Так назывался один из первых русских Уставов. Это была книга, переведенная с немецкого и изданная в 1647 году. Но правительство и раньше предпринимало попытки организовать повседневную жизнь, быт и обучение русских вооруженных сил, определить их боевые задачи. При царе Иване IV Грозном, в 1571 году, был принят «Боярский приговор о станичной сторожевой службе». В нем формулировались требования к воинам поместной конницы, которые несли службу в Диком поле и наблюдали за Изюмским, Муравским, Миусским и другими шляхами. По этим дорогам обычно совершали набеги на Русь крымские татары.

«А стояти сторожем на сторожах, с конь не сседая, — говорилось в установлении, — и ездити по урочищам, переменяясь, направо и налево по два человека по наказам, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни класти не в одном месте; каши сварити и тогда огня в одном месте не класть дважды: а в коем месте кто полдневал, в том месте не ночевати; а кто где ночевал, в том месте не полдневати. А в лесах им не становитца, а становитца в таких местах, где б было усторожливо… Ездити на сторожа о дву конь… на которых бы лошадях мочно, увидев чужих людей, уехати, а на худых лошадях однолично на сторожа не отпущати…»^{1}

С некоторым допущением «Боярский приговор…» можно назвать самым первым русским Уставом для конных частей. Но он описывал службу иррегулярного поместного войска, которое собиралось только на случай войны, да изредка — для царских смотров. Мирная повседневная жизнь воина поместной конницы ничем не отличалась от той жизни, которую вели его соседи по имению. Исторические судьбы этого войска завершились к началу XVIII столетия. Вслед за европейскими странами Россия перешла к созданию регулярной армии.

Она окрепла и окончательно сформировалась в сражениях и походах Северной войны 1700–1721 годов. Первый ее Устав появился в 1716 году, когда активные боевые действия на суше уже не велись. Автором «Устава Воинского» выступил сам великий преобразователь России царь Петр I. Однако эта замечательная книга говорила исключительно о пехоте. Что же касается регулярной кавалерии, которая в эпоху Петра состояла из драгунских полков, то ее обучение и служба строились по правилам, изложенным в издании с названием: «Краткое описание с нужнейшими объяснениями при обучении конного драгунского строя, как при том поступати и что в смотрении имети господам высшим офицерам и прочим начальникам и урядникам, чтобы обучати устройствам, как последует». Это описание действительно было довольно коротким, ибо его авторы постоянно ссылались на «Устав Воинский», забывая, что организация службы кавалерии как в мирное, так и в военное время имеет ряд существенных отличий от службы пехоты. Петр Великий указал на это несоответствие Меншикову, который являлся тогда командующим всей русской конницей, и тот для упорядочения обучения в конных полках в 1720 году издал две инструкции.

В одной из них говорилось, что надо «обучати на каждую неделю дважды на лошадях экзерцициям, поворотам и протчим, чтобы колены за коленом смыкая, поворачивали, а пешком трижды на неделю артикулом, какой ныне при полках есть, и обучати тем временем с огненным действием…». В этой инструкции крылась причина многих бед, пережитых нашей кавалерией в первой половине XVIII столетия. В 1738 году капитан австрийской службы Парадим сообщал своему правительству: «В кавалерии у русской армии большой недостаток. Донских казаков и калмыков, которых можно назвать храбрыми, немного, едва две тысячи. Правда, есть драгуны, но выучены они плохо и лошади у них так дурны, что драгун за кавалеристов почитать нельзя…»

Отдав в инструкции 1720 года приоритет пешему обучению (три раза в неделю) перед конным (два раза в неделю), военная администрация нанесла удар по боевой подготовке солдат и офицеров драгунских полков. Но это решение было продиктовано жестокой необходимостью. Соратники Петра, а затем и его наследники стремились «достичь порядка в войске без излишних расходов», так как финансы России в результате затяжной Северной войны находились в крайне неудовлетворительном состоянии. Кроме того, они не знали, как нужно в мирное время поддерживать боеспособность регулярной армии — нового для России государственного института.

Потому было решено для экономии средств платить за одну солдатскую драгунскую лошадь 18–20 рублей и установить срок ее службы в строю 15 лет. Овес и сено для кормления животных казна стала отпускать лишь на зиму и осень. Остальные шесть месяцев в году им полагался подножный корм — трава, покупаемая на деньги тех губерний, где полки квартировали.

Эти условия вынуждали полковых командиров приобретать для строя лошадей весьма средних достоинств, а потом всемерно беречь их и на учениях сильно не утруждать. Есть указания современников на то, что конные экзерциции во многих полках в 30–40-е годы XVIII века сводились к 30-минутным «проездкам» раз в семь — десять дней, особенно — зимой.

Результат такой организации службы регулярной кавалерии сказался довольно скоро. В большом полевом сражении с турками в Молдавии под городом Ставучаны в 1739 году участвовало 16 драгунских полков. Но командование не решилось бросить их в атаку на массы феодальной турецко-татарской конницы. Драгуны были… спешены, построены в каре и, как пехота, вели ружейный залповый огонь по лихим восточным всадникам, с визгом и криком налетавшим на русские позиции.

Хорошо ездили верхом в те годы только кирасиры (три полка по 780 строевых чинов) и гвардейцы (лейб-гвардии Конный полк, 1100 строевых чинов). Но на содержание этих воинских частей шли более значительные средства. Так, за кирасирскую и конно-гвардейскую лошадь казна платила 50–60 рублей, определив ее срок службы в 8 лет. Фураж для кормления ей выдавался десять с половиной месяцев в году и лишь на шесть недель ее переводили на «травяное довольствие».

Иным был здесь и подход к обучению личного состава. Занятия по верховой езде вел берейтор, имевший звание военного чиновника 12-го класса. Не зря в инструкции 1733 года, написанной для конной гвардии, утверждалось: «Верховая езда составляет наивящую и необходимо нужнейшую повседневную должность…»

Поднять до такого уровня всю армейскую кавалерию Россия смогла лишь в конце царствования Елисаветы Петровны. Была увеличена закупочная цена солдатской лошади (с 20 до 30 рублей), срок ее службы сокращен до восьми лет, усилена фуражная выдача (до 6 кг овса и 6 кг сена в день в течение десяти месяцев). Устав 1755 года, имевший название: «Экзерциция и учреждение строев всяких церемониалов регулярной кавалерии», провозглашал: «Всякое действие и сила кавалерии, которая с авантажем и победою неприятеля чинима бывает, состоит в храбрости людей, в добром употреблении палашей, в крепком смыкании и в жестоком ударе чрез сильную скачку…»

В европейских странах к тому времени уже знали, как воспитать и обучить хорошего кавалериста. «Его Величеству угодно, — говорилось в инструкции прусского короля Фридриха II, — чтобы ни одна строевая лошадь не оставалась на конюшне двух дней кряду…» Солдат должен был ездить верхом шесть раз в неделю и значительную часть служебного времени проводить на конюшне, возле своей лошади. Предусмотреть все его занятия и расписать их по часам, введя мирную повседневную жизнь конника в жесткое русло, теперь старались авторы всех кавалерийских Уставов.

«Инструкция дежурному ротмистру лейб-гвардии Конного полка» была разослана по армейским полкам при Екатерине II и действовала вплоть до воцарения императора Павла I. По сути дела, это был распорядок дня, высочайше утвержденный Ее Величеством и обязательной для исполнения во всех частях регулярной кавалерии в мирное время. Он служил своеобразным дополнением к Уставу 1755 года.

«Каждый день по утру, — говорилось в «Инструкции…», — в начале пятого часа приказывать трубачу играть сигнал к чищению лошадей, по которому все рейтары без исключения должны идти в конюшни и собирать солому и выносить навоз и лошадей чистить сколь возможно чище, при чем быть караульному унтер-офицеру и за сим смотреть.

В семь часов утра трубачу играть сигнал к водопою, что и исполнять при караульном унтер-офицере.

В начале восьмого часа трубачу играть сигнал на первую дачу овса… В первом часу пополудни трубачу еще раз трубить и тогда делается вторая дача овса… В начале третьего часа класть сено.

В шестом часу трубачу играть сигнал на водопой. В седьмом часу трубачу играть на последнюю дачу овса. В девятом часу без сигнала всех лошадей и конюшни вычистить, заложить в последний раз сена, разостлать соломы, попоны снять и привязать их троками, повода отпустить, чтобы лошади могли лечь, и наконец, в первом часу ночи смотреть, все ли сено съедено и оставшееся забирать.

Всякий день в хорошую погоду во всем полку всех рейтарских лошадей приказывать проезжать при дежурном ротмистре. По окончании проездки ставить лошадей и смотреть, чтобы они были хорошо выстоены до дачи корма…»^{2}

Но настоящим справочником по организации повседневной жизни легкой кавалерии стал уже упоминавшийся ранее «Его Императорского Величества Воинский Устав о полевой Гусарской службе», подготовленный в первые месяцы царствования Павла Петровича и увидевший свет в начале 1797 года. Устав, конечно, говорил и об учениях, но они занимали в общей части из 79 глав только 16, в специальной — из 26 глав только 5. В остальном Устав описывал службу конницы вообще: на квартирах, в походе, при нахождении в гарнизоне. В нем есть главы об отпусках офицеров и их карточных долгах, о конском ремонте, о подготовке рекрутов, об обмундировании, о шанцевом инструменте, о погребении нижних чинов и офицеров, об исполнении экзекуций (наказание шпицрутенами или прутьями, так называемое «прогнание через строй»), о встрече главнокомандующих, о числе караулов, выставляемых у дверей квартир генералов и штаб-офицеров, о фуражировке в поле, о схождении с коней во время смотров, о пробитии вечерней «зори» и отдании в гарнизонах «пароля».

Распорядок дня при Павле I в конных полках устанавливали, исходя из следующих требований: «Весьма наблюдать, чтобы за лошадьми было хорошее смотрение, дабы они четыре раза в сутки в одно и то же время кормлены и два раза чищены были, и для сего разделить эскадрон на столько частей, сколько офицеров налицо и ко всякой части определить по одному или по два унтер-офицера, которым после каждого кормления смотреть как за людьми, так и за лошадьми. Вахмистру осматривать конюшни ежедневно один раз. Офицерам смотреть свою часть, ежели не всякий день, то по крайней мере три раза в неделю, а эскадронным командирам — по разу в неделю… Лошадей поить неотменно в конюшне. Вскоре же после экзерциции или езды не ставить лошадей в конюшни, а водить их, пока не обсохнут… Когда же не бывает учение, то неотменно ездить два раза в неделю, хотя и на попонах, при чем быть всегда одному офицеру…»^{3}

Впоследствии военные историки, описывая царствование Павла Петровича, упрекали его за мелочную регламентацию, которую он внес в армейскую службу. Но Павел I знал, что делал. Качества солдата-профессионала (а русская армия этой эпохи была профессиональной) формировали именно непреложные, раз и навсегда установленные, до последней детали продуманные правила, по которым текла его повседневная жизнь. Основные традиции и обычаи службы в кавалерии, сложившиеся в это время, равно как и ее действия на поле боя, снаряжение и вооружение, просуществовали, хотя и с некоторыми изменениями, вплоть до начала XX века.

