Глава VII.

Потеря Золотого Рога

В первые две недели апреля непрерывно дул сильный северный ветер. Три генуэзские галеры, нанятые папой и наполненные им оружием и припасами, вынуждены были из-за шторма отсиживаться у острова Хиос. Однако 15 апреля ветер неожиданно переменился на южный, и корабли немедленно взяли курс на Дарданеллы. На подходе к проливу к ним присоединилось большое грузовое судно императора с зерном, которое его люди закупили в Сицилии; судном командовал опытный моряк по имени Флатанелас. Дарданеллы никто не охранял, так как весь турецкий флот был в тот момент сосредоточен у Константинополя, и корабли довольно быстро вошли в Мраморное море. В пятницу утром 20 апреля дозорные на обращенных к морю стенах увидели, как те приближаются к городу. Вскоре их заметили и турецкие наблюдатели и поспешили донести об этом султану. Мехмед немедленно вскочил в седло и поскакал кратчайшим путем к Балтоглу с приказом захватить корабли, а если это не удастся, то потопить их, но главное, ни в коем случае не пропустить корабли в город. Если адмирал не сумеет выполнить приказ, то пусть лучше не возвращается живым.

Балтоглу немедленно объявил на своих кораблях боевую тревогу. Он решил на этот раз не полагаться на суда, оснащенные только парусами, так как они не могли двигаться против сильного южного ветра; всем же остальным кораблям было приказано выйти с ним. Султан приказал также посадить на большие транспортные суда часть своих отборных войск. На некоторые из них установили пушки, другие усилили щитами и ставнями. Через два-три часа громадная флотилия под всплеск тысяч весел отошла от берега, чтобы наброситься на свои беззащитные жертвы. Турки, уверенные в победе, плыли под бой барабанов и звуки труб. Все жители Константинополя, не занятые на боевых постах, столпились на склонах Акрополя или на верхнем ярусе громадного полуразрушенного ипподрома. Они с волнением следили не отрывая глаз за приближавшимися христианскими кораблями, в то время как султан и его окружение наблюдали за событиями с берегов Босфора непосредственно за стенами Перы.

Когда вскоре после полудня турки приблизились к христианским судам, те уже обогнули юго-восточный выступ города. Балтоглу с передовой триремы прокричал им, чтобы они спустили паруса. Однако те продолжали свой путь. Тогда передовые суда турок пошли на сближение. При этом турки оказались в зоне течения Босфора, противоположного направлению ветра, а в таких условиях триремам и биремам было трудно маневрировать. Кроме того, христианские корабли обладали преимуществами в виде более высоких бортов и лучшего вооружения. С палубы, высоко расположенных кормы и носа, а также с ютов на мачтах матросы могли пускать стрелы и копья, кидать камни в турецкие корабли, значительно ниже сидящие в воде; турки же ничего не могли поделать, кроме попыток пойти на абордаж или поджечь корабли противника. Почти целый час христианские корабли плыли, плотно окруженные турецкими судами, успешно отбрасывая их в стороны. Но внезапно, когда они огибали мыс Акрополя, ветер стих, и их паруса бессильно повисли. В этом месте течение Босфора, наталкиваясь на мыс, разветвляется; основная его часть продолжает идти в южном направлении, другая же поворачивает на север, к берегу Перы; сила этого обратного течения бывает особенно ощутима в момент после того, как стихает южный ветер. Христианские корабли попали как раз в это течение.

И после того как они почти достигли городских стен, их начало медленно относить к тому самому месту, откуда султан следил за битвой.

Теперь Балтоглу, казалось, легче мог взять свою добычу. Он уже осознал, что нельзя подходить близко к кораблям христиан, орудийный огонь которых наносит слишком большой урон. Поэтому он приказал своим более крупным судам окружить неприятеля, держась на некотором расстоянии, осыпая его ядрами и копьями с зажженной паклей и стремясь снова приблизиться к нему, когда он ослабеет. Однако усилия его оказались напрасными. Легкие пушки турецких судов не могли стрелять под большим углом[187], а все пожары на кораблях христиан быстро тушились их хорошо обученными экипажами.

