Победить без опасности значит торжествовать без славы. (Пье...

Победить без опасности значит торжествовать без славы.

(Пьер Корнель)

Труд и муки повсюду, вот только труды бывают бесплодными и плодотворными, а муки – гнусными и славными.

(Фелисите де Ламенне)

«Для войны нужны всего три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги», – сказал один итальянский кондотьер XV века французскому королю Людовику XII. С тех пор положение не изменилось. Франция, беспрерывно воюя, нуждалась в деньгах на содержание армии, добыть которые можно было только одним способом: выколачивая все новые налоги из крестьян и горожан.

В 1439 году, во время Столетней войны, Генеральные штаты в Орлеане (именно Генеральные штаты, собрание представителей всех сословий, вводили налоги) приняли решение о содержании постоянной армии, чтобы окончательно выбить англичан из Франции. Для финансирования войны они ввели новую подать, взимаемую с каждой семьи в королевстве, которая ежегодно поступала бы в королевскую казну. Королевская подать была подоходной (выплачивалась главой семьи, ею облагались недворянские семьи, а ее размер устанавливался в зависимости от их доходов и от потребностей момента) или имущественной (в большинстве областей, обладающих самоуправлением[26]). Многие города, например Дьепп или вся Бретань, были свободны от подати; эти привилегии мог отменить только сам король. При Генрихе IV королевская подать обеспечивала около шестидесяти процентов всех государственных ресурсов, а к концу правления Людовика XIV – только двадцать пять процентов.

Помимо короля крестьяне содержали своих сеньоров (то есть весь личный состав дворянских рот, включая королевских мушкетеров), выплачивая десятину с поля, оброк натурой – мукой или вином, а также деньгами. Десятина на самом деле составляла от трех до двенадцати процентов урожая и шла, помимо господского кармана, еще и на прокорм священникам и помощь бедным. Подати, выплачиваемые сеньору, были самыми разными – полевыми и денежными, причем в парижском регионе и на юге Франции они были не слишком высоки, а на западе, в центре, на востоке и севере – довольно внушительны.

В 1665 году в Оверни судили маркиза, графа и виконта де Каниллаков за различные злоупотребления и бесчинства. Маркиз де Каниллак взимал в своих землях подати для каждого члена своего семейства, устанавливал налоги на мясо, заставляя крестьян его потреблять, заключал их в тюрьму, из которой они могли освободиться только за выкуп, а для выколачивания денег использовал жестоких головорезов, не останавливавшихся ни перед чем. Его осудили заочно, трижды приговорив к смертной казни. Маркизу довелось видеть в окно казнь собственного изображения, и это зрелище весьма его позабавило. Впрочем, его имущество конфисковали, а это было уже не смешно. Граф де Каниллак, незаконно привлекавший крестьян к подневольным работам, был оправдан, поскольку все свидетели, выступавшие на суде, взяли свои слова обратно. Он отделался штрафом в пятьсот ливров.

Существовал еще королевский налог, который за тридцать лет (с 1610 по 1640 год) утроился; к нему добавился налог на соль с обязательством покупать по семь килограммов соли в год на каждого жителя старше восьми лет. В целом на налоги уходило от двенадцати до сорока процентов доходов крестьян, что лишало их свободных денег и побуждало всячески ловчить.

В 1630-1633 годах был неурожай, во многих областях начался голод. По нескольким французским провинциям прокатилась волна крестьянских восстаний. В Перигоре и Ангумуа толпы крестьян, предводительствуемых сельскими кюре, набросились на сборщиков налога на соль и вино. Они также требовали, чтобы церковная десятина шла непосредственно сельским священникам, а не высшему духовенству, роскошествовавшему в столице.

Король установил налог в размере одного соля с ливра на все товары. В винодельческих областях внедрили налог в один экю с каждой распитой бочки вина, который должны были платить хозяева питейных заведений. Странным образом именно этот новый налог вызвал взрыв возмущения в Гиени. В мае-июне 1635 года вспыхнули мятежи в Бордо. Ришелье пришлось приостановить исполнение указа.

Средством успокоить недовольных было введение «налога на богатых» (не принадлежавших к благородному сословию). В 1644 году парижский парламент, состоявший сплошь из зажиточных людей, утвердил этот налог – при условии, что его не станут взыскивать с членов самого парижского парламента и с парижских буржуа. Во время Тридцатилетней войны Ришелье и Мазарини довольно часто прибегали к этому способу пополнить опустевшую казну.

Государство очень нуждалось в деньгах. Война велась почти беспрерывно, порождая все новые и новые траты и долги. С 1624 по 1639 год военные расходы, включая финансовую помощь союзникам (так называемая «война пистолей», которую вел Ришелье), увеличились с девяти миллионов до двадцати четырех миллионов ливров. Средств, поступавших от налогов, не хватало. Приходилось прибегать к займам у финансистов (в 1627-1629 годах они составляли около восемнадцати миллионов ливров ежегодно, то есть сорок процентов всех доходов, и шли на содержание армии).