Один из новобранцев 1915 года писал: «Нам было досадно, что мы не попали в гусары, и конечно, не только потому, что у гусар была более красивая форма. Нам говорили, что там были лучшие, и самое главное, более человечные унтер-офицеры… Служба в кавалерии оказалась интереснее, чем в пехоте, но значительно труднее. Кроме общих занятий, прибавилось обучение конному делу, владение холодным оружием и двукратная уборка лошадей. Вставать уже приходилось не в шесть часов, как в пехоте, а в пять, ложиться также на час позже. Труднее всего давалась конная подготовка и владение холодным оружием — шашкой… и пикой. Во время езды многие до крови растирали ноги, но жаловаться было нельзя. Нам говорили одно: «Терпи, казак, атаманом будешь!» И мы терпели до тех пор, пока не уселись крепко в седла…»^{4}

Эти слова принадлежат Георгию Константиновичу Жукову, легендарному полководцу Великой Отечественной войны. В Российскую императорскую армию он был призван в возрасте 19 лет и служил в 10-м драгунском Новгородском полку. На фронтах Первой мировой войны он провел полтора года, выслужился в младшие унтер-офицеры и был награжден двумя солдатскими Георгиевскими крестами.

Более подробные воспоминания о повседневной жизни кавалериста оставил князь В. С. Трубецкой, в октябре 1911 года поступивший служить вольноопределяющимся, то есть рядовым дворянского звания, в лейб-гвардии Кирасирский Ея Величества Государыни императрицы Марии Федоровны полк. «Со следующего же дня началась наша настоящая служба. В сущности, она была очень тяжела. Единственная привилегия «вольноперов» заключалась в том, что им разрешалось жить не в казармах, а в собственной частной квартире. Поэтому ранним утром, еще при полной темноте, мы с Мишей уже бежали через Гатчинский парк, называвшийся почему-то «Приорат», в полк. Надев в казарме желтые тужурки верблюжьего сукна с черным воротником, мы всей командою в строю шли в конюшню, где при ярком свете электричества производилась уборка, чистка коней и дача корма. Пахнувшая цирком конюшня содержалась в образцовой чистоте, не хуже хорошего жилого помещения, и своим блеском была замечательна. В стойлах стояли строевые кони — огромные рыжие великаны-красавцы… Впрочем, не буду вдаваться в лирику и отклоняться от описания нашего будничного дня. Для нас он начинался с конского туалета, который совершался при помощи щеток и скребниц…»^{5}

Если из этого описания исключить упоминание об электричестве, то получится некоторое совпадение с мемуарами Надежды Андреевны Дуровой, в марте 1807 года поступившей «товарищем», то есть рядовым дворянского звания, в Польский конный полк: «Всякий день встаю я на заре и отправляюсь в сборню, откуда мы все идем в конюшню; уланский ментор мой хвалит мою понятливость и всегдашнюю готовность заниматься эволюциями, хотя бы это было с утра до вечера…» Училась же Дурова «маршировать, рубиться, стрелять, владеть пикою, седлать, расседлывать, вьючить и чистить лошадь»^{6}.

Для молодого Владимира Трубецкого, в недавнем прошлом студента университета, солдатская служба в полку была очень тяжела. Дурова, с юных лет мечтавшая о карьере воина, более сдержанно писала о своих ощущениях: «Надобно, однако же, признаться, что я устаю смертельно, размахивая тяжелою пикою… также не совсем покойно действую саблей… Проведя все утро на ученье, обедать иду к Казимирскому…»

Иоганн фон Дрейлинг, 18-летний штандарт-юнкер Малороссийского кирасирского полка, весной 1811 года совершавшего переход из Виленской губернии в Киевскую, в мемуарах рассказывал примерно то же самое о трудах нижнего чина: «… ночью несколько раз надо посмотреть лошадей, которые могут подраться, и подложить им сена; ранним же утром опять их убрать, напоить, опять вычистить и оседлать к походу. Все это сопряжено с несказанными трудностями, а строгость нашего генерала хорошо известна…»^{7} Итак, судя по этим воспоминаниям, первая половина дня у кавалеристов была самой загруженной, и начинали они свою работу ранним утром…

Побудку в конных полках играли либо в шесть часов утра — зимой, либо в пять часов утра — летом. Прежде всего солдаты должны были позаботиться о своих четвероногих боевых товарищах. Надев китель и фуражную шапку, гусары отправлялись на конюшню к лошадям. Сначала они убирали там навоз, потом приступали к чистке.

«Хорошая чистка — полкорма» — гласит старинная кавалерийская поговорка. Чистили лошадь так же, как и сейчас, в определенной последовательности: сначала голову, затем шею и с левой стороны — лопатку, переднюю ногу, туловище, круп, заднюю ногу, затем — переходили на правую сторону. При этом щетку надо держать в правой руке и, сделав ею несколько движений, очищать ее скребницей, зажатой в левой руке. Оба эти предмета выдавались солдату от казны. Щетка с овальной деревянной колодкой — на один год (она стоила 25 копеек), железная скребница — на четыре года (она стоила 20 копеек).

«Когда на скребнице накапливалось достаточно перхоти, ее осторожно опрокидывали на пол и ударяли по ней древком щетки, отчего на полу образовывался всякий раз аккуратный белый квадратик перхоти, — пишет князь Трубецкой. — Эти квадратики располагались в шашечном порядке, образовывая на полу правильные рисунки. Уже по одной их густоте к концу чистки вахмистр мог определить, насколько основательно каждая лошадь начищена. Однако он этим не удовлетворялся и часто лично проверял чистоту той или иной лошади, подробно осматривая ее…»^{8}

Чистка лошади являлась не только гигиенической процедурой, но и хорошим массажем для животного. Кроме того, это было своеобразное общение с ним. В кавалерии александровской эпохи на чистку отводили час, и инструкция обязывала взводных офицеров находиться в это время с вверенными им подразделениями, наблюдая за поведением людей и лошадей.

Завершалась чистка водопоем и дачей овса. После этого солдаты шли умываться и завтракать. В их распоряжении был целый час.

Завтрак для нижних чинов готовили артельщики. Их было в каждом эскадроне два. Артельщиков выбирали из своей среды сами гусары. Командир эскадрона лишь утверждал кандидатов, следя за тем, чтобы они были «трезвого жития, доброго и благопристойного поведения и грамотные», так как им передавались артельные деньги для покупки продовольственных припасов.

О солдатском завтраке той поры точных сведений не имеется. Возможно, все зависело от времени года, финансового состояния солдатской артели, местных условий. Чай с хлебом упоминается у Владимира Трубецкого. О щах, сваренных на мясном бульоне из бычьих хвостов и выдаваемых нижним чинам в мясоед, сообщает военный историк Всеволод Крестовский в книге «История лейб-гвардии Уланского Его Величества полка» (СПб., 1876).

Бритье не являлось каждодневной обязанностью солдата. Бриться он должен был не менее чем раз в три дня. В самом начале XIX века эта операция доверялась цирюльнику, который состоял в штате каждого эскадрона. Но в 20-е годы в списке солдатских вещей, обязательных для проверки на инспекторских смотрах, уже упоминается бритва. Следовательно, бриться самостоятельно рекрутов, взятых из деревни и понятия не имевших об этом изобретении цивилизации, уже учили.

Часам к девяти утра гусары приходили на конюшню снова, чтобы оседлать лошадей по-учебному (по-манежному) и выехать на учения. Это могли быть занятия в поле, где отрабатывались построения и передвижения взвода или эскадрона, или в манеже, где совершенствовали индивидуальную подготовку всадников.

«Встаю всегда с рассветом и тотчас иду гулять в поле; возвращаюсь перед окончанием уборки лошадей, то есть к восьми часам утра, — пишет Н. А. Дурова, уже будучи корнетом Мариупольского гусарского полка и командиром взвода, — …в квартире готова моя лошадь под седлом; я сажусь на нее и еду опять в поле, где учу взвод свой часа полтора…»^{9}

Как уже говорилось выше, оба павловских Устава для кавалерии, изданные в 1797 году, содержали довольно мало глав, посвященных непосредственно индивидуальной верховой езде и конным учениям во взводе, эскадроне и полку. Потому в 1804–1805 годах как бы в дополнение к ним эскадронные командиры кирасирского Военного ордена полка под руководством шефа полка генерал-майора князя Дмитрия Владимировича Голицына написали и на свои средства издали в городе Орле книгу «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и маневров кавалерийского полка» объемом в 560 страниц и со 100 чертежами. Первую главу в этой книге «Об обучении поодиночке» написал полковник Н. В. Васильчиков, вторую главу «Об эскадронном учении» — подполковник Ф. Ф. Радден, третью главу «Наставления, касающиеся обучения» — подполковник А. А. Засс. Чертежи выполнил полковник К И. Линденбаум, и они-то как раз и позволяют представить себе, как происходили регулярные учения кавалеристов.

Генерал-майор князь Голицын написал очень подробное введение к этой книге. Одобрительно отозвавшись только об Уставе французской кавалерии, он сделал вывод: «Все же прочие Уставы, до сего предмета относящиеся, суть не что иное, как беспорядочное собрание обрядов службы, описаний о частных маневрах и некоторых начертаний, касающихся до службы в военное время. Ни в котором из сих Уставов не видно начал, какими офицер должен руководствоваться в обучении своего полка…» Эти слова, конечно, относились к павловским Уставам и во многом были справедливы. Говорил князь и о прямом изменении уставных положений. Например, советовал при перестроениях в поле не пускать лошадей в карьер, а беречь их силы для главной атаки, в то время как Устав требовал максимальной скорости именно при строевых эволюциях.

Книгу офицеров кирасирского Военного ордена полка положительно оценил инспектор всей русской кавалерии цесаревич великий князь Константин Павлович. Она пользовалась большой популярностью в армии и скоро стала библиографической редкостью. По схемам, которые с такой тщательностью вычертил полковник Линденбаум, ездили не только кирасиры, но и драгуны, гусары, уланы.

Учили конников в основном производству атак трех видов: а) в сомкнутом развернутом строю; б) с выездом четвертого взвода (фланкеров); в) в рассыпном строю. Кавалерию обычно атаковали сомкнутыми шеренгами; против пехоты, стоящей в каре, использовались фланкеры. Для преследования отступающего противника применяли атаку в рассыпном строю.

Наиболее трудным считалось исполнение атаки в сомкнутом развернутом строю. На чертеже Линденбаума (см. с. 249) хорошо видны главные элементы этого строя. Во-первых, две шеренги, дистанция между которыми составляла одну лошадь. Во-вторых, строгий порядок размещения чинов в эскадронах по своим местам.

Так, эскадронный командир (на чертеже обозначен буквами «ЭК») находился на четыре лошади впереди первой шеренги и по ее центру. Взводные командиры (на чертеже буквами обозначены их чины: корнет — «К», поручик — «П») становились перед своими подразделениями на расстоянии двух лошадей от первой шеренги. Унтер-офицеры (обозначены буквами «У») занимали места «в замке», то есть за второй шеренгой на пол-лошади, и в первой шеренге — на флангах взводов. Рядовые стояли в шеренгах, держа равнение и касаясь друг друга коленями.

Сохранять такое построение (в Уставе оно называлось «Эскадрон прямо вперед») требовалось при всех аллюрах (шаг, рысь, галоп и карьер) и при всех строевых эволюциях. Потому повороты (или «заезды») кавалеристы делали по так называемой твердой оси.

Например, при повороте взвода или эскадрона всем фронтом налево левофланговые всадники ехали с минимальной скоростью, правофланговые — с максимальной, а те, что находились в середине шеренги, должны были следить за флангами и постепенно менять скорость своего движения. Эволюция считалась выполненной хорошо, если солдаты не нарушали равнения.

