Глава 5.

Рывок Гитлера к власти

Выборы 31 июля 1932 г. во многом не оправдали надежд крайней реакции и вызвали разочарование нацистских главарей. Число голосов, собранных НСДАП, — почти 13 750 тыс. — было безусловно очень велико, и опасность фашистской диктатуры отнюдь не уменьшилась. Но нацистам не только не удалось завоевать абсолютное большинство — они не сумели даже сколько-нибудь значительно расширить свое влияние по сравнению с апрелем 1932 г. 31 июля обнаружило приостановку роста влияния НСДАП; в некоторых же округах ее влияние уменьшилось. Особенно наглядно это проявилось в Руре, где нацисты понесли потери в 15 из 17 городов (в то время как КПГ приобрела много новых сторонников). Газета «Вестфелише фольксцайтунг» писала: «Нацисты потерпели первое поражение; тем самым доказано, что они миновали свой зенит и находятся на нисходящей». Сказанное относится не только к наиболее промышленно развитым районам — то же было, например, в Мекленбурге, где нацисты потеряли голоса и по сравнению с выборами в ландтаг, состоявшимися в самом начале июня, т.е. когда еще не обнаружилась их тесная связь с «кабинетом баронов»; в округе Шверин число собранных ими голосов снизилось за это время с 18 966 до 13 219.

Таким образом, возможности расширения массовой базы фашизма были в основном исчерпаны. Попытки НСДАП решительно вторгнуться в ряды рабочего класса и перетянуть на свою сторону значительную часть его избирателей и на этот раз не увенчались успехом. В одном из нацистских документов этого времени (он был составлен инспектором НСДАП по Средней Германии и Бранденбургу) говорилось: «Вообще мы не сумеем пропагандистски завоевать больше 12–14 млн человек. Остальные будут присоединены силой, а для этого необходима власть».

Подобная ситуация лишь увеличивала агрессивность фашистов. Каждый лишний месяц усиливал недовольство приверженцев НСДАП, большинство которых примкнуло к ней в надежде на быстрое завоевание власти и могло с той же легкостью отколоться.

Компартия получила 5,3 млн голосов — на 700 тыс. больше, чем на предыдущих выборах. Завоеванные избиратели прежде принадлежали в основном СДПГ, потерявшей более 600 тыс. голосов.

Итоги выборов сильно изменили расстановку сил в рейхстаге. Самой крупной фракцией впервые стала (вместо СДПГ) нацистская — 230 человек. Вместе с 68 депутатами партии Центра фашисты располагали теперь абсолютным большинством. Переговоры между обеими партиями насчет образования коалиционного правительства, прерванные на время подготовки к выборам, в августе возобновились. Но, конечно, более предпочтительным для нацистов был приход к власти в результате прямого соглашения с правящей верхушкой. Это и побудило главарей НСДАП сразу же после выборов возобновить контакты с Шлейхером. То были подготовительные беседы к предстоявшим затем переговорам «на высшем уровне» — между фашистским «фюрером» и Гинденбургом.

Гитлер упорно домогался поста канцлера, а также постов главы прусского правительства, имперского и прусского министров внутренних дел, министра сельского хозяйства и министра пропаганды, который нацисты намеревались учредить. Эти требования отражали настойчивость, с какой могущественная группировка монополистического капитала, выступавшая за форсированную подготовку нового передела мира, рвалась к власти. Тиссен, Кирдорф и их единомышленники стремились добиться ее, опираясь на сколоченную НСДАП массовую базу и оттесняя конкурентов на второй план.

Однако и группировка, державшая бразды правления, пока не собиралась сдавать позиции. Многие монополисты от всей души сочувствовали замыслам нацистов, но страшились последствий предоставления им всей полноты власти. Гинденбург придерживался того мнения, что Папен и другие члены «кабинета баронов» могут достичь тех же целей, даже с большим успехом, не уступая руководства нацистам, о диктаторских поползновениях которых президент был хорошо осведомлен. Такая точка зрения восторжествовала в ходе заседания правительства 10 августа, определившего тактику в дальнейших переговорах с нацистами.

Папен пробовал убедить Гитлера согласиться на посты вице-канцлера и имперского комиссара Пруссии, а также передачу ряда других министерств. Чуть ли не главным его доводом было при этом, что, продолжая находиться в оппозиции, главари НСДАП не сумеют долее сохранить контроль над столь большой партией. Однако никакого соглашения достигнуто не было, и это обусловило провал встречи фашистского главаря с президентом 13 августа. Беседа длилась недолго, ибо позиции сторон уже были известны заранее. Гинденбург заявил, что он «не может взять на себя ответственность перед Богом, своей совестью и отечеством, предоставив полноту государственной власти одной партии, к тому же такой, которая столь односторонне настроена по отношению к инакомыслящим». На вопрос одного из участников этих переговоров, хочет ли он повторения «казуса Маттеоти» (имеется в виду убийство итальянскими фашистами депутата-социалиста в 1924 г.), Гитлер ответил, что, когда он станет рейхсканцлером, будут умерщвлены минимум 5 тыс. Маттеоти. Он указал и на такие соображения, как опасения крупных беспорядков, отрицательной реакции за границей и др. Пожимая фашистскому фюреру на прощанье руку, Гинденбург сказал: «Мы ведь старые товарищи и останемся ими, ибо позднее наши пути все-таки могут встретиться».

Фашисты неустанно твердили, что стремятся прийти к власти легальным путем. Они могли вполне рассчитывать на это, хотя пользовались широкой свободой подрывной деятельности против республики. Тем не менее нацистская верхушка (или определенная часть ее) никогда всерьез не отказывалась устроить переворот, более удачный вариант «пивного путча». Фашисты располагали в 1932 г. значительно более многочисленными военизированными отрядами и гораздо большим числом сторонников вообще, а также прочными связями с рейхсвером. И готовясь к переговорам с Папеном и Гинденбургом, нацисты одновременно принимали меры, обычно предшествующие путчу. Штурмовики в полном вооружении обосновались в пригородах Берлина, чтобы оказать давление на правительство, а в случае отказа удовлетворить претензии НСДАП — предпринять более активные действия. О планах путча сообщил в те дни корреспонденту английской газеты «Дейли экспресс» Делмеру начальник штаба штурмовых отрядов Рем. В письмах, направленных 6 и 9 августа заместителю имперского комиссара Пруссии Брахту председателем СДПГ О. Вельсом, содержались документы, подтверждающие намерения нацистов совершить «поход на Берлин». Однако, несмотря на то что Гитлер ушел от Гинденбурга ни с чем, путч так и не состоялся. Причиной этого, вероятно, был не только вывод о неблагоприятном соотношении сил, к которому пришли главари НСДАП, но и твердая надежда на «законный» приход к власти в дальнейшем.

Исход августовских переговоров свидетельствовал, что противоречия в буржуазном лагере не только не смягчаются, но как будто даже обостряются. У значительной части монополистов не был преодолен страх перед рабочим классом и возможностью гражданской войны. Не было полного единства в правящем лагере и по вопросу о стратегии германского империализма — продолжать политику соглашения с западными державами или перейти к форсированной подготовке реванша. Именно эти противоречия имел прежде всего в виду Г. Димитров, делая важный вывод, что «фашизм приходит обыкновенно к власти во взаимной, подчас острой борьбе со старыми буржуазными партиями или с определенной частью их, в борьбе даже в самом фашистском лагере».

