Глава III

Буря утихла, и хотя небо было еще покрыто черными облаками, время от времени в их промежутках проглядывала луна. В одну из этих быстрых минут света, беспрестанно поглощаемого темнотой, я обратил взор к той двери, которую, как мне показалось, отворяли, и потом осмотрелся вокруг. Я был, сколько мог заметить сквозь темноту, в развалинах древнего аббатства и, судя по уцелевшим остаткам, находился в часовне. По правую и по левую сторону от меня тянулись два монастырских коридора с полукруглыми и низкими сводами, а напротив несколько разбитых камней, лежащих среди высокой травы, указывали небольшое кладбище, на котором обитатели монастыря некогда успокаивались от жизни у подножия креста, обезображенного и без Распятия, но еще стоящего.

— Ты знаешь, — продолжал Альфред, — и все истинно храбрые согласятся с этим, что физические предметы имеют неограниченную власть над впечатлениями души. Вчера я избежал бури; полузамерзший, пришел в незнакомые развалины; заснул крепким сном и проснулся от шума в этом пустынном месте; пробудившись, очутился в гнезде тех воров и разбойников, которые в течение двух месяцев опустошали Нормандию. Я был там один, без оружия и в одном из тех состояний, когда предшествующие события препятствуют нравственным силам показать всю свою энергию. И ты не удивишься, что я остался неподвижно стоять у столба, вместо того чтобы опять лечь и попытаться заснуть. Впрочем, убеждение, что меня разбудил человеческий шум, было так велико, что мои глаза, рассматривая темноту коридоров и более освещенное место кладбища, постоянно устремлялись к двери в стене, в которую; Я был уверен, кто-то вошел. Двадцать раз я хотел подойти к этой двери, чтобы развеять свои сомнения. Но для этого нужно было перейти пространство, освещаемое луной. Кроме того, так же как и я, в этом монастыре могли скрываться другие. Однако через четверть часа вся эта пустыня сделалась опять такой тихой и молчаливой, что я решил воспользоваться первой минутой, когда облако закроет луну, чтобы перейти пространство в двадцать шагов, отделявшее меня от двери, и послушать у нее. Эта минута не замедлила наступить: луна вскоре скрылась, и в наступившей темноте я медленно отделился от столба, к которому оставался до тех пор прикованным, как готическая статуя. Переходя от одного столба к другому, удерживая дыхание и прислушиваясь, я достиг стены коридора, прокрался вдоль нее, подошел к ступеням, ведущим под свод, сделал три шага вниз и дотронулся до двери.

В течение десяти минут я прислушивался и ничего не слышал; мало-помалу мое первое убеждение исчезло, чтобы дать место сомнению. Я начал думать, что сновидение обмануло меня, и я был единственным обитателем этих развалин. Я хотел уже оставить дверь и возвратиться назад, когда луна показалась опять и осветила пространство, которое мне надо было перейти. Несмотря на это неудобство, я решил уже пуститься в путь, но вдруг камень оторвался от свода и упал. Раздавшийся от этого шум заставил меня невольно вздрогнуть и остаться еще на минуту в тени, которую бросал свод, висевший над моей головой. Вдруг позади себя услышал я далекий и продолжительный стук, подобный стуку двери, запиравшейся в глубине подземелья. Вскоре раздались отдаленные шаги, которые стали приближаться к глубокой лестнице, на ступенях которой я стоял. В эту минуту луна опять скрылась. Одним прыжком я очутился в коридоре и задом, протянув руки позади себя и устремив глаза на дверь, добрался до своего защитника — столба, заняв, прежнее место. Через минуту я услышал тот же стук, который разбудил меня; дверь отворилась и опять затворилась; потом показался человек. Выйдя до половины из тени, он остановился, чтобы прислушаться и осмотреться вокруг себя, и, видя, что все спокойно, вошел в коридор и повернул в сторону, противоположную той, где находился я. Он не сделал еще и десяти шагов, как я потерял его из виду, — так сильна была темнота. Через минуту луна показалась снова, и в конце небольшого кладбища я увидел таинственного незнакомца с заступом в руках. Он копнул им два или три раза землю, бросил какой-то предмет, которого я не мог рассмотреть, в выкопанную ямку и, чтобы не оставить никакого следа, положил на то место, которому поручил свой залог, могильный камень, поднятый им прежде. Приняв эти предосторожности, он снова осмотрелся вокруг себя, но, не видя и не слыша ничего, поставил заступ к соседнему столбу и скрылся под сводом.

