Глава десятая

Тыл и фронт

Чем дальше, тем труднее становилась наша связь с Большой землей. Положение там, на материке, а следовательно, и на море и в воздухе, осложнялось. Немцы захватили Латвию, вторглись в Эстонию, в Белоруссию, на Псковщину, вышли на берег Финского залива, угрожали ближним подступам к Ленинграду. Мы все это чувствовали на себе, флоту становилось все сложнее нас снабжать, связывающие нас коммуникации утончались, вот-вот они прервутся и начнется полная блокада. Оборона, естественно, строилась круговая, мы ее наращивали и в июле, и в августе, и в последующие месяцы. Работ строительных — непочатый край, и воевать надо активно, как приказано командующим флотом и подтверждено в радиограмме Главного командования северо-западным направлением. У нас тоже возникло обычное деление на тыл и фронт, но оно было, конечно, условным. Фронт — это там, куда достает автомат и пулемет врага. Тыл — там, где рвутся только снаряды и бомбы. Значит, город, порт, аэродром — все это тыл. О характере жизни такого тыла можно судить и по уже рассказанному, и по хронике событий второго месяца войны — конца июля и не менее жарких недель августа.

Утром 26 июля из Таллина пришел флотский военный транспорт «Металлист» с важнейшими для нас грузами, включая продовольствие и боезапас. За десять дней до этого мы уже почувствовали сложность разгрузки транспортов в порту под огнем броненосцев и береговых батарей противника. Он видит каждый идущий к нам корабль еще на далеких подходах к полуострову и сразу же нацеливает дальнобойные орудия на порт. Но разгружать боезапас на рейде тяжело, это надо проделать быстро и как можно скорее вывезти груз из города в места рассредоточения.

Буксиры затянули «Металлист» в порт к пирсу в час интенсивного огня по городу. Разгружали быстро. К вечеру все разгруженные ящики со снарядами и патронами вывезли за город, и вовремя: маннергеймовская артиллерия обрушилась на порт. Разгрузку пришлось прекратить, укрыть краснофлотцев в убежищах, а поврежденный снарядами транспорт вывести на рейд. Весь оставшийся на нем груз уже на рейде снимали на буксиры и перебрасывали на полуостров. Наши судоремонтники тотчас приступили к ремонту «Металлиста».

Противник перенес огонь снова на город. Там часть домов уже выгорела, часть была разрушена, в городе остались госпиталь, управление железной дороги, отдел тыла, политотдел, редакция и типография. Шюцкоровцы, наверно, не предполагали, что город опустел, иначе трудно объяснить настойчивое и варварское его разрушение.

27 июля после жесточайшего налета на город я приказал начальнику нашей артиллерии в случае новых обстрелов бить из 305-миллиметровых орудий 9-й железнодорожной батареи по огневым точкам неприятеля в Таммисаари.

Днем противник возобновил обстрел города. Почти полутонные снаряды 9-й батареи полетели в Таммисаари. Там вспыхнули пожары. Немедленно последовал новый налет на Ганге. 29 июля одиночные самолеты врага дважды нас бомбили, а его батареи обстреливали передний край, острова, сухопутный и морской аэродромы, порт и центр города. Обе наши железнодорожные батареи открыли огонь по Таммисаари, там снова вспыхнули пожары.

Днем 30 июля опять повторился жестокий налет на Ганге. И снова 9-я и 17-я железнодорожные батареи били по Таммисаари.

Впервые мы корректировали огонь девятой батареи с воздуха. Сам командир четвертой эскадрильи Леонид Георгиевич Белоусов взялся за это трудное дело. Он взлетал на своей «чайке», наблюдал выстрел и падение снаряда 305-миллиметрового орудия, садился на аэродром, сообщал артиллеристам, где разорвался снаряд, и снова взлетал. Цель обстрела — железнодорожная станция и стоящий на ней железнодорожный состав — была поражена: состав — взорван, станция сожжена. Сильные пожары возникли и на других военных объектах.

Мы израсходовали 23 фугасных снаряда калибра 305 миллиметров и 33 — калибра 180 миллиметров. Достаточно, чтобы нанести противнику серьезный ущерб.

Неужели враги не поймут, что их обстрелы города Ганге вызвали ответные удары по Таммисаари?! Не поймут сразу, буду вынужден разрушать Таммисаари, как противник вот уже второй месяц разрушает Ганге.

В конце июля я поехал на КП полковника Симоняка. Он доложил мне о нуждах бригады и о положении на этом участке фронта. Бригада закончила строительство всех шести районов обороны — по числу батальонов — в главной полосе на перешейке и на восточной и северной группах островов. Батальонные районы укреплены приданными им средствами усиления. Начали строительство второй полосы обороны по линии Кругенс — озеро Сандтреск — западный берег высохшего озера Твярминнетреске — полуостров Твярминне. С вводом в строй этой второй полосы тактическая глубина обороны бригады достигнет восьми километров.

— Прошу вашего согласия, — сказал Симоняк, — создать 3-й стрелковый полк из 219-го кадрового саперного батальона, инженерных частей и бойцов, которых мы наберем в тылах бригады. В этом случае наша отдельная стрелковая бригада превратится в дивизию.

У Симоняка уже был третий сводный полк без номера, созданный им из двух строительных батальонов. Мы подсчитали с Николаем Павловичем, хватит ли нам оружия. Оказалось, что хватит благодаря тому, что перед войной ЛВО прислал бригаде несколько тысяч новых винтовок СВТ. Возник резерв не только винтовок и пулеметов, но даже батальонных и полковых орудий.

Командиром нового, 219-го полка Симоняк предложил назначить Якова Ивановича Кожевникова, комиссаром — Иннокентия Александровича Лейтмана. Я, к сожалению, их не знал, но Николай Павлович дал обоим блестящую характеристику, особенно майору Кожевникову, что потом вполне оправдалось в отношении обоих. Надо попутно заметить, что в бригаде был хорошо подготовленный боевой офицерский состав, отлично воевавший и на Ханко, и на Ленинградском фронте, и в наступательных боях в Германии. Не случайно многие из гангутских армейских командиров стали потом полковниками и генералами, прославленными героями Великой Отечественной войны.

