Этот даймё заключил с Иэясу тайное соглашение (в надежде на особые привилегии после прихода Токугава к власти) и обязался напасть в разгар битвы на своих «сторонников» с правого фланга. Его предательство, совершенное на второй день сражения, подорвало боевой дух армии западных кланов и обеспечило победу Иэясу. Сегодняшний дружественный даймё завтра может стать смертельным врагом!

Итак, главным и первостепенным из всех обязательств самурая было отношение он к его непосредственному господину. Обязательство перед господином стояло в одном ряду с долгом перед родителями и буддами; оно считалось бесконечным и несоизмеримым с полученным благом. (Обязательства же гиму и гири вполне измеримы и должны быть тщательно исполняемы!) Оно не могло быть исчерпано за всю жизнь и не прекращалось до последнего вздоха, а в эпоху Токугава, когда миграция между сословиями была запрещена, превратилось в вечное и передаваемое из поколения в поколение! Именно тогда вышел указ сёгуната, запрещающий вассалам по собственной воле уходить из жизни после смерти господина. Они обязаны были служить дому своего господина, они, их дети и внуки. Чувство преданности и долга перед господином имело экономические и эмоциональные корни. О первых прямо говорит «Хагакурэ»:

«Когда я служил господину, я ни в малейшей степени не заботился о собственном благе (в отличие от более молодых современников автора). Поскольку все исходило от моего господина, я не имел возможности ни обрести что-то, ни потерять... Уйти со службы (отдав ей все свои силы) и совершить сэп-пуку — вот наилучший исход для вассала».

Вассал в буквальном смысле всем принадлежал господину — своими землями, своим жалованием, своим имуществом и даже одеждой, которую он носил. В период Токугава некоторые самураи низких рангов тайно «подрабатывали» ремесленниками, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Это было строго запрещено, но бедные или находившиеся в стесненных обстоятельствах даймё смотрели на это сквозь пальцы. Самурай — который более не был воином — имел единственную возможность изменить собственный статус: он мог по своей воле либо будучи смещенным со службы стать ронином, воином без господина, и перебиваться случайными заработками. Таким образом, преданность господину являлась просто-напросто единственным средством к существованию.

Однако другой источник верности вассала — эмоциональный — порой перевешивал экономический. Существовало такое понятие, как «узы верности», которое не утратило своей значимости и в наши дни. Работник сохраняет верность компании, ее президенту и своим непосредственным начальникам — этот порядок усердно культивируется и воплощается в жизнь крупными компаниями.

Ямамото Цунэтомо (1658-1719), автор «Хагакурэ», был вассалом клана Набэсима на крайнем западе Японии. В 1700 году его господин умер, и Цунэтомо, как преданный вассал, желал покончить с собой, чтобы последовать за господином. Но закон запрещал ему сделать это, и тогда он стал буддийским монахом, сочтя сей путь наилучшей альтернативой для верного слуги. Вот что он пишет о своем сильном чувстве преданности к покойному господину:

«У меня нет ни малейшего желания достичь состояния будды, хоть это и противоречит моему теперешнему положению буддийского монаха. В сердце моем глубоко запечатлено лишь одно искреннее желание, одна непоколебимая решимость — семь раз возродиться самураем Набэсима и управляющим нашего клана». Клан Набэсима, клан господина, стал для Цунэтомо родным кланом-семьей. Вот поистине самые крепкие из всех уз, привязывавших вассалов к господину, источник любви и почтения самурая к семье его господина и остро ощущаемого долга из поколения в поколение служить ей!

В какой же форме они должны предстать в мирное время? Самураю следует исполнять повседневные обязанности, какими бы рутинными они ни казались (как то: несение стражи, домашние работы, административные дела) «с мыслью о том, что у него есть лишь один этот день, аккуратно и добросовестно, с почтением, как если бы он стоял перед господином. И тогда он не совершит ошибок».

( (Цунэтомо))

Те же, кто ворчат по поводу якобы утомительных обязанностей, считая их наказанием и, быть может, тоскуя по минувшим романтическим временам доблести и отваги, на самом деле являются не воинами, а «лишь конюхами и презренными слугами в обличий самурая» (Дайдодзи).

