ГЕЕННА

Очередная лукавая и демагогическая публикация о русском масонстве появилась не без нашей подачи, естественно, на этот раз в «Макаке». Статью я показала Олечке. Она ответила большим письмом, которое мы с тобой читали вместе на даче. Это было очень странное послание.

Сегодня Олечка говорит, что ни одной фразы из того письма не помнит. Я, читавшая его десятки, наверное, раз, я, со своей профессионально тренированной памятью, запоминающая обычно стандартную страницу текста наизусть с четвертого прочтения – тоже не помню этого письма. То есть я могу, конечно, выстраивать логически то, что было написано на этих восьми страницах крупным почерком, но вспомнить точно, воспроизвести хотя бы фрагменты текста – почему-то не могу! Просто мистика!

Олечка писала, разумеется, о «вольных каменщиках». Она категорически отвергала все то, о чем мы гордо повествовали через «нашего» журналиста в «Макаке» – фальшивый, романтизм «вольного братства», «рыцарства», ложную патетику «Всемирного ордена». Олечка писала о богоборческой направленности масонства, ссылаясь на Сергея Нилуса, задавала нормальные православные вопросы, типа: «Какое самосовершенствование мыслимо без исповеди?» – «Как у одного человека может быть два храма?» – «Во что же могут верить «братья», если на их «престоле» одновременно и Евангелие, и коран, и тора – не это ли самый лукавый атеизм?»

Наиболее поразившим меня в том письме было то, что, как будто отвечая на наши с тобой внутренние разговоры, Олечка отвергала возможность «постепенного пути к Богу» через масонство. Ты прочел это письмо и спокойно отложил. Мне же именно его как будто только и не хватало. Именно на этом письме все иллюзии окончательно исчезли, растворились, улетели как дым! Все витиеватые мои вопросы, все какие-то сложные, путаные сомнения разрешились однозначно и просто. Как будто та, черная повязка, все эти годы закрывавшая мои внутренние глаза, упала!

Я бы не смогла тогда объяснить все о масонстве так точно и четко, как понимаю это сегодня. Произошло что-то большее, чем понимание. Я знала, не головой, не на уровне логики, а как-то глубже – душой, сердцем, каким-то внутренним знанием: с Орденом надо срочно, очень срочно заканчивать. Я не могла тебе связно объяснить почему, хотя честно пыталась.

Ты ведь тоже, наверное, запомнил тот наш разговор на даче ночью. Внизу спала моя мама. Васенька бродил где-то в саду по своим кошачьим делам… Я вошла к тебе в кабинет, где не навесили еще двери. Дуло, было холодно. То лето вообще было «карикатурой южных зим»… Ты сидел за письменным столом в ватнике, накинутом на плечи. Я спросила, что ты будешь теперь, прочитав Олечкино письмо, делать?

– Да, надо подумать, – сказал ты, как всегда неуверенно, тихим и слабым голосом.

Не помню в точности, что говорила я, потому что говорю всегда очень много. Наверное, как обычно, с напором и убежденностью, я стала уверять, что надо все это «завязывать». Аргументов не было, не было доказательств… Возможно, я даже кричала, не помню… А ты, как всегда, молчал. Ты только обещал подумать.

С этого дня, точнее, с этой холодной летней ночи и начались мои кресты. Бог не по силам креста не дает, значит, есть у меня еще какие-то силы, если я все еще жива и пишу это.

И снова мы обсуждали одно и тоже… Ты рассказал Олечке романтические байки про «Чашу Грааля», а на нее это произвело впечатление не такое, к которому мы привыкли. Что значит православный человек – смотрит на все удивительно трезвыми глазами. Сколько бы нехристи не называли христиан безумцами и мечтателями, именно в православии существует понятие, которое называется «трезвение». И перед ним становится явной самая хитрая ложь.

Вскоре мы получили от Олечки еще одно письмо.