Тогда турецкий адмирал приказал взять корабли на абордаж. Сам он выбрал для себя грузовой корабль — наиболее крупное, но хуже других вооруженное судно. Он ткнулся носом своей триремы в его корму, в то время как другие турецкие суда бросились к византийскому кораблю со всех сторон, пытаясь пришвартоваться к нему с помощью багров или зацепиться металлическими кошками за его якорные цепи. Из генуэзских кораблей один был окружен пятью триремами, другой — тридцатью фустами, третий — четырьмя десятками парандарий, битком набитых солдатами. Со стороны невозможно было понять, что происходит в начавшейся сумятице. Дисциплина на христианских кораблях была превосходной. Генуэзцы имели отличные доспехи, они запаслись вместительными бочками с водой и легко тушили пожары. У них было также достаточно боевых топоров, которыми они рубили головы и руки тех, кто пытался взобраться на борт. Византийское же грузовое судно, хотя и было менее подготовлено для боевых действий, зато имело бочки с горючей жидкостью, известной под названием «греческий огонь» — оружие, которое спасало Константинополь в многочисленных морских сражениях за последние 800 лет. Его действие было опустошающим. Турки к тому же мешали друг другу своими веслами, поскольку зачастую весла одного корабля цеплялись за весла другого; кроме того, множество весел было повреждено летящими сверху ядрами и камнями. Однако, как только один турецкий корабль выходил из строя, его место тотчас же занимал другой.

Наиболее ожесточенное сражение разыгралось вокруг императорского корабля, который Балтоглу ни в коем случае не хотел упустить. Солдаты волна за волной пытались взобраться на борт судна, но все их атаки были отбиты Флатанеласом и его командой. Однако на корабле уже стали иссякать боеприпасы. Капитаны генуэзских судов, несмотря на собственные трудности, заметили отчаянное положение византийцев. Искусно маневрируя, они сумели подойти к нему вплотную, и вскоре все четыре корабля пришвартовались друг к другу. Для тех, кто стоял на берегу, они казались большой четырехбашенной крепостью, возвышающейся посреди беспорядочно суетившихся турецких судов.

Весь день жители города с возрастающим волнением следили за этой битвой со стен и башен. Султан тоже наблюдал за нею, стоя на берегу, и то подбадривал своих людей, то осыпал их бранью, то отдавал приказания Балтоглу, который делал вид, что не слышит их, поскольку его властелин хотя и высоко ценил роль флота, но ничего не смыслил в морском деле. Увлекшись, Мехмед направил своего коня прямо в море, пока не замочил одежду, словно сам хотел принять участие в битве.

Приближался вечер, и казалось, что христианские корабли уже долго не продержатся. Хотя они нанесли туркам большой урон, у тех вновь появились свежие суда, готовые к новым атакам. И тут, когда солнце уже начало садиться, с севера вдруг снова подул порывистый ветер. Большие паруса христианских кораблей вновь напряглись, и они, таким образом, смогли пробиться сквозь турецкий флот к спасительной цепи. В сгущающейся тьме Балтоглу уже не мог отличить свои суда от судов противника. И в то время как султан все еще выкрикивал ему команды и проклятия, он приказал всем отходить на стоянку у Двойных Колонн. Уже когда наступили сумерки, цепь опустили, и три венецианские галеры под командованием Тревизано вышли в море под громкие звуки труб, чтобы турки подумали, что на них собирается напасть весь флот христиан, и сами перешли бы к обороне. Под их эскортом победившие корабли вошли в Золотой Рог, где они были уже в безопасности, и направились к городским причалам.

Это была замечательная, вселявшая надежды победа. Ликующие константинопольцы утверждали, что в сражении погибло десять или двенадцать тысяч турок, а христиане не потеряли ни одного, хотя через несколько дней два или три моряка умерли от ран. По более трезвым оценкам, турецкие потери составили в этот день около ста убитых и более трехсот раненых; у христиан 23 человека было убито и почти половина всех участвовавших в сражении моряков получила ранения. Тем не менее с прибывшими кораблями город получил долгожданное подкрепление, существенное количество боеприпасов[188]и продовольствия. Их прибытие также показало превосходство христиан в искусстве мореплавания[189].