«Заезды, нами производимые, когда приказываем фланговым людям заезжать как возможно шибче, понуждая непрестанно своих лошадей, равномерно и в построении эскадронов, есть движения, долженствующие быть производимы так же в галоп, а не во весь дух, — говорилось об этом учении в книге «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и маневров кавалерийского полка». — Кроме того, приучая солдата к точности в эволюциях, укореняют в нем ту мысль, что он, как скоро находится во фронте, то должен быть как можно лучше выровнен, и что сила линии состоит во взаимном самом большем соединении всех ея частей. Итак, каждый офицер должен пещися ясным и простым показанием облегчить для обучающегося солдата средства, как держать себя всегда ровно в линии и всегда верно следовать движениям параллельным. Сие есть единственные предметы, долженствующие служить целью воинских Уставов и экзерциций…»

Книга описывала учения вообще, а о том, как они происходили в разных полках, можно судить по приказам, издаваемым полковым штабом: «Шеф благодарит господ эскадронных командиров за заезды равные как в карьер, так и шагом, а равномерно за посадку людей и за весьма равную езду фронтом на обе шеренги, при чем и господа офицеры между собою равнялись…» Но далеко не все благополучно бывало на поле, где маневрировали сотни всадников: «При учении вчера в полку в атаке убились две лошади, и сие я не могу ни к чему иному приписать, как к тому, что карьер был сделан весьма длинной, и для того карьер делать не менее 50-ти и не более 100 шагов. Ежели же делать его более 100 шагов, то лошади, доскакав, теряют дух совершенно и тогда малейшее препятствие весьма легко заставит лошадь споткнуться. Лучше я советую рысью ехать больше…»^{10}

Часам к двенадцати дня учения в поле и в манеже, как правило, заканчивались. Лошадей «выхаживали», то есть водили шагом минут двадцать, чтобы они обсохли после быстрых движений, и только потом ставили в конюшни. В первом часу дня в полках трубили сигнал на вторую дачу корма, и тогда животные получали еще один гарнец овса, честно заслуженного в трудах. Солдаты шли к обеду. Наступал полдень, самое спокойное время в полку…

«Щи да каша — пища наша» — меню солдатского обеда вошло в поговорку. Действительно, в мирное время, при жизни в гарнизонах, в летних лагерях («кампаментах»), на зимних квартирах оно выдерживалось неукоснительно.

«В лейб-гвардии Гусарском полку в царствование императора Александра Павловича, нижние чины довольствовались сполна положенным провиантом, и на вычитаемые из их жалованья всякую треть — по три рубля с добавкою, в случае надобности, денег из имеющейся в полку артельной суммы (эта сумма в 1815 году достигала 35 тысяч рублей и составилась за счет экономии, сделанной в кампаниях 1812, 1813 и 1814 годов нижними чинами, которые в это время отказывались от мясных и винных порций, им выдаваемых. — А.Б.), ежедневно варились щи: в пост — со снедками и постным маслом, в мясоед — с салом или говядиной. Зелень, как-то: капуста, бураки, картофель и прочее, — не заготавливались впрок, а ежедневно покупались, по неимению удобных мест для их хранения, и еще потому, что тогда у полков не было огородов. В 1824 году всем полкам гвардии, для улучшения содержания людей, были даны огороды, которые обрабатывались самими нижними чинами. Лейб-гвардии Гусарский полк получил огороды в окрестностях Царского Села, а именно — за Софийским собором, где ныне (в 1858 году) они и находятся…»^{11}

От казны все нижние чины в армии получали провиант натурой: муку и крупу. В год на полк семиэскадронного состава (по штатам 1812 года) отпускалось муки 2853 четверти[5], крупы — 265 четвертей 5 четвериков и 2 гарнца. Из муки в полках пекли хлеб, считая его выдачу ежедневно на каждого нижнего чина 3 фунта (1200 г). Из крупы варили кашу (чаще всего в источниках упоминается гречневая). Все остальные продукты солдаты должны были покупать на собственные деньги.

Эта система сложилась при Петре Великом. По штатам 1711 года рядовому армейской пехоты полагалось годовое жалованье 10 рублей 80 копеек, с 1720 года — 10 рублей 98 копеек. В данную сумму входили отпуск на обмундирование (5 рублей 32 копейки) и на продовольствие, о котором солдат заботился сам и в мирное, и в военное время, находясь в России или за ее пределами.

Как правило, цены на съестные припасы в XVIII веке высоко не поднимались. Но все равно прокормиться в одиночку на те деньги, что солдат получал от казны, было невозможно. Требовалась складчина, и так возникла русская солдатская артель.

«Русский солдат имеет то, чего нет ни у одного солдата в Европе, — свою собственность, — писал граф Ланжерон, рассказывая о жизни и быте русской армии екатерининской эпохи. — Эта собственность называется артелью; она составляется из суммы, получаемой от экономических продовольственных денег за зимнее время и из удерживаемых у солдата, с его согласия, половины или одной трети его жалованья; эта сумма находится на руках четырех старых солдат каждой роты, избираемых остальными солдатами и называемых артельщиками; сумма эта составляет общую собственность роты, и в нее ни ротный, ни полковой командиры ни под каким видом не должны вмешиваться. На эту сумму покупаются небольшие повозки, в которые запрягают по 2–3 лошади и которые служат в походе для перевозки солдат, багажа, для принятия больных или раненых. Часть этой суммы употребляется также во время лагерного сбора на покупку мяса, овощей и прочего, так как казна отпускает только муку и крупу. Остаток суммы остается на руках у артельщиков, и в полках, хорошо управляемых, каждый солдат имеет независимо от своей части в повозках и в лошадях и прочих вещах еще и 8–10 рублей, вложенных в артель. Товарищи наследуют после умершего, если только он не завещает свою часть другу или родственнику… Артель представляет много выгод: она дает солдату известную собственность, поддержку, занятие, продовольствие… Сверх того, солдат в случае желания дезертировать удерживается от этого опасением лишиться своих 8–10 рублей, вложенных в артель…»^{12}

Солдатские артели существовали и при Павле I, и при Александре I. Лишь в последние годы царствования Николая I они стали терять свое значение, потому что государство начало обеспечивать нижних чинов не только мукой и крупой, но и солью и мясом. С января 1848 года им уже полагалось по 20 фунтов соли в год на человека безденежно. В 1850 году строевым нижним чинам всех полевых войск еженедельно, кроме четырех постов, стали отпускать по пять полуфунтовых порций мяса каждому, что составляло в неделю чуть больше одного килограмма.

В эпоху наполеоновских войн солдатские артели сыграли свою роль в обеспечении нижних чинов продовольствием и нередко аккумулировали немалые средства. Как говорилось выше, лейб-гусары, отказываясь в походах от бесплатных винных и мясных порций, собрали 35 тысяч рублей. Кроме того, ежегодно по сто и более рублей жаловала в каждую эскадронную артель вдовствующая императрица Мария Федоровна за то, что эскадроны полка содержали караулы во дворцах города Павловска и Гатчины во время пребывания в них Ее Величества. Из годового жалованья лейб-гусар (рядовому — 22 рубля 41,5 копейки, трубачу — 57 рублей, унтер-офицеру — 61 рубль 60 копеек, портупей-юнкеру — 61 рубль 60 копеек, вахмистру — 97 рублей, штаб-трубачу — 204 рубля) вычитали на питание по 9 рублей^{13}.

Интересную историю о взаимоотношениях солдатской артели и ротного командира рассказывает в своих мемуарах полковник М. М. Петров, с 1802 по 1808 год командовавший ротой в Елецком мушкетерском полку и в 1805 году участвовавший в походе русской армии в Австрию.

«При таких крайностях обстоятельства армии нашей, во ожидании поставок через ливертантов-жидов провианта и других жизненных потребностей, — пишет он, — поручено было полкам довольствовать людей через покупку ротными командирами у обывателей где что найдут, платя из артелей ротных на счет казны, выданной шефам полков. Тут содержание каждого солдата, по общей сложности издержек всех полков, стоило в сутки 35 копеек серебром. При этом случае я продовольствовал мою роту в продолжение ноября месяца издержкою по 12 копеек серебром в сутки на человека. Артельщики мои, ходившие со мною 2 декабря в полковой штаб для расчета, притащили в роту пропасть деньжуры серебром и золотом, ибо отпущено было, по общей сложности полковых цен, по 22 копейки серебром на порцион всем ротным поровну, которые я приказал тотчас раздать по рукам, оставя что следовало в артели, всем нижним чинам, бывшим в сборе на ротном дворе. Рота, посоветовавшись между собою, прислала ко мне правящих отделениями унтер-офицеров с предложением, не пожелаю ли я взять часть денег из добавочных, сверх требования роте отпущенных. Я отвечал им, что очень благодарен роте за ее заботу о моем состоянии, и, показав им мой кошелек, довольно полный чрез недавнее получение третного жалованья[6], велел сказать солдатам, «что у меня есть достаточное число денег и что ежели буду убит, то пусть и эти деньги, мною заслуженные у государя, разделят по себе и помнят, что я никогда не желал ничего мне не следующего…»^{14}

О том, как ротная артель дала в долг своему командиру, чтобы он принял участие в представительском ужине на балу, рассказал в «Записках декабриста» барон А. Е. Розен, служивший в 1818–1825 годах в лейб-гвардии Финляндском полку: «…В различных углах сели ужинать офицеры различных полков, но особо по полкам. Громко раздавались требования: лафиту, сотерну, рябчиков, шампанского! Мой ротный командир барон И. И. Саргер спросил меня, отчего я не ужинаю. «Денег нет! — ответил я. — Да, как видно, никто из нашего полка не ужинает, вероятно по той же причине». — «Только-то!» — возразил Саргер, лихой товарищ. По его заказу в одну минуту был накрыт большой стол, нас было человек двадцать; подавали лучшие блюда, отборное вино; с других столов кричали — бургундского! — прислуга отвечала, что лейб-гвардии Финляндский полк забрал все первого сорта. Наш стол перещеголял все столы, Саргер потирал себе руки, что полк обратил на себя общее внимание; это было ухарство по тогдашним временам. После ужина мы поблагодарили радушного хозяина, а он со смехом сказал, что и его кошелек пустой и что всех нас угостила его рота…»^{15}

Закупки провианта для армии тогда, как, впрочем, и в наше время, нередко становились полем деятельности разных мошенников и воров, умевших набивать собственный карман за счет казны. Розен в своей книге раскрывает механизм одного из подобных злоупотреблений:

«Жиды таинственно и ловко учили меня воровать: чтобы я в контракте с ними выставил цену десять рублей за четверть муки в девять пудов, а им платил только по девять рублей, а они выдадут мне расписку в получении по десять рублей. Я пригрозил поколотить его за такие советы, но он нисколько не смутился и продолжал: «Помилуйте! Три тысячи четвертей — по рублю с четверти: ведь деньги! — а деньги притом казенные, отпускаются по справкам, и лишние даром достаются полковому командиру и квартирмейстеру..»^{16}

Офицерский стол, конечно, отличался большим разнообразием, чем солдатский, и зависел от чина самого офицера и его состоятельности. Согласно штатам, утвержденным 30 апреля 1802 года, офицеры армейских кавалерийских полков получали жалованье вместе с так называемыми «рационами», то есть деньгами на питание^{17}:

В лейб-гвардии Гусарском полку должностные оклады были гораздо выше и «рационы» — больше. Например, ротмистр получал 651 рубль жалованья и 240 рублей на «рацион», штабс-ротмистр — 526 и 192 рубля, поручик — 502 и 156 рублей, корнет — 276 и 84 рубля^{18}.