Здесь же, на КП бригады, я написал радиограмму командующему Северным фронтом. Вскоре фронт присвоил новому полку номер 219, но переформировать бригаду в дивизию не согласился: для этого надо расширять штаб, дивизии положен танковый полк, а у нас — только батальон; между тем на других фронтах и без того остро недоставало и командиров, и политработников, и, тем более, танков. Где уж тут расширять нашу стрелковую бригаду, реорганизуя в дивизию.

В те июльские дни случились еще два памятных мне случая, характеризующих напряженную обстановку на полуострове, где глазам противника открыты и наш фронт, и наш тыл.

У нас несколько дней находился МБР-2 летчика Моторина, на котором из Таллина прилетел заместитель начальника особого отдела флота Л. К. Щербаков. В обратный путь мы постарались загрузить самолет ранеными, нуждающимися в эвакуации, — для этого мы всегда использовали любую оказию, — секретной почтой и нашими письмами. День был отличный, ясный, надо было прикрыть гидросамолет истребителями. Но по сухопутному аэродрому финны вели такой огонь, что взлететь с него самолеты не смогли. Финские наблюдатели заметили гидросамолет, вышедший из укрытой бухточки и качающийся на волне. Пристреливаться им не требовалось; они разбили МБР-2, убили штурмана, радиста. Летчик Моторин получил двадцать два осколочных ранения. Выплыл только Л. К. Щербаков, спасший раненого летчика и тюк с почтой.

Второе неприятное событие — повреждение тральщика «Патрон», сначала на рейде, при бомбежке базы, а потом — в порту, снарядом, у стенки, куда его поставили на ремонт.

Невыносимо воевать, когда и тыл базы, рейд, порт, город доступны не только огню, но и визуальному контролю наблюдательных постов противника, расположенных рядом — на островах, на маяках. Так, конечно, нельзя было выбирать и определять границы базы! Даже предполагая, что Финляндия не станет против нас воевать, хотя такое предположение маловероятно, следовало подумать о наших флангах в шхерном районе.

Но воевать надо, строить надо, отправлять раненых на Большую землю надо, встречать, разгружать, отправлять и охранять транспорты надо. Наши отважные летчики, катерники, портовики, шоферы, грузчики, рабочие и работницы хлебозавода, врачи, медицинские сестры, даже концертные бригады привыкали, учились жить и работать под огнем, ежеминутно рискуя жизнью, изобретательно защищаясь, приноравливаясь к тяжелейшим условиям, отдыхая урывками, стараясь друг другу помочь, защитить друг друга и преклоняясь перед теми, кому еще труднее там, на островах, в неутихающих десантных боях. Туда, к Гранину на острова, к Сукачу на перешеек, готов был уйти каждый гангутец, только разреши пойти.

Лучшая награда гарнизону — весть о том, что гранинцы взяли еще один остров, летчики сбили еще самолет. Пусть зверствует артиллерия врага, но его бьем мы, мы наступаем, в наших руках инициатива, о нас уже пишут газеты на Большой земле, передают о наших боях в радиопрограммах из Москвы, о гангутцах знают на других фронтах. Это ободряет наших близких там, в далеких от полуострова селах и городах, ради этого можно вынести все.

Гранинцы в ночь на 30 июля взяли остров Гунхольм севернее Хорсена. На этом острове накапливались силы против нас. Мы упредили десанты противника. Гранин провел бой умело, предварительно хорошо организовал разведку боем, потом сломал упорное сопротивление врага, пядь за пядью отвоевал Гунхольм.

Отряду помогла и береговая артиллерия, и наши катера-охотники, отремонтированные после боя у Бенгтшера. Они, взаимодействуя с истребителями, уничтожили три барказа с большим количеством шюцкоровцев, не допустили ни подвоза на Гунхольм подкреплений, ни ухода оттуда противника. Добровольцы-подводники и добровольцы из 1-й бригады торпедных катеров, добровольческая рота сектора береговой обороны, добровольцы из железнодорожного батальона, все гранинцы, участвовавшие в разведке боем и потом в жестоком трехчасовом бою за остров, дрались так умело и беззаветно, что смогли разгромить значительно превосходивший их по численности гарнизон, к тому же занимавший оборону на хорошо знакомом ему острове. Было убито полторы сотни вражеских солдат и офицеров.

Противник дважды пытался вступить в переговоры, прося передать ему тела убитых. Гранин правильно поступил, отказавшись от переговоров. Мы хорошо помнили коварство врага на Хесте и не верили в порядочность противника, тем более что на Гунхольме находились тоже шюцкоровцы.

Гранинский отряд потерял в бою за Гунхольм убитыми пять человек, ранеными — четырнадцать.

Но по острову тут же открыли ураганный огонь минометы и пушки врага. Отряд под огнем сооружал укрытия, возводил временные оборонительные сооружения, неся новые потери. Двое суток наша артиллерия поддерживала закрепление гранинцев на Гунхольме, но все же еще тридцать десантников получили ранения и были отправлены в маленький отрядный лазарет на Хорсене и в базовый госпиталь.

Через несколько дней — 4 августа — гранинцы без боя захватили остров Фурушер. Финский гарнизон бежал оттуда.

8 августа мы почувствовали первые признаки намерения противника блокировать нас с моря. В порт за два дня до этого пришли два транспорта — № 24 и «Хильда», Разгрузили их быстро, и утром 8-го, приняв на борт большую группу раненых и несколько семей, самовольно оставленных на Ханко недисциплинированными командирами, они вышли в Таллин, сопровождаемые двумя катерами МО и двумя тральщиками. Выход в зоне досягаемости своего огня обеспечивали береговые батареи.

