Часть третья

МЕЖДУ СТРОК

Под закопченным сводом Северного вокзала в Брюсселе из только что прибывшего амстердамского экспресса выгружалась свежая порция пассажиров. Голоса продавцов газет эхом разносились среди гор багажа на спинах утомленных приезжих; к выходам из вокзала пробивались потоки фигур в оливковой и серой форме, столь же сильно обремененных поклажей.

Рабочие с усталыми, вытянувшимися лицами, упитанные дельцы от войны и многочисленные женщины в нарядных платьях и с сильно накрашенными, бледными лицами – вот кто представлял гражданское население в потоке людей, оказавшихся на брюссельском Северном вокзале на пятом году войны. Война, программы вооружения, оборонная промышленность и «Организация Тодта» прокачивали сквозь вокзал десятки тысяч людей на службе и отпускников, самовольно отлучившихся и дезертиров, персонал вспомогательных и трудовых корпусов из всех стран Европы – от Волги до Испании.

Люди из портов и сооружений Атлантического вала, из бункеров на стартовых площадках секретного оружия, с аэродромов и из мастерских, из складов, арсеналов и лагерей скапливались здесь и вновь рассеивались во все стороны, чтобы на следующий день их сменили новые толпы.

Этот могучий поток служил неисчерпаемым резервом всевозможной помощи для вражеских разведок, надежным источником шпионской информации и полезной средой для всевозможного саботажа. С самого начала войны враг не оставлял попыток воспользоваться предоставляющимися ему здесь возможностями.

Щупальца лондонской разведки растянулись из неоккупированной части Франции, из Испании и Швейцарии ко всем важным военным целям. Они пустили корни в немецких конторах, на строительных площадках и в оружейных заводах. Непрерывно всходили новые ростки – на аэродромах и складах, – образуя паутину шпионажа. Во Франции в 1940 году я уже ознакомился с эффективностью союзной разведки.

Однажды, во время ликвидации организации, работа которой направлялась с неоккупированной территории Франции, в наши руки попали планы французской гавани Сен-Назер с многочисленными техническими подробностями. Мы не стали медлить и показали трофей офицеру абвера при штабе адмирала-командующего в Сен-Назере, достойному фрегаттен-капитану, который в ужасе развел руками, одновременно заметив, что не в состоянии предотвратить повторение подобных случаев. Выяснилось, что на планах содержится точное изображение огромных бункеров для подводных лодок и шлюзов, которые в то время строились в Сен-Назере; планы включали подробное техническое описание и заметки об оборонительных мерах, скопированные с оригинальных чертежей.

За несколько месяцев в Сен-Назер было пригнано двадцать тысяч иностранных рабочих – главным образом скандинавов, поляков и испанских беженцев-республиканцев. «Надзор» за ними был поручен полудюжине достойных служащих секретной полевой полиции из Германии, которые не говорили ни на французском, ни на одном из тех языков, которыми пользовались рабочие. Отправленный в Берлин подробный доклад об этом классическом примере полного пренебрежения требованиями безопасности затерялся – несомненно, в груде аналогичных донесений, поступавших из всех портов и военных центров Атлантического фронта от Нордкапа до Биаррица.

В то время нас особенно заботили потоки тысяч испанцев-республиканцев, которые перебрались во Францию в конце гражданской войны и были помещены французскими властями в лагеря для интернированных. После капитуляции Франции в мае 1940 года они толпами бежали в Париж и на территории, оккупированные Германией. Оккупационные власти, как и во многих других случаях, выявили свое более или менее полное бессилие справиться с этим наплывом, что видно из следующего примера.

В ходе разговора с адмиралом Канарисом весной 1941 года один офицер абвера затронул эту самую проблему. Когда Канарис спросил мнения о том, какие меры следует предпринять, ему предложили схватить этих людей и интернировать в концентрационных лагерях. Услышав это слово, Канарис приставил к ушам ладони, как будто не расслышал, и самым дружеским образом поинтересовался:

– А что это такое – концлагерь?

– Ну… это концлагерь, господин адмирал.

Тогда Канарис воскликнул с красным от гнева лицом:

– Сожалею, что не улавливаю смысла в ваших словах!

После чего предложение незадачливого офицера умерло само собой.

После 1941 года опытные представители союзной разведки взяли на себя организацию и руководство подпольными разведывательными армиями. Французские и бельгийские офицеры разведки создали ряд центров, которые возглавляли фанатичные партизаны или хорошо оплачиваемые наемники. В большом количестве поставлялось всевозможное оборудование для записи и передачи разведданных, фотоаппараты, пленка и радиопередатчики; не было недостатка в деньгах, пропусках, удостоверениях личности и всем остальном, необходимом для работы. Мы не питали иллюзий о том, как трудно будет пресечь эту нелегальную деятельность, и знали, что сильно уступающий врагам в численности немецкий абвер может лишь нагнать рябь на поверхности этого ведьминого котла.

Разумеется, организации, ответственные за внутреннюю безопасность и контрразведку, – тайная полевая полиция, патрульная служба вермахта, ЗИПО и СД – иногда добивались успеха, вытаскивая на свет из мрачных глубин опасных щук. Но пока они уничтожали несколько отдельных секций подобных вражеских организаций, у гидры отрастали новые головы быстрее, чем нам удавалось их срубить.

Служебные донесения моих подчиненных по IIIF в Бельгии и северной Франции после января 1944 года свидетельствовали о приличном состоянии контрразведывательной работы, но это ни в коем случае не могло изменить в целом катастрофический характер ситуации. Нам постоянно попадались пленки с подробными шпионскими донесениями, которые служили достаточным доказательством неустанных усилий наших противников; более того, было очевидно, что мы перехватываем лишь ничтожную долю материалов, поступающих к врагу.

Дорогостоящие операции союзной разведки во Франции и Бельгии, несомненно, с лихвой окупались, что позволяло союзникам одерживать верх в подпольной войне, несмотря на ряд серьезных поражений, и вести подготовку к вторжению, которую было невозможно ни ограничить, ни тем более предотвратить. Союзники научились мобилизовывать себе на службу силы, которые могли быть приведены в момент десанта в движение, образуя грозную тайную армию в тылу немецких войск – армию, которая могла появиться в любом месте и притом оставалась бы неуловимой.

На привокзальной площади в Брюсселе шло обычное уличное движение. Изящные прохожие на бульваре Адольфа Макса так же слабо напоминали о бедствиях войны, как и многочисленные роскошные магазины, в витринах которых было выставлено почти столько же товаров, как в мирное время. Какой разительный контраст с изможденным обликом голландских городов! Трудно было найти более явное свидетельство фундаментальной разницы в подходе к экономике обеих стран после 1940 года.

В марте-апреле 1944 года наша временная штаб-квартира размещалась в отеле «Метрополь». Я еще не завершил перевод в Брюссель своих подчиненных и вел склоку с начальником снабжения местной комендатуры по поводу предоставления подходящего здания. Брюссель обладал тем несомненным преимуществом, что немцы особенно ценили его как административный центр. Такое сосредоточение штабов и служб – как необходимых, так и бесполезных – привело к тому, что мы не могли найти помещение, даже имея особый приказ от верховного главнокомандующего на Западе. Пришлось пока ограничиться несколькими комнатами в «Метрополе».

В углу столовой можно было видеть светлую шевелюру и красное лицо гауптмана Вурра. Он провел в Брюсселе три дня вместе с Вилли, проверяя интересный контакт, о котором доложил внештатник по кличке Нелис. Вурр и Вилли собирались провести расследование.

Накануне вечером Вурр позвонил мне в Дриберген и попросил меня срочно приехать. Он поговорил с новым «деловым другом», после чего открылись такие возможности, которые требовали моего немедленного прибытия. Вурр никогда не преувеличивал, и я сказал, чтобы он ждал меня в Брюсселе на следующий день. Его донесение звучало очень многообещающе.

Человек, пожелавший вступить в контакт с немецким абвером, путем хитроумных подпольных средств наладил связи с внештатником Нелисом, которого за несколько недель до того передала нам станция абвера в Лилле. На первой встрече с этим человеком Вурр услышал от него много поразительного. Я даже не пытался скрыть свои сомнения, и Вурр, отвечая на мои возражения, лишь пожимал плечами.

– Я начал расследование, – сказал он, – для уточнения тех сведений, которые он сообщает о самом себе. Он назвался Христианом Линдемансом и утверждает, что он – голландский чиновник, живущий в Роттердаме. Нелис вчера привел его в городской офис IIIF в брюссельском Ботаническом саду, где тот держался с поразительной уверенностью. Этот человек – либо настоящий кладезь информации, либо самая опасная личность из тех, с кем мы до сих пор сталкивались.

Я уклонился от ответа на его первый вопрос – разговаривает ли он с главой немецкой контрразведки, после чего он довольно неожиданно заявил, что не потерпит никаких фокусов. Он будет иметь дело лишь с начальником, а что-либо иное – бесполезная потеря времени. Когда я спросил его, каким образом он докажет, что может нам пригодиться, он перечислил немало имен и контактов, которые зафиксированы в наших папках «совершенно секретно». Например, он утверждал, что имеет связи с группой CSVI в Амстердаме и с людьми из Брюсселя и Парижа, финансирующими подпольное движение. При этом он назвал местных и парижских представителей фирмы «Филипс». Сегодня в 18.00 он снова придет в Ботанический сад, и я пообещал ему, что тогда он сможет поговорить с начальником.

– Как выглядит этот человек? – спросил я.

