XLVIII.

Допрос В. Ф. Джунковского.

7 июня 1917 года.

Содержание: Общий характер правительственной политики в бытность Джунковского товарищем министра внутренних дел. Безответственные влияния. Доклад Джунковского царю о неприличном поведении Распутина у Яра. Увольнение Джунковского. Влияние Александры Федоровны на увольнение Джунковского. Возможность дополнительных влияний на увольнение Джунковского. Влияние Распутина на бывш. императрицу. Настойчивость Александры Федоровны в ее воздействиях на Николая II. Отношение Джунковского к Маклакову и Горемыкину. Вмешательство Распутина в дело военных заказов. Доверие Александры Федоровны к флигель-адъютанту Саблину. Субсидии правым органам печати. Вопрос о назначении секретного фонда. Выдачи из секретного фонда. «Шефские суммы». «Капитал повешенных». Отношение Джунковского к Драчевскому. Вопрос о перлюстрации писем. Документ, удостоверяющий, что Джунковский не всегда боролся с оплатою услуг агентов-провокаторов.

Председатель. — Благоволите изложить Комиссии те общие положения политики правительства, которые вы отмечали в бытность вашу товарищем министра внутренних дел, а также сообщить о препятствиях, которые вы встретили на пути к осуществлению ваших желаний в области министерства.

Джунковский. — Общие положения политики правительства относительно департамента полиции?

Председатель. — Нет, вообще министерства внутренних дел, а также совета министров.

Джунковский. — Мне очень трудно сказать, потому что в совете министров я не участвовал.

Председатель. — Но вы участвовали в так называемом малом совете? При вас был малый совет?

Джунковский. — Был. Но я не участвовал в нем потому, что это было поручено другому товарищу министра. Я был случайно, может быть, два раза на заседании совета министров, в отсутствие министра, и потом один раз — не помню, какие дела проводились тогда в совете министров, — Маклаков пригласил меня присутствовать. Там проводилась какая-то смета.

Председатель. — При вас произошла смена премьер-министров, когда Коковцов был сменен Горемыкиным? Что вам известно относительно оснований, которые привели к этой смене?

Джунковский. — Этого я точно не могу сказать.

Председатель. — Но вы были в составе правительства, — вероятно, у вас образовалось то или иное собственное мнение по этому вопросу?

Джунковский. — Я думаю, что это было сделано в видах поправения состава совета министров. Вот какое у меня было впечатление.

Председатель. — Но какого рода конкретные задачи имелись при этом в виду? Какие черты в области внутренней политики связаны были с этим поправением совета министров? Может быть, вы скажете что-нибудь об отношении правительства к Государственной Думе?

Джунковский. — Коковцов всегда был большим сторонником Государственной Думы, чем Горемыкин.

Председатель. — Но какие конкретные задания в области этих отношений были поставлены на очередь Горемыкиным?

Джунковский. — Этого я не знаю.

Председатель. — В частности, не можете ли вы сказать что-нибудь о политике Горемыкина, об его отношениях к печати, о его стремлениях?

Джунковский. — Этого я совсем не знаю. Дело в том, что я всегда старался держаться подальше от всего, что непосредственно не казалось меня, и заниматься своим делом, которого у меня было более, чем достаточно.

Председатель. — Что вы знаете о безответственных влияниях на министров вашего времени?

Джунковский. — Вы имеете в виду, собственно, Распутинское влияние?

Председатель. — Да, и влияние окружавших Распутина лиц.

Джунковский. — Этим делом я безусловно занимался, потому что я считал это входящим в сферу моей деятельности, в виду того громадного вреда, который все время приносил Распутин. Я не мог, конечно, обойти это своим вниманием. В виду этого, у меня было учреждено за Распутиным двойное наблюдение: одно гласное, под видом охраны его личности, при посредстве двух человек, другое негласное, тоже при посредстве двух человек. Это двойное наблюдение должно было давать мне точное представление о той обстановке, в которой он находился. Я учредил это наблюдение за ним, когда обратил внимание и на то большое влияние и на то, что многие благодаря его хлопотам получали места. Каждый день я получал рапорты о том, куда Распутин отправлялся, сколько времени где пробыл и кто у него был. При этом, если кто-нибудь из его посетителей оказывался мне неизвестным, я приказывал навести о нем справки. На оснований этих сведений у меня составлялось представление о том, кто, пользуясь влиянием Распутина, домогается получить что-нибудь или достигнуть чего-нибудь. Но наблюдение это было установлено мною не сразу после моего вступления в должность, — насколько я припоминаю, оно было установлено в 1914 году — как раз перед тем, как на него было произведено покушение.

Председатель. — В июле 1914 года?

Джунковский. — Правильно. Значит, в течение целого года после вступления моего в должность наблюдения этого не было. Но влияние его становилось все сильнее и сильнее. Устанавливая за ним наблюдение, я имел в виду добыть известные данные, которые позволили бы обвинить его в каких-нибудь незаконных проделках, — в каких-нибудь, например, незаконных заказах во вред правительству и т. п. Но довести это дело до конца мне не удалось, потому что, после происшествия, которое было с ним в Москве, мне было очень трудно действовать в этом направлении: я встречал невидимый, но очень сильный отпор в этом.

Председатель. — Вы имеете в виду скандал у Яра, где он так неприлично себя вел?

Джунковский. — Да. Этот скандал дал мне повод представить доклад государю.

Председатель. — До вас тоже производилось какое-нибудь наблюдение за Распутиным?

Джунковский. — Говорили, что да, но фактов относительно этого у меня нет.

Председатель. — И следов относительно этого в делах вверенной вам части министерства не осталось?

Джунковский. — Я лично не видал.

Председатель. — Каков был, по вашим наблюдениям, общий характер влияния Распутина? Вы говорите, что он влиял на назначения высоких лиц в государстве?

Джунковский. — Да, я знаю, во-первых, по разным слухам, что к нему ездили, просили и т. д. Затем, я видел некоторые записки, которые он писал министрам, где просил устроить такого-то.

Председатель. — Это мелочи. Вы не застали того периода, когда он поднялся несколько выше в смысле влияния и стал участвовать в назначениях самих министров.

Джунковский. — Определенных фактов у меня нет, но по ходу дела это совершенно ясно. Я, например, узнал о своем уходе 10 августа из слов Распутина, сказанных моему агенту.

Председатель. — Что же он сказал?

Джунковский. — 10 августа он сказал: «Ну, а ваш Джунковский»… и свистнул. А 16 августа была записка государя о том, что я должен уйти.

Председатель. — На эту записку вы ответили письмом на имя государя?

Джунковский. — Это была записка не мне, а кн. Щербатову, который пригласил меня и дал ее прочесть. Она следующего содержания: «Настаиваю на немедленном отчислении генерала Джунковского».