В 12 часов 41 минуту наблюдательный пост острова Хесте-Бюссе донес, что из шхер Юссаре выходят четыре торпедных катера на сближение с конвоем.

Суда уже вышли из зоны огня наших батарей. Мы немедленно подняли с аэродрома и послали на перехват торпедных катеров звено истребителей, одновременно приказав двум гидросамолетам по готовности вылететь к конвою и сопровождать его до Палдиски.

Звено истребителей не допустило вражеские торпедные катера к конвою, заставило их повернуть обратно к Юссаре, навязало бой и один катер утопило. Два катера загорелись, их окутал дым, но они успели скрыться в шхерах. Один наш самолет был подбит, он не дотянул до аэродрома, сел на болоте, но летчик не пострадал; уцелел и самолет, отремонтированный и введенный в строй.

В 13 часов 20 минут летчики гидросамолетов, провожавших дальше транспорты, донесли, что четыре торпедных катера, на этот раз с юго-запада, вышли к транспортам и легли на курс атаки. Им наперерез вышли катера МО, ведя пушечный и пулеметный огонь.

Обращенные в бегство торпедные катера были атакованы гидросамолетами, но боя не приняли и скрылись в шхерах.

В 13 часов 45 минут из-за Юссаре снова выскочили торпедные катера — три катера. Шестерка истребителей, снова вылетевших с ханковского аэродрома, загнала их обратно в шхеры.

То была первая, хотя и неудачная, попытка финнов атаковать наши транспорты, блокировать базу с моря. Значит, надо теперь готовить встречу каждому судну, посланному к нам с Большой земли, тщательно обеспечивать прикрытие каждого выхода в море. Августовские ночи уже темные; истребители — вторая наша ударная сила — действовать ночью не могут. Одна теперь надежда — наши катера МО, наша «эскадра Полегаева», недаром на Ханко эти замечательные, но маленькие кораблики в шутку, конечно, называли «ханковскими линкорами». Война научила дорожить каждой самой малой боевой единицей, использовать для боя, для десантов, для перевозок все портовые буксиры, мотоботы, шлюпки — все, что могло принять на борт бойцов, оружие и передвигаться по воде.

В тот день, когда вражеские торпедные катера атаковали с моря наш конвой, мы начали наконец строить подземные, защищенные от 152-миллиметровых снарядов ангары — девять ангаров и два защищенных госпитальных корпуса — для хирургии № 1, где начальником был наш замечательный хирург и человек А. С. Коровин, и для хирургии № 2, куда был назначен прибывший к нам уже во время войны хирург Б. М. Шварцгорн.

Проекты этих важнейших для жизни гарнизона сооружений сделал, конечно же, наш изобретательный фортификатор Семен Евдокимович Киселев. Я редко встречал в своей жизни такого трудолюбивого и одаренного военного инженера. Он был лет на десять старше меня, в партию вступил в 1917 году, служил еще до революции в радиотелеграфной роте на Моонзундских островах и многое мне рассказывал о происходивших там сражениях с немцами. Перед войной с Японией я был переведен с Севера на Дальний Восток, куда вскоре в штаб береговой обороны прибыл и Киселев. Он и там блестяще работал, особенно когда мы высадились в Корее и был создан Южный морской оборонительный район, которым мне довелось командовать. Помню, как он нашел выход из, казалось, безвыходного положения, когда мы остались в порту Сейсин без воды. Японцы все что смогли уничтожили, но Киселев сумел быстро восстановить очистные сооружения, насосную станцию, водопровод, дать городу пресную воду и электрический свет.

Наш главный хирург Аркадий Сергеевич Коровин писал когда-то в книге «163 дня на Ханко», что толчком к строительству госпиталя послужила смерть от осколка снаряда начальника госпиталя военврача 1 ранга Юрия Всеволодовича Лукина. Это неверно. Смерть Юрия Всеволодовича мы все тяжело переживали, особенно я, разговаривавший с ним во дворе госпиталя буквально за пять-шесть минут до этого трагического случая.

Это было около полудня. Я зашел по пути на КП в госпиталь, он был почти пустой. Юрия Всеволодовича я встретил возле здания, поговорил с ним о служебных делах и распрощался, почему-то отказавшись пообедать с ним в маленькой столовой для врачей, хотя знал, что госпитальный повар — мастер своего дела. Уходя, я видел, как Лукин присел возле дома на скамеечку. Через несколько минут начался артобстрел этого района. Не успел я войти в КП, как мне доложили, что Лукин убит прямо на той же скамеечке, осколок снаряда пробил ему сердце. Мы похоронили его в братской могиле летчиков на площади.

Но не смерть Лукина явилась первопричиной начала строительства. Мы все с того дня, когда стало ясно, что мы в артиллерийском окружении, понимали: госпиталь надо убирать из города. Но куда? Простреливалось все. Значит, надо убирать под землю. Все надо было убирать под землю, в укрытия, и прежде всего — органы боевого управления: КП и посты связи, затем — оборону. И вот когда мы это в основном построили, когда уже начали сооружать полосу, разграничивающую второй боевой участок от первого, как бы отсечную позицию на случай высадки десанта в южной или северной части полуострова, тогда мы перешли к постройке подземного госпиталя и подземных ангаров.

28 дней продолжалось строительство двух подземных госпитальных корпусов, защищенных от прямого попадания 250-килограммовой авиационной фугасной бомбы, Позволю себе привести то, что пишет об этом А. С. Коровин.