Население городов тоже подвергалось самым разным поборам. В январе 1637 года эшевены города Понтуаз получили приказ уплатить королю в виде займа тридцать пять тысяч ливров, которые им обещали возместить с февраля, производя выплаты каждые два месяца. Эту сумму надо было распределить по всем жителям города и пригородов, включая священников, дворян и привилегированных лиц, освобожденных от уплаты налогов. Синдик с казначеем объездили соседние города, чтобы посмотреть, как там поступают в подобных случаях. В результате эшевены, заслушав синдика, постановили, что, поскольку город и так задавлен податями, дополнительные расходы вызовут разорение и исход его жителей, поэтому по примеру некоторых других городов королевства следует обратиться к его величеству с просьбой позволить вместо займа обложить налогом вино и другие напитки, употребляемые в Понтуазе и его пригородах.

Постепенно города утрачивали право самостоятельно устанавливать налоги. Король лично давал дозволение на сбор налогов, уточняя их предназначение. С 1647 года установленные королем подати поступали непосредственно в казну, а затем половина из них выплачивалась обратно для покрытия расходов города.

Правительство прибегало к «налоговому терроризму», направляя в провинции интендантов. В их распоряжении были испытанные методы воздействия: конфискация имущества жителей задолжавшего прихода по принципу круговой поруки, долговая тюрьма. Сбор налогов все больше походил на «скрытую гражданскую войну», ведущуюся соответствующими методами. В 1636 году интенданты провинций создали конные роты «податных карабинеров», которые сопровождали и защищали сборщиков налогов, размещались на постой в задолжавших приходах и оставались там вплоть до уплаты долга. Между тем мятежники избирали своими вожаками мелкопоместных дворян и бывших военных, в результате чего такие войны велись по всем правилам искусства и затягивались на несколько месяцев – практически как обычные военные кампании.

В июле 1636 года началось восстание в Сентонже, Они, Пуату и Лимузене. Восставших называли кроканами [27]. Зимой восстание пошло на убыль, но по весне разгорелось с новой силой, охватив пятнадцать провинций. В Перигоре кроканы создали настоящую армию, во главе которой встал местный дворянин Атуан де Ламот де Лафоре – опытный военачальник, участвовавший во многих сражениях. «Генерал кроканов» организовал десятитысячную армию, наводившую ужас на местные власти, но подчинявшуюся строгой дисциплине: грабежи и мародерство были запрещены. Обосновавшись в Бержераке, Ламот отменил все «незаконные» налоги и призвал все города Перигора последовать его примеру.

Ришелье отозвал с испанского фронта войска численностью три тысячи человек для карательной экспедиции. Командовавший ими герцог де Лавалетт оценил обстановку и начал тайные переговоры с «генералом кроканов», обещая ему прощение в случае сдачи. Среди вождей кроканов начались разногласия, которые переросли в вооруженные стычки. 1 июня 1637 года сторонники Ламота и его противники, возглавляемые ремесленником Маго, сошлись с оружием в руках. Ламота поддержала буржуазия Бержерака; Маго был убит в сражении, как и еще тысяча кроканов, его сторонники сложили оружие и получили прощение. Власть короля в Перигоре была восстановлена, а Лавалетт предложил Ришелье послать «обстрелянных» кроканов на фронт – биться с испанцами.

Два года спустя против налогов на соль восстала богатая Нормандия. Мятежников, называвших себя «босоногими», сначала было около четырех тысяч, но к осени их число увеличилось до двадцати тысяч. Они дали себе и другое имя: «армия страдания», во главе которой встал сельский кюре Жан Морель по прозвищу Мондрен, именовавший себя также «Жан Босоногий». Он объявил об отмене всех налогов, а сборщиков податей велел предавать смертной казни. Восставшие пытались установить связь с собратьями в Бретани и Пуату. Их постигла та же участь, что и бунтовщиков из Перигора. С фронта были отозваны отборные войска под командованием маршала Гассиона и укомплектованные иностранными наемниками, не проявлявшими никакой жалости к местному населению. К началу 1640 года с мятежом было покончено; 2 января пал последний бастион повстанцев – Руан. Канцлер Пьер Сегье лично судил, вернее, казнил вместе с государственными советниками триста захваченных мятежников. (Военный министр Летелье по долгу службы был вынужден присутствовать при пытках крестьян и с трудом переносил это зрелище.) Все налоги были восстановлены, а население еще и обязали содержать расквартированные в Нормандии войска. Руан должен был выплатить в казну более миллиона ливров штрафа, другие города – Авранш, Кан, Байе – несколько меньшие суммы.

На юго-западе, в Гаскони, крестьяне исхитрились почти не платить податей с 1638 по 1645 год. Несколько тысяч крестьян устроили собрания в Миранде в июле 1639 года и в Плезансе в июне 1642 года. По примеру гасконских кроканов взбунтовались жители Руэрга. Перед лицом такой угрозы интендант Верхней Гиени издал приказ о снижении податей. Примечательно, что в Руэрге вожаками мятежников тоже выступали мелкопоместные дворяне.

В 1640 году беспорядки, вызванные протестами против налогов, начались в Бургундии, Ренне, Анже, Мулене. Финансовые чиновники увеличили налоги на напитки, табак, карты, игру; ввели налог на богатых, выявляли ложных дворян и взимали налог на дворянские поместья, если их не эксплуатировал непосредственный владелец.

