Я могу… дать вам с собою всего пятнадцать экю, коня и советы… Ваша...

Я могу… дать вам с собою всего пятнадцать экю, коня и советы… Ваша матушка добавит к этому рецепт некоего бальзама, полученный ею от цыганки; этот бальзам обладает чудодейственной силой и излечивает любые раны, кроме сердечных.

(А. Дюма. Три мушкетера)

Бесстрашно устремляясь в бой, мушкетеры, разумеется, рисковали своей жизнью и здоровьем; многие оставались лежать на поле боя, покрытые ранами или навсегда закрыв глаза. Еще в бытность свою гвардейцем д'Артаньян был ранен под Аррасом; там же Сирано де Бержерак, недавно оправившийся после ранения под Музоном (мушкетная пуля[30] прошла навылет), получил удар шпагой в горло, заставивший его распроститься с военной карьерой. Д'Артаньян впоследствии получил еще несколько ран, а пуля под Маастрихтом оборвала его жизнь. Во время той же осады у девятнадцатилетнего Луи де Виллара, будущего маршала Франции, под ногами взорвался фугас; его засыпало землей. По счастью, утром его нашли и откопали; он оказался единственным уцелевшим из своей роты. При штурме Сенефа ему проткнули шпагой бедро, однако он сражался еще три часа, подкрепившись водкой. Мушкетер Гильом де Рандинже вышел в отставку в 1641 году, получив на королевской службе восемь ран. Инженер-сапер Вобан за четыре осады был ранен двенадцать раз.

Боевые офицеры больше заботились о своей славе, чем о своей безопасности. Так, при Рокруа (1643) Конде отказался надеть шлем, водрузив себе на голову шляпу с большими белыми перьями (в памяти еще жил пример Генриха IV, велевшего войскам следовать туда, где они увидят его белый султан, то есть в самую гущу сражения). Белые шарфы офицеров были весьма приметными и хороши для прицела. К тому же доспехи теперь носили одни только кирасиры.

Первый военный (походный) госпиталь был основан только в 1639 году, и лишь стараниями Лувуа (1641 – 1691) был создан корпус военных хирургов и офицеров-лекарей, чтобы заботиться о лечении больных и раненых. Умелый хирург спас руку Тюренну, когда тот был ранен в 1636 году и несколько дней не мог пошевелить пальцами. Другой лекарь выходил д'Артаньяна, раненного при осаде Стенэ. В составе каждой мушкетерской роты имелись хирург и аптекарь.

Лечением больных занимались три категории врачевателей: доктора, обучавшиеся в университетах и имеющие ученую степень (их было мало, и их клиентуру составляли аристократы и богатые горожане), хирурги, усвоившие свое ремесло опытным путем, и аптекари; две последние категории эскулапов состояли в ремесленных цехах и лечили ото всех болезней. Профессия хирурга считалась непрестижной, особенно с религиозной точки зрения, поскольку была связана с пролитием крови; хирурги состояли в одной корпорации с цирюльниками, и их самолюбие от этого страдало (разъединили эти две профессии только в 1686 году). Аптекари состояли в одном ремесленном цехе с торговцами пряностями, поскольку пряностям приписывали различные целебные свойства; официально их разделили только в 1777 году (первая школа фармацевтов появилась в 1756 году). Ученые доктора считали недостойным для себя прикасаться к больному, они лишь ставили диагноз и назначали лечение; кровопускание делали хирурги, клистиры ставили аптекари. Поскольку это были два основных метода врачевания, люди зачастую обращались непосредственно к хирургам и аптекарям, минуя врачей. В XVI-XVII веках, пока была в почете алхимия, грань между аптекарями и шарлатанами порой оказывалась очень тонкой. Идя навстречу «пожеланиям клиента», аптекарь мог покрыть пилюлю золотым порошком, существенно увеличив ее стоимость и снизив эффективность: слой золота препятствовал усвоению лекарства. Разницу в положении лекарей наглядно показывает поговорка: «Старый врач, молодой хирург, богатый аптекарь».

Медицинские факультеты существовали при университетах двух десятков городов, особенно славились Нанси, Монпелье и Лион. Но в XVII веке преподавание в них велось на латыни по древним текстам и было оторвано от жизни; будущие врачи не имели никакой практики, о строении человеческого тела судили по трудам Клавдия Галена, восходившим к трактатам Гиппократа. По сути, обучение в университете приносило лишь докторскую степень, а не знания, и этот прискорбный факт нашел свое отражение в поговорке: «Не всяк врач, кто носит мантию». В Париже преподавали традиционную медицину, основанную на трех китах: александрийский лист, отруби и кровопускание (первые два средства – эффективное слабительное). Университет Монпелье был единственным во Франции, признававшим алхимическую медицину, родоначальником которой, веком раньше, стал Парацельс; рекомендуемые снадобья создавались на основе химических соединений. Медицинский факультет Монпелье давал лучшее образование, стоявшее ближе к современной медицине, чем парижский, к тому же там терпимо относились к протестантам.