«8 августа на месте, выбранном командиром базы, началось строительство первого корпуса подземной будущей хирургии № 1. Одновременно началось строительство хирургии № 2. Общее наблюдение за работами вел военный инженер товарищ Репин. Строил госпитальный техник-строитель Зисман, который много и честно потрудился. Котлован, предназначенный для хирургии № 1, глубиной около двух метров, имел форму буквы Т с общей полезной площадью 300 квадратных метров. Работы производились вручную. Более тысячи тонн земли и глины пришлось перебросить лопатами в течение десяти суток. Не хватало материала, приходилось самим заготовлять лес для строительства. После отрытия котлована внутри его был построен бревенчатый дом. Вместо крыши построено перекрытие. Общая толщина перекрытия достигала трех с половиной метров и защищала от попадания 250-килограммовой фугасной бомбы. Внутренняя часть здания состояла из огромной палаты, вмещавшей 60 двухъярусных коек, операционной, перевязочной, стерилизационной, изолятора, коридора-сортировочной и крошечной каюты дежурного врача. Отделение имело три выхода и две выгребные канализационные ямы. Вода доставлялась через краны, присоединенные к городскому водопроводу, который действовал почти бесперебойно. По концам палаты стояли изящные финские печи. Такая же печь обогревала операционную. Все комнаты освещались электролампами от автономного двигателя. Был и телефон в этом корпусе.

Приблизительно так же выглядела и хирургия № 2. Только она состояла из двух подземных зданий, каждое в полтора раза меньше описанного».

Надо к этому добавить, что оба госпитальных корпуса были обложены камнями, обсыпаны землей и замаскированы. Сразу же начали строить и третий корпус для хирургии № 3, каменный и более комфортабельный, законченный в начале октября; предполагалось строить еще, в расчете на зиму, обмороженных и больных, которых некуда будет эвакуировать, но эти все дела были впереди, проблемы осенние. А пока еще шел август. Начав госпитальное и аэродромное строительство, мы продолжали укреплять рубежи.

К концу августа была построена отсечная позиция, которую я уже упоминал. Отрыли на ней первую траншею, впереди — проволочные заграждения и широкий противотанковый ров, много минных полей, а дзоты такие же, как в полосе обороны 8-й бригады. Более ста дзотов построили на втором боевом участке. Генерал Дмитриев правильно и организованно решил задачу обороны, разбив участок на районы, полностью обеспеченные войсками. В первый район входила вся разделительная полоса с тактической глубиной около двух километров, второй район — от мыса Копнесудд до мыса Крокудд, третий район — полуостров Уддскатан, четвертый — Руссарэ и пятый — Хорсен с островами, число которых Гранин продолжал увеличивать.

Но именно тут, на только что захваченных островах, нужны были силы и умение быстро, с ходу строить оборону. Одно дело — сооружать ее в нашем относительном тылу, на полуострове, где все под рукой и мешают только бомбы и снаряды, другое дело — закапываться на маленьких каменистых островах, под огнем минометов, пулеметов и автоматов, в тесной близости к противнику. Тут были и просчеты, вынудившие нас строго взыскать с командира и комиссара отряда, увлеченных наступлением, но упустивших закрепление на островах.

Гранин продолжал наступление, его отряд занял еще острова Талькогрунд, Фуруэн и сравнительно крупный в Хорсенских шхерах остров Эльмхольм.

После потери Гунхольма противник рассчитывал на Эльмхольм как на базу для реванша. Но не укрепил его. Гранинцы овладели Эльмхольмом сравнительно легко. Теперь главное — его удержать.

Примерно с 11 августа по Хорсену и захваченным нами островам финны вели систематический артиллерийский и минометный огонь. Изнуряющий и, как это ни странно звучит, усыпляющий бдительность гарнизонов. Интенсивный обстрел из всех видов оружия стал делом привычным. И когда в ночь на 16 августа под прикрытием такого обстрела к северной оконечности Эльмхольма с двух направлений подошли моторные шлюпки с десантом, это оказалось неожиданным.

Мины перебили телефонную связь этого острова с Хорсеном. В обороне острова Эльмхольм находился всего один взвод бойцов младшего лейтенанта Швецова. Катера с десантом подошли и к Гунхольму, но там их заметили вовремя и отогнали. На Эльмхольме десант увидели поздно, когда он был метрах в пятидесяти-восьмидесяти от северной оконечности острова.

Командир отделения младший сержант Подвысоцкий, будучи возле пулемета № 1, услышал шум финских моторов и одновременно стрельбу нашего пулемета № 2. Подвысоцкий побежал ко второму пулемету выяснить обстановку.

Обстрелянные этим пулеметом две моторные шлюпки уже вышли из сектора его огня и проникли в западную бухточку северной косы.

Подвысоцкий, решив, что противник заходит отделению в тыл, расположил своих бойцов фронтом на запад, поставив на правом фланге ручной дегтяревский пулемет, другой пулемет — в центре, а на левом фланге — стрелков с винтовками и гранатами.

Командир взвода младший лейтенант Швецов был в это время на КП острова. Его помощник старший сержант Левин ушел по его поручению на западную часть острова в отделение младшего сержанта Соколова, где стоял пулемет № 3.

Швецов, услышав на северной косе стук пулемета и не доложив об этом немедленно на Хорсен в штаб отряда, решил сначала сам выяснить обстановку. Он побежал на мыс. На пути к мысу он был убит.

Противник, высадившись, открыл огонь из автоматов и ружейных гранатометов по всей площади северной косы и по нашим ручным пулеметам. Наши бойцы отстреливались, бросали гранаты, но не добрасывали; вскоре оба пулемета смолкли.

Убиты пулеметчики. Остались в живых три бойца: Хируруев, Сазонов и Васильев.

Хируруев пополз к пулемету, чтобы продолжать бой, но вернулся из-за сильного огня финских автоматов.

Тогда пополз к пулемету красноармеец Васильев, но был ранен осколками гранаты в бедро.

Бойцы, слыша крики «Рус, сдавайся!» и считая, что их окружили, решили прорваться вдоль восточного берега к другим отделениям. Они метнули в финского автоматчика четыре гранаты, подхватили на руки раненого товарища и, пробираясь порой по воде, вышли с косы на остров.