Если для господина и его клана настанут трудные времена, вассалы должны делить с ним все тяготы и лишения. Так, если даймё будет оказана честь оказать помощь сёгунату в каком-нибудь строительстве и он сочтет необходимым снизить жалованье вассалов, преданный самурай не должен проявлять недовольства (Дай-додзи). Вассалы не должны также скупиться на траты, если речь идет об участии господина и его войска в каком-нибудь военном параде. Ведь если они будут выглядеть хуже других, это станет позором для господина на всю жизнь.

В трудный период все вассалы, старые и новые, обязаны быть бережливыми, носить «одежду из хлопка и бумаги зимой, а летом — катабира из хлопка (или пеньки)», есть неочищенный рис и мисосиру (суп из бобов), «колоть дрова и носить воду и заставлять жену готовить и делить все тяготы и лишения». Самурай может даже заложить запасной меч и шкатулку жены. «Самурай не имеет права и подумать о том, чтобы жаловаться на сокращение жалования» (Дайдодзи). Кроме того, самурай не должен своим вызывающим поведением в общественных местах провоцировать стычки, ибо в таком случае он может бесславно погибнуть. Жизнь же его принадлежит не ему, а господину. Вся она, без остатка, должна быть отдана службе. Самурай может расстаться с ней лишь для того, чтобы последовать за господином после его смерти.

Самурай, искренне преданный своему господину, всегда будет ставить его благополучие выше собственного. Он не будет осуждать своего господина перед другими людьми, а тем более перед посторонними, даже если господин совершил ошибку. Все внутренние дела клана не должны выноситься наружу. Никогда не поставит он во главу угла личную карьеру, счастье и процветание господина для него превыше всего, и он будет продолжать честно исполнять свой долг, даже если его заслуги останутся незамеченными. Цунэтомо, будучи уже старым человеком, вспоминает, с каким чувством он служил своему господину в молодости:

«Я хотел служить молодому господину и думал, что попрошу об этом, когда он окажет мне честь и вызовет меня. Днем и ночью я с нетерпением ждал этой минуты. Наконец, как-то вечером молодой господин вызвал меня, и я немедленно отправился к нему. Господин сказал мне, что я явился очень быстро и что более никто не пришел. Он был искренне рад моему приходу и оказал мне великую милость. Слова его так глубоко вошли в мое сердце, что я никогда не смогу забыть их.

В последующем я понял, что в почитании и любви к господину никто не сравнится со мной. Я утешал себя одной только этой мыслью и целиком посвящал себя службе, не обращая внимания ни на свое низкое положение, ни на отсутствие у меня способностей. Поэтому, когда господин умер, обо мне стало известно многим».

Давать господину советы, а особенно предлагать прямо противоположное тому, что намеревается сделать господин, считалось проявлением крайнего неуважения, особенно если совет этот исходил от человека невысокого звания. Если вассал будет прямо перечить господину, он только укрепит последнего в его неправильном суждении. Любое мнение надлежит высказывать как бы невзначай. Если же самурай имеет низкий ранг, что не позволяет ему обращаться непосредственно к господину, он должен сказать обо всем старшим вассалам.

Если преданный самурай видит, что господин следует заведомо порочному совету плохого человека, льстеца и лицемера, и ничто не может разубедить его, он обязан доложить об этом старшим вассалам и убить такого советчика, будучи готовым взять ответственность на себя. Нитобэ полагает, что подобный поступок считался самураями единственно правильным и порой заканчивался самоубийством совершившего его:

«Когда господин делал что-либо неправильное, долг верного вассала состоял в том, чтобы всеми возможными способами попытаться объяснить ему его ошибку. Если же это ни к чему не приводило, оставалось только дать событиям идти своим чередом. Порой самураи прибегали к последнему способу воззвать к разуму и совести господина — они подтверждали искренность своих слов кровью (совершали сэппуку)».

В дальнейшем мы особо поговорим о том, какое значение имело сэппуку (ритуальное самоубийство) для самураев.

ЧЕСТЬ И ГОРДОСТЬ САМУРАЯ

Несомненно, что самураи, как только они осознали себя отдельным сословием, со всей серьезностью относились к своему высокому предназначению. Особенно это касается периода Токугава, когда военное сословие официально занимало в японском обществе главенствующее положение. Возвышенным духом, исполненным глубокого и искреннего чувства, пронизано буквально каждое слово написанных самураями сочинений. Так, в «Хагакурэ» мы читаем следующие строки: «Немного найдется среди простолюдинов прямых сердцем людей. Однако злые деяния простолюдинов не приносят вреда владениям».