В медицине главенствовала теория о жидкостях, согласно которой состояние здоровья человека обусловлено сочетанием четырех природных элементов (тепла, холода, сухости и влажности) и четырьмя телесными жидкостями (кровью, слизью, желтой желчью и зеленой желчью).

Вот, например, как в те времена объясняли, что такое водянка (следствие заболеваний, связанных с закупоркой или сдавливанием вен): «Водянка есть болезнь, происходящая от изобилия материи. Причиной ее является посторонняя телу холодная материя, которая проникает в промежутки между частицами органов и разбухает там. Она проникает либо во все внешние органы, либо в полые места в тех областях, где происходит воздействие на пищу и соки. Разновидностей водянки существует три: "водянка мяса", причиной которой является водянистая, слизистая материя, расходящаяся вместе с кровью по органам, "бурдючная водянка", причиной которой является водянистая материя, изливающаяся в пространство нижней полости и в прилежащие к ней места, и "барабанная водянка", причиной которой является ветровая материя, распространяющаяся в тех же областях. Возникает водянка и вследствие значительного выведения черной желчи».

Несчастному Людовику XIII, с детства страдавшему хроническим энтеритом, за один год поставили более трехсот клистиров. (Лекаря с клизмой наизготовку называли «мушкетером, стреляющим с колена».) С той же целью больным «отворяли кровь». До конца XVIII века кровопусканиями и промываниями желудка лечили все, включая помешательство.

Настольной книгой аптекаря, выполнявшего рекомендации врача, была фармакопея Николая Мирепса (буквально – «изготовитель мазей») – главного медика при дворе никейского императора XIII века Иоанна III Ватаца; в XIV веке она была переведена на латынь. Наличие этого справочника проверяли два врача, которым был поручен контроль за лабораториями аптекарей. Он включал в себя 2656 рецептов, распределенных по 48 классам на основании фармакологических свойств, в том числе 51 клизму; среди ингредиентов часто упоминались уксус, камфара и александрийский лист. На миниатюрах, иллюстрирующих книгу, было изображение доктора, держащего пузырек, его пациента на костылях, аптекаря и его помощника, смешивающего лекарства.

Байрон писал, что ланцет пролил больше крови, чем шпага. По представлениям того времени, для оздоровления организма следовало очистить его от дурной крови: «Чем больше выкачиваешь из колодца гнилой воды, тем больше туда поступает чистой». В дневнике маркиза Данжо есть упоминание о том, как племянник Людовика XIV заболел краснухой. Все лечение свелось к утренним кровопусканиям в течение трех дней и покою. Ревностным приверженцем кровопусканий был известный в то время врач Ги Патен; он назначал кровопускание даже грудным детям.

В апреле 1711 года от кори умер Великий дофин (сын Людовика XIV), в феврале 1712 года – его сын с женой. В марте ту же болезнь подхватили двое внуков покойного дофина. Новый наследник трона, пятилетний герцог Бретонский, умер 8 марта. Дофином стал двухлетний герцог Анжуйский. Его гувернантка госпожа де Вантадур решила лечить его сама, не подпускала к нему врачей и не позволяла отворять ему кровь. Мальчик выжил и стал впоследствии королем Людовиком XV. В 1757 году Дамьен пырнул его ножом. Госпожи де Вантадур рядом уже не было, и врачи чуть не довершили дело убийцы, сделав королю кровопускание.

В 1747 году будущий маршал Рошамбо был ранен во время битвы при Лауфельде. В него попали две картечные пули: одна вошла в голову через глаз, задев височную кость, другая – в бедро навылет. Чтобы избежать воспаления и жара, ему восемнадцать раз пускали кровь. Несмотря на такое лечение, он выжил и через год снова сражался. Людовика XIV лечили кровопусканиями от подагры: в этом серьезном случае не рекомендовалось прибегать к пиявкам.

Медицинские пиявки являли собой альтернативу ланцету хирурга, однако в XVII веке они применялись за пределами Франции – в Швейцарии и Италии. Новатор Людовик XIV стал первопроходцем и в этой области; его примеру, как водится, стали подражать придворные вельможи. Возникла даже своеобразная эстетика: хирурга просили расположить пиявок не как попало, а чтобы следы от их укусов очерчивали сердечко и т. п.