Теперь и на юго-западе строчили автоматы. Васильев пожелал идти сам. Поддерживая его, Хируруев и Сазонов пошли на юг, встретили младшего сержанта Корюковца, который присоединился к ним. Не доходя Южного мыса, они попали под огонь и залегли в обороне, фронтом на север. Хируруев, Корюковец и Сазонов были убиты. Васильев пополз дальше, наткнулся на пятерых бойцов из отделения Соколова во главе с помкомвзвода Левиным и через полчаса был отправлен на Хорсен.

Старший сержант Семен Левин, помощник командира взвода, когда все началось, находился возле пулемета № 3, в отделении Соколова. Стук автоматов и крики финнов донеслись с востока и северо-востока от него, а потом и с юго-запада. Левин, направившийся было с отделением на помощь Подвысоцкому, оценил обстановку как окружение и решил поспешить с бойцами на КП, сообщить по телефону на Хорсен о случившемся и соединиться с остальными силами взвода. Они попали под сильный огонь. Командир отделения Соколов был убит, ранило троих красноармейцев. Левин отошел на юг острова. Увидев в бухточке на юго-западе финский катер, бойцы забросали его гранатами. Здраво оценив обстановку, помкомвзвода старший сержант Левин с пятью бойцами из отделения Соколова организовал оборону Южного мыса, еще не занятого противником.

Шестеро с одним ручным пулеметом держали этот мыс, ожидая помощи из отряда. К ним присоединились еще четверо гребцов шлюпки, направленной с Хорсена на остров Талькогрунд (тоже захваченный гранинским отрядом) за раненым снайпером, но зашедшей почему-то на Эльмхольм.

В 2.30 Гранину на Хорсене доложили, что в направлении Эльмхольма слышна пулеметная стрельба. Запросили Эльмхольм — телефонист Сосунов доложил, что на острове все в порядке. Через некоторое время запросили вторично; телефонист доложил, что командир взвода ушел выяснять обстановку. Потом связь прекратилась.

В 3.30 посланные с Хорсена телефонисты снова восстановили связь, и телефонист Сосунов доложил, что он окружен врагами, отстреливается один.

Гранин послал на Эльмхольм поддержку — двумя эшелонами: первый туда прибыл в 5 утра, второй — в 6. Высаживались на Южный мыс, удержанный шестью бойцами старшего сержанта Семена Левина. Высадилось 55 человек. Катера, доставившие подкрепление, задержались у острова: финны обстреливали все входы и выходы.

Капитан Гранин, оставшись без плавсредств, большей поддержки оказать не мог. Он доложил об этом генералу Дмитриеву. На Хорсен прислали еще два катера, и на Эльмхольм отправились еще два взвода.

Пулеметный огонь помешал катерам выйти во фланг, оба катера, как и предыдущие, высадили подкрепление в южной части острова, под огнем пулеметов и минометов. При высадке трое были убиты и пятеро ранены.

Гранинцы заняли оборону на южной стороне острова. На высотах, на скалах, на деревьях в средней части острова противник расположил пулеметчиков и автоматчиков, не допускавших гранинцев во фланг.

Первую попытку пройти противнику во фланг сделал лейтенант Полянский с двадцатью бойцами; одиннадцать из них погибли, Полянский был тяжело ранен. При второй попытке пройти в глубь острова был убит командир роты лейтенант Анатолий Фетисов, храбрейший человек, участник захвата Эльмхольма, Хорсена и других островов. Были ранены командир роты Королев, политруки Гончаренко и Гашев. Командование группой, высаженной на Эльмхольм, взял на себя командир отделения Борис Бархатов, коммунист, катерник, один из самых прославленных гранинцев. Он послал с донесением об обстановке на Хорсен комсомольца Алешу Гриденко, молодого краснофлотца, любимца отряда. Гриденко добрался до Хорсена вплавь под сильным огнем противника.

На командном пункте базы стало известно о положении на Эльмхольме в 4 часа утра. Командиру 2-го боевого участка генералу Дмитриеву было приказано: «Остров не отдавать. Выслать подкрепление». Нашим истребителям: с рассветом вылететь к Эльмхольму и непрерывно барражировать над заливом, не допускать к острову подкреплений и не выпускать с него врага, уничтожать живую силу и плавсредства в этом районе, а также помогать гранинцам в бою.

Противник, закрепившись в северной и средней части Эльмхольма, действительно начал переброску подкреплений на остров. Наши наблюдатели с Хорсена, Старкерна, Фуруэна и Кугхольма увидели три катера, высаживающих на Эльмхольм солдат. Летчики заметили еще один катер и две шлюпки. Обратно эти катера и шлюпки уходили тоже загруженные, очевидно, вывозили в тыл раненых и убитых.

Летчики потопили возле Эльмхольма, у крупного финского острова Стурхольм и в бухте Вестервик десять шлюпок и катеров. Меткий огонь пушек и крупнокалиберных пулеметов, катеров МО, непрерывные налеты наших батарей заставили противника начать отход. В полдень большая шлюпка, полная солдат, пыталась уйти с Эльмхольма, но ее обстрелял летчик А. Лазукин с истребителя И-153. Шлюпка вновь приткнулась к острову.

Б. М. Гранин готовился к бою за остров. Он получил к 19 часам пополнение — двести человек добровольцев из береговой базы торпедных катеров, участка ПВО и команды, обслуживающей 81-ю авиаэскадрилью. Из этого пополнения ему было приказано сформировать усиленную роту и в 21 час, атаковав противника, выбить его с Эльмхольма.

Вновь сформированную роту Гранин посадил на четыре катера, на пятом установили крупнокалиберный пулемет, пулеметчикам дали задание: подавить огневые точки врага во время боя. Звено истребителей находилось в воздухе непрерывно.

С этим десантом в бой пошел и комиссар отряда Данилкин.

В 20 часов 42 минуты наши батареи, включая и железнодорожные, открыли интенсивный огонь по островам Порсе, Престен, Стурхольм, бухте Вестервик и северной части Эльмхольма.