В 1816 году последовало значительное увеличение офицерского жалованья в армии и гвардии. Таким образом, в лейб-гвардии Гусарском полку ротмистр стал получать 1200 рублей, штабс-ротмистр — 900 рублей, поручик — 780 рублей, корнет — 690 рублей. Кроме того, особые, «столовые деньги» были выделены для командиров полков и командиров дивизионов (в каждом дивизионе — два эскадрона). Эта прибавка к жалованью достигала 1000 рублей в год.

Армейской офицерской традицией являлись общие трапезы. Эскадронные командиры, как правило, держали открытый стол для офицеров своего подразделения. Благодаря воспоминаниям Д. В. Давыдова можно довольно подробно описать питание одного из эскадронных командиров александровской эпохи — Якова Петровича Кульнева, который, будучи майором, более семи лет командовал эскадроном в Сумском гусарском полку, а с 1806 года на той же должности служил в Гродненском гусарском полку.

«Из скудного жалованья майорского (464 рубля и 156 рублей «рациона» в год. — А.Б.)… уделял треть на содержание дряхлой и бедной матери своей… — пишет Давыдов. — Другую треть употреблял он на необходимые потребности для военного человека: мундиры, содержание верховых лошадей, конной сбруи и прочее; наконец последнюю треть — на пищу себе. Эта пища состояла из щей, гречневой каши, говядины или ветчины, которую он очень любил. Всего этого готовилось у него ежедневно вдоволь на несколько человек. «Милости просим, — говаривал он густым и громким своим голосом, — милости просим, только каждого гостя со своим прибором, ибо у меня один». Питейным он, — подобно того времени гусарским чиновникам, — не пресыщался: стакан чая с молоком по утру, вечером — с ромом; чарка водки перед завтраком, чарка — перед обедом, для лакомства — рюмка наливки, а для утоления жажды — вода или квас; вот все питейное, которое употреблял Кульнев в продолжение суток. На водку он был чрезмерно прихотлив и потому сам гнал и подслащивал ее весьма искусно. Сам также заготовлял разного рода закуски и был большой мастер мариновать рыбу, грибы и прочее, что делывал он даже в продолжение войны, в промежутках битв и движений. «Голь на выдумки хитра, — говаривал он, потчуя гостей, — я, господа, живу по-донкишотски, странствующим рыцарем печального образа, без кола и двора; потчую вас собственным стряпаньем и чем Бог послал…»^{19}

Но младшие офицеры часто устраивали свои обеды, «без седых усов», как писал один из корнетов Уланского Цесаревича Великого князя Константина Павловича полка в 1806 году:

«…Кто из нас был при деньгах, тот и приказывал стряпать дома. Эти корнетские обеды не отличались гастрономическим изяществом, но были веселее стотысячных пиров. Щи, каша, биток или жаркое составляли нашу трапезу; стакан французского вина или рюмка мадеры, а иногда стакан пива — и более нежели довольно! Но сколько было тут смеха и хохота для приправы обеда, сколько веселости, шуток, острот! Блаженное корнетское время! Фанфаронство, надутость, чванство, важничанье почитались между нами смертными грехами…»^{20}

Из Стрельны, где стоял полк Цесаревича, молодые офицеры любили ездить в Санкт-Петербург и на Невском обедали с бутылкой пива в трактире у Фенцеля (50 копеек медью), пробовали гастрономические обеды с вином и десертом в трактире Демута (2–3 рубля), угощались мармеладом и жареными рябчиками в «Европейском отеле» на углу Невского (25–30 копеек медью), пили шампанское (2 рубля бутылка). При этом фунт кофе стоил 40 копеек, фунт сахара — 50 копеек, бутылка хорошего столового вина — 40–50 копеек медью.

Зато о генералах позаботился сам государь Павел I, введя в Устав главу «О генеральских столах в поле»: «Фельдмаршалу иметь стол на десять кувертов без десерту, и другой для офицеров на шесть кувертов… Генерал-аншефам — на восемь кувертов и восемь блюд без десерту, и для офицеров на четыре куверта… Генерал-поручикам — на восемь кувертов и шесть блюд без десерту, а генерал-майорам — на шесть кувертов и пять блюд без десерту. По вечерам столов не иметь; в противном случае оное вычитать из жалованья»^{21}.

Если солдаты и офицеры не были отряжены в караулы или на дежурства и не имели каких-либо других поручений по службе (например, для рядового — развозить приказы из штаба по эскадронам, заступом и метлой очищать от травы полковой плац), то после обеда и до шести часов вечера они могли свободно распоряжаться своим временем.

Как правило, нижние чины гусарских полков значительную часть его посвящали починке и чистке одежды, вооружения, амуниции. Особенно много внимания требовали обе гусарские куртки, богато расшитые шнурами, галунами и пуговицами, которые надо было всегда содержать в идеальном порядке. «Чистота оружия, амуниции и одежды была поразительная. Оружие, все металлические вещи блестели от наведенного на них полира — тогдашнее выражение, что разумеется, приносило много вреда оружию… (так как чистили его толченым кирпичом. — А.Б.)»^{22}

В гусарскую амуницию входил панталер — широкая (до 70 мм) перевязь из юфти с металлическими пряжкой, запряжником, наконечником и крюком, на который вешали карабин, зацепив его за скобу на левой стороне цевья. Чистка этого предмета представляла собой довольно сложную операцию. Сначала кожу скоблили ножиком, потом покрывали слоем клея и наконец сверху посыпали мелко натертым мелом. Когда клей с мелом высыхал, то белую поверхность панталера полировали до блеска свиным зубом.

Многие солдаты, освоив какое-нибудь ремесло, использовали свое свободное время для получения дополнительного заработка. На заказ они шили (например, рубашки, мундиры), тачали сапоги, вязали шерстяные носки. Командование поощряло эти занятия, так как без своих денег служить солдату было тяжело. После обеда нижних чинов даже отпускали из эскадронов на «вольные работы», и они нанимались к местным обывателям строить, класть печи, копать огороды, пилить дрова, убирать дворы и улицы. Особенно это было распространено в столице и других крупных городах, где имелось немало возможностей получить заработок.

В школьных учебниках истории упоминается о выступлении 1-й роты лейб-гвардии Семеновского полка, стоявшего в Санкт-Петербурге. В октябре 1820 года солдаты подали жалобу на командира полка полковника Шварца. Они говорили, что этот офицер «тиранит людей и требует службы большей, чем положено». Шварц, в апреле того же года переведенный на эту должность из армии, решил обратить на себя внимание начальства ревностным исполнением обязанностей и заставил рядовых ходить на строевые занятия после обеда. Тем самым он покусился на их свободное время и, что более важно, — на их заработки.

«Солдаты семеновские отличались не одною наружностью, — пишет барон А. Е. Розен, бывший свидетелем этого конфликта, — не одним щегольством в обмундировании, не одною только образцовою выправкою и ружейными приемами; но они жили гораздо лучше солдат других полков, потому что большая часть из них были отличные башмачники, султанщики[7] и обогащали свою и артельную казну…»^{23}

Как бы ни нуждался в деньгах офицер, делать султаны или тачать башмаки было для него совершенно невозможно. Его социальный статус не позволял приниматься за столь «низкие» занятия. Но все же способы поправить свое материальное положение существовали. Афанасий Фет рассказывает в своих воспоминаниях о работе кавалерийских офицеров в свободное время: «Принца Ольденбургского (Стародубовский) полк представлял в этом отношении прямую противоположность с нашим. Офицеры его, большей частью из остзейских немцев, не получали никакой поддержки из дому, но умели на небольшое жалованье сводить концы с концами, отличаясь притом щегольской обмундировкой. При крайней аккуратности не только эскадронные командиры, но даже самые младшие офицеры, будучи любителями и знатоками конного дела, с выгодой выдерживали и продавали лошадей, съезжая их парами, тройками и четверками…»

Правда, бывали у офицеров и другие занятия. В 1810 году в Военном министерстве рассматривали дело поручика Шлянца. Являясь квартирмейстером Херсонского гренадерского полка, стоявшего в Тифлисе, он очень хорошо изучил состояние армейского провиантского склада, а также конъюнктуру рынка в этом городе. По поручению командования Шлянец продавал оставшийся там провиант: муку и крупу. Деньги сами плыли в руки, и поручик не устоял. По сговору с местными хлеботорговцами он подделал отчетность, показав в ней более низкие цены, чем те, по которым в действительности были реализованы все припасы. Вскоре его разоблачили. Писать объяснение Шлянец не стал, а застрелился из пистолета^{24}.

Можно было и не объезжать лошадей, и не воровать казенные деньги, а просто обратиться к государю императору с прошением о «заплате долгов», сделанных офицером во время прохождения службы: «Опять прибегаю к стопам ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. Великодушный ГОСУДАРЬ! Нужда меня принуждает обеспокоить ВАШУ ОСОБУ. ВАМ неизвестно положение бедного офицера в Курляндии; жалованье его менее половины в берлингеpax[8], чем в рублях. Дороговизна здесь чрезмерная. Поневоле он вступает в долги, которые уплатить ему невозможно; военный министр может ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ объяснить причину, побуждающую меня утруждать ВАС, ГОСУДАРЬ, следующею прозбою: 2 тысячи рублей уплатить всего, не откажите, достойный внук Великой Екатерины, отец подданных, просящему офицеру, клянусь честью и присягою, которою обязался служить верою и правдою и самому МОНАРХУ, что более утруждать его не стану. ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ всенижайший и всепокорнейший раб 24-го Егерского полка подполковник граф де Мендоза-Ботелло. 27 сентября 1810 года»^{25}.

На прошении имеются разные пометки. В частности, указано, что просителю в начале года было Всемилостивейше пожаловано 500 рублей на погребение его матери, затем весной — еще 1000 рублей на пошив обмундирования. Генерал-лейтенант граф Витгенштейн на запрос относительно бережливости и распорядка в хозяйственной части графа де Мендоза-Ботелло донес, что хотя он в некоторых случаях по сделанным ему поручениям и не оправдал себя в том, однако же, судя по крайнему недостатку его и семейства, коим он обременен, «он таковою МОНАРШЕЮ щедростью поддержать и поправить себя может». Александр Павлович и в третий раз пожалел российского офицера, по своему происхождению испанского дворянина, и 2000 рублей ему в Курляндию было послано.

Прошение подполковника графа де Мендоза-Ботелло о вспомоществовании вовсе не являлось из ряда вон выходящим в повседневной жизни александровской эпохи. Ежегодно такие же прошения отправляла в столицу Н. А. Дурова, и ей, обер-офицеру Мариупольского гусарского полка, также выдавались деньги, только суммы были поменьше: от 300 до 400 рублей. Судя по архивным данным, к милости монарха прибегали десятки офицеров. По каждому такому прошению в Военном министерстве готовили справку о просителе, и государь, ознакомившись с ней, как правило, нужные средства выделял.

Однажды весьма значительную сумму попросил у царя Кульнев, ставший после войны в Пруссии полковником и командиром Гродненского гусарского полка. Вместе с матерью и двумя братьями он владел всего лишь двадцатью крепостными мужского пола в деревеньке Болдырево Козельского уезда Калужской губернии. В 1808 году умер один из его братьев, оставив долговых расписок на 5 тысяч рублей. Яков Петрович, чтобы окончательно не разорить родовое поместье, принял долг на себя и должен был в течение года внести деньги^{26}.

