Разлука для любви – что ветер для огпя: слабую она гасит, а большу...

Разлука для любви – что ветер для огпя: слабую она гасит, а большую раздувает.

(Роже де Бюсси-Рабютен)

Женитьба – это яд, а приданое – противоядие.

(Французская пословица)

Юнцы, поступившие в мушкетерские роты, торопились жить на полную катушку; родительские денежки уходили не только на вооружение и обмундирование, но и на кутежи и содержание бойких девиц. Кстати, мужчине было просто необходимо показываться с женщинами, чтобы у окружающих не возникло никаких подозрений по поводу его «сексуальной ориентации», и если он не обзаводился официальной любовницей, то регулярно посещал «веселые дома». Подружек можно было найти в самом центре Парижа, на острове Сите и Сен-Луи. Проституток самого низкого разбора называли «девицами с Нового моста»: именно там они находили клиентов и порой под тем же мостом их обслуживали. Официально публичных домов тогда не существовало, но имелись так называемые «лавки чести»: в том смысле, что честью здесь торговали. Благодаря Тальману де Рео мы имеем некоторое представление о расценках первой половины XVII века: однажды поэт Ракан обратился к сводне, чтобы та привела ему «барышню». Сторговались за один пистоль (десять ливров). Однако когда Ракан увидел, кого ему привели, сводня получила на руки лишь монету в четверть пистоля, поскольку «барышня» на поверку оказалась «горничной». Публика высшего порядка посещала куртизанок, например Марион Делорм и Нинон Ланкло – гетер XVII века. Такое позволяли себе даже люди духовного звания, например кардинал Ришелье и аббат Буаробер. Марион Делорм (1611 – 1650) одно время была соседкой Ришелье по Королевской площади; говорят, что она трижды приходила к кардиналу, переодевшись в мужское платье. Обычно Делорм брала плату «натурой» – дорогими нарядами, украшениями и т. п.; за три визита она получила от его преосвященства кошелек с сотней пистолей – и со смехом выбросила его в окно. Среди любовников Нинон были плательщики (которые содержали ее – иногда даже безвозмездно), мученики (которые ее любили) и фавориты (которых любила она сама и даже порой содержала на свои средства).

В конце XVII и в XVIII веке содержанками часто становились «девушки из Оперы» – хористки и танцовщицы, однако они предпочитали людей знатных и богатых. Казанова в своих «Мемуарах» рассказывает о посещении отеля «Руль», славившегося на всю Европу «Хозяйка обставила его с большим вкусом и содержала там двенадцать-четырнадцать отборных нимф, со всеми удобствами, каких только можно желать». Пообедать с девушкой стоило шесть франков, переспать – двенадцать, полное обслуживание, включая ужин и ночь, – один луидор (двадцать франков).

В интересующую нас эпоху строгость нравов была понятием позабытым, а то и неведомым. Эпоху Возрождения, поклонявшуюся природе и считавшую прекрасными все ее призывы, сменила эпоха Религиозных войн: за эти тридцать шесть лет люди приучились жить сегодняшним днем, и нравы стали не только вольными, но и грубыми. Генрих IV, известный своей любвеобильностью и галантными похождениями, и его первая жена Маргарита Наваррская не могли подать своим подданным пример иного поведения. Людовик XIII резко отличался от отца своим благочестием и целомудрием, однако насаждать в обществе новые правила морали начали только после 1624 года – с приходом к власти Ришелье. До того в дворянской и интеллектуальной среде царила полная распущенность, еще усугубляемая философским вольнодумством, развившимся на фоне религиозного кризиса. Среди населения, и так уже порядочно сократившегося в результате войн и прочих бедствий, начали распространяться «нехорошие» болезни, которые тогда лечили ртутью – выжить можно было только чудом. Нужно было срочно принимать меры.

В 1627 году Анри де Леви, герцог де Вантадур (1595-1680), основал Братство Святого Причастия – тайное общество, которое видело своей задачей «творить всевозможное добро и изгонять всевозможное зло». Его создание было поддержано кардиналом Ришелье, Людовиком XIII и папой римским, в число его членов входили многие влиятельные люди: Жак Бенинь Боссюэ, французский проповедник и писатель, епископ Мо; святой Винсент де Поль и принц Конти; Анна Австрийская, министр финансов Никола Фуке и первый председатель парижского парламента Гильом де Ламуаньон. Братство проповедовало строгие правила морали, современники видели в нем преемника инквизиции. Боссюэ так определил его цель в 1652 году: «Воздвигнуть Иерусалим посреди Вавилона». Братья клеймили богохульников, сквернословов, дуэлянтов, распутников, содержателей кабаков; они осуждали использование табака, непристойные песни, чересчур открытые платья. При этом все средства борьбы были хороши: доносы поощрялись.

Но полностью оздоровить общественную мораль оказалось делом практически невыполнимым. В Париж съезжались молодые провинциалки в тайной надежде разбогатеть и стать куртизанками. В провинции торговали собой по большей части замужние женщины, даже имеющие детей, и вдовы; средний возраст проституток был выше, чем в столице. Большинство девушек снимали комнату и приводили клиентов к себе домой; редко они использовали дома свиданий на окраинах города. Своих кавалеров они находили в людных местах – в кабаках и на постоялых дворах, на ярмарках, возле церквей и казарм, даже в полях, лесах, садах и виноградниках. Установленных расценок не существовало, и бывало, что девушки отдавались за еду и вино или за квартирную плату. Впрочем, в те времена продажные женщины были в большей степени содержанками, чем проститутками в нашем понимании: как правило, у них имелся постоянный любовник, с которым они проводили время, вместе обедали, ходили на танцы и т. д. Многих девушек привлекали в такой жизни свобода, финансовая и моральная независимость, отсутствие подчинения родителям, мужу, опекуну и пр.

