Глава IV

Тучи на Северо-Западе

Ликвидация Ростовского и Ярославского княжений прошла мирно и относительно безболезненно. Удельная старина в этих землях не нашла сильных защитников. Это и понятно — времена изменились, небольшие княжества, мельчавшие с каждым поколением, перестали быть реальной политической силой и исчерпали разумные пределы своего существования. Они не были нужны больше никому — ни горожанам, ни крестьянам, ни основной массе феодалов, за исключением самих князей (да и то не всех) и узкого круга особо преданных им вассалов (кроме тех, кто охотно перешел на московскую службу). Подталкиваемые сильной рукой Москвы, эти дряхлые княжества быстро исчезали и растворялись в составе земель Русского государства.

Совсем по-другому складывались дела на Северо-Западе.

Господин Великий Новгород господствовал над огромной территорией — от Валдая до Белого моря, от ливонской границы до предгорий Северного Урала. Процессы феодального раздробления, разрушавшие старую удельную систему XIII — XIV вв., не коснулись феодальной республики. По-прежнему собиралось вече, решавшее все основные вопросы новгородской политики, избирались посадники и тысяцкие, приглашались или изгонялись князья. Новгородское боярство крепко держало в своих руках все нити политической власти. С тех пор как летом 1136 г. из Новгорода уехал низложенный и опозоренный князь Всеволод Мстиславич (ему предъявлялись обвинения в малодушии на поле боя и в том, что он «не блюдет смерд»), ключевой фигурой в управлении городом и его землями стал посадник. Князья приглашались вечевыми властями для политического представительства и военной защиты города, но их реальная власть была очень ограниченной. Отношения князя с новгородскими властями фиксировались в договорах, которые заключались с каждым новым князем. По существу князь не мог вмешиваться во внутренние дела республики — эти дела были компетенцией посадников и тысяцких, выбиравшихся на вече.

Посадники и тысяцкие сменяли друг друга, но власть боярства росла. К XV в. посадничество стало монополией узкого круга боярских семей. Коренное отличие новгородского боярства от боярства всех других русских земель заключалось в его неразрывной связи с городской и кончанской общинами. В противоположность владимирским и суздальским, московским и тверским боярам новгородские бояре не были членами княжеской дружины и не зависели от милости князя. Опорой новгородского боярина была улица, на которой он жил и на которой из поколения в поколение жили его предки — такие же, как и он, члены общины. Улицы входили в более крупные объединения — концы. Бояре Словенского и Неревского концов, Плотницкого конца и Прусской улицы вели между собой непрерывную борьбу за власть, находя поддержку в своих общинах. Эта-то борьба и составляла основной стержень внутренней политической истории феодальной республики на протяжении трех веков¹.

Особенностью политического строя Новгорода было большое значение владыки-архиепископа. Он избирался по жребию из кандидатов, намеченных вечевыми властями. Глава Софийского дома был высшим представителем правопорядка в республике. Кроме огромных вотчин кафедры он управлял и «черными» землями на территории, подвластной Новгороду.

Новгородская вечевая община высоко вознеслась над морем смердьих погостов, разбросанных по берегам рек, в болотистых лесах Северо-Запада.

«Не блюдет смерд» — это обвинение новгородцев князю Всеволоду Мстиславичу меньше всего означало смердолюбие вечевых властей. Смерды — парии феодальной республики. Они — рабочая сила, тягло, податное население, плательщики даней и исполнители всех других повинностей, от которых освобождены новгородские горожане — вольные члены вечевой общины. Прикрепленные к своим погостам («…смерд потянет в свой погост», — говорилось в новгородских докончаниях с князьями), смерды не принимали никакого участия в бурной политической жизни республики, в горячих прениях на вече, нередко кончавшихся кровавыми побоищами и метанием оппонентов с моста в Волхов. Землями смердьих погостов распоряжались вечевые власти. За счет этих-то земель создавались и росли вотчины бояр и житьих людей — следующего после боярства слоя новгородских горожан. Смердьи погосты попадали и в руки монастырей, и в состав владений Софийского дома — архиепископской кафедры Великого Новгорода. «Не блюдение» смердов князем Всеволодом Мстиславичем означало попытку этого князя распоряжаться смердьими землями самостоятельно, без санкций веча. Добившись отстранения князя от земельных дел, вечевые власти взяли их в свои руки. К XV в. на землях, тянувших к Господину Великому Новгороду, образовались огромные боярские и монастырские вотчины, населенные феодально-зависимыми людьми, платившими ренту своим владельцам. Крупнейшим новгородским вотчинникам принадлежали многие сотни и тысячи обеж (крестьянских участков). В то же время основная масса новгородских горожан довольствовалась крохотными вотчинками, которые обрабатывались часто самими владельцами.

Однако основным источником экономического могущества новгородского боярства служила не столько рента с крестьянских обеж, сколько пушнина, добываемая в большом количестве на северо-восточной окраине республики — на Двине и за нею. Ватаги новгородских «молодцов» переваливали даже через Уральский хребет, добывая пушнину своим боярам. Ценные меха шли на экспорт в страны Западной Европы. Эта-то экспортная торговля, совершаемая через посредство ганзейских купцов, и была основой экономического процветания высших слоев новгородского общества. В обмен на пушнину боярство получало европейские товары — вина и серебряные изделия, оружие и драгоценную утварь, сукно и сельдь.

По мере усиления и обогащения бояр и житьих в новгородской городской общине развивались новые социальные и политические явления. Росло расстояние, отделявшее рядовых новгородцев, «меньших», «молодших» людей от верхов кончанской и городской общины². Боярство богатело, рядовые горожане беднели — им ведь нечем было торговать с Ганзой, и вече не давало им вотчин в Двинской земле, в богатом Заволочье. Имущественное неравенство перерастало в социальное. Беднеющие горожане стали терять свои участки, а вместе с ними и политические права. В начале XV в. появляются первые отчетливые признаки социального распада городской общины. Но вечевая организация была еще сильна, власть и авторитет боярства велики. Традиция была пока сильнее новых явлений.

В XIV в. феодальная-республика переживала время своего расцвета. Новгородская земля в отличие от всех других ни разу не подвергалась ордынскому нашествию. Татарские «царевичи» не грабили новгородские погосты. Господин Великий Новгород не платил «выхода», его князья и посадники не ездили на поклон к хану. Новгород входил в состав федерации русских земель и признавал формально власть великого князя, главы этой федерации. Но в своих отношениях с великим князем он усвоил гордый и независимый тон и фактически проводил собственную политику, нимало не считаясь с интересами Русской земли в целом. Новгородские бояре вели переговоры и заключали самостоятельные соглашения с великим князем Литовским и магистром Ливонского ордена, вступая с ними в сделки за счет своего «брата молодшего» — Господина Пскова. Не вмешиваясь открыто в княжеские усобицы, новгородские власти использовали их для укрепления своего положения. Они давали приют князьям-антагонистам и тем самым способствовали продолжению феодальной войны.

Ни Яжелбицкий мир 1456 г., ни зимняя поездка Василия Темного и переговоры с ним в январе — феврале 1460 г. не привели к коренному улучшению новгородско-московских отношений. Это и понятно. Политические интересы великокняжеской власти и новгородского боярства были диаметрально противоположны. Идеалом новгородского боярства было сохранение своей «старины» — фактической независимости от великого князя, полновластия в своей «республике», огромных вотчин, сказочных богатств, политических амбиций. Все это плохо вязалось с усилением власти великого князя, с ростом авторитета Москвы, с задачами борьбы против ордынского ига и экспансии литовских великих князей. На Руси фактически складывались два основных политических центра со своими весьма разными программами.