Надо сказать, что бунты и мятежи никогда не были направлены против особы короля: народ считал, что поборы – результат деятельности чиновников, а монарх находится в неведении о страданиях своих подданных. Сам Людовик XIV, культивировавший образ «отца народа» и при этом нещадно закручивавший налоговые гайки, в своих обращениях клеймил «дурных исполнителей его воли», «обирающих его добрых подданных». Поднимая восстание, крестьяне пытались таким образом привлечь к себе внимание своего августейшего заступника, который недрогнувшей рукой слал против них карательные экспедиции. Со второй половины XVII века в таких акциях стали участвовать даже элитные подразделения, включая королевских мушкетеров.

Область Виварэ, входившая в провинцию Лангедок, на протяжении всего столетия подвергалась самым разным испытаниям: в 1629 году она была опустошена во время похода Людовика XIII против гугенотов (мушкетеры во главе с де Тревилем отличились при осаде города Прива, который был полностью разрушен), с 1625 по 1635 год там бушевали эпидемии. Зима 1669/70 года выдалась особенно суровой: в Лангедоке, от Монпелье до Обена, вымерзли все оливковые деревья. Среди населения начался голод.

Между тем войны, которые вел король, все не кончались, и «чрезвычайные» налоги становились все более обычным делом. При таких обстоятельствах отчаявшиеся люди верили самым нелепым слухам: о том, что слуги короля будут взимать налог на новорожденных детей, на обработку земли, на новую одежду, на шляпы… Эти слухи, передававшиеся из уст в уста, вызвали волнения в Обена, где женщины и ремесленники набросились на сборщиков налогов. Волнения понемногу охватили все окрестные приходы, вылившись в восстание против дворян, богатых буржуа и прочих «кровососов». И вот в такой накаленной атмосфере 30 апреля 1670 года в Обена из Безье приехал откупщик Бартелеми Касс и тотчас вывесил афиши, призывающие платить налоги. Обезумевшие женщины стали ломиться в двери его дома, Касс выпрыгнул в окно и бежал, в него бросали камнями. Зачинщика беспорядков посадили в тюрьму, однако на следующий день те же самые женщины выломали двери тюрьмы, освободили пленника и решили бросить Касса в реку (как правило, зачинщиками всех крестьянских бунтов выступали женщины).

В окрестных деревнях бил набат. Группы крестьян, вооруженных косами и мушкетами, призывали возмущенное население браться за оружие. Им не хватало вожака. Все взгляды обратились на зажиточного крестьянина Антуана дю Рура, бывшего офицера, связанного с местным дворянством. Он уступил настояниям народа и встал во главе повстанцев – крестьян и мастеровых. В качестве опознавательного знака была принята синяя лента.

14 мая дю Рур с тремя сотнями людей вошел в Обена (жители открыли ему ворота) и изгнал губернатора; несколько дворян, пытавшихся организовать сопротивление, были убиты, а дома нотаблей разграблены. На столицу области Вильнев-де-Берг выступили уже шесть тысяч повстанцев. Великий прево бежал из города.

Рур не хотел кровопролития и начал переговоры с губернатором, пообещавшим уладить дело миром. Однако король своим эдиктом подлил масла в огонь: он объявил жителям Виварэ, что простит все, кроме кощунственных убийств и «прелестных писем», авторов которых следует выдать для наказания, – иначе говоря, он не прощал ничего и требовал наказания виновных. После этого крестьяне снова вооружились и не пощадили даже священников, разграбив их дома.

Весть о прибытии в Обена солдат еще больше подхлестнула восставших. 23 июня Рур во главе тысячи двухсот человек захватил Обена, отпустил шестьдесят швейцарских наемников, находившихся в замке, и принялся хозяйничать в городе: тех жителей, которые не перешли на сторону народа, убили.

Как бывший военный, Рур составил себе войско, сформировав бригады по приходам, и избрал себе адъютантов. Вместе с тем он понимал, что шансов мало, и обратился к графу Жоржу де Вогюэ с просьбой заступиться перед королем за его несчастных подданных. Под ликующие крики толпы вождь повстанцев снял с себя синий шарф и повязал на шею старому вельможе. Тот пообещал сделать все, что в его силах, и отправился для переговоров к полковнику Лебре, производившему разведку с ротой драгун. На возглас графа «Мир! Мир!» – полковник сухо ответил: «Разве с королем здесь говорят о мире? Где те, кто собираются с ним воевать?» Узнав, что парламентера сопровождают полсотни повстанцев, Лебре приказал капитану драгун их перерезать.

21 июля прибыли королевские войска. Вечером 23 июля лейтенанты королевской армии де Кастри и де Бовуар дю Рур (однофамилец вожака мятежников) решили дать сражение при Лавильдье, в чистом поле. Армии повстанцев (1200-2000 человек) противостояли около девяти тысяч солдат короля, включая королевских мушкетеров во главе с д'Артаньяном, шесть рот французских гвардейцев, три пехотных полка, четыреста швейцарцев, четыре кавалерийских эскадрона, две роты драгун и восемьсот ополченцев. Кроме того, к королевской армии примкнули окрестные дворяне.