Власти пытались бороться с проституцией, карая гулящих тюремным заключением или изгнанием. Однако борьба больше велась на бумаге. В 1658 году Людовик XIV приказал сажать в тюрьму Сальпетриер всех женщин, уличенных в проституции, блуде или супружеской измене, пока специально назначенные священники или монахини не убедятся, что те раскаялись и исправились. Впервые в Европе тюрьма стала служить для отбывания наказания: прежде в нее заключали обвиняемых до начала процесса или осужденных на казнь или каторгу. С 1684 года проституток помещали в странноприимный дом – Hopital general – наряду с нищими и увечными: политика Короля-Солнце в этой области сводилась к изоляции «антиобщественных элементов». Однако заключение длилось не больше трех-шести месяцев. Изгнанию же подвергались только иногородние.

Все эти меры оказывались неэффективными, поскольку в обществе к проституткам относились снисходительно. Местные церковные и светские власти могли сделать «девушке легкого поведения» внушение, даже прогнать ее с квартиры или изгнать из прихода, но не заявляли на нее в полицию, если, конечно, она не вела себя чересчур вызывающе и не устраивала скандалов. В результате накануне Французской революции в Париже насчитывалось до тридцати тысяч «дешевых» проституток и до десяти тысяч «дорогих», то есть тринадцать процентов всего женского населения. В эту эпоху было опубликовано сочинение «Парижские серали, или Жизнеописания и портреты дам Пари, Гурдан, Монтиньи и прочих своден с описанием их сералей, интриг и проч.», в котором описывались столичные бордели и жизнь девиц, в том числе «содержанок самого высокого ранга».

Очень много женщин следовало за армией, что во Франции, что в других странах. Проститутки проникали в рады военных, нарядившись в мужское платье. В 1687 году был издан королевский ордонанс о военных лагерях: продажным девкам, застигнутым с солдатами на расстоянии двух лье от Версаля и лагерей на реке Эр, полагалось отрезать нос и уши. Ордонанс от 1 июля 1727 года запрещал любому военнослужащему, каков бы ни был его чин, брать на содержание развратную женщину под страхом тюрьмы или понижения в звании. Девок, захваченных «на месте преступления», изгоняли, а то и били кнутом. Те же, что распутничали с кавалеристами и драгунами, должны были провести три месяца в тюрьме, а затем в работном доме.

Но переодевались в мужское платье не только потаскушки: порой среди солдат оказывались «кавалерист-девицы», которых жизнь поставила в такие условия, что они решили пойти на войну, чтобы заработать денег. Против них никаких мер предусмотрено не было, хотя это и не приветствовалось. Впрочем, с середины XVII века во Франции один за другим появлялись романы о женщинах-воинах, служившие средством королевской пропаганды. Моду на такие сочинения ввела госпожа де Вильдье, опубликовав «Воспоминания о жизни Генриетты Сильвии де Мольер», за которыми последовали романы Барбена «Мемуары госпожи де Равезан» (1677), «Мемуары мадемуазель Дельфос» (1695) и «Мемуары графини де М.» (1697). Описываемые в них женщины-героини, в основном из далеких провинций, наряжались в мужское платье и записывались в армию Великого короля, чтобы служить Франции. В числе таких романов был и «Мушкетерская героиня, или Подлинная история мадемуазель Кристины, графини де Мейрак» Жана де Прешака; героиня романа была родом из Беарна. В реальной жизни таких героинь были единицы, и служили они в основном в армейских полках, а не в гвардии. После разоблачения их отправляли домой, выдав существенную денежную компенсацию.

Подобные истории заставляют задуматься о том, какие стандарты мужской и женской красоты существовали в «галантный» век. Женщина должна быть миниатюрной, с гладкой и прозрачной кожей, с тонкой талией, затянутой в корсет; загорелая девица кавалерийского роста (то есть 170 сантиметров и выше) с лицом, побитым оспой, вполне могла сойти за мужчину; даже отсутствие растительности на лице было легко замаскировать (с конца XVII века мужчины гладко брились, а волосы носили ниже плеч), а мужская одежда, более свободная, чем женская, скрывала все особенности женской фигуры. Нательные сорочки были длиннополыми и с длинными рукавами; в условиях войны спали часто не раздеваясь, к тому же в те времена мужчинам нередко приходилось спать на одной кровати, если, к примеру, на постоялых дворах не оказывалось свободных комнат, и они приобрели привычку не нарушать чужое интимное пространство. С другой стороны, мужчины, считавшиеся красавцами, были несколько женоподобны; в XVIII веке, во время балов-маскарадов, они нередко наряжались женщинами, а половая принадлежность знаменитого шевалье д'Эона, шпиона Людовика XV, до сих пор вызывает споры среди историков. Тальман де Рео рассказывает такую историю о куртизанке Нинон Ланкло. Однажды в компании маршала де Грамона она увидела симпатичного молодого человека – герцога де Навайля (будущего маршала Франции), который был еще не женат; он ей понравился, и она привела его к себе домой. После ужина Нинон уложила своего кавалера в чистую постель и велела ждать, однако тот, верно, сильно устал, потому что вскоре заснул. Дама забрала его одежду и ушла спать в другую комнату, а поутру надела его костюм, прицепила к поясу шпагу и ворвалась в спальню с громкими ругательствами. Навайль увидел перед собой разъяренного мужчину и, полагая, что это ревнивый муж, сказал, что готов дать ему сатисфакцию. Нинон весело рассмеялась.