В последние месяцы жизни Василий Темный сделал еще одну попытку договориться с боярством. 7 января 1462 г. в Новгород прибыли московские послы Федор Михайлович Челядня, Федор Александрович Белеутов и дьяк Степан Бородатый — ближайшие советники великого князя Василия. Переговоры шли две недели. Сразу после отъезда послов в Новгороде началось волнение. Летописец, близкий к правительственным кругам Новгорода (точнее, к владыке и его окружению), видел в посольстве «многое замышление» великого князя Василия Васильевича: «От многа замышления княжа, возмущахуся новгородцы и сътворше совет». На «совете», т.е., видимо, на вече, было решено послать в Москву архиепископа Иону «утолити княжий съвет и гнев»³. Из всего этого можно заключить, что московское правительство предъявило Новгороду какие-то требования и претензии. Оснований для недовольства у Москвы было достаточно — именно на рубеж 50—60-х годов XV в. приходится новое сближение Новгорода с Литвой.

Еще в 1458 г. новгородский посадник Иван Щока ездил к королю Казимиру просить «князя на пригород». В ноябре приехал присланный королем князь Юрий Семенович. Внук воинственного Ольгерда и тверской княжны Юлиании, дочери Александра Михайловича, старого врага Москвы, получил в управление Русу, Ладогу, Орешек, Корелу, Ям, половину Копорья, которыми и владел до августа следующего года⁴. Одновременно ухудшились отношения Новгорода с его «младшим братом» Псковом: новгородцы резко осудили переход псковичей в прямую зависимость от великого князя («взбуяшася псковици в нестройне уме»), а в конфликте Пскова с Орденом новгородские власти проявили явное сочувствие последнему и не захотели идти вместе с псковичами на «кровипролитие», т.е. на войну с немцами.

Посольство Челядни и Белеутова не привело к соглашению. На повестку дня встала посылка владыки к великому князю — крайняя мера новгородской политики, практиковавшаяся в особых, экстремальных случаях (вроде переговоров в Яжелбицах). Но владыка Иона не счел для себя возможным принять возложенную на него миссию: «Приспе архиепископу ин путь — к Божией десятине… архиепископ Иона, присвоився к Божии десятине, и не поеха к великому князю».

Нет сомнения, что сбор десятины только предлог для того, чтобы уклониться от ответственной и рискованной поездки в стольный град. Архиепископ, старавшийся лавировать между Москвой и новгородскими экстремистами (а возможно, и действительно не сочувствовавший антимосковским настроениям части новгородского боярства), видимо, не хотел себя компрометировать в глазах московских властей. Однако на московское правительство неприезд Ионы произвел, по свидетельству новгородского летописца, крайне отрицательное впечатление: в марте месяце великий князь Василий «нача… возмущатися от гнева на архиепископа Иону и на Великий Новгород, что к нему не поехал»⁵.

В свою очередь в Новгороде, в окружении самого владыки, росли антимосковские настроения: летописец, отражая эти настроения, оплакивает казнь серпуховско-боровских детей боярских, составивших заговор в пользу Василия Ярославича. В марте 1462 г., в канун смерти Василия Темного, Москва и Новгород находились в состоянии почти полного разрыва. Последовавший летом того же года конфликт со шведами, напавшими из Выборга на Орешек, новгородцы уладили своими силами, взяв перемирие на три года, до 15 августа 1465 г., без всякого, по-видимому, участия великокняжеской власти⁶.

Однако до окончательного разрыва дело не дошло. 22 декабря 1462 г. в Москву отправилось наконец новгородское посольство «о смирении мира». Вместе с владыкой поехали три посадника и двое от житьих: правящая верхушка Новгорода была представлена достаточно хорошо. Посольство «пребывше немало дний на Москве» и вернулось в Новгород только 9 февраля 1463 г. По словам летописца, и сам великий князь, и его брат Юрий, и митрополит Феодосий «архиепископу Ионе воздаша честь и послом Новгородским, посадником и бояром». Тот же летописец подвел итог переговорам: «А о блазнем миру не успеша ничто же, далече бо от грешных спасение»⁷. Московское правительство, по-видимому, отвергло новгородский проект соглашения, продолжая настаивать на своих требованиях, на своем «многом замышлении». Переговоры в Москве, как и прошедшей зимой в Новгороде, не привели ни к чему.

Помимо выполнения условий Яжелбицкого договора одним из важнейших московско-новгородских противоречий были отношения с Псковом. В зимнем походе 1456 г. новгородцы обратились за помощью к псковичам, и те, «древних времен не поминая, что псковичам новгородцы не помогали ни словом, ни делом ни на кую же землю», послали в поход против великого князя «силу псковскую»⁸. Впрочем, эта помощь опоздала: новгородцы были уже разбиты и просили мира в Яжелбицах. За последующие годы в московско-псковских и новгородско-псковских отношениях произошли принципиальные изменения. С 1460 г. внешняя политика Пскова, в том числе по отношению к Новгороду, целиком контролируется Москвой. Вместо новгородско-псковского союза, направленного эвентуально против Москвы (в 1456 г. псковичи с почетом приняли на свой стол князя Александра Чарторийского — убежденного врага Москвы, зятя Шемяки), был заключен московско-псковский союз на основе признания Псковом верховной политической власти Москвы.

Одна из важнейших задач великокняжеской власти — защита Псковской земли от нападения Ордена. Московско-новгородские отношения вплетаются в сложную ткань отношений с Псковом и Орденом. Уже в 1461 г. новгородцы отрицательно отнеслись к московско-псковским переговорам с Орденом, и соглашение о перемирии на 5 лет с участием новгородской стороны удалось заключить с большим трудом⁹. Еще более негативную позицию Господин Великий Новгород занял во время очередного конфликта Пскова с Орденом в 1463 г.

По словам новгородского летописца, «псковичи, мнимая наша братья… по своему невидинью и неразумию и величанию» начали войну с Орденом («то же кровипролитие»), используя помощь великого князя, «а опришь своего брата старейшего Великого Новгорода веданья»¹⁰. Новгородцы обвинили псковичей в нарушении перемирия с Орденом («того же лета поидоша к немцам с князя великого воеводою, князем Федором Юрьевичем Низовским») и отказались участвовать в походе московско-псковского войска. Таким образом, по представлению новгородцев инициатива новой войны целиком исходила от Пскова. Однако Псковская летопись рисует совсем другую картину. По ее сведениям, 21 марта 1463 г. орденские войска подошли к псковскому Новому городку (построенному в миновавшем году на «обидном месте», т.е. на месте спорном, но отнюдь не на чужой земле) и начали обстреливать его из пушек, «а иная сила немецкая начала воевати и жещи псковские исады» (рыболовные угодья). Эго было началом очередного нападения Ордена на Псков. Войска же великого князя, присланные по просьбе псковичей, прибыли во Псков только 8 июля, когда военные действия уже были в полном разгаре¹¹. Думается, что нет оснований отвергать точные и развернутые свидетельства Псковской летописи и приписывать Пскову инициативу нападения на орденские земли. Однако новгородский летописец достаточно выразительно показывает, что правящая верхушка Новгорода резко отрицательно относится к псковичам, к «мнимой» своей «братье», и особенно к псковской ориентации на Москву. Так старый конфликт Новгорода с Москвой дополняется его новым конфликтом с Псковом.