После победы над шведами при Куортане в августе 1808 года, где Кульнев особенно отличился, его представили к производству в чин генерал-майора. Но доблестный гусар в рапорте предложил заменить генеральские эполеты пятью тысячами рублей. Александр I, знавший о стесненном материальном положении Кульнева, сначала прислал ему деньги, а затем, в декабре 1808 года, все-таки пожаловал его в генерал-майоры. В 1810 году за проявленные храбрость и отвагу в боях с турками Кульнев был награжден так называемой «арендой», которая приносила владельцу по тысяче рублей в год, сроком на 12 лет. Впрочем, эту «аренду» Кульнев сразу же подарил своей племяннице, дочери старшего брата Ивана Петровича Кульнева, на приданое…

В шесть часов вечера трубачи в гусарских полках играли сигнал к вечерней чистке лошадей. Нижние чины, надев кителя и фуражные шапки, опять шли на конюшню. Вечерняя чистка, как и утренняя, продолжалась час, и на ней должны были присутствовать взводные командиры. Затем лошадей поили, последний раз давали им овес и сено, убирали конюшни и стелили в стойлах солому.

После этого в эскадронах делали перекличку личного состава, на которую солдатам разрешалось приходить в кителях. В девять часов вечера в армейских частях барабанщики били, а трубачи играли вечернюю «зорю», и на этом трудовой день кавалериста завершался.

К тому времени в офицерском собрании могли уже раскладывать ломберные столы, покрытые зеленым сукном, и составлять партии желающих играть в карты.

«В полку от полкового командира до последнего прапорщика, — пишет барон А. Е. Розен, — почти все играли в карты. Случалось мне при дежурстве по батальону рапортовать в 9 часов вечера дежурному по полку штабс-капитану Саргеру и подходить к карточному столу, не быв никем примеченным, оттого что, подходя, ступал я не по полу, не по ковру, а по колодам карт, разбросанных несчастливыми понтерами и банкометами. Постепенно начал и я принимать участие в игре, как постепенно новички начинают курить или нюхать табак и пить водку. Сначала выигрывал — и незаметным образом сделался страстным игроком. Не жажда к деньгам и к прибыли увлекала меня, а легкое занятие, развлечение в бесцеремонном кругу, угадывание счастья были сперва наслаждением, после стали потребностью…»^{27}

Карточная игра получила повсеместное распространение в офицерской среде. Но чрезмерное увлечение ею приводило к большим неприятностям. Тот же Розен упоминает о том, как поручик лейб-гвардии Финляндского полка, его молодой сослуживец Калакуцкий, будучи квартирмейстером полка и имея на руках казенные деньги, проиграл в карты 30 тысяч рублей. За это он в 1819 году был предан суду, лишен чинов и дворянства и сослан в Сибирь на поселение.

Пристрастие к карточной игре шефов полков и полковых командиров иногда прямо вредило службе. Однако небольшие, хотя и регулярные растраты казенных денег им удавалось покрывать разными способами, и военная администрация закрывала на это глаза.

Такой пример приводит К. Мартене, служивший перед Отечественной войной 1812 года обер-офицером в Изюмском гусарском полку, где должность шефа занимал генерал-майор Дорохов: «Это был человек добродушный, но малообразованный, грубый, вспыльчивый, страстный игрок в карты и любитель женского пола. По этой причине в его полку царил большой беспорядок. Большая часть полковых денег проматывалась командиром. В полку недоставало много лошадей, а фураж вымогался силою у крестьян и евреев. При смотре полка в Лиде в 1811 году Дорохов просил своих офицеров поставить в строй всех их собственных лошадей, и так были заполнены многие пустые места во взводных шеренгах…»^{28}

Кроме карточной игры, в офицерской и особенно в гусарской среде были распространены так называемые «гуляния», когда офицеры одного полка в какой-то определенный день недели вечером собирались вместе, чтобы варить жженку. Судя по описанию, данному графом Остен-Сакеном, это действо скорее напоминало какой-то ритуал в закрытом мужском клубе, чем немудреную выпивку.

«Попойка жженкою принимала всегда воинственный вид: в комнате постланы ковры; посредине на полу, в каком-нибудь сосуде горит сахар в роме, что представляет костер дров на бивуаках; кругом сидят в несколько рядов пирующие, с пистолетами в руках; затравки залеплены сургучом. Когда сахар растаял, вливают в сосуд шампанское и готовою жженкою наполняют пистолеты, начинается попойка. Музыканты, трубачи и песенники размещены в других комнатах или на дворе.

Но во всем этом безобразии была и светлая сторона: чинопочитание и дисциплина… В самое время разгула пирующих, когда обыкновенно происходят объяснения в любви и целования, начальник, по капризу, надуется и примет грозный вид: все встают, пьяный начальник делает выговор пьяному подчиненному, иногда отправляет на гауптвахту; подчиненный с кротостию агнца повинуется, не смея возразить ни одного слова; говорит: «виноват…» и отправляется на гауптвахту. Скоро после этого начальник смягчается, просит всех садиться и повторяется невинное занятие…

Еще одно замечательное явление, которое ясно выражает, что тогдашнее пьянство было, в действительности, ребяческий разгул. Когда мода на пьянство прошла, около двадцатых годов, то почти все те, которые пили мертвую чашу, совершенно отрезвились и некоторые не употребляли вовсе горячительных напитков…»^{29}

Упомянув о том, что питье в одиночку считалось между офицерами полным развратом, Остен-Сакен перечисляет напитки, бывшие тогда в ходу в офицерских компаниях: шампанское, жженка, ковенский мед (очень дорогой и крепкий напиток, по 10 рублей бутылка), пунш, виленская мятная водка. Напитки менялись, так как следовало не мешать их, а пить что-то одно, например, в течение месяца или двух.

Но, без сомнения, наиболее ярким событием повседневной жизни офицерства в эту эпоху являлись балы. «Бал есть жизнь в миниатюре, — писал один из современников, — со всеми ее обольщениями, интригами, странностями, кознями, со всем, что есть в ней сладкого и горького…» Военная администрация установила для офицеров даже специальную бальную форму. В комплект этой одежды входил вицмундир, присвоенный полку (у гусар — темно-зеленая двубортная куртка с длинными фалдами), кюлоты — короткие, чуть ниже чашки колена штаны из тонкого белого сукна, — белые шелковые чулки и черные туфли, иногда лакированные и с пряжками.

Увлечение балами шло от царского двора. Александр I очень любил эти вечерние празднества и сам был прекрасным танцором. Традиционный бальный сезон продолжался недолго: с Рождества и до Великого поста. Но часто балы давали и летом, и осенью, чтобы отметить какое-нибудь событие, например приезд важного гостя. Известно, что сообщение о переправе «Великой армии» Наполеона через Неман и начале Отечественной войны Александр Павлович получил на балу. Этот бал дал в его честь 13 июня 1812 года в своем загородном имении близ города Вильно генерал от кавалерии граф Бенигсен.

Организация балов в начале XIX века подчинялась довольно строгому распорядку. Одним из важных элементов праздника был оркестр. Танцы под фортепиано балом не считались. Устроители также должны были побеспокоиться не только о просторной зале для танцующих, но и о помещении для нетанцующих гостей, где ставили стулья и ломберные столы для игры в карты, о буфете, где гости могли угощаться прохладительными напитками, сладостями и легкими закусками. Бал завершался ужином, и нередко столы, уже полностью сервированные, лакеи вносили прямо в танцевальный зал.

Бал был мероприятием весьма и весьма недешевым. Пушкин в «Евгении Онегине» замечает об отце главного героя: «…давал три бала ежегодно и промотался наконец». Больших затрат требовало освещение. Весь вечер в залах и комнатах должны были гореть сотни восковых свечей, а они стоили дорого и потому в обычное время помещения даже в домах состоятельных людей освещались довольно скудно.

Открывался бал полонезом. В этом медленном и торжественном танце-шествии, как правило, участвовали все гости для того, чтобы увидеть, кто присутствует на празднике, и представиться друг другу. Кроме полонеза, танцевали вальсы, польки, кадрили, котильоны. Любимейшим танцем военной молодежи была тогда мазурка. «Молодой гусарский ротмистр закрутил усы, покачнул кивер на ухо, затянулся, натянулся и пустился плясать мазурку до упаду», — пишет Денис Давыдов, рассказывая о своей службе в Белорусском гусарском полку, расквартированном в Киевской губернии, в Звенигороде.

Другие офицеры-кавалеристы оставили более подробные воспоминания о балах александровской эпохи. Балы эти проходили в разные годы, в разных местах, по разным поводам, но чувство радости и восхищения, которое они вызывали у участников, было общим для всех.

Весной 1807 года Уланский Цесаревича Великого князя Константина Павловича полк прибыл в город Дерпт, и местное дворянство дало бал в честь офицеров этого полка.

«Откуда собралось на этот бал такое множество красавиц? — удивлялся корнет Фаддей Булгарин. — И теперь есть в Лифляндии прекрасные женщины, но такого их множества вместе я никогда не видывал в остзейских провинциях, хотя бывал на многолюдных и великолепных балах. Говорят, что предположено было дать бал при первом известии о выступлении в поход гвардии и что распорядители бала нарочно пригласили из Риги, Ревеля и из поместьев всех красавиц. Царицами бала были две сестры фон Лилиенфельд, настоящие сельфиды, стройные, белокурые, воздушные, с прелестным очерком лица и алмазными глазками. Его Высочество (цесаревич Константин Павлович. — А.Б.) оказывал двум сестрам особенное предпочтение и сам несколько раз танцевал с ними.

Известно, что немки страстно любят танцы, и нам был дан приказ (разумеется, в шутку) замучить немок танцами. Усердно выполнили мы приказание и танцевали в буквальном смысле до упаду и до первого обморока. Прелестные немочки были в восторге! После роскошного ужина, в три часа утра, с сильным возлиянием в честь древних богов Бахуса и Афродиты, началась мазурка, кончившаяся в семь часов утра. Мы велели нашим уланам отнять у лакеев теплое платье гостей и отправить экипажи домой — и волею-неволею почти все должны были оставаться на бале…

В восемь часов раздалась под окнами, где был бал, труба и трубный звук, означающий: «Садись на конь!». Эскадроны уже собрались под начальством дежурных офицеров и некоторых старых ротмистров. Наши ординарцы подвели нам лошадей, и мы прямо из мазурки: «На конь! Повзводно направо заезжай, шагом, вперед марш!..»^{30}

Большой любительницей танцев была и знаменитая «кавалерист-девица». Но танцевала она на балах, само собой разумеется, мужскую партию. Очень весело проводила время Надежда Андреевна в мае и июне 1810 года, будучи как обер-офицер Мариупольского гусарского полка откомандирована ординарцем в штаб Киевского военного губернатора генерала от инфантерии М. А. Милорадовича. Прием у губернатора по случаю успешного окончания маневров сменялся торжественным обедом в честь заложения инвалидного дома, благотворительный концерт — балом в день именин вдовствующей императрицы.