Великая Мадемуазель, дочь Гастона Орлеанского (брата Людовика XIII), в двадцать один год выглядела «драгуном без усов», жевала и нюхала табак и обладала «командирским голосом». Брат Людовика XIV Филипп Орлеанский, по воспоминаниям Сен-Симона, всегда наряжался как женщина, весь в кольцах, браслетах, в длинном черном парике, обсыпанном пудрой, и с бантами везде, где только можно их повязать; при этом он отличался неслыханной храбростью. Тот же Сен-Симон рассказывает, как в пылу сражения при Неервиндене герцог де Лa Фейяд, назначенный бригадиром взамен убитого офицера, куда-то исчез на полчаса, после чего явился напудренным и в красном сюртуке, расшитом серебром: теперь он мог приступить к своим обязанностям. При дворе Короля-Солнце пудрились шафраном и цветочной пыльцой, придававшей лицу яркий цвет; придворные Людовика XV, мужчины и женщины, белились, подсинивая рисунок вен, румянились и залепляли мушками прыщи и оспины. Они поливались духами на основе амбры, жасмина, нарцисса, мускуса и корицы, использовали притирания – «флорентийскую помаду», «испанский воск», «генуэзскую эссенцию» – и душистую пудру для одежды, лица и париков. Волосы пудрили и не мыли: грязные волосы не рассыпаются, им легче придать необходимую форму Впрочем, в полевых условиях это редко применяли.

Казармы начали строить поздно, Людовик XIV издал соответствующий ордонанс только в 1692 году, и процесс этот шел медленно. В Пьемонте в XVIII веке солдаты даже в казармах жили с семьями (пятнадцать процентов военнослужащих были женаты). В Париже военнослужащим, проживавшим в казармах, было запрещено жениться и работать, однако французские гвардейцы, например, начали соблюдать это правило только с 1764 года, да и то не слишком строго. Капитан-лейтенант д'Артаньян стал крестным отцом множества детей мушкетеров и солдат.

У этого «недостатка», однако, были свои положительные стороны: например, в «семейных» казармах не отмечалось случаев содомии, которая к середине XVIII века приняла угрожающий масштаб; в гарнизонном Меце, где казарма была построена на личные средства архиепископа, процветали «такие же нравы, как в Древнем Риме». Ранее за мужеложство карали смертью на костре, но уже во времена Людовика XIV, который, однако, терпеть не мог этого «итальянского порока», ограничивались изгнанием, а то и попросту старались замять скандальное дело. Во времена же регента Филиппа Орлеанского, известного своей распущенностью и устраивавшего настоящие оргии в Пале-Рояле, на такие вещи смотрели много проще. После Великой французской революции гомосексуализм официально перестал считаться преступлением.

Отчаянные храбрецы, умеющие за себя постоять, и в то же время франты, близкие к высшим сферам и приобретшие некий светский лоск, мушкетеры пользовались неизменным успехом у представительниц прекрасного пола всех сословий. В «Сирано де Бержераке» Ростана Лиза, супруга кондитера Рагно, сбежала с мушкетером. Мушкетер Гассо стал любовником Эмили де Мариньян, жены Оноре Габриеля де Мирабо (будущего трибуна Великой французской революции), она даже забеременела от него. Обаятельный мушкетер пленил сердце графини своей обходительностью и участливостью. Сестра Мирабо, будучи замужем за стариком, тоже имела любовника-мушкетера – статного красавца де Бриансона.

Мушкетеры никогда не отличались дисциплинированностью, а уж в мирное время вообще пользовались полной свободой: Гассо, например, видался с Эмили во время частых отлучек из гарнизона. Среди любовных приключений мушкетеров встречались и довольно романтические истории. Так, у маркиза де Монье, жившего в Понтарлье, была дочь, которая в девятнадцать лет влюбилась в мушкетера Ле-Беф де Валдаона. Поскольку отец противился браку, мадемуазель де Монье имела смелость принять воздыхателя в своей постели, которая стояла рядом с кроватью ее матери. Отец прибежал на шум, захватил одежду любовника и отнес в канцелярию суда, потом подал жалобу о похищении и соблазнении. Виновный бежал в соседнюю Швейцарию, откуда прислал письмо в свое оправдание (над этим письмом рыдали все дамы Понтарлье, не изведавшие в своей жизни большой и чистой любви; утверждали даже, что к нему приложил руку Жан Жак Руссо). Мадемуазель де Монье заперли в монастырь до достижения двадцати лет, после чего она против воли овдовевшего отца вышла замуж за господина де Валдаона. Такая верность в любви, приобретшая законные формы, изменила общественное мнение, ранее сочувствовавшее отцу, в пользу дочери; господин де Монье прослыл в округе тираном и деспотом.