Но, как подчеркивала демократическая пресса, включение нацистов в правительство вовсе не было снято с повестки дня, а лишь отложено. Углубление политических противоречий толкало власть имущих к тому, чтобы все-таки привлечь фашистов к управлению государственными делами. «Для пролетариата, — писала газета «Роте фане» 14 августа, — такое развитие событий создает не меньшие опасности, чем если бы Гитлеру был уже поручен пост канцлера». Необходима была неусыпная бдительность ко всем проискам реакции.

Открытие вновь избранного рейхстага 30 августа 1932 г. ознаменовалось ярким событием — выступлением Клары Цеткин, являвшейся старейшим депутатом. Еще за некоторое время до этого буржуазная пресса во главе с фашистами начала разнузданную травлю старейшей германской революционерки, пытаясь запугать ее. Но К. Цеткин не побоялась угроз и, превозмогая болезнь, выполнила свой долг. Стоя лицом к лицу с фашистами, она произнесла мужественную речь, в которой обрисовала положение в стране и выразила глубокую убежденность в победе над фашистским варварством и одичанием. «Веление времени, — сказала К. Цеткин, — это единый фронт всех трудящихся, призванный отбросить фашизм и тем самым сохранить организации угнетенных и эксплуатируемых, в конечном же счете — физическое существование последних. Перед лицом этой настоятельной исторической необходимости должны отойти на задний план все сковывающие и разделяющие факторы — политические, профсоюзные, религиозные и мировоззренческие». Даже ярые ненавистники, составлявшие большую часть аудитории, не посмели помешать старому революционному бойцу провозгласить с трибуны рейхстага слово правды.

Спустя пять дней, 4 сентября, правительство опубликовало новый чрезвычайный декрет, наиболее далеко идущий из всех, изданных в годы экономического кризиса. Во-первых, он выполнял одно из самых давних и самых неприемлемых для рабочего класса требований монополистов — ликвидировал тарифную систему зарплаты, которая предусматривала единые ставки в каждой отрасли производства. Далее декрет разрешал снижать зарплату в таких отраслях или даже на отдельных предприятиях, которые находились в особенно «тяжелом положении», чем допускался самый широкий произвол. Предусматривалось снижение зарплаты и иным путем — при принятии на предприятие новых рабочих сумма зарплаты не должна была повышаться. По некоторым подсчетам, на плечи рабочих взвалили новое колоссальное бремя в 3,3 млрд марок. Одновременно вводилась особая премия для предпринимателей: за каждого вновь принятого человека заводчик получал 400 марок. Еще более выгодной для предпринимателей была статья, предусматривавшая снижение налога на капитал и оборот.

Чуть ли не на следующий день началось еще невиданное, даже в условиях экономического кризиса, наступление предпринимателей на нищий жизненный уровень трудящихся. Но чрезвычайный декрет оказался каплей, переполнившей чашу терпения многих пролетариев, которые прислушивались раньше к пропаганде реформистских лидеров о «необходимости» воздержаться от борьбы. В 1931 г. количество участников забастовок упало с 234,5 тыс. до 177,6 тыс., число потерянных в результате приостановки работы человеко-дней составило всего 1939 тыс. против 4489 тыс. в 1929 г.

Понадобился суровый опыт антирабочих законов Брюнинга и профашистских мероприятий Папена, чтобы сотни тысяч колеблющихся и инертных пролетариев начали понимать, что дело идет о самом их существовании. В этом отношении чрезвычайный декрет от 4 сентября не оставлял никаких сомнений, и неудивительно, что на следующий день после его опубликования наступил определенный перелом в ходе забастовочного движения, особенно когда речь шла о сравнительно мелких или средних по величине предприятиях.

Настроение рабочих повсюду было боевое. На заводах и фабриках Берлина проходили митинги, где принимались решения объявить забастовку в случае снижения заработной платы. Этих решений кое-где оказалось достаточно, чтобы заставить владельцев сохранить прежние ставки. Таких предприятий насчитывалось около 80.

Осуществить грабительские требования монополий на деле оказалось неизмеримо труднее, чем на бумаге. Мощный отпор пролетариата (даже несмотря на то что большинство крупных предприятий не было охвачено стачечной волной) безусловно провалил правительственную программу (после отставки Папена от нее пришлось отказаться и формально).

Множились симптомы определенного перелома в ходе политической борьбы. А это в свою очередь вело к изменениям в соотношении сил на политической арене. «Возросшая активность пролетариата — писал позднее В. Пик, — увеличила его притягательную силу для остальных слоев трудящихся и привела к тому, что подъем гитлеровского движения сменился застоем и даже, впервые, серьезным попятным движением».

Как обычно, это особенно явно проявилось среди коричневорубашечников, крайне недовольных неопределенностью положения, неуверенностью в том, придет ли когда-нибудь фашистская партия к власти. А после 13 августа перспективы такого прихода казались значительно уменьшившимися. Печать сообщала о многочисленных фактах брожения в штурмовых отрядах. Так, в начале сентября из отряда № 31 в Альтоне ушел 21 человек. В Кёльне нацистам пришлось распустить взбунтовавшийся отряд района Альштадт. Вскоре, по признанию общегерманского командования CA, было распущено еще четыре отряда — в Эшвейлере, Ганновере, Берлине и Кенигсберге. В Крефельде (Нижний Рейн) дело дошло до побоища между штурмовиками и эсэсовцами. Брожение среди сторонников нацистской партии происходило и в других городах, причем кое-где оно вело к весьма неприятным для нацистов результатам; в Вуппертале, например, 18 штурмовиков перешли в «Союз борьбы против фашизма». Именно этого больше всего боялась верхушка нацистов и те, кто их поддерживал.

Главари НСДАП в демагогических целях стремились использовать возмущение народных масс политикой Папена. Они не видели более необходимости в сохранении у власти правительства, с которым им не удалось договориться. Отсюда и тактика нацистов во время заседания 12 сентября — последнего в краткой истории рейхстага, избранного лишь 31 июля. Сразу же после открытия заседания состоялось голосование вотума недоверия правительству. Результаты были для Папена и его клики сокрушительными: за правительство — 42 голоса, против 530. В ответ Папен распустил рейхстаг. Новые выборы были назначены на 6 ноября.

С нарастающим успехом проходила избирательная кампания КПГ, свидетельствуя о том, что партия завоевывает много новых сторонников. Коммунисты вели активную борьбу против подготовки реваншистской войны, шовинизма и человеконенавистничества фашистов и их покровителей. Лозунг этой борьбы был таков: «Фашизм — это война!»

В начале ноября предвыборная борьба обострилась благодаря событию, всколыхнувшему всех жителей Берлина. Назрел конфликт на одном из крупнейших предприятий — Берлинской транспортной компании, где было занято 28 тыс. рабочих; от ее бесперебойной работы зависела вся жизнь столицы. С мая 1931 г. заработная плата снижалась здесь 5 раз, а теперь предстояло новое снижение.

Утром 3 ноября берлинцы, выйдя на улицу, не увидели ни трамваев, ни автобусов. Перед всеми депо были выставлены забастовочные пикеты. Стачка транспортников, ставшая одним из важнейших событий классовой борьбы этих лет в Германии, охватила самый большой город страны.