Отцом французской хирургии считается Амбруаз Паре, живший в XVI веке и изобретший метод перевязывания артерий при ампутациях, благодаря чему некоторым пациентам удавалось сохранить жизнь. Ампутация была единственной операцией, практиковавшейся на полях сражений. В XVI веке между хирургами разгорелся спор: одни утверждали, что следует резать по уже пораженным гангреной тканям – это не столь болезненно, и крови теряется меньше; другие рекомендовали резать «по живому», то есть здоровому участку, останавливая кровотечение наложением жгутов (это средство считалось более эффективным, чем прижигание каленым железом или едкими веществами). Но к XVII веку полученный горький опыт, когда ампутация гангренозных членов нередко приводила к смерти пациента, убедил хирургов проводить эту операцию до появления воспаления. Порой они решительно отнимали руку или ногу, которую еще можно было спасти. Поскольку такая операция проводилась без всякой анестезии (разве что пациента опаивали водкой), многие предпочитали умереть, чем терпеть адскую боль, а потом еще страдать от фантомных болей (их природу изучал Декарт).

В качестве обезболивающего средства Амбруаз Паре рекомендовал опиум; врача-алхимика Парацельса вообще прозвали doctor opiatus. Парацельс изобрел обезболивающее средство следующего состава: фиванский опий, сок апельсина и айвы, корица, гвоздика, шафран, мускус, амбра, кораллы и жемчуг. Английский врач Сиденхем (1624-1689), которого прозвали британским Гиппократом, успешно использовал опиумную настойку для анестезии. «Среди всех снадобий, которые Господь всемогущий подарил человеку, чтобы утишить боль, нет ничего более универсального и действенного, чем опиум, – писал он. – Сие лекарство столь необходимо медицине, что она не сможет без нее обойтись, и если врач научится обращаться с ним как должно, оно сотворит удивительные вещи, которых не ждешь от одного-единственного снадобья». Сиденхем, действительно, использовал опиум и для лечения дизентерии, подагры и нескольких других заболеваний. Однако во Франции опиум не нашел столь широкого применения, как в Англии. Пришлось ждать почти целый век, чтобы преодолеть консерватизм врачей и Церкви, считавшей, что боль ниспослана нам свыше как испытание, а потому ее необходимо терпеть.

И врачи, и их пациенты были фаталистами: среди первых бытовало мнение, что заживление ран – естественный процесс и врачебное искусство состоит лишь в том, чтобы создать для него благоприятные условия. Такими условиями были, по инициативе швейцарского хирурга Ф. Вюртца, промывание раны чистой холодной водой и перевязка. Хирург считался лишь помощником «высшего врача», единственно способного исцелить.

К XVII веку медицина худо-бедно научилась врачевать раны, нанесенные рубящими ударами, однако была бессильна перед поражением органов брюшной полости и грудной клетки, вызванных колющими ударами, которые в большинстве случаев оказывались смертельными. Этим объясняется тот факт, что на дуэлях погибало чуть ли не больше людей, чем на войне.

Дуэлянты наносили друг другу в основном раны в грудь, изредка – в живот и в голову За исключением намеренных ударов, ранения в руки и ноги были случайными и выглядели царапинами. Завзятых бретеров можно было узнать по шрамам на щеке, носу, возле рта или уха. Колющий удар в шею мог оказаться смертельным, попав в вену. Удары в лицо были не менее опасны: шпага, вонзенная в глаз или нос, поражала мозг. Колющие удары в грудь, в районе сердца и крупных кровеносных сосудов, аорты и легких, тоже обрекали на смерть.

Врачи того времени считали, что голова, как и сердце, «предмет темный и исследованию не подлежит». Тем не менее кое-кто практиковал трепанацию черепа, но пациенты, как правило, на нее не соглашались – «дураков на свете много и без них».

Людовик XIV был бесстрашен не только на поле боя: он доверял хирургам. Впрочем, он сумел окружить себя настоящими профессионалами. Хирург Феликс успешно провел ему операцию на анальной фистуле, а лейб-хирург Жорж Марешаль (1658-1736) вообще творил чудеса. В 1709 году Виллар был ранен в колено при Мальплаке: кость треснула до самого бедра. Ему грозила ампутация, однако Марешаль установил, что пуля не засела в кости, вычистил рану, и через десять дней больной пошел на поправку, а еще через двадцать был уже в седле.

В 1731 году Жорж Марешаль, ставший к тому времени лейб-хирургом Людовика XV, основал Королевскую академию хирургии, что позволило хирургам наконец отделиться от цирюльников (в 1660 году они еще состояли в одном цехе). В 1769 году началось строительство зданий Коллежа и Академии хирургии. Марешаль оказал большое влияние на некоторых из своих ближайших родственников, которые, как и он, научились превосходно оперировать. Один из его племянников, Мартен Герен, славился тем, что у него была «верная и легкая рука». Его старший сын Жорж Герен тоже был известным хирургом. С 1733 года он последовательно возглавлял медицинскую службу Итальянской армии, был главным хирургом больницы «Шарите» в Париже и лейб-хирургом второй роты королевских мушкетеров. Людовик XV сделал его дворянином и наградил лентой ордена Святого Михаила. Одна из его сестер вышла замуж за хирурга Севера Франсуа Морана, прославившегося разнообразными операциями, которые он умел выполнять, а также своими научными трудами. Его сын, врач Клеман Моран, и зять, хирург Сабатье, не уступали ему в одаренности.

