Глава VIII

«Поход миром»

В воскресенье, 22 октября 1475 г., вскоре после участия в тушении очередного грандиозного пожара в Кремле (в результате которого «выгорело мало не весь город»), великий князь «пошол к Новгороду миром, а с людьми со многими»¹. В Москве был оставлен наследник — великий князь Иван Молодой. Во вторник, 21 ноября, Иван III прибыл на Городище. Началось «Городищенское стояние». Известия Московской летописи об этом походе — фактически дневник, ведшийся при походной канцелярии великого князя. Это — первый дошедший до нас документ такого рода (в летописной передаче).

Пятьсот километров от Москвы до Новгорода великий князь проехал за 30 дней, делая ежедневно по 25—30 км и иногда останавливаясь на 2—3 дня на одном месте. Это был не военный поход, но и не простое путешествие в свою «отчину» (в которой до этого великий князь не был ни разу), и не политическая демонстрация. «Поход миром» — чисто практическое мероприятие во осуществление великим князем «суда и управы» над своими подданными, «мужами вольными» Новгородской отчины, начало непосредственного, реального управления Новгородской землей как частью Русского государства.

С момента прибытия в пределы Новгородской земли, с первой же остановки 5 ноября в Вышнем Волочке, великого князя непрерывно посещали репутации новгородцев. За пять дней он принял не менее 120 наиболее видных представителей Новгорода — посадников, тысяцких, бояр, житьих, названных поименно, и множество непоименованных новгородцев. В числе встречавших великого князя были его наместник Семен Борисович Тучко Морозов и дворецкий дьяк Роман Алексеев. Наиболее представительная делегация официального Новгорода встретила великого князя 18 ноября в Рыдыне: архиепископ, новгородский князь Василий Гребенка Шуйский, степенной посадник Василий Онаньин и с ним еще два посадника, степенной тысяцкий Василий Есипов, архимандрит Юрьева монастыря Феодосий, игумены Нафанаил Хутынский и Варлаам Вежитский, казначей и духовник владыки. С «поминками» приходили старосты улиц, «мнози же от старост купецких», «купцы многи», городищенский староста «со всеми городищанами». При въезде на Городище великого князя встречали «посадницы и житьи люди и множество многого народа».

Иногда летопись прямо указывает, что на приемы приходили «жалобники». Так, «Кузьма Яковль с товарищи з жалобою на свою же братью на новгородцев» первыми встретили великого князя на Новгородской земле; 16 ноября в селе Васильевском пришли «жалобники многи, Олфер Гагин с товарищи». Старосты Славковы улицы, Иван Кузьмин и Трофим Григорьев, и Никитины улицы — Григорий Арзубьев и Василий Фомин на стоянке в Рыдыне тоже не просто «явили от обеих улиц по бочке вина красного»: спустя несколько дней стало известно и об их жалобе. Поездка через Новгородскую землю и приемы бесчисленных челобитчиков — первый этап решения основной политической задачи «похода миром» — осуществления фактического контроля над судом и управлением в Новгородской отчине.

Нельзя согласиться с мнением, что «подача великому князю жалоб производилась по сигналу, данному заранее из Москвы»². Иван III не нуждался в подобной инсценировке. Права его на верховный суд в Новгородской земле, зафиксированные Коростынским докончанием, были достаточно хорошо известны новгородцам. Массовая подача жалоб была вызвана не успехами московской агитации (хотя она, вполне возможно, и имела место), а в первую очередь реальными нуждами новгородских горожан и сельчан, страдавших от феодальной анархии и боярского произвола в условиях обострившейся политической борьбы в умирающей феодальной республике.

18 ноября в 90 верстах от Новгорода великий князь угощал обедом владыку и сопровождавших его руководителей новгородского правительства, но уже через три дня, сразу после прибытия на Городище, между ними возник конфликт: великий князь «не пожаловал» владыку — отказался от его приглашения «хлеба ясти к себе». Обстановка, в которой началось Городищенское стояние, рисуется в источниках как крайне напряженная, наполненная скрытой тревогой и взаимным недоверием.