В своем развитии она не могла не принять особенной остроты именно как политическое выступление: ведь ареной борьбы была резиденция реакционного правительства, которое считало себя безусловно хозяином положения и только три месяца назад торжествовало бескровную победу над берлинскими рабочими. А теперь вся жизнь в столице была дезорганизована, и попытки полиции наладить какое-то подобие движения кончались провалом. В первый день стачки было арестовано 420 человек, в один из последующих — более 1000. Но транспортники не дали себя запугать. Они ощущали солидарность трудящихся всей Германии, оказавших им материальную и моральную поддержку.

Об атмосфере, в которой проходила забастовка, свидетельствует и такой факт, что к ней вынуждены были примкнуть нацисты. О причинах этого Гитлер вскоре говорил Гинденбургу следующее: «Люди очень недовольны. Если бы я удержал моих людей от участия, то стачка все равно состоялась бы, но я потерял бы своих сторонников среди рабочих».

Фашисты с самого начала стремились подорвать единство бастующих, создав собственный стачечный комитет, выступили против распространения забастовки на газовые заводы и водопровод, заявляя, что это придаст борьбе политический характер. А на следующий день после выборов в рейхстаг фашисты штрейкбрехерски отошли от забастовки. «Стачка на берлинском транспорте... стала безнадежным делом, — записал Геббельс в своем дневнике 7 ноября. — Речь идет только о том, чтобы каким-нибудь образом закончить ее». Участие в забастовке не принесло нацистам популярности; именно в Берлине их потери на выборах оказались едва ли не максимальными.

Фашисты поддержали берлинскую забастовку исключительно по предвыборным соображениям. Уже в ходе кампании обнаружилось падение популярности НСДАП. Созывавшиеся ею митинги даже в Баварии посещались плохо. Не помогало подчас и присутствие фюрера. Впечатляющее описание отъезда Гитлера из Галле после его выступления там в октябре 1932 г. содержится в воспоминаниях бывшего гауляйтера этого по преимуществу пролетарского округа Иордана. Несмотря на усиленные наряды полиции, в том числе конной, рабочие вплотную подошли к машине нацистского главаря, и тот еле унес ноги. Примерно так же встретили Гитлера в Магдебурге, когда он 22 октября прибыл туда; уже на аэродроме его забросали камнями. Симптомы того, что нацистская партия теряет сторонников, множились, а результаты выборов лишь подтвердили это.

Выборы 6 ноября 1932 г. выявили существенные изменения в соотношении политических сил.

По итогам выборов нацисты собрали на два с лишним миллиона голосов меньше, чем 31 июля. Позорно провалилась похвальба, на которую были так щедры фашисты. В их пропагандистских материалах, распространявшихся в ходе избирательной кампании, говорилось, что НСДАП добьется наибольшего успеха за всю ее историю. И хотя нацистская фракция оставалась наибольшей в рейхстаге, престижу фашистов был нанесен существенный урон. Впервые за ряд лет прекратилось их неуемное восхождение и начался отток избирателей. НСДАП потеряла много сторонников, в том числе — а это было особенно важно — в самом Берлине. Если 31 июля она сумела собрать здесь наибольшее количество голосов, потеснив компартию, то на осенних выборах КПГ вновь вышла на первое место, а фашисты недосчитались нескольких десятков тысяч голосов; то было следствием штрейкбрехерства нацистов во время стачки транспортников Берлина, озверелого нацистского террора, который вновь и вновь разгорался, несмотря на энергичный отпор со стороны антифашистов, и т.п. Но нацисты начали утрачивать влияние и на крестьянство. Так, в Мекленбурге их потери составили в среднем 25%, в сельских районах Восточной и Южной Германии — 21 % и т.д. Крупнейшего успеха добилась компартия, вновь завоевавшая на свою сторону сотни тысяч сторонников и собравшая в общей сложности почти 6 млн голосов. В новом рейхстаге компартия имела 100 депутатов.

6 ноября еще резче, чем в ходе ряда предыдущих выборов, обнаружился упадок социал-демократии, которой не могла помочь даже оппозиция по отношению к правительству. Многие члены партии видели, что курс, которого придерживается руководство, завед партию в тупик.

Итоги выборов в ноябре 1932 г. породили у всех поборников демократии, у всех противников реакции и фашизма надежды на благоприятный исход политического кризиса. Но одновременно они — и направление развития событий в целом — встряхнули реакционный лагерь, активизировали поиски им путей к консолидации ультраправых сил. «100 коммунистов в германском рейхстаге, — писала «Дойче альгемайне цайтунг», — это грозное предзнаменование для государственного руководства». А это создавало грозную опасность для всего, что с таким упорством отстаивали сторонники республики.

«Общее стремление промышленников, — рассказал после Второй мировой войны банкир Шредер, одна из колоритнейших фигур международного капитала, эсэсовец и глава германо-англо-американского банка, — заключалось тогда в том, чтобы увидеть у власти в Германии сильного фюрера... Когда 6 ноября 1932 г. нацистская партия потерпела первую неудачу и тем самым перешагнула свой зенит, поддержка со стороны тяжелой промышленности стала особенно неотложной». Уже через несколько дней после выборов Папена посетил председатель наблюдательного совета одной из крупнейших металлургических компаний Рура Хеккер, входивший в «кружок друзей» нацистской партии; от него Папен узнал, что два других члена кружка — Шахт и Шредер — заняты подготовкой коллективного обращения индустриальных магнатов к Гинденбургу с требованием призвать нацистов к власти. Из архивных материалов, сравнительно недавно ставших достоянием гласности, видно, что фашисты и сами активно участвовали в подготовке этого обращения.

Автор биографии Шахта, опубликованной в фашистские времена, не преувеличивал заслуги своего «героя», утверждая, что его доля в окончательной победе НСДАП весьма велика. Действительно, Шахт развил в эти дни лихорадочную активность в пользу нацистов. Уже 19 ноября петиция крупнейших промышленников, адресованная Гинденбургу, поступила в канцелярию последнего. Чтобы придать документу большую значимость, он был оформлен как ряд отдельных писем, содержавших одинаковый текст.

«Мы видим в национальном движении, охватившем наш народ, — говорилось в письмах, — многообещающее начало эры, в ходе которой, благодаря преодолению классовых противоречий, будут созданы необходимые основы для возрождения немецкой экономики». И далее выдвигалось требование предоставить «крупнейшей группе этого национального движения (речь шла о НСДАП. — Л.Г.) руководящее участие в правительстве». Петицию в числе других подписали Тиссен, Шредер, директор «Немецкого банка» Рейнгардт, один из крупнейших монополистов Рура Ростерг, владельцы пароходных компаний Верман и Бейндорф, председатель союза юнкеров «Ландбунд» Калькрейт и др. К документу присоединились такие «акулы» тяжелой промышленности Рура, как Феглер, фактически управлявший крупнейшей металлургической монополией Германии — «Стальным трестом», Рейш и Шпрингорум; об этом было сообщено Гинденбургу отдельным письмом.

Сильные мира сего, не ограничиваясь обычными методами воздействия на главу государства, решили, таким образом, что настало время для экстраординарных мер. Нет сомнений, что обращение от 19 ноября оказало огромное влияние на дальнейший ход событий. Из разных источников известно, что письма промышленников произвели на Гинденбурга сильное впечатление.