Во второй половине XVII столетия в Королевском ботаническом саду были открыты три кафедры для проведения опытов по анатомии и хирургии, там же по инициативе Людовика XIV состоялись дебаты о кровообращении.

В XVII веке анатомы достигли определенных успехов; анатомия стала более функциональной, наблюдения подкреплялись результатами экспериментов. Но даже такие видные анатомы, как Жан Риолан (отец и сын) и Ги Патен, твердо придерживались взглядов Клавдия Галена и отказывались принимать на веру новые открытия, в частности открытие большого и малого кругов кровообращения, описанных англичанином Уильямом Гарвеем. А ведь у Гарвея не было приоритета в этой области: задолго до него кровообращение было описано арабским врачом Ибн аль-Нафизом (1213-1288), итальянцем Андреасом Везалием (1514-1564), испанцем Мигелем Серветом (1511 – 1553) и другими. Большое значение для исследования Гарвея имело подробное описание венозных клапанов, направляющих движение крови к сердцу, данное впервые его учителем Иеронимом Фабрицием в 1574 году.

Гарвей доказал, что сердце является мышечным мешком, снабженным клапанами, сокращения которого действуют как насос для нагнетания крови в кровеносную систему Французский врач Жан Пеке подтвердил его выводы собственными исследованиями; поддержал англичанина также Рене Декарт.

Развивая свою мысль, Уильям Гарвей пришел к выводу, что укус змеи только потому опасен, что яд распространяется по всему телу. Для английских врачей эта догадка стала отправной точкой, оттолкнувшись от которой, они разработали принцип внутривенных инъекций. Немецкие врачи опробовали на человеке новую «хирургическую клизму» (то есть шприц для внутривенного впрыскивания): этот опыт произвел на себе Матеус Готтфрид Пурман из Силезии. Выводы Гарвея о циркуляции крови в организме открыли дорогу и к переливаниям крови.

Сначала такие опыты ставили на животных, потом и на человеке, но поскольку на первых порах пациентам переливали кровь теленка, считавшуюся наиболее подходящей для человека, такие опыты, как правило, заканчивались неудачей. Людовик XIV, понимавший значение этой новации в случае ее успеха, поддерживал эксперименты, однако парижский медицинский факультет запретил их в 1667 году и добился у парижского парламента запрета на переливание крови от человека к человеку.

К опытам по переливанию крови вернулись два века спустя, причем «технология» осталась практически такой же, как во времена Гарвея: донору пускали кровь, собирали ее через воронку в градуированный шприц, который держали в сосуде с водой, подогретой до 37 градусов, а затем медленно и осторожно вводили в открытую вену на руке реципиента. Операцию нужно было делать быстро, пока кровь не свернулась, но в то же время не торопясь, чтобы в шприц не попал воздух.

Но такие опыты были быстро прекращены, а врачи, насмехаясь над «циркуляторами», по-прежнему придерживались старых методов лечения и ставили диагнозы, которые сегодня выглядят просто дико.

Мушкетер Жан Клод де Кердрель, раненный при Рамильи, 4 апреля 1708 года получил в Доме королевских мушкетеров в Париже свидетельство, составленное хирургом второй роты Мейером. Ему запрещалось садиться верхом и даже путешествовать в карете из-за «обильного кровохарканья, которое я приписал раздражению, оказываемому осколками, засевшими в руке, на мелкие сосуды, которые, раздражаясь и лопаясь, извергают содержащиеся в них жидкости, а те поступают в сосуды иной природы, а оттуда – в легкие, избавляющиеся от них самым удобным путем, то есть через рот». Мушкетера комиссовали, он вернулся на родину, женился и прожил еще двадцать лет. Умер он в 1727 году в возрасте сорока семи лет.

Не все врачи были готовы твердо отстаивать свои убеждения: врач Рок ле Байлиф (умер в 1605 году), бывший на хорошем счету у Генриха IV, слыл «хорошим галенистом и очень хорошим парацельсистом; со своей душой он поступал так же, как с телом: был католиком ради денег и гугенотом ради спасения души».

Как ни странно, единственным, что объединяло врачей всех научных направлений, была астрология.

Еще Гиппократ утверждал, что звезды оказывают влияние на зарождение болезней, причем наиболее сильное воздействие он приписывал созвездию Плеяд, Арктуру и созвездию Большого Пса. Гален склонялся к мысли о том, что наибольшее влияние на здоровье оказывает Луна, и в его представлении «медицинский месяц» соответствовал лунному Парацельс полагал, что именно звезды, то есть планеты, повинны в возникновении эпидемий, в том числе чумы и тифа, а поскольку звездам соответствуют определенные металлы (Марс – железо, Венера – медь, Сатурн – свинец и т. д.), «то, что лечит, указывает на причину болезни». Сиденхем не сомневался во влиянии звезд на человеческое тело, а французский врач Соваж написал в 1751 году трактат на эту тему.