«Блестящий, великолепный бал! — вспоминала о нем Дурова. — Залы были наполнены гостями; большой старинный сад был прекрасно иллюминирован; но гулять в нем нельзя было и подумать: Милорадовичу вздумалось угощать там свой Апшеронский полк, что и было после причиною смешного происшествия; вечером бесчисленное множество горящих ламп, гремящая музыка и толпы прекрасных дам привлекли любопытство находившихся в саду наших храбрых сподвижников; они подошли как можно ближе к стеклянным дверям залы, которые были отворены и охраняемы двумя часовыми… Теперь уже сам Милорадович велел затворить двери; порядок восстановился, музыка заиграла, красавицы рассыпались по зале и снова заблистали взорами на гусар, улан, кирасир, драгун, одним словом на все, носящее усы и шпоры. Офицер Татарского уланского полка, молодой человек необычайной красоты и также необычайно высокого роста, барон Н. казался царем всего этого блестящего сонмища; глаза всех дам и девиц сияли на него своими лучами. Нельзя сосчитать всех соперничеств, досад и движений ревности, произведенных им в этот вечер; порывов последней не избежал и Милорадович. Княгиня, танцуя с ним кадриль, беспрестанно оборачивала голову к другой кадрили, в которой танцевал барон. За полчаса перед ужином кончились танцы, и все усмирилось…»^{31}

Очень весело было господам офицерам и в начале 1812 года, а особенно тем, чьи полки стояли в Виленской, Гродненской, Минской губерниях и на Волыни— именно там, где летом развернулись боевые действия с французами.

«Всю осень и всю зиму мы провели очень весело. Во всех дворянских семьях наперерыв давались рауты, за ними следовали вечера и балы, на которых мы старались превзойти друг друга в мазурке, — пишет Иоганн фон Дрейлинг, в мае 1811 года произведенный из штандарт-юнкеров Малороссийского кирасирского полка в корнеты и теперь в полной мере пользовавшийся теми преимуществами, которые дает офицерский чин. — На этих балах бывало очень оживленно, чему немало способствовал флирт с хорошенькими польками; сам генерал ухаживал за хорошенькой кокетливой Розалией, женой городничего..»^{32}

Такую же картину рисует в своей книге Н. А. Дурова, в начале 1812 года — корнет Литовского уланского полка: «Графиня Мануци, красавица двадцати восьми лет, приехала к отцу своему графу Платеру в гости и огнем черных глаз своих зажгла весь наш Литовский полк. Все как-то необыкновенно оживились! Все танцуют, импровизируют, закручивают усы, прыскаются духами, умываются молоком, гремят шпорами и перетягивают талию…

Красавец Тутолмин (полковник, шеф Литовского уланского полка. — А.Б.) и красавица Мануци неразлучны. Бал у Тутолмина сменяется балом у Платера; мы танцуем поутру, мы танцуем ввечеру. После развода (караулов. — А.Б.), который теперь всякий день делается с музыкою и полным парадом и всегда перед глазами нашего генерал-инспектора — графини Мануци, мы все идем к полковнику; у него завтракаем, танцуем и наконец расходимся по квартирам готовиться к вечернему балу! От новой Армиды не вскружилась голова только у тех из нас, которые стары, не видели ее, имеют сердечную связь…

Все утихло!., не гремит музыка!.. Мануци плачет!., нет ни души в их доме из нашего полка!.. Мануци одна в своей спальне горько плачет! А вчера мы все так радостно скакали какой-то бестолковый танец!., вчера, прощаясь, уговаривались съехаться ранее, танцевать долее… Но вот как непрочны блага наши на земле: «выступить в двадцать четыре часа!» Магические слова!..»^{33}

О приказе выступить в поход в двадцать четыре часа, полученном в кавалерийских полках в начале весны 1812 года, упоминают многие современники. Русское правительство в ответ на концентрацию наполеоновских войск в Польше стало стягивать воинские части к западной границе России.

«Все у нас поставили на военную ногу. Весь полковой и офицерский багаж приказано было оставить. Никто не имел права на экипаж, число вьючных лошадей не должно было превышать указанного числа. Каждый кавалерийский офицер по высочайшему приказу обязан был прикупить еще вторую лошадь, для чего государь приказал выдать всем офицерам в виде подарка по 500 рублей, и тотчас же один из полковых офицеров был командирован для покупки лошадей…»^{34}

Так Иоганн фон Дрейлинг пишет о строгих требованиях новой, походной жизни. Она служила приготовлением к жизни кавалеристов на войне и тоже подвергалась регламентации. Офицеры и солдаты в походах должны были обходиться малым и не роптать на тяготы и лишения. Потому полковой обоз в эту эпоху был сравнительно небольшим.

Согласно штатам 1802 года, его состав определялся следующим образом^{35}:

1. По одной повозке на каждый эскадрон для больных и усталых нижних чинов, в нее запрягали четыре лошади. Изготовление этой повозки стоило казне 150 рублей, срок ее службы устанавливался в восемь лет[9].

2. По одной повозке (фуре) на каждый эскадрон для сухарей, хлеба и других съестных припасов (стоила 100 рублей), в нее запрягали четыре лошади.

3. Два патронных ящика (по 50 рублей), в каждый запрягали три лошади.

4. Две повозки для аптеки (назывались аптечными ящиками и стоили по 50 рублей), в каждую запрягали четыре лошади.

5. Две повозки для конской аптеки (по 40 рублей), в каждую запрягали две лошади.

6. Одна повозка для полковой церкви (стоила 60 рублей), в нее запрягали четыре лошади.

7. Одна повозка для полковой канцелярии и казны (стоила 40 рублей), в нее запрягали две лошади.

8. Две повозки (по 50 рублей) для инструмента: столярного, слесарного, кузнечного и прочего, в каждую запрягали трех лошадей.

9. По два полуфурка (по 55 рублей) на каждый эскадрон для перевозки запасной обуви, одежды и амуниции нижних чинов, в каждый запрягали две лошади.

Все армейские повозки и фуры имели железные оси и четыре колеса. Эти транспортные средства делали из дерева и обивали по углам и соединениям железными полосками. Фуры для перевозки продовольствия, патронов, инструментов были крытыми и открывались сверху (см. рис. на с. 278). Для большей герметичности к ним прибивали матерчатые (парусиновые) или кожаные пологи. Сзади располагалась откидная кормушка, куда помещали фураж для лошадей.

Несколько иной вид имела армейская аптечная фура. Один большой ящик ставили на рессоры, два других ящика поменьше располагали на оси и они были съемными (см. рис. на с. 280). В большом ящике возили лекарства и перевязочный материал, в съемных — хирургические инструменты. В один набор для военного хирурга входило 10 инструментов и все они помещались в специальной кожаной сумке.

Повозку и две вьючные лошади могли иметь ротмистры; повозку и четыре вьючные лошади — майоры; коляску, повозку и четыре вьючные лошади — подполковники; карету или коляску, запряженную четырьмя лошадьми, две повозки и шесть вьючных лошадей — полковники. Генералам же вообще полагался целый поезд: карета, повозка, фура и шесть — двенадцать (в зависимости от чина) вьючных лошадей. Но, кажется, господа офицеры не ограничивались этим количеством экипажей, и перед каждой кампанией государь император обращался к ним с просьбой не брать с собой в поход слишком много колясок, повозок, фур, вьючных лошадей, так как обозы мешали быстрому передвижению армии и загромождали дороги.

Наблюдение за полковым обозом поручалось аудитору. Он должен был смотреть, чтобы повозки, фуры и экипажи двигались в определенном порядке первыми шли повозки полкового командира, за ними — экипажи штаб-офицеров, затем — эскадронные транспортные средства, за ними — полковые и унтер-штаба.

Глава пятая «Учение и хитрость ратного строения военных людей»

¹ Цит. по: Денисова М. Поместная конница // Труды ГИМ. Вып. XX. М., 1948.

² Цит. по: Анненков И. В. История лейб-гвардии Конного полка. СПб., 1848. Ч. IV. Приложения.

³ Устав Конного полка. СПб., 1797. С. 13. Глава «Общие правила об учении на конях», пункты XIII, XIV и XV.

⁴ Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М.: АПН, 1974. С 10–11.

⁵ Трубецкой В. С. Записки кирасира // Наше наследие. 1991. № 2.

⁶ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 55–56.

⁷ 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 366.

⁸ Наше наследие. 1991. № 2. С. 63, 66.

⁹ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 108–109.

¹⁰ Барановский Туган-Мирза. История лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Приложения.

¹¹ Манзей К История лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. 1775–1857. Ч. 3. С. 172–173.

¹² Военная энциклопедия. СПб., Изд-во И. Д Сытина, 1911. Т. 3. С. 69–70.

¹³ Манзей К. История лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. 1775–1857. Ч. 4. С. 65. Должностные оклады жалованья по штатам 1802 года.

¹⁴ 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 142–143.

¹⁵ Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1984. С. 84–85.

¹⁶ Там же. С. 81.

¹⁷ Полное собрание законов Российской империи. Т. 43. Ч. II, № 20252.

¹⁸ Манзей К История лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. 1775–1857.4.4. С. 65–66.

¹⁹ Давыдов Д. В. Военные записки. С. 112–113.

²⁰ Булгарин Ф. В. Воспоминания. Т. 4. С. 281–282.

²¹ Устав Конного полка. СПб., 1797. С. 161–162.

²² Военный сборник за 1870 год, № 10. С. 243. «Отрывок из летописи Елисаветградского гусарского полка».

²³ Розен А. Е. Записки декабриста. С. 74.

²⁴ РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 478. Л. 348.

²⁵ РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д 478. Л. 213–220. Дело о прошении 24-го Егерского полка подполковника графа де Мендоза-Ботелло о пожаловании ему на уплату долгов 2000 руб. Публикуется впервые. Орфография подлинника.

²⁶ Русская старина. 1887. Т. 53. № 1–3. С 611. Письма Я. П. Кульнева.

²⁷ Розен А. Е. Записки декабриста. С. 116.

²⁸ Русская старина. 1902. Т. 109. № 1–3. С. 106. «Из записок старого офицера».

²⁹ Военный сборник за 1870 год. № 10. С. 243–244. «Отрывок из летописи Елисаветградского гусарского полка»,

³⁰ Булгарин Ф. В. Воспоминания. Ч. 3. С. 81–83.

³¹ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 124–125.

³² 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 368.

³³ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 139–140.

³⁴ 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 368.

³⁵ Полное собрание законов Российской империи. Т. 43. Ч. II, № 20258.

³⁶ Булгарин Ф. В. Воспоминания. Ч. 3. С. 57.

³⁷ Крестовский В. В. Очерки кавалерийской жизни. М.: Воениздат, 1998. С. 7–8.

Глава шестая Гусарская честь

¹ Булгарин Ф. В. Воспоминания. СПб., 1846.Т. 1. С. 281.

² Там же. Т. 3. С. 94–95.

³ Цехановецкий В. П. История 18-го драгунского Клястицкого полка. С. 13.

⁴ Крестовский В. В. Очерки кавалерийской жизни. С. 241.

⁵ Там же. С. 253.

⁶ Калинин. Дуэли в офицерской среде // Военный сборник 1894. № 8; Набоков В. Дуэль и уголовный закон // Труды Юридического общества при Санкт-Петербургском университете, 1911; Швейковский. Суд чести и дуэль в войсках Российской армии. СПб., 1912.

⁷ Голодолинский П. История 3-го драгунского Сумского полка. М., 1902. Ч. II. С. 64.

⁸ Цехановецкий В. П. История 18-го драгунского Клястицкого полка. Приложения. С. 37, 41.

⁹ Там же. С. 27–28.

¹⁰ Григорович. История 13-го драгунского Военного ордена полка. Ч. 2. С. 151–152.

¹¹ Избранные сочинения кавалерист-девицы И. А. Дуровой. С. 109.