К концу 1932 г. существенно изменилась в пользу нацистов позиция крупнейшего германского концерна — «ИГ Фарбениндустри». Взаимопонимание главной химической монополии Германии с фашистами было результатом совместной заинтересованности в расширении военных приготовлений. Речь шла о целесообразности дальнейших (весьма дорогостоящих) работ по промышленному производству синтетического горючего, которые проводила «ИГ Фарбен». В условиях глубокого экономического кризиса кое-кто из руководителей треста был склонен прекратить эти работы; продолжать их имело для монополии смысл только в том случае, если бы Германия приступила к форсированному вооружению. В ноябре 1932 г. эмиссары «ИГ Фарбен» Бютефиш и Гаттино отправились в Мюнхен, чтобы обсудить свои затруднения с фюрером. Из Мюнхена они вернулись окрыленные, а эксперименты с синтетическим бензином не только не были свернуты, а, наоборот, еще до прихода нацистов к власти расширились. Показания обвиняемых на судебном процессе «ИГ Фарбен» и документы подтвердили, что то было результатом заверений Гитлера в энергичной поддержке мероприятий, направленных на подготовку Германии к войне. Вскоре после мюнхенской встречи глава «ИГ Фарбениндустри» Р. Бош посетил Гитлера и обсудил с ним программу перестройки предприятий концерна на военные рельсы.

Между тем к середине ноября правительство Папена окончательно оказалось в тупике. Противоречия в лагере крупного капитала были по-прежнему остры, в стране же нарастало массовое движение против реакции и фашизма. «Кабинет баронов» был взорван стремительно нараставшей классовой борьбой, а также разногласиями между различными группировками монополистического капитала по вопросу о привлечении НСДАП к участию в управлении. 17 ноября Папен ушел в отставку.

Во время новых переговоров с главарями НСДАП в конце ноября 1932 г. президент впервые предложил им пост рейхсканцлера, но поставил ряд условий; главным из них было требование о коалиционном характере будущего правительства с тем, чтобы ряд важных постов оставался в руках представителей конкурирующих групп финансового капитала и чтобы можно было изобразить фашистскую диктатуру как правительство «национальной концентрации». Переговоры вновь закончились ничем ввиду того, что Гитлер и его приспешники все еще отказывались принять эти условия. Но лозунг «национальной концентрации» остался на повестке дня.

Покровители НСДАП в эти недели буквально удесятерили свои усилия. Многие газеты как по-команде развернули кампанию в пользу нацистов, доказывая, что НСДАП «не должна погибнуть».

Сформированный в декабре 1932 г. кабинет генерала Шлейхера — он и сам не скрывал этого — носил переходный характер и имел целью лишь создать передышку, которая была бы использована для возобновления переговоров о включении фашистов в правительство на условиях, приемлемых для различных группировок монополистического капитала.

Еще до вступления в новую должность Шлейхер направил своего эмиссара к Гитлеру. Фашистскому главарю были предложены пост вице-канцлера и несколько министерств, но тот вновь отказался принять подобные условия. Это означало, что монополистические группировки, опиравшиеся на НСДАП, несмотря на потери, понесенные ею, продолжали домогаться полноты власти. Тогда, чтобы склонить Гитлера к компромиссу, Шлейхер предпринял попытку раскола нацистской организации. Лицом, которое генерал избрал для этой цели, был Г. Штрассер, руководивший организационным отделом НСДАП. Опасаясь взрыва негодования членов партии при дальнейшей оттяжке ее прихода к власти, Штрассер высказывался за вступление в правительство на предложенных условиях.

Штрассер был закоренелым, отъявленным фашистом, единомышленником Гитлера во всем, кроме вопроса об участии в правительстве. Он прославился своими погромными кровожадными выступлениями в рейхстаге и вне его, а роль Штрассера в разработке человеконенавистнических замыслов была весьма велика. Выступая в мае 1932 г. в Мюнхене, Штрассер заявил: «Я возмущен, что мое имя связывают с неким мнимым «направлением» в партии. У нас нет никаких направлений, есть лишь одна партия — ею руководит А. Гитлер, а все мы — его последователи». Что касается социалистических идей Штрассера, то они были таковы: «Социализм — это не что иное, как пруссачество в действии».

В середине ноября Геббельс записал в своем дневнике, что Штрассер завязал сепаратные связи с правительством. После того как Шлейхер возглавил правительство, эти связи стали очевидными. Бывшему главе прусского правительства О. Брауну, посетившему рейхсканцлера в декабре, Шлейхер сказал, что сделано все для избрания Штрассера премьер-министром Пруссии, а затем он будет назначен имперским вице-канцлером. «Штрассера, — заявил генерал, — разделяют с Гитлером острейшие противоречия. Если он отделится от партии вместе с наиболее ценными в национальном отношении элементами, которые, конечно, имеются в ней, то произойдет раскол». По некоторым сведениям, Штрассера поддерживало более ¹/₃ нацистской фракции рейхстага. Если верить бывшему статс-секретарю Гинденбурга Мейснеру, тот согласился предоставить Штрассеру пост вице-канцлера.

В это время положение нацистов было безусловно тяжелым, ибо к неуклонному падению влияния НСДАП и опасности раскола присоединились серьезные финансовые трудности. «Денежные заботы делают какую-либо целеустремленную работу невозможной», — записал Геббельс 8 декабря. А возглавлявшийся им отдел пропаганды НСДАП считал финансовое положение безнадежным. Подтверждением тому могут служить секретные донесения, поступавшие к министру внутренних дел из центра Рурского промышленного района и относящиеся ко второй половине ноября. «Национал-социалистская партия, судя по всему, — говорилось в одном из них, — испытывает в Западной Германии чрезвычайно большие материальные трудности. Представители партии пытаются повсюду получить деньги, но значительная часть промышленников воздерживается от финансирования». А несколькими днями позже из того же источника сообщалось: «Финансовое положение западногерманских национал-социалистов все более обостряется. Штурмовики практически не получали денег со дня выборов. В настоящее время происходят переговоры отдельных гауляйтеров с промышленниками. Представители национал-социалистов готовы сделать любые обещания в обмен на поддержку».

Резко возросла задолженность НСДАП — по самым минимальным подсчетам она составляла 10–12 млн марок. Известный историк Г. Хальгартен оценивает долги нацистской партии даже в 70–90 млн В начале января представитель нацистов официально объявил о невозможности внести причитавшиеся с партии налоги. На улицах появилось множество штурмовиков с кружками для пожертвований в пользу фашизма. На каждых местных выборах, происходивших в ноябре — декабре, НСДАП катастрофически теряла сторонников.

Множились сообщения о неповиновении, протесте и уходе коричневорубашечников из штурмовых отрядов. Наиболее заметным из фактов такого рода был развал организации штурмовиков в Нюрнберге и во всей Франконии (Северная Бавария) в начале января 1933 г. Часть членов тамошних штурмовых отрядов — а дело происходило на родине германского фашизма — провозгласила себя самостоятельной и объявила войну партийной бюрократии. Были распущены отряды в Зефтенберге и некоторых других местах.