В 21 час 21 минуту началась высадка. Шюцкоровцы, подавленные ураганным налетом нашей артиллерии, огня по катерам с десантом не открывали. Стрелять они начали только при высадке.

Катера МО, самолеты, артиллерия, гарнизоны Старкерна, Фуруэна и гарнизон отбитого теперь гранинцами Эльмхольма не дали противнику возможности спастись, бежать на свои острова.

Эльмхольм снова стал нашим. Мы считали, что противник потерял в этих боях не менее трехсот бойцов. Гранинцы захватили немало трофеев.

Гранин вернул Эльмхольм. Но я не был этим удовлетворен. Капитан Гранин — хороший воин, хороший командир, его любили бойцы. Но почему он, заняв впервые этот остров, сразу вывел оттуда на Хорсен роту и оставил для обороны только взвод младшего лейтенанта Шевцова? Потому что остров сильно обстреливали финская артиллерия и минометы? Так почему же Гранин не укрепил его оборонительными сооружениями? Лес есть на Хорсене, камень — на месте, времени мало, но все же достаточно, чтобы закрепиться на захваченных островках, как закрепляется наступающая пехота.

Вскоре мы вызвали на полуостров капитана Б. М. Гранина и его нового комиссара старшего политрука С. А. Томилова, сменившего в ночь эльмхольмского боя Данилкина, и устроили разбор происшедшего. Гранин и Томилов получили от меня и Расскина приказ: работать не разгибая спины, а острова укрепить.

Гранин и Томилов взялись за укрепление своего боевого островного района.

Вновь установилось затишье, если не считать продолжающегося артиллерийского обстрела островов и территории полуострова. Противник ослабил огонь по городу: ответный обстрел военных объектов Таммисаари на него подействовал.

19 августа батальон 270-го стрелкового полка, переправясь на подручных средствах, выбил противника с острова Берхольм и сразу на нем закрепился.

8-я бригада закончила строительство всех трех батальонных районов второй полосы обороны: более девяти десятков новых дзотов, защищенных от прямого попадания 152-миллиметрового снаряда, целую систему противотанковых сооружений, много каменных надолб — по типу финских. Таким образом, новый 219-й стрелковый полк получил свой участок обороны. Решили строить третью полосу обороны на участке динамитный завод — Лонгис. Эта полоса проходила в середине полуострова, ее наметили не только как тыловую полосу обороны бригады, но и как еще одну отсечную позицию на случай высадки противника в восточной половине полуострова. Срок окончания строительства этой полосы определили 1 сентября.

За бригаду я был спокоен. Меня, правда, начинала тяготить ее некоторая пассивность. В августе взяли последнего пленного и больше никак не могли захватить «языка». Зато отлично работали в бригаде снайперы, среди которых было немало бывших пограничников отряда Губина под общей командой начальника одной из застав С. М. Головина. Добрых два десятка снайперов бригады и пограничников имели на счету каждый по 10 и даже по 20 уничтоженных врагов.

Почин бригады подхватили на островах. У Гранина отлично работала целая снайперская группа — Исаков, Резник, Желтов, Симановский. Григорий Исаков приезжал с Хорсена на полуостров обучать других снайперов, он был искуснейшим стрелком.

В середине августа мы заметили, что на переднем крае, где «Ударная группа Ханко» сосредоточила значительные силы, наступило затишье. Прежнего настойчивого и упорного противника перед передним краем бригады как будто нет. Стало меньше солдат и на восточной группе островов. Похоже, противник вывел часть своих войск на другой участок. Но куда?

Нужен «язык», но передний край противника на узком перешейке столь плотен, что скрытно и внезапно проникнуть через него и захватить «языка» разведчикам бригады не удавалось.

На перешейке — затишье, а вот на островах севернее Хорсена противник стал действовать активнее. Возможны новые попытки отбить потерянное. Пришлось усилить отряд Б. М. Гранина ротой 51-го отдельного строительного батальона, то есть бойцами, умеющими и воевать, и строить дзоты.

Нас, естественно, волновало положение на материке — в Эстонии. Мы регулярно получали сведения об обстановке на фронте 10-го стрелкового корпуса 8-й армии, который с боями отходил к морю и Таллину. Гитлеровские дивизии продолжали его теснить, отрезая от общего фронта и окружая с суши. 7 августа немцы прорвались к Финскому заливу в районе Кунды, и таким образом Таллин и обороняющие его части оказались в глубоком тылу, в полукольце, связанные теперь с Кронштадтом и Ленинградом только фарватерами Финского залива, уже заминированного противником и перекрытого его батареями с обоих берегов. Я помню день, когда мы получили эту тяжелую весть о выходе фашистов к Кунде. Мы собрались вместе — комиссар базы Расскин, начальник штаба Максимов, начальник оперативного отделения Теумин и я — и обсудили возникшее положение.

По всей вероятности, противник сосредоточит теперь все усилия на том, чтобы взять Таллин с суши, как были взяты Либава, Виндава, Рига. Но Таллин сейчас — главная база флота. Значит, флот вынужден будет уйти в Кронштадт. Моонзундские острова и Гангут теряют свое главное оперативно-стратегическое значение как передовые базы флота и позиции для обороны устья Финского залива. Чем мы будем оборонять вход в Финский залив? Катерами МО?

Противник явно отказался от немедленного штурма полуострова, ослабил свои части на ханковском участке фронта, куда-то их перебрасывая. Значит, нам, несмотря на активизацию наших действий, не удалось «натянуть на себя» войска противника, чтобы ослабить его натиск на Ленинград. Нас просто стерегут, а Таллин под серьезнейшей угрозой. Чем, какой активностью мы можем сейчас помочь? Наступать? Но дальше залива Таммисаари мы не продвинемся.