Жан Батист Морен, обучавшийся медицине в Авиньоне, увлекся астрологией, правда, уже не в медицинском, а в прорицательском направлении; он составлял гороскопы для кардинала Ришелье и герцога де Люксембурга. При этом Морен был непримиримым противником Коперника. Коллеги-математики посмеивались над его увлечением, поскольку его предсказания сбывались очень редко.

Историки подсчитали, что за время правления Людовика XIV погибло около миллиона французских солдат. Но не все они сложили голову в бою: много жизней унесли эпидемии и несчастные случаи всякого рода.

Жан Пьер Петер, один из крупнейших специалистов по истории здравоохранения, изучил документы XVII века и выявил 420 названий болезней, 128 из которых представляют собой разновидности «лихорадки»: когда было непонятно, от чего больной умер, проще всего было назвать это лихорадкой. Лихорадка могла быть злокачественной, изнуряющей, стреляющей, гнойной, «пурпурной», горячкой. От «пурпурной лихорадки» скончался фаворит Людовика XIII Альбер де Люинь на осаде Монера; скорее всего, это была корь.

Современные специалисты полагают, что, судя по описанию симптомов, сохранившихся в документах, самыми распространенными инфекционными заболеваниями того времени были туберкулез, дифтерия и дизентерия. В холодное время года свирепствовали легочные заболевания; люди умирали от плевритов и чахотки. Во время военных походов и осад и осаждающих, и осажденных выкашивали дизентерия и паразитозы: санитарные условия оставляли желать лучшего, не было хорошей воды и пищи, разлагающиеся трупы выделяли ядовитые испарения, раненые не получали надлежащего ухода. Своих врачей не хватало, а доверять местным было опасно. Так, во время своего первого похода шестнадцатилетний Рошамбо опасно заболел под Регенсбургом, однако местным врачам его не доверили и везли к своим на телеге в обозе целую неделю в ужасный холод.

В XVII веке в Европе узнали о новом лекарстве от горячки и жара – хине. Кору хинного дерева завезли около 1640 года в Испанию из Перу. Иезуиты толкли ее и продавали порошок по бешеным ценам – четыреста пистолей за дозу. В 1679 году Людовик XIV выкупил у англичанина Тэлбота «секрет» «порошка иезуитов» за совершенно немыслимые деньги с благородной целью – сделать новое лекарство доступным для своих подданных.

Король-Солнце больше доверял науке, чем его отец, благочестивый и богобоязненный Людовик XIII, полагавшийся во всем на волю Божью. С давних времен за французскими монархами признавалась способность к излечению золотушных наложением рук – знак особого расположения Господа к христианнейшим королям, – но только золотушных. Перед началом «сеанса» страждущих осматривали врачи и отсеивали всех, кто страдал иными заболеваниями. Людовик XIII впервые совершил этот обряд в десять лет, едва став королем, в монастыре Сен-Маркуль неподалеку от Лана, коснувшись язв более девятисот человек. На следующий год, в монастыре августинцев в Париже, перед ним прошли сто пятьдесят больных; в 1613 году он «принял» тысячу семьдесят больных на Пасху и четыреста семь на Троицу. Впоследствии Людовик исполнял эту обязанность в Лувре по большим праздникам и на Новый год. Длинная вереница увечных, одетых в лохмотья людей, выставлявших напоказ свои сочащиеся или покрытые струпьями язвы, тянулась через двор в большую залу на первом этаже, где в другие дни устраивали балы. Людовик дотрагивался до их язв, произнося при этом: «Король коснулся тебя, Бог тебя исцелит». Он искренне верил в то, что делал, а потому совершенно не тяготился этой процедурой. Никаких указаний на то, насколько эффективным было такое лечение, в документах не сохранилось.

В военном походе солдата подстерегали не только лихорадка и дизентерия: в XVI веке Европу накрыло волной сифилиса, чему немало способствовали завоевательные и карательные операции. Для защиты от этой «нехорошей болезни» французские военные использовали, по рекомендации итальянского анатома Габриэля Фаллопия (1523-1562), тонкую ткань, пропитанную настоем трав или слюной; презервативы вошли в употребление только во второй половине XVIII века. Такая защита спасала мало, да и сифилис был не единственной напастью, можно было подхватить и другие дурные болезни. В каждом случае лечение назначалось хирургом индивидуально, многие лекари держали свои рецепты в секрете. Курс длился в среднем один-два месяца. Впрочем, бывало, что заболевшие вообще не обращались за врачебной помощью или занимались самолечением, в основе которого была особая диета, раствор селитры, потогонные средства и ртутные пилюли. Впоследствии сифилис довольно успешно лечили сассапарилем (вьюнок), который оказался эффективнее препаратов на основе ртути.