Открытый кризис в НСДАП разразился 8 декабря, когда произошел разрыв между Г. Штрассером и Гитлером. Сенсационное сообщение об этом появилось на следующее утро в органе Шлейхера «Теглихе рундшау». Здесь говорилось, что Штрассер подал в отставку со всех постов, которые он занимал в партии, заявив о нежелании нести и далее ответственность за «политику исключительности», проводимую руководством и ставшую причиной изоляции, в какой очутилась НСДАП. Газета посвятила этому событию большую передовую статью, в которой проводилась мысль, что отставка Штрассера — сигнал для всей нацистской партии.

Дневник Геббельса хорошо отражает панические настроения, овладевшие в этот момент фашистскими главарями. 6 декабря он записал: «Положение партии катастрофично». Двумя днями позже: «В организации царит тяжелая депрессия». Затем читаем: «Мы все очень подавлены, прежде всего из-за опасения развала партии и из-за того, что вся наша работа была напрасной». В наибольшей растерянности оказался сам фюрер. Он часами ходил по номеру гостиницы, не зная, что предпринять. «Один раз он остановился и сказал: «Если партия распадется, то я в течение трех минут кончу дело при помощи пистолета»».

Но фюрер рано предавался отчаянию: его могущественные покровители не собирались в создавшихся условиях допустить уход нацистов с политической арены. Прибыли монополий в годы кризиса упали до минимума. Даже такой гигант, как «Стальной трест», задолжал 800 млн марок, и его заправилы видели выход лишь в получении крупных правительственных заказов, которые наверняка обеспечили бы им нацисты, придя к власти и развернув активную военную подготовку.

Касаясь предполагаемого краха нацистской партии, «Дойче альгемайне цайтунг» — признанный рупор тяжелой промышленности — 6 декабря писала: «Это было бы национальным бедствием. Она еще не выполнила своей задачи. Государство нуждается в ней, как в защите от большевизма». Буквально то же самое заявил Папен английскому послу в Берлине. «Было бы катастрофой, — сказал он, — если бы гитлеровское движение развалилось или было разбито, ибо нацисты — это последний оплот против коммунизма в Германии». Как видим, одни и те же «идеи» использовались и для внутреннего употребления, и для привлечения правящих кругов Англии и США. То была игра на так называемой «угрозе коммунизма», которой в Германии начала 30-х годов на деле не было.

Шло наступление самой крайней реакции, причем она сумела повести за собой миллионные массы мелкой буржуазии и даже небольшую часть рабочего класса. В отчаянной кровопролитной схватке с фашизмом его противникам удалось добиться определенного сдвига в развитии событий. Тем не менее фашизм оставался смертельной опасностью, и намеренным обманом были в этой обстановке утверждения об «угрозе коммунизма». Существовала лишь одна реальная опасность — фашистская, и она была тем более велика, что покровители нацизма — монополии — не собирались допустить потери огромных средств, вложенных ими в «предприятие», которое еще не принесло главных доходов.

Могущественные покровители не собирались допустить исчезновения нацистов с политической арены. Об этом свидетельствовало выступление влиятельного органа крупных промышленников «Дойче фюрербрифе» в пользу передачи власти НСДАП. «Гинденбург должен довериться Гитлеру!» — провозгласил этот бюллетень во второй половине ноября, и это произвело большое впечатление на многих сильных мира сего. Ту же позицию, как было 26 ноября сообщено Брахту, заняли монополисты, собравшиеся в Дюссельдорфе на сессии известного «Объединения по охране общих интересов». Суть дела максимально лаконично сформулировал один промышленник, сказавший: «Мы уже инвестировали в НСДАП слишком много, чтобы оставить ее теперь без средств».

К концу года дела нацистского руководства стали поправляться. Гитлеру удалось энергичными мерами предотвратить раскол партии и локализовать опасность, созданную Штрассером. Г. Штрассера, который сделал так много для возвеличения нацистской партии, вынудили уйти со всех постов, которые он занимал в ней. В последующем он занялся коммерцией и не участвовал в деятельности НСДАП. Но о нем не забыли в «Ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г., когда Гитлер расправился со своим первым покровителем Э. Ремом и его коллегами по командованию штурмовых отрядов, нацисты свели счеты с рядом политических деятелей, которые в прошлом доставили им какие-либо неприятности. Среди них были «генеральный комиссар» Баварии 1923 г.

Кар, генерал Шлейхер, предшественник Гитлера на посту рейхсканцлера, и Г. Штрассер, зверски убитый своими соратниками по политическому разбою, которых именно он — может быть — обучил тому, как расправляться с теми, кого следовало «убрать».

Отпала также серьезная угроза, нависшая над фашистами в виде возможного роспуска рейхстага и новых выборов, которые могли принести им только новые крупные потери. Главная забота заключалась теперь в скорейшем воссоздании Гарцбургского фронта — власть имущие полагали, что такие лица, как Папен, Гугенберг и другие, будут действовать на нацистов «умеряюще».

В ноябре, а еще более в декабре Папен оказался не у дел; то, что Шлейхер сменил его на посту рейхсканцлера, крайне озлобило его, хотя в мемуарах он уверял, будто сохранил лояльность по отношению к своему бывшему покровителю. Поэтому Папен был идеальной фигурой для участия в любых интригах против Шлейхера с целью свалить его. Он был в курсе интенсивной переписки представителей делового мира с окружением Гитлера, в которой обговаривались оптимальные способы передачи власти нацистскому фюреру. Конкретное же участие в этом Папен принял после своей встречи 16 декабря в берлинском «Клубе господ», где он выступил с речью, с К. фон Шредером. Они договорились, что последний устроит свидание Папена с Гитлером, для чего предоставит свой кельнский дом. Деятельным участником «операции» был и Г. Гиммлер, который взял на себя задачу убедить Гитлера встретиться с Папеном; после холодного душа, полученного фюрером дважды — в августе и ноябре 1932 г., его отношение к Папену, которого он ошибочно считал виновником случившегося тогда, было далеко не дружественным.

В наше время обнародована переписка, которую вели в последние недели 1932 г. Шредер, его контрагент в руководстве гитлеровской партии В. Кеплер, непосредственно общавшийся с Гитлером, и Я. Шахт, отрабатывавшие детали, время, другие обстоятельства встречи Гитлера с Папеном; она замышлялась и должна была состояться в глубокой тайне. Программа предстоявшей беседы в переписке не рассматривалась, но для посвященных не могло быть сомнений, что кроме создания правительства с участием бывшего рейхсканцлера и нацистского главаря особо говорить было не о чем. Учитывая, что Гитлер на протяжении долгого времени отказывался играть вторые роли, можно с полным основанием полагать, что Папен солидаризировался со стремлением Гитлера стать рейхсканцлером.

«Историческая» встреча Папена с Гитлером состоялась 4 января 1933 г. Из воспоминаний сопровождавших фюрера лиц известно, как конспиративно была обставлена поездка в Кёльн, со сменой машины в Бонне, оставлением «свиты» в условленном месте и т.п. Но участников встречи ожидало глубокое разочарование: конфиденциальность ее была грубо нарушена Г. Церером — редактором газеты «Теглихе рундшау», являвшейся рупором Шлейхера: Церер узнал о происходившем и прислал в Кёльн фотографов. Сведения о свидании Гитлера с Папеном уже на следующее утро появились в печати. Это вынудило Папена обратиться к Шлейхеру, против которого и был направлен намечавшийся сговор, с письмом, где он утверждал, будто цель его встречи с Гитлером заключалась в том, чтобы убедить последнего вступить в правительство, возглавлявшееся генералом. Большего абсурда трудно себе представить, однако Папен пытался повторить его и на Нюрнбергском процессе и, конечно, в мемуарах.