Один из аспектов этого конфликта — позиция, занятая Псковом по отношению к новгородскому архиепископу. В том же 1463 г., когда новгородцы демонстративно отказались от помощи Пскову в борьбе с Орденом[10], псковичи, по словам новгородского летописца, «хлеб отъяша домовный святой Софии и отца своего, архиепископа владыки Ионы, и свой злой норов обнажиша»¹². Как объяснил псковский летописец, акция псковичей была ответом на отказ новгородцев помочь в борьбе с Орденом: «…псковичи отняша землю и воду владычню; отняша же сего ради, что псковичи много биша челом новгородцем и владыке, дабы помогли псковичем противу немець; они же не помогаша ни словом, ни делом»¹³.

Еще более существенно, что отказ Новгорода от участия в походе 1463 г. — прямое и очень серьезное нарушение буквы и духа Яжелбицкого договора, фактический отход от военно-политического союза с великим князем, т.е. попытка выхода из политической системы Русской земли, возглавляемой Москвой. Прямое следствие и продолжение этой открытой антимосковской политики новгородских верхов — летнее посольство новгородцев в Литву.

По словам новгородского летописца, посол Олферий Васильевич Слизин был отправлен «к королю в Литву о княжи возмущении еже на Великий на Новгород Ивана Васильевича». Новгородские власти, таким образом, прямо обратились к королю за помощью в борьбе против великого князя. Однако дело этим не ограничилось. Из Новгорода в Литву отправилось и другое посольство — Микиты Леонтьева. Он ехал к князю Ивану Андреевичу Можайскому (бежавшему в Литву в 1454 г.) и к князю Ивану Дмитриевичу Шемячичу (бежавшему туда же в 1456 г.) с прямым призывом «побороть по Великий Новгород от князя великого». И, по словам летописца, оба князя «имашася побороть, како Бог изволи»¹⁴.

Итак, 1463 год — принципиально важная веха в московско-новгородских отношениях. Новгород открыто обратился к злейшим врагам великого князя — королю и нашедшим у него пристанище активным участникам феодальной войны — с прямым призывом к борьбе против Москвы. Кратковременный период московско-новгородского компромисса, достигнутого в Яжелбицах, можно считать исчерпанным. Противоречия между великим княжеством Русской земли, перераставшим в единое государство, и боярской республикой, пытавшейся любой ценой продлить свое существование, оказались слишком глубокими и непримиримыми. Новые традиции феодальной централизации оказались принципиально не совместимыми со старыми традициями феодального полцентризма. Однако полного разрыва, вооруженного конфликта не последовало и на этот раз. Новгородский летописец в туманной форме пишет: «…тое зимы (т.е., очевидно, 1463/64 г. — Ю. А.) умири… преподобного Варлама молением за град наш… сохраняя нас, яко зиницю ока, вели нам разумети»¹⁵.

В новгородско-московских отношениях вдруг наступила перемена к лучшему. В марте 1464 г. новгородцы торжественно встречают грека Иосифа, только что поставленного на Москве в архиепископы Кесарии Филипповой. Этот важный международный акт, свидетельствовавший об авторитете московской митрополии, был полностью поддержан в Новгороде, о чем счел нужным написать летописец. В следующем году «прияше новгородцы князя Ивана Ивановича[11] Белозерского»¹⁶. Белозерские князья на протяжении многих поколений были верными соратниками, союзниками и подручниками великих князей московских. Появление князя этой фамилии в Новгороде — явное свидетельство отхода от литовской ориентации и стремления наладить отношения с Москвой.

Зимой 1463/64 г. в Москву едет представительное новгородское посольство во главе с посадником Федором Яковлевичем¹⁷. В отношениях Новгорода к Москве произошел явный поворот к «умирению». Наиболее вероятная причина этого — приход к власти в Новгороде партии сторонников Москвы.

Московское правительство было, без сомнения, осведомлено об обращении новгородцев к королю Казимиру и к бежавшим в Литву князьям. Тем не менее оно не предприняло немедленных решительных акций по отношению к Новгороду. Почему? Ответ на этот вопрос можно дать только предположительный. Либо московское правительство продолжало надеяться на мирное разрешение конфликта, опираясь на своих сторонников в Новгороде, либо не считало данную ситуацию подходящей для открытого разрыва — действительно на восточных рубежах Русской земли назревала большая война с Казанью. Во всяком случае, на протяжении нескольких лет Москва проявляла большую терпимость по отношению к Новгороду, явно не желая доводить дело до вооруженной борьбы.

15 декабря 1463 г. в Москву из Пскова отправился псковский посол Иван Шестник с весьма важной миссией. Принеся благодарность («челобитье») псковичей за помощь, присланную великим князем против Ордена, он был уполномочен заявить: «Хотяхом слати к тобе, своему господарю… людей честных посадников псковских, да за тем есмя не послали: не пропустят нас, господине, новгородцы через свою землю». Это была прямая жалоба на новгородцев. Еще более важна другая грамота, врученная послом великому князю. В ней псковичи просят, «чтобы князь великий жаловал псковичи, повелел бы своему отцу митрополиту Феодосию поставите владыку во Псков, нашего же честного коего попа или игумена, человека псковитина»¹⁸. Итак, псковичи просят учреждения у них самостоятельной епархии, порывая тем самым свою последнюю связь со «старшим братом» Новгородом. Это — свидетельство крайнего обострения псковско-новгородских отношений. Учреждение во Пскове самостоятельной епископской кафедры, непосредственно подчиненной московскому митрополиту, нанесло бы сильный удар Дому Св. Софии и в идеологическом, и в политическом, и в экономическом плане. Казалось бы, московское правительство должно воспользоваться этой идеей, стремясь ослабить потенциального противника и укрепить свое влияние во Пскове. Однако оно реагирует на псковское посольство совершенно по-иному.

На опасения псковичей, что новгородцы могут не пропустить их посланников в Москву, великий князь выражает удивление («тому ся подивовал»): «Как есте того попаслися от нашей отчины Великого Новгорода? Како им не пропустити ваших послов ко мне в крестном целовании?» Удивление великого князя едва ли было искренним, но ответ характерен: перед псковичами — государь всея Руси, для которого Новгород — «отчина» и который и мысли не может допустить, что новгородцы осмелятся нарушить крестное целование.

Не менее характерен и ответ на просьбу о поставлении епископа: «Рад есмь печаловатися вами, своими добровольными людьми, да то есть дело велико. Хощем о том со своим отцем Феодосием митрополитом гораздо мыслити, отец наш митрополит пошлет по… свои дети по архиепископы и по епископы, и будет ли подобно тому быти». Великий князь таким образом дал понять, что поставление епископа — дело не великокняжеское, а церковное, оно невозможно без совета с митрополитом и епископами: все должно решаться по старине, согласно традиции, на этом стоит Русская земля, стоит все средневековое общество, и великий князь не хочет выступать в неблаговидной роли «новатора», нарушителя «старины» — исконного права[12].