– Он настоящий гигант и производит впечатление то крайне жестокого, то безобидно простодушного. Нелис заявил, что он представляет собой одну из самых активных и зловещих фигур в подпольном движении на Западе, не раз участвовал в кровавых стычках с немецкой полицией и стреляет при малейшей провокации. В подпольных кругах он известен под кличкой Кинг-Конг и действительно очень похож на гориллу. Мне бы не хотелось вставать у него на пути. Он закоренелый и крайне опасный негодяй, на которого невозможно положиться!

– Вы говорите, его зовут Христиан? Удвоим первую букву и отныне станем звать его XX. Кто еще будет в Ботаническом саду?

– Кроме нас с вами только Вилли и Нелис. Было бы лучше, если нас не потревожат другие люди из IIIF, которые живут там.

– Устройте так, чтобы встречать его пришлось вам. Я прибуду в начале седьмого. Ничего с ним не сделается, если он подождет меня четверть часа. А теперь до встречи. Я отправляюсь в штаб абвера. Вы сможете найти меня через майора Геринга.

Когда я с некоторым опозданием – почти в 18.30 – прибыл в дом в Ботаническом саду, там за большим столом сидели три моих помощника, а с ними – незнакомец, которого я в тот день окрестил XX. Когда они встали при моем появлении, XX оказался на голову выше всех. Вурр не преувеличивал – передо мной стоял атлет с головой ребенка. Очевидно, ему было лет тридцать.

– Герхардтс, – представился я. – Пожалуйста, садитесь.

После того как все уселись, мы с XX стали пристально и бесцеремонно рассматривать друг друга.

– Можно спросить, что привело вас сюда? – начал я разговор. – Как я слышал, у вас имеются контакты с союзными разведками. Я был бы благодарен, если бы вы вкратце сообщили, кто вы такой, чего хотите от нас и что можете предложить.

XX ответил на беглом немецком.

– Если я не ошибаюсь, – начал он, – то говорю с главой немецкой контрразведки. Мне хочется обратиться со своим предложением к нему лично, поскольку никто иной не в силах удовлетворить мои требования. Все, что я сообщил о себе вчера господину Вальтеру (он имел в виду Вурра), – истина. Я – Христиан Линдеманс из Роттердама и с весны 1940 года работал на английскую разведку. В последние шесть месяцев я пользовался помощью своего младшего брата, чтобы вывозить из страны английских летчиков. ЗИПО вычислило и арестовало его, и немецкий трибунал вынес ему смертный приговор. Я считаю себя ответственным за судьбу брата, поскольку именно я привлек его к работе. Если вы сумеете добиться освобождения для моего брата, я готов сообщить вам все, что мне известно о союзной разведке. Я знаю все «подполье» от Северного моря до испанской границы. Сами понимаете – после пяти лет работы на союзников я обладаю опытом и связями, которые вам крайне пригодятся. Но я должен оговорить одно условие. Я знаком с теми методами, к которым привыкла немецкая военная контрразведка, в противоположность методам тайной полевой полиции и ЗИПО. Именно поэтому я пришел к вам, а не в полицию. Я не могу себе представить, чтобы вы предприняли массовые аресты всех моих друзей. Но это не главное. Решающий фактор – можете ли вы дать слово, что мой брат Хенк Линдеманс выйдет на свободу? Все прочее я оставляю на ваше усмотрение.

Он положил перед собой на стол тяжелые кулаки, похожие на кузнечные молоты, и я заметил, что правой рукой, очевидно поврежденной, он двигает при помощи левой. Из-под широкого, низкого, тяжелого лба на меня в напряженном ожидании уставилась пара серо-голубых глаз. Вурр, Вилли и Нелис безмолвно слушали наш разговор.

– Я не знаком с делом вашего брата. Если его приговорили лишь за то, что он помогал беглым военнопленным, думаю, что смогу добиться его освобождения. Я немедленно займусь этим вопросом. Если вы можете гарантировать мне, что не обманываете нас, и если то, что вы сообщили о себе, подтвердится, можете рассчитывать, что ваш брат будет свободен самое большее через неделю. Между прочим, вы совершенно правы, предполагая, что военный абвер не заинтересован в массовых репрессиях. Наша главная задача – следить за лидерами, устранять их или брать под свой контроль с целью выяснить намерения лондонской разведки. Дальнейшие решения зависят от того, что вы готовы сообщить нам.

XX, не спуская с меня глаз, внимательно слушал мои слова. Мне было ясно, что обещание освободить его брата имело решающее значение. Он резко поднялся, словно не в силах больше сдерживать возбуждение. Мы с изумлением смотрели, как он шагает взад-вперед по комнате, раскрывая свою душу скорее перед самим собой, чем перед нами.

– В последние пять лет мною двигала единственная мысль – делать все, что в моих силах, для союзной разведки, даже не думая о благодарности или награде. Мне отплатили неблагодарностью, недоверием и предательством. Если бы вы знали, сколько слабаков, карьеристов и коллаборационистов, пользовавшихся своими связями с немцами лишь для собственного обогащения, начали перебегать на нашу сторону лишь из-за уверенности в неминуемом поражении Германии! Если бы вы знали это, вы бы лучше поняли меня и поняли, почему я пришел к вам. Из тех людей, на которых держалось Сопротивление в первые годы оккупации, уже почти никого нет – они мертвы, арестованы или просто исчезли. Из остальных я могу доверять лишь немногим. Оставьте их в покое! Я гарантирую, что в должное время вы узнаете многое о планах подполья и Лондона. Верните мне моего брата, а затем можете располагать мной, как вам будет угодно. Кинг-Конг, как называют меня, – либо друг, либо враг. Мне бы хотелось отныне стать вашим другом. Я нередко слышал – и всегда верил этому, – что с теми, кто добросовестно работает на вас, прилично обращаются. Что касается доверия, я достаточно опытен, чтобы знать – нет такой вещи, как доверие наполовину. И это меня тоже устраивает – все или ничего. Я покажу вам, что на Кинг-Конга можно положиться, покажу, что значит иметь его в друзьях.

XX говорил все быстрее и лихорадочнее. Неожиданно он повернулся, схватил толстый портфель и вывалил его содержимое на стол.

– Посмотрите. Вы найдете здесь кое-что интересное.

После страстной речи XX мы не могли сдержать смеха, глядя на груду бумаг. На столе лежали письма, документы, бланки, конверты, личные удостоверения, множество официальных немецких печатей, факсимильные подписи, 9-миллиметровый пистолет и несколько толстых пачек французских, бельгийских и голландских денег. Обладание любым из этих запрещенных предметов было бы достаточной причиной, чтобы полиция отправила их владельца в концлагерь. XX с гордостью наблюдал за изумлением своих бывших противников, которые были готовы признать эту курьезную коллекцию за доказательство его подпольной работы. Помимо печатей, факсимиле и бланков, здесь были проездные документы «Организации Тодта» и вермахта с номерами полевой почты и подписями – на них отсутствовало лишь имя владельца.

Я отобрал из них несколько особенно хороших «музейных» экспонатов, чтобы передать их в отделы безопасности соответствующих организаций. XX усмехнулся, когда я попросил его оставить их в моем распоряжении. Не было нужды уверять его, что источник этого богатства останется в тайне.

После того как Вурр сделал оттиск с каждой печати и записал использованные номера полевой почты, XX убрал солидные остатки коллекции в портфель.

– Не мне давать вам советы, – сказал я. – И все же хотелось, чтобы вы были очень осторожны с этими вещами. У меня для вас припасена более важная работа, чем возня с такими игрушками.

Тем временем мне пришло в голову, что не стоит раскрывать перед Нелисом все свои карты, не говоря уже о тех, которые могли находиться у XX. Мы слишком мало знали о Нелисе, и я хотел как можно скорее вывести его из игры. Услуги, которые он ранее оказал лилльскому абверу, не являлись основанием для того, чтобы позволять ему воспользоваться свежим контактом с XX. Поэтому я устроил так, чтобы главное донесение XX на следующий день попало к Вурру и Вилли. Сейчас же я ограничился общими разговорами, в которых XX продемонстрировал все глубины своего многостороннего опыта. Он ушел от нас около девяти под предлогом срочной встречи.

Три дня спустя Вурр прибыл в Дриберген с выверенным донесением XX. Над ним работали день и ночь, в результате чего возникла убедительная картина всесторонней подпольной деятельности на западных оккупированных территориях. Десятки важных курьерских маршрутов, явочные квартиры, способы связи, пароли и места перехода границы, несколько сотен имен и кличек казначеев, пункты выплаты, курьеры и всевозможные учреждения, принадлежавшие различным тайным организациям, представляли собой такую мозаику нелегальной работы, какую мы бы никогда не увидели, пытаясь проникнуть в нее извне. Проверка личности Линдеманса подтверждала подлинность его информации.

Мы предприняли меры, чтобы освободить Хенка Линдеманса, которого собирались отправить в Германию в составе трудового корпуса. Нелис был выведен из игры и впоследствии работал на майора Визекеттера в Голландии – таким образом снижался риск того, что у него сохранятся связи с Линдемансом, при том, что Нелиса хорошо знали в Бельгии и северной Франции как осведомителя абвера. Я велел Вурру быть единственным связующим звеном с Линдемансом, а Вилли – находиться при Вурре связным. Материалы, которые поставлял XX, передавались в соответствующие отделы абвера лишь с осведомительной целью, их источник держался в секрете, и ставилось условие, чтобы ни при каких обстоятельствах не предпринимались никакие меры против любых упомянутых лиц без соответствующего одобрения ФАК-307. Мои меры предосторожности увенчались успехом – гонениям подверглись лишь две небольшие группы из числа названных Линдемансом.

