+ + +

Страстная седмица – минута в минуту – началась для нас после полуночи в аэропорту Шереметьево-2. Паломников запустили на досмотр…Кто бы мог подумать! На три-четыре, самые глухие ночные часа, когда нет других рейсов, московский аэропорт оказывается во власти спецслужбы израильской авиакомпании «Эль Аль» (что значит «выше всех»). Прелести супер-тоталитарного полицейского государства Израиль каждый ощущает на своей шкуре. Сначала вам объясняют, что вся процедура связана с повышенными мерами безопасности во избежании арабского терроризма, а потом начинаются «страсти». Издевательство по полной программе. Исключительно молодой и многочисленный персонал «секьюрити» – и юноши, и девушки – подолгу расспрашивает каждого из очереди. В том числе, кого из сопаломников ты знаешь, что о нем можешь сообщить… Потом уходят, сверяют, очевидно, полученную информацию, возвращаются и, пытаясь подловить на противоречиях, начинают разговор дальше. От своей «власти» над зачастую немолодыми и уважаемыми людьми эта комиссарская молодежь получает видимое удовлетворение. Некоторых заводят в кабинку, где могут вскрыть каблуки ботинок и банки с консервами, раздеть, развинтить видеокамеру и так далее… Немолодая наша таможенница устало говорит: «Достали уже! Вас тоже в эту пыточную камеру заводили?»

В общем, предпасхальные искушения «Эль Аль» обеспечивает на сто процентов!

В Боинге на третье сиденье рядом с нами вежливо попросила разрешения сесть трогательно-тонкая, с иконописным лицом и прозрачными чистыми глазами девушка в платочке. Представилась: «Ольга». Голосок звенел, как капель. Разговорились. Я впервые в жизни услышала такие рассказы. Она говорила о святых, пересказывала какие-то евангельские притчи… Так серьезно, так убежденно и вдохновенно! Что-то сразу же поразило меня в этой Олечке. Оказалось, что и ее отправил в паломничество тот же самый батюшка, и работает она в Казанском Соборе!

Я удивилась тому, что мы все оказались сидящими рядом, а Олечка – нисколько. «Просто батюшка за нас всех троих молится, вот мы и вместе!» – Спокойно так объяснила. Я поняла, что встретилась с первым, по-настоящему верующим человеком. А она, как будто мысли мои прочитала – «Вы тоже верующие, просто невоцерковленные. Это придет!»

После раздачи самолетной еды выяснилось, что кроме нас с тобой никто почти ничего не ест. Я попыталась объяснить народу, что на путешествующих пост не распространяется. Мне ласково улыбались, передавали куски курицы или целые нетронутые подносы… Мы ели, чувствуя какую-то ужасную неловкость. Закурить в этом, слишком уж любезном и подозрительно доброжелательном коллективе я так и не смогла – поплелась с сигаретой в хвост. Обычно это раздражает некурящих пассажиров еще больше. Тут – ни единого замечания, ни даже взгляда в мою сторону!

Вернуться к своей обычной самоуверенности мне удалось только в Бен-Гурионе, при прохождении паспортного контроля, где очень пригодился мой английский и привычка командовать. Обаятельный, милый батюшка, являвшийся официальным главой нашей паломнической группы, сдал мне властные полномочия охотно, иногда только дублируя нахальные мои команды вежливыми вставками: «простите», «пожалуйста», «будьте добры».

…Мне до сих пор стыдно за то, как я повела себя в Горнем монастыре. Ты помнишь, как я налетела на игуменью? Надо же было объяснить ей, втолковать, что мы с тобой один чемодан на двоих имеем и должны жить потому в одной келье! Матушка смотрела на меня своими нежными кроткими глазами и молчала… Теперь я понимаю, что она просто молилась про себя за меня, такую бестолковую, невежественную дуру, влетевшую в обитель в джинсах и требующую невозможного…

Совершенно непонятно почему, я вдруг разревелась. Да как! Слезы застилали и жгли глаза, я всхлипывала и задыхалась до икоты. Я не знаю, как оказалась в одиночестве сидящей на камушке наверху, у недостроенного храма. Все разошлись по кельям – расселяться. Даже ты куда-то исчез. Я плакала-плакала, да незаметно как-то перекрестилась и стала «своими словами» просить Господа все устроить.

