Глава 2.

Путь к «Пивному путчу»

История фашизма, в первую очередь германского, свидетельствует, что он умело паразитирует на недовольстве народных хмасс их положением и добивается наибольших успехов в сколачивании массовой базы именно в те моменты, когда это положение достигает критической точки. Так произошло в начале 30-х годов, в период мирового экономического кризиса, о чем будет подробно сказано ниже, но первый «пик» фашистского движения в Германии приходится на 1923 г., год крупных социальных потрясений в Германии, когда по существу вновь решался вопрос о дальнейших путях общественного развития страны. Эти потрясения были порождены сложным сплетением противоречий,.вызванных как политикой правящих империалистических кругов Германии по отношению к бывшим противникам в Первой мировой войне, так и их политикой внутри страны.

Тесная связь тяжелого материального положения, в котором оказались весьма широкие массы, с резким обострением национального вопроса в результате оккупации Рурской области франко-бельгийскими войсками (об этом ниже) позволила фашистам завоевать на свою сторону множество новых сторонников. Социальная и особенно национальная демагогия, являющаяся отличительной чертой фашизма, создавала весьма благоприятные условия для привлечения на его сторону все новых и новых приверженцев.

Средние слои, особенно их «низы», оказались более других социальных прослоек подвержены фашистской пропаганде. На них чрезвычайно тяжело обрушились последствия войны и безудержной инфляции, в результате чего многие фактически остались без средств к существованию и вынуждены были начинать все сначала. Здесь фашистские разглагольствования на тему о «ноябрьских преступниках» и запугивания коммунизмом падали на благодатную почву. Концентрация производства и торговли изображалась как результат чьей-то злой воли, явление... которого будто бы можно было избежать. Особым успехом пользовалась в этой среде, с ее традиционными националистическими настроениями, пропаганда реваншизма, ловко игравшая на ущемленных Версальским договором национальных чувствах немцев. Нацисты вполне могли рассчитывать здесь и на успех своей антисемитской кампании, ибо городская мелкая буржуазия, не желая разобраться в существе дела, охотно воспринимала всякого рода небылицы насчет того, будто все крупные банки и универмаги находятся в руках капиталистов-евреев. Не случайно один из тогдашних нацистских лидеров, Динклаге, писал о необходимости сосредоточить все усилия «на мелких собственниках, являющихся наиболее энергичными противниками универмагов и потребительских кооперативов... на приказчиках, которые, будучи членами немецкого союза торговых служащих, уже сейчас настроены антисемитски».

Влиятельные адепты курса на устранение республиканского строя и насильственное подавление революционного движения, переживавшего подъем, имелись в правящих кругах.

Политический кризис назревал в Германии еще со второй половины 1922 г. Его причины были многообразны, но наиболее очевидным внешним их проявлением являлась борьба, связанная с обязательствами Германии по Версальскому договору, прежде всего с выплатой репарационных платежей. Хотя правящий класс был един в стремлении переложить все тяготы поражения на трудящиеся массы, между различными его группировками имелись существенные разногласия в вопросе о выполнении мирного договора. Группировка, находившаяся у власти до конца 1922 г., нередко саботируя репарационные платежи и поставки, в принципе придерживалась, однако, «политики выполнения»; ей противостояла другая, настаивавшая на отказе от любых платежей, чтобы спровоцировать открытый международный конфликт. Это была так называемая политика катастроф, одним из вдохновителей которой был владелец крупнейшей пароходной компании Куно, ставший в конце ноября 1922 г. рейхсканцлером. Сторонники подобного курса рассчитывали на поддержку со стороны США и Англии, стремясь добиться более выгодных позиций на переговорах о создании мощного угольно-металлургического картеля, которые велись за кулисами между германскими и французскими монополистами.

Разногласия касались и внутренней политики: если первая группировка придерживалась умеренного курса по отношению к рабочему движению, поддерживала буржуазно-демократический строй, то Куно и его покровители, наиболее важным из которых был «король» тяжелой индустрии Рура Г. Стиннес, намеревались дать пролетариату бой, чтобы лишить его социальных завоеваний, добытых годами напряженной борьбы, и установить в стране реакционный режим. В этом цели данной группировки во многом совпадали с замыслами многочисленных организаций крайне правого толка, хотя между теми и другими не было полного единства мнений ни относительно некоторых свойств антидемократического строя, ни относительно методов его установления.

Провокационная политика кабинета Куно, чей курс недвусмысленно диктовали монополии тяжелой промышленности, была как нельзя более на руку французским капиталистам. Саботаж репарационных платежей Германией они использовали для захвата наиболее развитых в индустриальном отношении западных районов ее как гарантии более выгодного для французских монополий распределения долей в планируемом картеле. После очередного срыва Германией платежей Франция совместно с Бельгией 11 января 1923 г. ввела войска в Рурскую область. Возник серьезный международный кризис, в Германии же сложилась чрезвычайно острая экономическая, а с течением времени и политическая ситуация.

Что касается международной стороны дела, то ни США, ни Англия, хотя их правящие круги были против дальнейшего ослабления Германии и усиления Франции, не предприняли ничего, чтобы затруднить положение Франции. Из всех государств тогдашнего мира лишь Советский Союз выступил с официальным протестом против французской агрессии. Внутри же страны подавляющее большинство буржуазных партий, а также социал-демократия объединились под лозунгом «пассивного сопротивления» оккупантам, лозунгом, который не мог принести успеха, ибо ограничивал цели сопротивления, а главное создавал ложную видимость общности интересов монополистов Рура (которые, как показал опыт, находили общий язык с французскими властями, представителями одного с ними класса) и эксплуатируемых ими трудящихся.

Влияние оккупации Рура на фашистское движение было поначалу неоднозначным. С одной стороны, она еще более усилила разброд между отдельными организациями крайне правого лагеря. Дело в том, что большинство их, в том числе «Партия свободы» (а значение ее в фашистском лагере возросло, ибо в этот момент она продолжала существовать легально, в то время как аналогичные нацистские организации были запрещены в значительной части страны), присоединилось к «пассивному сопротивлению», НСДАП же отвергла интеграцию в общий националистический фронт. Это было тем более неожиданно, что из всех ненавистников Франции национал-социалисты отличались наибольшей кровожадностью, от них исходили наиболее яростные призывы к «решительной» борьбе. «Пусть они только вторгнутся, — изо дня в день повторяли нацистские главари, — тогда еще более возрастет разжигаемая нами, национал-социалистами, воля к тому, чтобы разделаться с ними и порвать (Версальский договор) в клочки». На поверку выяснилось, что это — одни слова, и вместо призывов к отпору «исконному врагу» — Франции — фашисты вновь и вновь твердили о необходимости уничтожить «ноябрьских преступников» прежде, чем начинать борьбу против французских оккупантов. До этого какой-либо отпор в Руре якобы бессмыслен, так как французы-де находятся под тем же еврейским ярмом.

Эта позиция, кстати сказать, не мешала нацистам получать немалые суммы из общего фонда, предназначенного для сопротивления оккупации Рура. Фашисты охотно примазывались также к славе тех, кто оказывал не пассивный, а действенный отпор оккупантам. Некоторые из этих людей становились жертвами захватчиков; наибольшую известность из них приобрел лейтенант Л. Шлагетер, являвшийся участником партизанской борьбы и расстрелянный оккупантами. Хотя Шлагетер до начала рурских событий принадлежал к лагерю крайне правых (отметим, что аналогичных взглядов придерживались тогда и такие военнослужащие, как Б. Узе, Б. Ремер, Р. Шерингер и другие, позднее перешедшие на сторону демократов), нацисты не имели никаких оснований спекулировать на имени Шлагетера; известно, например, что неучастие НСДАП в объединенном фронте партий против оккупантов вызвало с его стороны недовольство.

Шлагетер приписывал это нежеланию перенести политический центр партии на север страны. Но такая точка зрения была не единственной. Весной 1923 г. появилось еще одно мнение, на первый взгляд весьма примитивное, но не беспочвенное: она объясняла позицию НСДАП тем, что ее лидеры подкуплены французским генеральным штабом. Именно в это время в Мюнхене начался судебный процесс над группой баварских политических деятелей правого лагеря по обвинению в государственной измене в пользу Франции. Главными обвиняемыми являлись некие Фукс и Маххаус, теснейшим образом связанные не только с основными фигурами политического лагеря Баварии, но и с командирами военизированных формирований реакции, расположенных там. Некоторые из них выступали на процессе свидетелями, ибо считалось, что они приняли участие в заговоре (имевшем целью с помощью Франции и в ее интересах осуществить отделение Баварии от остальной Германии) только с целью его разоблачения. Прогрессивная общественность указывала, что если между этими лицами и обвиняемыми есть разница, то она минимальна. О политическом значении процесса Фукса — Маххауса будет еще сказано специально, сейчас же нас интересует судьба тех крупных средств, которые французский полковник Ришер вручал обвиняемым, а те в свою очередь главарям фашистских военизированных организаций. Величина переданных сумм по самым минимальным подсчетам составляла 70 млн марок, но не исключено, что она достигала 100 млн... Ко времени процесса от этих миллионов не осталось ни одного пфеннига, на вопросы же судей, куда подевались деньги, «свидетели» отвечали предельно лаконично: «Они были полностью использованы на национальные цели». Следовательно, на средства французской казны баварские фашисты вооружались для борьбы со своими политическими противниками внутри страны. Самоотстранение НСДАП от борьбы против оккупации Рура дает, таким образом, основания для размышлений и подозрений.

В первой половине 1923 г. все внимание нацистов было обращено на внутриполитическое положение, резко обострившееся после франко-бельгийского вторжения. Оккупация Рура нанесла новый тяжелый удар экономике Германии, еще не успевшей перестроиться после потерь, вызванных Версальским договором. Непосредственным и чрезвычайно ощутимым последствием этого было ускорение обесценения германской валюты, начавшегося еще в предшествующем году, а в 1923 г. пошедшего невиданными до того темпами. В то время как крупные предприниматели, банкиры, биржевые спекулянты наживали крупные состояния (наибольшее из них сумел сколотить Стиннес), рабочие, служащие и представители различных мелкобуржуазных слоев города, имевшие небольшие сбережения, многочисленные пенсионеры — инвалиды войны и труда — неуклонно нищали.

В подобной обстановке фашисты чувствовали себя как рыба в воде, ибо могли выдвигать самые чудовищные по своей лживости объяснения причин создавшегося положения и такие же по своему характеру рецепты преодоления массовых бедствий, постигших страну. Но если в более или менее спокойной обстановке нацистская проповедь наталкивалась у многих на барьер элементарной логики (мы уже не говорим о тех, кто обладал определенным зарядом классовой сознательности, хотя бы в тех пределах, которые давала принадлежность к социал-демократии), то в 1923 г. не только немалое количество представителей мелкой буржуазии, но и отдельные прослойки пролетариата попросту теряли голову перед лицом видимого крушения привычных основ существования и становились жертвами фашистской пропаганды, как всегда сочетавшейся с жестоким террором.

Таким образом, хотя особая позиция, которую заняла НСДАП по отношению к «рурской войне», вначале несколько поколебала ее позиции, усилила рознь между отдельными составными частями лагеря крайней реакции, в последующие месяцы фашисты сумели наверстать упущенное, паразитируя на обнищании десятков миллионов немцев. Активность фашистов росла не только в Баварии, но даже в тех землях, где основные организации фашистского толка были запрещены: этому способствовали сама политическая атмосфера, существовавшая в большинстве земель, и связи, имевшиеся у представителей крайней реакции со всеми звеньями государственного аппарата.

На последние числа января нацисты назначили в Мюнхене свой съезд. Однако власти запретили фашистское сборище. В этом шаге, как можно полагать, проявилось недовольство противоестественным, по мнению баварского правительства, отношением лидеров НСДАП к оккупации Рура. В запрете могло сказаться и желание несколько поуменьшить гонор Гитлера и его организации, фактически ставших «государством в государстве». Но у них нашлись столь влиятельные покровители, что властям пришлось пойти на попятную. Одним из них был тогдашний регирунгс-президент Верхней Баварии (административной единицы, в которую входил и Мюнхен) Г. Кар, другим — капитан Рем. Благодаря их усилиям в дело вмешался командующий войсками рейхсвера в Баварии генерал JТоссов: он принял Гитлера, который (как это уже не раз было в прошлом) клятвенно обещал не прибегать к путчу. Спустя 4–5 дней Гитлер вновь пообещал это министру-президенту Баварии Книллингу и присутствовавшему при их разговоре промышленнику Шарреру, обильно субсидировавшему НСДАП. После этого нацистский съезд был разрешен.

Как видно из донесения представителя баварского правительства в Берлине, военные круги мотивировали свою позицию опасениями, будто в случае конфронтации с штурмовыми отрядами НСДАП и другими военизированными формированиями войска не могут считаться вполне надежными. На деле, и об этом уже шла речь выше, влияние ультраправых на рейхсвер было определяющим и о конфронтации не могло быть и речи. Подобные разговоры лишь прикрывали недвусмысленный курс Лоссова и других баварских генералов, кровно заинтересованных в сотрудничестве рейхсвера с «патриотическими», как они их именовали, союзами.

Хорошо понимая это, нацисты торжествовали. Выступая на съезде НСДАП, Гитлер всячески обыгрывал отмену запрета, делая особенный упор на том, что съезд происходит в том же помещении, где за день до того должен был состояться митинг политических противников фашизма (по всей вероятности, социал-демократов), который власти так и не разрешили. «Говорят, — заявил он, — что мы хотим осуществить путч. Нет, у нас, национал-социалистов, нет необходимости устраивать путчи». Такого рода заверения (параллельно с угрозами «нанести в скором времени удар») не раз повторялись вплоть до 8 ноября 1923 г.

Январский успех фашистов был в определенной степени омрачен принятым 15 марта решением имперского суда по жалобе НСДАП, добивавшейся отмены запрета ее существования в Пруссии и ряде других земель. Суд отклонил жалобу и признал НСДАП партией, деятельность которой носит антигосударственный характер. Вскоре после этого нацистская партия была запрещена и в Гессене; но она беспрепятственно продолжала действовать в Баварии, как будто решения имперского суда не имели здесь никакой силы.

Но именно в то время, как высший судебный орган страны принимал решение о противозаконности нацистской организации, весьма высокопоставленные лица устанавливали прямые контакты с ее руководителями. Одним из них был не кто иной, как командующий рейхсвером Сект. Прибыв в Мюнхен, он встретился с главарем нацистов, и хотя встреча не принесла ощутимых результатов, последний произвел на генерала (которому в течение 1923 г. предстояло на некоторое время стать вершителем судеб страны) «сильное впечатление». В беседе с Сектом прозвучали типичные для фашистов откровения: «Мы позаботимся о том, чтобы нынешнее берлинское правительство висело на фонарях перед зданием рейхстага». Надо сказать, что по меньшей мере в одной своей части обещание это нацисты сдержали — они сожгли рейхстаг.

Характерны и аналогичные связи рейхсканцлера Куно. Он посетил Мюнхен несколько ранее, в феврале 1923 г., и также проявил интерес к нацистской партии. Один из спутников Куно беседовал с Гитлером и Ремом. А вернувшись в Берлин, Куно принял одного из наиболее активных деятелей германского фашизма — бывшего офицера Россбаха, командира крупного военизированного формирования, очень близкого к нацистской партии. Визитер предложил правительству услуги фёлькише, и Куно намеревался вновь встретиться с ним. Но этого не произошло. Россбах вскоре был арестован по обвинению в «разложении войск»; как только он оказался за решеткой, то немедленно заявил о своей недавней встрече с рейхсканцлером. Все, что он делал, утверждал Россбах, происходило с ведома военного министерства. Сообщения об этом попали в прессу, что создало правительству известные неудобства. К тому же бывший глава распущенной в Пруссии в марте 1923 г. «Партии свободы» депутат рейхстага Грэфе настойчиво угрожал раскрыть сделки крайне правых с Сектом, которые, как писал в секретном отчете имперский комиссар по наблюдению за общественным порядком Кюнцер, «заходят как будто довольно далеко. Известно ведь, что военное министерство очень близко к Оргешу («Организация Эшериха» — один из наиболее разветвленных в те годы реакционных союзов, члены которого осуществляли террористические акты против политических противников. — Л.Г.)У а последняя — к Гитлеру — Россбаху».

Эти данные проливают некоторый свет на картину связей и взаимозависимостей, характерную для лагеря германской реакции. Многих из них разделяли тактические разногласия, и Сект, например, в конечном счете в том же 1923 г. разошелся с нацистами. И все же в главном они были единомышленниками. Этому нисколько не противоречат острые подчас споры между отдельными группировками реакционного лагеря, резкие взаимные обвинения (в чем, безусловно, наиболее сильны были национал-социалисты, не знавшие удержу в своих нападках не только на прямых политических противников, но и на тех, чьи взгляды были в своей основе столь же антидемократичны). Успех, одержанный в конце января, толкал баварских фашистов на дальнейшие действия, и они лишь ожидали подходящего повода.