Тем временем Вурр осторожно вводил XX в новую роль, и я время от времени принимал участие в беседах, чтобы склонить его к большей откровенности. В этом отпала нужда, когда вскоре был освобожден его брат Хенк. Наш план состоял в том, чтобы Линдеманс сыграл роль вождя подполья, который все знает и все держит в своих руках, но желает оставаться в тени, чтобы приберечь себя для более важных задач, которые поручит ему союзная разведка в момент вторжения.

Главной целью немецкой разведки на Западе стало раскрытие времени и места десанта союзников, и все прочие соображения подчинялись этой задаче. Всем было очевидно, что успешный десант приведет к катастрофе, если только его немедленно не сбросить в море превосходящими силами. Колоссальное превосходство союзных ВВС могло свести на нет немецкую контратаку, если резервы для нее пришлось бы свозить со всей Франции; а положение Германии еще сильнее усугубилось бы, если пункт вторжения был бы определен ошибочно и потребовались бы крупные передвижения войск вдоль реальной линии фронта. Штабы французской и бельгийской разведок и хорошо организованные саботажные группы, контролировавшиеся из Лондона, ждали передачи заранее согласованного сигнала по Би-би-си, чтобы начать действовать – либо в день X (день вторжения), либо после него; таким образом, попытки расшифровать десятки ежедневных сообщений Би-би-си стали главной задачей для немецкой контрразведывательной службы.

Мы надеялись, что Линдеманс войдет в достаточно тесный контакт с оперативным штабом вражеской разведки, чтобы своевременно сообщить нам информацию о времени и месте вторжения. Вскоре Линдеманс отправился в Бельгию как представитель голландского подполья, чтобы ускорить переправку оружия из Бельгии в Голландию, пообещав голландцам пополнить таким образом их очень скудные запасы. В конце марта Линдеманс сообщил, что двух английских агентов, действовавших в Голландии, должен подобрать у побережья Зеландии торпедный катер или подлодка: эту операцию организовали с помощью одного из радиоконтактов между Голландией и Англией. С нашей точки зрения, ситуация с радиосвязью ухудшилась еще раньше, чем закончилась операция «Северный полюс». Служба радиоперехвата следила за работой по крайней мере шести голландских радиостанций, но была не в силах их ликвидировать, а на смену тем передатчикам, которые захватило ЗИПО, вскоре приходили новые в других районах. Было очевидно, что Лондон воспользовался уроками операции «Северный полюс», за которые он столь дорого заплатил.

С целью выследить вышеупомянутых агентов мы велели XX предложить курьерской группе, чтобы доставить агентов в Зеландию поручили именно ему. Для поездки в Зеландию обычным транспортом требовалось разрешение, а чтобы попасть на остров, нужно было иметь специальный пропуск. Линдеманс обещал достать документы, и ему выдали фотографии агентов и прочие данные. Мы не слишком удивились, обнаружив, что эти агенты – не кто иные, как Ритсхотен и ван дер Гиссен, бежавшие в декабре из Харена, хотя мы считали, что они уже давно добрались до нейтральной страны или до Англии. Как быть? Нам не слишком хотелось содействовать осуществлению вражеских планов. Однако двое этих людей уже не могли причинить нам прямого ущерба своими рассказами, а меня в первую очередь волновали влияние и позиция Линдеманса, которые бы резко укрепились, если бы он сумел успешно выполнить поручение.

Мы решили не задерживать Ритсхотена и ван дер Гиссена и снабдили их необходимыми бумагами. Но за два дня до даты отбытия Линдеманс сообщил, что агентам приказано забрать с собой в Англию большую партию пленок от фотоаппарата «лейка» и важных шпионских донесений за несколько предыдущих месяцев, которую требовалось быстро переправить в Англию. Это серьезное обстоятельство полностью перечеркивало наши планы, так как мы не могли допустить, чтобы такой материал достался врагу.

Мы не знали, фигурируют ли во вражеских планах вторжения прибрежные патрули в устьях Мааса и Шельды и на островах Зеландии, хотя у Верховного главнокомандования на Западе вроде бы имелись данные, свидетельствовавшие об этом. Особенно нас интересовало, какое судно подберет агентов – торпедный катер или подлодка. Чтобы перехватить шпионские донесения, не оставалось ничего иного, как снова арестовать Ритсхотена и ван дер Гиссена. Это было сделано во время проверки документов на пути в Бергеноп-Зом. Пропуска агентов были опознаны как поддельные, что и послужило предлогом для их ареста. Таким образом мы завладели примерно тридцатью фотопленками, после проявки которых стало ясно, зачем враг собирался послать боевой корабль, чтобы забрать их. Пленки давали полное представление обо всех объектах внимания вражеской разведки. Мы уже привыкли к тщательной подготовке таких донесений – сказывалась подготовка шпионов в Англии, – но в данном случае специалисты работали с невиданной доселе точностью и аккуратностью. Отдельного упоминания достойны практически полные данные о стартовых площадках секретного оружия в Голландии.

Это достижение агентов голландской разведки в Лондоне – «Бюро инлихтинген», в сокращенном виде БИ, – усилило наше и без того большое уважение к противнику. В 1942-м и 1943 годах БИ потерпело серьезные поражения. Многие его агенты и передатчики попали в руки немцев, но мы не сумели начать радиоигру ни на одном из захваченных передатчиков. После того как в июне-июле 1943 года была разгромлена группа радистов БИ во главе с преподавателем из Навигационной школы в Делфзейле, работавших в Гронингене, Дренте и Амстердаме, мы почти ничего о нем не слышали. Тем не менее, этот удар не остановил дальнейшее расширение организации. В страну продолжали забрасывать агентов – очевидно, без помощи принимающих комитетов, – и мы узнавали о них по другим каналам. Операциями против БИ руководил майор Визекеттер. Я опишу один-два самых характерных из имевших место случаев.

В середине августа 1943 года паром, совершавший рейс между Энкхейзеном и Ставереном, в ранние утренние часы подобрал резиновую лодку с десятью пассажирами – командой бомбардировщика, сбитого ночью над Эйсселмером. Двое из них сбежали, когда паром достиг берега, а оставшихся восьмерых арестовала немецкая портовая полиция. Выяснилось, что бомбардировщик совершал специальный рейс. Помимо восьми человек команды, на его борту находилось трое агентов, которых следовало сбросить над Оверэйсселом. Двоим удалось скрыться, а третий – либо погибший, либо тяжело раненный – очевидно, остался в утонувшем самолете. Летчики явно ничего не знали о задачах, порученных агентам, однако поиск самолета мог дать нам ключ. В амстердамском штабе люфтваффе лишь улыбались в ответ на наши требования найти самолет – штабные специалисты заявляли, что никто не знает, где он упал, а кроме того, на дне Эйсселмера лежит более сотни аналогичных самолетов, в результате чего отыскать и поднять именно тот, что нам нужен, совершенно невозможно. Тем не менее, вдохновившись обещанием существенного вознаграждения, много летательных аппаратов и рыбацких суденышек отправились на поиски, и в результате утонувший самолет неделю спустя вытащили на берег у Схеллингвуде. Мы нашли тело третьего агента и бумаги, ясно свидетельствовавшие, что за этим делом стояло БИ. В наш улов попало также множество банкнотов и фотография полковника Сомера, главы БИ, которая, очевидно, служила пропуском.

В другом случае, произошедшем осенью 1943 года, донесения из штаба группы люфтваффе, в которых содержались подробности о специальных полетах, вызвали подозрения, что район между Вюгтом и Граве используется как место сброса. Мы попросили помощи у моторизованных патрулей, подконтрольных местному германскому командующему, и те после очередного сброса нашли подозрительный ящик. Среди прочих предметов там имелся очень потрепанный гражданский костюм, который, если верить метке, был сшит несколько лет назад эйндховенским портным для некоего господина Схемакерса. Мы едва допускали мысль, что найдется шпион, в багаже которого останется одежда с подлинными метками, однако навели справки об этом господине Схемакерсе. Результатов мы ждали долго, но, получив их, испытали потрясение! Господин Схемакерс входил в состав управленческого персонала на заводе «Филипс» в Эйндховене и совсем недавно отбыл оттуда в Стокгольм – согласно нашим сведениям, с одобрения немецкого офицера в Берлине. Этого для меня хватило, чтобы заинтересоваться. Берлинскую контору, финансировавшую командировку Схемакерса, попросили организовать его приезд в Копенгаген для обсуждения некоторых технических вопросов, после чего я сам отправился туда же, чтобы лично взглянуть на этого господина. Я отправил соответствующее послание своему коллеге по IIIF в Копенгагене, обер-лейтенанту Ф., но в вечер перед моим отъездом он прислал телеграмму, в которой говорилось, что встречу невозможно организовать, поскольку в Дании из-за всеобщей забастовки стоит весь транспорт. С того момента дело Схемакерса вел копенгагенский Аст-IIIF, и я больше ничего об этом не знаю, хотя слышал в Берлине, что в Схемакерсе подозревали агента БИ. У меня сложилось впечатление, что у Схемакерса имелся в Германии высокопоставленный покровитель, с которым обер-лейтенант Ф. был каким-то образом связан. Между прочим, самого Ф. арестовали и расстреляли после 20 июля.