На следующий день, 22 ноября, на Городище у великого князя пировало все новгородское правительство — и владыка, и князь, и степенный посадник, и много старых посадников, тысяцких и бояр. В тот же день великий князь принял депутацию совсем другого рода: «…многие новгородские жалобники, и всякие люди, житьи, и рушане (жители Руссы — Ю. А.), и монастырские, и прочи, иже в пределах ближних Новгорода, приидоша бити челом великому князю: свии приставов просити, да быша от вой его неизграблении, а инии с жалобою на свою же братью на Новгородцев, кийждо о своем управлении». Если при проезде великого князя через Новгородскую землю с жалобами к нему имели возможность обращаться отдельные группы новгородцев, то на Городище пришла, по-видимому, масса жителей Новгорода и близлежащих мест с челобитьями о своих нуждах. Главная задача «похода миром» начала осуществляться. Псковский летописец, обычно внимательно приглядывавшийся к делам «старшего брата» и, как правило, хорошо осведомленный в них, видел причину похода великого князя в Новгород в том, что «новгородцы, люди житии и моложьшии, сами его призвали на тыя управи, на них насилье держать как посадники творили»³.

Прием жалобников и разбор жалоб — центральный момент в деятельности великого князя в своей «отчине». Пиры и подношения новгородских бояр только внешнее обрамление этой деятельности, принципиально расходившейся с коренными интересами новгородских олигархов. Генеральная линия великокняжеской политики была направлена в первую очередь на обеспечение твердой государственной власти московского правительства на Новгородской земле как составной части Русского государства. В осуществлении этой линии великокняжеская власть (на Руси, как и повсюду в Европе) не могла не опираться прежде всего на поддержку таких элементов населения, которые требовали прекращения феодальной анархии, для которых великокняжеская власть была «представительницей порядка в беспорядке, представительницей образующейся нации в противовес раздробленности на мятежные вассальные государства»⁴. Разумеется, к таким слоям населения, объективно заинтересованным в создании централизованного государства, новгородское боярство относиться никак не могло — в этом суть его политического противостояния великокняжеской власти.

В летописном рассказе приводятся обобщенные сведения о «жалобниках». Тем не менее можно отметить два основных мотива в челобитных об «управлении». Первый связан с самим «походом миром» и носит, так сказать, чисто временный, конъюнктурный характер — это просьбы об охране от войск, шедших с великим князем. Проход и постой войск, даже дружественных, — тяжелая обуза для средневекового обывателя. «Поход миром» — поход военных сил, хотя и не сопровождавшийся военными действиями, своего рода мирная оккупация Новгородской земли: фактическое осуществление Коростынских соглашений требовало реального обеспечения. Другая группа жалоб была связана непосредственно с новгородскими делами. Это жалобы «на свою же братию новгородцев». По существу в жалобах шла речь о своевольстве новгородских бояр, членов правящей олигархии, на которых в условиях вырождавшегося вечевого строя действительно не было фактической управы. Именно такой характер жалоб рисуется в указаниях летописца на «убийства, и грабежи, и домом разорения от них напрасно, кой с которого сможаше»⁵ (разрядка моя. — Ю. А.). Подобного рода преступления хорошо известны новгородской практике: «наход» или «наезд» — одна из центральных уголовных категорий Новгородской Судной грамоты⁶. Хотя жалобы новгородцев едва ли ограничивались только «наездом», именно это преступление в условиях правления боярской олигархии было наиболее опасным и наиболее труднонаказуемым. Реальную картину такого «находа» или «наезда» рисует Псковская III летопись. В сентябре 1475 г., как раз в канун «похода миром», несмотря на то что между Новгородом и Псковом после 1471 г. царил мир и, судя по летописям, не было никаких претензий, «скопившися новгородский боярскии ключники да вдарилися в ночь разбоем ратью со всею ратною приправою» на псковскую волость Гостятино. Произошло вооруженное столкновение. По словам летописца, псковичам на этот раз удалось отбиться: «Иних побили, иних, рукы поймав, повесили… а инии разбегли». Всего было повешено 65 человек («с пол сема десятка»)⁷. Разумеется, «наезды» далеко не всегда, вероятно даже в относительно редких случаях, кончались так трагически для «наездчиков»: об этом свидетельствует сама распространенность этой типичной для феодальной анархии формы организованного разбоя, осуществляемого представителями господствующего класса и их слугами.