В XVII веке между врачами разыгралось еще одно сражение, в котором участвовали, с одной стороны, сторонники традиционной растительной фармакологии, а с другой – новаторы, пропагандирующие лекарства на основе химических соединений металлов. Как обычно бывает, в битвах врачей гибли пациенты.

В 1626 году личные врачи Людовика XIII Жан Эроар и Ги де ла Бросс купили в парижском предместье Сен-Виктор (за счет короля) земельный участок под «королевский огород лечебных растений». Бросс впоследствии учредил на его основе Школу естественных наук и фармакологии (настоящий медицинский факультет). На огороде произрастало две с половиной тысячи видов растений; с 1650 года он был преобразован в Ботанический сад и открыт для публики.

Вера в целебную силу растений существовала давно и поколеблена быть не могла. Даже старушки-знахарки в деревнях делали порошок от кашля из цветков «кошачьей лапки» (родственник василька), использовали репейник от кожных заболеваний, плакун-траву – от колик, а шалфей – от всех болезней. Такую же панацею ученые доктора разглядели в табаке, относительно недавно завезенном из-за моря.

Табак считался лечебным растением и использовался в виде отвара – как рвотное или слабительное; в виде компресса – для заживления ран и язв, лечения опухолей и болей в подреберье; как водный экстракт – для промываний и клизм, при лечении запоров, апоплексии, лихорадки; в виде ингаляции: табачный дым вдували в легкие, чтобы стимулировать их при астме и водянке; а также в качестве диуретика. Из зеленых листьев табака делали компрессы, леча таким образом чесотку, лишаи, паршу, струпья от золотухи, а также изводя вшей.

Эскулапов, уверовавших в целебные свойства табака, не останавливало даже то, что при наружном его применении часто возникали воспаления тканей, а при попадании в кровь никотин оказывал наркотическое воздействие на мозг: на больного находил столбняк или же по его телу пробегала крупная неуемная дрожь, после чего наступала смерть.

Парацельс пропагандировал алхимическую медицину на основе лекарств, сочетающих в себе растительные и минеральные компоненты и металлы, в частности ртуть и мышьяк. Теофраст Ренодо, выпускник медицинского факультета Монпелье, вместе со своим сыном Исааком отстаивал использование эликсира на базе сурьмы; он также изобрел собственный медикамент, который продавал во Франции и за рубежом. Людовик XIII дал ему разрешение на создание публичной лаборатории для использования аптекарями, противостоявшими парижскому факультету, а кроме того, пожаловал привилегию на учреждение Благотворительной консультации (бедные больные могли получить там бесплатную консультацию у врачей, хирургов и аптекарей, противостоявших Университету, а студенты – необходимые знания и опыт). Другие последователи Парацельса пропагандировали эфир, железо, сульфат меди и цинка.

Свойства сурьмы впервые были подробно описаны в конце XV века немецким монахом-бенедиктинцем Василием Валентином, он же первым посоветовал употреблять ее внутрь в малых дозах. Заметив, что сурьма легко образует сплавы со многими металлами, даже с золотом, алхимики приписали и ей тоже благородные качества, назвав regule (малым королем). Повальное увлечение сурьмой со стороны врачей новой формации привело к многочисленным жертвам. Ги Патен, скептически относившийся ко всему новому, составил «Мартиролог сурьмы». В 1666 году парижский парламент приказал медицинскому факультету срочно собраться и высказаться по поводу пользы или вреда сурьмы, чтобы прийти к некоему решению. В дебатах участвовали девяносто два доктора; в итоге сурьму рекомендовали для использования в виде рвотного и слабительного. В достоинствах сурьмы, используемой для этих целей, кстати говоря, смог убедиться сам король: в 1658 году при осаде Бергена он получил серьезное пищевое отравление; его соборовали и стали думать о преемнике, однако врач Анны Австрийской Гено дал ему рвотное на основе сурьмы с вином, и Людовик выздоровел.

Вплоть до середины XIX века настойкой из сурьмы с ревенем и анисом лечили подагру; в качестве других медикаментов для лечения этой болезни применяли хлористые соединения ртути, опиум, хлороформ и белладонну. Подагра (в переводе с греческого – «капкан для ног») была довольно распространенным заболеванием среди французской знати в XVII-XVIII веках; от нее мучились Людовик XIV и Великий Конде. Но эта болезнь, как и камни в почках, была вызвана перееданием и чрезмерным употреблением жирной и тяжелой пищи. Королевским мушкетерам, которые вели подвижный и активный образ жизни, она практически не грозила. Выйдя в отставку, они конечно же ни в чем себе не отказывали, но и тут закалка – да и гены – давала себя знать. Хотя Исаак де Порто умер от апоплексического удара, это случилось, когда ему уже «стукнуло» девяносто пять лет.

