Выдержка из письма Н. Я. Данилевского

Я считаю, что тот путь, которым вы заставляете идти предков нынешних Мадьяр из их прародины в Лебедию есть путь невозможный. Прежде всего позвольте сделать одно замечание. Говорю о путях торговых в Биармию, кроме западного и восточного, против которых ничего возразить нельзя. Но был еще, говорите вы, средний путь, и назначаете его по Дону до верховьев и Пронею в Оку. Я думаю, таких был не один, а много. Вы сами назначаете другой для Мадьяр в Лебедию — Упой и в верхний Дон, следовательно и торговля могла тут идти, но почему же ей было не следовать с Дона в Воронеж и оттуда Цной, почему не идти Хопром и потом Сурой, совершенно минуя Оку, — ведь тут большой крюк выкидывается. Но это только так, к слову. Этим я хотел только показать, что если Уграм надо было идти путем, проложенным прежде торговлею, то они могли выбрать любой и всего лучше кратчайший. Впрочем, что до меня касается, то я полагаю, что ни одним из этих путей они идти не могли, и все по одной и той же причине, что по всем этим путям они перемерли бы с голоду. „Средством их пропитания по пути были, разумеется, все те же охота и рыболовство, т. е. занятия, которыми они существовали и на родине“. — Но позвольте, сколько же их было? Мало не могло быть, — иначе они распустились бы в массе других народов, да и не могли бы размножиться через 60–70 лет их пребывания в Лебедии и Ателькузу на столько, чтоб вынесши много войн, в особенности две с Болгарами (и Печенегами в Ателькузу) явиться уже могучею ордою на Дунае и Тиссе. В приведенном вами свидетельстве ибн-Дасты говорится, что они выступали в них с 20,000 всадников. Таково, значит, было число выставляемых ими воинов, следовательно все число душ с женщинами и детьми должно было доходить по крайней мере до 80,000 и, вероятно, до 100,000 человек. У нас в казацких войсках, где все взрослое мужское население служит, при величайшем напряжении сил выставляется ¹/₆ общего народонаселения; полагаю, что у Мадьяр выходили в поле люди еще более старые, и потому вместо ¹/₆ кладу ¹/₅ до ¹/₄. Больше невозможно.

И такая масса людей от 80,000 до 100,000 человек, не рассеянных по огромному пространству, а идущих более или менее скученно, и следовательно производящих шум и гвалт и распугивающих этим самым дичь, должна была исключительно ею (и рыбой — о рыбе после) питаться. И какая же это дичь? главное — птицы, зайцы, изредка лоси, — зубров, вероятно, не было, ибо иначе как бы не сохранились они в огромных лесах Вел. России, если не до наших дней, то хоть до прошедшего или XVII столетия. Но ведь одной птицы средней величины на человека в день мало, следовательно, если шествие их продолжалось только 200 дней, то надо бы было им перебить 20.000,000 штук тетеревов или соответственное количество другой дичи. Но вероятно они шли долее, тут и зимовали хоть раз. Что касается до рыбы, то вообще существует, преувеличенное понятие о количестве ее в реках столь отдаленных от устьев, как Волга, Ока и в особенности притоки их. Преувеличено понятие о количестве рыбы даже в таких больших реках, как Печора, Обь. Я сам видел, как в Печоре выволакивали огромный невод (в сотни сажень длины) и вытаскивали несколько десятков мелких рыбенок. Рыбы много, достаточно для прокормления большой массы людей только в низовьях таких рек, которые впадают в слабо-солёные моря, потому что те же породы живут на обширных пространствах моря, которые в известные времена года теснятся в устье рек. Таковы Урал, Волга, Терек, Кубань, Дон, Кура. Но ни одна из рек, впадающих например в Черное, уже более солёное море, таких масс рыбы не представляет, а за тысячи верст от устьев существуете только та рыба, которая в них постоянно живет, а количество такой не может быть велико. Из моря же так высоко поднимается уже незначительное количество.