¹² Все данные — из «Формулярного списка о службе офицеров Мариупольского гусарского полка на 1-е января 1815 года». РГВИА Ф. 103. Оп. 208а. Д. 10. Св. 38. Л. 3–7.

¹³ Избранные сочинения кавалерист-девицы И. А Дуровой. С 102.

¹⁴ Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л.: Наука, 1988. С. 317–318.

¹⁵ Цит. по: Грибанов В. Багратион в Петербурге. Л., 1979. С. 72.

¹⁶ РГВИА. Ф. 26. Оп. 1. Д. 347. Л. 115. Публикуется впервые.

¹⁷ 1812 год. Военные дневники. С. 72.

¹⁸ Там же. С. 77–78.

¹⁹ 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 368.

²⁰ Там же. С. 390.

²¹ 1812–1814. Дневники офицеров русской армии. Из собрания Государственного исторического музея. С. 433.

²² Там же. С. 444.

²³ Там же. С. 446.

²⁴ См.: Безотосный В. М. Б. Барклай де Толли и немцы в 1812 году // Немцы в общественной и культурной жизни Москвы. Материалы международной научной конференции. М., 1999.

²⁵ РГВИА. Ф. 26. Оп. 1. Д 475. Л. 167–169. Сохранена орфография подлинника. Публикуется впервые.

Глава седьмая Русские гусары на полях сражений

¹ Денисон Г. История конницы. СПб., 1897. Ч. 1. Примечания Брикса к «Истории конницы» Денисона. Ч. II. С. 158.

² Расписание полков и их места на позиции даны по книге: Записки А. П. Ермолова. 1798–1826 гг. М.: Высшая школа, 1991. С. 48–49.

³ Струков. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия Русской Армии. СПб., 1902. Т. III. С. 19.

⁴ Там же. С. 44.

⁵ Здесь и далее все данные по: Васильев А. Русская гвардия при Аустерлице. М., 1987. Издание ВИК «Московский корпус» (на правах рукописи).

⁶ Военный сборник, 1870. № 10. С. 241.

⁷ Здесь и далее все данные по: Цехановецкий В. П. История 18-го драгунского Клястицкого полка.

⁸ Булгарин Ф. В. Полное собрание сочинений. СПб., 1843–1846. Т. 5. С. 114–115.

⁹ Все данные по: Манзей К. История лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. 1775–1857. С. 36–37.

¹⁰ Все данные по: Цехановецкий В. П. История 18-го драгунского Клястицкого полка. С. 42.

¹¹ Данные по: Цехановецкий В. П. История 18-го драгунского Клястицкого полка. С. 93.

¹² ОПИ ГИМ. Ф. 160. Ед. хр. 182. Л. 31–34.

¹³ Там же. Л. 29–29 об.

¹⁴ Все данные по: Богданович М. История Отечественной войны 1812 года. СПб., 1859- Т. 1. С. 323.

¹⁵ Цехановецкий В. П. История 18-го драгунского Клястицкого полка. С. 125.

¹⁶ Рапорт генерал-майора графа Сиверса Главнокомандующему князю Голенищеву-Кутузову. Цит. по: Богданович М. История Отечественной войны 1812 года. Т. 2. С. 571, 575.

¹⁷ Рапорт генерал-адъютанта барона Корфа Главнокомандующему 1-й Западной армией генералу от инфантерии Барклаю-де-Толли. Цит. по: Богданович М. История Отечественной войны 1812 года. Т. 2. С. 562.

¹⁸ «Отечественная война 1812 года и русское общество. Т. IV. С. 208.

¹⁹ Военный сборник. 1870. № 10. С. 246–247 («Отрывок из летописи Елисаветградского гусарского полка»).

²⁰ Давыдов Д. В. Военные записки. С. 172.

²¹ Цит. по: Хатаевич Н. Л. Партизан Сеславин. М.:Московский рабочий, 1973. С. 44–45.

²² Богданович М. История войны 1813 года за независимость Германии. СПб., 1863. Т. 2. С. 657.

²³ Струков. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия Русской Армии. Т. III. С. 90.

²⁴ Советская военная энциклопедия. Т. 4. С. 594.

²⁵ Цехановецкий В. П. История 18-го драгунского Клястицкого полка. С. 183.

²⁶ Богданович М. История войны 1814 года во Франции и низложения Наполеона. СПб., 1865. Т. 1. С. 488.

²⁷ Там же. Т. 2. С. 12. Данные из рапорта о составе русских войск на 25 декабря 1813 года, подписанного Барклаем-де-Толли.

²⁸ Богданович М. История войны 1814 года во Франции и низложения Наполеона. Т. 1. С. 488.

Список иллюстраций

Офицер и трубач Гродненского гусарского полка в 1806–1809 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1902, т. 11, № 1505.

Польский гусар в середине XVII века. Выпуск «Men-at-arms» № 184 «Польская армия. 1569–1696 гг.». Изд-во «Osprey», Лондон, 1987.

Унтер-офицер гусарского Ратского полка, около 1720 года. Библиотека Министерства обороны, Франция.

Прусский гусар эпохи короля Фридриха II. Книга Карла-Хейнца Глесса «Лошадь в военных действиях» (на нем. языке). Берлин, 1980.

Головной убор прусского полка «Гусары смерти», середина XVIII века.

Рядовой гусарского полка Эстергази в 1768 году. Библиотека Мазарини, Франция.

Обмундирование, снаряжение и вооружение французских гусар в середине XVIII века. Публикация в журнале «Gazette des Uniformes» за 1976 год, № 32 (Франция).

Обмундирование, снаряжение и вооружение французских гусар в конце XVIII века. Публикация в журнале «Gazette des Uniformes» за 1976 год, № 33 (Франция).

Ташка 8-го Гусарского полка времен 1-й Республики. Кожа, сукно, холст, металл, вышивка. Фонды музея «Salon de Provence», Франция.

Полковник 1-го Гусарского полка Рувилло в полной парадной форме, 1804–1805 годы (Франция). Выпуск «Men-at-arms» № 76 «Наполеоновские гусары». Изд-во «Osprey», Лондон.

Обмундирование, снаряжение и вооружение французских гусар в 1815 году. Публикация в журнале «Gazette des Uniformes» за 1976 год, № 34 (Франция).

Рядовой Сербского гусарского полка в 1741–1761 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 3,№ 327.

Рядовой Изюмского гусарского полка в 1776–1783 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 5, № 628.

Рядовой Гусарского полка екатеринославских волонтеров в 1787–1788 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 6, № 830.

Рядовой и офицер Павлоградского гусарского полка в 1797–1798 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 8, № 1047.

Рядовой гусарского полка, 1811 год. Рисунок с натуры Л. Орловского. Российский государственный военно-исторический архив.

Рядовой гусарского полка в кивере в 1802–1803 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11, № 1493. Особой прической для нижних чинов гусарских полков до 1806 года являлись «локоны» — длинные пряди волос, отпущенные на висках и завитые.

Рядовой и трубач Белорусского гусарского полка в 1803–1809 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11, № 1501.

Рядовые Павлоградского, Александрийского и Сумского гусарских полков в 1809–1811 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11, № 1509.

Рядовые Сумского и Ольвиопольского гусарских полков в 1820 году. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1523.

Унтер-офицер Белорусского гусарского полка в кивере в 1803–1809 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1502.

Унтер-офицеры Ахтырского и Елисаветградского гусарских полков в 1809–1811 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1510.

Унтер-офицеры Гродненского, Лубенского и Изюмского гусарских полков в 1820 году. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1524.

Кавалерийская сигнальная труба эпохи Александра I (Наградная, Георгиевская, была пожалована Сумскому гусарскому полку в 1814 году). Металл, лента, кисти. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Офицеры Гродненского и Лубенского гусарских полков в 1809–1811 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1513.

Н. А. Дурова, в 1808–1811 годах корнет Мариупольского гусарского полка А. А. Александров.

Штаб-офицер и обер-офицер Ольвиопольского гусарского полка (в виц-мундирах) в 1820 году. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1517.

Граф К О. де Ламберт, в 1803–1811 годах шеф Александрийского гусарского полка.

А. А. Ефимович, в 1794–1816 годах обер-офицер, затем штаб-офицер Александрийского гусарского полка.

Штаб-трубач и трубач лейб-гвардии Гусарского полка в 1802–1807 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 15, № 2060.

Д. В. Давыдов, в 1806 году поручик лейб-гвардии Гусарского полка.

Офицер Елисаветградского гусарского полка в 1802–1803 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1498.

Офицер и штаб-трубач Одесского гусарского полка в 1803 году. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. И, № 1503.

Т]рубачи Павлоградского и Елисаветградского гусарских полков в 1820 году. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11, № 1525.

Император Александр I в мундире генерала лейб-гвардии Гусарского полка, после 1816 года. Фонды Екатеринбургского музея истории искусства.

Детали кроя гусарского доломана в 1802–1811 годах: а) «перёд-боковина» (две); б) спинка; в) рукав (два); г) воротник из приборного сукна; д) обшлаг (два) из приборного сукна.

Построение выкройки доломана для офицеров армейских гусарских полков. 1907–1917 годы. Книга «Полный академический курс кройки мужского платья Первого Вспомогательного Общества Санкт-Петербургских Закройщиков». СПб., 1906–1909, ч. III, рис. 9.

Доломан и ментик рядового Павлоградского гусарского полка в 1809–1812 годах. Сукно, холст, мех, латунь, шнур. Фонды Государственного исторического музея (Москва). Публикация журнала «Цейхгауз» за 1991 год, № 1 (Россия).

Чакчиры нижних чинов Гродненского гусарского полка в 1820–1824 годах. Сукно, холст, тесьма. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Расшивка спереди (цифровка) на чакчирах строевых чинов лейб-гвардии Гусарского полка: а) для рядовых и унтер-офицеров, установлена в 1809 и 1816 годах; б) для офицеров, установлена в 1809 и 1816 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 15, № 2067, 2068, 2075, 2077.

Походные рейтузы нижних чинов кавалерийских полков в 1802–1814 годах. Реконструкция.

Китель нижних чинов кирасирского полка в 1797–1801 годах. Фонды Музея Суворова (Санкт-Петербург). Ткань «коломенок», дерево.

Галстук нижних чинов русской армии в эпоху Александра I. Реконструкция.

Парадные сапоги нижних чинов лейб-гвардии Гусарского полка в 1810–1825 годах. Кожа, тесьма, кисти, металл (а). Повседневные (подрейтузные) сапоги кавалерийских полков. Реконструкция (б). Фонды Музея формы одежды русской, советской и иностранных армий Опытно-конструкторской базы Центрального вещевого управления Вооруженных сил МО РФ.

Кивера строевых чинов гусарских полков в 1809–1811 годах. Слева — рядового, справа — обер-офицера. Реконструкция. Кивера легкой кавалерии, установленные в 1814 году: а) рядового, без знака отличия; б) унтер-офицера, со знаком отличия. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11,№ 1482.

Рядовой Мариупольского гусарского полка (в плаще) в 1802–1803 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11, № 1492.

А. П. Мелиссино, в 1807–1813 годах шеф Лубенского гусарского полка.

Типы строевых лошадей легкой кавалерии в первой половине XIX века: а) донская; б) черноморская. По материалам акварели И. Клейна (1815) и литографий Л. Киля (1816–1817).

Император Александр I на своей лошади — жеребце арабской породы по кличке Эклипс, 1820-е годы.

Обер-офицер лейб-гвардии Гусарского полка в 1802–1809 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 15,№ 2061.