Председатель. — Что послужило причиной вашего увольнения?

Джунковский. — Я так и не мог добиться. Я написал государю письмо по этому поводу, но ответа не получил.

Председатель. — В этом письме вы прямо ставили вопрос о вашем увольнении?

Джунковский. — Вопроса прямо я не ставил, но писал, что мне очень тяжела неизвестность тех причин, которые лишили меня доверия государя императора, — особенно после того громадного доверия, которое он мне всегда оказывал в течение моей службы; я просил об увольнении меня в отставку с тем, чтобы уйти и из свиты, потому что раз я потерял доверие государя, то ему не может быть приятно видеть среди лиц свиты человека, лишенного его доверия.

Председатель. — И вы ушли из свиты?

Джунковский. — Нет. Я написал, что по выходе в отставку я буду проситься вновь поступить на службу в действующую армию. На это государь ответил мне через Щербатова, на словах, что в отставку он меня не отпустит, в свите оставляет, а на войну предоставляет мне возможность уехать. Тогда последовало высочайшее повеление об отправлении меня в действующую армию.

Председатель. — Как вы сами объясняете себе вашу отставку?

Джунковский. — Я думаю, что тут повлияла, главным образом, императрица Александра Федоровна.

Председатель. — Почему вы так думаете?

Джунковский. — Потому что до того времени, пока государь не передал императрице моей записки, он относился ко мне очень хорошо, я бывал с ним в путешествиях, и отношение с его стороны было даже более предупредительное, чем раньше, а потом, когда, как я узнал, моя записка была передана Александре Федоровне, я увидел и почувствовал, что что-то произошло.

Председатель. — Когда была передана эта записка?

Джунковский. — В июне.

Председатель. — У вас есть копия этой записки?

Джунковский. — Нет, ее у меня нет. Я нарочно, когда писал ее, не сохранил копии, чтобы она не попала как-нибудь в печать.

Председатель. — Каково было содержание этой записки?

Джунковский. — Она заключала самое подробное описание того, что было у Яра, и вообще путешествия Распутина в Москву, причем все, что там происходило, было описано самым откровенным образом. Затем я написал государю, что, принимая во внимание, что Распутин бывает в царском дворце, я счел долгом осветить картину поведения этого человека и обратил внимание, что это уже не первый случай, что все это идет кресчендо и налагает некрасивую тень; поэтому я и считаю долгом вернопадданного доложить это, полагая, что это грозит династии.

Председатель. — Вы предназначали эту записку для бывшего императора, а не для Александры Федоровны?

Джунковский. — Я лично отдал эту записку государю и, кроме того, сделал еще подробный доклад, излагая свой взгляд на Распутина и на Россию.

Председатель. — Вы ставили вопрос с точки зрения личной или династической или с точки зрения государственной?

Джунковский. — С точки зрения государственной и династической. Я указывал на опасность, которая угрожает государству и династии.

Председатель. — Вы указывали на разлагающее влияние и на власть этого человека?

Джунковский. — Да, очевидно. Я совершенно откровенно все сказал. Чтобы представить доклад, я воспользовался тем, что государь вызвал меня по поводу беспорядков в Москву. Там в мае были немецкие погромы, и я ездил в Москву. Когда я вернулся, государь прислал за мною, чтобы я сделал ему доклад по поводу этих событий; тогда я сделал одновременно и этот доклад. Не помню, какого числа это было. Государь принял меня в 10 часов вечера, отнесся очень хорошо, слушал очень внимательно, но не проронил ни одного слова во время моего доклада. Затем протянул руку и спрашивает: «У вас это написано?». Я вынул записку из портфеля, государь взял ее, открыл письменный стол и положил. Тогда я сказал государю, что в виду серьезности вопроса и в виду того, что я считаю деятельность Распутина крайне опасною и полагаю, что он должен являться орудием какого-нибудь сообщества, которое хочет повлечь Россию к гибели, я просил бы разрешения государя продолжать мои обследования о деятельности Распутина и докладывать ему. На это государь сказал: «Я вам не только разрешаю, но я вас даже прошу сделать это. Но пожалуйста, чтобы все эти доклады знал я и вы, — это будет между нами». Я очень поблагодарил государя за доверие. Потом государь еще с полчаса или час держал меня, — мы говорили о других делах, затем он меня отпустил. Было, должно быть, 12? ч. ночи, когда я вышел от государя. После этого я два раза сопровождал государя в путешествиях в ставку, и еще куда-то ездили, — сейчас я не помню. Вообще я пользовался большим вниманием со стороны государя.

Председатель. — Ведь вы были с давних пор известны государю через великого князя Сергея Александровича?

Джунковский. — Даже еще раньше. С самого молодого офицерства, потому что я был в Преображенском полку, я служил в первом батальоне.

Председатель. — Так что вы были не только в близких, но, может быть, даже в очень близких отношениях с ним?

Джунковский. — Нет. В очень близких отношениях с государем я не был, но, во всяком случае, я пользовался всегда его доверием.

Председатель. — Эта ваша записка долго пролежала у бывшего государя? Он передал ее Александре Федоровне по какому-нибудь поводу, — или вы не исследовали этого вопроса?

Джунковский. — Я не знаю, когда это было. Мне так много рассказывали, что трудно чему-нибудь верить. Должно быть, она была передана в конце июня.

Председатель. — После покушения или до покушения на Распутина?

Джунковский. — После, потому что я как раз был в ставке, и флигель-адъютант сказал мне, что императрица поручила ему проверить правильность моего доклада.

Председатель. — И что же, — он проверил?

Джунковский. — Не знаю. Я назвал ему даже свидетелей, которых он мог бы допросить для проверки.

Председатель. — Кто этот флигель-адъютант?

Джунковский. — Это Саблин.

Председатель. — Вы знаете, к каким выводам он пришел, т.-е. опровергал ли его доклад ваше положение?

Джунковский. — Не знаю.

Председатель. — Судьбу вашего ухода разделили еще и некоторые другие лица, которые были близки к государю, например, князь Орлов?

Джунковский. — Да, кроме того Дрентельн. Я не думаю, чтобы мой уход был связан исключительно с той запиской, которую я передал. Я думаю, тут помогли и другие лица, которые были очень недовольны моей деятельностью в качестве товарища министра и заведывающего департаментом полиции.

Председатель. — Кто же именно?

Джунковский. — Я думаю, что Белецкий больше всего. Так мне говорили. По крайней мере князь Щербатов говорил: «Отчего вы не реагируете на то, что Белецкий распускает про вас в государственном совете разные вещи?». Я отвечал: «Мне решительно все равно. Пусть судят по моим делам, а не по тем сплетням, которые рассказывают». — «Но нужно же что-нибудь сказать». — «Я не буду ничего говорить».