Положение их стало более благоприятным, потому что как раз в это время нацистские штурмовые отряды начали тесно сотрудничать с двумя другими крайне правыми военизированными формированиями — союзами «Оберланд» и «Государственный флаг». Их блок принял название «Содружество отечественных боевых союзов», и хотя СА численно уступали двум другим участникам, в политическом смысле нацисты преобладали в этом блоке. Так, например, Гитлеру принадлежала программа деятельности «Содружества», относящаяся к апрелю 1923 г. Ее главными пунктами являлись: завоевание политической власти, беспощадная чистка страны от «внутренних врагов» и «воспитание нации»; последний пункт не уточнялся, но речь, безусловно, шла о воспитании «воинского духа».

Вместе с тем, стремясь повысить удельный вес штурмовых отрядов в блоке военизированных союзов, нацисты провели ряд мер по укреплению CA и общей централизации. С этой целью командование отрядами с марта 1923 г. было поручено Г. Герингу — сравнительно новому участнику фашистского движения (он только в конце 1922 г. примкнул к нему). В прошлом боевой летчик, он благодаря своему отцу (его отец был первым губернатором Германской Юго-Западной Африки) имел весьма полезные для нацистов связи, особенно среди генералов и крупных административных деятелей, немалая часть которых сохраняла свои посты и при республике. Вернувшись после демобилизации в Мюнхен (Геринг был баварцем), он учился в университете, но учеба увлекла его. Что касается главарей НСДАП, то они были в восторге от подобного приобретения. Гитлер, например, говорил: «Это же для нас превосходная реклама! К тому же он не будет стоить нам ни гроша, так как располагает средствами».

Деятельность Геринга на посту командующего штурмовыми отрядами была направлена на то, чтобы придать им — в тесном сотрудничестве с рейхсвером — формы, наиболее близкие к армейским, и подготовить их членский состав к боевым действиям в качестве дополнения к частям рейхсвера. Сотрудничество с последним, обучение штурмовиков силами армейских офицеров, использование армейского оружия и полигонов должно было быть покрыто глубокой тайной (каждый член союза, проходивший такого рода обучение, даже подписывал обязательство ни при каких условиях не разглашать того, что он знает). Поэтом Геринг решительно устранил из штурмовых отрядов ненадежные, с его точки зрения, элементы; одновременно нацистские заправилы, как они это делали периодически, освободились от тех из штурмовиков, о которых было известно, что они придерживаются оппозиционных по отношению к верхушке взглядов.

Геринг создал штаб CA по военному образцу. При штабе появилось специальное подразделение, члены которого носили черные фуражки с изображением черепа и черные нарукавные повязки; это были предшественники пресловутых отрядов СС. Штурмовые отряды были сведены в два полка, которыми командовали соответственно В. Брюкнер и Г. Штрассер. Кроме того, был создан «Ударный отряд А. Гитлера», призванный выполнять особые задания, прежде всего — самого фюрера. Все это были явные симптомы подготовки к «решительным» действиям, которые фашистские лидеры на словах продолжали, однако, отрицать.

Сотрудничая с баварским правительством и местным командованием, фашисты постоянно стремились подтолкнуть тех к прямой конфронтации с имперскими властями. Очередным поводом для требований такого рода послужило решение имперского суда (его местопребыванием, как известно, являлся Лейпциг), предписывавшее арестовать Экарта и Эссера за их деятельность, направленную против основ республики. Это произошло около середины апреля 1923 г. и повергло главарей «Содружества отечественных боевых союзов» в ярость. На следующий же день после получения известия Гитлер, военный руководитель «Содружества» Крибель (полковник в отставке и в недавнем прошлом начальник штаба баварского рейхсвера) и еще один представитель военно-реакционного блока посетили министра-президента Книллинга и предъявили ему формальный ультиматум: отказаться от выполнения распоряжения имперского суда и немедленно внести в совет земель (рейхсрат) требование отменить закон о защите республики, введенный после убийства Ратенау и предусматривавший ускоренное наказание террористов.

Выполнить ту часть ультиматума, которая относилась к Экарту и Эссеру, баварскому правительству было нетрудно: в Баварии проживало немало других политических преступников-реакционеров, скрывавшихся от правосудия. Но вступить в тот момент в открытую борьбу с имперским правительством в связи с законом о защите республики баварские правители не решались, и они отвергли требования «боевых союзов». Обстановка накалилась, фашисты намеренно обостряли ситуацию в связи с приближением традиционного праздника трудящихся — 1 мая. В последние дни апреля они спровоцировали кровавые столкновения с рабочей самообороной в самом Мюнхене, где напали на собрание молодых социалистов, а также близ Мюнхена — в Нейхаузене и Швабинге. Эти фашистские провокации имели и другую цель — они были призваны запугать рабочих. Кроме того, нацисты распространили не один десяток тысяч листовок, в которых требовали не выходить 1 мая на улицы и предупреждали о возможных последствиях. Целью фашистов было разгромить тех, кто все же решится участвовать в демонстрации, а одновременно поставить правительство Баварии в полную зависимость от крайне правых организаций, представив их в качестве спасителей от «угрозы большевизма».

Первомайская демонстрация была властями разрешена, и рабочие, как обычно, получили право составить общегородскую колонну. Но фашисты вознамерились во что бы то ни стало воспрепятствовать проведению праздника трудящихся. 30 апреля «вдруг» распространились слухи (оказавшиеся позднее, как признал Рем в своих мемуарах, ложными), будто рабочим предприятия Маффай кем-то роздано оружие. Фашисты потребовали от Книллинга безоговорочного запрета первомайской демонстрации. Правительство пошло им на некоторые уступки и, взяв назад уже данное разрешение, распорядилось допустить лишь раздельные шествия в семи районах города. Но Лоссов, опасаясь последствий, отказал нацистским главарям в требовании выдать им армейское оружие.

Отказ, однако, не остановил фашистов, уверовавших в свое всемогущество. На заседании руководства «Содружества отечественных боевых союзов», состоявшемся в тот же день, было решено напасть на рабочую демонстрацию, а для этой цели вооружить входящие в объединение отряды. Гитлер заявил, что «агрессивная акция с использованием оружия необходима». Свое звериное нутро в полной мере обнажил и Геринг, повторявший, что стрелять в рабочих необходимо при любых обстоятельствах.

Тут же был подготовлен приказ по фашистским «боевым союзам», подписанный Крибелем. Конечно, последующая история германского фашизма знает немало документов — и соответствующих им дел, — которые по своей бесчеловечности превосходят приказ от 30 апреля 1923 г. Но все же без него эта история была бы неполной, в ней отсутствовало бы одно из самых ранних, но уже совершенно недвусмысленное свидетельство страшной природы фашизма. Крибель приказал с помощью легкого и тяжелого оружия «подвергнуть колонны рабочих нападению на сборных пунктах и рассеять их». Согласно официальному отчету полиции, это означало, что «рабочие были бы окружены на отдельных улицах и кварталах города и расстреляны силами боевых союзов, как бешеные собаки». Фашисты намеревались захватить мост через реку Изар, тем самым разделив город на две части. При помощи условной телеграммы в Мюнхен были вызваны нацистские штурмовые отряды из ряда других городов Баварии. Таким образом, готовилось кровавое побоище большого масштаба.

Но оно не состоялось. Здесь сказался ряд факторов совершенно различного характера. Прежде всего следует отметить выдержку рабочих Мюнхена и их решимость утвердить свое право на демонстрацию. В праздничном шествии 1 мая 1923 г. по улицам Мюнхена в направлении Терезиенвизе, где должны были состояться выступления, шли и социал-демократы, и беспартийные рабочие, и коммунисты (за это во время дебатов в ландтаге по поводу событий того дня министр внутренних дел Швейер нападал на социал-демократов). Перед лицом грозной опасности разногласия между рабочими были отодвинуты на второй план, и это не могло не возыметь действия. Другим фактором, противодействовавшим в тот момент замыслам фашистских погромщиков, были опасения властей за последствия массового расстрела рабочих. Этим был вызван, в частности, отказ Лоссова выдать «боевым союзам» оружие рейхсвера. Правда, он не учел, в чьих руках оно фактически находится. Соответствующий письменный приказ Лоссов направил командующему казармами подполковнику Венцу и референту по вопросам вооружений военного округа капитану Рему! Результат не замедлил сказаться: рано утром 1 мая штурмовики, которые были своими людьми в армейских казармах, ибо регулярно проходили там военное обучение, прошли, используя свои пропуска, в арсеналы рейхсвера и захватили значительное количество оружия, в том числе пулеметами, минометами и даже одним броневиком. При этой операции присутствовал Рем. Но вскоре прибыл офицер более высокого ранга, выдача оружия была прекращена, казармы оцеплены войсками.

Самовольный захват оружия правыми пришелся военному командованию не по нутру. Он показал, что фашистские военизированные организации намереваются игнорировать офицеров. Об этом подробно пишет Рем, на которого пал гнев начальства. Он был назначен в другой гарнизон, но к новой службе так и не приступил, подав в отставку. В результате нацисты потеряли важную позицию. Это утвердило тогдашних правителей Баварии в стремлении предотвратить конфронтацию фашистов с рабочими. Армейские части воспрепятствовали захвату «боевыми союзами» моста через Изар и вместе с полицейскими подразделениями сорвали замысел фашистов, заключавшийся в сосредоточении их отрядов в тех пунктах города, где формировались колонны рабочих. Сопровождаемые сильным эскортом войск и полиции, «боевые союзы» были направлены в район Обервизенфельд, так что возможности их столкновения с собравшимися в другом месте города рабочими были сведены к минимуму. Тем не менее уже на обратном пути произошла стычка «местного масштаба», в ходе которой нацисты «захватили» у рабочих транспарант с надписью «Долой капитализм!» и уничтожили его.

Неблагоприятный для фашистов результат их усилий был предопределен и причинами субъективного характера. Не удалось прежде всего мобилизовать необходимое число союзников. Данные о количестве их на улицах Мюнхена 1 мая 1923 г. существенно расходятся, но наиболее вероятная цифра — 2 тыс. человек (она принадлежит непосредственному участнику событий Беннеке), в то время как общая численность организаций, входивших в «Содружество отечественных боевых союзов» (не говоря уже о других формированиях реакционного толка, составлявших аналогичный блок), превышала эту цифру во много раз. Хотя в Мюнхен прибыли некоторые подкрепления из Ландсхута (это была вотчина Г. Штрассера), Фрейзинга и ряда других мест, они были невелики, а главное, система мобилизации штурмовых отрядов в общебаварском масштабе не сработала. А ведь эта попытка являлась своеобразной репетицией действий на случай путча, который был центральной целью фашистов, подчинявшей себе все остальные их акции. Как выяснилось 1 мая, «боевые союзы» не продемонстрировали ни согласованности, ни решимости в своих действиях. Все это уже бросало отблеск на то, что произошло полгода спустя, 8 и 9 ноября 1923 г.

Окруженные частями армии и земельной полиции (иногда ее называли «зеленой» — по цвету формы; это были отряды, созданные баварским правительством с целью усиления рейхсвера и находившиеся, как и он, на казарменном положении), фашисты были отпущены после того, как сдали захваченное армейское оружие. Оценивая эти события ретроспективно, генерал Людендорф писал, что «1 мая 1923 г. прошло для мюнхенских союзов фёлькише недостаточно счастливо. Они слишком много взяли на себя». Гораздо точнее охарактеризовал итоги этого дня вюртембергский посланник в Мюнхене: «Все сходятся во мнении, что Гитлер и его люди опозорились. Им просто не хватило смелости для серьезной акции, а в результате они сумели только вновь оживить интерес рабочих к майскому празднику и значительно увеличить численность участвовавших в нем по сравнению с прошлым годом».

«1 мая, — подчеркивал коммуниста. Абуш, — стало поражением фашистов, которое ввиду сопровождавших его обстоятельств не следует, однако, переоценивать. Уже есть известия о новых нападениях фашистов на мюнхенских рабочих... Фашизм орудует по всей Германии. Он действует, будучи теснейшим образом связанным с рейхсвером и пользуясь значительной финансовой поддержкой со стороны своих капиталистических покровителей».

А его товарищ по партии Г. Реммеле отмечал, что «речь идет о все еще растущем движении, сильнейшим стимулом которого служат внутренние и внешние политические трудности буржуазного строя».

В связи с событиями 1 мая против Гитлера и ряда других лиц, принадлежавших к руководству «боевых союзов», было возбуждено судебное преследование. Но уже вскоре оно было приостановлено, и главную роль здесь сыграл баварский министр юстиции Гюртнер; в качестве причины он называл своим коллегам по правительству угрозы разоблачения того, что реакционные союзы связаны с рейхсвером, а последний обучает их членов и предоставляет для этих целей армейское оружие. Заявление Гитлера в прокуратуру от 16 мая было выдержано в вызывающем тоне. «Как видно из ряда соглашений, — писал он, — вооружение отечественных союзов, а тем самым и CA, не было тайной для правительства». Он напоминал, что часть оружия штурмовых отрядов является их собственностью и передано рейхсверу лишь на хранение и отряды могут в любой момент потребовать его назад. Слишком глубоко увязли баварские власти в политическом и военном сотрудничестве с фашистами, чтобы нанести им сколько-нибудь существенный вред. Между тем новое осуждение Гитлера не только создало бы возможность, но и вызвало бы необходимость высылки его как «нежелательного иностранца», чего (выше уже отмечалось это) давно требовали демократические круги. В исторической литературе высказывается даже мнение, что примерное наказание фашистских главарей после 1 мая 1923 г. предотвратило бы мюнхенский путч 8 ноября того же года. С такого рода суждениями трудно согласиться, ибо они исходят из ложных посылок. Суровое судебное наказание нацистских главарей и высылка Гитлера не входили в планы правящих кругов Баварии, а также определенных прослоек господствующего класса Германии в целом, хотя и то и другое не вызвало бы слишком серьезных политических осложнений. Фашистская клика нужна была названным кругам прежде всего потому, что именно в это время в стране происходил новый подъем классовой борьбы.

О заинтересованности господствующих классов в фашистском движении, среди других причин, свидетельствовало расширение круга тех, кто поддерживал и финансировал его. Именно в 1923 г., как уже отмечалось, нацистов начал субсидировать и оказывать им свое покровительство промышленный магнат Ф. Тиссен. По-видимому, это произошло во время поездки Тиссена в Мюнхен, где он посетил Людендорфа и встретился с Гитлером. Тиссен, конечно, был наиболее важным «приобретением» фашистов, даже по сравнению с Борзигом: его значение в системе монополистического капитала было большим, а приверженность к фашистскому движению оказалась более прочной. Тиссен играл первостепенную роль во всех попытках крупного капитала привести нацистов к власти вплоть до января 1933 г., когда этот чудовищный антидемократический заговор увенчался успехом.

Что касается баварских промышленников, то нацисты становились все более требовательными по отношению к ним. В интервью испанской газете «ABC», данном в апреле 1923 г., Гитлер рассказал об одной встрече, происходившей на квартире редактора органа тяжелой промышленности «Мюнхенер нойесте нахрихтен» (одним из совладельцев которого был упоминавшийся уже покровитель нацистов Шаррер) Фоллертума. Фюрер заявил здесь, что затяжка в предоставлении сумм, обещанных для вербовки и обеспечения потребностей «его людей» (по всей видимости, штурмовиков), нетерпима. «Так дальше не пойдет, — угрожающе провозгласил он. —...Я нуждаюсь в деньгах, во множестве денег». В ответ Фоллертум заверил его: «Вы определенно получите все средства, в которых нуждаетесь. [Доброжелатели] поймут, что это неотложно». Известно, что в октябре 1923 г. промышленники Нюрнберга ассигновали для нужд подготовки похода на Берлин 20 тыс. дол., что по тогдашним временам было астрономической суммой. По другим сведениям, из Нюрнберга в кассу НСДАП поступило даже не 20, а 30 тыс. дол.

Любопытный документ, касающийся финансирования крайней реакции Баварским союзом промышленников, увидел свет не так давно. Это письмо главы союза Куло (до мюнхенского путча он упорно отрицал соответствующие сообщения печати) генералу Эппу, датированное апрелем 1923 г. Куло писал: «Я с основанием могу полагать, что определенные промышленные круги снабжали средствами Питтингера (председатель организации «Бавария и империя». — Л.Г.), а это означает, что часть средств попала в руки капитана Рема», иначе говоря в кассу НСДАП.