В Нюрнберге несостоятельной версии Папена о цели его встречи с Гитлером 4 января 1933 г. противостоял аффидевит (письменное показание под присягой) Шредера, составленный в заключении. После разгрома гитлеровской Германии отдельные представители нацистской верхушки и делового мира полагали, что лишь откровенные признания могут облегчить их участь. Так возник и аффидевит Шредера, где давалось адекватное представление о ключевой для последующих событий встрече в Кёльне. Поэтому защита Папена всячески пыталась воспрепятствовать приобщению этого аффидевита к делу в качестве официального документа трибунала; ей это, однако, не удалось.

Весьма сомнительно, чтобы Шлейхер, опытнейший политик, поверил папеновской версии его встречи с Гитлером, тем более что о готовившемся против него заговоре он знал и до 4 января, в частности, из донесения одного из информаторов кронпринца, пересланного им генералу. Но Шлейхер не оказал необходимого противодействия козням своего бывшего ставленника.

Сразу же после кёльнской встречи был образован консорциум крупных промышленников во главе с Феглером и Шпрингорумом. Они выдали нацистам 1 млн марок для распределения среди штурмовиков и эсэсовцев, а также уплатили наиболее срочные долги НСДАП. Уже в годы войны Гитлер, ссылаясь на Геринга, утверждал, что в этой обстановке удалось добыть в США 100 тыс. дол. с тем, чтобы нацисты нагнали страху на Францию и побудили ее активнее платить США военные долги. А за кулисами завершался сговор монополистических кругов, результатом которого стало назначение Гитлера рейхсканцлером.

Но исход напряженной политической схватки, развернувшейся в Германии начала 30-х годов, зависел в конечном счете не только от воли монополистов, не от того или иного соглашения Тиссена и Феглера. Их планы могли быть сорваны решительным, сплоченным сопротивлением трудящихся масс. Хотя после 20 июля 1932 г. реакция уже не испытывала прежнего страха перед возможностью объявления всеобщей забастовки.

Города Германии стали свидетелями огромных народных манифестаций, направленных против фашистских бандитов и их единомышленников в правительстве. Так, в Гамбурге 3 января демонстрировало свыше 60 тыс. антифашистов, в Берлине 4 января — более 200 тыс.; многочисленные демонстрации состоялись также в городах промышленного Рура и др. Традиционный митинг 15 января на могиле К. Либкнехта и Р. Люксембург был наиболее многолюдным, несмотря на сильный мороз, за все годы, прошедшие после их убийства.

С особенной силой проявили немецкие пролетарии свою волю к борьбе против фашизма во время демонстрации 25 января 1933 г. в Берлине. Она была ответом на провокационное шествие, устроенное фашистами несколькими днями ранее, под защитой огромных нарядов полиции, мимо помещения ЦК КПГ — дома им. К. Либкнехта. Более 130 тыс. трудящихся столицы приняли участие в антифашистской манифестации 25 января, длившейся — и вновь при сильнейшем морозе — свыше четырех часов. Все ее значение можно уяснить себе вполне, если учесть, что лишь пять дней отделяло ее от установления в Германии кровавой фашистской диктатуры.

В течение января 1933 г. закулисные встречи с нацистскими главарями продолжались, теперь уже в Берлине, главным образом в доме И. Риббентропа. 22 января вступили в действие ближайшие советники президента — его статс-секретарь Г. Майсснер и сын Гинденбурга, его адъютант Оскар, имевший на 85-летнего старца большое влияние. Со слов Риббентропа известно, что когда оба последних — вновь под покровом тайны, незаметно покинув оперу и взяв такси, — прибыли в его дом, то Гитлер надолго уединился с О. Гинденбургом. Папен коротал все это время в светской беседе с Герингом, с которым не так давно скрещивал шпаги на памятном заседании рейхстага. Для Гитлера было чрезвычайно важно добиться расположения Гинденбурга, для чего очень существенна была помощь Папена — об этом недвусмысленно говорилось в письме Кеплера Шредеру, датированном декабрем 1932 г. и уже упоминавшемся выше, но и поддержка со стороны сына президента была совсем нелишней.

Сближение позиций шло достаточно быстро. Для Папена и других представителей президентской стороны вопрос о назначении Гитлера рейхсканцлером был уже решен, но сам Гинденбург все еще продолжал сомневаться. Имелись и нерешенные вопросы, в частности, о том, кто займет пост государственного комиссара Пруссии; на него претендовали Папен и Геринг. Этот вопрос был решен в пользу Папена: Гитлер был абсолютно уверен, что все равно добьется своего, пусть на 1–2 месяца позже. Другой спорный вопрос касался роспуска рейхстага: этого требовал Гитлер, нуждавшийся в реванше на выборах и хорошо понимавший, что после взятия власти у него будут несравненно большие возможности добиться избирательных «побед». Гинденбург по тем же причинам высказывался против роспуска, но особенно упорно против новых выборов возражал председатель Национальной партии А. Гугенберг — он согласился на это только после того, как Гитлер дал «честное слово», что результаты выборов никак не повлияют на состав нового правительства.

Чтобы побудить президента назначить Гитлера главой последнего, участники переговоров замыслили изобразить нечто вроде «национального фронта», куда, кроме НСДАП, вошли бы Национальная партия — Гугенбергу обещали ключевой пост в области экономической политики — и «Стальной шлем». Гугенберг потребовал, однако, своего назначения сразу на два министерских поста — экономики и сельского хозяйства, на что Гитлер также согласился: он не сомневался, что пребывание Гугенберга в правительстве будет кратковременным. Одновременно развивалась агония кабинета Шлейхера, которому Гинденбург отказал в полномочиях на роспуск рейхстага; Гитлеру спустя несколько дней он дал их. 28 января 1933 г. Шлейхер подал в отставку, а в это время шел к концу торг насчет министерских портфелей. Папен развеял сомнения президента, и 30 января 1933 г. Гитлер стал рейхсканцлером.

В том, что это произошло, роль, сыгранная фон Папеном, была поистине исключительной. Он имел полное право заявить позднее: «Я был избран благосклонной судьбой, чтобы соединить руки нашего канцлера и фюрера и нашего любимого фельдмаршала».

Безответственными были заверения Папена о том, что он быстро обуздает Гитлера, столкнув этого «фантазера» с реальной действительностью. Такая уверенность как нельзя лучше характеризует политическую слепоту Папена и его единомышленников, их неспособность разобраться в ситуации, в людях, с которыми им приходилось иметь дело. Между тем речь шла о судьбах страны, и камарилья, орудовавшая за кулисами, готовила соотечественникам худшую участь из всех возможных.

1 февраля 1933 г. Людендорф, находившийся в конфликте с гитлеровцами, направил Гинденбургу письмо: «Назначив Гитлера рейхсканцлером, Вы выдали наше немецкое отечество одному из величайших демагогов всех времен. Я торжественно предсказываю, что этот человек столкнет наше государство в пропасть, ввергнет нашу нацию в неописуемое несчастье. Грядущие поколения проклянут Вас за то, что Вы сделали это».