Сцена, описанная мной, происходила очень быстро и не на близком расстоянии, однако я мог заметить, что это был человек в возрасте от 28 до 30 лет, с белокурыми волосами, среднего роста. Он был одет в простые панталоны из голубого полотна, подобные тем, которые носят крестьяне в праздничные дни. Только одна вещь показывала, что он принадлежал не к тому классу, о котором на первый взгляд говорила его наружность: это был охотничий нож, висевший у него на поясе и блестевший при свете луны. Что же касается его лица, то мне трудно точно описать его, однако я мог бы узнать его, если бы случилось с ним встретиться.

Достаточно было этой странной сцены, чтобы изгнать на остаток ночи не только всякую надежду, но даже всякую мысль о сне. Итак, я стоял по-прежнему, не ощущая усталости, погруженный в противоречивые мысли, и твердо решив проникнуть в эту тайну. Но в то самое время сделать это было невозможно: у меня не было ни оружия, ни ключа от этой двери, ни инструмента, которым я мог бы ее отпереть. Притом я подумал: не лучше ли рассказать об увиденном мной, чем решиться самому на приключение, в конце которого я мог, как Дон-Кихот, встретить какую-нибудь ветряную мельницу? И поэтому, как только небо начало белеть, я направился к паперти, по которой вошел ночью, и через минуту очутился на склоне горы. Необъятный туман покрывал море; я сошел на берег и сел, ожидая, когда он рассеется. Через полчаса взошло солнце, и первые лучи его разогнали пар, покрывавший море, еще дрожащее и свирепое от вчерашней бури.

Я надеялся найти свою лодку, которую прилив должен был выбросить на берег, и в самом деле, заметил ее, лежавшую между камнями. Но я не смог втащить ее в море, и, кроме того, один бок ее был разбит об угол скалы. Итак, мне не оставалось никакой надежды возвратиться на ней в Трувиль. К счастью, берег изобиловал рыбаками; и получаса не прошло, как я увидел судно. Вскоре оно подошло на расстояние, с которого могли меня услышать, я замахал руками и закричал. Судно причалило к берегу, я перенес на него мачту, парус и весла своей лодки, которую новый прилив мог унести, а лодку оставил до приезда хозяина, чтобы он решил, годится ли она еще на что-нибудь, и тогда расплатиться с ним, вернув стоимость всей лодки или только ее ремонта. Рыбаки, принявшие меня как нового Робинзона Крузо, были также из Трувиля. Они узнали меня и очень обрадовались, найдя в живых. Накануне они видели, как я отплывал, и, зная, что я не возвратился, считали меня утонувшим. Рассказав им о своем кораблекрушении, я сообщил, что провел ночь за скалой, и в свою очередь спросил, как называются развалины, возвышавшиеся на вершине горы. Мне ответили, что это развалины аббатства Гран-Пре, лежащего близ парка замка Бюрси, в котором живет граф Гораций Безеваль.

Это имя было произнесено при мне во второй раз и заставило содрогнуться сердце от давнего воспоминания. Граф Гораций Безеваль был мужем Полины Мельен.

— Полины Мельен?.. — вскричал я, прерывая Альфреда. — Полины Мельен?.. — И все вспомнил. — Так вот кто эта женщина, которую я встречал с тобой в Швейцарии и Италии! Мы были с ней вместе у княгини Б., герцога Ф., госпожи М… Как же я не узнал ее бледной и изнуренной? О, эта женщина прелестная, милая, образованная и умная!.. С прекрасными черными волосами и с глазами приятными и гордыми! Бедное дитя!.. Бедное дитя!.. О, я помню ее и узнаю теперь!