Да притом чем ловить эту рыбу? Единственное орудие, позволяющее доставать разом громадное количество, — большой невод. Не могли же они тащить невода с собою, предполагая даже, что знали его употребление. Да и реки лесные завалены коршáми [22], не позволяют тянуть большим неводом, — для этого нужно расчистить тони. Значит, они должны были довольствоваться вершами [23]. Но ими 100,000 не прокормились бы. Это раз. А другое, по обширному дикому лесному пространству огромному количеству людей и пробраться нельзя. Берега рек сплошь до воды заросли лесом, завалены валежником. Торговцы, какие-нибудь десятки человек, едут на лодках, но как пробраться пешком? Я говорю это, потому что ездил такими реками в Архангельской губ., а таково должно было быть в IX веке все Покамье и Поочье. Вы сами в одном месте (стр. 212, примеч.) говорите, что они не могли пойти с Оки на Десну, потому что тут в старину тянулись обширные дремуче леса, известные в народных преданиях под именем Брынских. Это совершенно верно. Но, вспомнив о Брынских, почему же забываете о Муромских, которые не менее, если не более их знамениты, и в то время эти Муромские леса покрывали все то пространство, по которому вы пролагаете путь Уграм, — все от Камы до Упы сплошь было, без сомнения, один дремучий лес с редкими, кое-где, может быть, рассеянными посёлками, как теперь по Пезе и Цыльме, где я пробирался с Мезени на Печору. И эти редкие поселки, кстати сказать, не могли доставить им в сколько-нибудь достаточном количестве пропитания, хотя бы Угры все у них поели. Допустим даже, что это были посёлки земледельческие. Ведь в те времена, если и существовала торговля, то конечно не хлебом, следовательно все имели хлеба лишь в свое пропитание, а не запасы его. Еще о пропитании. Северо-Американские индейцы живут, правда, охотой (или недавно по крайней мере жили) исключительно. Не должно забывать, что в тамошних степях (прериях) пасутся огромные стада бизонов, которые и составляют главный предмета их пропитания; но никакого подобного животного в лесах Вел. России не было. Да и то индейские племена составляют не 100,000 массу людей, а бродят туда и сюда, отыскивая себе пищу, и не идут по определенному пути, как шли Угры. Я так убежден в недостаточности средств пропитания, доставляемых охотою значительному количеству людей в местностях, о которых идет речь, что не могу себе даже представить, чтоб и на своей прародине, в отечестве Вогуличей и Остяков, предки Угров могли исключительно ею пропитываться. Необходимо признать, что, подобно своим родичам, и тогда были у них более богатые и обеспеченные источники к жизни, а именно олени. Они должны были быть первоначально не только звероловами и рыболовами, но и оленеводами.

В цитованной выноске на стр. 212 сказано еще: „леса эти не могли не служить препятствием движению конных Угров“. Ну об конных и думать нечего, но и пешие пройти не могли. И это одинаково относится и к Брынским и к Муромским (в том смысле, который я им придаю). И тут является еще одно затруднение. Если Угры не могли придти предполагаемым вами путем в Лебедию конными, то, спрашивается, чем же питались они по прибытии на место в Лебедию, не имея с собой ни лошадей, ни вообще скота, а во вторых, допустив, что питались они, например, хоть данью — натурою, взыскиваемою ими с славянского населения, ну хоть в северной части Лебедии, то как же они обратились в кочевой народ? Ведь для этого им, во-первых, нужно было завести себе скот: лошадей, коров, вероятно, и овец, затем надо было всему этому скоту размножиться — и до какой степени: не менее как до 1.000,000 штук, ибо для безбедного достаточного пропитания от 80,000 до 100,000 человек менее положить нельзя. Не забудем, что кроме дающих молоко коров и кобыл надо много жеребцов и быков, надо несколько поколений жеребят и телят, так что менее 30 штук на человека положить нельзя. Примите во внимание, что ведь при кочевом скотоводстве скот дает очень мало молока, 1) по причине зимней бескормицы, — сена ведь они же не запасли; 2) потому что телята и жеребята матку сосут, а на потребность человека идет лишь то молоко, что за сим останется. Наконец, по достаточном размере скота, надо было до того свыкнуться с кочевой жизнью, до того сродниться с конем, чтобы сделаться теми неукротимыми наездниками, какими мы видим Угров в Венгрии при их набегах. Возможно ли достигнуть этого в какие-нибудь много, много что 70 лет? т. е. в 70 лет надо было завести скот, размножить его до 1.000,000 штук (при обстоятельствах в сущности неблагоприятных, — при снежных зимах и бескормице) и переродиться из звероловов и рыболовов в номадов и наездников. И так вот вам сколько, по моему мнению, невозможностей, если предположить для Угров назначаемый вами лесной путь: 1) Во время пути питаться нечем. 2) Не только конной, но и пешей массе от 80,000 до 100,000 этим путем пробраться невозможно. 3) По прибытии в Лебедию питаться нечем. 4) Не хватит 70 лет, чтоб завестись скотом, размножить его и превратиться из звероловов в номадов и наездников.