23 ноября великий князь впервые въехал в Новгород. Новгородское духовенство во главе с архиепископом встречало его, «яко же повеле им сам князь великий, не превозносяся», т.е. с подчеркнутым изъявлением полной покорности. Ритуал встречи великого князя должен был подчеркивать его державные права на свою «отчину», факт вхождения Новгорода в Русское государство.

После торжественного молебствия в Софийском соборе у архиепископа состоялся пир с подношением богатых даров. На следующий день, 24 ноября, «также и в прочии дни» на Городище продолжался прием челобитчиков: являлись «посадники и тысяцкие, и бояре, и житьи люди, и изветники… челом ударити с поминкы и с вином, и всякие монастыри, и из всех властей новугородцких старосты и лутчие люди… и монастырские, и корела». По словам летописца, челобитчики приходили с двоякой целью: «иные о жалобах, а иные лице его видети». Жалобы на притеснения и неправосудие новгородских олигархов, просьбы о суде и управе сочетались с изъявлениями покорности и политической лояльности, с демонстрацией признания верховной власти великого князя над Новгородской землей. Но признание этой власти и апелляция к ней означали отрицание власти боярской олигархии, умаление ее авторитета и подрыв ее политических позиций. Становясь частью Русского государства, подчиняясь суду и управе его главы, Новгородская земля переставала быть феодальной республикой, теряла исконные, архаические черты своей обособленности. Над головами новгородских олигархов, цеплявшихся за остатки своей политической власти, собиралась гроза.

Гром грянул 25 ноября. В этот день «били челом… пришед на Городище, мнози новугородцы, две улицы, Славкова да Микитина, на бояр новугородских, на посадника степенного Василия Онаньина, на Богдана на Есипова, на Федора Исакова, на Григорья на Тучина, на Ивана Лошинского, на Василья Микифорова, на Матфея Селезнева, на Якова Селезнева, на Андрея Исакова Телятева, на Луку Офонасова, на Мосеа Федорова, на Семена Офонасова, на Константина Бабкина, на Олексея Квашнина, на Василия Тютрюмова, на Василия на Балахшу, на Ефима на Ревшина, на Григорья на Кошуркина, на Офимьины люди Есипова Горшкова и сына ее Ивановы и на Ивановы люди Савелкова — что, наехав те со многими людьми на те две улицы, людей перебили, переграбили, животов людских на тысячу рублев взяли, а людей многых до смерти перебили»⁸.

Произошло неслыханное, беспримерное в жизни Новгорода событие. Впервые в истории боярской республики новгородские улицы обратились с жалобой на новгородских бояр не к своим вечевым органам, а к великому князю Русской земли, признав тем самым в нем верховного арбитра над Новгородом. Не менее важен и персональный состав обвиняемых. Два десятка перечисленных жалобщиками имен — цвет правящей верхушки Новгорода во главе с самим степенным посадником. Это те самые люди, которые недавно встречали великого князя на его «станах» в пути по Новгородской земле, поднося ему подарки, те самые люди, которые только что пировали с Иваном III за его столом на Городище и у владыки. Суть преступления их достаточно ясна: типичное для феодальной анархии сведение личных счетов путем физической расправы, характерное для боярского Новгорода решение споров между концами и улицами методами «наезда» и «находа» (вспомним, что все новгородские бояре были членами и руководителями своих уличанских и кончанских общин). Ясно, что олигархическая республика не имела никакой возможности обуздать подобного рода самоуправство своих посадников, поэтому все свои надежды обиженные и разграбленные уличане могли возлагать только на суд и управу великого князя всея Руси.