Султан был взбешен. Хотя его потери и не были особенно велики, морская неудача нанесла престижу турок серьезный урон. Уже вскоре после сражения султан получил послание одного из высших духовных лиц, находившихся в лагере, шейха Ак Шамсуддина, в котором говорилось, что люди винят султана в неумении принимать верные решения и в недостатке авторитета. Шейх настоятельно советовал наказать виновных во избежание подобных же несчастий и с сухопутными войсками[190]. На следующий день Мехмед вызвал Балтоглу и, назвав того при всех предателем, трусом и болваном, приказал обезглавить его. Несчастный адмирал, серьезно раненный в глаз камнем, пущенным с одного из его собственных судов, был спасен от смерти только благодаря тому, что его офицеры засвидетельствовали его личную храбрость и стойкость. Он был лишен постов командующего флотом и правителя Галлиполи, которые были переданы одному из приближенных султана, Хамза-бею, а все его имущество роздано янычарам. После этого Балтоглу подвергли палочным ударам и отпустили — доживать остаток дней в нищете и безвестности[191].

Еще со времени первой неудачной попытки прорваться через цепь Мехмед раздумывал над тем, как овладеть Золотым Рогом. Теперь горечь поражения заставила его приступить к немедленным действиям. Бомбардировка стен, не прекращавшаяся даже в день морского сражения 20 апреля, 21 апреля значительно усилилась. В этот день большая башня в долине Ликоса, называемая Вактатиниевой, огнем артиллерии была превращена в развалины, а бóльшая часть расположенной перед ней внешней стены совершенно уничтожена. Если бы турки тут же перешли в решительное наступление, остановить их, по мнению защитников, было бы невозможно. Но султана в этот день не было у стен, и приказа атаковать не последовало. С наступлением же темноты брешь была заделана бревнами, камнями и мешками с землей[192].

Мехмед же провел этот день у Двойных Колонн. Его изобретательный ум нашел наконец решение проблемы, хотя не исключено, что идею транспортировки кораблей по суше ему подсказал какой-нибудь находящийся у него на службе итальянец: незадолго перед этим венецианцы в одну из своих военных кампаний в Ломбардии успешно переправили на поставленных на колеса платформах целую флотилию с реки По в озеро Гарда. Но там дело происходило на равнине. Переброска же судов из Босфора в Золотой Рог через гряду, которая на всем протяжении не опускалась ниже 200 футов над уровнем моря, была задачей потруднее. Зато у султана не имелось недостатка ни в людях, ни в средствах. Еще в самом начале осады его инженеры начали строить дорогу, которая, вероятно, проходила от нынешнего района Топхане круто вверх по долине, ведущей к теперешней площади Таксим, затем поворачивала несколько влево и спускалась недалеко от места, где находится сейчас британское консульство, к низине у самого Золотого Рога, называемой византийцами Долиной Источников, а сейчас известной как район Касым-паша. Если бы моряки на Золотом Роге или жители Перы и заметили сооружение новой дороги, они, несомненно, решили бы, что султану просто понадобилось улучшить доступ к его морской базе у Двойных Колонн. К месту строительства свозили бревна и доски для сооружения специальных повозок, для которых тут же отливали колеса, готовили деревянные полозья наподобие трамвайных рельсов, и собирали упряжки быков. Одновременно в Долине Источников были установлены пушки.

21 апреля, когда тысячи рабочих и ремесленников срочно заканчивали последние приготовления, султан приказал своей артиллерии, находившейся позади Перы, непрерывно обстреливать заградительную цепь, чтобы отвлечь стоявшие возле нее корабли и клубами порохового дыма закрыть вид на Босфор, не дав тем самым возможности заметить, чем занимались турки. Якобы по ошибке, а на самом деле преднамеренно некоторые ядра падали на стены самой Перы, для того, чтобы ее жители держались подальше от них и не проявляли излишнего любопытства.