В течение осени 1943-го – весны 1944 года БИ, очевидно, удалось создать крайне эффективную шпионскую организацию, обладающую надежными курьерскими маршрутами и поддерживающую многочисленные радиоконтакты между Голландией и Англией. Хотя много полезных материалов попадало в наши руки благодаря нашему контролю за курьерскими маршрутами в Бельгии и Франции, нам так не удалось уничтожить или хотя бы серьезно ослабить эту организацию. Достаточным доказательством тому служили документы, найденные при Ритсхотене и ван дер Гиссене! ЗИПО начало яростную охоту на людей, стоявших за этим делом, и за наверняка существовавшими копиями фотопленок. О результатах этой охоты нам не было почти ничего известно – обычно это служило признаком того, что полиция не слишком продвинулась со своим расследованием.

Ритсхотена и ван дер Гиссена после ареста вернули в Харен. По дороге они снова пытались бежать и, несмотря на наручники, ухитрились выбросить из движущейся машины своих конвоиров из ЗИПО. Однако они не уехали далеко, и в Харене их поместили под строгую охрану. Некоторое время спустя майор Визекеттер получил лаконичное донесение, что оба этих храбрых и решительных человека были застрелены при очередной попытке побега.

В начале апреля мы встретились с Линдемансом в Дрибергене. Я тогда жил в загородном доме, одиноко стоявшем среди сосновых лесов. Машина, подобравшая Линдеманса в Амерсфор-те, запутанной дорогой через пустошь доставила его к заднему входу в дом. Это произошло через несколько дней после ареста Ритсхотена и ван ден Гиссена, и Вилли сообщил, что XX настойчиво желает поговорить со мной.

Мы, как обычно, обменялись рукопожатиями и сели за стол – Вурр слева от меня, а Вилли справа. У XX был встревоженный, рассеянный и мрачный вид, и вообще мне не понравилось его поведение. Он отказался и от сигарет, и от коньяка. Еще сильнее меня насторожило, что он снова и снова доставал из внутреннего кармана 9-миллиметровый кольт, которым его незадолго до того снабдил Вилли, вставлял и вынимал обойму и щелкал предохранителем вверх-вниз. Он положил локти на стол и рассматривал меня со смешанным выражением злобы и тупости, как ребенок, решивший испытать терпение взрослого. Мы знали, что XX вооружен до зубов и, чуть что, жмет на спуск, и слышали, что он действительно не раз применял оружие. А что, если он решил застрелить главу немецкой контрразведки и двух его помощников?

Скрывая беспокойство, я пытался показать ему, что готов ко всем его фокусам. Неторопливо отойдя к своему столу, я взял тяжелый американский армейский 12-миллиметровый кольт и, передав его XX, спросил, имел ли тот дело с такими игрушками. XX отложил свой пистолет и стал рассматривать мой, пока я объяснял, как с ним обращаться.

– Если хотите, Вилли достанет вам такой же, – сказал я, забирая у него кольт.

Во время нашей долгой беседы пистолет лежал рядом с моей чашкой, будто бы забытый, но на самом деле готовый к бою, а XX перестал играть со своим оружием. Когда час спустя я позвонил в колокольчик, чтобы вызвать водителя и отдать ему распоряжения, XX вернулся к своему обычному состоянию.

Мы говорили о том, каким образом завладеть партией оружия и радиопередатчиком. Этот груз два дня назад специальный самолет сбросил для группы CSVI. На следующее утро XX в предоставленной нами машине перевез материалы во временное хранилище. Вскоре после этого ЗИПО в сотрудничестве с секцией радиоперехвата ОРПО совершило налет на штаб CSVI в Амстердаме и захватило радиопередатчик, который так и не начал действовать, со всеми прилагавшимися к нему материалами. У нас появилась надежда начать игру на этом передатчике. Зная, что к этому делу приложил руку XX, гауптман Кин-хардт из отдела радиоперехвата передал аппарат мне. Такой очевидный шаг навлек на его голову гнев ЗИПО, и я после долгого промежутка снова имел удовольствие говорить со Шрайдером. Начальник IVE пребывал в крайней ярости. Из него так и сыпались предсказания того, что случится со мной, если я откажусь вернуть передатчик в ЗИПО. Чтобы подтвердить свои притязания на передатчик, мне пришлось бы предать огласке всю подготовительную работу, которую проделал XX. Передатчик явно того не стоил, и, когда Шрайдер перезвонил мне полчаса спустя, я сказал ему, что он в любой момент может забрать передатчик в Дрибергене. Больше до конца войны я ни разу не разговаривал с господином Шрайдером.

Впоследствии ЗИПО начало на этом передатчике радиоигру, но англичане в ответ лишь в самом вежливом тоне просили прекратить эти жалкие попытки! Мы узнали об этой комедии, когда специалист из отдела IVE при ЗИПО, который вел радиоигру, попросил совета у Хунте-манна, моего эксперта по английскому языку, и принес крайне двусмысленный английский текст, имевший несколько возможных вариантов перевода. Хунтеманн пришел к тому же мнению, что и англичане, и мог лишь искренне посоветовать людям из ЗИПО не тратить времени зря.

Этот случай лишний раз доказал, что бывшее плодотворное сотрудничество с ЗИПО сменилось глубоким взаимным недоверием и непреодолимой антипатией. Нам пришлось сражаться еще на один фронт, а мы отлично знали, насколько опасен новый противник. Когда я со своим штабом в мае 1944 года перебрался в Брюссель, майор Визекеттер, оставшийся в Голландии как глава IIIF, оказался в очень сложной ситуации. Он больше не мог рассчитывать ни на какую помощь со стороны ЗИПО, но старался извлечь максимум выгоды и из этих неблагоприятных обстоятельств.

В январе 1944 года в дополнение к отделам IIIF в Голландии, Бельгии и северной Франции под началом ФАК-307 оказалась и станция П в Голландии. Как уже упоминалось, возглавлявший ее капитан Патциг до войны отвечал за связи по линии IIIF в Голландии. События мая

1940 года раз и навсегда перечеркнули его труды. Я лично познакомился с Патцигом осенью 1941 года, и мы договорились помогать друг другу во всех делах, связанных с IIIF. Однако Патциг почти ничего не мог предложить мне, и наше сотрудничество постепенно прекратилось. Штаб абвера поручил ему, как и мне, задачу выяснить, откуда исходило донесение, которое майор Сасс, последний голландский военный атташе в Берлине, передал по телефону в Гаагу вечером 9 мая 1940 года. Сасс доложил, что рано утром 10 мая следует ждать «посылку». Берлин решил, что источник этой информации можно выявить по материалам, имеющимся в Голландии. Моя служба не сумела выполнить эту задачу, но расследование заставило еще сильнее усомниться в виновности генерала Остера, которого подозревали в том, что именно он предупредил о неминуемом нападении на западные страны. Это обстоятельство объясняет, почему берлинский абвер так стремился раскручивать это дело именно в Голландии.

Не знаю, добился ли Патциг больших успехов, чем я. К сожалению, 1944 год не оправдал моих былых надежд на сотрудничество со станцией П.

В мае наш штаб обосновался в большом и надежном здании на площади Промышленности в Брюсселе. К тому времени в Бельгии сложилась напряженная и опасная обстановка. В Голландии мы не нуждались в дополнительной охране. Бельгия же стояла на грани гражданской войны, и здесь требовались особые предосторожности. Если не считать контактов с XX, ФАК-307 не имел прямых связей с подпольем, благодаря чему ему, в отличие от подразделений, размещавшихся в Брюсселе, Гейте, Люттихе, Антверпене и Лилле, было проще держаться в тени и тем самым избегать покушений. В обязанности ФАК-307 входила координация деятельности всех подразделений военной разведки, оценка их донесений и обеспечение связи со штабом 3 в Париже, куда поступали результаты всей немецкой контрразведывательной деятельности на Западе. Донесения, ежедневно поступавшие от нас в штаб З-Запад, свидетельствовали о непрерывном ухудшении положения. Число засад, нападений и инцидентов, связанных со взрывчаткой, к которым были причастны бельгийское и северофранцузское подполье, медленно, но верно росло в апреле и мае и резко подскочило после вторжения союзников. В июне, июле и августе мы ежедневно сообщали в среднем о тридцати – сорока вооруженных инцидентах и попытках саботажа. Их главной целью являлись железнодорожные узлы, мосты, шлюзы и прочие объекты транспорта и связи. В то же время развернулся кровавый террор против всех, кого подозревали в дружеских отношениях с немцами, и тех, кто вступил в формирования бельгийских СС. В течение этого периода было зверски убито много жен и детей бельгийских эсэсовцев, сражавшихся на русском фронте. Раскол в обществе, вызванный гитлеровской идеологией, в результате репрессий превратился в непреодолимую пропасть. Стрельба стала обычным делом. Всякий, кто работал в разведке или участвовал в охоте на вражеских агентов, в любой момент мог быть прошит автоматной очередью из-за угла. Резко увеличилось число кровопролитных стычек, в которых офицеры абвера и служащие ГФП были изрешечены пулями, что заставило нас принимать дополнительные меры безопасности.

XX тоже пострадал в этой напряженной атмосфере. Он получил пулю от перенервничавшего служащего ЗИПО.

ЗИПО получило информацию о том, что известный деятель подополья в определенное время посетит контору службы валютного контроля в Роттердаме. Откуда полицейским было знать, что это наш XX! Когда его пришли брать, Линдеманс не поторопился исполнить приказ «Руки вверх!» – я так и не сумел точно выяснить, не пытался ли он сам достать пистолет, – и его увезли в госпиталь с пулей в бедре. К счастью, рана оказалась неопасной.