Зло же, совершаемое самураями, наносит вред порой непоправимый. Самурай, особенно имеющий высокий ранг, должен все время помнить, что следующие за ним воины берут с него пример и что на него равняются люди всех сословий. Один самурай, которого попросили поклясться в правдивости своих слов, отрезал: «Слово самурая прочнее золота и стали. Если самурай что-то твердо решил, даже божества и будды не в силах изменить это» (Цунэтомо).

И отказался приносить клятву. А когда бывший самураи, потерявший господина и превратившийся в нищего попрошайку, приблизился к «брату-самураю» и попросил подаяния, тот грубо ответил: «Самураю лучше было бы покончить с собой, чем опуститься до такого».

Цунэтомо говорил, что самураю не подобает даже показываться в домах торговцев. Сознание собственной значимости и превосходства порой приводило, особенно в мирное время, когда возможностей взять в руки меч, с гордостью носимый как свидетельство первенства перед остальными, было немного, к дерзкой заносчивости и высокомерию, легко выливавшимся в стычки и поединки между самими самураями. Хотя, конечно, в современных сериалах про самураев, этаких японских вестернах, в которых они слоняются по улицам только с одним намерением — с кем-нибудь подраться, краски явно сгущены. Тем не менее, многие авторы предостерегали самураев от того, чтобы они не вступали в пьяные потасовки, не воспринимали слова пьяного человека серьезно и не слишком увлекались игрой в карты и кости. Ибо все это, в конечном счете, навлечет беду и позор на господина.

Однако самурай не должен сидеть молча и терпеть, если его оскорбляют и высмеивают. Когда некоего господина Токухиса публично осмеяли за какой-то поступок во время одной пирушки, он счел это позором для себя, выхватил меч и без колебаний зарубил обидчика. Те, кто рассматривал его дело, сочли, что он должен искупить вину и совершить сэппуку, ибо «проявил непростительную дерзость во дворце». Но господин Наосигэ, узнав обо всех обстоятельствах, рассудил иначе: «Быть высмеянным и смолчать — значит проявить трусость. Не следует закрывать на это глаза только потому, что все произошло во дворце. Человек, который высмеивает других — просто глупец. И он сам виноват в своей смерти» (Цунэтомо).

Автор «Хагакурэ» описывает и другой случай, когда молодой самурай вступил в поединок (по неизвестной причине) и вернулся домой раненный. Отец, узнав, что сын убил человека, сказал:

«Ты правильно поступил и жалеть теперь не о чем. Но куда бы ты ни бежал, тебе все равно придется совершить сэппуку. А чем умирать от руки другого человека, так пусть уж лучше ты погибнешь от руки отца».

И отец сам отрубил голову своему сыну после того, как тот вскрыл себе живот.

Цунэтомо говорит, что человек, если он решил кого-то убить, должен сделать это незамедлительно. Ибо «боевые искусства не знают сомнения. Ты должен нанести удар, не откладывая его ни на секунду». Интересно и его отношение к сорока семи самураям. (В 1701 году господин Асано был оскорблен в замке Эдо. Он выхватил меч и попытался убить обидчика, но промахнулся, был приговорен к сэппуку и умер неотомщенным. Сорок семь его вассалов через два года убили виновного в смерти их господина.) Цунэтомо осуждает их, во-первых, за то, что они выжидали целых два года, прежде, чем отомстили за господина, а, во-вторых, за то, что, отомстив, они не покончили с собой немедленно, а ждали решения сёгуната.

Когда читаешь описания того, как воины эпохи Току-гава вступают в поединки и убивают противников, складывается впечатление, что самурай чаще убивал простолюдинов, чем равных себе. Мы не уделяем этому внимания просто потому, что убийство представителя низшего сословия просто не считалось достойным того, чтобы быть отмеченным. Оно воспринималось лишь как подтверждение неотчуждаемого права самурая убить любого «непочтительного» простолюдина, причем меру такой «непочтительности» определял сам самурай.