Как же избежать этих затруднений? По-моему, на это — только одно средство, которое разом уничтожит все затруднения и которому ни в одном из существующих об Уграх известиях ничто не противоречит. Надо предположить, что Угры, пустившись в свое странствование из Биармии в Лебедию, уже были кочевниками и наездниками, и следовательно шли путем. возможным для кочевников, т. е. не лесом, а степями. Как же согласить это с их финскою природою? — мне кажется, очень просто. Надо все переселение их разделить на два темпа. Первый: из их финской пра-прародины, Биармии — лесной Пермской или Вятской губернии в их степную прародину, где они ономадились, и второй: из этой последней в Лебедеию. Где же искать эту промежуточную станцию? Там, где кончается лес и начинается степь, где эти формации проникают друг друга и где можно предположить, что другие, более их могущественные кочевники (Печенеги, Узы и т. п.) в течение долгого времени не препятствовали их перерождению из звероловов и рыболовов в кочевников, которое могло продолжаться столетия. единственное место, которое можно для этого назначить, — это восточная часть губ. Уфимской и северная часть Оренбургской, т. е. предгорье южного Урала, теперешняя Башкирия, где Финны — Вогуло-Остяцкие Угры или Мадьяры должны были обашкириться, прежде чем мочь пуститься в дальнейший путь. Употребляя слово обашкириться, я придаю ему смысл нарицательный, а не собственный, т. е. в том смысле, что здесь они должны были принять тот образ жизни, те нравы и обычаи, которыми теперь или в недавнее прошлое отличались теперешние обитатели этой страны, Башкиры. — И вы отчасти это признаете, ибо говорите (стр. 219): „Не следует вообще забывать, что к восприятию всяких влияний со стороны Хозар Угры были подготовлены уже в прародине — ранним сообществом и смешением с Турками“, — но только, по-моему, признаете не в достаточной мере. Они, т. е. Угры, уже в прародине (не в первой, а во второй, не в Биармии, а в Башкирии) должны были совершенно отуречиться, обашкириться, т. е. сделаться вполне кочевниками. Когда и как это могло произойти? Во времени тут недостатка нет, так как дело происходило за исторической сценой, могло происходить медленно и постепенно рядом небольших переселений из Биармии в Башкирию в течение VIII, VII, VI, V-го, одним словом скольких хотите столетий. Здесь от лесной охотничьей жизни — в лесах Башкирии они постепенно могли переходить к пастушескому быту, заимствуя его, пожалуй, от небольших турецких племен, тут же мирно кочевавших, переходить, — потому что жизнь кочевая легче, обеспеченнее жизни звероловной, переходить и смешиваться, причем финское ядро обрастало турецкой оболочкой во всех отношениях, в том числе и в языке.