Вопрос об источниках денежных средств в условиях 1923 г. приобрел определенную специфику. Дело в том, что безудержная инфляция сводила на нет ценность субсидий, выплачивавшихся в марках, и фашисты были все более заинтересованы в иностранной валюте. Им весьма пошли на пользу франки, полученные якобы в целях отделения Баварии от французской разведки, но это было еще в начале года, а средства требовались непрерывно. Крупную сумму в швейцарских франках предоставил НСДАП ее старый покровитель Э. Гансер. Есть сведения, что летом 1923 г. сам Гитлер ездил в Швейцарию, где добывал средства для неотложных расходов, в том числе на оплату штурмовиков, которые гнушались инфляционными марками, непрерывно терявших ценность — уже не каждый день, а каждый час.

Фашисты яростно отрицали, что их субсидирует крупный капитал; нередко они подавали в суд, требуя признать соответствующие утверждения клеветой, но тут случались и осечки. Так, один из подобных процессов, рассматривавший обстоятельства предыстории мюнхенского путча (иногда они длились годами), в начале 1930 г. кончился решением суда, в котором говорилось: «Тот факт, что деньги поступали от промышленников и других работодателей, действительно подтвердился. Это вытекает из показаний личного секретаря Гитлера Гесса (хотя он уверял, что эти субсидии были незначительными)». В ходе другого процесса, где в качестве ответчика выступал журналист Абель (после 1933 г. фашисты отомстили за разоблачения, убив его), речь шла о средствах, которые накануне путча вручил ему для передачи нацистам морской атташе итальянского посольства Мильорати.

Иностранной валютой снабжали НСДАП также Людеке, занимавшийся спекулятивными махинациями за рубежами Германии, и Ханфштенгль, тесно связанный с американским деловым миром; на средства Ханфштенгля, в частности, в 1923 г. были полностью изменены периодичность и формат «Фёлькишер беобахтер»: в феврале она стала выходить ежедневно, а в августе перешла на большой формат, приобретя явно «американизированный» характер, что также отражало влияние Ханфштенгля, выросшего и получившего образование в США. «Преобразование» фашистского органа, как отмечала демократическая пресса, произошло в тяжелейший для всей германской прессы период: «Это единственная газета в Германии, которая за два последних года сумела увеличить свой формат».

В начале февраля 1923 г. «Нью-Йорк таймс» поместила беседу с вице-президентом баварского ландтага, социал-демократом Ауэром, рассказавшим, что Гитлер открыто похваляется поддержкой Форда и расхваливает его как убежденного антисемита. Ведь обширный материал для книги «Международное еврейство», как писал в годы фашистской диктатуры главарь одной из организаций фёлькише А. Рот, был предоставлен Форду Гитлером.

С начала июля 1923 г. борьба против фашистской опасности становится еще более интенсивной. 11 июля руководство Коммунистической партии выступает с воззванием. «Наступательные планы «отечественных союзов», — говорилось в этом документе, — разработаны до мелочей. Людендорф и Гитлер подготовили все необходимое, чтобы нанести удар по Саксонии и Тюрингии». То же происходит в Померании, Верхней Силезии, Восточной Пруссии, Мекленбурге, Бранденбурге. «Офицеры рейхсвера обучают фашистов военному делу. Значительная часть рейхсвера сотрудничает с фашистами».

После публикации этого воззвания развернулась подготовка к Антифашистскому дню, проведение которого было назначено на 29 июля. Положение осложнялось тем, что власти большинства земель во главе с Пруссией, где ведущее положение в правительстве занимали социал-демократы, запретили организацию 29 июля каких-либо шествий и демонстраций. Кроме Саксонии и Тюрингии свободное проведение Антифашистского дня было разрешено также в Бадене и Вюртемберге. Нежелание правящих кругов допустить массовые манифестации объяснялось не только незаинтересованностью в ослаблении фашистского движения, но и общеполитическими соображениями. Борьба против реакционного правительства Куно именно в это время вступила в решающую фазу. «Правительство прекрасно знает, — писала газета «Трибюне» (Галле — Магдебург), — что 29 июля обращено не только против фашистов, но одновременно против той катастрофической политики, которую оно проводит с первого же дня своего существования».

Подготовка к Антифашистскому дню проходила повсюду, независимо от того, в какой форме он мог быть проведен. Во многих городах возникли комитеты действия: и на промышленном западе страны (например, в Золингене, где в такой комитет вошли как коммунисты, так и социал-демократы, и члены профсоюзов, примыкавших к СДПГ), в Дюссельдорфе, Ремшейде, Хагене, в Берлине и, конечно, во многих промышленных центрах Средней Германии и Саксонии. В Галле общее собрание фабрично-заводских советов единодушно заявило, что эти советы намерены превратить Антифашистский день в могучую манифестацию. Распространенным лозунгом в сложившихся условиях был призыв: «Боритесь против правительства Куно, поощряющего фашизм, за создание рабочего правительства и за германско-советский союз».

Накануне 29 июля Руководство КПГ обратилось со специальным воззванием «К трудящимся средним слоям, служащим и крестьянам Германии». Констатируя, что большие массы, принадлежавшие к средним слоям, принимают на веру утверждения и обещания организаций фёлькише, авторы воззвания на конкретных примерах раскрывали лживость фашистской пропаганды. В воззвании ставился вопрос: «Достаточно ли бороться против Антанты и капиталистов-евреев?» Далее говорилось: «Угольный синдикат и всемогущее Стальное объединение, два союзника, которые эксплуатируют всю германскую промышленность и всех немецких потребителей, находятся не в руках евреев, а в руках добрых христиан древнегерманского происхождения: Ганиэлей, Тиссенов, Клекнеров, Круппов и Стиннесов. А крупная земельная собственность... принадлежит германским юнкерам». В конце документа, в котором разъяснялось, с какой целью крупные промышленники и юнкеры стремятся оторвать средние слои от рабочего класса, говорилось: «Крестьяне, ремесленники, государственные и частные служащие! 29 июля рабочий класс собирает свои силы для оборонительных боев. Каждому, кто ему угрожает, он демонстрирует кулак... Одновременно мы протягиваем руку для оборонительного и наступательного союза всем бедствующим». Но подобные лозунги еще были недостаточно связаны с выдвижением конкретных требований и с практическими шагами.

В обращениях ряда организаций содержались предупреждения не поддаваться на провокации, посредством которых классовый враг стремился вызывать выступления, не предусматривавшиеся задачами Антифашистского дня, и обезвреживать провокаторов.

В своей листовке по случаю Антифашистского дня антифашисты Саксонии напоминали, что именно главари крайне правых — Людендорф и другие, — спекулирующие на тяжелых последствиях войны, когда-то ввергли Германию в войну. «Является ли фашизм спасителем? Борется ли фашизм против капитала, как он утверждает?» — спрашивали авторы листовки. «Нет! — отвечали они. — Наоборот, капиталисты субсидируют фашистов! Фашисты обманут своих последователей. Италия является лучшим примером тому». В листовке подчеркивалось, что «в красной Саксонии борьба против фашизма — не менее жизненная задача, чем во всей остальной стране»; поэтому пролетарские сотни должны стать боевой антифашистской силой. «Те, кто прогнал к черту Вильгельма, сразил Каппа и в многочисленных кровавых боях победоносно противостоял контрреволюции, не должны позволить фашизму одолеть себя». В этом великолепном в целом документе были, однако, формулировки, свидетельствующие о неточном различении реакции вообще и фашизма. Таково, например, утверждение, что Саксония, Тюрингия и Средняя Германия — единственные местности в стране, где еще не господствует фашизм.

В Антифашистский день 29 июля 1923 г. сотни тысяч человек выразили волю к решительной борьбе против фашистской опасности и к свержению правительства Куно. «Разбить свастику — следовательно, долой Куно, друга Эрхард: тов и Россбахов, — таков был клич масс во время антифашистских демонстраций», — писала одна рабочая газета, подытоживая впечатления от событий 29 июля в городах Средней Германии. Наиболее многолюдная манифестация прошла по улицам Хемница в Саксонии: в ней участвовало 50–60 тыс. человек. В Лейпциге в демонстрации участвовали 30 тыс. рабочих-антифашистов, в Дрездене — 20 тыс., в Готе (Тюрингия) — 25 тыс., в Мангейме (Баден) — 17 тыс., в пяти рабочих центрах Вюртемберга — около 100 тыс. человек. В Гамбурге, где выступления на улицах были запрещены, рабочие все же решили выйти, чтобы продемонстрировать свою решимость одолеть фашистскую опасность. Здесь были приведены в боевую готовность пролетарские сотни, и 29 июля гамбургские антифашисты провели множество летучих митингов.

Большую активность проявили в этот день пролетарии Средней Германии — одного из главных центров сосредоточения революционных сил страны. Мероприятия, проведенные в Галле, Шкойдице, Мюхельне и других городах, показали, что трудящиеся не хотят более ограничиваться в борьбе против реакции обороной. Рабочие Шварценберга и близлежащих к нему городков (Саксония) совершили пеший поход в Лёсниц, где должна была состояться массовая антифашистская демонстрация; по пути делались остановки и проводились короткие митинги. В походе участвовал и пролетарские сотни, состоявшие из коммунистов, социал-демократов и беспартийных.

В целом Антифашистский день 29 июля был последней пробой сил перед решающим штурмом правительства Куно; он выявил подлинные настроения широких масс трудящихся, видевших в этом правительстве пособника реакции. С первых дней августа по всей стране с нарастающей силой развернулась волна забастовок, в которую постепенно втягивались сотни тысяч рабочих. Первоначальные требования, выдвигавшиеся ими, носили экономический характер, будучи вызваны невыносимым положением, непрерывным и с каждым днем усиливающимся обесценением зарплаты. Но наряду с этими требованиями с самого начала фигурировал и все более выступал на первый план главный политический лозунг движения — отставка правительства-банкрота, повинного в невиданных социальных бедствиях и национальном унижении.

11 августа стачка в Берлине стала всеобщей. Собравшиеся в тот же день представители производственных советов столицы, среди которых было много социал-демократов, призвали всех трудящихся Германии к трехдневной всеобщей забастовке, центральными требованиями которой, наряду с уходом Куно, должны были явиться немедленные меры по смягчению ужасающей нужды, признание пролетарских контрольных комиссий, отмена запрета пролетарских сотен и демонстраций, освобождение всех политических заключенных и др.

Под давлением решительного выступления миллионных масс Куно вынужден был 12 августа подать в отставку. Но уже на следующий день было образовано новое правительство, которое возглавил лидер основной партии крупной буржуазии — Г. Штреземан и в которое вошли представители СДПГ, занявшие некоторые важные в тот момент посты: знаменитый экономист Р. Гильфердинг — министра финансов, В. Зольман — министра внутренних дел и др. В очень трудной для себя обстановке правящие круги решили вновь (после трехлетнего перерыва) прибегнуть к услугам социал-демократических лидеров, за которыми шла значительная часть рабочего класса. Их усилиями всеобщая стачка, охватившая 13 и 14 августа ряд новых районов, была прекращена.

Но маневр, предпринятый господствующими классами, отнюдь не положил конец глубокому политическому кризису, охватившему страну. Смена правительства устранила далеко не сразу экономическую основу недовольства миллионов людей. Осенью 1923 г. инфляция приняла галопирующий характер, счет деньгам шел на миллиарды и биллионы, а реальная стоимость того, что получали за свой труд рабочие и служащие, ценность пенсий, выплачивавшихся инвалидам войны и пенсионерам, все более приближалась к нулю. С приходом к власти Штреземана широко распространились слухи о близости капитуляции правящих кругов Германии перед Францией, т.е. отказе и от «пассивного сопротивления». Национальная капитуляция несомненно дала бы мощный импульс националистическим страстям, содействовала бы усилению фашистской угрозы.

Новым симптомом растущей опасности фашизма — и одновременно решимости германских рабочих преградить ему путь — были события, связанные с очередным крупным смотром сил фашистских организаций, «Германским днем», проведенным 2 сентября 1923 г. в Нюрнберге. Здесь собралось свыше 100 тыс. человек, причем в тот момент — всего за два месяца до «пивного путча» — цель заключалась уже не столько в парадной стороне, сколько в проверке мобилизационной готовности отдельных формирований. Это было нечто вроде маневров в канун «дня X». Одновременно имела место попытка «единения» двух группировок военизированных отрядов, существовавших в Баварии; кроме Людендорфа, Гитлера и Крибеля, парад принимал, например, баварский принц Людвиг-Фердинанд, представлявший ту из реакционных группировок, которая была настроена сепаратистски и ориентировалась на восстановление баварской монархии. В параде участвовала земельная полиция, шагавшая под старым знаменем Виттельсбахов.

О содержании речей, звучавших на этом «Германском дне», некоторое представление может дать отрывок из выступления полкового священника Рота: «Милитаризм является для нас... твердо очерченной, прочной, целиком оправдавшей себя системой ценностей. Для всех других народов милитаризм — это искусственное явление; у нас он — в крови». Не очень сильно отличалась от этого по своей направленности и речь представителя баварского правительства — регирунгс-президента Средней Франконии фон Хубера. Тем не менее задуманное единение не осуществилось: хотя по степени своей реакционности партнеры ничем или почти ничем друг от друга не отличались, конкретные цели их совпадали не во всем. В результате те отряды, которые придерживались точки зрения о необходимости выступления в возможно более короткий срок, создали новое объединение, заменившее собой «Содружество отечественных боевых союзов» и принявшее наименование «Германский боевой союз». Военное командование осталось в руках Крибеля, а политическое руководство еще в том же месяце в связи с общеполитическими событиями, о которых будет сказано ниже, «принял на себя» Гитлер.

Все источники, содержащие сведения о «Германском дне» 2 сентября в Нюрнберге, единодушны в том, что это сборище вызвало резкое противодействие. Для того чтобы сорвать его проведение, сил у противников не хватило, но имели место многочисленные кровавые столкновения, вызвавшие жертвы с обеих сторон. Последствиями этих событий были избиения отдельных рабочих и служащих — участников «Германского дня» — на предприятиях и в учреждениях Нюрнберга, их увольнение по требованию коллективов. Ранее, в апреле, рабочие железнодорожных мастерских так избили «патриарха» НСДАП Дрекслера, что он проболел до октября.

Весь сентябрь был заполнен провокациями фашистов в самой Баварии и в некоторых других местностях. Нацисты и их единомышленники всячески стремились к нагнетанию напряженности, к обострению внутриполитической обстановки как предлогу для замышлявшегося ими в сговоре с правителями Баварии похода на Берлин. Так, 16 сентября фашисты устроили крупный митинг, в котором участвовали НСДАП, «Стальной шлем», союз «Оберланд» и аналогичные организации, в г. Хоф на границе с Саксонией, «у ворот красной твердыни», как открыто заявил Штрейхер, открывая эту встречу. С речью выступил здесь и Гитлер, угрожавший очистить все вокруг. В подтверждение фашистские отряды разгромили редакцию местной социал-демократической газеты, несколько лавочек, принадлежавших евреям, избивали активистов демократических организаций.

Этот эпизод имел продолжение, ибо участниками описанного сборища были и фашисты, прибывшие из саксонского города Плауэна; можно было полагать, что, вернувшись из Хофа, они продолжат свои бесчинства дома. Поэтому пролетарские сотни Плауэна были приведены в боевую готовность. По прибытии фашистов на вокзале завязалась схватка, из их рядов раздались выстрелы; лишь в этот момент вмешалась полиция, хотя она обязана была сразу же обезоружить фашистов и произвести аресты среди тех, у кого имелось оружие. На следующий день пролетарские сотни взяли под контроль вокзал в Плауэне и дорогу, связывавшую его с Хофом.

Данное событие, а также разгон фашистского сборища в Аннаберге вызвали в саксонском ландтаге яростную реакцию правых депутатов. Отвечая им, видный военный специалист Э. Шнеллер заявил: «Известно, что фашисты уже довольно давно организовались и на территории Саксонии, что они и здесь обзавелись оружием, когда никаких пролетарских сотен еще не существовало... И если движение пролетарской самообороны ширится, то причина этого — в опасениях рабочих масс, что они окажутся безоружными лицом к лицу с фашистами».

Когда нацистские штурмовики и «Стальной шлем» организовали нелегальный слет в Ауэ (Саксония), пролетарские сотни разогнали собравшихся, отобрав у них при этом пистолеты, стальные пруты, резиновые дубинки, кастеты. Кроме того, здесь были взяты документы, пролившие свет на тех, кто субсидировал фашистов. Так же действовали пролетарские сотни и в других местностях Саксонии. Отобранное у фашистов оружие и задержанных владельцев его передавали полиции. Но, хотя последняя не была здесь так пропитана реакционным духом, как в Баварии и ряде других земель, фашистов, как правило, отпускали без суда.