Вот два скорее по случайности записанных случая. Первый взят из «Хагакурэ»:

«Во время пения сутр в Каваками один воин стал свидетелем, того, как пьяный слуга затеял ссору с лодочником. Как только лодка достигла противоположного берега, слуга выхватил свой меч, но лодочник ударил его по голове бамбуковым шестом. Затем подбежал еще один лодочник. Он нес весло, намереваясь расправиться со слугой. Как раз в тот момент мимо проходил господин, но он как будто не замечал, что происходит. Второй слуга извинился перед лодочником. Он успокоил первого слугу и увел его домой. Я слышал, что напившегося слугу в тот же день лишили права носить меч».

Казалось бы, господин поступил правильно, разрешив дело таким образом. Но Цунэтомо придерживается иного мнения:

«Первой ошибкой (второго слуги) было то, что он не приструнил сразу первого и не следил за порядком в лодке. Но даже если слуга вел себя неразумно, раз его ударили по голове, извиняться было нельзя. Второму слуге нужно было изобразить, что он хочет принести извинения, а потом незаметно приблизиться и зарубить лодочника. Поистине, он человек, который ни на что не способен».

Социальная подоплека этого инцидента очевидна. Хотя лодочник имел моральное право защищаться от пьяного самурая, угрожавшего его жизни, социальный статус не позволял ему этого. Слова Цунэтомо не оставляют сомнений: удар по голове (интересно, представителю любого сословия?) считался оскорблением. Но относилось ли бы это в равной степени и к лодочнику?

Другой случай описан Судзуки Сёсаном, самураем, ставшим в начале правления Токугава монахом. Среди самураев встречались те, кто гордился своей привилегией убивать непочтительных простолюдинов. Один такой «убийца» (хитокири) пришел как-то к Сёсану и начал хвастаться своей удалью, а потом спросил, не создает ли это плохую карму. Сёсан ответил:

«Ваши поступки не могут произвести плохую карму, ибо вы большей частью убиваете не беспричинно! Может быть, они воруют? А может, наносят оскорбление? В любом случае, вы, не убиваете человека, если он не совершил преступления».

Пришедший согласился с этим, и тут Сёсан захлопнул ловушку:

«"Однако встречаются ли среди ваших сослуживцев и других самураев те, кто ведут себя вызывающе?" "Да, встречаются" — ответил он. "И что же, вы убиваете их?" — спросил я. "Нет" — ответил он.

И тут я воскликнул: "Ай-ай, какой перед нами трусливый человек. Если вы на самом деле хитокири, то почему вы не желаете убивать тех, кто совершает низкие поступки, тех, кто совершает поклоны перед тем же господином, что и вы? Разве не трусость по малейшему поводу убивать низко склоняющихся перед вами (то есть простолюдинов)?"»

Однако было бы в высшей степени неправильно и даже несправедливо считать самураев лишь надменными, вспыльчивыми и до исступления озабоченными только сохранением собственной чести людьми. Они полностью сознавали не только значимость своего положения, но и накладываемую на них ответственность. Японцы и поныне предельно внимательно относятся к занимаемому человеком месту в обществе, хотя, конечно, шкала «рангов и должностей» сегодня совершенно иная по сравнению с периодом Токугава. Большинство самураев прекрасно понимали свои высокие обязательства и старались соответствовать своей роли представителей высшей касты, с гордостью нося имя воина.

Неудивительно поэтому, что и Дайдодзи, и Цунэтомо много говорят о необходимости быть человечным и сострадательным по отношению к стоящим ниже на социальной лестнице. Особенно это касается тех, кто живет в одних землях с воином. Так, хотя автор «Хагакурэ» и был лишь младшим вассалом сильного и процветающего даймё, несомненно, что его взгляды разделялись и господином клана, и знатными самураями:

«Если говорить о Пути, которым должен следовать самурай, то на первом месте будут стоять служба и преданность господину. Если же рассуждать о том, что ему надлежит делать сверх этого, то я скажу так: самурай должен обладать мудростью, гуманностью и мужеством».

Преданный вассал сослужит своему господину самую добрую службу, если благодаря ему люди всех сословий почувствуют, что господин неустанно думает и заботится о них:

«Это поистине просто. Прежде всего, следует думать об интересах всех вассалов и представителей низших сословий. Бездумные выскочки составляют далеко идущие планы, полагая, что это принесет благо господину. Однако в своих планах они не учитывают интересов низших сословий... Они несут им лишь бедствия. Это худшее, что можно вообразить. Ведь все, включая слуг из низших сословий, принадлежат господину».