Тогда мы организовали «похищение», которое прошло успешно, и распустили слухи, что Линдеманса освободили его друзья из подполья. Через две недели он вернулся в строй, встав на ноги благодаря заботам одной из многочисленных подруг. Вообще говоря, женщины были слабым местом Линдеманса, и в этой связи ему постоянно приходилось напоминать о бдительности, во всех прочих отношениях безупречной. Тем сильнее было мое изумление, когда однажды он пришел очень подавленный и спросил, нельзя ли устроить освобождение его жены и ребенка – их арестовала в Париже полиция безопасности во время налета на отель «Монтолон», настоящее логово подпольщиков. Несколько дней спустя я сообщил Линдемансу, что нам удалось освободить его близких, о существовании которых я прежде ни разу не слышал.

Состояние транспорта в тот момент было таким, что никто не мог сказать, сколько времени займет элементарная поездка в Париж. Однако XX, несмотря на все уговоры, рвался туда, чтобы лично убедиться, что с его родными все в порядке. Железная дорога между Парижем и Брюсселем практически все время бездействовала из-за саботажа и воздушных налетов, и большинство поездов ходило через Лотарингию и Люксембург.

Неделю спустя я с облегчением узнал, что XX вернулся в Брюссель. Этот человек был способен на самые невероятные сюрпризы. Момент, когда он объявлялся в последний раз, всегда четко запечатлевался в памяти, но было невозможно предсказать, где и когда XX появится снова.

В своей контрразведывательной деятельности мы использовали всевозможные источники информации, касающейся неминуемого вторжения союзников. В этом отношении повезло станции IIIF в Антверпене. Она наладила превосходные контакты с голландскими подпольными группами, которые подбирали и укрывали сбитых союзных летчиков, а затем переправляли их в Бельгию. Люди из антверпенского IIIF, прикидывавшиеся представителями бельгийского подполья, встречали летчиков на голландско-бельгийской границе и доставляли их в Антверпен. Здесь в большом доме, известном как «антверпенская труба», размещалось несколько служивших в абвере опытных лингвистов, играя роль деятелей секретного «центрального комитета» бельгийских проводников.

Летчикам по прибытии предлагалось заполнить печатный бланк по-английски, чтобы подтвердить их личность по радио – якобы так требовал Лондон в качестве меры предосторожности от немецких осведомителей, пытавшихся проникнуть в ряды организации под видом союзных летчиков. Если Лондон не подтвердит личность кого-либо из спасенных, в нем сразу же заподозрят осведомителя и он не покинет дом живым. Естественно, после такого разъяснения бланки заполнялись чрезвычайно тщательно и становились хорошим подспорьем для последующих серьезных допросов. После двух-трех дней пребывания в доме летчикам говорили, что Лондон подтвердил их личность и на следующий день их отправят к французской границе. Поскольку обычно в доме находилось не больше двух-трех летчиков, между ними и господами из «бельгийского комитета» вскоре завязывались близкие отношения, которые еще сильнее скреплялись хорошей едой и веселыми пирушками в компании молодых женщин – «подруг дома». Затем под видом бельгийцев, «помощников комитета», в доме появлялись следователи из люфтваффе, в ходе разговоров с летчиками получавшие важные сведения, касавшиеся всех сторон военных операций союзников.

Далее летчиков сажали в автомобиль с бельгийскими номерами, за рулем которого сидел человек из IIIF в штатском платье. На брюссельской автостраде машину останавливал патруль ГФП и изучал документы пассажиров, которых задерживали до тех пор, пока не будет установлена их личность. В документах, предоставленных «комитетом», летчики именовались «бельгийцами», чему, естественно, не соответствовал их акцент, и им снова приходилось заполнять на себя подробные анкеты, чтобы их не обвинили в шпионаже. В конце концов их как военнопленных забирала транспортная группа люфтваффе.

По «антверпенской трубе» с марта 1944 года до момента эвакуации города в сентябре прошло более ста восьмидесяти союзных летчиков. В этот период результаты допросов, проводившихся по описанной выше методике, стали одним из самых надежных источников информации для немецкой военной разведки.

Загадка времени и места вторжения стала ночным кошмаром для военных руководителей Германии, тревога которых еще больше усилилась, когда число кодовых сообщений, передававшихся ежедневно по Би-би-си, в последнюю неделю мая возросло почти до двухсот. Хотя немецкой контрразведке удавалось расшифровать часть этих посланий, она так и не сумела получить какие-либо точные сведения о плане союзного вторжения. Увеличение числа посланий лишь свидетельствовало о том, что вторжение неминуемо.

После того как вторжение началось, нам больше не нужно было ломать головы над передачами Би-би-си. Из последующих событий стало ясно, что у нас за спиной вступили в действие секретные армии союзников. Очень скоро большие территории Бельгии и северной Франции начали изображаться на наших картах как партизанские районы. Машины вермахта могли пересекать их лишь в составе конвоев. Одиночные машины нещадно расстреливались. Наши контакты с XX не принесли никаких существенных сведений о местной вражеской деятельности.

Утром 21 июля 1944 года до нас дошли вести о покушении на жизнь Гитлера и попытке переворота в Берлине. У заговорщиков нашлись сторонники в Париже: по получении известия верховный главнокомандующий во Франции[13]приказал окружить штабы ЗИПО и СД на авеню Фош и весь их персонал доставить в Венсенский форт. Судя по всему, их собирались расстрелять, но исполнение приказа замедлилось из-за неясности ситуации в Берлине. Как только выяснилось, что переворот в Берлине не удался, приказ был отменен.

Из сообщений об этих событиях, которые поступали в Брюссель, не удавалось получить четкого представления об обстановке. Утром 21 июля мы получили подтверждение, что попытка переворота, за которой стояло движение Сопротивления, провалилась, но никто не знал, что будет дальше. Мы не обманывали себя надеждами на то, что РСХА нанесет ответный удар лишь по тем, кто непосредственно причастен к путчу, и их друзьям, оказывавшим разного рода содействие. Помня о прецеденте 30 июня 1934 года, мы с тревогой ожидали всеобщей чистки[14]. Заявления из Берлина, от которых стыла кровь в жилах, не оставляли сомнений на этот счет. На какие-либо послабления имело смысл рассчитывать лишь постольку, поскольку недовольным массам уже не удавалось заткнуть рот.

Неудачное покушение имело одно важное непредвиденное последствие. Оно раздуло угольки недовольства в пламя, разбудив в людях почти совсем угасшее воодушевление. Нацистские комиссары были не в состоянии предотвратить вспыхивавшие в офицерской среде дискуссии о необходимости и возможности продолжения войны.

В начале августа я получил от майора Визекеттера донесение, из которого впервые стала ясна непрочность положения абвера в Голландии. В Лондоне место прежнего МИД-СОЕ заняла новосозданная служба ББО, и ее усилия на сей раз увенчались успехом. Организация групп саботажа и сопротивления, похоже, шла полным ходом, поставки по воздуху оружия и материалов расширялись с каждым днем. Эти группы еще не получили приказа к действию, но он не замедлил бы последовать, если союзникам удастся ворваться в Бельгию. Сотрудничество с ЗИПО после 20 июля полностью прекратилось. Бесполезными стали даже наши прежние контакты с отдельными специалистами, выполнявшими свою работу объективно и с осознанным чувством долга. Чувствовалось, что откуда-то сверху исходит приказ изолировать службу военной контрразведки.

Наконец, Визекеттер обратился ко мне за помощью. Помощь? Каким образом я могу ему помочь? Тем не менее, что-то сделать было необходимо. Я позвонил Визекеттеру и попросил его организовать для меня встречу с Науманном, главой ЗИПО. Если я вынужден отправиться в волчье логово, то по крайней мере имею право рассчитывать на то, что ситуация наконец прояснится. Сидеть сложа руки не имело смысла.

Над Гаагой висело жаркое полуденное солнце, когда я незадолго до одиннадцати вышел из машины, домчавшей меня из Брюсселя. Ровно три года назад я впервые прибыл в Гаагу, чтобы занять свою должность, а теперь, похоже, мое время подходило к концу. Часовой у главного входа в штаб-квартиру ЗИПО, как обычно, отдал честь, и мы с майором Визекеттером поднялись на второй этаж, в кабинет начальника. Очевидно, к нашему прибытию подготовились. Как только штурмфюрер в приемной сообщил о нашем прибытии, нас впустили в кабинет, где стояли, ожидая нас, Науманн и глава Третьего отдела, штурмбаннфюрер Деппнер.

Приветствия ограничились моим «Доброе утро, господа» и поклоном, на который мне ответили. Похожий на Дон Кихота Деппнер указал нам на два кресла в углу большого кабинета, сам же разместился за столом, рядом со своим начальником. Атмосфера не отличалась особой теплотой. Я не видел Науманна с момента последнего сброса в октябре 1943 года. Никто из нас не пытался уладить серьезные разногласия, проявившиеся во время финальной фазы операции «Северный полюс» и в связи с созданием мобильных разведывательных групп. С того времени Германия, эта протекающая лодка, в которой мы сидели, откровенно начала тонуть. Надвигалось неизбежное крушение, в котором по воле Гитлера и его приспешников не должно было остаться уцелевших. В данный момент мы сидели лицом к лицу с двумя орудиями этой воли, что и ощущалось в воздухе, заставляя меня вести себя с крайней осторожностью. Мне стало ясно как день, что малейший признак слабости станет для нас гибельным.