Столкновения между фашистами и демократами развернулись в Готе (Тюрингия), где на 10 сентября был намечен «Германский день» — парад, торжественное шествие, богослужение и т.п. Все это было сорвано пролетарскими сотнями, взявшими на себя патрулирование города. В ходе развернувшихся стычек было ранено 4 рабочих и 25 фашистов; последние, чтобы убраться подобру-поздорову, вынуждены были обратиться за помощью к полиции.

Гораздо менее благоприятным для рабочих было соотношение сил в Баварии. Вот один из примеров этого. 22 сентября главари союза «Оберланд», наиболее близкой к нацистам военизированной организации, решили провести карательную экспедицию против рабочих электростанции, расположенной близ Мюнхена, но осуществить это намерение им не удалось, ибо железнодорожники отказались перевозить фашистов. Тогда последние устроили форменный погром в пролетарском (южном) квартале баварской столицы: обыскивали дома, избивали жителей, стреляли и т.д. Подобные экзекуции вызывали со стороны властей хотя и не противодействие, но все же порицание; иначе обстояло с террором, направленным против евреев, который в Мюнхене и других районах Баварии по существу принял характер постоянного явления.

Положение в Германии, подъем фашистского движения, численный рост фашистских организаций, завоевание фашистами приверженцев в различных социальных слоях, в частности среди молодежи (для этой цели при НСДАП с 1922 г. существовала специальная организация), вызывали тревогу демократической общественности в самой Германии и за ее рубежами. «Опасность фашизма, — писал О. Унгер в статье «Фашизм и трудящаяся молодежь», — состоит в том, что он демагогически эксплуатирует ужасающую нужду распадающихся средних слоев, чтобы использовать их недовольство в интересах буржуазии и против интересов рабочего класса». Особенно подвержена была обману со стороны фашистов разочарованная, обозленная и предаваемая молодежь.

Между тем к 20-м числам сентября правящие круги, оценив сложившуюся обстановку и опасности для своего господства, вытекающие из развития событий в том направлении, которое привело к резкому подъему массовой борьбы трудящихся, приняли решение прекратить «пассивное сопротивление» и пойти на сговор с французским правительством. Идо, и особенно после прихода к власти правительства Штреземана многое говорило о том, что германские монополии пристально следят за развитием событий в Саксонии и Тюрингии, где неуклонно укреплялись их позиции, и в ряде других районов, где также ощутимо выросло их влияние. Предотвратить углубление наметившегося революционного кризиса даже ценой национального предательства — такой курс взяли правящие круги. 26 сентября «пассивное сопротивление» было прекращено — президент ввел в стране осадное положение, что означало временную отмену конституционных свобод, и на это время власть сосредоточивалась в руках военного министра Гесслера.

Если народным массам последствия оккупации Рурской области принесли одни бедствия, то монополиям не было нужды жаловаться на какие-либо потери экономического характера. Наоборот, они сумели нажиться, получая от государства огромные субсидии в порядке финансирования «пассивного сопротивления» и широко используя инфляцию, позволявшую им практически не оплачивать труд своих рабочих и служащих. Все было бы хорошо, с точки зрения крупного капитала (ибо национальная сторона дела не играла для них решающей роли), если бы эта политика не привела к быстрой радикализации масс. Поэтому правящие круги стремились видоизменить курс, покончив с «пассивным сопротивлением». Они принимали в расчет и то обстоятельство, что отказ от той борьбы против оккупантов, которая декларировалась прежде, вызовет неминуемый взрыв националистических настроений. В сложившейся ситуации фашизм (хотя правящие круги Берлина не одобряли его «крайностей», он был необходим), по их мнению, как одно из возможных резервных средств наведения в стране «порядка» и ликвидации угрозы существованию буржуазного строя.

Аналитики, глубже других оценивавшие события, полагали: «Момент капитуляции буржуазии перед иностранным капиталом станет временем наступления фашистов. Часть фашистов, введенные в заблуждение националистические мелкие буржуа, поднимутся, будучи исполненными ярости из-за национального позора». Предвидение подтвердилось полностью. Мелкобуржуазными массами искусно управляли при этом прожженные политиканы правобуржуазного и крайне правого направлений, не имевшие никаких прав выступать в роли поборников национального достоинства, — лидеры НСДАП, которые, как мы помним, вообще отказались включиться в «национальный» антифранцузский фронт, и правители Баварии, мечтавшие о реставрации Виттельсбахов во главе самостоятельного государства.

Если для этого требовались какие-либо дополнительные доказательства, то они появились всего за несколько недель до 26 сентября. Мы имеем в виду уже упоминавшееся дело Фукса — Маххауса; судебный процесс над ними, закончившийся 8 июля, выявил теснейшие связи обвиняемых с военизированными союзами, с НСДАП и с теми лицами, которые занимали различные административные должности. Существовали, в частности, постоянные контакты с Пенером и Фриком (с февраля 1923 г. вновь возглавлявшим политический отдел мюнхенского полицей-президиума). Подсудимые (один из двух главарей заговора — Маххаус — был зарегистрированным членом НСДАП) полностью сходились с Пенером во мнении, что «Бавария, которая еще располагает оружием, должна сделать решающий шаг, чтобы добиться поворота событий»; конкретно имелось в виду «осуществить длительное подавление крайних леворадикальных кругов и тем самым устранить опасность большевистского господства». Не надо забывать, что все это должно было быть на деньги «извечного врага», именно в это время оккупировавшего Рур. Лучше всех понял Фукса Фрик, который сразу же сказал, что наиболее нужный тому человек — капитан Рем. Видные должности после выступления сепаратистов должны были занять такие лица, как тот же Пенер, генерал Эпп, Кар и т.п. — «даже если бы пришлось применить силу».

Материалы этого процесса просто поразительны — и не только потому, что они раскрывают всю механику связей лагеря крайне правых с людьми решившимися на самую низкую национальную измену, но и потому, что всего за несколько месяцев до «пивного путча» весь или почти весь его сценарий, уже не говоря об общем замысле, был опубликован в газетах и отнюдь не только в Баварии, причем и действующие лица были те же, что 8 ноября. Но будучи прямо или косвенно замешанными в грязное дело помощи французским оккупантам, правые не стеснялись больше всех кричать о капитуляции имперского правительства и оправдывать этим свои действия, направленные на его свержение. Сразу же после отмены «пассивного сопротивления» баварское правительство назначило Кара генеральным комиссаром с чрезвычайными полномочиями. Это назначение свидетельствовало о многом.

Кар был не новой фигурой на баварском политическом горизонте, и притом фигурой вполне определенной. Как уже отмечалось, в 1920–1921 гг. он возглавлял земельное правительство, но вышел в отставку в результате конфликта с имперским правительством. В августе 1922 г., когда этот конфликт вновь обострился, нацисты и представители других организаций крайней реакции даже предприняли нечто вроде попытки восстановить Кара у власти, но встретили сопротивление и вынуждены были отказаться от своего замысла. И сейчас, после нового назначения, одним из первых шагов Кара была отмена действия закона о защите республики на территории Баварии. Другие мероприятия Кара были еще более определенными: он запретил стачки, распустил и разоружил социал-демократические отряды самообороны, являвшиеся в баварских условиях единственными, на которые могли опираться демократы в борьбе против фашистского террора. Было запрещено распространять левые газеты (в том числе и выходящие за пределами Баварии). Уже после «пивного путча», цепляясь за власть, Кар перечислил все эти мероприятия, рассматривая их как основную свою заслугу.

Отношение генерального комиссара к НСДАП было не простым, но безусловно благожелательным. Вот что, например, он писал в 1922 г. в бытность главой исполнительной власти провинции Верхняя Бавария: «Национал-социалистической партии несомненно следует отдать должное, ибо в национальном вопросе она работает так... что буржуазные партии могут брать с нее пример». Для НСДАП важны были не только и даже не столько слова Кара, как практическая помощь с его стороны; он ее оказывал в разное время, в том числе, как отмечалось, в сложный для НСДАП момент накануне ее съезда в январе 1923 г.

Тем не менее Кар и К^о, с одной стороны, и фашистские организации во главе с НСДАП — с другой, были союзниками во многом, даже в главном, но не во всем. Они были единомышленники в патологической ненависти ко всему, что представлялось им «красным» (хотя и в этом нацисты не оставляли никому пальму первенства: комментируя антирабочие мероприятия Кара, Гитлер заявил, что они явно недостаточны — следовало разгромить всю левую прессу, разогнать ландтаг, а депутатов арестовать, при этом он назвал в качестве образцов, достойных подражания, Суллу и Ивана Грозного). Они были едины в стремлении покончить с «красными» Саксонией и Тюрингией; спустя два дня после своего назначения Кар вызвал Эрхардта, находившегося в Австрии после побега из заключения, и поручил ему силами его молодчиков, объединенных в союз «Викинг», организовать базу для наступления на эти земли, замаскировав ее пока как вспомогательную полицейскую часть. Кар и его покровители из числа подлинных хозяев Баварии — ее крупных промышленников и землевладельцев — были едины с фашистским «Германским боевым союзом» в стремлении положить, конец правлению «левых» в Берлине, хотя ни Куно, ни Штреземана нельзя было причислить к левым, что же касается социал-демократов, то они находились в правительстве лишь с 13 августа после весьма длительного перерыва.

План «переделать все» в столице возник в умах баварских правителей и их фашистских союзников давно. Но практическая подготовка к выступлению началась с конца сентября. Не говоря уже о том, что каждая из сторон-участниц хотела верховодить, у них не было полного согласия ни о моменте начала похода, ни об его конкретных целях. Этим и обусловливались ход и исход событий 8 и 9 ноября 1923 г. в Мюнхене.

С назначением Кара Гитлер «согласился» стать политическим руководителем «Германского боевого союза». Это добавило еще толику к тем славословиям, которые без устали воздавали ему приближенные, в первую очередь Розенберг. Возвеличивание Гитлера за два года, которые прошли после перехода руководства в НСДАП в его руки, еще не приобрело тех масштабов, как в последующем, но уже превратилось в неотъемлемую составную часть нацистской идеологии, ориентирующейся на «мессию», во всемогущество которого надо верить с такой же нерассуждающей готовностью, как принято верить в Бога. В фашистском движении это отвечало уровню политической зрелости мелкобуржуазных масс, составлявших главную массовую базу НСДАП; в сложившейся обстановке они ожидали для себя спасения в непогрешимом диктаторе, якобы стоящем над классами. Принцип фюрерства играл в системе идей логического воздействия нацизма весьма важную (и с годами все возраставшую) роль, которую можно сравнить только с национальной и социальной демагогией.

С тем, какие формы принял культ личности Гитлера уже в эти ранние годы истории германского фашизма (а также с тем, какого уровня достигала уже тогда лживость фашистских деятелей), хорошее представление дает письмо, которое Р. Гесс направил Кару после посещения его Гитлером. Он писал: «Господина Гитлера я знаю очень хорошо лично, ибо я практически ежедневно встречаюсь с ним и близок с ним также человечески. Это редкий по порядочности характер, полный сердечной доброты (!), верующий, хороший католик. У него только одна цель — благополучие своей страны. Для этого он беззаветно жертвует себя, не получая за это ни единого пфеннига Ваше превосходительство может полностью доверять Гитлеру». В конце письма Гесс пытался лучше «подать себя»: «Чтобы придать моим словам бульшую значимость, хочу просить Ваше превосходительство навести обо мне справки у профессора генерала Хаусхофера, с которым я тесно связан». Наконец, любопытен постскриптум: «Данное письмо я направляю Вам без ведома господина Гитлера». Навряд ли Кар поверил этой откровенной лжи. Что же касается Хаусхофера, то это родоначальник фашистской геополитики, человек, безусловно авторитетный для того круга, в котором вращался Кар (по иронии судьбы сын генерала стал активным участником борьбы против фашистского режима и был казнен).

Гесс по рождению был немцем-зарубежником. Он родился в Египте и в Германию приехал только после мировой войны, а здесь сразу примкнул к крайне правым — стал членом пресловутого «Общества Туле», и уже в 1919 г. вступил в ряды «Германской рабочей партии». Очень быстро сблизился с Гитлером и безотказно служил ему, за что после прихода фашистов к власти был назначен заместителем фюрера по партии. «Сбой» произошел в 1941 г., когда накануне нападения Германии на СССР Гесс отправился на самолете в Англию, чтобы убедить Черчилля присоединиться к Германии; но и после этого, в течение десятилетий, которые Гесс провел в тюрьме по приговору Нюрнбергского военного трибунала, он оставался убежденным гитлеровцем.

Но даже из среды единомышленников раздавались предупреждающие голоса и против обожествления руководящих деятелей вообще, и против конкретного его объекта. Глава военизированной организации «Бавария и империя» (тяготевшей к баварским националистам) Питтингер писал в органе своего союза (апрель 1923 г.), что такое обожествление «принадлежит к опаснейшим по своей безвкусице явлениям... Оно отклоняет существо движения в сторону... В течение последних месяцев национал-социалистическое движение все более и более становилось партией Гитлера». А вот что в том же году писал фюреру один из рядовых членов НСДАП, некий Иверсен из Фиссена (причем вторично): «Вы, г-н Гитлер... сумели расшевелить массы... Но Вы — не государственный деятель... Сейчас, в решающий момент, вы оказываетесь несостоятельным, ибо не желаете являться колесиком в общем деле, а стремитесь быть маховиком». Даже сам «теоретик» партии Федер 10 августа обратился к фюреру с критическим письмом, в котором, в частности, писал: «Если мы охотно предоставляем Вам честь быть первым, то только первым среди во всех иных отношениях равных и свободных... Мы не признаем тиранических наклонностей».

А вот как еще раньше, в 1922 г., характеризовал фюрера один из деятелей правого лагеря, А. Рехберг, в письме Людендорфу. Однажды прослушав Гитлера, он пришел к выводу, «что тот является демагогом, манипулирующим лозунгами, но что у него нет не только элементарных представлений о внешней политике, но и какого-либо понятия о том, на каких основах строится государство».

Адресат вряд ли прислушивался к предупреждениям, но все же они были. Более ощутимой для него явилась «измена» главаря союза «Имперское знамя» Хейса, переметнувшегося на сторону Кара и вместе со своими молодчиками покинувшего «Боевой союз». Тем не менее сотрудничество нацистов с правящей кликой не только продолжалось, но и стало интенсивнее. Военное обучение штурмовиков в казармах рейхсвера в эти последние недели усилилось; занятия происходили, как вспоминают участники, дважды в неделю. Во время встречи Гитлера с Лоссовом в 20-х числах сентября последний заявил, что солидаризируется с точкой зрения своего собеседника в 9 из 10 пунктов. И хотя информация на сей счет исходит от Рема и содержится в мемуарах, выщедших спустя пять лет после мюнхенского путча, когда фашисты всеми силами стремились доказать, что между ними и тогдашними правителями Баварии существовало полное единство в вопросе о выступлении против «левого» правительства в Берлине, в данном случае Рему вполне можно доверять. Его утверждения подтверждаются документами, относящимися к кануну путча, и материалами судебного процесса над его участниками.

По ходу дела позиции нацистов и «триумвирата», фактически стоявшего у власти в Баварии, — Кара, Лоссова и командующего земельной полицией Зайссера — весьма сблизились. Сепаратизм последних отошел на второй план перед «миссией» уничтожить «скверну», свившую себе гнездо в самом центре управления страной, которое осуществляли, по их мнению, социал-демократы (ведь президентом республики был один из лидеров СДПГ бывший шорник Эберт) совместно с евреями. Исчерпывающе позицию властей Баварии выразил, пожалуй, заместитель Кара в качестве генерального комиссара барон Ауфзесс. Выступая 20 октября, он заявил: «Разрыв Баварии с Берлином произошел сегодня в 8 ч. 30 мин., и мы рады, что это произошло. Для нас лозунг звучит не «Прочь от Берлина!», мы не сепаратисты, наш лозунг — «На Берлин!» У нас нет никаких оснований арестовывать г-на Эрхардта. Убийцы Эрцбергера также могут спокойно заниматься здесь своими делами Мы не имеем ничего против государства, мы против имперского правительства. В Северной Германии ожидают, что мы нанесем удар, но это должно быть как следует подготовлено». Ауфзесс констатировал: «Сегодня мы шагаем вместе с Гитлером». Это заявление было после путча 8–9 ноября 1923 г. широко использовано фюрером и его помощниками как свидетельство того, что правители Баварии виновны в происшедшем наравне с фашистами, находившимися на скамье подсудимых. Барон сообщил также аудитории, что в текущем году в Мюнхен приезжал имперский министр Браун (отец будущего знаменитого конструктора ракет) и ему было почти буквально указано на дверь; это должно было продемонстрировать степень «независимости» Баварии от общегерманских властей. Последние, еще не полностью справившись с угрозой слева, вынуждены были терпеть подобные наглые выходки со стороны баварских правителей, побратавшихся с фашистами.