Жертвами «наездов» и «находов» были не только рядовые уличане, но и сами бояре: 25 ноября поступила жалоба от братьев Луки и Василия Исаковых, детей Полинарьина: они били челом на того же «на Василья на Микифорова, на Панфила на старосту Федоровские улицы, что, наехав на их двор, людей у них перебили, а живот разграбили, а взяли на 500 рублей»⁹.

Великий князь дал жалобникам своих приставов — ими оказались Дмитрий Чюбар Зворыка, Федец Мансуров и Василий Долматов. Любопытно, что в числе приставов — дьяк (Василий Долматов еще недавно служил князю Юрию Васильевичу и писал его духовную грамоту). Перейдя на государственную службу, он стал одним из наиболее видных и доверенных лиц в окружении великого князя. К архиепископу, посадникам, боярам и житьим, находившимся у него на приеме в момент принесения жалоб, великий князь обратился с требованием назначить своих, новгородских приставов «на тех сильников», заявив при этом о своем желании лично разобраться в существе дела и взять ведение его в свои руки: «Хочю яз того посмотрите… хощеть бо ми ся обиденым управа дати». Перед нами — первый в истории Новгорода пример непосредственного вмешательства великокняжеской власти в распри между новгородцами, первый пример реального осуществления суда и управы великого князя в его новгородской «отчине». Не ограничившись обращением к руководителям новгородского правительства, великий князь через своих бояр Федора Давыдовича Хромого и Ивана Борисовича Тучка Морозова сделал аналогичное заявление и на вече: «…чтобы дали своих приставов на тех обидящих братью свою».

Суд состоялся на следующий день, в воскресенье. Истцы и ответчики, обиженные и обидевшие, приведенные приставами степенный посадник и другие представители боярской элиты «все сташа перед великим князем на Городище». На суде великого князя присутствовали также архиепископ и посадники. Но им, очевидно, была отведена скромная роль статистов. Разбирательство уголовного дела новгородских олигархов в роковой для феодальной республики день, 26 ноября 1475 г., проходило, судя по летописному отчету, по обычному, хорошо известному из судебных актов XV в. ритуалу средневекового состязательного процесса: «Василий Онаньин посадник и с прочими преже написанными, на них же жалоба, отвечати стали… И начат судити их, и суди их и обыска, да жалобников оправил, а тех всех, как находили, и били, и грабили, обвинил… И велел князь великий Василья Онаньина, Богдана Есипова, Федора Исакова, Ивана Лошинского поимати. И взяли их дети боярские: Василья Онаньина — Иван Товарков, Богдана — Русалка, Федора Исакова — Звенець».

Феодальной республике был нанесен непоправимый удар. Четверо представителей боярской олигархии во главе со степенным посадником, обвиненные в тягчайшем уголовном преступлении, были осуждены судом великого князя и оказались под стражей. В день суда старые, традиционные политические институты Великого Новгорода, составлявшие на протяжении трех веков основу его политического бытия, показали свою полную несостоятельность перед лицом великокняжеской власти и фактически перестали существовать, сохранившись только в своих названиях. Именно этот день может по праву считаться концом боярской республики, хотя агония ее длилась еще более двух лет.