Кавалерия двинулась вперед легким галопом, Лебре выстроил авангард в боевом порядке, в то время как двадцать драгун и столько же мушкетеров вырвались вперед, стреляя из пистолетов, чтобы затеять стычку. Только один батальон Рура ответил тридцатью ружейными выстрелами, убив одного мушкетера и одного гвардейца.

После поражения при Лавильдье Рур заехал к себе в Ла Шапель, поцеловал жену, сумел скрыться от преследователей и отправился… в Париж, чтобы представить королю челобитную с изложением несчастий жителей Виварэ и злоупотреблений господ и выборных. Правда, перед этим он обратился за советом к одному прокурору из Тулузы, который сообщил Руру, что его ищут, и посоветовал поскорее укрыться в Испании.

В Виварэ царило смятение, деревни опустели. По обычаю того времени войска размещали в деревнях, жителей подвергали насилию и грабежу В ужасной резне погибли более шестисот человек.

25 июля в Ниме учредили особый суд, который под охраной прибыл в Обена. Тюрьмы Вильнева и Обена были переполнены. 27 июля семерых главных бунтовщиков повесили. На следующий день начались судебные процессы. Двух обвиняемых колесовали, шестерых повесили на рынке, еще двух отправили на галеры, множество подвергли изгнанию, а двух женщин приговорили к битью кнутом.

21 августа Антуана дю Рура, заочно осудили в Вильневе и приговорили к публичному покаянию и четвертованию. Его арестовали у подножия Пиренеев и привели в Монпелье. Судебный процесс повторили. Рура колесовали и четвертовали 29 октября. Его тело, разделенное на четыре части, выставили на большой Нимской дороге, а голову отвезли в Обена и выставили у Сент-Антуанских ворот. Его дом разрушили, а потомство заклеймили позором.

Во всех городах и приходах, поддержавших восстание, разрушили верхушки колоколен и сняли колокола. Город Обена приговорили к штрафу в пятьсот экю, Ла Шапель – в восемьсот экю и уплате судебных издержек. В общей сложности двести человек отправились на галеры, четыреста погибли, десятки были ранены и изгнаны; сотни домов и амбаров сгорели, хлеба, виноградники, плодовые деревья были уничтожены повстанцами или солдатами. На протяжении жизни целого поколения область не могла оправиться от этого разорения.

В 1672 году Людовик XIV затеял войну с Голландией, которая оказалась затяжной. Избавив себя от необходимости созывать Генеральные штаты, которые обычно утверждали новые налоги, Король-Солнце ввел гербовую бумагу для нотариально заверенных документов стоимостью один соль за лист, монополию на табак и налог в двадцать су с фунта, а также новый налог на оловянную посуду, даже купленную ранее, в одно су за штуку (в результате цены в тавернах резко взлетели). Бигорру обложили соляным налогом, от которого она до сих пор была избавлена. Эти меры легли страшной тяжестью на плечи населения, и без того согбенного под бременем налогов, и оказались соломинкой, переломившей спину верблюда. (Военная политика Короля-Солнце превратила Бретань, самую густонаселенную провинцию Франции, которую обходили стороной голод и эпидемии, в совершенно разоренную местность.)

В конце марта 1675 года вспыхнуло восстание в Бордо, поддержанное окрестными крестьянами. Местный парламент приостановил выплату новых податей. Эта новость быстро долетела до Бретани: 18 апреля в бретонском Ренне были разграблены отделения Гербовой и Табачной монополий. Натиск разбушевавшейся толпы удалось отразить горстке дворян во главе небольшого отряда городского ополчения: около трех десятков бунтовщиков были убиты.

Неделю спустя восстание разгорелось с новой силой и к началу мая охватило большинство городов Бретани – Динан, Монфор, Ламбаль, Ванн, Нант. В Нанте толпа захватила епископа, прибывшего к восставшим в качестве парламентера, и обменяла его на одну женщину, посаженную в тюрьму в самом начале беспорядков. Губернатор города господин де Молак сумел уладить дело миром, за что… попал в опалу у государя. Зато в Шатодене наместник короля господин де ла Кост выступил против восставших с оружием в руках, был тяжело ранен и вынужден запереться в Бресте. Бунтовщики торжествовали победу – почти три месяца.

Губернатор Бретани герцог де Шон (прозванный бретонцами «толстой свиньей») держал двор в неведении относительно истинного размаха, который приняло восстание: он знал, что вину за беспорядки в провинциях чаще всего перекладывали на губернаторов. Не смел он и открыть истинные причины бунта: чрезмерные налоги и вопиющую нищету, а тем более просить об отмене новых податей. Поскольку ни король, ни он сам не могли считаться виновными в случившемся, он заявил, что во всем виноваты местное дворянство и парламент. 12 июня герцог предложил Кольберу принять жесткие меры: уничтожить пригороды Ренна, а если потребуется – то и половину города. Но для осуществления таких планов нужны были регулярные войска, а еще нужно было избавиться от городского ополчения, с 8 июня находившегося под ружьем и охранявшего ворота. Губернатор умело разыграл комедию, поклялся не вызывать в Ренн никаких внешних сил и убедил наивных ополченцев разоружиться.