Каноническое право определяло брачный возраст двенадцатью годами; впрочем, сын бывшего мушкетера Франсуа де Бемо женился на одиннадцатилетней девочке. При этом, по причудам французского законодательства, мужчина становился совершеннолетним только в двадцать пять лет, когда зачастую уже являлся отцом семейства. С 1556 года согласие родителей на брак (без которого он превращался в похищение, а за это карали смертью) было необязательно для мужчин старше тридцати лет и женщин старше двадцати пяти лет; молодежь же в выборе своей «половины» была вынуждена покориться родительской воле, хотя официально жених и невеста должны были вступать в брак по добровольному согласию (одной из причин, по которой Генрих IV смог добиться расторжения брака со своей первой женой Маргаритой Валуа, стал тот факт, что Маргариту выдали за него по принуждению).

Препятствием к браку было родство; разрешение на брак двоюродных брата и сестры мог дать только сам папа римский. Допустимой степенью родства считалось «четыре на четыре», то есть между внуками двоюродных братьев и сестер. После заключения брака родители супруга становились родственниками первой ступени, такими же, как родные отец и мать, поэтому если, допустим, вдовец хотел жениться на племяннице своей покойной жены, он должен был получить разрешение Церкви, поскольку девушка считалась его родной племянницей. Примечательно, что те же правила распространялись и на внебрачные связи: так, мужчина не смог бы жениться на дочери женщины, которую некогда соблазнил, даже если эта дочь была от другого. Крестные отец и мать тоже считались родственниками и не могли вступать в брак. При расторжении помолвки нельзя было жениться на сестре бывшей невесты (она считалась родственницей), требовалось особое разрешение Церкви. Если вдовец и его невеста жили в блуде, требовались разрешение из Рима и клятва в том, что это преступление не послужило причиной смерти прежней супруги. Чтобы совершить бракосочетание в приходской церкви, нужно было прожить в этой епархии не меньше года.

Обращение к церковным властям за разрешением на брак было довольно частым делом. В своем прошении жених и невеста должны были привести причину, по которой заключение брака желательно. «Пристойными» причинами считались следующие: если путем заключения брачного союза будет покончено с давней враждой или судебными тяжбами между семьями; если податели прошения являются уроженцами мест, жители которых почти сплошь состоят между собой в родстве (для гасконских гвардейцев это было актуально); если невеста бесприданница и выходит замуж за богатого родственника; если девушке уже больше двадцати четырех лет, а она так и не нашла себе ровню. К порочащим причинам относилась интимная связь до брака. К прошению прилагались акты о проведении приходского расследования с показаниями не менее четырех свидетелей и письменное уведомление о согласии епископа. Разрешение на брак предоставлялось не бесплатно: тарифная сетка была довольно широкой, от 45 до 4500 ливров, и рассчитывалась по сложной системе с учетом социального положения просителей, степени их родства и того, насколько уважительны приводимые ими причины. Надо полагать, проблема в основном упиралась в деньги, и если ее удавалось снять, все остальные препятствия устранялись очень легко. Например, маршал де Креки, погибший в бою в 1638 году, женился по очереди на двух дочерях герцога де Ледигьера – Мадлене и Франсуазе де Бонн.

Помимо вышеперечисленных случаев разрешение на брак требовалось, если свадьбу хотели сыграть в запретное время: в Рождественский или Великий пост. С такой просьбой обращались в основном военные, поскольку зимой они отдыхали от ратных дел и улаживали свои собственные, а летом, с возобновлением военных действий, им было не до свадеб.

Прежде чем идти в церковь, следовало опубликовать официальное уведомление о бракосочетании. После 1680 года дворяне довольно часто ходатайствовали о том, чтобы их избавили от этой обязанности: к тому времени обедневшие потомки славных родов не гнушались родниться с богатыми буржуа, однако не стремились объявлять об этом во всеуслышание.

В правление Людовика XIV было отменено право женщины выбирать себе мужа; в провинциях, где не было принято принижать роль женщины (например, в Бретани), этот запрет был воспринят весьма болезненно. Овдовевшие молодые помещицы нередко брали в мужья своих управляющих. Во время крестьянских восстаний 1675 года одним из требований, выдвигаемых повстанцами, было именно разрешить смешанные браки между дворянами и крестьянами, чтобы дворянка могла выбрать себе мужа-простолюдина.

Чувства в большей степени принимались в расчет у людей низшего сословия; буржуазия и аристократия заключали браки по расчету Брачный союз был союзом двух родов, двух состояний, которыми предстояло распоряжаться сообща и передать их по наследству. Епископ Люсонский (будущий кардинал Ришелье) выдал свою племянницу Мари Мадлен дю Пон де Курле замуж за господина де Комбале, разорвав ее помолвку с другим. Комбале, конечно, служил в мушкетерах, но главное – он был племянником королевского фаворита Альбера де Люиня. Этот союз просуществовал недолго: через два года Комбале был убит во время осады Монпелье; его вдова так больше и не вышла замуж. Еще одну свою племянницу, Клер Клеманс де Майе-Брезе – двенадцатилетнюю карлицу, к тому же помешанную, – кардинал пристроил за восемнадцатилетнего герцога Энгиенского – будущего Великого Конде (молодой герцог, влюбленный в Марту де Вижан, не был на собственной свадьбе, затем устроил трехнедельную голодовку и еще два года всячески пытался добиться развода, не прикасаясь к своей жене). Луи де Сен-Симон, ища руки одной из дочерей герцога де Бовилье, откровенно писал в своих мемуарах: «Я хотел жениться не на его дочери, которой в глаза не видел, а на нем самом». В конечном счете он пошел под венец с Мари Габриэль дю Дюрфор Делорж, старшей дочерью маршала Делоржа, мать которой, хоть и принадлежала к третьему сословию, обеспечила дочь порядочным приданым.