Это моя гипотеза, впрочем совершенно необходимая, ибо лесом Уграм пройти было нельзя, и в 70 лет сделаться кочевниками, не быв ими прежде, тоже нельзя. Не убьем ли мы вместо одного двух зайцев? Думаю, что убьем, может быть даже и трех: первый и главный заяц — это то, что Мадьяры избавляются от голодной смерти, которой непременно бы подверглись, следуя реками по лесной глуши, и избегают необходимости продираться сквозь непролазную для 100,000 человек лесную чащу, получают по прибытии в Лебедию в приведенном с собою скоте обеспеченное средство к существованию, и не имеют надобности совершить невозможный подвиг — в 70 лет добыть и размножить до 1.000,000 штук скота и лошадей и переродиться из звероловов и рыболовов в пастухов и наездников (в этом одном зайце заключается их уже четыре). Второй заяц: этим примиряется возражение, сделанное Фесслером, которому и вы придаете вес (стр. 188): „Будь Мадьяры Финнами, они вероятно и ныне жили бы со своими родичами в северо-восточной России, с Черемисами, Вотяками, Зырянами (до Зырян это впрочем не относится, — это народ торговый, промышленный и очень богатый), Пермяками и Вогулами, не уступая им в грубости, тупоумии, лени и нищете“ — примиряется с бесповоротно доказанными лингвистическими доводами о коренном финском происхождении Мадьяр. Объясняется и средневековое название Ungaria Magna, придаваемое Башкирии: не в том смысле, что тогдашние Башкиры были одноплеменны с Мадьярами, а в том, что оттуда вышли Мадьяры — ономадившийся финский народ, а остались или впоследствии пришел народ чисто-татарский — теперешние Башкиры. На стр. 178 вы ставите вопрос, были ли Мадьяры уже у себя дома наездниками (как думает Гунфальви) или сделались ими только под влиянием кочевых турецких племен, как думает Куник. Можно сказать: оба правы и оба неправы. Если полагать, что Мадьяры были наездниками у себя в первоначальном жилище, т. е. в Биармии, то Гунфальви неправ. Если думать, что они сделались наездниками в Лебедии, то Куник неправ; если же думать, что сделались они наездниками в Башкирии, то оба правы, ибо это — та страна, из которой они вышли в свое дальнее странствование на запад, следовательно их дом, но только второй, а не первый; но в этом втором доме они сделались наездниками без сомнения под влиянием турецких кочевых племен, Башкир ли или других каких — это все равно, но только непременно здесь — под двойным влиянием: турецких племен и топографических условий местности. Одно первое влияние очевидно недостаточно, ибо (стр. 179) и Чуваши — турецко-татарское племя, но не наездники и не кочевники (хотя, может быть, прежде и были ими), ибо живут в лесной стране.

Если Угры тут жили, как во второй своей родине, то перебраться на третью, в Лебедию, было уж им не трудно. Они шли со скотом своим степною дорогою, столь же легкою, удобною для них, как впоследствии и Калмыкам их путь с Волги в Китайские владения. Шли они через Самарскую губернию, переправились через Волгу, с разрешения Хозар, где-нибудь у Саратова (немного выше или ниже, — вероятнее первое, только непременно там, где уже кончился лес и началась степь), переправились из-за Дона в Землю Войска Донского, т. е. где впадают в нее Хопер и Медведица, а тут уже и были в Лебедии. Мне кажется даже, что кроме причин вышеприведенных (невозможность пропитания и перехода к кочевой жизни без обладания скотом) при другом пути для Мадьяр нельзя объяснить приведенное вами, на стр. 190, место из Конст. Багр. об общих отношениях Мадьяр к Печенегам: „Турки сильно боятся Печенегов вследствие того, что бывали часто побеждены ими и чуть не истреблены окончательно“. Где же это могло быть? Вероятно именно на пути в Лебедию, т. е. в степях Самарской губернии. И вы (стр. 190) говорите, объясняя выход Мадьяр в их западное странствование: „очень может быть, что непосредственными утеснителями Мадьяр были уже тогда Печенеги, кочевавшие в степях между Волгой и Яиком“. Но едва ли Печенеги заходили за Башкирию, а на пути их из Башкирии в Лебедию легко могли они их утеснить и тем заставить просить у Хозар дозволения пройти через их землю и сделаться их союзниками против общих врагов. Но как бы там ни было, другого пути в южную Россию, как степями Самарской губ. и Землей В. Д., им не было. Он все объясняет просто и естественно; зачем же прибегать к невозможному лесному пути, когда ничто, никакое свидетельство к тому не принуждает, когда, если принять степной путь, их кочевничество и наездничество в Лебедии объясняется само собою, а при другом пути решительно объяснено быть не может.