Председатель. — Как вы себе представляете воздействие Распутина на императрицу и, может быть, на самого бывшего государя — хотя бы в связи с обстоятельствами вашей отставки?

Джунковский. — Я думаю, что императрица настаивала, чтобы меня удалили, как врага царствующего дома.

Председатель. — Но какие же были основания для этого утверждения относительно давнего личного друга государя и его семьи?

Джунковский. — Я думаю, что императрица была настолько ослеплена, настолько у нее все было заволочено, если можно так выразиться, влиянием Распутина, что она не сознавала, что делает. И кроме того, у нее была твердая вера, что если не будет Распутина, наследник умрет. Это была ее idee fixe.

Родичев. — Об этом приключении у Яра в Москве ходили разные слухи. Одним из членов Государственной Думы было высказано даже, что во время этого кутежа Распутин позволил себе отзываться о своих отношениях к императрице в оскорбительной для нее форме. Это обстоятельство тоже было упомянуто в вашем докладе?

Джунковский. — Да, было.

Председатель. — Каким образом это затемненное сознание императрицы вяжется с тою настойчивостью вмешательства в государственные дела, какую она обнаруживала в случаях увольнения тех или иных лиц с высших постов, как, например, в вашем случае?

Джунковский. — Я думаю, что это объясняется характером Александры Федоровны, — она не допускала никаких препон на своем пути.

Председатель. — Значит, вы приписываете все это исключительно характеру и настойчивости Александры Федоровны? Как вы объясняете себе такое исключительное воздействие Распутина на супругу главы верховной власти?

Джунковский. — Я объясняю себе это психозом.

Председатель. — На какой почве?

Джунковский. — На почве истерии.

Председатель. — Скажите, в какие формы выявилось общение этого темного, невежественного, развратного человека с царской семьей?

Джунковский. — Я не знаю. Слухов ходило много, но фактов для суждения об этом у меня нет.

Председатель. — Мы проследили исключительные влияния Распутина на назначение и увольнение разных лиц. Но не знаете ли вы случаев, когда это лицо, столь низко стоящее в моральном отношении, оказывало, тем не менее, влияние и на дела, имеющие чисто государственный характер?

Джунковский. — Назначения под его влиянием безусловно бывали, — это не подлежит сомнению. Я знаю, например, такой факт. Речь шла о назначении губернатором председателя пермской казенной палаты. Это еще при Маклакове, но Маклаков тогда не поддался и отказал. Он показал мне записку Распутина, в которой тот просил его… Виноват, это не так. Но, вероятно, императрица и Распутин принимали большое участие в этом председателе пермской казенной палаты. Маклаков говорил со мной тогда по этому поводу. Я высказал, что если сделать хоть одну такую уступку, то это уже будет наклонной плоскостью, и Маклаков отказал, — человек этот не был назначен. Но когда Маклаков ушел, он все-таки был назначен губернатором, кажется, это было уже после Шербатова.

Председатель. — Т.-е. при Хвостове?

Джунковский. — Я не помню, при ком.

Председатель. — Хвостов сменил Щербатова 26 сентября.

Джунковский. — Распутин хлопотал об этом назначении в течение целого года, но Маклаков выдержал характер.

Председатель. — Тему о личных назначениях я считаю исчерпанной, но вот что мне хотелось бы спросить. Вы имели секретное наблюдение за этим человеком; может быть, вы наблюдали такое явление. Вам сообщают, например, что его отношения к вопросам государственного значения таковы-то…

Джунковский. — Нет, этого в моих делах не было. Вообще, я, быть может, был один из немногих занимавших такой пост, который не получил даже ни одной записки от Распутина.

Председатель. — Поднимается, например, вопрос о роспуске Думы…

Джунковский. — Никаких следов этого у меня не было.

Председатель. — Не было, чтобы он заранее говорил, что Думу нужно распустить, или допустим, не распускать, а в последующем это осуществлялось?

Джунковский. — Этого не было. При мне Думу не распускали.

Председатель. — Скажите, вы не знаете, как относился Распутин к вопросу о войне?

Джунковский. — Этого я не знаю.

Председатель. — Вам не докладывали о том, что он заявлял, что если бы в момент объявления войны он был в Петрограде, то он употребил бы усилия и достиг бы того, что война не была бы объявлена?

Джунковский. — Нет, этого не было ни в одном донесении.

Председатель. — Скажите, а каково было в то время, когда вы состояли товарищем министра, ваше отношение к Маклакову и Горемыкину?

Джунковский. — К Маклакову у меня было прекрасное отношение, потому что кроме предупредительности, я ничего от него не видел, он всегда помогал мне во всех моих начинаниях.

Председатель. — А ваше отношение к Горемыкину и отношение Горемыкина к вам?

Джунковский. — К Горемыкину у меня было отличное отношение, и он ко мне относился прекрасно, но некоторые изменения, произведенные мною в департаменте полиции, ему не нравились. Он находил, что это немного либерально. Не могу, однако, сказать, чтобы он противодействовал мне. По поводу охранных отделений я даже специально ездил к нему, чтобы доложить ему мою точку зрения, — и в конце концов он согласился с ней.

Председатель. — Вы говорите о вашем докладе касательно районных охранных отделений?

Джунковский. — Да, — отделений, которые я сокращал. Затем должен сказать, что когда Маклаков уходил и когда министром внутренних дел был назначен Щербатов, Горемыкин, как я знаю, выставлял даже мою кандидатуру.

Председатель. — Возвратимся к Распутину. Вы изволили сказать, что исследовали вопрос о том, не занимается ли он казенными заказами и вообще операциями такого рода, но что не довели расследование этого дела до конца…

Джунковский. — Я не мог довести его до конца. Это было в июне. Я подал тогда свой доклад. Я хотел расследовать вопрос несколько шире, но сделать это мне никак не удавалось.

Председатель. — Скажите, — значит, было что-нибудь, что послужило вам отправной точкой и дало возможность вести работу в этом направлении? Были какие-то указания на это?

Джунковский. — Была одна депеша насчет какого-то заказа. Она показалась мне очень подозрительной.

Председатель. — В связи с его именем?

Джунковский. — Он сам непосредственно телеграфировал государю.

Председатель. — Ах, непосредственно телеграфировал государю?

Джунковский. — Он выражался там лаконически: столько-то, не помню, сколько, — винтовок или чего-то такое должно быть заказано, надо остановить, надо обратиться куда-то.

Председатель. — Надо остановить? Что это значит?

Джунковский. — Да, остановить. Депеша была написана не совсем ясно, но он что-то такое останавливал. Эта депеша — единственный документ, который у меня был.