Мы считали фанатичного Деппнера слепым орудием в руке его начальника. Вольф, предшественник Деппнера, по сравнению с ним выглядел вполне безвредной личностью. Массивная фигура Науманна, казалось, за последний год еще больше раздалась. Его круглое жирное лицо зловеще нахмурилось, когда он начал разговор, спросив, чему обязан честью этого визита.

– Майор Визекеттер сообщил мне, – начал я, – что уже несколько недель не получал ни донесений, ни информации от ваших станций и что ваши служащие отделываются от его офицеров под различными предлогами. Можно ли мне узнать причину такого поведения?

Науманн встал, убрав руки за спину, и приблизился к нам, ступая медленно и тяжело. Мне в голову пришла мысль о гиене, подкрадывающейся к добыче.

Остановившись на расстоянии вытянутой руки от меня, Науманн внезапно нагнулся и выпалил:

– Отныне у нас нет достаточных оснований отчитываться перед абвером, то есть перед вами – пусть вы и называете себя «мобильными разведывательными группами». Я полагаю, вы слышали о том, что произошло в Париже и Берлине? Или хотите, чтобы я поверил, что арест всех ваших друзей остался вами не замечен?

Это походило на допрос! Настоящая психическая атака! Я заставил себя сохранять спокойствие и безразличие:

– У меня не было возможности составить четкое представление о последних событиях. Вести, доходящие из Берлина, противоречивы. Я вынужден искать достоверную информацию в газетах…

Науманн грубо оборвал меня:

– Не воображайте, что можете провести нас! Мы знаем о вас все, и я полностью согласен со своими коллегами в Париже и Брюсселе, что вы как можно скорее должны исчезнуть!

После такой ясной и недвусмысленной угрозы осталось лишь прервать разговор. Я резко поднялся и обратился к Визекеттеру:

– Больше мне сказать нечего. Вы наверняка тоже согласны, что продолжать беседу бессмысленно.

Мы направились к двери; Визекеттер шел за мной как автомат. На наш легкий поклон никто не ответил. Изумление, в которое разбушевавшегося Науманна привел неожиданный результат его угроз, отразилось и на лице его угловатого адьютанта. В три шага мы поспешно миновали приемную и устремились вниз по лестнице.

– У вас пистолет наготове? – первым делом негромко спросил я у Визекеттера. – Не исключено, что Науманн лишь блефовал, но если эти мерзавцы вправду считают, что могут что-нибудь на нас повесить, нам не пройти мимо часовых. Я не желаю бесследно исчезнуть в какой-нибудь дыре и буду стрелять, если меня попробуют арестовать!

Визекеттер побледнел. Очевидно, он не вполне уяснил для себя ситуацию. Перед нами лежал совершенно безлюдный последний лестничный марш. Дверь караулки была распахнута настежь. В тот момент, когда мы миновали отдавших честь часовых и вышли на солнечный свет, там резко зазвонил телефон.

На преданном лице моего старого шофера Рамма, открывшего нам дверь, читался вопрос.

– В Дриберген, Рамм! Мы спешим!

Парк Бойкенстейн был охвачен полуденной дремой. Когда мы вошли в здание, дежурный доложил:

– Никаких существенных донесений.

Неужели слова о том, что я «должен исчезнуть», были пустой угрозой? Мирная с виду ситуация не внушала доверия. За прошедшие недели исчезли десятки офицеров вермахта, судьба их осталась неизвестна.

Полчаса спустя мы отправились к друзьям в Германию. Я позвонил в Брюссель и Дриберген из службы абвера в Кельне и поговорил с Вурром и Визекеттером.

– Что-нибудь происходило?

– Нет, господин оберет-лейтенант.

– Спасибо, у меня все.

Прежде чем на следующий вечер вернуться в Брюссель, я снова осведомился о ситуации по телефону из Кельна. Все чисто! В ночные часы мы с Вурром принимали особые меры предосторожности в доме на площади Промышленности. Если кто-нибудь что-то затевал против нас, ему бы пришлось очень тщательно продумать операцию… Наши меры, предпринятые под предлогом защиты от нападений бельгийских подпольщиков, демонстрировали, что мы хорошо знакомы с методами ЗИПО и СД. Тем временем одно событие обгоняло другое, и вскоре появились все основания предполагать, что у руководства ЗИПО на Западе имеются более важные дела, нежели поиск предлогов для устранения непопулярного главы мобильных разведгрупп.

В то время во Франции рухнула преграда, ранее сдерживавшая натиск союзных дивизий, беспрерывно переправлявшихся через Ла-Манш. Вражеские бронированные кулаки рвались на север и восток страны. Париж пал. Фронт постоянно перемещался, и никто не мог сказать, где он стабилизируется. Штаб немецкого командования во Франции отходил на север, радиосвязь с ним постоянно прерывалась, и к концу августа стало невозможно ни получить четкого представления о ситуации, ни делать каких-либо прогнозов. Мы тщетно ожидали подробных инструкций на тот случай, если Бельгию придется эвакуировать. Картина неминуемой катастрофы усугублялась истерическими криками из Берлина, призывавшими каждого человека стоять насмерть. Они могли лишь усилить всеобщее замешательство, поскольку теперь командиры даже самых мелких частей по собственной инициативе приказывали занять «круговую оборону», но в последний момент все равно приходилось отдавать приказ к отступлению, хотя обычно отступать было уже некуда. Никто не осмеливался вовремя позаботиться об эвакуации колоссальных складов и арсеналов – и все эти невосполнимые запасы доставались стремительно наступающему врагу, если только не оказывались разграблены местными жителями.

Мы продолжали нашу работу в Бельгии среди растущих затруднений, однако французский водоворот нас пока что не затронул. Нашим крайне мобильным маленьким отрядам почти не грозила опасность попасть в ловушку, из которой пришлось бы вырываться, бросая все снаряжение. 25 августа Кинг-Конг прислал донесение, источником которого назывался командир «Белой армии». В донесении отмечалось, что союзники наносят главный удар в направлении Динана с намерением наступать через Намюр на Эйндховен, чтобы захватить речные переправы в Неймегене и Арнеме и, создав плацдарм на Рейне и Ваале, продолжить с него наступление вниз по Эйсселу и к немецкому побережью Северного моря.

В тот же день мы сумели передать это сообщение по радио в штаб 3-Запад, который перебрался в район Люксембурга. Попытка подтвердить донесение оказалась безуспешной, но реальное развитие наступления союзников в последующие три недели подтвердило точность нашей информации.

В эти недели мы добились нескольких локальных успехов, едва достойных упоминания, если не считать недолгой радиоигры на передатчике, захваченном у агента, который попал в наши руки в районе Лилля. В ночь перед взятием города мы приняли последнюю партию оружия, сброшенную с парашютом. Связь с самолетом держал арестованный агент. Хунтеманн, контролировавший агента, через несколько часов прибыл в Брюссель и доложил, что операция прошла успешно. Когда же я спросил, где сейчас находится агент, Хунтеманн движением головы дал понять, что отпустил его на все четыре стороны! В то утро Лилль уже был эвакуирован. Хунтеманн на минуту остановился на старой Рыночной площади и сказал пленнику, что «дойдет до поста за углом». Агент понял намек и исчез, прежде чем Хунтеманн вернулся «с поста». Так Хунтеманн с моего полного одобрения решил серьезную проблему. Мы избавились от бесполезного человека, которого вынудили сотрудничать с нами, посчитав, что в Германии за колючей проволокой лишних ртов уже более чем достаточно…

Днем 1 сентября я выехал в Люттих – меня вызвали на совещание при штабе 3-Запад. На восток по всем дорогам шли непрерывные двойные колонны машин. Войска, годами стоявшие во Франции и Бельгии, покидали насиженные места. Порядка и дисциплины больше не существовало. Каждый из бойцов старался как можно скорее оказаться под иллюзорной защитой Западного вала.

Ночью 1 сентября я получил приказ эвакуировать ФАК-307 и все подчиненные ей формирования из Бельгии. Их следовало перегруппировать заново к северу от Альберт-канала и к востоку от Мааса. После жуткой шестичасовой езды навстречу потоку двойных колонн, слепо рвущихся на восток, мне удалось вернуться в Брюссель в полдень 2 сентября. Я не нуждался в информации о положении дел, так как своими ушами ясно слышал рев моторов отходящих колонн снабжения и стрельбу английских дивизий, наступавших на Брюссель с юга. В это воскресенье, несмотря на чудесную погоду, начиная от Тервюрена дорога была совершенно свободна. Отдельные немецкие машины на большой скорости удирали из Брюсселя, последние грузовики загружались перед немецкими штабами. В нашем собственном штабе на площади Промышленности еще оставался маленький арьергардный отряд, ушедший после того, как я выехал в сторону Рурмонда. Рано утром туда уже отправился второй эшелон – ожидалось, что враг захватит Брюссель тем же вечером.

Больше в городе никаких дел не оставалось, но мне было любопытно взглянуть на эвакуацию, и поэтому вместе с Вилли и Раммом мы объехали несколько немецких штабов, которые четыре года управляли городом.

В районном штабе люфтваффе раздавались сильные взрывы – уничтожался центр связи, а толпа грабила покинутый отель «Плаза», где размещался штаб Верховного командования. Я заметил двоих мужчин со старыми 8,8-миллиметровыми винтовками, охранявших частный дом, и узнал обоих. Это были переводчики из отдела IC штаба Верховного командования вермахта в Бельгии и северной Франции, которым приказал стоять на карауле их начальник, майор фон Вангенхайм.