В соответствии с обстановкой я предложил командованию флота помощь гангутцев в обороне главной базы. На Таллин наступают, по данным штаба флота, три фашистские дивизии — это 30–40 тысяч человек. Наших войск на Моонзунде больше двадцати тысяч, на Ханко — более двадцати пяти. Кулак в полсотни тысяч крепко сколоченных, обстрелянных бойцов сможет вместе с частями 10-го корпуса, артиллерией, флотом держать Таллин, во всяком случае надолго оттянет на себя силы фашистов, стремящихся к Ленинграду. Не оставят они такую боеспособную силу у себя в тылу.

В донесении в адрес Военного совета флота я изложил эти соображения. Подписали этот ответственный для нас документ мы втроем — я, Расскин и Максимов — и отправили.

Не хочу, чтобы у читателя возникло представление, что я хоть как-то принижаю значение борьбы нашей на Гангуте и борьбы героев-моонзундцев. Наши гарнизоны, как я расскажу дальше, выполнили свой долг перед Родиной — сковали значительные силы противника, помешали ему воспользоваться частью своих войск для штурма Ленинграда и стеснили в сорок первом году его плавание в устье двух заливов, особенно использование шхерных фарватеров для малых кораблей и конвоев. Известно и то, какое моральное значение имела стойкость осажденных в тылу противника гарнизонов на любом участке борьбы для всего фронта, для всей нашей страны в тот тяжелейший год. Но каждому из нас хотелось использовать свои силы и возможности с максимальной пользой для обескровливания ненавистного врага, наступающего на жизненно важные центры страны.

Итак, мы в течение первой декады августа отправили по всем этим вопросам донесение Военному совету КБФ, а затем и подробный доклад. Ответа не было, а время шло. Тогда я приказал послать в Таллин начальника оперативного отделения штаба капитан-лейтенанта Н. И. Теумина. Я лично дал ему указание добиться свидания с командующим флотом и спросить его, каково решение по нашему докладу.

Возвратясь на Ханко, Н. И. Теумин доложил нам с Расскиным, что он был принят комфлота, все, как приказано, доложил, но ясного ответа не получил.

Немцы 19 августа вновь начали наступление на Таллин с востока.

24 августа я запросил разрешения командующего флотом лично прибыть в Таллин для доклада. Я считал необходимым во что бы то ни стало узнать, почему мне не дают ответа, любого. Вечером в этот же день я получил «добро» на вылет.

Поспав часа три, утром 25 августа часов в одиннадцать на самолете МБР-2 в отличную погоду я вылетел в Таллин. Я не разрешил истребителям сопровождать мой самолет. Уже в воздухе, над заливом, я увидел слева «чайку», пристроившуюся к МБР-2. В летчике я узнал командира эскадрильи капитана Л. Г. Белоусова. Отчаянный человек, отличный летчик, дисциплинированный командир, но запрет мой нарушил. Я погрозил ему кулаком. Не обращая внимания, он продолжал полет.

До Таллина мы не встретили ни одного самолета, хотя летели в осажденный город. Истребитель пошел на сухопутный аэродром, а МБР-2 сел в военной гавани. На берегу меня встретил адъютант командующего. Он сообщил, что командующий приказал дожидаться его в штабе флота.

От командующего я узнал, что наше предложение отклонено. Командование не решалось ослаблять оборону Ханко. К тому же переброска войск морем потребовала бы много времени и не обошлась бы без больших потерь.

Трибуц предложил мне проехать в район западнее Таллина, посмотреть, что там происходит. Это было в ночь с 25 на 26 августа.

Когда я выехал на Палдиски-Манте, начало темнеть. Всюду патрули, красноармейцы какого-то строительного батальона. Отъехав километров двенадцать от Таллина, я вышел из автомашины. Шоферу велел проехать еще километров пять в сторону Палдиски, временами зажигая фары, чтобы я мог найти машину. Погода портилась, начало штормить. Я нашел окопы, они были пустые. Походил около часа. Везде пусто, хотя окопов много. Хорошо слышал, как на шоссе Таллин — Палдиски кричали патрули. Увидел наконец проблески автомобильных фар. Нашел машину и поехал дальше.

В Палдиски было пусто. В гавани у пирса — несколько торпедных катеров. На рейде — силуэт большого транспорта. Подошел поближе к торпедным катерам, оттуда выскочил флотский офицер. Узнав меня, он доложил, что катера ждут приказаний. Я спросил, что за транспорт на рейде. Оказалось, «Балхаш».

— Можно ли добраться до транспорта?

— Можно, товарищ генерал, но подойти к борту нельзя. Волна разобьет катер о борт.

В штабе базы, в знакомом здании бывшей эстонской гимназии, размещался и штаб береговой обороны во главе с генералом И. А. Кустовым.

Вернулся в Таллин поздно, переночевал в кабинете командующего. Был голоден, сутки ничего не ел.

Утром часов в 9 я снова встретился с комфлота. Доложил ему все подробно. Он мне сказал, что больше сил нет: все, чем он располагает, отправлено на тот участок, где наступают немцы, — на восток и юго-восток. На полуострове Вимси уже немецкие батареи, они обстреливают рейд.

Я спросил командующего:

— Зачем вы здесь сидите, чего ждете?

Он сказал:

— Есть приказ оборонять Таллин.

Вместе поехали в Военную гавань. Попрощались. Очень трудно было уезжать из Таллина.

Наш гидросамолет поднялся в воздух. Опять пристроился к нам истребитель Белоусова. На рейде корабли флота вели огонь по берегу. Рядом с ними — всплески от немецких снарядов.

Вот картина, которая осталась у меня в памяти, и я ее вижу, когда вспоминаю 26 августа 1941 года.

Позже я узнал, что в день, когда я улетел из Таллина, Военный совет приказал коменданту БОБРа генералу Елисееву срочно выслать на помощь Таллину усиленный полк. Бои шли не только в пригородах, но уже на восточной окраине города. Поздно, товарищи, поздно: этому усиленному полку надо преодолеть около полутораста километров, на чем? Если в начале августа отвергли предложение усилить обороняющий Таллин гарнизон, зачем 26 августа затевать переброску одного полка?! Ведь 28 августа, по сути, все было кончено?!