Дорогие Н.Н. и Елена Сергеевна!

Один момент из нашего разговора не дает мне покоя. Это вопрос о Чаше.

То, что такая чаша существовала, то, что она могла храниться в Иерусалиме и то, что она могла быть вывезена крестоносцами, вполне возможно и не вызывает смущения.

Удивило меня предание, что в ней была собрана Пречистая Кровь Спасителя.

Прежде всего, против этого говорит то, что евангелисты, сохранившие каждую минуту и каждое слово этого великого События, не говорят ничего подобного.

Если разобраться в этом детально, то кто мог принести чашу на Голгофу? Матерь Божия? Жены Мироносицы (которых не было на Тайной вечери)? Иоанн Богослов? Этот юноша неотступно следовал за Спасителем. Но зачем ему было носить с собой посуду, если они были в городе?

Апостолы? Так их не было при распятии. Они в страхе разбежались. Когда Господа распинали, обстановка была ужасная. Насмехающиеся иудеи, жестокие воины. Помните, в храме обозначено место, на котором стояла Матерь Божия? Это довольно далеко от Голгофы. Иоанн Богослов стоял рядом. Это видно из Евангелия. Жены-мироносицы тоже стояли рядом с Владычицей. Никто не смел подойти ближе. Кому было собирать Кровь, да еще именно в ту чашу?

Далее, когда воин пронзил ребра Спасителя, истекли кровь и вода. Значит, кровь уже сворачивалась. И пока Иосиф ходил к Пилату просить тело Спасителя, пока позволили Его снять с креста, кровь должна была уже окончательно свернуться. Кроме того, разве не было бы кощунством, сняв с креста, цедить кровь в чашу? Кто бы посмел это сделать?

И еще в Евангелии нет восторга перед вещами Спасителя. Верующие во все времена бережно хранили святыни, свидетельствующие о Его земной жизни, но главное – Сам Спаситель. Много святынь было безвозвратно утеряно (например. Спас Нерукотворный), но никто из православных не ставит целью своей жизни отыскать его. Главное в другом. Когда римский император приказал рассечь сердце Игнатия Богоносца, все увидели внутри плотяного сердца золотыми буквами написанное имя Иисуса Христа.

Да будет и в наших сердцах это имя.

Мне казалось, что какие-то сомнения под моим напором у тебя все же стали возникать. А тут еще приехал в Москву тот самый «брат» из Аргентины, с которым мы по телефону в Париже беседовали. Можно сказать, те самые, не достающие мне, доводы добавил. Привез же он, на самом деле, огромное количество старинных книг по масонству. Привез, чтобы отдать. Своими ушами я слышала от него одно только высказывание.

– Знаешь, когда я был молод, я очень увлекся масонством. Все это было так ново, так благородно, так светло… Каждый новый градус был как праздник, как открытие. Я ждал, что впереди, на самом высшем градусе мне откроется совсем уж какая-то неведомая, неземная радость. Я двигался, я работал, я шел все выше и выше по масонской лестнице… И я дошел! И знаешь, что мне там открылось? Чернота! Бездна!

Все остальное он рассказывал тебе наедине. Но ты помнишь, как пересказывал мне эти «открытия», эти разочарования? Оказывается там, наверху, становится совершенно очевидным, что, во-первых, «вольные каменщики» не такие уж и вольные. Вся эта болтовня о независимости и самостоятельности лож – чистая демагогия. Мировое масонство управляется из единого центра. А во-вторых, вся эта ваша хваленая веротерпимость сводится к одному – к отказу от Христа. Она превращает масонский храм в дом терпимости, где творится духовный блуд.

Во всех ложах мира полным-полно евреев и они, как правило, быстрее других достигают более высоких градусов. Верхушки масонских лож в Европе и Америке – почти всегда иудейские. А значит центр, где бы он ни располагался географически, лежит, на самом деле где-то в недрах иудаизма…

И это ты сам честно мне изложил. Мы начали перечислять друг другу всех, известных нам в мире масонских «начальников». Поражались: действительно все они, конечно же, – иудеи. Даже в Африке. А ведь до сих пор мы как-то этого не замечали!