Рядовой Мариупольского гусарского полка в 1809–1811 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11,№ 1508.

Строевое седло легкой кавалерии в первой половине XIX века: а) ленчик с подпругами, путлищами, пахвями и паперстями, троками на передней и задней луке (вид сбоку); б) ленчик без ремней (вид сзади); в) ленчик с подпругами, путлищами, пахвями и паперстями (вид сверху).

Вальтрапы гусарских полков:

а) установленный в 1797 году;

б) установленный для нижних чинов лейб-гвардии Гусарского полка в 1802 году;

в) вальтрап армейского гусарского полка конца XVIII века. Сукно, холст, шнур. Фонды Музея Суворова (Санкт-Петербург).

Походный вьюк легкой кавалерии в первой половине XIX века:

а) ленчик с потником и ольстрами;

б) ленчик с шинелью у передней луки и попоной;

в) ленчик, накрытый вальтрапом с притороченными саквой и чемоданом.

Строевая лошадь:

а) с недоуздком и трензельным оголовьем;

б) с недоуздком, трензельным и мундштучным оголовьями.

Ташки гусарских полков:

установленная для нижних чинов лейб-гвардии Гусарского полка в 1802 году;

установленная для офицеров лейб-гвардии Гусарского полка в 1802 году;

ташка армейского гусарского полка: крышка, «карман» или сума, перемычка. Реконструкция.

Кушак, портупея с саблей и ташкой, карабин армейских гусарских полков, установленные в 1797 году. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 8, № 1049.

Лядунка нижних чинов гусарских полков в начале XIX века. Кожа, латунь. Фонды краеведческого музея г. Кобрина (Белоруссия). Лядунка кавалерийских офицеров, установленная в 1817 году. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11, № 1460. Лядунка офицерская, вид с сумой и колодкой. Реконструкция.

Сабли образца 1798/1802 года. Металл, дерево, кожа. Фонды Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи (Санкт-Петербург).

Сабля образца 1809 года.

Сабли офицерские легко-кавалерийские образца 1817 года. Златоустовская оружейная фабрика. Металл, дерево, кожа. Фонды Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи (Санкт-Петербург).

Выполнение команды «Сабли вон!» по приемам. Рисунки из «Воинского Устава о строевой кавалерийской службе». СПб., 1844.

Приемы боевого фехтования. Рисунки из «Воинского Устава о строевой кавалерийской службе». СПб., 1844.

Орден Святой Анны 3-й степени на гарде сабли. Металл, дерево, кожа. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Гусарский пистолет образца 1798 года. Металл, дерево. Фонды Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи (Санкт-Петербург).

Кремнево-ударный замок* а) лицевая сторона; б) оборотная сторона.

Бумажный патрон с пулей и порохом: а) в разрезе; б) общий вид.

Заряжание кремнево-ударного оружия. Рисунки из «Воинского Устава о строевой кавалерийской службе». СПб., 1844.

Обер-офицер лейб-гвардии Гусарского полка (в полной парадной форме и с «барсом») в 1801–1802 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 15, № 2056.

Обер-офицер (в сюртуке) и унтер-офицер Александрийского гусарского полка в 1814–1817 годах. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск СПб., 1899–1902, т. 11, № 1518.

Бритвы, принадлежавшие Наполеону. Сталь, кожа, кость. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Учение эскадрона. Строй «Эскадрон прямо вперед». Чертеж из книги «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и маневров кавалерийского полка». Орел, 1804.

Построение «Эскадрон прямо вперед» из колонны повзводно.

Чертеж из книги «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и маневров кавалерийского полка». Орел, 1804.

Полковое учение. Поворот налево по твердой оси поэскадронно. Чертеж из книги «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и маневров кавалерийского полка». Орел. 1804.

Я. П. Кульнев, в 1801–1806 годах командир эскадрона в Сумском гусарском полку, в 1806–1807 годах командир эскадрона в Гродненском гусарском полку.

Походный столовый прибор и солонка, принадлежавшие М. И. Голенищеву-Кутузову. Золоченый металл. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Графин из походного сервиза Наполеона. Хрусталь, алмазная грань, роспись. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Офицеры Ахтырского и Александрийского гусарских полков, 1820 год. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 11, № 1527.

И. С. Дорохов, в 1803–1812 годах шеф Изюмского гусарского полка.

Походный самовар, принадлежавший М. И. Голенищеву-Кутузову. Медь, резьба. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Полковой обоз. Фура для перевозки амуниции, провизии, войскового имущества. Набор открыток «Русская армия 1812 года», вып. 4. М.: Изд-во «Изобразительное искусство», 1990.

Полковой обоз. Аптечная фура и аптечные ящики. Набор открыток «Русская армия 1812 года», вып. 4. М.: Изд-во «Изобразительное искусство», 1990.

Пара дуэльных пистолетов в ящике с принадлежностями. Мастер Н. Бутэ. Франция. Начало XIX века. Сталь, серебро, орех, рог. Фонды Государственного исторического музея (Москва).

Княгиня Е. П. Багратион, урожденная графиня Скавронская.

Графиня Е. В. Скавронская.

Унтер-офицер Павлоградского гусарского полка, 1816 год. Раскрашенная литография Л. Киля.

Георгиевский штандарт Павлоградского гусарского полка, пожалованный за подвиг при Шенграбене. Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. СПб., 1899–1902, т. 17, № 2409.

Трубач Изюмского гусарского полка, 1817 год. Раскрашенная литография Л. Киля.

Рядовой Белорусского гусарского полка, 1816 год. Раскрашенная литография Л. Киля.

Князь В. Г. Мадатов, в 1810–1814 годах обер-офицер, затем штаб-офицер Александрийского гусарского полка.

Генерал-майор Я. П. Кульнев ведет в атаку гусар Гродненского полка под Клястицами. Хромолитография Н. Самокиша.

Обер-офицер Ахтырского гусарского полка, 1815 год. Раскрашенная литография Л. Киля.

А.Н. Сеславин, в 1812–1814 годах полковник Сумского гусарского полка.

Гусарский разъезд. Художник А. Сафонов.

Атака лейб-гусар под Островно. Художник Н. Самокиш.

Гусары в битве при Лейпциге 4 октября 1813 года. Неизвестный художник.

Знаки отличия на кивера в 1813–1814 годах. Звегинцов В. Русская армия. Ч. 6. Рис. 1 и 3. Париж, 1983.

Штаб-офицер Елисаветградского гусарского полка, 1815 год. Раскрашенная литография Л. Киля.

Комментарии на страницах

¹ Каптенармус — унтер-офицер ниже вахмистра, но выше капрала, на которого возлагались разные хозяйственные обязанности. Например, в кавалерии каптенармус мог заведовать фуражом, вести по нему отчетность.

² Ткань измеряли в аршинах, аршин — 71 см, вершок — 4,4 см.

³ «Сбор» — уравновешивание лошади под всадником для придания ей положения, из которого он может легко выполнить движение в любую сторону. «Сбор» состоит в том, что лошадь подводит задние ноги под туловище и сдает голову в затылке при слегка приподнятой шее. Всадник добивается «сбора», усиливая давление шенкелей, одновременно набирая повод и подавая корпус от поясницы вперед.

⁴ Дол — продольная выемка на клинке для облегчения его веса и усиления жесткости.

⁵ В это время в четверти муки считали весу 7 пудов 10 фунтов, а с кулем — 7 пудов 20 фунтов.

⁶ В русской армии в это время жалованье выдавали «по третям», то есть раз в четыре месяца. Солдаты получали его серебром, офицеры — ассигнациями.

⁷ То есть занимались изготовлением волосяных султанов для киверов, что являлось весьма трудоемкой и дорогостоящей работой.

⁸ Из документа: курс ассигнациями на сентябрь 1810 года составлял четыре берлингера за один рубль.

⁹ Все повозки и фуры полкового обоза имели срок службы 8 лет.

Глава пятая «Учение и хитрость ратного строения военных людей»

¹ Цит. по: Денисова М. Поместная конница // Труды ГИМ. Вып. XX. М., 1948.

² Цит. по: Анненков И. В. История лейб-гвардии Конного полка. СПб., 1848. Ч. IV. Приложения.

³ Устав Конного полка. СПб., 1797. С. 13. Глава «Общие правила об учении на конях», пункты XIII, XIV и XV.

⁴ Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М.: АПН, 1974. С 10–11.

⁵ Трубецкой В. С. Записки кирасира // Наше наследие. 1991. № 2.

⁶ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 55–56.

⁷ 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 366.

⁸ Наше наследие. 1991. № 2. С. 63, 66.

⁹ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 108–109.

¹⁰ Барановский Туган-Мирза. История лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Приложения.

¹¹ Манзей К История лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. 1775–1857. Ч. 3. С. 172–173.

¹² Военная энциклопедия. СПб., Изд-во И. Д Сытина, 1911. Т. 3. С. 69–70.

¹³ Манзей К. История лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. 1775–1857. Ч. 4. С. 65. Должностные оклады жалованья по штатам 1802 года.

¹⁴ 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 142–143.

¹⁵ Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1984. С. 84–85.

¹⁶ Там же. С. 81.

¹⁷ Полное собрание законов Российской империи. Т. 43. Ч. II, № 20252.

¹⁸ Манзей К История лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. 1775–1857.4.4. С. 65–66.

¹⁹ Давыдов Д. В. Военные записки. С. 112–113.

²⁰ Булгарин Ф. В. Воспоминания. Т. 4. С. 281–282.

²¹ Устав Конного полка. СПб., 1797. С. 161–162.

²² Военный сборник за 1870 год, № 10. С. 243. «Отрывок из летописи Елисаветградского гусарского полка».

²³ Розен А. Е. Записки декабриста. С. 74.

²⁴ РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 478. Л. 348.

²⁵ РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д 478. Л. 213–220. Дело о прошении 24-го Егерского полка подполковника графа де Мендоза-Ботелло о пожаловании ему на уплату долгов 2000 руб. Публикуется впервые. Орфография подлинника.

²⁶ Русская старина. 1887. Т. 53. № 1–3. С 611. Письма Я. П. Кульнева.

²⁷ Розен А. Е. Записки декабриста. С. 116.

²⁸ Русская старина. 1902. Т. 109. № 1–3. С. 106. «Из записок старого офицера».

²⁹ Военный сборник за 1870 год. № 10. С. 243–244. «Отрывок из летописи Елисаветградского гусарского полка»,

³⁰ Булгарин Ф. В. Воспоминания. Ч. 3. С. 81–83.

³¹ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 124–125.

³² 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 368.

³³ Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. С. 139–140.

³⁴ 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. С. 368.

³⁵ Полное собрание законов Российской империи. Т. 43. Ч. II, № 20258.

³⁶ Булгарин Ф. В. Воспоминания. Ч. 3. С. 57.

³⁷ Крестовский В. В. Очерки кавалерийской жизни. М.: Воениздат, 1998. С. 7–8.

⁵ В это время в четверти муки считали весу 7 пудов 10 фунтов, а с кулем — 7 пудов 20 фунтов.

⁶ В русской армии в это время жалованье выдавали «по третям», то есть раз в четыре месяца. Солдаты получали его серебром, офицеры — ассигнациями.

⁷ То есть занимались изготовлением волосяных султанов для киверов, что являлось весьма трудоемкой и дорогостоящей работой.

⁸ Из документа: курс ассигнациями на сентябрь 1810 года составлял четыре берлингера за один рубль.

⁹ Все повозки и фуры полкового обоза имели срок службы 8 лет.