22 января 1464 г. в Москву отправилось официальное псковское посольство в составе двух посадников и сына посадничья для продолжения переговоров. Посольство пробыло в Москве около месяца и вернулось во Псков 5 марта в сопровождении великокняжеского посла Давида Бибикова (Бибиковы — служилый род тверского происхождения), который «правил посольство» «от великого князя». На этот рад великий князь дал более развернутую характеристику поведения новгородцев: «…ино пак отчина моя Великий Новгород, ваш брат старейший, послов ваших ко мне не пропустили, ино ми было то на свою отчину… вельми досадно». Далее он сообщил о своих собственных переговорах с новгородцами: «Ныне пак были у меня от моеа вотчины от Великого Новгорода послы» (два посадника и двое от житьих). По словам великого князя, новгородцы жаловались на псковичей «о многих делех» и просили у него воеводы, чтобы пойти на Псков. «И яз… хотячи межи вами миру и тишине», — писал великий князь, воеводы своего не дал и новгородцам «ходити» на псковичей «не велел». Он же сделал новгородцам выговор («добре помолвив») за то, что они не пропускали псковских послов. И теперь, заключал великий князь, «путь вам… ко мне чист, по старине, черес нашю отчину Великий Новгород»¹⁹. Хотя этот ответ великого князя отличался по содержанию от его же ответа первому псковскому послу, основная его тенденция та же: великий князь — государь всея Руси, стоящий в равной степени и над Псковом, и над Новгородом, оба — его «отчина», и в спорах между ними он выступает в качестве властного арбитра, слово которого — закон. Пожалуй, это первое летописное изложение существа политической доктрины складывающегося на Руси государства, стоящего над отдельными землями и их местными интересами. На просьбу о поставлении епископа был по-прежнему дан уклончивый ответ: «О владыце аз хощу слати своих послов в Великий Новгород, такоже и к вам будут из Новгорода, и все за ними будет вам указано».

Таким образом, просьба псковичей об учреждении собственной епархии была фактически отклонена. Чем можно объяснить этот отказ, кроме демонстративно подчеркнутого стремления соблюсти «старину»? Наиболее вероятное объяснение — нежелание великого князя идти на полный разрыв с Новгородом в канун большой войны с Казанью. По-видимому, московское правительство питало надежду на победу своих сторонников в Новгороде, а в этих условиях портить отношения с владыкой представлялось весьма нецелесообразным. Действительно, в Новгороде на данном этапе возобладала тенденция к «умиротворению» с Москвой. Новгородские власти отправили посольство к великому князю, в своем конфликте с псковичами считая необходимым апеллировать к его авторитету. В интересах Москвы было поддержать эти настроения, сохранить возможность влиять на новгородские дела. Возможен при этом и другой мотив: поставление во Пскове епископом «псковитина» усиливало влияние на псковскую церковь со стороны местных властей, следовательно, способствовало росту политического значения псковского боярства, что также не удовлетворяло Москву. Во всяком случае, отказ от создания самостоятельной псковской кафедры объективно отвечал интересам новгородского владыки и может нами рассматриваться как важная уступка Новгороду со стороны Москвы.

Зимой 1463/64 г. в условиях наметившегося улучшения новгородско-московских отношений Москва отказалась непосредственно поддержать Псков в его конфликте с Новгородом. Конфликт же этот в связи с конфискацией псковичами владычных земель продолжал обостряться. По сообщению Псковской летописи, в 1464/65 г. «бысть рагоза псковичам с новгородцами» по этому именно поводу. «И новгородцы же бита челом немцем, чтобы им пособили противу псковичь: и немцы ркошася пособити»²⁰. Это первое прямое известие о союзе Новгорода с Орденом против «младшего брата». Перспектива войны с Новгородом и Орденом, «что воружаются поити на псковичь», а главное — позиция Москвы, вынудили Господин Псков на уступки. В августе 1465 г. посольство псковских посадников в Новгороде согласилось вернуть владения архиепископа («се вам вода и земля владычня»), но отказалось возместить понесенные владыкой убытки. Новгородская сторона, по словам летописца, взяла на себя защиту интересов Ордена («сташа о немецких старинах на немечь исправливати»), из-за чего «много бысть истомы» на переговорах. По-видимому, отношения Новгорода с Орденом к тому времени были достаточно прочными и их союз обретал реальную силу. Тем не менее переговоры закончились успешно: «Взяша новгородцы и псковичи мир по старине». Целование креста повторено было во Пскове «пред новгородскими послы» (приехавшими во Псков «за неделю до Семена дни», т.е. около 25 августа), «что псковичем с новгородцы держати мир по старине, а владыке новгородскому ездити во Псков по старине на свою пошлину». Во исполнение этого архиепископ Иона уже 6 октября въехал во Псков, торжественно встреченный по старинной традиции, и пробыл там до 24 октября²¹.

Конфликт о владычных землях был, таким образом, улажен, однако его глубинные причины отнюдь не были устранены. К середине 60-х годов расстановка политических сил становилась все более ясной. Мир с Москвой и отход от литовской ориентации не привели к коренному перелому в политической практике Новгорода. В своей борьбе против Москвы и ее союзника и вассала Пскова новгородские верхи опирались на внешние силы — Литву и Орден. Отчуждение между Новгородом и другими русскими землями продолжало нарастать. Уступка псковичей в вопросе о владениях архиепископа могла только отсрочить развязку, но не меняла враждебного отношения Новгорода к своей «мнимой братье». Показательна, например, такая запись новгородского летописца 1466 г.: «Месяца июня 22, нощи, пожар бысть на десятине от поварни владыцных келей, стояще тут псковский посол. Сие бысть от них огня огореша две церкви… и много добра изгибе, по нашим грехом, а по псковскому неведению и неразумию, и по худому их величанию»²² (разрядка моя. — Ю. А.).

Тем не менее период после 1463 г. характеризуется определенным смягчением новгородско-московских и новгородско-псковских отношений. Победе в Новгороде партии сторонников Москвы, надо полагать, способствовала гибкость московской политики, стремившейся избежать открытого разрыва отношений, чреватого вмешательством зарубежных доброхотов Новгорода. Архиепископ Иона и стоящие за его спиной представители новгородской господы тоже, видимо, не хотели обострения конфликта. Отношения с Москвой и Псковом в середине 60-х годов XV в. поддерживаются в состоянии равновесия, хотя и достаточно шаткого, как показали дальнейшие события.

Под 1468/69 г. новгородский летописец сделал запись: «Возмутившимся хрестианом о неправды в Великом Новгороде написаша грамоту и крест на ней человаша. И в ту же неправду внидоша». Конкретный смысл «неправды» и содержание крестоцеловальной грамоты остаются неясными. Но перед нами отражение каких-то достаточно важных событий, «возмутивших» Великий Новгород. Что это за события, можно только гадать. Не исключено, например, что именно в то время в новгородской политике происходил поворот, связанный с очередной сменой власти. Так как до этого времени, начиная примерно с конца 1463 г., у власти стояла, по-видимому, умеренная группировка, пытавшаяся поддержать отношения с Москвой, возникает мысль: не связана ли приведенная запись с приходом к власти представителей другой ориентации? Новгородский летописец отнесся к этим событиям с достаточным пессимизмом: «…аще не обратитесь, оружие свое очистить и лук свой напряжеть, уготова в них съсуды смертные»²³. Во всяком случае, политическое положение в боярской республике было отнюдь не стабильным.

17 января 1469 г. архиепископ Иона отправился в свою последнюю поездку «к своим детям, меньшому брату Великого Новгорода, на своя старины и пошлины». Его сопровождал посадник Лука Федорович и весь владычный двор, «а в дому ся оста Пумин ключник на вся дела»²⁴. Итак, одним из ближайших людей к архиепископу, фактически вторым лицом после него оказался ключник Пимен (Пумин), облеченный полным доверием владыки[13]. Судя по всему, он важная фигура на политическом горизонте Новгорода. 22 января Псков торжественно встречал владыку и его сопровождавших, а 5 февраля проводил их «с честью и до рубежа»²⁵.