Взятием под стражу четырех главных обвиняемых дело не ограничилось. «Товарищев их всех велел князь великий своим приставам подавати на поруки на крепкые в полутора тысяче рублях в истьцевых да в своей вине без урока»: обвиняемые должны были не только возместить убытки истцам, но и выплатить уголовный штраф, «вину», в пользу великокняжеской казны. Великий князь наглядно демонстрировал свое желание «обиденым управа дати». С безраздельным господством боярской олигархии, опиравшейся на вечевые институты, было покончено навсегда. Военное могущество и политические амбиции боярской республики были похоронены на берегах Шелони, а внутриполитическая власть боярства была подорвана изнутри новгородскими жалобниками, нашедшими суд и управу у великого князя на Городище.

Городищенское стояние отнюдь не ограничивалось только рассмотрением жалоб новгородцев и судебным разбирательством по ним. В тот же день, 26 ноября, «великий князь выслал от себе вон Ивана Офонасова да сына его Олфериа, да их поимати велел в том, что мыслили Великому Новутороду датися за короля, а взяли: Ивана — Василий Китай, а сына его — Юрьи Шестак»¹⁰.

Суд по жалобам новгородцев над степенным посадником и его «товарищами» — осуществление великим князем функций верховного арбитра во внутренних делах новгородской «отчины». «Помание» Ивана Офонасова с сыном говорит о другом: об обостренном внимании московского правительства к политической позиции, политическим интригам новгородского боярства. В распоряжении великого князя, очевидно, оказались данные о государственной измене Офонасовых. Этот факт свидетельствует, во-первых, о том, что в среде новгородских олигархов мысль о переходе под власть Казимира не была еще окончательно похоронена, во-вторых, о том, что Москва внимательно следит за боярами, которые в своей собственной республике находятся теперь в далеко не полной безопасности. Глаз и рука Москвы проникают в толщу новгородского общества.

Суд над посадниками на Городище не мог не произвести колоссального политического и морального эффекта. 28 ноября архиепископ и члены новгородской господы пришли «бити челом от Великого Новогорода о изниманных боярах, чтобы пожаловал, смиловался, казни им отдал и на поруки их дал». Челобитье «от Великого Новогорода», видимо, обсуждалось на вече и носило характер своего рода политического демарша, который был, однако, категорически отклонен. «Ведомо тебе, богомольцу нашему, и всему Новугороду, отчине нашей, колико от тех бояр и наперед сего лиха чинился, а нынеча, что ни есть лиха в нашей отчине, то все от них чинится», — заявил великий князь челобитчикам, поставив перед ними риторический вопрос: «Ино како ми за то их лихо жаловати?» Заявление великого князя характерно. В его глазах Василий Онаньин «с товарыщи» далеко не случайные преступники. Их расправа со своими противниками в новгородских улицах не единичный факт самоуправства, а всего лишь одно из звеньев в длинной цепи «лиха», чинимого ими в новгородской «отчине». Нет оснований, разумеется, видеть в руководителе республики, в степенном посаднике, доверенном лице новгородской господы всего лишь несдержанного, недисциплинированного человека, под горячую руку совершившего уголовное преступление. Едва ли Василий Онаньин и его «товарыщи» отличались основными чертами своего морально-политического облика от других членов господы. Чинимое ими «лихо» — определенная система поведения и действий, в большей или меньшей степени свойственная господе в целом, боярской олигархии как таковой. Суд и приговор над Онаньиным и его «товарыщами» — в известной мере суд и приговор над всей господой, над всей правящей новгородской верхушкой, над всей ее политической и социальной практикой[26]. Отсюда и настойчивые попытки других членов господы добиться смягчения их участи, отсюда же и не менее настойчивое стремление великого князя довести начатое дело до конца. Управа «обиденым» по логике вещей перерастала рамки уголовного дела, она превращалась в принципиальное осуждение всего политического уклада боярской республики. В тот же день, 28 ноября, бояре в оковах были со своими приставами посланы в Москву, куда прибыли 10 декабря.