Такая позиция не могла не импонировать всем без исключения «отечественным» организациям, в том числе той, во главе которой стояли Гитлер и Крибель. Еще больше связал их с баварскими властями конфликт последних с имперским правительством, в течение октября 1923 г. обострившийся до предела. Это обострение также было связано с деятельностью НСДАП: один из материалов пришелся не по вкусу главнокомандующему рейхсвером Секту (его «оскорбило», что нацисты объявили его жену еврейкой), и он потребовал запрета газеты, что ввиду осадного положения предстояло сделать Лоссову. Но Лоссов, в полном единении с Каром, отказался запретить фашистский орган. И хотя Штреземан и его коллеги готовы были на многое для умиротворения правителей Баварии, наглость Кара и Лоссова, тем более в деле, где главным заинтересованным лицом был человек, фактически облеченный тогда наибольшей властью, генерал Сект, не могла остаться безнаказанной. Гесслер сместил Лоссова, назначив на его место генерала фон Крессенштейна, но в Мюнхене отказались подчиниться этому приказу. 22 октября Кар самовольно вывел части рейхсвера, расквартированные в Баварии, из подчинения главного командования армии и подчинил их баварским властям. Эти действия сопровождались подготовкой к крупной военной операции, в которой приняли бы участие не только регулярные армейские подразделения, но и военизированные отряды, оснащенные как оружием рейхсвера, так и своим собственным (в том числе тяжелым), хранившимся в тайниках.

Как раз в то время фашистский «Боевой союз» получил подмогу в лице Россбаха, выпущенного из тюрьмы в связи с тем, что... у него в Германии есть недвижимая собственность и поэтому нет оснований полагать, что он убежит из страны! Но Россбах и не собирался покидать Германию — он отправился в Мюнхен и присоединился к Гитлеру, сыграв немаловажную роль в дальнейших событиях. Подобно Эрхардту и многим другим участникам, он уже имел за плечами большой (хотя и не всегда «успешный») опыт расправ с политическими противниками. А для фашистов это было наиболее ценно.

22 октября Лоссов известил по военному радио находившиеся под его командованием части, что «не допустит, чтобы берлинское правительство, находящееся под марксистским влиянием, навязало Баварии... что-либо, имеющее цель обезвредить этот оплот германского национального самосознания». Спустя два дня он собрал у себя командиров земельной полиции и военизированных формирований и подтвердил, что речь может идти не об отделении Баварии от Германии или о продлении существующего положения, а лишь о походе на Берлин с целью провозглашения и установления национальной диктатуры. «Времени для этого у нас уже мало, — заявил Лоссов. — Нельзя ждать более двух или трех недель». Он подчеркнул, что «отечественные» отряды могут участвовать в «операции» не как самостоятельные единицы, а под началом рейхсвера и земельной полиции. «Мы стоим на одной и той же почве, — сказал Лоссов под конец. — ...У всех нас одна цель: под черно-бело-красным (кайзеровским. — Л.Г.) знаменем освободить Германию от марксизма». После этого Лоссову устроили чествование, на котором выступили Гитлер и Геринг. Во исполнение сказанного 26 октября был издан приказ по военному округу, согласно которому «в случае внутренних беспорядков» предусматривалось усилить армейские подразделения за счет «отечественных союзов». По некоторым данным, это означало бы увеличение втрое. Документ от 26 октября являлся одним из центральных, на которых Гитлер и его приспешники во время судебного процесса по делу о мюнхенском путче основывали свои обвинения по поводу соучастия Кара, Лоссова и Зайссера в подготовке путча.

Но хотя формальное единомыслие между участниками заговора было налицо, распределение ролей, постулированное Лоссовом, вряд ли устраивало верхушку НСДАП. Вот что говорил, например, Гитлер в одном из своих выступлений незадолго до путча: «Теперь задача заключается в том, чтобы вынести национальную идею... за пределы Баварии, в Среднюю Германию, Саксонию, Берлин и далее... И осуществить это способны лишь мы, национал-социалисты». В интервью, опубликованном в начале октября в лондонской «Таймс», он без всяких обиняков говорил о предстоящем путче. «Мы найдем в Германии предостаточно деревьев, чтобы повесить на них социалистов и демократов. Если Германия обретет своего Муссолини, — здесь Гитлер явно намекал на самого себя, — то немецкий народ падет на колени и будет поклоняться ему больше, чем когда-либо поклонялись Муссолини».

Столь различное представление о том, кому принадлежит руководство в осуществлении «баварской миссии», не могло не стать источником серьезных внутренних противоречий. До поры до времени они маскировались общностью подготовительных мер, но неминуемо должны были обнаружиться.

Подготовка велась по разным направлениям. Одно из главных было поручено Каром Эрхардту — концентрировать военизированные формирования на северной границе Баварии. О том, что это была не простая демонстрация, а тем более не ответная мера на «угрозу» со стороны «красных», свидетельствует хотя бы сделанное Каром предложение Пенеру занять пост гражданского губернатора Саксонии и Тюрингии, «когда на Севере начнутся события и возникнет необходимость навести порядок». А навести порядок, причем «самыми суровыми мерами», собирались прежде всего в Саксонии и Тюрингии, чтобы покончить с «оплотом революционного движения», а также обезопасить свой тыл во время дальнейшего движения на Берлин.

Вот как описывает обстановку в районе северной границы Баварии уже упоминавшийся писатель Б. Узе, позднее порвавший с фашизмом: «Повсюду люди из бригады Эрхардта, которых можно узнать по большим кобурам на боку и бело-голубым нарукавным повязкам вспомогательной полиции... Представители различных [военизированных] союзов встречались в кабачках и выпивали в знак побратимства огромное количество пива». «Хроника фашизма» сообщала в эти октябрьские дни: «Позади пограничных постов... концентрируются сильные формирования нелегальных военных образований. Установлено, что в Кобурге размещается штаб бригады Эрхардта... Там же видели и Гитлера... Главная база этих отрядов, по-видимому, находится в Бамберге, который выглядит, как типично военный город». О реакции жителей на присутствие этих банд и их поведение можно судить по официальному документу — полицейскому донесению из района Штаффельштайн: «Население возражает против пограничной защиты подобного рода и не желает ничего более, чем ее эвакуации... Войско, отличающееся низкой дисциплиной и не имеющее серьезного занятия, всегда становится опасным».

Штурмовые отряды НСДАП располагались на левом фланге этого «войска». Подготовлялся перевод их штаба в Нейштадт, поближе к будущему «театру военных действий». Судя по документам, «Боевой союз» вполне мог претендовать на весьма важную роль в предстоящей операции, ибо располагал, причем именно во Франконии, значительным количеством оружия. В тайных хранилищах было собрано 49 орудий, 5 минометов, 134 тяжелых и 40 легких пулеметов, 15 500 винтовок, а также большое количество боеприпасов.

В качестве контраста этому целесообразно привести отрывок из донесения властей Швабии о роспуске социал-демократических и коммунистических организаций самозащиты: «В округе таких организаций было очень мало. Поиски оружия у социал-демократов и коммунистов до сего времени были почти полностью безрезультатны. Полицейские органы уже ранее сделали все, что было в их силах, чтобы лишить социал-демократов и коммунистов оружия».

Лишь на баварско-тюрингской границе, согласно заявлению министра юстиции Тюрингии, стояло 24 тыс. фашистов. Они вовсе не бездействовали: не переходя к открытым вооруженным акциям, баварские фашисты стремились снабдить оружием своих единомышленников в Саксонии и Тюрингии, которые, хотя и вынужденно ушли в подполье, но они только ждали случая, чтобы ударить по «внутреннему врагу» с тыла. В конце сентября — начале октября пролетарские сотни Саксонии пресекли попытку провезти из Баварии карабины, пистолеты и боеприпасы к ним. Неудачно для фашистов завершилась и аналогичная попытка, предпринятая на границе с Тюрингией. Здесь были конфискованы три тяжелых пулемета и миномет.

Положение господствующих классов Германии в этот момент было серьезным, в их рядах начались замешательство и разброд. Часть правящих кругов выступала за отмену веймарской конституции, устранение парламента и установление диктатуры в форме директории; в ней участвовали бы крупные промышленники, политические деятели крайне правого лагеря и крупнейшие военачальники. На этот счет велись интенсивные секретные переговоры в Берлине и Мюнхене, в ходе которых фигурировали такие имена, как адмирал Тирпиц в качестве президента (вместо Эберта), генеральный директор концерна Стиннеса (он-то все и направлял) Мину, философ-реакционер Шпенглер и др. Людендорф, действовавший заодно с нацистами, участвовал и в заговоре, связанном с планами директории. В конце августа в его доме состоялось совещание, на котором обсуждались эти планы. Участвовали фельдмаршал Гинденбург (в тот момент еще «частное лицо»), Стиннес, Эшерих, военный руководитель «Боевого союза» Крибель и др.

Едва ли не главную надежду сторонники создания диктатуры, именуемой директорией, возлагали на генерала Секта, т.к. они хорошо были осведомлены о политических взглядах командующего рейхсвером. Вот образчик политических воззрений Секта, он приводится из черновика частного письма (адресат — Кар, дата — 5 ноября 1923 г.!): «Веймарская конституция для меня — не святыня, я в ее составлении не участвовал, и она в своих основных принципах противоречит моему политическому мышлению. Я полностью понимаю поэтому, что Вы объявили ей борьбу». Но Сект опасался гражданской войны, и это существенно отличало его от тех представителей реакционного лагеря, которые хуже разбирались в обстановке и стремились идти напролом.

Сект ненавидел не только коммунистов, но и социал-демократов, понимая, однако, что в данной ситуации стабилизировать положение и покончить с очагом революции в лице Саксонии и Тюрингии можно только при помощи лидеров СДПГ, при их участии в правительстве. В этом вопросе он был солидарен с другим известным генералом — Тренером (заменившим в конце войны Людендорфа на посту начальника штаба главнокомандующего), который именно в это время в письме к бывшему шефу — Гинденбургу — так изложил свое кредо: бороться с коммунизмом следует «в союзе с социалистами... ибо по существу... нет больших врагов друг другу, чем социалисты и коммунисты».

Генерал-политик весьма лаконично сформулировал точку зрения «умеренной» группировки правящих кругов, о которой уже шла речь выше; но особое, поистине злорадное ударение он сделал на значении раскола рабочего класса для перспектив власти буржуазии. Да, Тренер и его единомышленники имели достаточные основания радоваться, наблюдая взаимоотчуждение рабочих партий, отсутствие единства в их действиях, даже если они были направлены против общего врага — фашизма. И это наглядно сказалось в момент, когда правительство, членами которого являлись и социал-демократы, приступило к расправе с органами рабочей власти. Прошло немногим более недели после создания рабочего правительства в Саксонии, как Эберт, Штреземан, Сект в полном единодушии решили направить туда дополнительные части рейхсвера и распоясавшаяся военщина начала бесчинствовать там. Что касается рабочего правительства, то не только социал-демократы, чьей политике были постоянно свойственны колебания и двойственность, но и коммунисты, входившие в него, не приняли необходимых мер по мобилизации масс на борьбу против реакции.

Курс, который КПГ проводила в 1923 г., особенно в решающие осенние месяцы, основывался на представлении, что в Германии можно добиться успеха и свергнуть власть буржуазии одним ударом. Между тем специфика страны, а также конкретная расстановка классовых и политических сил диктовали путь к революции только через ряд промежуточных этапов. Ориентация лишь на «решающий удар» помешала определить действительное соотношение сил.

Имперское правительство предъявило ультиматум «красной Саксонии», который был отвергнут. Тогда рабочее правительство было разогнано при помощи военной силы. Аналогичная судьба постигла в начале ноября рабочее правительство Тюрингии, проявившее такую же бездеятельность в коренных социально-политических вопросах. Еще до этого, 1 ноября, представители СДПГ в знак протеста против экзекуции над Саксонией вышли из имперского правительства. Этот шаг должен был помочь руководителям социал-демократии сохранить влияние на тех, кто их поддерживал — тогда это еще была значительная часть пролетариата.

Таким образом, конец октября — начало ноября 1923 г. принесли с собой существенное укрепление позиций правящих кругов Германии. Этому способствовал и новый фактор, действие которого стало сказываться тогда же: постепенное смягчение инфляции в результате введения так называемой рентной марки и прекращения печатания прежних, полностью обесцененных банкнот. Тем самым шансы сил крайней реакции на успех объективно уменьшились, так же как и перспективы создания диктатуры в форме директории. Уловить это фашистские лидеры, не отличавшиеся глубокими аналитическими способностями, однако, не сумели, и в Баварии подготовка к выступлению не только продолжалась, но стала еще более интенсивной.

Подготовку вели — совместно и порознь, даже втайне друг от друга — обе стороны, участвовавшие в антиреспубликанском заговоре. Штаб баварского военного округа к началу ноября уже располагал детальными оперативными планами наступления на Берлин, отдельных этапов марша, материального обеспечения и т.п. В качестве вероятного срока начала операции Кар назвал Эрхардту 15 ноября. В штабе «Германского боевого союза» работа также кипела вовсю, опытные штабные офицеры рассматривали различные варианты похода на Берлин. А будущие его участники проходили обучение уже не в «абстрактных» условиях, а используя план Берлина и имея в виду совершенно определенные объекты столицы, которыми им предстояло овладеть.

Но нацистские вояки этим не ограничивались. Военные руководители «Боевого союза» и «главное командование» штурмовых отрядов с некоторых пор составляли планы захвата Мюнхена. Как всегда, в таких случаях предусматривались занятие транспортных центров, учреждений связи, коммунальных предприятий, общественных зданий и типографий, арест политических противников и «ненадежных» элементов. Списки подобных лиц были составлены заблаговременно. Таким образом, нацисты, стремясь опереться на баварский рейхсвер и государственный аппарат Баварии, никогда не оставляли мысли о возможности проведения путча самостоятельно и против своих союзников. О характере отношений между ними свидетельствуют многие документы; приведем лишь один — приказ Геринга по CA, относящийся к сентябрю 1923 г.: «Если нас хотят обучать [военному делу], то против этого возражать не приходится, но ни в коем случае не следует сообщать руководителям каких-либо органов [рейхсвера] данные о наших силах, вооружении, структуре, короче говоря, о нашей организации».

Трудно сказать, насколько серьезно правители Баварии считались с возможностью фашистского путча, хотя слухи об угрозе такого рода циркулировали в Мюнхене в течение всего года. Но представители баварского правительства неизменно опровергали эти слухи, причем не только в открыто пропагандистских целях, но и в конфиденциальных беседах. Так, 1 сентября министр внутренних дел Швейер заверил вюртембергского посланника, что национал-социалистическое движение не представляет никакой опасности. Здесь в определенной мере сказались иллюзии, созданные отступлением нацистов, происшедшим 1 мая, а также, как можно полагать, обещания Гитлера «ни при каких условиях» не предпринимать путч; эти обещания особенно участились в канун выступления.

Среди погибших во время расстрела нацистской демонстрации 9 ноября 1923 г. был немолодой чиновник фон Пфордтен, являвшийся убежденным сторонником фашизма. В одном из карманов его пиджака обнаружили проект мероприятий, которые руководители НСДАП собирались осуществить после своей победы. Это, пожалуй, самый ранний документ такого рода в истории германского фашизма. «План Пфордтена» предусматривал, в частности, роспуск всех выборных представительств и политических партий, отмену конституционных свобод, введение полевых судов, причем мера наказания, к которой они могли приговаривать, практически исчерпывалась смертной казнью. Она полагалась за участие в деятельности распущенных учреждений, за отправление обязанностей, от которых то или иное лицо было отстранено, за выполнение распоряжений подобных лиц, за участие в забастовках или призывы к ним, а также за множество других «преступлений» подобного же рода. Согласно проекту, вводилась трудовая повинность для всех граждан от 16 до 50 лет, создавались концентрационные лагеря для «всех небезопасных лиц и бесполезных едоков». Еще летом 1923 г. проект обсуждался при участии Гитлера, Федера и одного из представителей «ученого» мира — профессора Мюнхенского университета Мюллера.

Своеобразным дополнением к этому документу могло послужить выступление Геринга на совещании военных руководителей НСДАП 23 октября. Он информировал их о ходе подготовки к известной операции и сообщил, что точная дата ее еще не установлена, но это может произойти и в ближайшие дни. Уже составлены соответствующие совместные воззвания. «Необходимо в то же время немедленно подготовить воззвания о взятии власти в отдельных местностях. Следует применять беспощадный террор; каждый, кто будет чинить малейшие препятствия, должен быть расстрелян. Руководители обязаны уже сейчас установить тех лиц, которых следует устранить. Одного из них надо для устрашения расстрелять сразу же после расклейки воззвания».