Страх перед собственным народом, осознание прогрессирующей слабости своих позиций побудили германскую буржуазию временно отодвинуть в сторону противоречия отдельных монополистических групп с целью создания правительства, которое объединяло бы все реакционные силы. Курс фашистов на «легальный» приход к власти оправдался. Буржуазно-демократический строй, основанный на веймарской конституции, позволил стать у руля управления страной клике ставленников крайней реакции, не скрывавших, что их целью является ликвидация какой бы то ни было демократии. События начала 30-х годов в Германии вновь продемонстрировали пороки строя, который не обеспечивал гарантий против торжества яростных врагов прогресса, какими проявили себя фашисты и в самой Германии, и для того момента в еще большей степени в Италии.

Судьба острейшего противостояния фашизма и антифашизма в Германии начала 30-х годов, в ходе которого первый добился значительных успехов в завоевании сторонников и мог рассчитывать на значительную поддержку со стороны правящих кругов, а главное — со стороны промышленных и финансовых властителей страны, могла бы сложиться не так, как это произошло в действительности. Но это могло случиться только в том случае, если бы в антифашистском лагере существовало единство взглядов и действий. Этого, к величайшему сожалению, не было, и хотя наступление фашизма растянулось в Германии на долгие годы, добиться сплочения антифашистских сил так и не удалось. Главной причиной этого была не только недооценка смертельной фашистской опасности, но непримиримая вражда между рабочими партиями — Коммунистической и Социал-демократической, за которыми шел практически весь многомиллионный рабочий класс Германии.

Корни этого противостояния восходят к первым послеоктябрьским годам, когда одно крыло международного пролетариата сделало ставку на насильственные методы борьбы, которые противоречили реформистским убеждениям лидеров и основной массе приверженцев социал-демократической партии. Борьба между двумя течениями рабочего движения прошла через всю историю Веймарской республики, то затихая, то разгораясь и приобретая предельную остроту. Бывали и кратковременные моменты сотрудничества. В основном же отношения между коммунистами и социал-демократами, как правило, оставались враждебными, чему способствовали постоянные случаи вмешательства коммунистических властей Советской России во внутренние дела Германии, которая рассматривалась, как наиболее «слабое звено» капиталистической системы, особенно пригодное для инициирования мировой революции; наглядным примером этого были события осени 1923 г., когда многочисленные эмиссары Москвы вели в Германии активную подготовку коммунистического переворота, используя тяжелый экономический и политический кризис, вызванный оккупацией Рурской области франко-бельгийскими войсками. Хотя приготовления к задуманной акции зашли далеко, от нее пришлось отказаться, ибо выяснилась практически полная изоляция коммунистов.

Но идея дать толчок мировой революции в самом слабом звене — Германии — не оставляла советских руководителей, и последствия мирового экономического кризиса 1929–1933 гг. как будто способствовали подобным замыслам. Тяжелое положение масс вызывало рост влияния коммунистической партии на определенные прослойки трудящихся, на некоторые прослойки интеллигенции. Но с конца 20-х годов популярность фашистской партии росла значительно большими темпами, и это должно было насторожить руководство КПГ и вождей Коминтерна.

Но этого не произошло. Руководство КПГ, действовавшее несамостоятельно, сильнейшим образом недооценило фашистскую опасность, ибо не видело принципиального отличия диктаторского режима, который намеревались установить Гитлер и его последователи, от демократического строя, существовавшего в Веймарской Германии, который, хотя ему и были свойственны определенные недостатки, обеспечивал важнейшие права и свободы. На словах руководители КПГ говорили о фашистской угрозе много и охотно; приверженцы КПГ оказывали жесткий отпор нацистским молодчикам. Конкретные примеры отпора, который эти намерения и действия гитлеровцев встречали со стороны коммунистов, приводились на страницах нашей книги. Но всего этого было мало, ибо неверна была стратегическая установка компартии, продиктованная из Москвы и нацеленная на борьбу за власть, хотя необходимых условий для этого ни в 20-х, ни в начале 30-х годов не было. Огромный вред общему делу наносила сопутствовавшая указанной стратегической линии борьба не на жизнь, а на смерть против социал-демократической партии, которую руководители КПГ, следуя утвержденному VI конгрессом Коминтерна (1928 г.) курсу, провозгласившему решительную борьбу против социал-демократии и определявшему ее не как часть рабочего движения, а как вариант фашизма (отсюда термин «социал-фашизм», вошедший в те годы в обиход коммунистических главарей и возглавлявшихся ими органов печати).

Правда, продолжали много говорить о едином пролетарском фронте, но это был бы такой «единый фронт», в котором руководство всецело принадлежало коммунистам, а мнения социал-демократов по ряду насущных вопросов, расходившиеся с позициями коммунистов, совершенно не учитывались.

Справедливости ради надо сказать, что однажды руководители КПГ сделали попытку осудить ультралевые взгляды в своих радах. Весной 1930 г. с подобными взглядами выступил П. Меркер, «курировавший» политику КПГ по отношению к профсоюзам; против этого категорически высказался один из руководителей КПГ Э. Реммеле. Меркер подал жалобу в Исполком Коминтерна и там, хотя прямо и не одобрили позицию Меркера, но взяли его под защиту, не применив к нему какие-либо санкции. Как показывают документы, такое решение было принято по инициативе Сталина и Молотова. Удивляться здесь нечему, ибо Сталин уже в 1924 г. пытался пустить в оборот формулу о том, будто фашизм и социал-демократия — близнецы-братья, но тогда здравый смысл взял верх и понадобилось несколько лет, пока Сталин оттеснил от руководства Коминтерна Зиновьева, а затем Бухарина и узаконил свою роковую точку зрения. Для лидеров же КПГ во главе с Тельманом попытка отмежеваться от ультралевого курса в начале 1930 г. была последней. А в конце того же года руководство партии применило ультралевую, сектантскую установку на практике. В ряду чрезвычайных, т.е. принятых по воле президента, без одобрения рейхстага, в декабре 1930 г. был издан чрезвычайный декрет, снижавший социальные расходы. Этому весьма неприятному для трудящихся, но не экстраординарному факту — в дальнейшем аналогичные декреты будут приниматься еще не раз — руководство КПГ придало поворотное значение, провозгласив тезис о том, что в Германии уже установилась фашистская диктатура. Главное следствие подобного искажения действительности заключалось в полной дезориентации членов и сторонников КПГ в отношении и существа и характера фашистского господства.

В докладе на пленуме ЦК КПГ в январе 1931 г. Э. Тельман к словам «фашистская диктатура» добавил слово «проведение»: «Правительство Брюнинга осуществляет проведение фашистской диктатуры». Однако подобная формулировка еще больше запутывала дело, ибо уловить разницу между «фашистской диктатурой» и «проведением фашистской диктатуры» было дано немногим. Вред же, приносимый подобными словесными играми, был огромным, ибо дезориентировал в том, что же такое фашизм.