Председатель. — Что же нужно было остановить и для чего — для содействия вооружению армии или в обратном направлении?

Джунковский. — Нет, смысл, насколько я понял, был таков, что он должен был получить какой-то куш. Из телеграммы не было видно, что речь идет о чем-то вредном, но видно было, что он заинтересован в данном деле.

Председатель. — А не было ли в вашем распоряжении сведений о том, что среди окружавших Распутина лиц были лица, подозреваемые в шпионстве?

Джунковский. — Нет, таких сведений у меня не было.

Председатель. — Вы не помните фамилию Гюллинг?

Джунковский. — Нет, не помню.

Председатель. — Не проходило ли это лицо по списку лиц, подозреваемых в шпионстве, и вместе с тем не имелось ли указания на то, что это лицо близко к Распутину?

Джунковский. — Фамилии Гюллинг совсем не помню.

Председатель. — Вы изволили сказать, что в вашей несколько реформаторской деятельности в области порученного вам дела вы встречали некоторое глухое противодействие, — как со стороны отдельных лиц, так и со стороны совокупности этих лиц, я бы сказал — со стороны среды, в которую вы попали.

Джунковский. — Да. До меня доходили слухи, что покойный П. Н. Дурново, например, очень осуждал мою деятельность.

Председатель. — Но вы не только знали об этом противодействии по слухам, — вы и сами чувствовали его в ваших попытках?

Джунковский. — Да, чувствовал.

Иванов. — Вы изволили упомянуть имя Саблина, которому дано было поручение от Александры Федоровны. Скажите, этот Саблин играл большую роль при дворе? И на кого он больше всего имел влияние? На Александру Федоровну?

Джунковский. — Исключительно на императрицу.

Иванов. — Это был так сказать орган ее?

Джунковский. — Да. Он спрашивал меня, кого я могу назвать свидетелем той истории, о которой докладывал в своей записке. Он сказал, что слышал про ужасные дела Распутина и так как мне Александра Федоровна не особенно доверяет, а ему верит, то он хочет открыть ей глаза на этого человека, — поэтому он и просит моей помощи. Вот его слова.

Иванов. — Но никаких результатов из этого не вышло?

Джунковский. — Я не знаю, кажется, что нет.

Председатель. — Будьте добры сказать, что вам известно относительно некоторых основных функций министерства внутренних дел в ваше время. Как обстоял при вас, например, вопрос о тратах из секретного фонда — не в формальном смысле этого вопроса, а в материальном? Кому и за что выдавались субсидии — из правых организаций, например?

Джунковский. — Правые организации при мне не получали. Я не выдавал ничего.

Председатель. — Вы им не давали, но может быть, эти субсидии шли помимо вас?

Джунковский. — Да, были такие субсидии правым органам печати, но все это совершенно не касалось меня. Это совсем другой фонд.

Председатель. — Вы имеете в виду рептильный фонд?

Джунковский. — Я не знаю, что такое рептильный фонд.

Председатель. — Рептильный фонд, — это те суммы, которые ссужались на органы правой печати.

Джунковский. — Через мои руки это никогда не проходило. Эти суммы вовсе не касались департамента полиции, и в отчетах департамента полиции их не было.

Председатель. — Так что вы совершенно определенно отмежевали себя от этого рода трат? Ну, а траты из сумм департамента полиции, из так называемых секретных сумм, составляющих три с половиной миллиона?

Джунковский. — Эти суммы были.

Председатель. — И из них производились выдачи на правые организации?

Джунковский. — Правые организации при мне, я думаю, ни одной копейки не получили… Нет, одна газета получала, но какая это была газета?..

Председатель. — Господин секретарь, будьте добры, возьмите допрос Белецкого, найдите там предъявление одного документа, относительно которого Белецкий сказал, что имеющаяся на нем отметка сделана рукою Владимира Федоровича, и найдите по этому протоколу эту отметку.

Джунковский. — Была одна женщина, издававшая рабочую газету… Сейчас я вспомню…

Щеголев. — Шабельская.

Джунковский. — Да. Она получала.

Председатель. — Из сумм департамента полиции?

Джунковский. — Из сумм департамента полиции.

Ольденбург. — Почему она получала?

Джунковский. — Издавалась рабочая газета. Она очень недолго просуществовала, — из этого ничего не вышло. Была мысль, что среди рабочих должны существовать не только органы левой печати, но и правые. Нельзя, однако, сказать, что эта газета Шабельской была крайняя правая газета, скорее этот орган можно было бы назвать беспартийно-правым.

Председатель. — Итак, позвольте считать, что при вас из секретного фонда департамента полиции субсидий правым организациям не выдавалось?

Джунковский. — Я думаю, доказательство этого должно быть в делах. Без моей подписи выдавать не могли.

Председатель. — Скажите, на что же тратились деньги из 3?-миллионного секретного фонда?

Джунковский. — Там ведь была смета, — смета департамента полиции. Вероятно, ее и теперь можно найти. Там ясно сказано. Мне довольно трудно припомнить все рубрики.

Иванов. — Хотелось бы знать, на что предназначались и на что именно тратились суммы из этого секретного фонда?

Джунковский. — Предназначались, вероятно, на обеспечение спокойствия и безопасности, на полицию.

Иванов. — На розыск?

Джунковский. — На корпус жандармов, на розыск. Одним словом, на все те расходы, которые не предусмотрены штатами.

Иванов. — Но вам известно, что из этих сумм выдавалось не на это, а на содержание членов совета и на разные другие надобности? Как вы относились к этому?

Джунковский. — Я признавал это безусловно неправильным и постепенно все это уничтожал, но я не мог уничтожить разные выдачи, пенсии, забронированные суммы. Масса лиц получала из этого фонда. Я помню, даже вдова члена государственного совета Сабурова получала. Я не мог это отменить; забронировано было, сказано: «по высочайшему повелению назначено». Значит, мне оставалось только следить за тем, чтобы никаких новых выдач не производилось.

Председатель. — Но вы упоминали, что эти суммы, будучи безотчетными в смысле государственного контроля, тем не менее, подвергались внутренней отчетности, — в самом министерстве внутренних дел?

Джунковский. — Да…

Председатель. — И вы, так же, как и министр, следили за тем, чтобы эти суммы не тратились сверх определенных целей, — за исключением тех забронированных сумм, о которых вы только что упомянули?

Джунковский. — Может быть, некоторые отступления в данном случае и бывали, но во всяком случае я думаю, что за мое время эти отступления были очень маленькие.

Председатель. — Что это за телеграмма? (Читает): «По военным обстоятельствам вне очереди Петроград директору департамента полиции: будьте добры срочно распорядитесь…»

Джунковский. — Это государь дал 5 000 рублей.