Поездка владыки во Псков непосредственно связана с серьезным мероприятием, проведенным за несколько месяцев до этого псковскими церковными властями. В октябре 1468 г. они составили и положили в свой ларь у Троицы «грамоту из Номоканона… о своих священнических крепостях и о церковных вещех». «Священноиноки и священники» всех пяти псковских соборов добились утверждения грамоты на вече. Отныне поддерживать «крепость духовную» псковской церкви должны были светские власти Пскова («зане же здесь правителя всей земли над нами нетуть»), а непосредственное управление церковными делами вручалось двум избранным попам²⁶.

Нововведение было явно направлено против архиепископа и встретило с его стороны решительное осуждение. «Яз тоа сам хочю судити здесь, а вы бы есте тую вынем грамоту подрали», — заявил он псковичам. Они, однако, ответили не менее решительным отказом и требованием утвердить грамоту: «Тоа грамота от всего священства из Номоканона выписав… по вашему же слову, как есть сам… преже сего был в дому святей Троици… и велите и благословляете… с своим наместником, а с нашим псковитином всякиа священнические вещи по Номоканону правити». Владыка вынужден был согласиться на арбитраж митрополита Филиппа («о том к вам откажю, как ми повелит о сем управити»).

Таким образом, псковские власти вовсе не расстались с мыслью добиться церковной независимости от архиепископа. И так же, как в вопросе о создании псковской епархии, Москва поддержала новгородского владыку (и очевидно, из соображений столь же канонических, сколь и прагматических). В октябре 1469 г. посол великого князя боярин Селиван (по-видимому, Селиван Глебович Кутузов) и митрополичий посол «на имя Глеб» привезли во Псков благословение и грамоту митрополита, отменившую псковские нововведения. 5 января 1470 г. грамота, «кая была из Номоканона писана», была извлечена из ларя и «подрана», «а лежала у лари тоя грамота положена год да пол третьи месяца» (т.е. с 20 октября 1468 г.)²⁷. Через два дня, 7 января, псковичи посылают в Новгород послов, которые должны были не только доложить владыке об уничтожении «крамольной» грамоты, но и выяснить вопрос «о порубленом гости и о тех людех, которые в Новгороде от посла отняли». В псковско-новгородских отношениях при их мирной форме накапливалось достаточно горючего материала. Одновременно псковичи нашли необходимым обратиться и «на Москву, к великому князю, к своему государю, о своих делех». В великое говенье, т.е. после середины марта, послы возвратились из Москвы, «из Новгорода людей порубленных только головами выняв, а седели в Новгороде больши полугоду в порубе». Захват новгородцами псковских людей, приехавших в Новгород, и заточение их в «поруб» произошло летом 1469 г. Мирные отношения «старшего брата» к «молодшему» не были ни искренними, ни прочными.

Но еще до возвращения захваченных псковских послов вспыхнул новый конфликт с владыкой. Архиепископ Иона вызвал к себе в Новгород вдовых псковских попов и дьяконов, отстраненных псковичами согласно их толкованию церковных правил от службы. Владыка Иона, по словам псковского летописца, «у них нача имати мзду, в коего по рублю, в коего полтора… и ста нова ис тоа мзды за печатми (грамоты) давати», что вызвало возмущение псковичей²⁸.

Итак, в самом конце 60-х годов XV в. политический горизонт Новгорода снова начал покрываться тучами. Поворот к мирным отношениям, наметившийся за несколько лет до этого, приходил к концу. Записи новгородского летописца за последние годы этого десятилетия наполнены сообщениями о пожарах и других бедствиях, постигавших Новгород. Пожары в деревянной Руси, как и в других средневековых странах, — явление обычное. Редкий год не горела Москва, не раз сгорал дотла ее Кремль. Но мрачные сентенции летописца придают новгородским пожарам особый, зловещий смысл. Окутанный, как саваном, дымом своих пожаров, терзаемый мрачными предчувствиями, Господин Великий Новгород шел к решительному столкновению с Москвой.

Как и его «брат старейший», Господин Псков являлся феодальной республикой в составе Русской земли. Здесь тоже было свое вече — орган городской общины, были свои бояре и посадники. Еще в 30-х годах XII в. Псков проявил первые признаки независимости от Новгорода, приняв изгнанного новгородцами князя Всеволода Мстиславича. В последующем их становилось все больше, и уже к середине XIII в. Господин Псков фактически добивается полной самостоятельности, признавая, однако, старейшинство Новгорода и находясь в союзе с ним. Но Псковская земля, вытянутая узкой полосой по северо-западному рубежу Руси, находилась в особом положении. Псковские бояре не располагали огромными вотчинами, не отправляли экспедиций за мехами на Югру и Печору. Путь экстенсивного развития феодального хозяйства, по которому шел Великий Новгород, был для Господина Пскова закрыт. К востоку от него находились колонизованные и населенные русские земли, к западу — захваченная орденскими рыцарями Прибалтика, к югу — владения великих князей литовских, включающие земли Полоцкого и Витебского княжеств. В Псковской земле не было условий для появления крупных боярских и монастырских вотчин, владения псковских феодалов состояли из сравнительно небольших участков, разбросанных чересполосно между собой и землями псковских смердов. Псковские бояре держали в своих руках власть на вече, но далеко не обладали такой силой, такими богатствами и таким авторитетом, как их новгородские собратья. Они в гораздо большей степени должны были считаться с мнением рядовых членов городской общины — «меньших», или «черных», людей²⁹.

Огромное значение имело пограничное положение Пскова. С первых десятилетий XIII в. он стал форпостом Русской земли против орденской и литовской экспансии. Не раз видели псковичи под стенами своего города немецких рыцарей и отряды литовских князей. Черным годом для Пскова был 1241-й, когда немцам удалось захватить город благодаря предательству посадника. «Брат старейший» не смог оказать псковичам никакой помощи. Только ополчение русских земель во главе с Александром Невским сумело освободить Псков.

По мере усиления немецкого и литовского натиска, по мере осложнения отношений с Новгородом росло значение связей Пскова не с «братом старейшим», а со всей Русской землей — ориентации на великого князя, теперь уже Московского. Однако до второй половины XV в. в псковской политике значение союзных отношений с Новгородом было еще велико. Новгород был ближе, великие князья были зачастую поглощены ордынскими делами и собственными усобицами. Господину Пскову десятилетиями приходилось лавировать между Москвой и Новгородом, подыскивая покровителя и защитника от немецких и литовских притязаний.

1460 год — важнейший рубеж в истории псковско-московских отношений. Разрыв с князем Александром Чарторийским, живым носителем традиций феодальной войны, и приглашение на псковский стол князя «из рук» Москвы означали коренной поворот во всей политической ориентации Господина Пскова. Отныне он безоговорочно признал великого князя своим «господином» и поставил свою внешнюю политику в полную зависимость от Москвы. В то же время город сохранил особое положение в составе складывающегося нового Русского государства. Отношения с великим князем строились по принципу: «князь великий свою отчину жалует, мужей псковичей добровольных людей, врекается стояти и боронити за дом святые Троицы и за мужей псковичь». В таких выражениях доложил псковскому вечу посадник Максим Ларионович о результатах своих переговоров в Москве летом 1461 г.³⁰ Две тенденции — признание себя частью Русского государства, с одной стороны, и попытки сохранить основы внутреннего политического устройства феодальной республики — с другой, определяют суть отношений Пскова к Москве в течение ряда последующих десятилетий.