Со своей стороны, парламент умолял короля приостановить на какое-то время сбор налогов и срочно созвать Штаты; одновременно он принимал свои меры против мятежников.

Вся Нижняя Бретань была в огне. «Восстание гербовой бумаги» стало называться еще и «восстанием красных колпаков» по отличительному знаку, который избрали себе бретонские крестьяне. В Бретань срочно отправили мушкетеров, которыми вместо д'Артаньяна, погибшего при Маастрихте, командовал Луи де Форбен.

Герцог де Шон ничего не предпринимал до подхода войск, вытребованных им у короля; единственным человеком, попытавшимся восстановить мир, был иезуит отец Монуар – «последний бретонский апостол»; но шесть тысяч солдат под командованием де Форбена уже шли в Бретань. 16 августа они были в Нанте, затем в Кемпере; в середине сентября у Тимера состоялось сражение, которое положило конец восстанию. Затем начались репрессии.

Людей толпами отправляли на галеры, вешали без счета, колесовали и четвертовали без всякой жалости. Отец Монуар добился позволения облегчать душу несчастных, которых казнили тысячами. С 18 сентября по 12 октября герцог де Шон ездил по всей провинции, включая Сен-Брие и Сен-Мало, творя жестокие казни; при этом он продолжал посылать жителям Ренна успокаивающие письма. 12 октября он вступил в Ренн во главе внушительного военного отряда и повел себя так, словно находился в завоеванной стране. Парламент изгнали в Ванн, он пробыл там четырнадцать лет и смог вернуться обратно только за плату в полмиллиона ливров; горожан разоружили; главную улицу стерли с лица земли, а жителей изгнали – больше четырех тысяч человек были обречены скитаться, умирая от холода и голода, давать им приют было запрещено под страхом смертной казни. В городе разместили на постой гарнизон в шесть тысяч солдат, которые издевались над горожанами как могли. Герцог оставался глух к самым слезным мольбам: «…он был из той породы людей, которые запрещают баранам блеять не только когда их стригут, но и когда с них сдирают шкуру». Потом начались казни…

В ноябре войска под командованием де Форбена в строгом порядке покинули Бретань и в нее вторглась новая армия в десять тысяч человек – недисциплинированная, не соблюдающая никаких правил, которая тотчас приступила к грабежам. Тот же кошмар – грабежи, насилия, убийства, издевательства над женщинами и детьми – творился в Гиени и Гаскони. Парламент Бордо отменил свое постановление о прекращении выплат; в наказание за бунт в городе расквартировали на зиму восемнадцать полков, что обошлось горожанам в миллион ливров.

Война, продолжавшаяся на Рейне, вынудила короля отозвать войска 1 марта 1676 года.

Восстание «красных колпаков» было неслыханным по своему размаху; ничего подобного во Франции не повторялось целый век (если не считать восстание камизаров – протестантов из Севенн – против отмены Нантского эдикта). Однако оно было именно бунтом, а не крестьянской войной, как предыдущие мятежи; некоторые историки пытаются представить его как первый опыт «классовой борьбы»: дворяне и крестьяне находились по разные стороны баррикад, никаких вождей из «благородных» у повстанцев не было; роты драгун-разночинцев, метивших в дворяне или хотя бы в высшую буржуазию, – без всяких сантиментов расправлялись с «зарвавшимся плебсом».

Мушкетеры тоже участвовали в подавлении восстаний, но лишь на стадии военных действий, а не зверской расправы: возможно, кодекс чести предписывал им воевать только с теми, кто сражается с оружием в руках. Король благоразумно воздержался от того, чтобы отправить их в Гасконь, хотя еще неизвестно, что оказалось бы сильнее – земляческая солидарность или сословная. Когда д'Артаньяну по воле короля пришлось играть роль тюремщика при арестованном Никола Фуке, а потом при опальном герцоге де Лозене, он вел себя чрезвычайно учтиво со своими «подопечными», стараясь всячески облегчить им существование. Вряд ли он отнесся бы так же к Антуану дю Руру Во время «восстания гербовой бумаги» в Бигорру отправили роту из ста шестидесяти драгун, которых разместили на постой у местного населения: жителей грабили, избивали, унижали. Новый губернатор Гиени герцог де Роклор вступился за них, и через год (!) его требования были частично удовлетворены: король своим ордонансом освободил от постоя священнослужителей и дворян, находящихся на действительной службе.

Следует подробнее остановиться на эпизодах, когда королевским мушкетерам приходилось играть не свойственную им роль тюремщиков.

В начале сентября 1661 года Людовик XIV дал подпоручику мушкетеров д'Артаньяну тайное и ответственное поручение: арестовать суперинтенданта финансов Никола Фуке, который настолько обогатился и забрал в свои руки такую власть, что держал себя как первое лицо в государстве. Арест должен был произойти в Нанте, где тогда находился двор. Д'Артаньян заблаговременно расставил своих мушкетеров возле резиденций короля и его пока еще всесильного министра, чтобы предотвратить возможный побег. Операция прошла успешно, и вскоре Фуке уже сидел в зарешеченной карете, увозившей его в Анжер. В этой же карете ехали сам д'Артаньян и его помощники – сержант мушкетеров Мопертюи и гвардейский лейтенант Деклаво, а позади скакал эскорт из сотни мушкетеров.