Но в главном ты твердо стоял на своем: не надо спешить, надо посмотреть, подумать. И снова заводил все ту же песню о необходимости твоей роли «сдерживающего фактора». Снова объяснял, что если «брат» тот абсолютно прав, то тем более важно «контролировать ситуацию», «не допускать проникновения в Россию…» и прочее, и прочее…

Я понимала, конечно, что за всем этим не только обычная твоя нерешительность и трусоватость. Я сочувствовала: действительно трудно, очень трудно вот так – рвануть все разом и отказаться от «трона», «титула», от зарубежных поездок и контактов, от всей этой мишуры и позолоты, к которой – что греха таить? – мы оба так уже привыкли. К тому же я-то ведь всегда при деле. у меня – кино, ребята, ВГИК, статьи и книги. А ты что будешь делать без работы, без денег? Снова ляжешь на диван?

Тут надо честно признаться: летом 1996 года мы уже имели от масонства кое-какой доход. У тебя появилась наконец-то, настоящая мужская зарплата. Правда, ты ее получал все же как-то странно… Один из твоих зарубежных «братьев», руководитель известнейшей радиостанции, платил тебе доллары. Не Бог весть какие, но доллары. «По-братски». То есть ты не работал, а только числился, а деньги получал потому, что вроде, как бы, не очень прилично Великому Мастеру вечно сидеть на шее жены… Да, я знаю, ты говоришь всем, будто пишешь для этой радиостанции концепции. Но уж мы-то с тобой знаем, что это не так.

Разлад наш только начинался. Ты все чаще стал повторять, что «дача – не самоцель», стремился все больше времени проводить в Москве. Я не верила в твои идеи срочно и круто разбогатеть. Я стала после Святой Земли верить в Бога. Я решила освятить достроенную дачу. Мы с мамой весь дом убрали, вымыли, повесили старенькие, но настиранно-наглаженные шторы. Ты навел порядок во дворе, в саду. Шел Успенский пост, и мама напекла пирогов с капустой без яиц и сливочного масла. Поехали в Тихвинский, за батюшкой.

Батюшка нас не знал, а таких желающих освятить дачу «от сглаза», «на всякий случай» было у него, вероятно, видимо-невидимо. Выслушав нашу просьбу, он хитровато улыбнулся и сказал:

– Да дело-то хорошее, но может, лучше вам к шаману? Там уж – наверняка… А то, Православие-то ведь, оно такое! Не знаешь наперед, что Господь управит для вашей пользы… Тут вот, одна все – «Помолитесь за меня, батюшка, да помолитесь!» Ну, я и помолился… Так у нее дом сгорел! А значит, надо так ей! Не поскорбишь – так и не помолишься!

Но мы с тобой к такому разговору были уже как-то подготовлены Святой Землей, монастырем, Олечкой. И сразу полюбили этого остроумного батюшку.

Во время молебна и каждения мы ходили вслед за священником из комнаты в комнату – молились. Васенька спал мирно в своем любимом кресле, и изумленно вскочил, когда неожиданно оказался под каплями святой воды.

– О! И кот заодно освятился… – невозмутимо прокомментировал батюшка. Вася понял, успокоился, потянулся, перевернулся на другой бок и продолжал прерванное занятие так, как будто святая вода для котов – дело привычное.

С этого дня мы стали часто бывать на Службе и исповедываться. Исповедываться… О масонстве-то пока – ни гу-гу…

Я продолжала зудеть о том, что надо, мол, решать, а в то же время не Нашла в себе сил отказаться от поездки в Португалию… Бархатный сезон… Океанские пляжи… Поехали мы снова вчетвером – все в том же составе.