В воскресенье 22 апреля, с первыми лучами солнца, необычная процессия кораблей тронулась в путь. Перед этим повозки спустили в воду, подвели под суда, которые и закрепили на них; затем на блоках вытащили повозки на сушу и в каждую впрягли упряжку быков; кроме того, при каждой повозке находилась специальная команда для помощи на подъемах и в наиболее трудных участках пути. Гребцы кораблей сидели на своих местах, работая веслами в воздухе, а офицеры ходили по палубе взад и вперед, отдавая команды. Паруса были подняты, как если бы суда находились в море. Будто в каком-то фантастическом празднестве реяли флаги, били барабаны, звучали флейты и трубы, когда корабли один за другим ползли в гору. Впереди двигалась маленькая фуста. Как только она благополучно прошла первый крутой склон, за ней тотчас же одна за другой двинулось около 70 трирем, бирем, фуст и парандарий[193].

Еще задолго до полудня моряки христианских кораблей в Золотом Роге и дозорные на стенах, выходящих к заливу, увидели, к своему ужасу, эту невероятную процессию кораблей, спускавшихся по склону холма к заливу напротив них, у Долины Источников. Город буквально оцепенел; но, уже прежде чем последний турецкий корабль скользнул в воды залива, бальи венецианцев, посоветовавшись с императором и Джустиниани, созвал капитанов венецианских судов на тайное совещание, единственным посторонним на котором был Джустиниани. Мнения собравшихся были различны. Одно из предложений состояло в том, чтобы решительно атаковать турецкие суда, появившиеся в заливе, уговорив участвовать в атаке генуэзцев из Перы, до сих пор не принимавших никакого участия в войне; с помощью их кораблей разбить турок в открытом бою было бы нетрудно. Однако было непохоже, чтобы Пера согласилась отказаться от своего нейтралитета; в любом случае переговоры с нею потребовали бы слишком много драгоценного времени. Другие предлагали сперва высадить на противоположный берег войска, уничтожить турецкие пушки в Долине Источников и затем попытаться поджечь их корабли. Но в городе было слишком мало бойцов, чтобы пойти на такую рискованную операцию.

В конце концов Джакомо Коко, капитан пришедшей из Трапезунда галеры, предложил, не теряя времени, этой же ночью попытаться поджечь корабли и высказал готовность лично возглавить экспедицию. Его предложение было принято, причем совет решил, что необходимо действовать втайне от находившихся в городе генуэзцев, и венецианцы согласились приготовить необходимые для операции корабли.

План Коко заключался в том, чтобы выслать вперед два крупных грузовых судна, борта которых были бы защищены от пушечных ядер тюками хлопка и шерсти, в сопровождении двух больших галер в качестве прикрытия. Затем две небольшие фусты, скрытые между крупными судами, должны были на веслах незаметно прокрасться в середину между турецкими кораблями, перерезать их якорные канаты и облить горючей жидкостью. К разочарованию Коко, эту операцию решено было отложить до ночи 24 апреля, с тем чтобы венецианцы успели подготовить суда. К сожалению, сохранить намеченную операцию в тайне так и не удалось, некоторые из генуэзцев, узнав о ней, были взбешены тем, что их отстранили от участия, и считали, что венецианцы хотят присвоить себе всю славу. Чтобы их успокоить, было решено подключить к операции один генуэзский корабль. Однако ни одно из судов генуэзцев не было подготовлено для подобной экспедиции, и по их настоянию была принята еще одна отсрочка — до 28 апреля. Такое решение оказалось роковым. Турки за это время увеличили число пушек в Долине Источников; кроме того, затянувшиеся приготовления было уже невозможно скрыть. Весть о них дошла до Перы, где среди генуэзцев у султана имелись платные агенты.