Олечка появилась, как ангел, и сказала, что место мое в келье рядом с ней давно готово, что ты – в соседней келье с батюшками, что все – «Слава Богу!», что нас уже ждут в трапезной. Сразу стало почему-то так хорошо, так легко и спокойно. Мне очень понравилась и моя чистейшая постелька, и уютная келья, и все-все. Мы с Гобой спустились в трапезную и увидели впервые, как люди молятся перед едой, а потом за столом говорили тихонько о том, что никогда в жизни не поверили бы, что пустая, без масла, пшенная каша с капустой и оливками может быть такой вкусной.

Каждый день этой незабываемой Страстной недели был наполнен удивительными событиями. Каждый день мы посещаем Святые места, про которые матушка Людмила – наш гид – рассказывает, только напоминая всем в группе те или иные сюжеты из Евангелия, а мы-то с тобой узнаем все это впервые! Может быть, ты до поездки читал Евангелие? Я – никогда. И уж тем более впервые мы слышим про Святого Герасима Иорданского и его ручного льва, про Георгия Хозевита, про Святого Великомученика и Победоносца Георгия… Впервые я вижу, как люди молятся, как верят!

Мы всему удивлялись и всему учились. Прикладываться к иконам, кланяться, подходить под благословение, под елеопомазание, говорить «Спаси Господи!», «Простите и благословите»… Нас, таких невежественных, ничего не знающих, не понимающих людей, не умеющих себя вести в монастыре, в храме, никто не поучал, не наставлял, не делал замечаний.

У всех в группе были какие-то просветленные лица, особые лучистые глаза, очень добрые улыбки и тихие голоса. Здесь я впервые увидела монахов. Невыразимое словами впечатление произвели на меня, чуть позже прилетевшие и поселившиеся в нашем домике, сестрички из Пюхтицкого монастыря. Молоденькие эти красавицы впорхнули как какие-то неземные, нездешние, небесные создания… Это теперь я понимаю, что те знакомства дарованы мне были впрок, для времени будущих скорбей.

Я не знала тогда, что такое смирение и кротость. Не имела представления о монашеской любви к людям и была совершенно растеряна и потрясена тем, как мне уступали дорогу, угощали чаем, как со мной говорили, как смотрели на меня… Мне постоянно было стыдно, что я такая грубая, невоспитанная, злая, что я бегаю втихаря покурить за стены монастыря. А главное, мне было стыдно за то, что, прожив такую длинную жизнь и повидав, кажется, всякое – я не видела, не знала, не понимала чего-то самого важного.

А как мне стыдно теперь за то, что не было стыдно тогда – по незнанию. Я на самом деле не знала, что совсем не смешно, а глупо и очень грешно назвать схимника – хиппи. Я не знала, что нельзя во все глаза смотреть на монахинь, задавать им идиотские вопросы и обращаться – «девочки». Я вообще-то не знала толком, что такое грех и тем более не подозревала даже, что все то, что я делаю, говорю, думаю – это и есть грех. Но я спрашивала – мне отвечали терпеливо, благожелательно, добродушно и серьезно.

Буквально каждый час, каждый миг, каждое слово переворачивало весь мир, ставило с головы на ноги. Но и этого мы с тобой тогда не поняли. В Святой Земле мы искали и ждали добрых знамений, подтверждающих истинность наших духовных исканий, правильность нашего пути. И мы видели эти знамения! Во-первых, мы чувствовали к себе какое-то особое доброе отношение всех, с кем общались. А больше всех, кажется, выделял тебя – не явно, не нарочито, но выделял – самый тихий, но самый уважаемый в группе монах. Он тебя первым всегда маслицем помазывал… Уже потом мы узнали, что это был духовник одного из крупнейших наших монастырей.

Во-вторых, тебя не просто задел, а ударил крестом Святейший Диодор – Патриарх Иерусалимский. Когда он нес этот тяжеленный крест на Голгофу, все мечтали хотя бы прикоснуться к нему. Ты же получил такой удар, что едва на ногах устоял. Удар тот мы с тобой посчитали чем-то вроде хорошей приметы. Радовались!

В-третьих – старчик. Маленький-маленький такой – мне, наверное, по пояс-этот старчик-монах жил в Горнем. Однажды он гулял с тобой, беседовал, учил молиться и напоил Святой водой из источника Святой Елизаветы. Для нас, разумеется, это тоже было знаком твоей особой избранности и добрым предзнаменованием.

Самое же удивительное произошло в Хевроне – у Дуба Мамврийского. Подвизающийся там старец, отшельник отец Георгий, почти слепой, не говорящий по-русски, никого практически не принимающий, вышел из своего затвора и, пройдя сквозь нашу группу, забрал тебя с собой, увел в свою келью! Вышел ты от него какой-то странный, ничего не мог рассказать, объяснить, только маленькую бумажную иконку показал. На ней святой Георгий не поражает змея, а изображен мучеником. Ею благословил тебя этот молитвенник. Так я и не знаю до сих пор, что сказал он тебе, зачем завел? А ты-то помнишь? Ты-то понял?