— Да! — сказал Альфред тихим и дрожащим голосом. — Да! Это она… Она тоже тебя узнала и вот почему с таким старанием убегала. Это был ангел красоты, приятности и кротости; ты это знаешь, потому что встречал нас вместе не один раз. Но ты не знаешь, что я любил ее тогда всей душой и решился бы просить ее руки, если бы имел такое состояние, как теперь, и молчал потому, что был беден в сравнении с нею. Я понял тогда, что если стану продолжать ее видеть, то поставлю на карту против одного презрительного взгляда или унизительного отказа все свое будущее счастье. Я уехал в Испанию и, когда был в Мадриде, узнал, что Полина Мельен вышла замуж за графа Горация Безеваля.

Новые мысли, нахлынувшие на меня при звуках имени, произнесенного рыбаками, начали вытеснять ночные впечатления. Кроме того, день, солнце и малое сходство между нашей обыкновенной жизнью и подобными происшествиями помогли мне смотреть на все это как на сон. Мысль сообщить об этом исчезла, и только желание объяснить все самому себе оставалось в глубине сердца. Я упрекал себя за тот минутный ужас, который овладел мной, и хотел дать за него самому себе полное удовлетворение.

Я приехал в Трувиль к одиннадцати часам утра. Все мне были рады. Меня считали утонувшим или убитым и радовались, видя, что я отделался только слабостью. В самом деле, я падал от усталости и тотчас лег в постель, приказав разбудить себя в пять часов вечера и приготовить лошадей, чтобы ехать в Пон л'Эвек, где думал заночевать. Приказания мои были в точности исполнены, и в восемь часов я приехал в назначенное место. На другой день в шесть часов утра, взяв почтовую лошадь и проводника, я поехал верхом в Див. Я хотел, приехав в этот город, отправиться будто для прогулки к морскому берегу, где находились развалины аббатства Гран-Пре, затем днем как простой любитель пейзажей посетить эту местность, которую хотел получше изучить, чтобы узнать ее, вернувшись туда ночью. Непредвиденный случай разрушил этот план и привел меня к цели другой дорогой.

Приехав к содержателю почтовых лошадей в Диве, который был в то же время и мэром, я нашел у его ворот жандармов. Весь город был в волнении. Было совершено новое убийство, на этот раз с беспримерной дерзостью. Графиня Безеваль, приехавшая за несколько дней до этого из Парижа, убита в парке своего замка, в котором жил граф и двое или трое его друзей. Понимаешь ли ты? Полина… женщина, которую я любил, воспоминание о которой, пробужденное в моем сердце, наполняло его… Полина убита… убита ночью, в парке своего замка, тогда как я был в развалинах соседнего аббатства, в пятистах шагах от нее! Это было невероятно! Но вдруг мне на память пришли это видение, эта дверь, этот человек… Я хотел уже обо всем рассказать, но какое-то предчувствие удержало меня; я не был еще уверен и решил ничего не открывать до тех пор, пока окончу сам свои исследования.

Жандармы, уведомленные в четыре часа утра, приехали искать мэра, мирового судью и двух медиков, чтобы составить протокол. Мэр и судья были готовы, но один из медиков находился в отлучке по делам и не мог приехать. Я брал для живописи несколько уроков анатомии и решил назвать себя учеником хирурга. За недостатком лучшего меня взяли, и мы отправились в замок Бюрси. Все это я делал инстинктивно. Я хотел увидеть Полину, прежде чем гробовая крышка закроется над нею, или скорее повиновался внутреннему голосу, сходившему ко мне с неба.

Мы приехали в замок. Граф с утра уехал в Каен, чтобы получить разрешение префекта на перевозку тела в Париж, где были гробницы его семьи. Один из его друзей принял нас и проводил в комнату графини. Я насилу мог стоять: ноги подгибались, сердце сильно билось, я был бледен, как жертва, нас ожидавшая. Мы вошли в комнату, еще наполненную запахом жизни. Бросив испуганный взгляд, я увидел на постели тело, закрытое простыней. Почувствовав, что вся моя твердость исчезает, я прислонился к двери. Медик подошел к постели с тем спокойствием и тем непостижимым бесчувствием, которое дает привычка. Он поднял простыню, покрывавшую труп, и открыл голову. Я бросил взгляд, и мне показалось, что я брежу или околдован: труп, распростертый на постели, не был графиней Безеваль; убитая женщина, в смерти которой мы приехали удостовериться, — не была Полиной!..