Иванов. — На что?

Джунковский. — На библиотеки в армии.

Председатель. — Вы помните, — эта телеграмма была отправлена из Севастополя?

Джунковский. — Да, да, совершенно верно.

Председатель. — Это выдача из сумм секретного фонда?

Джунковский. — Нет, нет! Выдача должна была быть произведена из сумм секретного фонда, потом она была возмещена из личных средств государя.

Иванов. — Так что это была выдача заимообразная?

Джунковский. — Пуришкевич просил на литературу. Во время поездок государя раздавали много сумм, поэтому я обратился к государю и сказал: «Пуришкевич ко мне обратится. Он много книжек посылает на фронт, — библиотечки такие делает. (Правда он очень много делал.) Денег у него нет, нельзя ли ему помочь?». Я ходатайствовал об этом перед государем и вручил ему памятную записку, потому что не хотел давать из секретного фонда, — считал это совершенно неправильным. И государь дал пять тысяч рублей. Но мне было сказано, что эти деньги будут выданы в Петрограде. Тогда я телеграфировал директору департамента, — чтобы не задерживать выдачу этих денег.

Председатель. — Что такое шефские суммы? Какой был порядок их расходования и какое назначение?

Джунковский. — Это есть жалованье шефа жандармов, которое министр внутренних дел получал и тратил по своей личной надобности.

Председатель. — На какие цели?

Джунковский. — Так, как он хотел.

Председатель. — Так что шефская сумма это есть жалование министра внутренних дел по должности шефа жандармов? Большая сумма на это отпускалась?

Джунковский. — Должно быть, около 60 000 рублей в год.

Председатель. — Так что шефская сумма — это есть жалованье шефа жандармов?

Джунковский. — Во всех полка?х, где имеется шеф, например, в Преображенском полку, где шефом был государь, тоже идет шефская сумма. Но только, конечно, ее не брали, и она шла в полк, в полку и расходовалась.

Иванов. — Вы говорите, что в данном случае шефские суммы шли в распоряжение министра внутренних дел. И отчета в них он не отдавал?

Джунковский. — Никакого.

Иванов. — Значит, считалось, что эти суммы принадлежат лично ему?

Джунковский. — По крайней мере, я так считал. Я не поднимал этого вопроса. Мне так казалось. Из этих шефских сумм министр давал иногда пособия. Попросишь его — он велит выдать из шефских сумм.

Председатель. — Вы были шефом жандармов?

Джунковский. — Нет, я был командиром отдельного корпуса и получал содержание от отдельного корпуса, а как товарищ министра, содержания не получал. По двум должностям нельзя получать.

Председатель. — Какова история той суммы, которую вы обнаружили по охранному отделению?

Джунковский. — Это был капитал повешенных. Я приказал сдать его в казну.

Председатель. — Скажите, как и при каких обстоятельствах вы обнаружили этот капитал повешенных?

Джунковский. — При ревизии.

Председатель. — Это при фон-Коттене было?

Джунковский. — Да. Это было одно из самых серьезных обвинений.

Председатель. — Которые вы предъявили фон-Коттену?

Джунковский. — Это была давнишняя история. Я нашел, что это настоящий разврат, и приказал немедленно сдать все это в казну.

Председатель. — Позвольте огласить для членов Комиссии, которые этого не слышали, следующую бумагу. (Из дела № 46 1913 года дело канцелярии товарища министра внутренних дел свиты генерала его величества Джунковского с особо секретными переписками оглашается документ, отправленный 4 декабря 1913 года за № 1423.) Будьте добры, Владимир Федорович, тут есть ваша рука в поправках или в самом тексте этой бумаги. (Подает документ.)

Джунковский. — Это писал мой секретарь Поповский. Это моя поправка. Это поправка начальника штаба корпуса жандармов Никольского. Это мой почерк.

Председатель. — На последней странице там есть еще приписка сбоку.

Иванов. — Это ваша приписка о возврате в казну?

Джунковский. — Да, моя.

Председатель. — Каким образом они отбирали эти суммы у высланных? А затем, что касается фон-Коттена, он один был уволен в связи с этим, или также и другие чины охранного отделения?

Джунковский. — Тогда все там было совершенно переменено. Я просил полк. Попова взять должность начальника охранного отделения потому, что мне очень трудно было; кроме того, мне было очень трудно с Драчевским, потому что я встретил от него колоссальнейший отпор. Он ставил вопрос ребром, говоря, что если возьмут Коттена, он не может отвечать за безопасность столицы. С ним было ужасно трудно. Я был с ним в очень скверных служебных отношениях. Он меня не признавал совершенно, говорил, что ревизия меня не касается, что я не имею права ревизовать. Это был очень трудный вопрос. Тогда я обратился к полк. Попову, который был в Севастополе и которого я отметил. Его деятельность была высоко честная и противная провокации. Я просил его принять охранное отделение, он ни за что не хотел, говорил, что он не может, что там такая грязь, так скверно, что он не в силах это сделать. Тогда я умолил его взять эту должность хоть на три месяца, ради меня, потому что у меня нет такого человека, которому я мог бы верить, а Драчевский может поставить на это место своего человека, так как охранное отделение ему всецело подчинено. Наконец, Попов согласился и при его помощи мне удалось немного привести в порядок и очистить там атмосферу.

Председатель. — Кто на вас писал этот пасквиль, который вы уже знаете: генерал Джунковский в отставке, Тихменев. Кому вы его приписываете?

Джунковский. — Я думаю, что это Белецкий писал.

Председатель. — Что вам известно о перлюстрировании писем и об участии в этом деле департамента полиции? На каком основании производилась эта перлюстрация?

Джунковский. — О перлюстрации я могу только одно сказать, что я получал от министра внутренних дел конверт с копиями некоторых писем, — больше ничего не могу сказать. К департаменту полиции это совершенно не относилось. Это был совсем самостоятельный отдел, и через мои руки ничего не проходило.

Председатель. — Вам неизвестно было, что в составе департамента полиции есть такая комната, где письма фотографируются, происходит перлюстрация писем?

Джунковский. — Разные документы фотографировались. Это безусловно было.

Председатель. — Вы не задавались вопросом, законно это или нет? В действительности это ведь совершенно незаконно?

Иванов. — Вы говорите, что документы фотографировались. Фотографировались не документы, а письма.

Председатель. — Другими словами, нарушалась тайна частной корреспонденции. И этим систематически занимался определенный штат лиц, образующих при департаменте полиции целое учреждение.

Джунковский. — Была комната, где расшифровывались разные шифры.

Председатель. — Такая комната действительно была, но были и люди, которые занимались специально фотографированием чужой переписки.