Добрым знаком показалось нам и то, как в самом конце нашей поездки, в аэропорту уже, прощался с нами тот самый, почитаемый всеми старый монах. Ты помогал ему заполнять таможенную декларацию и проходить через контроль, а когда все уже было позади, и мы расставались, батюшка этот сказал, что мирян не принимает, но что ты можешь в любое время приехать к нему, и тебя он обязательно примет… Потом на меня вдруг обернулся, уходя уже, как-то очень печально посмотрел и сказал – «Ты, мать, его ко мне приведешь! Приведи – приведи!»

Но это уже последний эпизод нашего паломничества. А до того многое еще происходило и удивляло.

Ты рассказывал мне о тех батюшках, с вторыми жил в одной келье. Как-то речь зашла о необходимости иметь своего духовного отца, и ты сказал, что для тебя это, к сожалению, невозможно – ведь если духовник запретит заниматься масонством, то его ослушаться нельзя. А наше, мол. Православие к принятию масонских истин не готово еще, слишком консервативно.

В Великую Пятницу над Иерусалимом повисла невыносимая тревога. Духота, какая-то напряженность и тоска. Надвигались тучи, за туманом даже не видно было знаменитой «русской свечи» – самой высокой колокольни в городе. V многих разболелись головы. Все было так, как описано у Михаила Булгакова. Как он мог почувствовать это состояние? Он ведь не был никогда в Иерусалиме. Этот вопрос возник тогда не только у нас с тобой. Помню чьи-то слова: ну кто теперь скажет, что Булгакову не диктовали!?

Все наши уехали в Иерусалим – ждать Благодатного огня, ждать всю ночь. Мы не поехали, остались на Погребение Плащаницы в Горнем. Ты – собороваться, а я – причащаться. Исповедывал меня тот самый старчик маленький, который водил тебя к Святому Источнику. Читая разрешительную молитву, он, такой крохотный, что мне на колени пришлось упасть под его епитрахиль, с неожиданной мощью придавил мою голову к Евангелию. Показалось, что крест прямо в лоб вошел, но это было почему-то совершенно не больно!

На Благодатный огонь мы приехали вдвоем. Долго пробирались через толпы. Сплошной стеной лил дождь, и было невероятно холодно. Помнишь, как напугало меня шествие арабов, с барабанами, собачьими головами на палках, с дикими криками?

Благодатный огонь в тот год сошел так мощно! Пылающие факелы из 33 свечей не жгли совершенно, и мы «лечили» ими твою лысую голову. Только за Яффскими воротами свечи стали гореть нормальным обжигающим пламенем…

А потом и я получила такое, что по невежеству своему сочла предзнаменованием добрым. После исповеди на Голгофе в Великою Ночь, когда все наши батюшки сослужили Святейшему Диодору у Кувуклйи, меня всю – с головы до ног – окатили водой от омовения! Понять бы правильно тогда все эти вразумления… Но мы с тобой были так далеки от православия… Помнишь, в Мертвое море полезли купаться! В эту отвратительную, отравленную грехами Содома и Гоморры жидкость, в которой всем теперь предлагают исцелиться! Я мучилась потом: как бы поскорее отмыться от этой соли, жгучей, как серная кислота… А чем закончилась наша поездка? Ужасной моей истерикой в Шереметьево – из-за того, что не пришел за нами автобус.

Так у нас появились новые друзья – православные, воцерковленные люди. С ними было так интересно, так непривычно и ново – обсуждать все то, что казалось уже давно определенным и понятным! Прежде всего, Олечка, конечно… Теперь – это первая моя советчица, наставница, воспитательница. Хотя по возрасту она нам в дочки годиться. А Ангелина? Искусствовед с университетским дипломом, человек близкий нам по образованию к кругу интересов, в прошлом даже «богема», наверное… Ее интеллигентский путь к Богу, ее духовный опыт так помогает мне сегодня. Эта удивительная Ангелина как-то сказала мне в автобусе по дороге в Канну Галилейскую: кажется, что людей, посетивших Святую Землю без предварительной подготовки, людей не имеющих опыта духовной брани, по возвращении домой поджидают порой ужасные искушения. Я ничего не поняла тогда из этой фразы, но почему-то запомнила ее.