Прибыв в замок Анжера, д'Артаньян расставил посты охраны и занялся обустройством узника; в частности, мебель для него он приобрел за свой счет. Эти заботы не мешали ему не спускать с него глаз и подвергать самым тщательным обыскам. Через несколько дней король поручил его заботам еще одного арестованного – секретаря Фуке Поля Пелиссона, историографа Французской академии, который отказался отречься от своего господина и свидетельствовать против него. Из Нанта в Анжер Пелиссона доставил квартирмейстер первой мушкетерской роты де Сен-Map с отрядом в двадцать мушкетеров. 1 декабря арестованные и конвоиры выехали в Амбуаз, причем мушкетерам приходилось прокладывать дорогу через толпы сбегавшихся окрестных жителей, выкрикивавших ругательства и оскорбления в адрес опального министра. В Туре разъяренная толпа чуть не опрокинула карету, и во время остановки в этом городе мушкетерам приходилось разгонять подозрительные сборища. Во избежание инцидентов решено было покинуть Тур в три часа ночи. Оставив Фуке в Амбуазе, д'Артаньян доставил Пелиссона в Париж и сдал его с рук на руки своему другу Франсуа де Бемо, коменданту Бастилии.

В конце декабря Фуке перевели в Венсенский замок, и распри, возникшие между двумя офицерами, которым была поручена его охрана, вынудили короля спешно отправить туда д'Артаньяна, который уже доказал свою компетентность в этом вопросе. У дверей камеры Фуке отныне постоянно дежурил специальный отряд мушкетеров, в самой камере находились двое часовых; единственным связующим звеном между узником и внешним миром был д'Артаньян. Во все время судебного процесса над Фуке он спал в комнате по соседству с камерой своего подопечного, установив там походную кровать. Более бдительного охранника и представить себе было нельзя. Однажды д'Артаньян арестовал некоего человека, который пытался подкупить одного из мушкетеров, чтобы тот передал заключенному записку. Король доверял только ему: в бумагах Фуке были обнаружены письма Бемо, написанные в те времена, когда тот заискивал перед суперинтендантом, находившимся на вершине могущества. Дело Фуке поссорило двух друзей.

Несмотря на строгое следование инструкциям, полученным от короля, д'Артаньян был способен на великодушие: конвоируя своего узника в Париж, когда туда вернулся двор, он ненадолго задержал карету в Шарантоне, чтобы Фуке, не выходя из нее, смог поцеловать жену и детей, которых не видел уже три года. 13 декабря 1664 года в три часа ночи в небе над Парижем появилась комета – это явление многие восприняли как добрый знак для Фуке. Д'Артаньян, бодрствовавший всю эту ночь, разбудил узника и показал ему комету, пролетавшую над Сент-Шапель, чтобы хоть как-то его ободрить. В каком-то смысле Фуке действительно повезло: вместо смертного приговора суд вынес решение о тюремном заключении в Пиньероле, небольшом городке на склоне Альп. По рекомендации д'Артаньяна охрана бывшего министра была поручена Бенинь Доверию де Сен-Мару, «весьма порядочному человеку». Тем не менее сопровождать заключенного до ворот темницы король велел д'Артаньяну.

Путешествие в суровую зимнюю пору длилось двадцать долгих дней, на протяжении которых д'Артаньян, по словам госпожи де Севинье, был «единственным утешением» Фуке. По прибытии на место д'Артаньян настоял на том, чтобы рядом с камерой заключенного была обустроена комнатка для его слуги.

Сен-Map остался охранять Фуке, а д'Артаньян, облегченно вздохнув, вернулся на поле брани. Однако в 1671 году король вновь прибег к его услугам, чтобы арестовать графа де Лозена. Бывший гасконский кадет, которого приютил в Париже из милости его родственник маршал де Грамон, вошел в фавор к Людовику XIV, который сделал его губернатором Берри, генерал-полковником королевских драгун (подразделения, специально созданного для королевского фаворита) и капитаном лейб-гвардии. В 1670 году Лозен получил чин генерал-лейтенанта и командовал королевской армией во время похода во Фландрию. Тогда-то он и поссорился с капитан-лейтенантом «серых мушкетеров» и несколько месяцев вел с ним «холодную войну». Два гасконца помирились в начале ноября 1671 года, а через несколько дней д'Артаньян получил приказ арестовать Лозена. Причиной ареста скорее всего стали интриги госпожи де Монтеспан, титулованной любовницы короля, и военного министра Лувуа. Д'Артаньяну пришлось вновь проделать утомительное путешествие в Пиньероль. В арестантской карете, помимо него и Лозена, сидели также Мопертюи и Пьер д'Артаньян.