Но что же такое Лебедия? По вашему мнению (стр. 280), это — страна между Доном и Днепром (приблизительно в губ. Воронежской, Харьковской, Курской). Между Доном и Днепром без сомнения, но там ли, а не южнее ли, в южной части З. Войска Донского, губернии Таврической (вне Крыма), Екатеринославской и только самых южных частях губерний Воронежской, Харьковской и Полтавской? Почему? Потому что номады в лесной стране жить не могут, а не номады (каковыми были бы Угры, если б шли по предположенному вами лесному пути), живя в лесной стране, никогда номадами бы не сделались. Курская губерния вся — лесная, не теперь конечно, а тогда, а теперь перестала быть лесной потому, что леса вырублены густым населением для обращения их в хлебные поля, а не потому что искони в ней лесу не росло, а была степь. (Вообще замечу здесь, что нельзя согласиться с мнением, будто бы южная Россия есть степь потому, что климатические причины мешают здесь росту леса — если б это было так, то и искусственные леса здесь не могли бы разводиться — без орошения по крайней мере, а между тем отлично разводятся самыми простыми способами).

Вся северная часть Харьковской губернии также лесная (т. е. была прежде). Я сам видел еще большие леса около Ахтырки, а около Харькова и теперь есть остатки лесов, которые видны, если подъезжать к этому городу с юга — прежней почтовой дорогой. Что касается до Воронежской, то название реки Лесной Воронеж и кораблестроение при Петре В. показывает, что северная часть ее была недавно лесной страной, а я могу вам засвидетельствовать, что у Острогожска, следовательно уже в южной половине губернии, в самом конце прошлого столетия были такие дубовые леса, что весной жители перегоняли свиней через Дон (т. е. на восточную сторону его). Они там за лето плодились, питаясь желудями, а по морозам возвращались домой — каждая свинья со своим приплодом. Для различения их каждый делал своим свиньям таврó [24]. Это мне рассказывал один 90-летний старик, умерший в 40-х годах, который в своей молодости спасался там от полицейских преследований, как в стране, для полиции недоступной. Но если северные части этих губерний были лесные, то созвучие между Лебедией, Лебедянью и Лебедином Тамбовской и Харьковской губ. ни к чему служить не может. Может быть только одно: что в местностях, названных Лебедянью и Лебедином, существовали местные и исключительно те самые признаки, которые заставили назвать целую страну Лебедией. Т. е. не там была Лебедия, где теперь Лебедянь и Лебедин, а местности Лебедяни и Лебедина могли представлять те особенности, те, характерные признаки, которые приличествовали стране Лебедии. Что же это могло быть? Прежде всего приходит в голову слово лебедь. И если бы где-нибудь в южной России вообще или около Лебедяни и Лебедина были обширная озера, на которых в изобилии водились бы лебеди, то это и можно бы было признать, ибо лебедь птица характерная, по которой стоило бы назвать страну. Но ничего подобного нет. Если угодно — можно сделать следующую натяжку. Принять, что Славяне слышали об изобилии другой птицы, сходной с лебедью цветом и величиной на Азовском море, и по описаниям приняв эту птицу за лебедь, называли Лебедией страну, омываемую Азовским морем. Птица эта пеликан, которой на Азовском море страшное множество (а на Черном нет). Но, как я говорю, это натяжка.