Конкретная связь Пскова с Русским государством осуществлялась посредством псковского князя — наместника великого князя во Пскове. Его роль была двойственной: с одной стороны, псковский князь должен считаться с интересами своего «княжества» и блюсти псковскую старину; с другой — как представитель верховной власти Русской земли, он был обязан проводить политическую линию этой власти.

Первый псковский князь-наместник Иван Васильевич Стрига Оболенский пробыл во Пскове немногим более года — с 23 марта 1460 г. до 31 мая 1461 г.³¹ Его пребывание ознаменовалось пятилетним перемирием с Орденом, заключенным с санкции великого князя. Стрига оставил о себе хорошую память: еще дважды — в 1467 и 1472 гг. — псковичи просили его на княжение. Отъезд Стриги вызвал псковское посольство в Москву, «чтобы печаловался князь великий своею отчиною и дал бы князя». В то же лето во Псков приехал новый наместник — ростовский князь Владимир Андреевич³², последний «великий князь» Ростовский, который зимой 1473/74 г. продал свою половину Ростова великому князю всея Руси³³.

Назначение на псковский стол владетельного ростовского князя — показатель процесса ассимиляции удельных княжеств Москвой. Не переставая быть князем в своем уделе, Владимир Андреевич (как и другие князья) выполняет политические поручения великого князя, т.е. фактически находится у него на службе. Составитель Тихоновского списка Псковской летописи отмечает, что «псковичи прияша его с великою честью». Однако автор Строевского списка подчеркивает, что этот князь был прислан «ни по псковскому прошению, ни по старине»³⁴. По-видимому, псковичи просили другого князя, имени которого летописец не называет. Во всяком случае, князь Владимир Андреевич во Пскове не прижился. Имя его упомянуто при закладке псковичами Нового Городка в Обозерии («на обидном месте»), из чего можно заключить, что в известной мере он участвовал в политической жизни Пскова, но уже осенью 1462 г. между ним и псковичами произошел открытый разрыв.

По словам Псковской летописи, жители «выгнаша» князя Владимира из Пскова, и «невегласы… злые люди» даже «сопхнувше его со степени». В Строевском списке в связи с этим еще раз упоминается, что князь «приеха не по псковской старине, псковичи не зван». Автор списка обвиняет его в том, что он «на народ не благ». Во всяком случае, Владимир Андреевич «поеха… со многим бесчестием на Москву к великому князю жаловатися на псковичь»³⁵, пробыв на наместничестве неполных полтора года.

В чем конкретная причина конфликта Пскова с князем Владимиром, остается неясным. Можно предполагать, что этот конфликт связан прежде всего с самой процедурой назначения князя без учета пожеланий псковичей. «Добровольные люди» усмотрели в этом нарушение своей «старины», что, видимо, и предопределило их дальнейшее отношение к наместнику. По состоянию источников невозможно установить, какие социальные силы Пскова выступили против князя, к каким слоям населения принадлежали «злыи люди» и «невегласы», чьи интересы они выражали. Едва ли можно безоговорочно согласиться с утверждением Л. В. Черепнина, что князь Владимир был смещен со своей должности «не какой-то группой боярства, а восставшим народом»³⁶. Как известно, «народ» на вече обычно представлял как раз интересы той или иной боярской группировки (если судить по примеру Новгорода). Но Л. В. Черепнин, по-видимому, прав в том, что князя лишило степени именно вече — высший орган власти в боярской республике, хотя и нет достаточного основания говорить о народном восстании, каким бы ни было бурным собрание веча.

«Бесчестье» великокняжеского наместника могло привести к далеко идущим и очень нежелательным для Пскова последствиям. Стремление избежать их и добиться назначения нового, желательного для псковичей князя было причиной отправки в Москву посольства во главе с посадником Тимофеем Власьевичем³⁷. Василий Темный к тому времени умер, и разрешать конфликт с Псковом пришлось его преемнику.

Оскорбление великокняжеского наместника — серьезное правонарушение с точки зрения складывающейся новой государственности. С другой стороны, не было никаких причин подозревать псковичей в сепаратизме, в выступлении против Москвы. К тому же в связи с разраставшимся московско-новгородским конфликтом Москва сама была заинтересована в хороших отношениях с Господином Псковом, поэтому реакция нового великого князя на псковское посольство была двоякой. С одной стороны, Иван Васильевич «подивил на свою вотчину, а про то… у великого князя и его три дни на очех не были посольства правити». С другой стороны, он все-таки принял псковское челобитье и «отчину свою жаловал Пскова добровольных людей по старине», сформулировав принцип: «Которого князя хощете, и яз вам того дам». Псковичи захотели князем Ивана Александровича Звенигородского и послали в Москву грамоту об этом со своим гонцом Юшкой Фоминичем Велебиным. 26 марта 1463 г. гонец привез псковичам согласие великого князя, а 10 апреля новый князь-наместник был торжественно встречен псковичами и с обычным ритуалом посажен на княжение³⁸.

Князь Иван Звенигородский пробыл во Пскове около трех с половиной лет, до осени 1466 г. Псковские летописцы не пишут о каких-либо конфликтах жителей города с этим князем. Важнейшее событие его княжения — война с немцами, вспыхнувшая незадолго до его приезда, в конце марта 1463 г.

Нападению немцев на Новый Городок (Кобылий) 21 марта предшествовала другая враждебная акция: псковский гость Кондрат Сотский был посажен ими в «погреб», что вызвало аналогичную меру по отношению к немецкому гостю во Пскове. Еще до приезда нового князя псковичи собрали свое ополчение, назначили на вече воевод и совместно с жителями пригородов выступили в поход. Бой 31 марта на реке Колпиной закончился полной победой Псковского полка, преследовавшего противника 15 верст. В то же время «иная сила» псковичей — «не рубленые люди охочей человек», т.е. добровольцы, не попавшие в обязательную мобилизацию, — во главе со своим предводителем («воеводой») Ивашкой-дьяконом совершила успешный поход в немецкую землю за Изборском, вернувшись с богатым полоном³⁹.

Первый натиск немцев был, таким образом, успешно отражен. Для продолжения дальнейших военных действий псковичи обращаются за помощью к великому князю. 8 июля во Псков прибывает московский воевода князь Федор Юрьевич Шуйский[14], вставший на подворье на Завеличье⁴⁰.

Псковские власти проводят новую мобилизацию в пригородах: «князь Иван Александрович и посадники псковские начаша собирати и порубати пригорожан псковских». Собравшись под Изборском, соединенное московско-псковское войско во главе с воеводой великого князя предпринимает поход на территорию Ордена, к «Новому Городку немецкому». 18 июля этот город (Ноенгаузен, или Нейгаузен, южнее Чудского озера) был подвергнут артиллерийскому обстрелу. Это первый зафиксированный в источниках случай применения русской артиллерии в наступательных операциях. Четырехдневное стояние под городом не привело, однако, к успеху. Большая псковская пушка «растреснулась» при выстреле, а городок оказался слишком «крепок». В то же время псковские власти снаряжают и судовую рать («в насадах») во главе с посадником Дорофеем Ольферьевичем. Это — «охочие люди», добровольцы. Мобилизация коснулась и «иноземцев», видимо, выходцев из других русских земель, находившихся во Пскове. Последние должны были вступить в пешую рать, а который «изможный» (состоятельный), «и он себе на кони к рати в силу едет».