Король-Солнце, нуждаясь в медицинском уходе, сумел окружить себя не только умелыми хирургами, но и знающими аптекарями. В 1686 году его личным фармацевтом стал доктор медицины Никола Лемри, некогда учившийся своему делу в Королевском ботаническом саду, а затем в Монпелье. Лемри сыграл видную роль в медицине, развив прикладную химию и написав «Универсальную фармакопею» (1697), в которой он собрал «все описания старинных и современных снадобий, используемых в медицине как во Франции, так и в других частях Европы; рассказал о их свойствах, дозировках, наипростейших и наилучших способах изготовления». И все же эта фармакопея не заменила собой регулярно обновлявшийся «Кодекс 1599 года», которым пользовались все аптекари и который брали с собой моряки в дальние плавания.

В издании «Кодекса» от 1758 года еще присутствовали рецепты крайне сложных составов. Для «лечения» водянки (ею, например, страдал маршал Мориц Саксонский) использовали смесь из «горечавки, семян прутняка, медвежьей желчи, горчицы, семян киссы, сколопендры, корней опопонакса, глины из Бухары, марены красильной, семян капусты, аристолохии, перца, индийского сумбула, семян садовой петрушки, синеголовника, дубровника, опия, посконника, ягод можжевельника», разведенную в сладком вине. «Противоядие (терьяк) Андромаха-старшего», врача Нерона, включало в себя около сотни ингредиентов, в том числе мясо гадюки; этот состав следовало выдерживать несколько лет, как хорошее вино. Был предусмотрен и «терьяк для бедных» – всего из четырех компонентов: горечавка, кирказон, лавровые ягоды и мирра. Рецепт Андромаха исчез из фармакопей только в 1908 году.

Не только телесные недуги подстерегали королевскую гвардию в пыли дорог и в пылу сражений. Маркиз Данжо вспоминает, что Людовик XIV рассказал ему историю капуцина по имени Бельмон, который когда-то служил в мушкетерах: это был один из храбрейших людей на свете, и даже став капуцином, он проявлял отвагу, ибо не уходил из траншей и всегда был на позиции в первых рядах, чтобы исповедать раненых. Маршал Делорж сообщил королю, что видел его на протяжении двух часов между двумя рядами сражавшихся пехотинцев, он получил мушкетную пулю в бедро, но не хотел уходить, чтобы дать раненым возможность облегчить свою душу. Несчастный стал буйнопомешанным, его заперли в форт Сент-Андре. Комендант Лабарт заковал его в цепи. На следующее утро, когда в его камеру вошел капрал, капуцин порвал цепи и набросился на капрала, а затем на вошедшего Лабарта, сбил его с ног и задушил; очнувшийся капрал велел часовому стрелять в окно; тот выстрелил и убил Бельмона.

Вполне возможно, что подобные случаи были единичными, поскольку королевские мушкетеры были морально подготовлены к войне, и тем не менее, ежедневная угроза смерти, вид физических и душевных страданий не могли не отразиться на психике. Очень может быть, что роль «службы психологической поддержки» играли друзья, земляки, отцы-командиры. Вовремя подставленное плечо, на которое можно опереться, – настоящее спасение, тогда как одиночество губительно. В 1772 году королевский мушкетер Анри Луи де Шатоблон, которому было двадцать восемь лет, обратился к королю, требуя справедливости: его жена, оставшаяся на Сан-Доминго, затеяла бракоразводный процесс; он сам прибыл во Францию вместе с четырехмесячной дочерью и негритянкой-кормилицей; по закону за ввоз рабов требовалось уплатить залог в тысячу ливров, однако по некоему «тайному распоряжению» эту сумму повысили до трех тысяч, ограничив срок пребывания раба во Франции одним годом. Но король был занят своими делами, и Шатоблону пришлось возвращаться на Сан-Доминго и бороться с трудностями в одиночку. Постепенно он начал сходить с ума: ему казалось, что негры подмешивают ему в пищу отраву; в качестве противоядия он использовал грудное молоко своей рабыни. В один несчастный день он в приступе безумия убил трех рабов; его судили и отправили во Францию, чтобы запереть в доме для помешанных.

Специальных методов лечения психических расстройств не существовало; больных изолировали, «лечили» кровопусканиями, горячими ваннами и клизмами с успокаивающими настоями (белладонной, содержащей атропин); буйных держали в цепях, тихих вообще не трогали.