Брак был сделкой, оформленной по всем правилам, и сам этот расчет был одним из условий «честной игры». У маршала де Грамона был ординарец дю Тертр, который однажды попросил его содействия в похищении девицы. На вопрос маршала, замешана ли тут любовь, тот отвечал, что никоим образом, просто девица довольно богата. Тогда де Грамон посоветовал ординарцу похитить герцогиню де Лонгвиль, которая не в пример богаче, и прогнал его с глаз долой[17].

Впрочем, и сами дамы порой оказывались весьма предприимчивыми. Восемнадцатилетний Поль Франсуа Бенуа д'Эскубло, единственный наследник двух знатных родов (отца и матери), лишился своего отца, едва закончив военную академию, и был вынужден на некоторое время удалиться в фамильный замок, чтобы привести в порядок дела. Там он попался на крючок своей дальней родственницы и ближайшей соседки, которой к тому времени исполнилось тридцать пять лет и которая уже обладала большим опытом в любовных делах и гораздо менее солидной репутацией. Юнец попался в ловко расставленную ловушку: соседка залучила его в гости, спрятав в соседней комнате нотариуса. Его матери с большим трудом удалось добиться, чтобы подписанный брачный договор признали недействительным; соблазнительница удалилась в монастырь, а Поль д'Эскубо поступил во вторую роту королевских мушкетеров и погиб при Неервиндене двадцати четырех лет от роду.

Антуан Фюретьер (1620-1688) в своем «Буржуазном романе» приводит шуточный «тариф», в котором обозначено, на какого жениха может претендовать невеста в зависимости от своего приданого. Низшая ступень – две-шесть тысяч ливров: на это позарится разве что судебный пристав, стряпчий, сержант; высшая – шестьсот тысяч ливров: тут уж подавай председателя парламента, настоящего маркиза, сюринтенданта или даже герцога и пэра.

Но этот «прейскурант» действовал в Париже. Когда отец д'Артаньяна, Бертран де Кастельмор, женился на Франсуазе де Монтескью, ее отец, бывший офицер французской гвардии, дал в приданое за дочерью всего 1600 ливров: у него были и другие дети, которых предстояло пристроить. Впоследствии Бертран разорился и погряз в долгах, однако сумел выдать всех трех своих дочерей за отпрысков местных дворянских родов. Сам д'Артаньян, еще будучи поручиком мушкетеров, сделал просто невероятную, сказочную партию, женившись на Анне Шарлотте Кристине де Шанлеси, баронессе де Сент-Круа – дочери сельского дворянина и бездетной вдове капитана кавалерии, убитого при осаде Арраса. Состояние баронессы оценивалось более чем в восемьдесят тысяч ливров: помимо баронства Сент-Круа, приобретенного ее отцом Шарлем де Шанлеси в 1626 году, она располагала шестьюдесятью тысячами ливров ренты от герцога д'Эльбефа, восемнадцатью тысячами ливров наследства от дяди и прекрасной мебелью стоимостью в шесть тысяч ливров. Пятого марта 1659 года в Лувре был заключен брачный договор, на котором стояли подписи Людовика XIV, Мазарини, Антуана де Грамона – герцога и пэра, маршала Франции, и Франсуа де Бемо – губернатора Бастилии. А через месяц пара торжественно обвенчалась в парижской церкви Сент-Андре-дез-Ар; свидетелем со стороны жениха выступал его верный друг Бемо. Опытная баронесса позаботилась о том, чтобы брачный договор был составлен «правильно»: в совместное владение супругов перешла сумма в тридцать тысяч ливров, а также меблировка замка, находившегося в ее владении; баронство Сент-Круа оставалось в личной собственности Шарлотты, а ее супруг мог оставить за собой доходы от своих должностей… что в общем-то не было подарком, поскольку на эти доходы он содержал свою роту. Свои личные расходы, равно как и долги, сделанные до брака, д'Артаньян должен был оплачивать из собственного кармана, а в случае его смерти вдове полагались четыре тысячи ливров ренты, обеспечиваемые нынешним и будущим движимым и недвижимым имуществом супруга.

Семейная жизнь д'Артаньяна отнюдь не была счастливой. Во-первых, он не мог наслаждаться домашним уютом, поскольку постоянно находился в разъездах по делам службы и лишь изредка наведывался в Сент-Круа, родовое имение жены, чтобы уладить кое-какие дела. Впрочем, он и не рвался к своей жене, которая не была молода и красива, да к тому же обладала мстительным и сварливым характером и обожала судиться со своими родственниками. Во-вторых, сам мушкетер как супруг тоже был не подарок: его ветреность, легкомыслие, мотовство и романы на стороне быстро отвратили от него жену, которая покинула Париж уже через несколько месяцев семейной жизни. В 1665 году она отказалась от совместного владения имуществом, чтобы сохранить за собой все, чем владела до вступления в брак. Проживая в Шалоне, она и узнала о смерти своего супруга во время осады Маастрихта.