В субботу 28 апреля, за два часа до рассвета, два больших грузовых корабля, венецианский и генуэзский, защищенные тюками, в сопровождении двух венецианских галер с 40 гребцами на борту каждой, осторожно вышли из-под прикрытия крепостных стен Перы. Командовали ими сам Тревизано и его помощник Заккария Гриони. За ними следовали три легкие фусты с 72 гребцами на каждой; на первой из них плыл венецианец Коко. Их сопровождало множество мелких судов с горючими материалами. Как только отряд тронулся в путь, моряки вдруг заметили яркий свет, вспыхнувший на одной из башен Перы; они с беспокойством подумали, не сигнал ли это туркам. Но когда суда подплыли ближе к турецкому флоту, все, казалось, было тихо. Грузовые корабли и галеры медленно двигались по гладкой воде, и Коко становился все нетерпеливее, зная, что его фуста в состоянии обогнать другие суда. Одержимый жаждой славы, он вывел ее вперед колонны и направился прямо на турок. В этот момент раздался страшный грохот: это с берега открыла огонь турецкая артиллерия. Турки, конечно же, были предупреждены. Одно из первых ядер попало в судно Коко; несколько минут спустя оно раскололось пополам и затонуло. Некоторым из матросов удалось вплавь добраться до берега, однако большинство, включая и Коко, утонуло.

Остальные фусты вместе с сопровождающими их лодками попытались укрыться под защиту галер. Однако к тому моменту, как они подплыли к ним, турецкие артиллеристы уже вели непрерывный прицельный огонь, ориентируясь по пламени пожаров и вспышкам выстрелов собственных пушек. Оба шедших впереди грузовых корабля получили несколько попаданий. Тюки спасли их от серьезных повреждений, однако матросы, занятые тушением пожаров, вызванных обстрелом, ничем не могли помочь мелким судам, многие из которых затонули. Главный огонь турки направили на галеру Тревизано. Два ядра, выпущенные из орудий со склона холма, причинили ей такие сильные повреждения, что галера стала наполняться водой. Тревизано и его экипаж вынуждены были пересесть в лодки и покинуть корабль. После такого успеха турок их корабли, как только забрезжил рассвет, пошли в атаку. Однако христиане сумели выстоять, и после полуторачасового боя противники вернулись на свои стоянки.

Днем 40 христианских моряков, доплывших до турецкого берега, были казнены на виду у осажденных. В отместку 260 пленных, находившихся в городе, вывели на стены и обезглавили на глазах у турок.

Это сражение еще раз показало превосходство христиан над турками в качестве кораблей и искусстве мореплавания. Тем не менее они понесли большие потери. Затонули галера и фуста, погибло около 90 лучших матросов. Турки же потеряли только один корабль. Город охватило глубокое уныние. Стало ясно, что вытеснить турок из Золотого Рога уже не удастся. Правда, они пока что не овладели им полностью: там все еще находился христианский флот. Однако часть города, выходящая на залив, отныне уже не была в безопасности, а тянувшаяся вдоль него стена — свободной от угрозы нападения. Для тех греков, которые помнили, что именно через эти стены в 1204 г. в город ворвались крестоносцы, перспективы казались особенно тревожными. И император и Джустиниани были в отчаянии от того, что и на эти стены придется теперь выделить людей для обороны.

Переправив половину своего флота в Золотой Рог и отразив попытку христиан вытеснить его оттуда, Мехмед одержал крупную победу. Хотя он, очевидно, по-прежнему считал, что городом можно овладеть, лишь пробившись через сухопутные стены, он мог теперь постоянно угрожать и стенам, выходившим в сторону залива, держа одновременно достаточно кораблей с внешней стороны цепи и тем самым блокировав город. Более того, если бы явившийся на помощь христианам флот все-таки прорвал блокаду, он и в заливе был бы под постоянной угрозой турок. Эта новая ситуация давала султану также возможность усилить контроль над Перой. Роль генуэзцев во всей этой истории была постыдной и двусмысленной. Правительство Генуи предоставило местным властям свободу действий, в то же время, по всей вероятности, рекомендуя им придерживаться политики нейтралитета. Официально те так и поступали. Симпатии большинства жителей колонии принадлежали их единоверцам — христианам по другую сторону залива, а некоторые из них даже присоединились к Джустиниани. Генуэзские купцы из Перы продолжали торговать с Константинополем, посылая туда все, что они могли им выделить. Другие в то же время вели торговлю также и с турками; однако многие из них при этом выполняли роль шпионов, сообщая Джустиниани сведения, собранные ими в турецком лагере. Власти Перы уже и так поставили под угрозу свой нейтралитет, позволив закрепить на своих стенах цепь через залив; и хотя корабли колонии не принимали участия в боевых действиях, моряки из Перы, очевидно, кое-чем помогали судам, стоявшим вдоль заграждения. Однако трудно было ожидать от генуэзца любви к греку и тем более к венецианцу. В то время как немногие отважные воины, такие, как Джустиниани и братья Боккиарди, смогли решительно броситься на борьбу за Константинополь, в самой Пере, где обыкновенные люди не ощущали непосредственной опасности, такой героизм казался некоторым сумасбродством.