Это — истинный язык германского нацизма, он оставался таким всегда, и через 10, и через 20 лет. И несмотря на это фашизм преспокойно продолжал существовать как политическое течение, лишь изредка уходя в подполье, а затем вновь действуя вполне легально, почти беспрепятственно, сея свои чудовищные человеконенавистнические идеи и насаждая разбойничьи нравы. Причем и те, и другие находили не только одобрение и поддержку среди сильных мира сего, но и все более широкую популярность в самых различных социальных слоях.

Для того периода, о котором идет речь, НСДАП во многом была обязана участию в фашистском движении генерала Людендорфа. Не только на каждого участника войны, но и на каждого немецкого филистера его имя действовало завораживающе; оно привлекало множество последователей. Генерал был душой едва ли не всех заговоров и реакционных военных выступлений против Веймарской республики, хотя предпочитал при этом на первый план выдвигать других. Так было, например, во время путча Каппа, в подготовке которого Людендорф принимал деятельное участие, но от причастности к которому отмежевался, как только понял, что дела складываются не в пользу капповцев; когда же по ходу следствия его спросили, почему он во время марша путчистов все же оказался вблизи Бранденбургских ворот, генерал ответил, что он просто прогуливался там. 8 ноября 1923 г. Людендорф тоже изображал из себя постороннего и при начале путча даже не присутствовал. В своих воспоминаниях он пишет, что был осведомлен о готовящемся выступлении лишь в общих чертах: «Деталей я не знал».

Все это чистейшая ложь, опровергаемая самыми различными источниками. Один из них — свидетельство его первой жены, которая рассказывает, как было в действительности (к моменту издания ее воспоминаний Людендорф уже женился вторично. — Л.Г.). «В течение ряда месяцев (перед путчем. — Л.Г.), — говорится в книге М. Людендорф, — наш дом являлся средоточием, можно сказать, политическим центром национал-социалистов... Беседы длились по несколько часов. Чтобы предотвратить какое-либо подозрение, Людендорф для посторонних глаз искусно имитировал работу в саду и выглядел при этом самым безобидным человеком на свете». Но эти помыслы не только существовали, а простирались весьма далеко. Из документов известно, например, что накануне путча Людендорф даже пригрозил отказом участвовать в нем на предложенных ему ролях. Если уж ввязываться, заявил Людендорф, то лишь на самом высоком посту и объединяя в своих руках всю власть.

Подобная амбициозность несла в себе зародыш острейшего столкновения с Гитлером, если бы фашистский путч окончился успехом. В ситуации же, которая сложилась перед путчем, между ними существовало подобие единомыслия; со стороны Гитлера это вызывалось острой заинтересованностью в Людендорфе: считалось, что, имея его в своих рядах, можно было рассчитывать на сочувствие армии.

Вообще о взаимоотношениях фашистских лидеров можно было бы написать много, но это было бы весьма однообразное чтиво, содержащее лишь описание взаимных поклепов, инсинуаций, а порой и мордобоя. Ю. Штрейхер, лишь в конце 1922 г. примкнувший к НСДАП, незамедлительно завел свару с редактором нюрнбергской газеты нацистской партии неким Келлербауэром и, будучи главой местной организации, исключил редактора из рядов НСДАП. Когда Келлербауэр на публичном собрании заявил протест, то был побит и вышвырнут из помещения. Дело дошло до суда; Келлербауэр нашел поддержку у командования штурмовых отрядов Нюрнберга. И все же в конечном счете конфликт, длившийся чуть ли не в течение всего 1923 г., завершился победой Штрейхера, который пользовался большим расположением фюрера. В яростном антисемитизме он не уступал последнему, но у Штрейхера был специальный аспект в этой области: материалы, которые публиковались в издававшейся им газете, были пронизаны сексуальными мотивами — он обвинял евреев во всякого рода извращениях, смакуя подробности.

Новым редактором нацистской газеты стал Г. Клотц (в дальнейшем «не оправдавший доверия» и переметнувшийся к социал-демократам, после чего он опубликовал весьма неприятные для лидеров НСДАП материалы), а CA Нюрнберга возглавил майор в отставке В. Бух, позднее еще более возвысившийся — он руководил партийным судом (положение Буха особенно укрепилось после того, как он выдал свою дочь замуж за Бормана). Обосновавшись в Нюрнберге, Бух быстро завязал самые тесные связи с полицией, которая и здесь была практически на стороне фашистов, и с армейским командованием. Характерно, что еще 27 октября 1923 г. он использовал военный телеграф для надобностей НСДАП.

Незадолго до «пивного путча» Гитлера посетил Байрейт. С благоговением он осмотрел жилище своего кумира — Р. Вагнера, побывал на его могиле. Не менее важно было для него знакомство с зятем Вагнера англичанином Х.С. Чемберленом, одним из тех, чьими человеконенавистническими сочинениями он зачитывался еще во времена своего пребывания в Вене. Чемберлен был убежденным расистом и в своих писаниях пытался подвести под свои взгляды, имевшие целью истребление десятков миллионов людей, «научную» базу. Он давно следил за деятельностью Гитлера и предсказывал ему «великое будущее». Но дожить до триумфа фюрера не успел — Чемберлен умер в 1927 г. Семья же Вагнера продолжала оставаться в числе наиболее рьяных приверженцев нацизма. Место Чемберлена заняла невестка Р.Вагнера Винифред, тоже англичанка, которая, как уже отмечалось, была страстной приверженкой германского фашизма и поддерживала его материально (в частности, обеспечила благополучие Геринга и его жены в течение длительного времени после его ранения 9 ноября 1923 г.).

В обстановке наметившегося спада революционного движения угроза фашизма, хотя его значение для господствующих классов начало падать, все же оставалась достаточно серьезной. В одной из листовок, распространявшихся тогда, говорилось: «Фашисты, финансируемые крупным капиталом, формируют белые батальоны... Баварские фашисты и реакционеры уже готовы нанести удар. Гитлер, Кар и убийца миллионов Людендорф едины в своих целях... Значительная часть рейхсвера на их стороне».

Осенью 1923 г. во всех демократических изданиях было опубликовано воззвание «Против фашизма! Против ужасающего господства реакции и белого террора!», подписанное видными политическими деятелями, крупнейшими представителями культуры разных стран: К. Цеткин, А. Барбюсом, А. Гильбо, Р. Ролланом, А Франсом, Г. Роланд-Гольст, Ф. Платтеном, Ф. Коричонером, Э. Синклером и др. Среди представителей демократической общественности Германии, помимо К. Цеткин, под воззванием стояли имена Г. Гросса, Э. Толлера, В. Мюнценберга; к ним в повторных публикациях воззвания (оно распространялось и в виде листовки) присоединились К. Розенфельд, Л.Франк и другие — люди, олицетворявшие собой цвет передовой интеллигенции.

Документ содержал призыв к созданию Международной антифашистской лиги. «Фашистская опасность угрожает ныне всему миру, прежде всего Германии, — говорилось в воззвании. — Запрет социал-демократической и демократической прессы в Баварии и атаки реакции по всей стране — недвусмысленные свидетельства наступления фашизма в Германии». Целью инициативного комитета, возглавлявшегося К. Цеткин и А. Барбюсом, было максимально расширить фронт тех, кто стремился в той или иной форме оказать отпор фашистским ордам. «На стороне антифашистов подавляющее численное превосходство, — подчеркивалось в одном из материалов периодического издания «Хроника фашизма», — в их руках находятся средства воздействия, равноценные целым батальонам. Рабочие в состоянии парализовать связи фёлькише, своей массой они могут подавить вооруженные формирования контрреволюции. Для этого необходимы воля, осознание ситуации, для этого надо сплоченности контрреволюции противопоставить сплоченность батальонов революции».

Но здесь-то и находилось слабое место противников реакции и фашизма в Германии. Единства между ними не было, ибо социал-демократические лидеры, ориентировавшиеся на союз с буржуазией, уповали на «демократическую процедуру», которая-де обеспечит дальнейшее существование Веймарской республики и сведет на нет замыслы ее заклятых врагов из лагеря крайней реакции.

Политика компартии по отношению к фашистской опасности тоже никак не могла считаться удачной, и это определялось прежде всего позицией партии в вопросе о единстве антифашистских сил. На словах высказываясь за их сплочение, КПГ на деле действовала в сектантском духе, полагая, что может собственными силами справиться с фашистской угрозой. С особенной силой подобный курс проявился в более поздние годы, что существенно способствовало конечному успеху НСДАП, но и в рассматриваемый здесь период сектантские тенденции в политике КПГ отрицательно сказывались на ходе и результативности антифашистской борьбы.

В коммунистической печати можно было встретить оценки следующего рода: «Итальянская трагедия могла бы повториться в Германии лишь как фарс, хотя и очень дорогостоящий для пролетариата». Подобное заблуждение, основывающееся на том, что Германия — это высокоразвитая в промышленном отношении страна, проявлялось и в более поздние годы. Но были и суждения, прозорливости которых можно только поражаться. Вот что лидер КПГ говорил, например, на дискуссии с фашистскими идеологами в августе 1923 г.: «Программа и цели фашистов, по крайней мере, если речь идет о национал-социалистической партии, ведут не к единству и спасению Германии, а к ее уничтожению и катастрофе».

Литература о «пивном путче» обширна, опубликовано и много документов, касающихся предыстории путча и различных его сторон. Но до сих пор центральным моментом, вокруг которого концентрируется внимание буржуазных авторов, остается вопрос о том, было ли между тогдашними баварскими правителями, с одной стороны, и открытыми фашистами — с другой, полное единомыслие. С этим связана и оценка того, добровольно ли присоединились Кар, Лоссов и Зайссер к путчистам 8 ноября или они сделали это под угрозой. Различные историки дают диаметрально противоположные ответы; так, например, западногерманский историк Гофман, автор одной из крупных специальных монографий на данную тему, исходит из того, что Кар и его приспешники были во всем заодно с нацистами. В более поздней монографии, принадлежащей перу американского историка Гордона, проводится противоположная мысль — что баварские заправилы преследовали иные, по сравнению с НСДАП, цели и хотели лишь использовать последнюю в своих интересах. Первая точка зрения в общем и целом соответствует той, которой придерживались обвиняемые на процессе по делу о путче, не без основания утверждавшие, что Кару, Лоссову и Зайссеру — место на скамье подсудимых. Концепция Гордона тоже имеет некоторые аналоги во взглядах нацистов, доказывавших, что Кар и его единомышленники действовали, основываясь лишь на стремлении оторвать Баварию от Германии.

Обе названные точки зрения грешат односторонностью. Баварские правители и нацисты являлись союзниками, но союз их был союзом реакционеров, который раздирали самые различные противоречия, борьба за верховенство и т.п. Что же касается мнения, будто Кар и К^о были только сепаратистами, то оно сужает их подлинные цели, на деле лежавшие за рубежами Баварии.

Уход социал-демократов из имперского правительства и их замена буржуазными деятелями определенным образом изменили ситуацию и побудили правящие круги Баварии, несмотря на формальный разрыв с Берлином, произвести там «разведку». С этой целью полковник Зайссер 2 ноября выехал в Берлин, где имел две встречи: с Сектом и с одним из инициаторов создания директории генеральным директором концерна Стиннеса Мину. Видимо, планы, имевшиеся на этот счет, из-за позиции Секта не стали ближе к осуществлению. Мину советовал Зайссеру (прежде всего от имени своего шефа) не торопиться с выступлением. Характерна мотивировка: «Еще не пришло время. Пусть еще подействуют голод и холод». Что касается Секта, то он выразил солидарность с целями баварских реакционеров (устранение парламента, недопущение социал-демократов к государственным постам и т.п.), но сказал, что дело в темпах: «Необходимо идти легальным путем».

Результаты поездки должны были подействовать на «триумвиров» безусловно отрезвляюще. Это ощутили созванные Каром, Лоссовом и Зайссером 6 ноября на совещание руководители военизированных союзов. Правда, последние повторили, что надо готовиться к замене имперского правительства «ненормальным образом», т.е. при помощи вооруженной силы (Кар), и что необходимо идти любым путем, который ведет к желанному результату, даже если этот успех достижим только посредством государственного переворота (Лоссов). Но в то же время Кар заявил, что надо увериться в сотрудничестве северогерманского рейхсвера, и вновь подчеркнул: «Лишь когда все будет готово, можно будет приступить к действию. Приказ об этом отдам я». Представители «Боевого союза» высказались за то, чтобы ускорить выступление, на что последовала довольно резкая реакция Лоссова, который воскликнул, стукнув кулаком по столу: «Господи, я тоже хочу выступить, но только в случае, когда буду на 51% уверен в успехе».

После этого, по-видимому, нацисты и приняли окончательное решение переиграть своих союзников и устроить путч самостоятельно, чтобы поставить их перед свершившимся фактом и увлечь за собой (так, заранее были заготовлены объявления о создании правительства Гитлера, Кара и Лоссова). На судебном процессе и обвиняемые, и свидетели, находившиеся на их стороне, называли в качестве одной из решающих причин, побудивших лидеров НСДАП к действию, — нетерпение их последователей, нежелание ждать. Фигурировали, в частности, слова, якобы сказанные Гитлером Зайссеру еще перед его отъездом в Берлин, 1 ноября: «Полковник, я буду ждать, пока Вы вернетесь, но после этого — действовать и стараться убедить генерального государственного комиссара сделать то же. Экономические факторы оказывают такое давление, что возможно только одно из двух: или мы начнем действовать, или наши последователи убегут к коммунистам». Граф Гельдорф, тогда принадлежавший к «Стальному шлему», а позднее перешедший в НСДАП, в своих показаниях передал слова Шойбнер-Рихтера: «Люди недоедают, они плохо одеты, а их активность ничем не вознаграждается... Этих людей больше не удовлетворишь парадами перед кучкой генералов и красивыми речами. Чтобы удержать их в повиновении, надо наконец что-то предпринять. В противном случае они станут левыми радикалами».

Проверить достоверность этих утверждений невозможно: они не документальны. Не исключено, что определенное давление своих приверженцев фашистские лидеры действительно испытывали: четырехлетняя яростная пропаганда, направленная против «ноябрьских преступников», в сочетании с ужасающим экономическим положением тех, к кому она была обращена, требовала какого-то выхода. Но не это, конечно, толкало нацистских главарей к немедленному выступлению, а боязнь упустить важный момент, когда можно было предложить господствующим классам свои услуги в деле борьбы против еще весьма ощутимого в это время революционного движения. Поэтому вечером того же дня, когда состоялось совещание у Кара и Лоссова, Гитлер и Шойбнер-Рихтер обсудили последние детали, а 7 ноября уточнили их с Крибелем и командующим союза «Оберланд» Вебером. Дата выступления, которая ранее была приурочена к 5-й годовщине Компьенского перемирия — 11 ноября, была перенесена на 8 ноября. Для этого имелись веские соображения.

Дело в том, что на 8 часов вечера в большом пивном зале «Бюргерброй» было назначено собрание «сливок» мюнхенского буржуазного общества, на котором Кар должен был сделать доклад об «изничтожении марксизма»: ведь этот день также был своего рода «юбилейным» — кануном пятилетия Ноябрьской революции, одинаково ненавистной для тех, кто держал бразды правления в Баварии, и для их союзников — фашистов. Устроителем мероприятия являлся Союз баварской промышленности, и в приглашениях, разосланных им, говорилось: «Собрание задумано как исторически значимое событие». В зале «Бюргерброй» должны были присутствовать министры во главе с председателем правительства, представители генералитета, в том числе Лоссов, Зайссер и другие полицейские чины. В течение дня нацисты справлялись по телефону у целого ряда лиц, будут ли они на собрании; в отношении Лоссова это установил лично Людендорф.

Для фашистских заговорщиков то был чрезвычайно удачный случай, позволявший охватить одновременно если не всех, кто стоял у власти, то наверняка подавляющее большинство их. Но нацисты этим не ограничились. Они предприняли дополнительные меры по дезинформации и маскировке. В день путча на первой странице «Фёлькишер беобахтер» было напечатано большое объявление о выступлении нацистского фюрера на собрании, которое должно было состояться в другой мюнхенской пивной, расположенной довольно далеко от зала «Бюргерброй». Это собрание выполняло служебную функцию и было призвано отвлечь ряд «нежелательных» лиц от места, где предстояло развернуться подлинным событиям.