Несчастливая семейная жизнь была нормой. По мнению госпожи де Ментенон, морганатической супруги Людовика XIV, две трети людей несчастливы в браке. «Любовь можно унести с собой в могилу, но она не перешагнет порога церкви, – писала госпожа де Скюдери, горько заметив: – Женятся, чтобы ненавидеть». Монтень в целом был с ней согласен: «Женятся не для себя, а больше для потомства, для своей семьи… Хороший брак отвергает наличие любви…»; а католические проповедники добавляли: «Нет ничего более недостойного, чем любить супругу как любовницу».

Отношение к женщине было предвзятым, во многом продиктованным религиозной установкой о том, что именно женщина стала причиной грехопадения человека. Врач и философ Марен Кюро де ла Шамбр (1594-1669), занимавшийся и оккультными науками, считал, что женский темперамент подвластен влиянию холода и сырости. «Будучи холодна, она слаба и, следовательно, робка, малодушна, подозрительна, недоверчива, хитра, скрытна, льстива, лжива, обидчива, мстительна и жестока в своей мести, несправедлива, скупа, неблагодарна, мнительна. Сырость же порождает то, что она переменчива, легкомысленна, неверна, нетерпелива, легковерна, жалостлива и болтлива».

Воспитание девочек тоже принимало уродливые формы. В XVII-XVIII веках оно, как правило, проходило в монастырях; девочек из древних аристократических родов помещали также в «институты благородных девиц».

Монахини старались привить девочкам прежде всего покорность и смирение, подавить всякого рода инстинкты и личностные особенности. Образован™ им не давали практически никакого, так как опасались, что чтение романов распалит их воображение, изучение наук пробудит любопытство, а занятия искусствами обострят чувственность. Поэтому главное место в воспитании отводили молитвам и катехизису, а обучение сводилось к элементарным навыкам письма и счета, урокам шитья, домоводства (в том числе ведения домашней бухгалтерии), хороших манер. (Надо сказать, что знатные дамы, слишком занятые собой и придворными интригами, совершенно не занимались воспитанием детей: монахиням приходилось объяснять шестнадцатилетним девицам, что не следует говорить с набитым ртом или класть локти на стол за обедом.) В самых аристократических монастырях девочкам преподавали также латынь, поэзию, историю и географию.

Танцы не приветствовались, поскольку при этом девочки должны были бы прикасаться друг к другу, а подобные вещи сурово пресекали. Зато девочки ежедневно пели хором, а самые одаренные учились играть на арфе или органе. Их также учили двигаться «достойно», то есть чинно, не вызывающе, и говорить, не повышая голоса.

В монастыре Пор-Рояля, где принимали за аксиому, что «девушки несут в себе зло», поддерживали чрезвычайно строгую дисциплину: воспитанницам не разрешали обмениваться новостями со стороны, обсуждать монахинь, своих товарок и назначенные им наказания. Они не имели права прикасаться друг к другу, поддерживать близкие отношения, бегать, а уж тем более драться. Гигиеной пренебрегали, чтобы свести к минимуму контакт с собственным телом. Раздеваться перед сном полагалось в полной темноте и очень быстро, в присутствии надзирательниц (впрочем, в спальнях царил такой холод, что это требование было легко исполнить). Всю получаемую воспитанницами почту перлюстрировали. Если какая-нибудь девушка получала слишком много писем, их просто сжигали в ее присутствии, даже не распечатав.

Во всех монастырях дважды в неделю устраивали день покаяния: все воспитанницы проходили чередой перед настоятельницей, и приставленные к ним сестры обличали их в совершенных провинностях. Девушки не имели права возражать или оправдываться, а должны были молча слушать, глядя в пол. Порой об их провинностях сестры узнавали на исповеди. Наказания носили исключительно унизительный характер.

Если к девочкам приходили посетители, одна из сестер подслушивала разговор, чтобы убедиться, что воспитанница не рассказывает ничего лишнего и не ведет себя неприлично, а гость не передает ей никаких записочек. Воспитанницы находились под постоянным надзором, даже в свободное время; игра в карты и кости, разумеется, была под запретом; петь можно было только песни духовного содержания.

Но вот в пансионе при Аббеи-о-Буа устраивали самые различные праздники: по поводу поступления новых воспитанниц или замужества старых. Там случались даже театральные представления и балы (!). В обители Нотр-Дам-де-Сион каждый год в день Святых мучеников сестры и воспитанницы менялись ролями, что сбивало с толку посетителей.

Условия проживания девочек зависели от обеспеченности их родителей: самые бедные спали в дортуарах, те, что побогаче, – в отдельных комнатах с дощатой кроватью, покрытой соломенным матрасом, стулом, столом и полкой для книг; избранные могли снимать за двести ливров в год частные апартаменты и за четыреста ливров в год пользоваться услугами горничной.

Госпожа де Ментенон, происходившая из благородной, но обедневшей семьи, тоже воспитывалась в монастыре, получив там рудиментарное образование, не имевшее почти никакой связи с реальной жизнью. Позже, став воспитательницей внебрачных детей Людовика XIV, а затем его тайной супругой, она решила усовершенствовать систему воспитания девиц из бедных дворянских семей, которых становилось все больше, так как множество дворян из провинции погибали во время войн или разорялись на службе королю.