Но есть другое слово, которое можно бы принять за корень слова Лебедия. Это трава лебеда. Но как же произвести название южно-русских степей от лебеды? Дело возможное. Вы знаете конечно пословицу: „еще не беда, когда в огороде растет лебеда, а беда, когда не растет ни хлеб, ни лебеда“ [25]. Не знаю таков ли текст, но таков смысл. И в этом смысле можно бы пожалуй придать слову лебеда — смысл травы вообще, по крайней мере большой, крупной, такой, которая растет на местах вспаханных, удобренных и в таком случае можно бы разуметь под Лебедией страну с высокою травою, т. е. именно степь. Но можно привести Лебедию и в гораздо более близкую связь с настоящим смыслом слова лебеда. Давно я заметил, что ежели у нас, в Крыму, выкопать большую глубокую яму для посадки деревьев, то эта глубоко взрыхленная почва (аршина на 1¹/₂) зарастает в первый же год именно лебедой (atriplex), а также и другим растением, весьма близким и по систематическому сродству и но наружному виду с лебедой — именно chenopodium, которое в книгах переводится словом марь, но которую народ — не слишком строгий ботаник — также всегда называет лебедой. В прошлом году все мои и соседние виноградники были глубоко перекопаны из-за филлоксеры, и таким образом вскопанную землю (на 1¹/₂ аршина глубины) оставили в пусте, и все, что было вскопано до начала летних жаров и засух, поросло высокой, в рост человека лебедой. Теперь перенесемся в степь: на ней мирными памятниками прошедшего стоят курганы, но тогда, в IX и прежних столетиях, эти курганы непрестанно там возникали вновь. Это были холмы насыпной земли, да и вокруг них земля вскапывалась для произведения насыпи, — все это следовательно зарастало лебедой и травой, которая долго сохраняет до осени свой зеленый цвет (листья ее несколько жирны и темны), когда кругом вся степь уже с начала июня высыхает. И так те предметы, которые в степи только одни и бросаются в глаза, должны и останавливать на себе взор, — курганы представлялись поросшими высокой зеленой травой, когда все кругом пожелтело, побурело и засохло. Удивительно ли, что по этому выдающемуся предмету и вся степь названа была Славянами — страною лебеды, чему историки придали свое окончание, и вышла Лебедия.

Итак Лебедия это — степь, следовательно нет никакой надобности помещать ее в окрестности Лебедяни и Лебедина в губернию Курскую и в северную часть Харьковской и Воронежской, а прямо в Таврическую, Екатеринославскую и южную часть губерний Воронежской, Харьковской и Полтавской, т. е. в ту самую страну, в которой и всегда жили кочевники, преемственно изгонявшие друг друга, откуда и Мадьяр выгнали Печенеги и заставили переселиться в другую часть той же степи, в Заднепровский „Ателькузу“; а из Курской губернии, Воронежской и Харьковской (северн. части этих последних) зачем бы им было их и выгонять, а если б и выгнали, то Мадьярам действительно пришлось бы идти, как думал Нестор, через Карпаты, мимо Киева — всем народом, а не одной какой-либо шайкой. Теперь еще о реке Χιγγυλούς. Вы думаете, что это Ингул или Ингулец. Весьма вероятно, но затем прибавляете, что по Ингулу Угры в первое время не жили, а разве только отряд их какой туда заходил. Но почему же, почему было им тоже не кочевать и тут: ведь переходить через реки большого затруднения для них не представляло. Это они делали при помощи бурдюков, т. е. надутых, как пузыри, бычачьих или лошадиных кож (а не лодок, — вероятно и в Венеции они на таких же бурдюках переправлялись, а западные писатели приняли эту необычную им штуку за лодки), как и теперь еще через Куру переправляются, как и теперь спасаются на море уральские казаки, когда лед, на котором они ловят рыбу, разнесет, и льдина, их носящая, начинает под ними таять: они убивают тогда лошадь, надувают кожу бурдюком и прикрепляются к нему сами. Итак, отрицательные мои выводы относительно невозможности для Угров перебраться из их родины в Лебедию лесным путем я уже перечислил. Положительные будут:

1) Переселение производилось в два темпа: в первый раз медленно, постепенно в течение скольких угодно столетий Вогуло-остяцкие Угорские племена переселились из Биармии в Башкирию. Обашкирившись и образом жизни и отчасти языком под влиянием топографических условий местности и тут же кочевавших турецких племен, они пустились во вторичное странствование.