В Новгороде верно оценили глубинный политический смысл суда на Городище, грозную опасность, нависшую над политическим строем республики. Новгород глухо бурлил, потрясенный небывалыми событиями; видимо, готовилось вооруженное выступление сторонников осужденных бояр. Как и 16 лет назад, при приезде Василия Темного, поползли тревожные слухи: «…и ту же нощь видеше и слышаше мнози вернии, как столп огнян стоящь над Городищем от небеси до земли, тако же и гром небеси»¹¹. Однако, как и в 1460 г., до вооруженного столкновения дело не дошло. Во-первых, новгородцы, очевидно, были далеко не единодушны в своем сочувствии взятым под стражу боярам, совершавшим «наезды» на новгородские улицы. Во-вторых, существенное значение имело и то, что московской «силы» «было полно»: «суд и управа» великого князя в сердце феодальной республики имели достаточно реальное обеспечение.

Между тем прерванные на время пиры продолжались. Они следовали друг за другом через один-два дня и сопровождались богатейшими подношениями, которые скрупулезно перечислял летописец.

Рано утром 23 января, во вторник, «выехал великий князь из Новгорода к Москве», провожаемый всеми новгородскими властями, и 8 февраля, в четверг, вернулся в свою столицу. Городищенское стояние окончилось.

«Поход миром» 1475 г. и Городищенское стояние едва ли не важнейшие шаги в ликвидации феодальной республики, «Мирная» форма похода не могла скрыть от современников его сущности как военной экспедиции (только без применения оружия). Псковский летописец отметил, что «вся… сила стояла по всем монастырям, было полно по обе стороне около всего Великого Новгорода; тем же было от них силно, много христиан пограблено по дорогам и по селам и по монастырям, и числа края нет». Не ошибались современники и в истинном значении Городищенского стояния. Псковский летописец, например, видел это значение в том, что «князь великий приехав в Новъгород, и как к нему съслися на суд, и князь великой в новъгородцев опросив, да всех у себя на Городищи тех насилников и на Москву тымы часы всех спроводил… а иных бояр многых насилников на поруку владыке подавал до управе». Для проницательного псковича суть событий именно в суде и управе великого князя над насильниками, а не в том, что «владыке и посадникам и всему Нову городу кормом и даровы и всему сполу числа края нет, колко золота и серебра вывеже от них». Бесконечные пиры с подношениями даров не смогли внушить современникам иллюзии гостеприимства и доброжелательности новгородских бояр: эти пиры псковский летописец рассматривает как форму своего рода контрибуции с Новгорода, и прежде всего с руководителей республики. Примерно так же расценивает события осени 1475 г. и последующей зимы Типографская летопись: великий князь «дасть управу Великому Новугороду, приведе их во всю свою волю, лутчих посадников поимав, оковавши их на Москву посла», и при этом еще «много поимав богатьства»¹².

Итак, реальное, фактическое осуществление московской верховной юрисдикции в Новгородской земле, формально вытекавшее из условий Коростынского мира, — вот, по оценке современников, основной смысл «похода миром» и Городищенского стояния. С этой оценкой нельзя не согласиться[27].

Новгородская господа сделала еще одну попытку спасти своих лидеров. 31 марта 1476 г. в Москву прибыл архиепископ Феофил в сопровождении трех посадников и «мнози с инии от житьих людей» «бити челом о тех же пойманных». На следующий день депутация была на обеде у великого князя, а спустя шесть дней новгородцам был дан «пир отпускной». Пришлось уехать ни с чем: «тех пойманных не отпустил князь великий ни единого»¹³. Наказанию бояр, обвиненных в уголовных и политических преступлениях, великий князь придавал принципиальное значение. Суд и управа над новгородскими подданными из декларации перерастали в реальность.

23 февраля 1477 г. «прииде из Новгорода к великому князю посадник Захарья Овинов за приставом великого князя, со многими новгородци, иным отвечивати, коих обидел, а на иных искати». Московский летописец счел нужным сопроводить это известие комментарием: «Того не бывало от начала, как и земля их стала, и как великыи князи учали быти от Рюрика на Киеве и на Володимере и до сего великого князя Ивана Васильевича, но сеи в то приведе их»¹⁴.