В свою очередь, греки и венецианцы ощущали к ним такую же неприязнь. Несмотря на то, что они искренне восхищались Джустиниани, были готовы выполнять его приказания и отдавали должное другим доблестным генуэзцам, сама Пера представлялась им гнездом предателей христианства. Несомненно также, что султан имел там своих шпионов, доказательством чего была история последнего сражения. Кроме того, все в Константинополе считали, что кое-кто в Пере обязательно должен был знать о приготовлениях султана к переброске кораблей по дороге, проходящей в непосредственной близости от стен Перы. И хотя самой операции, безусловно, нельзя было помешать, можно было хотя бы послать предупреждение на другой берег залива. Архиепископ Леонард, будучи сам генуэзцем, писал о поведении своих соотечественников с некоторым смущением[194].

Однако если христиане в Константинополе были недовольны жителями Перы, то те же чувства испытывал по отношению к ним и султан. Он не был готов к захвату колонии, будучи занят осадой самого Константинополя: для этого потребовалось бы значительно больше людей и осадных машин, чем он в данный момент мог выделить; кроме того, любые его действия, направленные против колонии, могли повлечь за собой появление в Леванте генуэзского флота, и тогда он потерял бы господствующее положение на море. Теперь же, когда турецкие корабли стояли в Золотом Роге, Пера была блокирована. Ее купцы уже не могли свободно переправлять свои товары через залив в Константинополь, сообщая заодно и свежие сведения о том, что происходит в турецком лагере. Отныне Пера мало чем могла помочь делу христиан, не отказавшись от своего нейтралитета, и султан, очевидно, был рад услышать от своих агентов в колонии о том, что власти Перы не склонны идти на столь большой риск[195].

Кроме того, султан имел теперь возможность улучшить свои коммуникации с армией Заганоса, стоявшей на холмах позади Перы, и с морским командованием на Босфоре. Единственная существовавшая до этого дорога далеко обходила заболоченный берег в конце Золотого Рога, хотя ее и можно было немного сократить благодаря броду, весьма, впрочем, неудобному. Теперь же под прикрытием его кораблей, проникших в залив, султан смог приступить к постройке моста через Золотой Рог в непосредственной близости от городских стен. Мост был понтонным; его соорудили из сотни винных бочек, крепко связанных попарно так, что между ними создавался достаточно широкий проход. На бочках сделали настил из бревен, покрыв его досками. По этому настилу могли пройти колонны по пять человек в ряд; мост также был способен выдержать и тяжелые повозки. К понтонам крепились плавучие платформы, каждая из которых выдерживала вес пушки. Теперь войска можно было под защитой пушек быстро перебрасывать с берега Перы под стены города, а жерла самих пушек направить в сторону Влахернов под требуемым углом[196].

Христиане по-прежнему держали бóльшую часть своих кораблей у цепи, чтобы помешать обеим частям турецкого флота соединиться, а также для того, чтобы встретить суда, которые еще могли бы прийти на помощь. Еще в течение нескольких дней турки не решались на них напасть; однако сам факт их присутствия в заливе неопровержимо свидетельствовал о том, что обороняющиеся потеряли контроль над Золотым Рогом.