Кар и остальные, кто собрался в пивной «Бюргерброй», фактически были захвачены врасплох: никаких особых мер по охране собрания, в котором участвовала вся баварская элита, принято не было, а высшие чины, ответственные за это, сами находились в зале и после начала путча были лишены возможности повлиять на ход событий. По всей видимости, Кар и его компания не ожидали от своих единомышленников нацистов такого «вероломства». Ведь внешне их единство было чуть ли не трогательным. На этом, кстати сказать, и играли фашистские главари, мобилизуя своих сторонников на выступление. Их заверяли, что НСДАП действует в полном согласии с «триумвиратом», который не склонен начинать первым выступление и предпочитает, чтобы это сделал «Боевой союз». Такова была версия, которую изложили командирам CA не только Мюнхена, но и некоторых других городов Баварии; их подразделения должны были после получения условной телеграммы спешно прибыть в Мюнхен.

Различные участники и свидетели «пивного путча» оставили воспоминания об этом дне, которые разнятся между собой в деталях в зависимости от того, на чьей стороне находился тот или иной мемуарист, и т.п. Так, например, незадачливый полицей-президент баварской столицы утверждал, будто штурмовики, прибывшие к зданию «Бюргерброй» на нескольких грузовых машинах, «приставили ручные пулеметы и карабины к груди полицейских» и только тогда смогли прорваться внутрь. Но это нисколько не соответствует действительности. Зрелище вооруженных штурмовиков или членов союза «Оберланд» (да и любого иного) даже в стальных касках вместо обычных головных уборов было настолько привычно для полиции, что не вызывало у нее ни опасений, ни особого интереса. Известно, например, что в день путча ряд лиц, в том числе один шуцман, находившийся на дежурстве, предупреждал полицию о подозрительных, на их взгляд, передвижениях CA, но на это не обратили ровно никакого внимания. Более правдоподобная версия того, что произошло у здания «Бюргерброй» непосредственно перед началом путча, такова: Гитлер, которого достаточно хорошо знали все полицейские, дал им команду пропустить «его людей», и те заполнили помещение, находившееся в преддверии зала. У них имелся пулемет, и им орудовал не кто иной, как... полицейский комиссар Герум.

Охранник Гитлера У. Граф и Э. Ханфштенгль, находившийся здесь, рассказали, что фюрер потребовал пива. Кто его доставил, не столь важно, но перед тем, как отправиться в зал, Гитлер «сделал мощный глоток». К этому времени Кар уже говорил около получаса. Он яростно обрушивался на марксизм в обычном для фёлькише духе и призывал к установлению диктатуры. Первый раздел речи (позднее были напечатаны обе ее части — и произнесенная и непроизнесенная) был озаглавлен «Кто должен стать вождем?». Вдруг дверь широко распахнулась, в зал ворвались Геринг при всех орденах, Гесс, Розенберг и группа других нацистов с пулеметом (Гитлер потом утверждал, что пулемет был установлен лишь с целью морального давления). Фюрер шел с пистолетом в руке, как и двое сопровождавших его лиц. Он вскочил на стул, и по его знаку один из сопровождавших выстрелил в потолок, чтобы прекратить начавшийся шум. В наступившей тишине Гитлер объявил, что «национальная революция началась», и сообщил, что здание оцеплено. Затем он попросил «триумвиров» выйти в соседнюю комнату для переговоров, что они, после некоторой заминки, сделали. В этих переговорах важнейшая роль, конечно, предназначалась Людендорфу, который, получив сообщение о начале путча, немедленно выехал на место действия.

В перерыве на трибуну вышел Геринг, убеждавший присутствующих, что «переворот» не направлен против баварских властей, а также армии и полиции, якобы уже перешедших на сторону восстания. После первоначальной суматохи официанты вновь начали подавать пиво, и Геринг в ответ на отдельные проявления недовольства воскликнул: «Успокойтесь, ведь вы обеспечены пивом». Но уйти из зала не разрешали никому; лишь один полицейский чин сумел выбраться из здания и сразу же позвонил дежурному по городу; но в разговор вмешался Фрик, находившийся в полицейском управлении, и не дал сообщению хода. Именно это и было целью его пребывания там.

Во время переговоров Гитлера и Людендорфа, с одной стороны, и Кара, Лоссова и Зайссера — с другой, в зале появились патрули из состава штурмовых отрядов и начались аресты в соответствии с заранее заготовленными списками, о которых упоминалось выше. Были взяты под стражу члены правительства, присутствовавшие на собрании, во главе с Книллингом (отметим, что не все баварские министры находились здесь), мюнхенский полицей-президент и другие лица. Руководил этой акцией Гесс, и аресты в зале «Бюргерброй» были, по всей вероятности, демонстрацией силы — как очень скоро оказалось, призрачной, — своеобразным методом воздействия на аудиторию, которая поначалу была настроена по отношению к путчистам отрицательно.

О том, что происходило в комнате, где уединились главные действующие лица этого вечера, имеются диаметрально противоположные рассказы. В своих оправдательных записках и на суде Кар и его коллеги утверждали, что Гитлер грозил им оружием; они передавали его слова: «Вы должны бороться вместе со мной, победить вместе со мной или погибнуть вместе со мной». При этом он добавлял, что в его пистолете есть как раз четыре патрона. «Триумвиры» упрекали фюрера за то, что он нарушил свое слово не предпринимать самостоятельных действий, не устраивать путча. Кар говорил, что следовало подождать еще всего 8 или 10 дней.

Но с прибытием Людендорфа — именно на это рассчитывали нацисты — характер разговора значительно изменился. Всерьез возражать «герою» войны ни военные (Лоссов и Зайссер), ни даже Кар (хотя он, как сторонник Виттельсбахов, относился к Людендорфу более сдержанно) не могли. Была ли это элементарная трусость или Людендорф действительно на какой-то момент «сагитировал» Кара и двух его сотрудников, но они вместе с путчистами вернулись в зал, где состоялась церемония «низвержения» имперского правительства и провозглашения новой власти во всей Германии. Все основные участники выступили с прочувствованными речами. Особенно красноречивым оказался Людендорф, заявивший, что «этот час означает поворотный пункт нашей германской истории, поворотный пункт мировой истории». Гитлер и Кар даже прослезились.

Настроение аудитории при виде этого трогательного единодушия резко поднялось, но больше всего ликовал фюрер: он был объявлен рейхсканцлером. Другие высшие посты «распределились» так: Людендорф — регент государства и главнокомандующий вооруженными силами, Лоссов — имперский военный министр, Зайссер — имперский министр полиции, Федер — имперский министр финансов. Другие «заняли» посты в масштабах Баварии: Кар — регента этой земли (впредь до восстановления Виттельсбахов на престоле, согласно им же выдвинутому условию), Пенер — министра-президента, Фрик — полицей-президента Мюнхена. Был отпечатан соответствующий плакат, который расклеивали в предутренние часы, когда положение уже резко изменилось ввиду отказа Кара, Лоссова и Зайссера от договоренности с путчистами.

Но активность последних не ограничивалась залом «Бюргерброй». Им удалось склонить на свою сторону пехотное училище (готовившее кадры для всего рейхсвера). Здесь «отличился» Россбах, сумевший изолировать командира, не одобрявшего действий заговорщиков, и вывести учащихся на улицы под знаменем со свастикой. Успеха добился и Рем. По его команде к отдаленному пивному залу, где он находился, подошел грузовик с оружием, добытым в одном из известных ему многочисленных тайников. Раздав винтовки и патроны присутствующим, Рем вместе с собравшимися направился к зданию военного округа, но оружие практически даже и не понадобилось, ибо он был здесь достаточно своим человеком. Так в руках путчистов оказалась важная позиция; но она была и единственной. Предпринятые подразделениями «Боевого союза» попытки занять другие ключевые пункты баварской столицы не увенчались успехом. Фашисты рассчитывали овладеть ими без боя, но натолкнулись на отказ армейских частей или земельной полиции уступить свои позиции — те не получили соответствующих распоряжений. Наиболее важным для заговорщиков было здание генерального комиссариата. Людендорф приказал проникнуть туда во что бы то ни стало. Здесь сначала шли переговоры, затем Россбах, прибывший сюда, потребовал открыть огонь из орудия, но путчисты не решились, а затем, когда положение прояснилось окончательно, сняли осаду.

Пассивность, проявленная фашистами и в данном, и в ряде других случаев, тем более удивительна, что после начала путча в их руках сверх уже имевшегося оказалось большое количество оружия. Самый крупный склад его был... в монастыре Святой Анны. Вскоре после путча в печать попало письмо офицера-фашиста, описавшего, как была взломана стена полутораметровой толщины и вскрыт огромный тайник, где было спрятано оружие запрещенных в 1921 г. отрядов «гражданской самообороны». Здесь оказалось 8570 винтовок; чтобы увезти их, понадобилось 14 грузовиков. Пока происходила перегрузка, монахи-капуцины освещали путь факелами!

Но что фашистам удалось сделать — это реализовать свои давние угрозы в отношении социал-демократической газеты «Мюнхенер пост». Приказ об этом отдал Геринг. Редакция и типография были полностью разгромлены и разграблены. Все бумаги выбрасывали из окон и сжигали на костре: то был один из первых, если не первый вообще костер, на котором германские фашисты сжигали культурные ценности почти за 10 лет до апрельских костров 1933 г. Нацисты украли из редакции шесть пишущих машинок, множительные аппараты, кассу. Ущерб, нанесенный газете, был настолько велик, что она смогла вновь появиться лишь 27 ноября (в целом «Мюнхенер пост» не выходила больше месяца, ибо еще за две недели до путча была запрещена Каром). Грабежу подверглись также две типографии, где печатались деньги: оттуда было украдено 50 тыс. миллиардов марок. Входило ли это в число мероприятий, запланированных Федером в качестве «министра финансов», неизвестно, но мы знаем о другом его шаге: собираясь заморозить после путча все вклады в банки, он накануне пытался получить свой личный вклад! Сведения об этом проникли в печать, в ответ Федер утверждал, будто это «случайное совпадение», а «Фёлькишер беобахтер» договорилась до того, что Федер не был осведомлен о готовящемся путче.

В ночь на 9 ноября и утром фашисты рыскали по городу, арестовывая десятки людей. В их руки попали члены муниципалитета — социал-демократы и евреи, но активные деятели рабочего движения сумели скрыться (фашисты вымещали на их женах и дочерях свою неудачу, мстили за отказ сообщить местопребывание их мужей или отцов). Было взято также много заложников, преимущественно евреев. Отношение к арестованным было издевательским, им то и дело угрожали смертью, что в связи с фашистской демонстрацией 9 ноября (см. ниже) приобрело весьма реальные очертания. Особенно изощренно Гесс измывался над министрами Швейером (немало помогавшим нацистам в прежние годы) и Вуцльхофером. Нацисты вывезли их за город в лес и демонстративно подыскивали деревья для повешения.

В случае действительной победы путча судьба многих арестованных (можно полагать, что министров в наименьшей степени) была бы незавидной. В ходе подготовки к перевороту Пенер и Фрик выработали проекты двух законов на этот счет. Первый из них гласил: «Для осуждения тех преступников, которые угрожают существованию народа и государства, создается национальный трибунал на правах имперского суда. Приговоры этого трибунала могут гласить лишь «виновен» или «невиновен»; первое означает смерть, второе — оправдание. Приговоры приводятся в исполнение спустя три часа после их вынесения. Обжалование не допускается». Второй закон должен был иметь более специальное назначение: «Руководящие негодяи, связанные с предательством 9 ноября 1918 г., объявляются с сегодняшнего дня вне закона. Каждый немец, который в состоянии обнаружить Эберта, Шейдемана, О. Кона, П. Леви, Т. Вольфа, Г. Бернхарда и их пособников, обязан доставить их живыми или мертвыми в руки национального правительства фёлькише».

После провозглашения «национальной революции» пивная «Бюргерброй» в значительной мере опустела. Там оставалось лишь некоторое количество вооруженных путчистов, сюда же доставляли новых заложников. Бдительность начисто изменила нацистским главарям, и они отпустили Кара, Лоссова и Зайссера, которые отговорились неотложными делами. Пенер ушел спать, посчитав, что беспокоиться уже не о чем. Гитлер также покинул «Бюргерброй», отправившись инспектировать «свои» войска. Оказавшись вне прямого влияния путчистов, «триумвиры» сразу или почти сразу пришли к выводу о нежелательности дальнейшего развития акции, начатой фашистами, необходимости положить ей конец и тем самым доказать свою непричастность к ней. Лоссов отправился не в помещение военного округа, захваченное путчистами, а в городскую комендатуру, надежно охранявшуюся преданными ему войсками; сюда прибыл также Кар, здесь находился и ряд генералов — противников путча. С этого момента отсюда исходили распоряжения, разъяснявшие гражданским учреждениям и военным подразделениям, что Кар, Лоссов и Зайссер-де не имеют никакого отношения к путчу и лишь под угрозой смерти поставили свои имена под воззванием, выпущенным заговорщиками. За подписью Кара была опубликована новая прокламация, объявлявшая воззвание о «государственном перевороте» недействительным. Вслед за этим Кар распустил на территории Баварии НСДАП и союз «Оберланд», а одновременно с этим также Коммунистическую партию!

В Берлин поступали лишь отрывочные и противоречивые сведения о событиях в Мюнхене. Сообщение о начале путча и участии в нем официальных баварских властей — как нельзя более правдоподобное после того, что происходило в течение ряда предшествующих недель, — вызвало явный переполох. Военный министр Гесслер отмечает, что имперские власти осознавали неизбежность серьезных боев. По словам Штреземана, органы печати реакционной Национальной партии не прекращали работы всю ночь, чтобы иметь возможность первыми сообщить о победе фашистов в Мюнхене и начале похода на Берлин. Можно полагать, что в эти часы Эберт, Гесслер, Штреземан и другие лица, стоявшие у власти в Берлине, пожалели, что позволили фашистской опасности разрастись до таких размеров, а баварским правителям — поколебать основы, определявшие отношения между имперским и земельными правительствами. Но период острой тревоги был сравнительно недолгим: сначала офицер, командовавший воинской частью, дислоцировавшейся в Байрейте, сумел через Дрезден установить связь со столицей и доложить Секту, что находящиеся в северной части Баварии войска не поддержали путчистов. Прошло еще некоторое время, и через Штутгарт Сект узнал, что и мюнхенские части рейхсвера верны правительству.

Нацистские лидеры осознали это ненамного раньше, чем соответствующие известия достигли Берлина. Им, которые строили всю свою политику на обмане — обмане своих сторонников, союзников, попутчиков, очень не хотелось признать себя одураченными. Все основные позиции в Мюнхене оставались в руках правительства, его военные силы значительно превосходили силы путчистов. Еще в течение ночи был арестован Фрик — эмиссар фашистов в полицейском аппарате; та же участь постигла спокойно предававшегося сну Пенера, так и не успевшего приступить к исполнению своих высоких обязанностей «министра-президента» Баварии. Понемногу становилось ясно, что не только «измена» «триумвиров», но и собственные неорганизованность и бездействие привели столь долго подготовлявшееся выступление к провалу. В свой безусловный актив путчисты могли записать только разгром органа СДПГ и взятых заложников.

Кар утверждает, что утром 9 ноября к Людендорфу был направлен посланец в чине полковника, после чего у путчистов уже не могло остаться никаких сомнений насчет истинного положения вещей. И тогда встал вопрос: что же дальше? Надежды на подкрепления из других городов Баварии оправдались лишь частично, ибо неопределенность положения подчас побуждала власти этих городов и военное командование препятствовать выезду нацистов в Мюнхен (конечно, бывало и по-иному: полиция из Ландсхута прибыла вместе со штурмовиками, будучи уверенной, что они отстаивают общее дело). В этой обстановке и возник план «демонстрации» по улицам Мюнхена, план, авторство которого приписывается Людендорфу. Это вполне правдоподобно, ибо неудавшийся полководец был склонен к авантюрам, но имеются документы, доказывающие, что замысел «вооруженной демонстрации» был предложен другим лицом — Штрейхером. Это был деятель, отличавшийся особой активностью, которая очень импонировала Гитлеру; за сравнительно короткое время с того момента, когда Штрейхер примкнул к НСДАП, фюрер сильно приблизил его к себе и расхваливал при первой же возможности. Штрейхеру Гитлер поручил подготовку марша. Это мероприятие, с одной стороны, было призвано мобилизовать мюнхенское мещанство, симпатизировавшее нацистам, и тем самым воздействовать на «триумвиров», продемонстрировав, за кем идет «население». Но, по-видимому, была и другая, связанная с первой, цель, и она определялась тем, что участники «похода по Мюнхену» были изрядно вооружены.

Во время судебного процесса по делу о мюнхенском путче и в последующие годы фашисты всячески тщились доказать, что их демонстрация 9 ноября была исключительно мирной и ни у кого из ее участников и помыслов не было об оружии. Но уже во времена фашистской диктатуры нацистские мемуаристы не скрывали, что дело обстояло наоборот, а в наши дни это подтверждается документально. Следовательно, руководители демонстрации не исключали варианта, при котором фашистская колонна, поддерживаемая многотысячной толпой, а может быть также частью войск и полиции, с которыми имелись и «деловые» (военное обучение), и личные связи, попыталась бы силой «компенсировать» провал прошлой ночи и вырвать у Кара утраченную инициативу.