Действительно, если суд великого князя над новгородскими посадниками на Городище был неслыханной в новгородской истории мерой, то вызов посадников за приставами великого князя на суд в Москву означал полный разрыв со старой политической традицией, упорно подчеркивавшейся новгородцами в договорах с великими князьями на протяжении более двухсот лет. Это — реализация нового положения вещей, фактического включения Новгородской земли в состав Русского государства.

В то же «говение», т.е. в период до начала апреля 1477 г., «приидоша иные посадницы и мнози жития новгородцы, и поселяне, и черницы, и вдовы, и вси приобижении, многое их множество, о обидах искати и отвечивати». Холодной бесснежной зимой 1477 г. («того же году зима бысть вельми студена и безснежна… сия же осень суха была и студена… снегу не бывало… на пядь не бывало его во всю зиму сию»¹⁵) в столицу Русского государства потянулось волей и неволей на суд и управу великого князя множество жителей Новгородской земли. Вызов новгородцев на суд в Москву приобретал тем самым массовый характер и перерастал в постоянно действующий судебно-административный институт, полностью порывавший со старой традицией.

Суд и управа великого князя над новгородцами — важное историческое явление. Кроме своего непосредственного значения — реального осуществления судебно-административной власти московского правительства над Новгородом — суд над посадниками весной 1477 г. в Москве, как в предыдущем году на Городище, был актом определенной социальной политики. Суть этой политики кратко сформулирована Типографской летописью: «…и приехаша новгородцы на Москву к великому князю… многые жалобникы на посадников и на бояр. Князь же великий посла по них своих приставов с Москвы и начат их судити на Москве»¹⁶ (разрядка моя. — Ю. А.). Суд на Москве — естественное, органическое продолжение суда на Городище, та же «управа обиденым», управа пострадавшим от боярского произвола в феодальной республике. В числе «преобиженных» летописец недаром называет рядом с традиционными вдовами и черницами — хрестоматийными объектами обид и притеснений — также «поселян» — представителей сельского населения, париев боярской республики, бесправных смердов. Великокняжеская власть тем самым посягает на один из фундаментальных устоев Великого Новгорода — на основной принцип аграрных отношений Новгородской земли, нащупывает ахиллесову пяту вечевого республиканского строя. Боярские «находы» и «наезды» на сограждан-уличан и аналогичные конфликты внутри Новгорода, вызывавшиеся самоуправством бояр, могли носить хоть и частый, но все же эпизодический характер. Однако власть боярско-вечевого города над массой сельского населения, его эксплуатация в интересах этого города — постоянно действующий фактор новгородской истории, основа всего могущества республики. Распространение «суда и управы» великого князя на эту сферу общественных отношений угрожает непосредственному существованию сложившегося в Новгороде политического строя. Мирное наступление Москвы достигает своей кульминации. Весной 1477 г. оставалось сделать только последний шаг.

Примечания:

2

Можно только присоединиться к словам выдающегося советского историка: «Василий Темный не раз терпел поражения и скорее был несчастлив, чем удачлив, в своих военных предприятиях, но он обладал несомненной личной храбростью, своеобразными рыцарскими чертами, которые напрасно отнимаются у московских князей В. О. Ключевским, нарисовавшим мастерский, но далекий от истины портрет московских князей, якобы серых и скопидомных» (Тихомиров М. Н. Средневековая Москва. М., 1957. С. 285).

26

Взятие под стражу шести крупнейших представителей новгородского боярства не дает возможности согласиться ни с мнением В. Н. Бернадского, что поддержка великим князем «антибоярской оппозиции» только «вспомогательное средство, используемое для давления на новгородских феодалов, а главная цель великокняжеской политики — создать среди влиятельных новгородских феодалов группу сторонников Москвы» (Бернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М.; Л., 1961. С. 295), ни с мнением Л. В. Черепнина, что великий князь «поддерживает союз с местными боярами, опираясь на них» (Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства. М., 1960. С. 865).