Джунковский. — Фотографировались документы, отбираемые при обысках. Это официально делалось, а если что делалось неофициально, то в это я не входил.

Председатель. — Вы говорите, однако, что встречались с перлюстрацией через министра внутренних дел, а непосредственно к вам не поступали эти перлюстрированные письма?

Джунковский. — Непосредственно — нет. Они поступали ко мне от министра.

Иванов. — На какие средства содержалось это дело?

Джунковский. — Очевидно, на средства секретного фонда.

Иванов. — Т.-е., на средства департамента полиции?

Джунковский. — В наших отчетах этого нет.

Иванов. — Как же так? Деньги расходовались, а в отчетах этого нет?

Джунковский. — Точно так же большие субсидии получали газеты, а между тем у нас это не проходило.

Иванов. — Кто же выдавал эти суммы? Ведь раз они выдавались, — нужно думать, что это делалось с ведома директора департамента?

Джунковский. — Конечно, если фотографировались письма, то и за это платилось жалованье.

Иванов. — Перлюстрация производилась в почтамте, но для этого, конечно, нужны специальные люди, труд которых надо было оплачивать. Нам до известной степени известно даже, что на это расходовалось больше 100.000 рублей.

Джунковский. — Эти люди и получали содержание.

Иванов. — В качестве агентов департамента полиции?

Джунковский. — Агентов особых не было. Просто, те же самые чиновники исполняли. Например, я застал такое положение, что во всех жандармских управлениях письма вскрывались и читались унтер-офицерами. Я это прекратил. Может быть, мне не удалось это, может быть, это продолжалось, но во всех случаях, натолкнувшись на это, я пытался прекратить. Я натолкнулся на это в Крыму. Все это, конечно, незаконным способом делалось.

Председатель. — Не было ли у вас такого случая, когда по поводу перлюстрированного письма вы входили даже в сношения с министром юстиции?

Джунковский. — Не помню. Может быть, и было.

Председатель (читает). — «Доверительно. Милостивый государь, Владимир Федорович. При письме от 11-го июня сего года за № 809 ваше превосходительство препроводили мне копию письма, от 1-го июня 1913 года, адресованного товарищем председателя иркутского окружного суда Смирновым члену Государственной Думы Маркову 2-му. Ныне из доставленных старшим председателем иркутской судебной палаты по содержанию этого письма сведений, вместе с собственноручным письмом названного товарища председателя суда, видно, что Смирнов, ознакомившись с предъявленной ему копией письма на имя депутата Маркова, подписанной его фамилией, — признал письмо это подложным, так как никогда в переписке с г. Марковым не состоял и поэтому просит выслать ему подлинное письмо с конвертом, чтобы обнаружить лицо, изготовившее его, выяснить цели, которые это лицо преследовало при написании письма, и доказать полную свою к нему непричастность. Признавая, с своей стороны, желательным предоставить коллежскому советнику Смирнову все средства для установления автора означенного письма, имею честь обратиться к вам, милостивый государь, с покорнейшею просьбою, не найдете ли вы возможным препроводить мне на некоторое время подлинник письма, полученного г. Марковым, вместе с конвертом, каковые документы по миновании надобности будут возвращены вам обратно. Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и искренней преданности. Подписал: Ив. Щегловитов. № 14719. 10-го октября 1913 года».

Джунковский. — Припоминаю.

Председатель. — И вот вас просят прислать это письмо. Г. секретарь, занесите в протокол, что оглашен документ из дел департамента полиции 9-го делопроизводства за № 15, 1917 года. Этот документ относится к 14-му октября.

Джунковский. — Должно быть, я увидел дело, касающееся судебной власти, и послал его Щегловитову для рассмотрения судебной властью.

Иванов. — Это добыто путем перлюстрации, т.-е. перехватывания писем?

Джунковский. — Да, путем перехватывания.

Председатель. — Таким образом, система перлюстрации была вам известна. Она не имела никакого законного титула. Почему же вы не обратили на это внимания, не настояли на прекращении этого?

Джунковский. — Это меня не касалось. К делам департамента полиции это не относилось.

Председатель. — Но, тем не менее, вы пользовались перлюстрацией?

Джунковский. — Да, мне посылали, конечно. Это считалось по части розыска.

Председатель. — Вот ваша резолюция: «Совершенно секретно. Это, однако, неприятная история по перлюстрации. К моему возвращению прошу доложить. Может быть, что-нибудь узнается».

Джунковский. — Да, это я написал.

Председатель. — Может быть, вы посмотрите? (Показывает бумагу.)

Джунковский (смотрит). — Да, это моя рука.

Председатель. — Вспомните пожалуйста, как разъяснилась и чем кончилась эта история.

Джунковский. — Так это и осталось неразъясненным, насколько я помню, тут написано: «Я лично переговорил с министром юстиции, который просил оставить письмо без ответа».

Председатель. — Вспомните содержание этого разговора с министром юстиции.

Джунковский. — Это довольно трудно… Смирнов говорил, что он не писал этого письма, а удостоверить, писал ли он в действительности или нет, не было никакой возможности.

Председатель. — А путем сравнения почерка?

Джунковский. — Но ведь самого письма у меня не было.

Председатель. — Повидимому, однако, оно было у министра юстиции?

Джунковский. — Нет. Ведь министр юстиции получил копию. Самое письмо пошло по назначению. В перлюстрации письма не задерживались: с них только копии снимались, а письмо шло к адресату. Проверить никоим образом было нельзя.

Иванов. — Письмо министру юстиции так и не посылалось?

Председатель. — Как же не посылалось? — «При письме ваше превосходительство препроводили мне копию письма».

Джунковский. — Это копия. Подлинного письма у меня никогда в руках не было.

Председатель. — Но как же это, Владимир Федорович, вам стало известно о перлюстрации писем членов Государственной Думы, — Маркова 2-го, например, — и вы не принимаете никаких мер, чтобы установить возвращение к законному порядку?

Джунковский. — Да, я никаких мер не принимал. Это обычай, который существовал более ста лет. Я знал, я имел прямое доказательство, что и мои собственные письма читали, — и я ничего не мог сделать.

Председатель. — Т.-е., вы все же делали что-нибудь? Или исходя из того, что тут ничего не поделаешь, даже и попытки никакой не делали?

Джунковский. — Это ведомство не касалось меня, потому я в это не входил. Единственно, что я мог тут сделать, это то, что когда эти письма поступали на хорошей бумаге к министру внутренних дел, а он препровождал их мне, я сжигал их в камине. В исключительных же случаях, когда я замечал что-нибудь действительно преступное, я направлял тому, кого это касалось. За два с половиной года это случилось, может быть, раза три или четыре.