Судовая рать в составе 20 ушкуев и 80 ладей с «мужами псковичами» и принятыми в насады «иноземцами» совершила успешный поход, но, узнав об отступлении главных сил от Нейгаузена, вернулась⁴². Через неделю немцы нанесли ответный удар своей судовой ратью («в снеках и лодиях») по Норовской волости, находившейся в северной части Псковской земли, около Гдова. Жители города обратились за помощью к псковичам. Новый поход, однако, не состоялся: начались переговоры о сохранении девятилетнего перемирия между Псковом и епископством Дерптским. Переговоры проходили во Пскове с участием великокняжеского воеводы князя Шуйского, псковского князя Ивана Александровича, посадников, а также послов магистра и архиепископа Рижского. Была составлена и утверждена грамота о восстановлении «старины». Договор 1463 г. впервые обеспечивал интересы Русского конца в Дерпте (русской купеческой колонии и ее церквей) и поступление особой «юрьевской дани» от Дерптского епископства в Москву⁴³. Эти статьи договора подчеркивали стремление московского правительства защищать интересы русских людей, проживавших за границей. 1 сентября псковичи устроили торжественные проводы князю Федору Юрьевичу, благодаря которому был достигнут важный успех: восстановлен и сохранен мир между Псковом и орденскими землями.

По рассказу летописи можно судить об активном участии псковского князя в военных и дипломатических мероприятиях республики. Это, по-видимому, и было его главной функцией. В делах внутреннего управления псковичи обходились без князя. Так, реформа мер и весов была проведена степенным посадником Федором Никифоровичем. Имя князя в этом случае даже не упоминается, как и в связи с возникшим во Пскове проектом создания самостоятельной епископии. По-видимому, это тоже инициатива псковичей, дело, в котором князь не участвовал. Не фигурировал он и в другом важнейшем мероприятии псковских властей — конфискации владычных вотчин, из-за чего возник конфликт («рагоза») с Новгородом. Имя князя не упоминается и при описании строительства псковских церквей и ремонта городских укреплений, хотя князь Иван Александрович (вместе со степенным посадником Алексеем Васильевичем) закладывал новый городок на реке Сини, 9 августа 1465 г. участвовал в закладке новой городской стены в самом Пскове. В сложной обстановке псковско-новгородского конфликта, в котором Москва не хотела принимать участия, князь Иван Александрович, по-видимому, сумел проявить достаточный политический такт. Ценой отказа от активного участия во внутриполитической жизни Пскова ему удалось сохранить хорошие отношения с псковичами. При его отъезде из города осенью 1466 г. псковичи «биша ему челом, абы ся остал» и «проводиша его с великою честью»⁴⁴

Снова встал вопрос о наместнике. Зимой 1466/67 г. псковичи отправляют в Москву посольство во главе с посадником Алексеем Васильевичем просить назначить князем Ивана Стригу или Федора Шуйского. Великий князь назначил Федора, который 29 апреля 1467 г. въехал во Псков.

Судя по Строевскому списку, полномочия нового наместника были шире, чем предыдущих. Псковский летописец подчеркивает, что «посадники псковские и Псков ему на всех 12 пригородах даша наместников держати и судов судити его наместником, на которых ни буди, и из веков княжий наместники не бывали, колко ни есть княжей бывало во Пскове на столу, и наместники княжии были только на 7 пригородах псковских»⁴⁵.

Князь Федор Юрьевич, успешно возглавлявший оборону Псковской земли от немцев летом 1463 г., был, видимо, популярной фигурой во Пскове — этим объясняется просьба псковичей о его назначении. Тем не менее трудно представить, что расширение полномочий великокняжеского наместника было связано только с его личными качествами и авторитетом. Более вероятно, что существенное расширение судебно-административных функций наместника — результат требований великого князя, следствие нового соглашения, заключенного между ним и руководством феодальной республики. В таком случае 1467 год — новый этап в истории московско-псковских отношений, новый шаг на пути слияния Псковской земли с Русским государством[15].

Если соглашение 1460 г. устанавливало принципиальные основы подчинения «добровольных людей» Пскова власти великого князя, то предполагаемое соглашение 1467 г. конкретизирует содержание этой власти. Отныне наместник не только номинальный представитель великого князя, отвечающий за внешнюю безопасность Пскова. Располагая правом назначать своих наместников во все пригороды, он получает теперь возможность значительно более активно влиять на внутреннюю жизнь вечевой республики, направляя ее в русло, соответствующее интересам великокняжеской политики⁴⁶.

Весной 1468 г. в Пскове проводится важная административная реформа: «…весь Псков поделиша, по два пригорода на вси концы, коемуждо концю к старым пригородам новые жеребием делили» (каждый псковский пригород был закреплен за тем или иным концом). Это, разумеется, облегчало и упрощало управление Псковской землей из центрального города, но в то же время означало известный отход от «старины». В этом чисто вечевом мероприятии, инициаторами которого летопись называет степенных посадников Тимофея Власьевича и Стефана Агафоновича, псковский князь принимает по крайней мере символическое участие: «…имал жеребей князь Василий князя Федора Юрьевича сын с престола»⁴⁷.

Имя князя Федора Юрьевича Шуйского фигурирует и при важнейшем политическом акте псковских властей в октябре 1468 г. Именно к нему (и к посадникам псковским, и ко всему Пскову) обращались на вече «священноиноки и священники вся 5 соборов» с грамотой об управлении псковской церковью. Эта грамота, составленная псковским духовенством на основе Номоканона и утвержденная на вече, была положена в ларь, став, таким образом, законом феодальной республики. Во главе всего церковного управления были поставлены поп Андрей Коза из церкви Михаила Архангела и поп Харитон из церкви Успения на Завеличье. В декларации о новой системе управления подчеркивалась ответственность светских властей Пскова за церковные дела: «…а ны нам, сынове, поборники будете нашея крепости, зане же здесь правителя всей земли над нами нетуть, а нам о себе тоя крепости удержати не мощно попромежи себе о каковых ни буди церковных вещах…» Реформа церковного управления прошла, видимо, не гладко: отзвук борьбы против нее — в известии о бегстве той же осенью в Новгород Андрея Козы, одного из руководителей нового церковного ведомства. По словам летописца, Коза «сбежа в Новгород к владыце жити», так как на него «всташа клеветницы»⁴⁸.

Трудно переоценить принципиальное значение псковской реформы. Это — первый в Русском государстве опыт подчинения церковной организации светской власти. В этом смысле реформа 1468 г. была своего рода прообразом той политики подчинения церкви государству, которая скоро стала проводиться в масштабах всей Русской земли. Но если в последние десятилетия XV в. эта политика означала усиление централизованной власти в интересах всей Руси, то в условиях автономной Псковской республики 60-х годов она вела к усилению власти псковской господы и псковского веча, т.е. к укреплению политической основы Псковской феодальной республики. Это (как и нежелание обострять отношения с Новгородом) было, вероятно, одной из причин того, что псковская церковная реформа не встретила активной поддержки в Москве. Как мы уже знаем, митрополит Филипп встал на сторону новгородского архиепископа (против чьих интересов реформа была непосредственно направлена), и в январе 1470 г. реформа была отменена.