Психические заболевания, в частности, связанные с дурной наследственностью, не были чем-то невиданным. Так, кардинал Ришелье выдал свою слабоумную племянницу Клер Клеманс де Майе-Брезе за Великого Конде. Их сын Анри Жюль де Бурбон-Конде получил прозвище «Сумасшедшего Конде» и «зеленой обезьяны». От матери он унаследовал ликантропию – заболевание, при котором человек принимает себя за некое животное и ведет себя соответствующим образом. Кстати, в минуты волнения великий кардинал издавал звуки, похожие на собачий лай, а однажды его застали, когда он скакал галопом вокруг письменного стола, имитируя конское ржание. Конде же твердо вбил себе в голову, что превратится в коня, и отстроил для себя роскошную конюшню в своем замке Шантильи. Несмотря на такие причуды, он, являясь принцем крови, в двадцатилетнем возрасте получил от польского короля Казимира V под свое управление Швецию и Великое княжество Литовское. В двадцать пять лет он был назначен бригадиром кавалерии, через четыре года – бригадным генералом, еще через год – генерал-лейтенантом и начальником штаба Рейнской армии. Впрочем, король и Лувуа не доверяли ему реального командования, не слишком полагаясь на его ум и военные таланты, хотя храбрости он был беспримерной. Его сын Луи III Бурбон-Конде был хилым, некрасивым и зловредным. Тем не менее уже в восемнадцать лет он стал кавалером ордена Святого Духа и полковником собственного полка, чуть позже – бригадным генералом и генерал-лейтенантом.

Королевским мушкетерам и другим кавалеристам приходилось заботиться не только о собственном здоровье, но и о здоровье своих четвероногих друзей. Отправляясь в поход, мушкетер клал в седельные сумы попону для коня, мешок с овсом и рабочую блузу (правда, все это приходилось везти самому коню, и общая нагрузка, включая всадника с оружием, доходила до трехсот двадцати фунтов). Заплатив за коня большие деньги, мушкетер берег своего боевого товарища. К концу XVIII века, когда офицеры, да и рядовые кавалеристы, стали более беспечными, ситуация изменилась к худшему: лошадей зачастую даже не расседлывали во время привалов, и их спины были изъедены кровоточащими и гниющими язвами. Кони погибали во время сражений, но не только: в XVII-XVIII веках они нередко становились жертвами эпидемий, и эти печальные явления подтолкнули развитие ветеринарной науки.

Изначально лечением лошадей занимались кузнецы (в каждой мушкетерской роте имелся свой кузнец), но их познаний оказалось недостаточно: умело подковать, вынуть занозу, обработать рану – это одно, а вылечить, например, от ящура – совсем другое.

Эпидемии среди животных, как правило, вспыхивали параллельно с эпидемиями среди людей, хоть и носили иную природу. До XVIII века их не фиксировали в документах и практически не изучали. Судя по обрывочным сведениям, лошади гибли от сибирской язвы, миозитов, лошадиного гриппа и энцефалита. Крупная эпидемия разразилась в 1704 году в Эльзасе, Германии и Фландрии. В 1757 году в области Бри свирепствовал миозит грудной клетки: лошади погибали за 12-36 часов (заразу они подхватили от лесных оленей). В 1763-1764 годах лошади погибали от язв; это заболевание охватило животных по всей Франции, в особенности в Оверни, Перигоре и окрестностях Парижа.

Болезни диагностировали, вскрывая трупы. Чтобы избежать распространения инфекции, принимали профилактические меры: чистили конюшни, окуривали их дымом, забивали больных лошадей и закапывали их в землю, предварительно попортив шкуру, чтобы никто не вздумал использовать ее «в хозяйстве» и не распространял бы заразу. Благотворное влияние гигиены на здоровье лошадей стало важным открытием XVIII века. Лошадей стали ежедневно чистить, давать им качественный корм (сено, ячмень, солому), поить чистой водой, пускать на свободный выпас.

Первые в мире ветеринарные школы были основаны во Франции: в Лионе в 1762 году и в Альфоре в 1765-м. Их основатель Клод Буржела был королевским шталмейстером и руководил Академией верховой езды в Лионе.

Ветеринары отличались гораздо менее косными представлениями о науке, чем врачи, лечившие людей. Именно на лошадях были поставлены смелые эксперименты, в том числе по измерению артериального давления. В 1760 году естествоиспытатель Жорж Луи Бюффон (директор парижского Ботанического сада) писал о том, какой переворот в науке произведет экспериментальная медицина: «Если бы какой-нибудь врач сделал своим главным занятием искусство ветеринарии, он был бы вознагражден обширными успехами. Сия медицина в меньшей степени основана на предположениях и не так сложна, как другая, не говоря уже о свободе производить опыты, испытывать новые лекарства и приобретать знания, из которых можно было бы извлечь выводы для лечения людей».

Тем не менее в описываемую эпоху до этого было еще далеко. По меткому выражению Мольера, доктора-схоласты стояли спиной к больному и лицом к Священному Писанию.

Примечания:

3

После победы при Рокруа 19 мая 1643 г. Конде спас жизнь многочисленным испанцам, которых его солдаты хотели перебить. Жарким летом 1647 г. его отправили на осаду неприступной испанской крепости Лерида. Комендант крепости, гордый тем, что имеет дело с самим Конде, каждый день посылал ему лимонад, лед и коричную воду. Французские солдаты, которым не создавали таких условий, дезертировали, и осаду пришлось снять.

30

Мушкетная пуля весила две унции – 56 г и могла нанести серьезную рану.