Председатель. — Вы не помните, не предпринимали ли вы чего-нибудь для восстановления законного порядка по поводу одного письма в бытность министром внутренних дел Маклакова?

Джунковский. — Мер для уничтожения перлюстрации вообще? Нет, не принимал.

Председатель. — Почему?

Джунковский. — Потому что хотя явление, может быть, и незаконное, но оно во всех странах практиковалось, точно так же и у нас.

Председатель. — А вам известно, Владимир Федорович, что представитель министерства, с трибуны Государственной Думы, отрицал самое существование черных кабинетов, т.-е. перлюстрации?

Джунковский. — Это было мне известно. Я читал это в газетах.

Председатель. — Это при вас Плеве отвечал на запрос?

Джунковский. — Нет, не при мне.

Председатель. — Оглашается «Выписка из письма, с подписью: «М», Москва, от 29-го мая 1915 года; к А. Перес, в Харьков, Конная 22, зубоврачебный кабинет Р. Д. Данилевского. — Дорогая Таня. В Москве идет сплошной разгром немецких магазинов — гнуснейший погром с разрешения начальства. Сегодня с утра полиция дала сигнал, распорядившись немедленно удалить немецкие вывески, где они еще оставались. Городовые взялись за вывески, а хулиганы за магазины. Это очевидно устроено с целью дать выход озлоблению, вызванному поражением в Галиции. Ходят слухи самые волнующие и они подтверждаются. Так говорят, что Перемышль продали и что много генералов и офицеров казнено за это. Я этому не верил, так как источники были ненадежны. Но вот Борис слышал от сестры милосердия, приехавшей с позиции, что она в Конотопе встретила двух русских генералов, ехавших под арестом в оковах, и другие передавали уже, что их видели здесь в Москве». Внизу написано: «Подлинное письмо удержано до распоряжения вашего высокопревосходительства». Сверху на полях синим карандашом: «Не посылать, по-моему. Сообщить Мардарьеву». Красным карандашом: «Сообщено по телефону лично, 4/VI». Это человек, который заведывал перлюстрацией в Петрограде. Где тут ваша рука?

Джунковский. — «Не посылать» — написал Маклаков; «сообщить Мардарьеву» — я; «Сообщено по телефону лично» — мой секретарь.

Председатель. — Вы позволите понять вас так, что ответственность за это лежит, по вашему мнению, на министре внутренних дел и к вашей области не имела отношения? Что и в данном случае вы исполняли лишь распоряжение министра внутренних дел?

Джунковский. — Да.

Председатель. — Оглашается документ из того же дела: «Ставка. Верховному Главнокомандующему генералу Янушкевичу.[31] Воинский. Лично доверительно узнав, что министр юстиции едет сегодня в Ставку, очень опасаюсь чтобы он не стал просить великого князя содействовать помилованию как Бурцева, так и осужденных думских депутатов, признавая это несвоевременным и опасным для порядка считаю своим долгом вас предупредить 423. Джунковский».

Джунковский. — Совершенно верно.

Председатель. — Что это за документ?

Джунковский. — Я считал, что освобождение Бурцева, как и членов Государственной Думы, было бы совершенно несвоевременно и потому послал такую телеграмму.

Председатель. — Почему вы думали, что Щегловитов будет об этом хлопотать? Вообще он ведь не был склонен хлопотать.

Джунковский. — Потому, что он то одного держался, то другого.

Председатель. — «Отправлена 13-го февраля» — это ваша отметка? (Показывает бумагу.)

Джунковский. — Это — моего секретаря. А это моей рукой написано.

Председатель. — Выписка из письма с неразобранной подписью: «Красноярск, Енисейской губернии» (читает). Из того же 14-го тома. Здесь надпись: «Генералу Беляеву при письме». Очевидно, тут тоже дело идет о копии перлюстрированного письма.

Джунковский. — Так как это касалось контр-разведки, то мы обязаны сообщить ему. Он был начальником штаба.

Председатель. — Здесь есть еще письмо 1902 года, за № 358.

Джунковский. — Перлюстрация, главным образом, занималась контр-разведкой. Поэтому уничтожить ее во время войны я считал невозможным даже с точки зрения безопасности.

Председатель. — 6-го июля 1915 года — письма Самарина Питириму и Григорию Новых. Затем письмо, посланное Горемыкину, — тоже должно быть по контр-разведке. Давыдова, бывшего директора департамента полиции.[32] «Преследовал приехавшего фон-Люциуса».

Джунковский. — Это тоже по контр-разведке.

Председатель — А что это? (Читает.) «Петротрад. Дирпол. Личная. Меня крайне тревожит дело Шарля, данное мною разрешение на приезд одного из них. Необходимо сопровождать его в мертвую. Боюсь багровщины. Хорошо ли все обставлено; для полной гарантии необходимо знать точно время проезда через границу. № 1661. Джунковский». Вверху с правой стороны бланка телеграммы красным карандашом написано: «Отправлена 10/VI в Минске».

Джунковский. — Это тоже по контр-разведке. Он должен был приехать в Петроград. Это немецкая организация, которая должна была устроить покушение на взрывы мостов и т. п.

Председатель. — И вы дали ей разрешение приехать?

Джунковский. — Тогда не было еще известно, какая у него была цель, но он должен был выехать в Россию. Его должны были сопровождать для передачи в руки военных властей. Это дело было передано в управление генерального штаба. Это во время войны было?

Председатель. — 10-го июня, — повидимому, 1914 года. Почему все-таки вы дали этому Шарлю разрешение приехать, а потом стали беспокоиться?

Джунковский. — Из предосторожности.

Председатель. — Почему же вы дали ему разрешение приехать?

Джунковский. — Очевидно, военные власти желали, чтобы он приехал.

Председатель. — Что значит «сопровождать его в мертвую»?

Джунковский. — Это значит — не упускать его ни на минуту с глаз.

Председатель. — А это что за телеграмма: «Коттен допущен к исполнению должности начальника штаба Кронштадтской крепости. № 367. Брюн».

Джунковский. — Это меня предупреждает. Должно быть, он это в Ставку мне телеграфировал.

Председатель.— Неизвестно куда. «На имя товарища министра Джунковского. От директора департамента полиции. 26-го июня, 1915 года».

Джунковский. — Это просьба, чтобы я доложил великому князю о том безобразии, которое было сделано его назначением.

Председатель. — А назначение это исходило от великого князя?

Джунковский. — Нет, от военного ведомства. Я Николаю Николаевичу доложил. Его устранили тогда, но потом опять назначили.

Председатель. — Вам известно, Владимир Федорович, что эти люди, занимавшиеся перлюстрацией, значились чиновниками цензуры иностранных газет и журналов?

Джунковский. — Я знал, что они работают в почтамте.

Председатель. — Как они назывались, вы не знаете?