Наши отношения с фон Вангенхаймом всегда были очень хорошими и дружественными. Я заскочил в дом, чтобы попрощаться с ним, и обнаружил, что майор, как обычно, работает с бумагами. Я удивленно спросил его, что он делает, и майор ответил – долг есть долг, только что пришел приказ оборонять Брюссель «со всех направлений». Я задал вопрос – какими силами он собирается выполнять этот приказ, – и он подвел меня к окну и генеральским жестом указал на переводчиков с их винтовками. Говорить нам было особенно не о чем, поскольку мы в целом сходились во мнениях по поводу событий последних шести месяцев.

Когда мы около 17.00 выехали в Антверпен, над величественным брюссельским Дворцом правосудия поднималось густое облако черного дыма. Толпа ворвалась в здание, чтобы сжечь архивы полиции и бельгийских судов. Вовсю шел грабеж зданий, которые ранее занимали немцы, солдатских казарм, офицерских собраний, мастерских и складов. Нигде не было видно ни солдат, ни полиции.

Шоссе на Антверпен вымерло, словно с лица земли исчезли и друзья, и враги. Мы долго ехали по обезлюдевшей стране, которую ни разу, несмотря на отличную погоду, не потревожили истребители-бомбардировщики, яростно носившиеся над всеми прочими бельгийскими дорогами. Гауптман Рипе, глава отрядов ФАК в Генте, был предупрежден и ждал меня в Антверпене с несколькими офицерами. Отталкиваясь от впечатлений последних дней, я заявил ему, что порядок и дисциплину следует поддерживать всеми возможными способами. Ночью они вернулись в Бреду с приказом продолжать свою работу в районе между Антверпеном и Альберт-каналом.

Перед отъездом в Люттих я отдал Линдемансу приказы на будущее. Он должен был остаться в Брюсселе и сразу же после захвата столицы установить контакты с разведкой наступающей английской армии. Его активная работа в качестве вражеского агента после 1940 года и связи с подпольем служили для него хорошей рекомендацией и должны были облегчить ему контакт с нужными людьми. Мы договорились, что он поступит на службу к англичанам как агент, действующий в тылу противника, и в первый подходящий момент вернется к нам через линию фронта. После этого ему следовало обратиться к первому встречному немецкому офицеру, чтобы тот отправил его к нам в Дриберген при помощи IC из ближайшего немецкого штаба. Мы заранее предупредили IC Верховного командования в Нидерландах, и тот был готов по паролю «доктор Герхардс» переправить в Дриберген любого человека, перешедшего линию фронта. Сумеет ли XX выполнить порученную ему задачу, оставалось так же неясно, как и все остальное в эти безумные дни.

Мы знали, что Брюссель и Антверпен с нетерпением ждут освободителей. Так почему бы и XX снова не встать открыто на сторону врагов? Что могла предложить ему побежденная Германия, кроме гарантированного расстрела, как только обнаружится его связь с нами? Что мог предложить ему я – командир маленького отряда разгромленной армии? Я решил устроить ему окончательную проверку, назначив последнюю встречу с ним вечером 2 сентября на голландско-бельгийской границе в Вюствезеле. Тем временем XX мог бы добыть для нас важную информацию.

Мы ждали XX до полуночи, но он так и не появился, и мы отправились в Бреду.

Утром 3 сентября полевой штаб в Бреде представлял собой картину мира и спокойствия – ни малейшего намека на то, что творилось в Бельгии прошлой ночью. Телефонная связь с Антверпеном прервалась в 4.00, и никто не знал, заняли ли англичане Антверпен – а может быть, они уже форсировали Шельду? В 16.00 нам удалось связаться с Хилверсюмом и выяснилось, что штаб Верховного командования в Нидерландах не имеет представления о ситуации на бельгийско-голландской границе. IC в отчаянии умолял меня без промедления отправиться на разведку в Антверпен.

Итак, назад в Антверпен!

До Вюствезела нам встретилось лишь несколько машин. Впервые мы свободно пересекали границу – пограничные посты стояли пустые. До Мерксема все шло хорошо, но, когда мы выехали на большой мост через канал в антверпенской гавани, вокруг нас внезапно засвистели пули. Невидимые снайперы, спрятавшиеся в больших складах на южном берегу канала, держали мост под обстрелом. Группы цивильных граждан и отдельные немецкие солдаты на северном берегу спасались, передвигаясь короткими перебежками и снова ныряя в укрытие. Мы нашли убежище, заехав в скопление домов на южном берегу.

Мимо нас постоянно пробегали все новые группы мужчин, женщин и детей. Попадались и отдельные немцы – летчики и моряки. Все они стремились к мосту, где начинались их безумные прыжки мартовских зайцев. Я остановил нескольких сержантов и гауптмана с правой рукой на кровавой перевязи, чтобы те доложили обстановку. Утром во многих местах города подпольщики открыли яростную стрельбу. В то же время со стороны дороги на Бом появились английские танки и после недолгого сражения с зенитной батареей ворвались в город, где еще сохранялись очаги сопротивления немцев. О серьезной обороне не шло речи, так как в городе не оставалось боеспособных немецких отрядов. Из донесений вырисовывалась картина, хорошо известная по Франции: бесчисленные примеры тех же самых ужасов, снова и снова повторявшихся в последние недели, – попытки стоять насмерть из соображений престижа, бессмысленная растрата сил, людские и материальные потери без какой-либо надежды на решительный успех. За прошедшие недели никто не взял на себя смелость дать приказ к отступлению. Гитлер присвоил право лично отдавать такие приказы!

Мы помчались обратно через мост, усадив раненого гауптмана в машину. Отряд подрывников готовился взорвать мост при первом появлении англичан. По дороге севернее Мерксема маршировали несколько ослабленных рот из полевых батальонов люфтваффе, не имеющих какого-либо тяжелого оружия. Я узнал, что им приказано занять позиции на северном берегу канала. Антверпен сдали врагу…

В Бреде чувствовалось, что население взбудоражено. Люди стояли группами на улицах и выглядывали из окон в сторону юга. Мимо одна за другой проезжали немецкие машины. Все ждали, что за последней из них явятся освободители. Где же они?

Офицеры в полевом штабе лишь покачали головами, услышав мой доклад – я попросил их немедленно передать его в штаб Верховного командования в Хилверсюме. Что? Антверпен действительно взят? Никаких немецких войск на Альберт-канале? Ничего, кроме нескольких рот люфтваффе? Союзники вчера заняли Брюссель, а сегодня – Антверпен? В таком случае завтра они могут быть в Бреде! Я пожал плечами.

– Если англичане не захотят остановиться на Альберт-канале, завтра утром можете выдать им ключи от сейфов. Все, что противостоит им с нашей стороны, и двух часов не выдержит их натиска. На канале действует разведотряд гауптмана Рипе. Ему приказано докладывать вам об обстановке. А теперь, господа, я должен ехать.

На закате я испытал облегчение, когда нашел свою группу IIIF в полном составе в замке Хилленрат. Моя тревога, вызванная зрелищем множества горящих машин на дороге от Верта в Рурмонд и воем бомбардировщиков, которые забирались все дальше и дальше, преследуя колонны бронетехники, оказалась беспочвенной. Я спал в той же кровати, что и немецкий кронпринц в первую ночь после его бегства из Бельгии в ноябре 1918 года[15]. Это не помешало мне провалиться в глубокий сон – ведь уже четыре дня и ночи я не знал ни минуты отдыха.

Неразбериха в Голландии достигла своего апогея следующим утром. Из-за того что Антверпен был взят врагом, а на Альберт-канале отсутствовали боеспособные войска, бесчисленные немецкие учреждения и штабы бросились в бегство. Всякие приличия оказались забыты. Множились самые дикие слухи – и все им верили. Все учреждения в Неймегене и Арнеме нужно эвакуировать до полудня! Говорят, что захвачены Эйндховен и Хертогенбос! О смятении, царившем в тот день, можно судить по примеру командира аэродрома в Гилзер-Рейене. Он со всеми своими людьми бросил аэродром, оставив без охраны зенитную батарею со штабелями боеприпасов, полные доверху хранилища бензина и склады. Мы выставили на аэродроме часовых и воспользовались возможностью, чтобы пополнить свои запасы бензина, подходившие к концу. Два дня спустя из Хилверсюма приехал гауптман, намереваясь завладеть аэродромом и всеми припасами от имени Верховного командования. Трагедия превратилась в фарс, когда он потребовал вернуть взятый нами бензин!

Но вернемся к «безумному вторнику». Признаки того, что немцы окончательно потеряли голову, и примеры позорного пренебрежения долгом заставили 4 сентября 1944 года многих голландцев, охваченных возбуждением, предпринять действия, за которые впоследствии они жестоко поплатились, поскольку англичане так и не пришли, а с немцами еще приходилось считаться. Тем временем наши наблюдатели на Альберт-канале присылали донесения, что враг не делает серьезных попыток форсировать канал. Два-три дня чаша весов колебалась, а затем стало ясно, что у врага ресурсы тоже подошли к концу. Победоносное наступление союзников из Нормандии к Маасу выдохлось из-за недостаточного снабжения, нехватки бензина и боеприпасов. Наступила первая пауза. Поспешно организованные немецкие формирования, сколоченные из резервистов, выздоравливающих и молодых новобранцев, не имевшие ни достаточной тренировки, ни опыта, ни какого-либо тяжелого вооружения, были брошены на оборону Альберт-канала. Мы наблюдали за этим спектаклем с очень смешанными чувствами. Неужели ни в Берлине, ни в штабе Верховного командования на Западе не готовы признать полное и решающее поражение на Западе? Неужели они цепляются за шанс отразить врага, укрывшись за Западным валом? Неужели нас действительно ждет финальная бессмысленная битва? Мы знали, что никакое перемирие невозможно, пока Гитлер остается у власти, и были готовы к его низвержению. Но мы также знали, что будем биться до последнего патрона, если враг продолжит настаивать на безоговорочной капитуляции. Ясно сознавая, что нас запутала в свою паутину безжалостная судьба, мы шли в последний бой – бой, который стоил бесчисленных жертв с обеих сторон, после которого процветающие провинции и города обратились в пепел и руины и в исходе которого не оставалось никаких сомнений.