2) Это вторичное странствование произошло скоро по Самарской губернии из Уфимской и Оренбургской, с лошадьми и другим скотом.

3) Если из Башкирии их не выгнали, то по пути преследовали и теснили их Печенеги.

4) С дозволения Хозар переправились они через Волгу, приблизительно около Саратова и через Дон в местности, где впадают в него Медведица и Хопер, и прямо попали в Лебедию.

5) Лебедия не иное что, как Черноморская степь между Доном и Днепром и частью за Днепром у Ингула, а никак не в Курской губернии и не в северных частях губ. Харьковской и Воронежской.

6) В Лебедию они прибыли уже настоящими кочевниками и наездниками с лошадьми и другими стадами.

Вот, кажется мне, что необходимо принять, дабы не впасть в непреоборимые трудности. Теперь еще только два отдельных замечания. Вы говорите на стр. 213: „В продолжение своего пути Мадьяры, по всей вероятности, несколько раз останавливались на более значительное время. Так есть основание думать, что подобной стоянкой была местность на Оке в нынешней Калужской губернии. На это предположение наводит нас река Угра“… А затем сейчас же говорите (стр. 214): „Перейдя с Оки (вероятнее всего р. Упою) на Дон“, и проч. Но ведь выше вы считали, что средний путь в Биармию лежит на Прони, зачем же было Мадьярам на Угру и Упу забираться, даже если б они лесом шли, ведь это крюк большой. Но так как они лесом никак идти не могли, то Угру приходится бросить; ведь вы бросаете кавказские Маджары, как случайное созвучие, почему же не бросить и Угру? Но в замен Угры, может быть, прикумские Маджары и не надобно бросать. А привести эту местность в связь с Мадьярами очень легко, если принять, что они шли степным, а не лесным путем. Печенеги, напавшие на них и гнавшие их, могли разделить их орду, и между тем как большая половина побежала далее на юго-запад, другая меньшая могла быть принуждена броситься на юг и, постепенно удаляясь, достигнуть Кумы и дать свое имя одному из тамошних урочищ.

Нечто в роде этого и рассказывает Константин Багрянородный: что, будучи побеждены Печенегами, Мадьяры частью удалились в Персию, т. е. по дороге в Персию (если угодно, то с Кумы могли по Каспийскому берегу и в Персию пробраться). Правда, Константин Багрянородный относит это происшествие и разделение Угров по-видимому ко времени перехода их из Лебедии в Ателькузу. Но разве в таких историях можно требовать хронологически-строгого порядка? Ведь все это он писал не по документам, а по слухам и рассказам, и тут все перепутывается и в рассказе рассказчика и еще более в уме слушателя. Попробуйте теперь послушать от очевидцев рассказы, ну хоть о Севастопольской войне (я разумею рассказ простых людей, да даже и не простых): хронология и порядок происшествий перепутаны, — довольно того, если сами факты рассказаны, а порядок фактов — это последнее дело. Одно происшествие приурочивается к другому совершенно в иной связи, чем было на самом деле. Впрочем почему не принять рассказа и в том хронологическом порядке, как у Константина Багрянородного; часть могла быть отброшена за Дон и попасть на кочевья в Ставропольскую губернию, и дать название некоторому урочищу, где почему-либо долго стояли Маджары.

Примечания:

[2] Наш даровитый знаток русской бытовой старины г. Забелин в своем описании природы русской земли характеризует меткими и живыми чертами особенности нашей южной и северной природы и различия в быте и характере населения здесь и там. Истор. Русск. Жизни, I, стр. 1-36.

[22] Кóрша, кóрча, коряга, корчá, суковатой пень, ветвистый обломок, целое дерево с кореньями, подмытое водой; замытое в песке под водою дерево опасное для рыболовов. Даль, Толк. Слов.

[23] Вéрша, вайда (влгд.), рыболовный снаряд из прутьев, в виде воронки. Даль, там же.

[24] Клеймо, значек.

[25] У Даля (Толков. сл.): „Не то беда, что во ржи лебеда; а то ни ржи, ни лебеды".