В 1680 году она отметила двух монахинь – бывшую урсулинку госпожу де Бринон и ее родственницу госпожу де Сен-Пьер, содержавших школу для бедных девушек, которых готовили в прислуги. Она перевела эту школу в Рюэйль, добавив к ученицам-простолюдинкам двадцать девочек из обедневших дворянских семей, получавших образование по другой программе. В 1684 году дворянскую школу перевели, с помощью короля, в замок Нуази; теперь там насчитывалось уже сто восемьдесят учениц. Своим указом король основал учебное заведение для девушек из дворянских родов, предпочтительно дочерей военных, погибших на службе королю, которые воспитывались бы бесплатно и получали образование, соответствующее их полу и рождению. По выходу из этого заведения они должны были «нести во все провинции нашего королевства пример скромности и добродетели». В конечном счете пансион разместился в усадьбе Сен-Сир под Версалем и стал называться Королевским домом Людовика Святого.

Туда принимали девочек в возрасте от семи до двенадцати лет, которых лично отбирал сам король, проконсультировавшись с герольдмейстером и убедившись в том, что по отцовской линии они являются дворянками не менее чем в четвертом поколении. В большинстве своем они были дочерьми, племянницами или сиротами военных из Парижа и его окрестностей, но также и из других французских провинций; в 1750-е годы туда приняли двух девочек из Квебека. «Барышень из Сен-Сира», являвших собой «прекрасный образец красоты в сочетании с невинностью», было двести пятьдесят; за ними присматривали тридцать шесть воспитательниц и двадцать четыре монахини.

Девушки носили коричневые кисейные платья по придворной моде с лентами, цвет которых соответствовал классу: с 7 до 10 лет – красный, с 11 до 14 – зеленый, с 15 до 16 – желтый, с 17 до 20 – синий. На голове у них был белый чепчик. Классные дамы одевались в черное. «Красные» учились читать, писать и считать, получали первые уроки катехизиса, основ религиозной истории и латыни; «зеленые» изучали эти предметы более глубоко, присовокупив к ним историю и географию; «желтые» обучались еще и рисованию, пению, танцам и музыке; «синих» посвящали в геральдику и историю Церкви. Хозяйственные работы были частью обучения: «синие» и «черные» (помощницы воспитательниц) помогали в столовой и лазарете, шили платья и белье для своих товарок и воспитательниц.

По выходе из пансиона каждая воспитанница получала приданое в три тысячи ливров, чтобы иметь возможность выйти замуж за достойного претендента или… поступить в монастырь. Однако многие предпочитали остаться в Сен-Сире и стать воспитательницами.

Помещения для пансионерок располагались как можно дальше от входа, чтобы оградить их от контактов с посторонними. Воспитанницам внушали «отвращение к греху и великую любовь к добродетели», знакомили с «обязанностями порядочной женщины по отношению к своему дому, мужу, детям и слугам». Госпожа де Ментенон уделяла большое внимание тому, как девочки проводят свой досуг, поощряла игру в шашки и шахматы и регулярно обновляла библиотеку (ее первым мужем был драматург Скаррон). В Сен-Сире даже имелся любительский театр: сначала девочки представляли нравоучительные пьесы, написанные г-жой де Бринон и самой госпожой де Ментенон, а затем – трагедии Корнеля и Расина, хотя их наставница была недовольна тем, с каким пылом ее воспитанницы воспроизводят сцены любовной страсти. Однако такие порядки встретили осуждение со стороны Церкви, и в 1692 году госпожа де Ментенон дала разрешение на то, чтобы светский институт преобразовали в монастырь. Воспитательницам предоставили выбор: принести монашеский обет или уйти.

Можно себе представить, насколько воспитанницы таких заведений отличались от «амазонок» начала века, яркими представительницами которых стали «дамы Фронды»! Тальман де Рео рассказывает об истории любви Шарля де Фонтене, капитана французских гвардейцев, получившего отставку у своей милой. Когда ему не открыли дверь, бравый вояка, поняв, что словесные увещевания не действуют, раздобыл бомбу и взорвал двери. Однако, ворвавшись в дом с криком «Город взят!» – он увидел, что его возлюбленная стоит у раскрытого люка в погреб с двумя пистолетами в руках и с твердым намерением пустить их в ход в случае необходимости. Фонтене пришлось ретироваться. Женился он позже, на бедной вдове, которая приглянулась ему, потому что была веселой и предприимчивой. Став его супругой, она быстро поставила дело так, что храбрый капитан не раз прятался от нее в сене на чердаке. Долго такой жизни он выдержать не смог и умер около 1640 года; она же снова вышла замуж.

Браки по любви были редкостью; известный французский полководец Анри де Кампьон (1613-1663), женившись по любви, знал, что «не встретит одобрения, настолько сильно он отдалился от обычной практики». Даже он считал, что браки, заключенные по любви, «почти всегда осуждаются справедливо, ибо кончаются чаще всего несчастливо». Это грустное пророчество подтвердилось: когда Кампьон потерял пятилетнюю дочь, в которой души не чаял, он отрекся от мира, посвятив себя созерцанию природы и молитвам. Брак Луи де Сен-Симона тоже считался необыкновенно счастливым для того времени, однако все трое родившихся в нем детей (дочь и два сына) оказались физическими и нравственными уродами.