27

В. Н. Бернадский считал, что во время Городищенского стояния великий князь, «ограничивая круг крамольников немногими упрямыми противниками… стремился договориться с остальными новгородскими великими боярами, пируя в их дворах, принимая от них щедрые дары и давая ответные пиры». Результат этой деятельности он видел в том, что «группа приятных» великому князю бояр в эти месяцы расширилась, а некоторые из них, надо думать, связали себя новым крестным целованием и грамотою с Иваном III. По мнению В. Н. Бернадского, круг этих «приятных» бояр может быть определен на основе известия от января 1478 г., когда московский боярин Иван Товарков обратился от имени великого князя к группе виднейших новгородских бояр с призывом служить великому князю по крестной грамоте. В этом призыве В. Н. Бернадский видел напоминание «о прежней крестной грамоте». К боярам, перечисленным в известии января 1478 г., он добавлял еще пятерых, бивших челом о службе великому князю в 1477 г., и приходил к выводу, что в 1475-1476 гг. сложилась «весьма значительная количественно и весьма влиятельная по ее составу группа сторонников московской ориентации» (Бернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М.; Л., 1961. С. 297). Еще дальше пошел Л. В. Черепнин, который считал (и на тех же основаниях), что во время Городищенского стояния, «по-видимому, Иван III привел новгородское боярство к присяге» (Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства. М., 1960. С. 866). Если названные исследователи правы, то перед нами факт действительно очень большого политического значения. Принимая феодальную присягу великому князю, виднейшие новгородские бояре переходили к нему на службу и тем совершали акт измены по отношению к Господину Великому Новгороду. Это означает, что уже в 1475 г. правящие верхи феодальной республики фактически предают ее, причем делают это тайно, продолжая быть руководителями Господина Великого Новгорода. Обратимся, однако, к тексту, на который ссылаются оба исследователя: «Генваря 18 в неделю, били челом великому князю в службу бояре новогородстии все и дети боярьские и житии, да приказався вышли от него. И князь великы выслал за ними Ивана Товаркова к Казимеру, да к брату его к Коробу да Фефилату Захарьину, к Луке и к Якову Федоровым, да к Ивану Кузмину, да к Ивану Захарьину сыну Григорьева, да к Мите Есипову, да к Михаилу Берденеву, да Василью Есипову, да Федору Телятеву, да к Родиону Норову. А велел им князь велики говорити: «На которой грамоте великым князем крест целовали есте, по той бы грамоте государем своим и правили есте по тому крестному целованию…» И те боаре все на том молвили, на чем к ним к своим государем великым князем крест целовали» (ПСРЛ. Т. 25. С. 321—322). Итак, Иван Товарков действительно обращался к перечисленным боярам с призывом, чтобы они «правили по грамоте… по… крестному целованию». Но о какой «грамоте» и о каком «целовании» шла речь? Из слов Товаркова, приводимых летописью, вовсе не вытекает, что имелась в виду какая-то старая грамота, составленная задолго до этого, и какое-то старое целование. Напротив, наиболее естественно предположить, что великий князь устами Товаркова призывал бояр блюсти именно то целование, которое они только что совершили. Никаких намеков на какие-то прежние отношения слова Товаркова не содержат. Но если так, то нет оснований видеть в боярах, к которым обращался Товарков, лиц, изменивших Новгороду еще в 1475 г. и тайно перешедших на службу к великому князю во время Городищенского стояния. Следовательно, концепция В. Н. Бернадского и Л. В. Черепнина о «союзе» великого князя с верхами новгородского боярства (или со значительной частью этих верхов) лишается своей главной фактической опоры.