Мой ФАК-307 был подчинен армейской группе «Б», которой в начале сентября поручили оборону Западного вала между Триром и Клеве. 9 сентября я отозвал подчинявшиеся мне мобильные разведгруппы из Голландии на Западный вал, где они получили новые задачи. Штаб разведгрупп помещался в Дерсдорфе, под Бонном.

Очередная глава моих воспоминаний связана с новым противником, представшим перед нами, – с разведкой американской армии – и со сменой взаимоотношений в германском Верховном командовании. Моя роль главы военной контрразведки в Голландии, Бельгии и северной Франции подошла к концу.

Теперь можно подвести итог моей работе в Голландии, осветив два вопроса, тесно связанные с моей деятельностью и вызвавшие после окончания войны ожесточенную дискуссию. Речь идет об «арнемском предательстве» и судьбе агентов операции «Северный полюс». Я ограничусь своими личными воспоминаниями, так как не считаю себя достаточно компетентным, чтобы вести речь обо всех предшествовавших событиях или становиться на какую-либо точку зрения.

ФАК-365 под командованием майора Визекеттера был выведен из-под моего начала в начале сентября. Визекеттер остался в моем бывшем штабе в Дрибергене, чтобы продолжать контрразведывательную работу против врага, наступающего на Голландию с юга. Визекеттер был полностью в курсе моих связей с Кинг-Конгом и задач, которые я поручил XX в Брюсселе. Если бы этот человек сохранил лояльность и продолжил работать с нами, он должен был явиться в Дриберген. В этом случае Визекеттеру следовало позаботиться о нем, немедленно сообщить мне и по возможности заставить XX дождаться моего приезда. Однако поздно вечером 15 сентября произошло непредвиденное событие. Мне в Дерсдорф сообщили по телефону из Дрибергена, что XX прибыл, доложился, получил новое задание, отбыл – и все! Пылкий Линдеманс сдержал слово, и я вспомнил свой первый разговор с XX в Брюсселе, когда он пообещал показать мне, что значит иметь Кинг-Конга в друзьях!

Поскольку Визекеттер больше не подчинялся мне, между нами не было радиосвязи. Я тщетно пытался связаться с Дрибергеном по телефону. Мне хотелось услышать подробности, и в первую очередь я как непосредственный начальник XX хотел сохранить влияние на его дальнейшие действия.

В ночь с 15-го на 16 сентября вся связь с Голландией прервалась. Начался колоссальный воздушный десант англичан в районе Неймегена – Арнема, который в итоге потерпел сокрушительное поражение. После нескольких недель ожесточенных боев плацдармы для предполагавшегося осеннего наступления союзников к немецкому побережью Северного моря были ликвидированы.

Лишь к концу месяца через штаб 3-Запад до меня дошло письменное донесение от майора Визекеттера о визите XX в Дриберген 15 сентября. Очевидно, Кинг-Конг превосходно справился с задачей завоевать доверие своих новых хозяев в Брюсселе, поскольку 14 сентября его отправили через линию фронта в Эйндховен с приказом для вождя местного подполья приготовиться к бою утром 16 сентября. Одновременно планировалась английская атака. Англичане собирались форсировать Альберт-канал на широком фронте с целью занять Эйндховен и развивать наступление дальше на север.

Но сведения, добытые Кинг-Конгом, этим не ограничивались! Он узнал, что английские и американские парашютисты готовятся в Англии к большой десантной операции, которая вот-вот начнется! Я так и не узнал, что именно Кинг-Конг сообщил IC немецкого Генштаба в Вугте, когда его доставили туда днем 14 сентября; но в Дрибергене 15-го числа он поделился своей информацией с майором Визекеттером. В любом случае об Арнеме речи не шло – Кинг-Конг не упомянул этот город, вероятно, из-за того, что сам не знал, в каком районе предполагается высадить десант.

Однако штабу немецкой армии в Голландии не потребовалось много воображения, чтобы предсказать вероятное место высадки десанта, хотя неизвестно, сумели ли там в должной мере оценить донесение XX. Для него самого это была точная информация, но IC Генштаба в Голландии видел в Кинг-Конге не более чем подозрительного иностранца, которого могли подослать в целях дезинформации. Иными словами, XX не мог быть арнемским предателем просто потому, что он и сам всего не знал! Но, передав донесение в Дриберген, он внес свой вклад в ту информацию, которая поступала из других источников за двенадцать часов до английского десанта.

Одним из этих источников была служба радиоперехвата люфтваффе, которая услышала, как в полдень 15 сентября настраивается ранее не использовавшаяся радиосеть РАФ. Под настройкой имеется в виду проверка связи авиационных радиоприемников с наземной станцией перед началом операции. Это происходило во всех подобных случаях. Большинство позывных, применявшихся в частях РАФ, было идентифицировано немецкой службой радиоперехвата еще в 1942 году, и их список постоянно пополнялся. С того времени прослушивание вражеской настройки стало превосходным методом оповещения о предстоящей воздушной атаке еще до того, как участвовавшие в ней эскадрильи поднимались в небо.

15 сентября в эфире прозвучало решительное указание на то, что враг начинает крупномасштабную воздушную операцию. Помимо этого, тем же днем два английских самолета несколько часов вели разведку над Неймегеном и Арнемом. Сам по себе этот факт не заслуживал большого внимания, но примечательно то, что эти разведчики сопровождал огромный эскорт истребителей: во время разведки более тридцати «мародеров» охраняли небо над Неймегеном и Арнемом от немецких самолетов. Как я слышал, немецкое командование в Голландии объясняло такую мощную охрану тем, что разведку ведут лично командиры дивизий, готовящихся к атаке. В свете этих и аналогичных наблюдений донесения Кинг-Конга становились куда более достойными доверия.

Утром 15 сентября майор Визекеттер отправил XX по его собственной просьбе в Эйндховен – тот хотел доставить по назначению послание от английской разведки в Брюсселе местным подпольщикам. Больше мы его никогда не видели, но вскоре узнали, что Кинг-Конг не ушел от судьбы. Во время ареста агента-радиста в Гааге было захвачено шифрованное сообщение, отправленное из Брюсселя 23 ноября 1944 года и объяснявшее, почему XX пропал после арнемского дела: «Внимание внимание тчк Общая тревога тчк Кристиан Линдеманс из Роттердама известный как Кинг-Конг – предатель работающий на немцев тчк Он арестован тчк Внимание внимание тчк Общая тревога».

Так закончилась бурная жизнь этого храброго авантюриста – человека, который пять лет вел игру со смертью, не признавая ни законов, ни обязательств, кроме тех, которые сам устанавливал для себя.

После нашего отступления из Голландии в сентябре 1944 года я все сильнее беспокоился о судьбе агентов операции «Северный полюс». Мои попытки как-то повлиять на их участь после окончания операции были пресечены. Их перевели в Ассен. Из-за резкого ухудшения наших отношений с главой полиции безопасности Голландии мы лишились какой-либо возможности диктовать правила обращения с ними. Разумеется, я не сомневался, что РСХА сдержит слово и оставит этих людей в живых, но все же мне хотелось знать, что с ними сталось. Поэтому я послал Хунтеманна из Дерсдорфа в Гаагу выяснить все, что можно. Если бы ему удалось повлиять на Шрайдера, он мог бы получить какую-нибудь информацию под предлогом необходимости поговорить с агентами по поводу очередной операции.

Хунтеманн вернулся через две недели. Он побывал у Шрайдера и в различных отделах РСХА в Берлине, его отпасовывали туда и обратно, но он нигде так и не получил достоверной информации о местонахождении агентов, которых много месяцев назад перевели из Голландии в немецкий концлагерь. Наконец в концлагере Ораниенбург ему удалось поговорить с Иорданом – больным и непригодным к работе. В Ораниенбурге содержался также Лауверс, но ему не позволили встретиться с Хунтеманном, а местонахождение прочих выяснить не удалось.

Этих сведений нам хватило. Наши конкуренты не желали расставаться со своей добычей. Агенты «Северного полюса» растворились в серой массе миллионов рабов, прикованных к веслам тонущего корабля-государства и погибающих от голода и болезней, с нетерпением дожидаясь дня освобождения.

На нас тяжелым бременем давило понимание нашего временного бессилия перед роботами системы и перед силами, влекущими нас к полной катастрофе, которые стали более чужеродными, враждебными и непонятными, чем враги из другого мира. В своих мыслях мы были отчуждены друг от друга и неспособны к взаимопониманию, хотя говорили на одном и том же языке. Мы думали, что сражаемся за Германию, но слишком поздно поняли, что в своем ослеплении бросили на чашу весов и потеряли нечто большее, чем свою родину и существование своей нации: наследие тысячелетней истории, колыбель человеческой цивилизации – Европу.