Образованные женщины второй половины XVII века воспринимали супружескую жизнь как отчуждение, видя в ней больше недостатков, чем достоинств. Они не желали становиться рабынями мужей, которые вели себя с ними грубо и непочтительно. В «прециозных» салонах поклонников как можно дольше удерживали на положении воздыхателей, заставляя пройти через все испытания «Карты страны Нежности», опубликованной в 1654 году в первом томе «Клелии» Мадлены де Скюдери. В этой стране было три главных города, стоящих на трех реках: Нежность-на-Привязанности, Нежность- на-Уважении и Нежность-на-Признательности. Чтобы добраться от Новой Дружбы до Нежности-на-Уважении, требовалось пройти через Великий Ум, за которым лежали приятные селения Красивые Стихи, Галантная Записка и Любовное Письмо. Река Привязанность, в которую впадали Уважение и Признательность, спокойно несла свои воды по стране Нежности, пока не впадала в море Страстей. Озеро Безразличия воплощало собой скуку. (Поэт и драматург Тристан Лермит создал свою карту Королевства Любви, на которую его соперник аббат д'Обиньяк сочинил пародию – карту Кокетства.)

«Жеманницы» создавали свой собственный культ, отвергая брак, который положил бы конец их свободе. К тому же «порядочная женщина», как тогда говорили, «должна была быть постоянно либо беременной, либо недавно родившей» [18]. Анри д'Арамиц, отслужив в мушкетерах пятнадцать лет, в 1650 году женился на Жанне де Беарн-Бонасс и вернулся на родину В первые же четыре года в их семье один за другим родились четверо детей: два мальчика (Арман и Клеман) и две девочки (Луиза и Мадлен).

Многие аристократки боялись скончаться родами (что в те времена случалось довольно часто), и маркиза де Севинье в своих письмах упрекает дочь за то, что та чересчур ответственно относится к исполнению супружеского долга.

Таким образом, все радости любви дворяне могли себе позволить либо до брака, либо вне его. Нередко они жили на два дома. Например, племянник королевского министра Эдуард де Кольбер, маркиз де Вилласер, будучи женат и имея детей, открыто жил с Нинон Ланкло, которая родила ему двух сыновей. При этом многоженство официально каралось смертью или ссылкой на галеры.

Мушкетеры в большинстве своем женились лет под сорок, когда «жизнь кончена». Брат д'Артаньяна Поль де Кастельмор пошел под венец в пятьдесят восемь лет и через год овдовел: его жена скончалась, родив слабенькую девочку, которая тоже умерла через двенадцать дней. Сам д'Артаньян обзавелся семьей в сорок восемь лет, да и то был мужем и отцом лишь на бумаге; Исаак де Порто – в сорок один год, причем его жена была немногим младше. По этой причине мушкетеры не успевали (а может, и не желали) обзавестись многочисленным потомством. У Тревиля было два сына, которые сами так и не женились; у «Портоса», дожившего до девяноста пяти лет, и у д'Артаньяна – тоже два.

Развод был делом почти небывалым, однако предусмотренным законом. Основанием для расторжения брака могла стать супружеская измена (примечательно, что церковное право допускало раздельное проживание супругов в случае измены мужа, а гражданское – в случае измены жены) или доказанный факт того, что «брак не был свершен»: Церковь продавала подтверждающие это документы зажиточным парам, проведя постыдное и не всегда честное расследование. Добиться полного расторжения брака (чтобы жениться или выйти замуж повторно) было крайне сложно, поскольку требовалось разрешение Рима; доступным оставалось раздельное проживание и владение имуществом: этим правом воспользовалась супруга д'Артаньяна через шесть лет после свадьбы.

В XVIII веке говорили, что в жизни женщины должны быть трое мужчин: муж, милый друг и неважно кто. Услугами парижских своден пользовались не только мужчины, но и женщины: знатные дамы охотно отдавались неотесанным мужланам, лишь бы те были способны доставить им удовольствие, а потом с помощью тех же содержательниц притонов избавлялись от последствий этих удовольствий. В этих дамах уже не было почти ничего от «прециозниц»: по замечанию современника, «грубые ругательства звучат повсеместно, и даже дамы ругаются, как извозчики; при дворе это признак хорошего тона».

И тем не менее даже в тот век грубых страстей и циничного расчета можно было встретить чистую и романтичную любовь, только о ней не принято было говорить – чтобы не стать предметом насмешек.

После голландской кампании Людовика XIV большую популярность приобрела песенка «Рядом с моей милой так приятно спать» на слова Жубера, в которой молодая жена сокрушается о муже, ушедшем на войну:

– Скажи-ка нам, красотка:
А где твой муженек?
– В Голландии он бьется,
Покой мой не сберег.
– А что бы отдала ты,
Чтоб вновь его обнять?
– Мне ничего не жалко,
Все можете забрать.
Отдам сады Версаля,
Париж и Сен-Дени
И горлинок из сада,
Воркующих в тени.

Эта песня, с которой солдаты уходили на фронт, впоследствии стала свадебной, играя роль заклинания, чтобы отвести беду и залучить, хоть ненадолго, в свой дом счастье.

Примечания:

1

К ним следует добавить еще около 50 тысяч бродяг и провинциалов, ненадолго задерживавшихся в столице.

17

В начале 1600-х гг., в правление Генриха IV, похищение девиц на выданье приводило к возникновению настоящих войн между кланами, что требовало военного вмешательства короля.

18

Во Франции было запрещено пользоваться презервативами, за это можно было угодить в тюрьму. Однако Людовик XIV, издав этот закон, предусмотрел исключение – для себя. Средства контрацепции были контрабандным товаром, которые содержательницы притонов добывали с большим риском. Первые попытки регулировать рождаемость в аристократической среде начали предпринимать после 1670 г.