Колонна, сформировавшаяся у зала «Бюргерброй», — по разным оценкам от 2 до Зтыс. человек — направлялась к зданию военного округа, где засел Рем, категорически отказывавшийся сдаться. Путь пролегал по центральным улицам Мюнхена, по мостам, переброшенным через р. Изар. Перед отправлением было решено взять заложников с собой; Геринг заявил, что у него есть указание Людендорфа за каждого убитого нациста немедленно убивать одного из заложников. Как видим (по примеру Советской России), идея заложничества уже тогда была взята фашистами на вооружение, впоследствии же лишь изменилась преступная «норма», которой соизмерялась своя и чужая жизни. В данном случае, однако, нацистские лидеры сообразили, что в создавшемся положении лучше заложников с собой не брать. Колонна растянулась на значительное расстояние. Впереди двигался грузовик, с которого смотрели дула пулеметов, за ним — группа знаменосцев, в некотором отдалении от них шагали штурмовики и члены других отрядов, входивших в «Боевой союз», вооруженные карабинами с примкнутыми штыками. У шеренги, шедшей непосредственно перед фашистскими главарями — Людендорфом, Гитлером, Шойбнер-Рихтером, Крибелем, Вебером и другими, — в руках были пистолеты. Такой же пистолет, согласно показаниям одного из участников путча, был и в руке у фюрера.

Первый инцидент произошел на мосту Людвигсбрюке. Здесь нацистам противостояла та самая полицейская часть, которая прибыла накануне из Ландсхута и собиралась сражаться на одной с ними стороне баррикады. «Демонстранты» не просто смяли и оттеснили полицейских, но издевались над ними — оплевывали, били, если те не хотели отдавать оружие, угрожали «поставить всех к стенке» и т.п. Колонна двинулась дальше, но прибывшее полицейское подкрепление сумело задержать находившиеся в хвосте грузовики, нагруженные оружием и боеприпасами.

Цепочки полицейских заграждений отбрасывались и после того, как колонна миновала мост. По-видимому, это воодушевило главарей и они свернули в правительственный квартал. В том, что он охраняется более крупными силами, сомнений быть не могло; следовательно, Людендорф и другие сознательно вели дело к столкновению. Нацисты впоследствии беззастенчиво лгали, что якобы у них существовал строжайший приказ не заряжать оружие; на деле, как видно из многочисленных показаний, о таком приказе никто не знал, и у многих оружие было заряжено. В этом и заключалась причина происшедшего столкновения в центре Мюнхена, на площади, где расположено здание Фельдхернхалле. Здесь находилось очередное заграждение, и его командир приказал «демонстрантам» остановиться. Они не подчинились, полагая, видимо, что полицейские не станут стрелять в «своих», тем более, когда в их рядах шагает «сам» Людендорф. Это был не пустой расчет, но фашисты же и свели его на нет: они открыли стрельбу первыми.

По утверждению Кара, выстрелы раздались из здания баварского авиаклуба; они предназначались командиру полицейской части барону Годину, но вместо него был убит стоявший рядом вахмистр. Помимо того, Годину сообщили, что по другую сторону колонны расположилась группа штурмовиков и у них в руках винтовки с примкнутыми штыками и револьверы. Таким образом, готовилась провокация; с этой стороны также последовала стрельба по полицейским. Тогда Годин скомандовал дать залп по колонне; в течение короткого времени шла ожесточенная стрельба с обеих сторон, затем все стихло, и фашисты разбежались, оставив на площади убитых и раненых. Шеренга нацистских главарей после первого же выстрела оказалась на земле, включая «героя» войны Людендорфа (он яростно отрицал это, а Кар столь же упорно доказывал) и Гитлера, которого якобы увлек на землю шедший рядом и убитый наповал Шойбнер-Рихтер, причем фюрер в момент падения повредил себе плечо. Был убит еще ряд фашистов, серьезное ранение получил Геринг. Гитлер, забыв о травме, поспешно добрался до автомашины, находившейся поблизости, и на максимальной скорости выезал из Мюнхена на виллу своего приятеля Ханфштенгля. Гитлер был в панике, и врач, вправлявший ему плечо, посоветовал забрать у него пистолет во избежание самоубийства. Как мы увидим, такого рода нервные срывы происходили у Гитлера также в последующем, и он, как было в 1923 г., грозился покончить самоубийством, как только события приобретали неблагоприятный для нацистской партии (а следовательно, и для него лично) оборот. В таких случаях необходимо было максимально мобилизоваться, чтобы продемонстрировать соратникам уверенность в последующем успехе; Гитлер же сеял среди них панику, твердя о том, что намерен прибегнуть к самоубийству.

Позорным было поведение мюнхенских фашистов, которые бежали после первого же залпа полицейского отряда, уступавшего им и в численности. «Гитлеровцы, — говорилось в статье под заголовком «Гамбург и Мюнхен», опубликованной в «Хронике фашизма», — сильны лишь до тех пор, пока они не сталкиваются с отпором и пользуются терпимостью правительства. С того момента, когда необходимо сопроводить слова делами, когда начинается борьба не на жизнь, а на смерть, смелость их оставляет». Так говорили все честные наблюдатели событий, принадлежавшие к разным другим партиям.

Аресты нацистских преступников производились без спешки и непоследовательно. Людендорфа сразу же отпустили «под честное слово», которое он немедленно нарушил, продолжая, как свидетельствуют документы, собирать вокруг себя остававшихся в Мюнхене деятелей фашистского движения. Гитлер был арестован 11 ноября. Когда прибыл полицейский наряд, он сказал жене Ханфштенгля: «Это конец». Фюрер был уверен, что его ожидает расстрел. Геринг бежал в Австрию, был там сразу же арестован и выдан баварским властям. Оказавшись в госпитале, он сумел при прямой помощи баварской полиции бежать вновь и переправиться через австрийскую границу. Там же нашли прибежище многие другие активные участники мюнхенского путча. Но они, как правило, оставались в Австрии недолго и возвращались назад, где большинство так и не подверглось преследованию. Что касается Россбаха, то он даже не собирался далеко бежать, а только покинул Мюнхен, перебравшись в Розенгейм. Но тут его посетил посланец Лоссова капитан Шернер (будущий фашистский фельдмаршал) и посоветовал все же скрыться.

В 1924 г. Дрекслер в письме Франку жаловался на Гитлера, которого он принял в основанную им, Дрекслером, партию, пропагандировал его, где мог, а тот в ответ «интриговал против меня, нарушил все данные им обещания, вытеснил меня отовсюду, а теперь навсегда разрушил партию своим сумасшедшим путчем». Сам фюрер вначале точно так же смотрел на перспективы фашистского движения. Но позднее он говорил уже иное: им повезло, что путч провалился, ибо сотрудничать с Людендорфом было абсолютно невозможно. Взятие власти нацистской партией не было в достаточной степени подготовлено; жертвы же, понесенные тогда, оказались, как цинично разъяснял Гитлер, полезными, создав движению славу «героев».

В оценке путча, сделанной баварскими властями, содержится немало здравых суждений, высказанных, к сожалению, слишко поздно. Так, администрация Верхней Баварии уже 10 ноября констатировала: «Следует решительно подчеркнуть невозможность из простого пивного зала объявить низложенным имперское правительство. Это говорит об ужасающем незнании политической позиции широких масс Северной Германии». Аналогичные мысли высказывала администрация Швабии и Нейбурга: «Имперская диктатура, исходящая из Мюнхена, уже ввиду своего происхождения не найдет отклика в Северной Германии». Далее в этом документе давалась довольно резкая оценка деятельности нацистов и отмечалось, что правительство Баварии не предпринимало ничего, чтобы положить ей конец. «НСДАП носит неправильное название. Она не является рабочей партией, ибо рабочие очень слабо представлены в ней и ни в коей мере не играют определяющей роли. Но НСДАП не является и социалистической партией. Конечно, в ее программе есть социалистические лозунги, но они рассчитаны лишь на уловление рабочих». Указывалось также, что и национализм НСДАП требует дополнительного анализа. Характерно одно письмо, направленное в штаб-квартиру НСДАП из Вюртемберга: «В новом руководстве нет ни одного представителя рабочих. Пришло время спросить себя, чем мы являемся в действительности — партией рабочих или предпринимателей?» Одновременно автор письма отмечал «грызню, интриги, разлад, авантюристические личности с подозрительным прошлым» на руководящих постах.

Даже министр иностранных дел Баварии в меморандуме, датированном 15 ноября, достаточно резко высказался. Он предвидел также, как может пойти разбирательство судебного дела о путче. «Инстанции, имеющие касательство к судебному преследованию, — писал министр, — должны освободиться от полностью неверного представления, будто речь идет о национально мыслящих людях... Установка на оправдательный приговор, всеобщую амнистию или только условное осуждение была бы равнозначна официальному признанию за «Боевым союзом» свободы устраивать путчи». Далее в меморандуме подчеркивалось, что «Боевой союз» располагал и располагает колоссальными суммами», и в этой связи говорилось: «Каких средств стоят формирование, организация и оплата столь крупной боевой силы, известно. Огромные суммы поглощают «Фёлькишер беобахтер» со своим аппаратом, плакаты, листовки, функционеры партии, ее служащие, автомашины, пропагандистские поездки, Германские дни и т.п. ... Подобные суммы ни в коем случае не могут складываться ни из членских взносов, ни из любого числа мелких пожертвований. Здесь действуют поступления от немногочисленных крупных кредиторов». Названы имена Форда, Куло, владельцев химических предприятий в Хехсте (позднее — одна из главных составных частей концерна-гиганта «ИГ Фарбениндустри»).

Мы располагаем многочисленными донесениями, направлявшимися в Мюнхен в дни непосредственно вслед за путчем 8–9 ноября и в последующие недели. Они свидетельствуют, что в провинции поражение мюнхенского путча вызвало у большинства населения нескрываемое удовлетворение. Есть отдельные данные об активности коммунистов, хотя репрессии провинциальных властей до путча и, что особенно характерно, во время и после него были обращены прежде всего против КПГ. Так, в донесении из Фрейзинга утверждается, будто «опасность существовала здесь не со стороны правых партий, а со стороны кохммунистов». На Среднем Изаре 9 ноября ожидался... путч, якобы готовившийся левыми, и поэтому была призвана «вспомогательная полиция». В Розенгейме городские власти первым делом арестовали наиболее видных представителей рабочего движения — профсоюзных деятелей, активных членов производственных советов. И все же известно, например, что в Нюрнберге антифашисты расклеивали призывы к всеобщей забастовке против фашистского путча. В Аугсбурге рабочие вышли 12 ноября на демонстрацию. Характерный для существовавшей в Баварии обстановки инцидент произошел в Партенкирхене. Здесь двое рабочих 9 ноября, пользуясь шаблоном, писали на стенах лозунг «Долой Гитлера!»; на них напали молодчики из «вспомогательной полиции» — по существу те же нацисты — и избили их, выместив всю свою ярость, вызванную провалом путча.

В то же время разоружение путчистов осуществлялось часто формально. Формальным был запрет НСДАП. Еще в начале декабря демократическая печать сообщала, что нацисты ходят по Нюрнбергу колоннами, одетые в форму штурмовых отрядов, во главе со Штрейхером, который и в это время находился на свободе. Местные власти, полиция, воинские начальники — все были связаны с фашистами личными отношениями, общим мировоззрением, бесконечной ненавистью ко всему, что они считали «левым». Выше цитировался документ, в котором шла речь о НСДАП как обладательнице крупных средств. По некоторым данным, при роспуске нацистская партия имела на своем счету 170 тыс. золотых марок. Но еще 26 ноября полицей-президент Мюнхена в своем донесении Кару утверждал, что в штаб-квартире НСДАП часть сейфов, письменных столов и другого имущества через две с половиной недели, прошедшие после путча, еще не была отперта якобы из-за отсутствия ключей к ним.

Небезынтересна реакция вюртембергских властей на мюнхенский путч. Хотя после получения известия о нем руководящие нацисты были временно взяты здесь под стражу, а помещения партии заняты полицией, запрета НСДАП в Вюртемберге не последовало. На заседании местного правительства возобладало мнение, что деятельность партии не обращена против конституции. Зато в тюрьмы было брошено много антифашистов, «виновных» в том, что они готовились к отпору нацистскому перевороту, который был здесь почти так же реален, как в самой Баварии. Таков был курс деятеля партии Центра Э. Больца, занимавшего пост министра внутренних дел (позднее он возглавил правительство Вюртемберга). Можно лишь добавить, что в годы фашистской диктатуры Больц был казнен за участие в заговоре против режима.

В отношениях Баварии с Берлином после путча началось постепенное сглаживание конфликта. У имперских властей такое желание существовало всегда, что же касается баварского правительства, то события 8–9 ноября нанесли его амбициям весьма ощутитимый удар. На заседаниях правительства Кар подвергался открытой критике, и хотя он еще бодро держался, дни его пребывания на посту генерального комиссара (да и существования самого поста) были уже сочтены. Еще более предопределен был уход генерала Лоссова, не менее Кара скомпрометированного происшедшим. Это было особенно непреложно ввиду того, что в связи с мюнхенским путчем вся власть в Германии перешла в руки генерала Секта. Лоссов был уволен в отставку без права ношения мундира, то есть с позором.

В самом Берлине также произошли изменения на правительственном уровне: Штреземан вынужден был уступить пост рейхсканцлера лидеру католической партии Центра В. Марксу, оставшись министром иностранных дел. 23 ноября Сект распустил и НСДАП, и КПГ.

Помимо ущемления национальных чувств и других тягот Версальского договора, мотивацией активности нацистов осенью 1923 г. являлась очевидная подготовка германскими коммунистами захвата власти. Подобным замыслам способствовали невиданная инфляция, когда деньги обесценивались после получения зарплаты, если они не расходовались в течение часа-двух. Коммунисты проводили интенсивную военную подготовку, главную роль в ней играли советские военные специалисты. СССР обеспечивал и вооружение, но в целях конспирации оно доставлялось не из СССР, а из Чехословакии, где находились известные военные предприятия Шкода и др.

Советские руководители видели в Германии то слабое звено капиталистической системы, с которого следовало начать мировую революцию, застопорившуюся после Октября 1917 г., а к этому моменту, по мнению руководителей СССР, уже назревшую. При этом они не очень и стеснялись. В Москве действовала специальная комиссия, в которую вошли видные деятели РКП(б) и Советского правительства; особенно пикантно было то, что членом этой комиссии являлся и тогдашний полпред СССР в Германии Крестинский. Кроме него в Германии находились и различные другие политические и военные деятели СССР, инструктировавшие немецких коммунистов. Военную сторону подготовки захвата власти возглавлял А.С.Бубнов, активный участник Гражданской войны (а в последующем — нарком просвещения РСФСР).

В политической сфере эмиссары Кремля также действовали активно. В обстановке острой классовой борьбы, которая сложилась в Германии в 1923 г., улучшились отношения между коммунистами и социал-демократами, и у советских лидеров сложилось представление, что массы поддержат коммунистов, если те попытаются захватить власть. В двух землях (провинциях) Германии осенью 1923 г. были созданы т.н. рабочие правительства (из левых социалистов и коммунистов), деятельность которых должна была послужить этапом в переходе власти в руки последних. Это были Саксония и Тюрингия — последняя находилась рядом с Баварией, Саксония же представляла собой одну из промышленно развитых областей Германии. Подобный ход событий лишь усиливал стремление нацистов совершить путч.

Но из намерения коммунистов развернуть мировую революцию, как известно, ничего не вышло. Когда экономический и политический кризис, вызванный оккупацией Рура, достиг высшей точки, к власти пришло новое правительство во главе с Г. Штреземаном. Политическая обстановка изменилась и шансы на успех замыслов коммунистов серьезно ухудшились из-за возросшего влияния социал-демократических лидеров — те являлись непримиримыми противниками революции по-советски. В Москве поняли это, и все мероприятия, предпринятые с военной целью, пришлось отменить. Лишь в Гамбурге Тельман поднял восстание, судьба которого в условиях полной изоляции была предрешена. До наших дней не выяснены причины того, что Тельман начал вооруженное выступление, хотя во все земли были направлены курьеры с сообщением об отмене операции. Объяснение Тельмана, что курьер прибыл в Гамбург с опозданием, не выдерживает критики — ведь существовала также телефонная и телеграфная связь.

В Германии на некоторое время (оно оказалось недолгим) воцарилась военная диктатура. Она не была, однако, равнозначна господству фашизма.