Тем не менее участие в принятии реформы наместника великого князя, санкционировавшего ее своим присутствием на вече, — факт весьма показательный. Представитель великого князя во Пскове не счел нужным ни прямо (своим выступлением на вече), ни косвенно (своим отсутствием на нем) выступить против реформы. Представители великокняжеской власти знали о подготовке и проведении реформы, как знал о ней, без сомнения, и митрополит Филипп. И тем не менее реформа осуществлялась более года. Принципиальных возражений в Москве она, видимо, не вызывала. Более того, в спорах псковичей с архиепископом, приезжавшим во Псков в январе 1469 г. специально по поводу новой грамоты, победа фактически осталась на стороне псковичей. Они не подчинились авторитету архиепископа, согласившись только на арбитраж митрополита. Лишь в октябре того же года во Псков прибыли послы великого князя и митрополита с предложением отменить грамоту. Видимо, Москва решилась на этот шаг не сразу и не без колебаний. Псковичам понадобилось более двух месяцев для выполнения распоряжения митрополита, и, как уже указывалось, только 5 января 1470 г. грамота была извлечена из ларя и уничтожена.

Об участии князя Федора Юрьевича в событиях, связанных с реформой, после октября 1468 г. летописец не пишет. Видимо, являясь проводником великокняжеской политики во Пскове, князь Федор Юрьевич не выступал против проведения реформы и в спорах псковичей с архиепископом Ионой не заявил себя сторонником последнего. Тем самым он оказал молчаливую поддержку псковичам, что не могло не способствовать укреплению его позиций во Пскове.

Одним из существенных событий рубежа 60—70-х годов XV в. были для Пскова переговоры с королем Казимиром, приехавшим в Полоцк. Псковский летописец счел нужным отметить, что король до этого в Полоцке не бывал более 20 лет. На встрече псковских послов во главе с посадником Стефаном Афанасьевичем с королем с 24 по 27 января 1470 г. «король управы не учинил никаковы обидным делом», но назначил срок для продолжения переговоров со своими представителями. На эти переговоры, начавшиеся в Березничах 14 сентября, псковичи отправили представительное посольство в составе четырех посадников, а также бояр со всех концов. Летописец подчеркивает, что «с ними ездил и сам князь Федор Юрьевич и с сыном с князем Васильем». Это действительно важный факт: впервые переговорами Пскова с королем руководит наместник великого князя. Четырехдневные переговоры не привели, однако, ни к какому соглашению, не принеся ничего, кроме «истомы» послам, «убытком» и «изъезжи» «Христианом по всем волостям и по пригородом»⁴⁹. Удивляться этому не приходится: сентябрь 1470 г. — канун решающего столкновения между Москвой и Новгородом. В этих условиях понятно стремление Литвы сохранить напряженность на псковских рубежах, оказывая тем самым прямую помощь своему потенциальному союзнику — Новгороду, где в то же время резко активизировалась деятельность партии сторонников Литвы.

Итак, к началу 70-х годов во Пскове можно наблюдать значительное усиление влияния великокняжеской власти. Князь Федор Юрьевич оказался наиболее деятельным из псковских наместников. В отличие от своих предшественников он стремится активно участвовать не только в военно-дипломатических мероприятиях, но и в политической жизни Пскова. Это — проявление не только личных качеств князя, но в первую очередь политической линии московского правительства, направленной на усиление контроля над феодальной республикой. Сохраняя основы своего политического устройства, Господин Псков все в большей степени подпадал под влияние Москвы. Важнейший показатель этого — расширение судебно-административных функций наместника в 1467 г., открывшее новые возможности для проведения великокняжеской политики в самом Пскове. Накануне решающей схватки с Новгородом московско-псковские отношения представляются достаточно прочными. За десять лет позиции великого князя во Пскове значительно укрепились, чему способствовала в первую очередь активная роль Москвы в защите псковских интересов перед Орденом, Литвой и Новгородом, обеспечившая Пскову относительный мир и безопасность. В сложных внешнеполитических условиях Господин Псков сохраняет верность своей ориентации на Москву.

60-е годы XV в. — время начала крупных перемен в Русской земле. Наступление на удельные княжества, победа над Казанью, усиление контроля великокняжеской власти над Псковом, развитие и укрепление правительственного аппарата в Москве — наиболее заметные вехи этого десятилетия. В то же время 60-е годы характеризуются прогрессирующим обострением московско-новгородских отношений, существенным усилением литовско-орденской ориентации новгородского боярства.

Успехи, достигнутые в 60-х годах XV в. в центре страны и на ее восточных рубежах, означали существенное усиление Московского великого княжества и укрепление его политических и стратегических позиций. Но сохранение на Северо-Западе могущественной боярской республики, этого наиболее крупного и сильного носителя старых традиций феодальной раздробленности, ее активные контакты с внешними врагами ставили на повестку дня коренной вопрос о дальнейших путях политического развития Русской земли: превратится ли она в единое государство или останется совокупностью земель и княжеств, относительно независимых друг от друга? Так «новгородский вопрос» превращался в основную проблему русской жизни последующего десятилетия.

Примечания:

1

Л. В. Черепнин по этому поводу писал: «Крепнувшей великокняжеской власти, опиравшейся на служилое боярство, формирующееся дворянство, поддерживаемой горожанами, удалось подавить сопротивление удельно-княжеской и боярской оппозиции, шедшей из феодальных центров, которые отстаивали свою независимость» (Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV XV вв.: Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960. С. 743).

10

Хотя «псковичи много им бише челом, они же челобития псковского не приняша» (ПЛ. Вып. I. С. 68; Вып. 2. С. 157).

11

Белозерского князя с таким именем родословцы не упоминают. (Возможно, здесь имеется в виду Иван Иванович Ухтомский, выходец из Белозерских князей (ВОИДР. Т. X. С. 43)).

12

По словам Погодинского списка Псковской I летописи, великий князь, «подумав со своим отцом митрополитом», отказал псковичам на том основании, что «искони не бывало, а не стол во Пскове», и несколько неожиданно «подариша посла верблудом» (ПЛ. Т. 1. Вып. 1. С. 71).

13

Имя Пимена впервые упоминается летом 1463 г., в период наибольшего обострения новгородско-московских отношений. Тогда его «повелением и тщанием» расписывалась церковь Св. Николы на Островке, но «неуспеша написать зимы ради» (ПСРЛ. Т. 16, Стб. 213—214).

14

Князь Федор Юрьевич и его родичи — наглядный пример эволюции удельного княжья в десятилетия, которые предшествовали образованию централизованного Русского государства. В конце XIV в. дед Федора Василий Дмитриевич Кирдяпа, родной брат жены Дмитрия Донского Евдокии, — вполне самостоятельный суздальский князь, пытавшийся лавировать между Москвой и Ордой и даже ходивший на Москву с Тохтамышем. В начале XV в. сын и внук Кирдяпы уже ждали покровительства Москвы, и великий князь Василий Дмитриевич выдал за Александра Ивановича Брюхатого Кирдяпина свою дочь Василису. Это не помешало суздальским князьям в годы феодальной войны попытаться восстановить свою независимость — внуки Кирдяпы Василий и Федор Юрьевичи заключили в 1445 г. союзный договор с Шемякой. Однако победа в феодальной войне осталась за силами централизации, и через двадцать лет после договора с Шемякой мы видим Федора Юрьевича воеводой великого князя Московского и «всеа Руси»⁴¹.

15

По мнению ряда исследователей (Н. Н. Мурзакевич, П. Н. Мрочек-Дроздовский, А. И. Никитский и др.), с реформой 1467 г. связано утверждение на вече Псковской Судной грамоты — кодекса права феодальной республики, хотя причинно-следственные связи между этими событиями уловить трудно (см.: Алексеев Ю. Г.Вопросы истории текста Псковской Судной грамоты // ВИД. Т. XI. Л., 1979. С. 49—50).