Подобные ошибки в установках КПГ были основаны на решениях Коминтерна, которые, теперь это полностью подтверждено ставшими достоянием науки архивными документам, диктовались Москвой. Так, в решениях XI пленума Исполкома Коминтерна, заседавшего весной 1931 г., содержалось требование «быстрого и решительного исправления ошибок, в основном сводящихся к либеральному противопоставлению буржуазной демократии и парламентских форм диктатуры буржуазии ее фашистским формам». Если то и другое идентично, то о какой борьбе вообще может идти речь? И вполне закономерен шаг, который вскоре — летом того же года сделал ЦК КПГ, приняв решение о поддержке референдума, затеянного фашистами с целью отстранения от власти прусского правительства, которое возглавлял лидер СДПГ О. Браун и в котором ведущие позиции занимали другие лидеры социал-демократии (в их ведении находилась, в частности, полиция Берлина и ряда других крупных городов Германии). Это решение, как показывают засекреченные десятки лет документы, было принято по указке из Москвы и кардинально противоречило отрицательной позиции партии по отношению к нацистской затее, которую она заняла за несколько месяцев до того. При этом руководство КПГ пыталось изобразить дело так, будто пролетарии Германии поддерживают участие партии в плебисците. В этом духе, например, В. Пик информировал Коминтерн. На деле все было наоборот: многие рабочие были дезориентированы участием партии в фашистском «проекте» и не приняли в нем участия. Плебисцит провалился, партии, собравшие на выборах в рейхстаг 1930 г. около 12 млн голосов, не добрали теперь даже требовавшихся 10 млн Отрицательные же последствия не замедлили сказаться сначала в июле 1932 г., когда имперские власти осуществили государственный переворот, сместив то самое правительство Пруссии, против которого был направлен фашистский плебисцит с участием КПГ — об едином выступлении трудящихся против реакции уже нельзя было и думать.

Отдельные проблески в политическом курсе КПГ, например, противодействие весной 1932 г. замыслам фашистов овладеть контролем над прусским ландтагом, в виду предстоявших тогда выборов в прусский парламент. Примечательно, что речь шла о контроле над тем самым учреждением, которое меньше чем за год до того КПГ стремилась — в сотрудничестве с фашистами — распустить! Но этот пример разумного подхода не стал в политике КПГ переломным, и общеполитический курс партии оставался прежним. Как показало ближайшее будущее, он был для партии гибельным.

Как ни странно, успехи на выборах, которые имели место во второй половине 1932 г., не пошли КПГ на пользу. Они вызвали определенную эйфорию.

Упомянутые успехи вскружили голову лидерам партии, и они фактически потеряли представление о подлинном положении в стране и вероятных вариантах развития событий. Ведь неуспех на выборах нацистской партии совершенно не исключал других путей ее прихода к власти. Гитлер мог попытаться сделать это силовым путем, используя свои связи с генералитетом, он мог реализовать планы сговора с правящими кругами, что собственно и произошло (об этом компартия обязана была знать заранее — тогда она не была бы захвачена врасплох и была бы гораздо лучше подготовлена к работе в подполье, чем это произошло в действительности).

О том, что приход Гитлера к власти 30 января 1933 г. оказался для руководства КПГ полной неожиданностью, наглядно свидетельствует письмо Тельмана в Коминтерн, датированное 27 января (а полученное там уже в феврале 1933 г., т.е. после установления гитлеровской диктатуры). Оно выдержано в сугубо оптимистическом духе, в нем идет, в частности, речь о мероприятиях, намеченных на весну 1933 г., и вообще в письме Тельмана нет ни одного слова, которое бы свидетельствовало о каких-либо возможных вариантах развития событий. Это письмо оказалось последним.

Политика руководства социал-демократии в годы, предшествовавшие установлению фашистского господства, также была далека от идеала. Она также, как уже можно было понять в свете фактов, приведенных выше, несет серьезную историческую ответственность за катастрофу, постигшую немецкий народ в январе 1933 г. Главная вина лидеров СДПГ заключается в том, что они не сумели преодолеть своей враждебности по отношению к коммунистам, не сумели понять, что раскол рабочего класса, независимо от его причин, представляет огромную опасность не только для него, но и для судеб республиканского строя в Германии. Конечно, курс КПГ на ликвидацию «социал-фашизма» не мог вдохновить социал-демократов на активные усилия с целью создания единого фронта, но сумели же французские социалисты, наученные горьким германским опытом, уже в феврале 1934 г. забыть о ругани в свой адрес со стороны коммунистов и объединив усилия с ними преградить путь «отечественным» фашистам.

Навряд ли можно назвать оправданным решение о проведении политики «меньшего зла» по отношению к правительству Брюнинга. Конечно, по сравнению с Гитлером Брюнинг был меньшим злом, но поддержка кабинета, основным методом правления которого были чрезвычайные декреты, ненавистные народным массам, вела к неуклонному падению популярности СДПГ, существенному уменьшению числа поданных за нее голосов на выборах. Кроме того, политика «меньшего зла» была лишена сколько-нибудь твердой перспективы, ибо Брюнинг мог быть в любой момент уволен в отставку (что, собственно, и произошло). В партии росло недовольство, и осенью 1931 г. это привело к отколу левонастроенных социал-демократов, которые создали самостоятельную Социалистическую рабочую партию.

Один из наиболее неприятных для имиджа СДПГ рассматриваемого времени фактов — решение правления партии от 29 июня 1932 г., запрещающее местным организациям партии проводить единые действия с коммунистами. Это решение положило конец единым действиям обеих партий, которые, несмотря на позицию партийного руководства, все же происходили явочным порядком, прежде всего в отражении фашистского террора. Что касается самостоятельной борьбы СДПГ против фашистской угрозы, то для нее была характерна — это уже отмечалось выше — определенная пассивность, более «терпимое», чем это было необходимо, отношение к действиям НСДАП. Прегрешения партии были осуждены лидерами СДПГ в т.н. Пражском манифесте 1934 г.

В рассматриваемые годы имелись политические деятели, полностью осознавшие, какую огромную опасность не только для Германии, но и для всего мира представляет германский фашизм, и средствами публицистики пытавшиеся противодействовать его победе. Одним из них был известный журналист К. фон Осецкий, в рассматриваемые годы являвшийся главным редактором весьма популярного журнала «Вельтбюне». Он упорно доказывал необходимость сплочения всех антифашистов (не отлучая от него коммунистов), чем снискал жгучую ненависть гитлеровцев. Приход Гитлера к власти он встретил в заключении, куда попал за антивоенные выступления, а затем был брошен в концлагерь, во время пребывания в котором в 1936 г. был удостоен Нобелевской премии мира. Нацисты вынуждены были после этого освободить Осецкого, но он вскоре умер (естественно, не получив свою Нобелевскую премию).

Другим человеком, который активно участвовал как публицист в идейной борьбе против фашизма в Германии, был Л.Д. Троцкий. В издававшемся им «Бюллетене оппозиции» Троцкий энергично выступал за единство рабочего класса Германии, всех демократических сил в борьбе против фашизма. Выступления Троцкого на эту тему составили большой том. Он решительно высказывался за сотрудничество коммунистов с социал-демократами, подвергая самоубийственный курс КПГ и Коминтерна бичующей критике. Выступления Троцкого в подобном духе заслуживали особого внимания в связи с тем, что усилиями сталинистов он изображался как деятель, якобы стоявший на левацких позициях.