Лозен пробыл в Пиньероле под надзором Сен-Мара и в обществе Фуке и таинственной «железной маски» до 1681 года. Великая Мадемуазель, дочь Гастона Орлеанского и двоюродная сестра короля, на которой Лозен чуть было не женился, пыталась добиться его освобождения. Людовик XIV согласился на это, если она отдаст принадлежавшие ей графство Э и княжество Домб (обещанные ею Лозену) герцогу дю Мэну, узаконенному сыну короля от госпожи де Монтеспан. Требовалось согласие Лозена. Госпожа де Монтеспан отправилась «лечиться на воды» в Бурбон, туда же и под тем же предлогом привезли Лозена под конвоем отряда мушкетеров во главе с Мопертюи. Лозен отказался выкупить свою свободу такой ценой, и Мопертюи отвез его обратно в тюрьму. Однако король не сдавался, и в конечном счете после второй поездки в Бурбон Лозен уступил. Надо сказать, что два этих путешествия были омрачены для него тем, что Мопертюи исполнял свои обязанности тюремщика со строгим педантизмом, не проявляя никакой чуткости, и Лозен не мог этого забыть до конца своей жизни.

Но вернемся к простому народу.

Дворяне могли воспринимать как «товарищей по несчастью» своих слуг, но не крестьян, которые по рождению были просто обязаны их содержать. Мушкетеры проливали свою кровь не за французский народ, а за своего короля, и каждый, кто противился королевской воле, был для них врагом. К тому же к концу столетия в мушкетерских ротах служили и сыновья рабовладельцев [28], имевших четкое представление о предназначении каждого человека на этой земле.

И все же элита французской армии должна была иметь свои моральные устои и особый взгляд на взаимоотношения людей. Неслучайно именно из рядов королевских мушкетеров вышел новый «Робин Гуд», попытавшийся основать царство свободы, основанное на принципах всеобщего братства.

В конце XVII века бывший королевский мушкетер Оливье Миссон снял с себя голубой плащ с крестом и поступил во флот, став капером на «Виктории». Во время захода корабля в порт неподалеку от Рима он познакомился с бывшим монахом-доминиканцем Караччиоли и между ними завязалась крепкая дружба. Они вместе сражались во всех абордажных боях на «Виктории», и после одного особенно жаркого боя с английскими моряками, в ходе которого погиб капитан, новым главой экипажа стал Миссон.

«Виктория» курсировала вдоль берегов Гвинеи и Восточной Африки; захватывая огромные богатства, экипаж освобождал рабов, миловал пленных, почтительно обращался с побежденными, а на мачте корабля развевался белый флаг с вышитым на нем девизом «За Бога и Свободу, все братья, все равны!». После нескольких месяцев такой жизни и захвата португальского корабля с особенно богатым грузом два друга, заручившись поддержкой многочисленных матросов, решили учредить свою республику

Они поселились в бухте Диего-Суарес на севере Мадагаскара. Местный князек предоставил в их распоряжение несколько сотен рабочих-туземцев (которые на самом деле, как оказалось позже, были разведчиками). Так возникла Международная республика Либерталия с демократически избираемым парламентом. Пока одни ее жители возделывали поля, другие продолжали носиться по морям, грабить корабли и требовать выкуп за пленников, но при этом освобождая рабов. Либерталийцы пользовались услугами знаменитого пирата Томаса Тью, которого сделали адмиралом.

Частную собственность отменили, все были равны независимо от расы. Казна, состоящая из разных предметов потребления, была общей. Из нее выдавали пенсию нетрудоспособным и старикам. Деньги внутри республики не имели хождения. Казну пополняли за счет пиратства. Браки между флибустьерами и туземными женщинами поощрялись. За оскорбление туземца, за ругань и пьянство публично наказывали палками.

Своего расцвета Либерталия достигла после захвата корабля, направлявшегося в Мексику: более полутора тысяч пассажиров пополнили собой население города, а сто двадцать пушек – артиллерию форта. Португальцы, разгневанные захватами своих судов, отправили несколько карательных экспедиций против Либерталии, недооценив ее военной мощи. Каратели потерпели поражение и были вынуждены молить о пощаде, которая милостиво была им дарована.

Беда подкралась с другой, неожиданной стороны: ночью на город напали туземные племена малагасийцев. Мужчины, женщины и дети были перебиты, Караччиоли погиб в бою, Миссону удалось бежать с несколькими людьми на борту шлюпа, захватив с собой ценные вещи. Впрочем, этот корабль утонул во время бури. Тью тоже погиб несколько месяцев спустя: его разорвало ядром во время абордажного боя. От Либерталии сохранился только личный дневник Миссона, обнаруженный много позже в Ла-Рошели, в вещах умиравшего матроса из команды Тью. Рукопись капитана Миссона с рассказом о республике Либерталии была включена в книгу «Всеобщая история грабежей и смертоубийств, учиненных самыми знаменитыми пиратами, а также их нравы, порядки, вожаки и их правление», изданную в двух томах в 1728 году в Лондоне. Этот труд многократно переиздавался вплоть до 1972 года и служил источником для серьезных работ по истории пиратства, пока не выяснилось, что написал его Даниэль Дефо [29]…

Зима 1691/92 года выдалась холодной и снежной, с весны зарядили холодные дожди, урожай оказался наполовину погублен, виноград не вызрел, осенью зерна приходилось бросать в жидкую грязь, и следующей весной озимые не взошли. Разразился голод, жертвами которого за два года стали около полутора миллионов человек, к тому же Франция снова ввязалась в войну – с Аугсбургской лигой.