Джунковский. — Я знал только, что это происходило в почтамте.

Председатель. — Вы не помните, что саратовский губернатор сообщал вам о необходимости учредить особый штат знающих иностранные языки чиновников для пересмотра заграничной корреспонденции?

Джунковский. — Да, это было.

Иванов. — И просил отпустить средства из сумм департамента полиции.

Джунковский. — Да, — для просмотра писем немецких колонистов. Там был шпионаж.

Иванов. — И вы сделали распоряжение уничтожить всю эту корреспонденцию?

Председатель. — На письме 19-го сентября за № 857 значится: «Надлежит всю международную корреспонденцию на иностранных языках подвергать уничтожению».

Иванов. — Почему это «подвергать уничтожению»?

Джунковский. — Потому что чиновников, которые могли бы читать эту корреспонденцию, не было, а между тем среди немецких колонистов шел шпионаж. Я предпочел сделать такое распоряжение, что раз на немецком языке, то прямо жечь. Если не будут немецкие колонисты получать писем, то и пусть не получают.

Иванов. — Значит, цель ваша состояла — в уничтожении шпионажа?

Джунковский. — Да.

Председатель. — Почему же не завести особых чиновников? Ведь на войну тратилось такое колоссальное количество средств… Затем не помните ли вы, Владимир Федорович, одну бумагу, на которой вы положили свою резолюцию. Бумага относится к 23-му ноября 1913 года за № 112386: «Начальник отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве подполковник Мартынов, письмом от 2-го сего ноября за № 269280, ходатайствует о возмещении из сумм департамента полиции 600 руб., кои им израсходованы на поездки секретных сотрудников «Мека» и «Кривцова» заграницу для освещения первым «Ленинского совещания» 25-го сентября сего года в Галиции и вторым «Октябрьского съезда Общинников в Париже». О разрешении департаментом полиции отправки сотрудников «Мека» заграницу в делах особого отдела сведений не имеется, отправка же «Кривцова» разрешена письмом бывшего вице-директора С. Е. Виссарионова от 18-го февраля сего года за № 111170. По рассмотрении донесений подполковника Мартынова о результатах освещения помянутых двух съездов, особый отдел приходит к заключению, что работа сотрудников «Мека» и «Кривцова» является вполне плодотворной и поэтому произведенный на их поездку расход всецело оправдывается доставленными ими сведениями. Ценность таковых сведений, по мнению особого отдела, не умаляется тремя нижеприведенными обстоятельствами отрицательного характера, являющимися результатом недостаточно настоятельного и точного со стороны подполковника Мартынова инструктирования сотрудника «Кривцова». По донесению командированного министерством внутренних дел заграницу для сношения с местными властями и российскими посольствами и консульствами от 23-го октября сего года за № 1648, «Кривцов», выступавший на съезде под партийной кличкой «Степан» и «Игнат», обратил на себя внимание ярым отстаиванием террора и экспроприации во всех их видах. В дальнейшем по получении сведений о выезде сего лица в Россию департамент полиции сделал распоряжение об аресте его на границе, запросив предварительно подполковника Мартынова, не является ли «Степан» сотрудником «Кривцовым». Как оказалось, эти партийные клички «Кривцова» не были известны подполковнику Мартынову и поэтому он ответил, что «Степан» и «Кривцов» разные лица, введя таким образом департамент полиции в заблуждение! Лишь благодаря счастливой, в данном случае, невнимательности пограничного пункта, «Степан», он же «Кривцов», не был арестован на границе при возвращении со съезда, иначе он был бы несомненно провален. Изложенное недоразумение не последовало бы, еслиб подполковник Мартынов осведомил, как это установлено циркуляром департамента полиции командированного министерством внутренних дел заграницу для сношения с местными властями и российскими посольствами и консульствами о выезде своего сотрудника на съезд в Париж. Так как недопустимость слишком активного выступления сотрудников во вред правительству предусмотрена циркуляром департамента полиции от 5-го февраля 1909 года за № 123224, то по сему поводу ваше превосходительство изволили сделать надлежащие указания подполковнику Мартынову, изложенные в уведомлении от 9-го сего ноября за № 106307. Докладывая об изложенном вашему превосходительству, особый отдел полагал бы обратить означенный расход на агентурные суммы отделения по охранению общественной безопасности и порядка в городе Москве, о чем и осведомить подполковника Мартынова». И вот тут ваша пометка имеется: «Выдать». На другом экземпляре, не на этом. Вопрос заключается вот в чем: каким образом, осведомившись о том, что секретный сотрудник, т.-е. человек, находящийся на службе у правительства, выехал заграницу, яро отстаивал там террористические экспроприации, вы тем не менее признали, что и этот сотрудник, и помощники его должны быть оплачиваемы из государственных средств?

Джунковский. — Существовало соглашение такое, что надо оплачивать эти расходы.

Председатель. — Да, но ведь, по существу, деятельность его была преступна.

Джунковский. — Я не помню. Может быть, просто сделали ошибку какую-нибудь. А мною написано «выдать»?

Председатель. — Да. Вы написали «выдать». Может быть, вы не прочли этой бумаги?

Джунковский. — Возможно, что и не прочел.

Председатель. — Но каково же было ваше принципиальное отношение к этому вопросу? Если бы это дошло до вашего сведения, то вы были бы за или против выдачи? Какова была общая тенденция ваша в этом отношении в бытность вашу товарищем министра внутренних дел?

Джунковский. — Я не допускал таких выступлений. Как раз сегодня я передал г. Колоколову одно дело, которое я нашел у себя, по вопросу о том, допустимы сотрудники или нет.

Председатель. — Вы передали г. Колоколову самую бумажку или выписку?

Джунковский. — Бумажку.

Председатель. — Тут есть письмо начальника московского охранного отделения за подписью Васильева,[33] от 8-го декабря 1913 года: «Вследствие письма вашего департамент уведомляет» (читает)… Вот это письмо и было основано как раз на вашей пометке. Таким образом, вопрос стоял так: деятельность их, которая несомненно является деятельностью преступной, тем не менее, нужно оплатить.

Джунковский. — Лучше было бы не платить. Почему я это сделал, я не помню.

Председатель. — Вы не помните. (Обращаясь к членам Комиссии.) У гг. членов Комиссии нет вопросов?

Примечания:

3

«это учреждение трактовалось, как временное», надо: «эти учреждения трактовались, как временные».

31

«Ставка. Верховному Главнокомандующему генералу Янушкевичу», надо: «Ставка Верховного Главнокомандующего. Генералу Янушкевичу».

32

«Давыдов, быв. дир. д-та полиции», — такого директора д-та пол. не было.

33

«письмо начальника», надо: «письмо начальнику».