В таких чрезвычайных условиях король прибегнул и к чрезвычайным мерам: временно ввел подушную подать, обложив ею всех французов, включая привилегированные сословия. Все население разделили на двадцать два класса, в зависимости от происхождения и положения в обществе; каждому классу соответствовала определенная сумма подати. Первый класс, в который входили дофин, принцы крови, министры и генеральные откупщики, облагался податью в две тысячи ливров, последний (крестьяне-поденщики, чернорабочие и солдаты) – в двадцать су. От подати освободили только духовенство, которое откупилось пожертвованием в четыре миллиона ливров в

год (и окончательно выкупило свою финансовую свободу за двадцать четыре миллиона ливров в 1710 году), а также бедняков, платящих менее сорока су королевского налога. Кроме того, подушную подать не платили студенты и иностранцы, прожившие во Франции менее шести месяцев.

Подать отменили в 1697 году после подписания Рисвикского мирного договора, однако в 1702 году разразилась война за Испанское наследство, и подушную подать ввели снова, но уже по другой системе, напоминающей королевский налог. Теперь ее собирали по финансовым округам, дворяне получили послабления, а ремесленные цехи распределяли общую сумму подати между своими членами. Изначально новый налог вводился вплоть до окончания войны, однако не был отменен и после ее завершения, а в 1705 и 1747 годах даже увеличен (на два су с ливра). В 1704-1706 годах лето было невероятно жарким, уровень воды в реках понизился, вода в них стала грязной, что привело к эпидемии желудочно-кишечных заболеваний, в частности дизентерии, от которой умерли двести тысяч человек; зато зима 1709 года выдалась самой холодной за последние двести лет: Сену сковало льдом от Парижа до самого устья, водный транспорт на других реках тоже был парализован, люди умирали от холода, голод погубил шестьсот тысяч человек. Весь 1740 год стояла холодная погода, что, разумеется, снова вызвало голод по всей стране.

В январе 1742 года гасконец Жозеф де Жюнка Боэсс, «черный мушкетер» и капитан полка Гатинэ, кавалер ордена Людовика Святого, отслуживший сорок лет и участвовавший во всех сражениях во Фландрии, Италии и Германии, потребовал на заседании Генеральных штатов Бигорры возместить ему выплаченную им подушную подать, поскольку он, купив земельные владения, принадлежит отныне к благородному сословию. В этом требовании ему было отказано, а в 1760 году подушную подать увеличили вдвое для тех, кто был освобожден от королевского налога.

Несмотря на это, клич «Да здравствует король без соляной пошлины!» вновь раздался во Франции только в 1775 году. Зима выдалась суровой, год – неурожайным, цены на хлеб резко возросли, и в самом Париже и Версале начались беспорядки. В столицу ворвались «сельские банды», к ним примкнула городская чернь; начались грабежи рынков и пекарен. Но полиция не принимала мер, а мушкетеры даже освободили одну арестованную женщину. Правительство объявило город на осадном положении, но при подавлении беспорядков сочетало суровость с милосердием: две женщины, приговоренные к смертной казни, были помилованы королем и отделались изгнанием.

Через год мушкетерские роты были распущены, а еще через тринадцать лет последний капитан-лейтенант роты «черных мушкетеров» Филипп Клод де Монбуасье-Бофор-Каниллак был избран депутатом от дворянства Клермон-Феррана в Генеральные штаты 1789 года. Дальнейшее развитие событий известно очень хорошо… Мы уже рассказывали, как складывались судьбы бывших мушкетеров во время Французской революции. Добавим только, что революционный народ не питал почтения к слугам короля и их славному боевому прошлому: надгробие маршала Франции Пьера де Монтескью, графа д'Артаньяна, в приходской церкви Плесси-Пике было разбито и уничтожено.

Примечания:

2

Три епископства (Мец, Туль, Верден) были приобретены Генрихом II в 1552 г., однако официально стали частью французской территории в 1648 г. по Вестфальскому мирному договору, положившему конец Тридцатилетней войне.

26

К таким областям, имевшим свои провинциальные штаты, относились, в частности, Беарн, Бигорра, Бургундия, Бресс, Бретань, Лангедок, Прованс, Суль, Виварэ, Нижняя Наварра, Фландрия.

27

Это название появилось еще во время первых народных бунтов в конце XVI в. «Кроканами» (croquant – грызущий) крестьяне называли дворян, намекая на то, что те «грызут» народ. Дворяне же стали называть «грызунами» самих крестьян. Поскольку прозвище было обидным, повстанцы предпочитали называть себя «охотниками на воров».

28

В марте 1685 г. Людовик XIV издал «Черный кодекс», позволяющий использовать в колониях рабов. Его целью было положить конец бесчинствам и придать рабам, которые раньше считались вещью, определенный статус. Рабы получали право на собственность и на пенсию по старости; хозяева должны были кормить их и хорошо с ними обращаться. Но на практике кодекс практически не соблюдался.

29

Некоторые историки считают, что эта история была целиком выдумана Дефо, однако писатель, работая над книгой, посещал тюрьмы и больницы, где общался с бывшими пиратами. На самом деле еще никто не смог убедительно ни доказать, ни опровергнуть существование Либерталии.