В ночь на 29 августа я вышел из душного КП. Сильно разболелась голова. События последних дней угнетали меня.

Краснофлотец, охраняющий вход в КП, молча потянул меня за рукав. В направлении Таллина было видно огромное зарево. Немцы в Таллине.

Спустился вниз, в оперативное отделение. Пришла радиограмма коменданта береговой обороны главной базы И. А. Кустова: город и порт Палдиски нами оставлен, надо снять 50 саперов майора Степанова, оставленных на островах Большой и Малый Рогге для подрыва батарей. Я приказал послать в Палдиски три катера МО. С ними пошел и командир ОВРа базы капитан 2 ранга М. Д. Полегаев.

Славный наш ОВР, славные его командиры — Михаил Данилович Полегаев, Григорий Лежепеков, Александр Терещенко, Петр Бубнов, Иван Ефимов, славный комиссар Владимир Романович Романов, славные боевые катерники. Где только им не пришлось побывать, в каких только боях и переделках они не участвовали, а как мало они отмечены боевыми наградами. Почти не награждены, такое было трудное время.

Катера пришли в Палдиски около десяти утра. Рейд пуст. У берега — гора лошадиных трупов, сброшенных с мыса Пакри в море. На пирсе — брошенные четыре сорокапятки. Порт и город словно вымерли.

Полегаев подошел к маленькому пирсу на восточном берегу острова Малый Рогге. На пирсе — большая толпа эстонцев, главным образом женщины.

Когда ошвартовались, к пирсу подошла колонна саперов и погрузилась на катера. Многие женщины просили взять их на катера. Полегаев не решился, он же шел не в Кронштадт, а на Ханко.

Прибыв на полуостров, Полегаев доложил мне об исполнении приказа и попросил разрешения сходить еще раз в Палдиски — за пушками. Я разрешил.

Вернувшись из второго похода, Михаил Данилович доложил, что в Палдиски уже немцы. На пирсе стоял человек, махал руками, приглашая катера подойти. Но сигнальщики разглядели между зданиями на берегу пулеметы, возле них — немецких солдат. Катера развернулись и дали по немцам несколько пулеметных очередей. Это было в 16 часов. Значит, Палдиски был занят немцами между 12 и 16 часами 29 августа.

Майор Степанов, я знал его по Кронштадту, доложил, что в Палдиски все батареи взорваны. Хорошие современные батареи. Их так трудно было строить. И так легко уничтожить. Я спросил Степанова, что же с железнодорожными батареями, тоже взорваны?.. Нет, обе железнодорожные батареи успели вывести из Палдиски вовремя: 12-я отдельная ушла с позиции 4 августа, 11-я отдельная 356-миллиметровая — еще раньше. Точно, когда ушла, Степанов не знал, но, вероятно, в конце июля.

Днем транспорт № 510 «Вахур» доставил на Ханко из Палдиски 46-й отдельный инженерный батальон численностью в 1100 человек.

Меня удивило: батальон был на острове Осмуссаар, строил там батареи, как он очутился в Палдиски? Капитан Н. Н. Мендрул, командир батальона, доложил, что, когда началась война, его часть подчинили коменданту береговой обороны Ивану Афанасьевичу Кустову. В августе при первой же опасности Кустов перевез батальон с Осмуссаара в Палдиски. Пулеметов в батальоне нет, бойцы вооружены только винтовками.

Таким образом, военно-морскую базу Палдиски защищали только два строительных батальона — 46-й и 52-й. Капитан Мендрул доложил, что 52-й батальон ушел на транспорте «Балхаш» в Кронштадт.

Потом мы узнали, что на переходе в Кронштадт транспорт «Балхаш» погиб. На нем погиб и весь 52-й строительный батальон.

Вместе с транспортом «Вахур» на Ханко прибыла и канонерская лодка «Лайне»; ею командовал отличный моряк старший лейтенант Н. Г. Антипин, комиссаром был старший политрук П. Г. Карузе, эстонский коммунист. Раньше, до вступления Эстонии в состав Советского Союза, «Лайне» входила в эстонский военный флот. По сути дела, это был хороший мореходный буксир, переоборудованный и вооруженный двумя 75-миллиметровыми орудиями и несколькими пулеметами. Для Ханко, конечно, находка. Канлодка «Лайне» отлично нам служила. Позже мы ее переименовали в канонерскую лодку «Красный гангутец».

Так закончился этот период обороны Ханко.

Противник, конечно, знал наши силы. Он правильно оценивал их в 25–30 тысяч бойцов. Я так думаю: выделив свою 17-ю пехотную дивизию, финны поджидали подхода обещанной 163-й германской пехотной дивизии, чтобы совместным ударом ликвидировать базу Ханко. Но упорное сопротивление советских войск на всех фронтах Великой Отечественной войны вынудило немцев перебросить 163-ю дивизию на другое направление. Финны так и не решились штурмовать Ханко без германских войск. Они сняли и свою 17-ю дивизию. Если бы финны и решились на штурм, у них ничего не вышло бы. Наша оборона была крепка, а еще крепче — наш боевой дух.

Уже после победоносного окончания Великой Отечественной войны, когда в руки Советского правительства попали многие секретные и совершенно секретные документы гитлеровской ставки и фашистских штабов, после публикации части этих документов, многое из того, что касалось Ханко и Балтики, прояснилось и для меня. Захват и ликвидация военно-морской базы Ханко как опорного пункта КБФ гитлеровцы считали важной задачей, что нашло свое отражение в стратегическом плане «Барбаросса». Нашей военно-морской базе они придавали особое значение, и не трудно определить почему.

Боевой задачей группы армий «Север» являлось очищение прибалтийских республик, в том числе и Эстонии, от советских войск, захват Кронштадта и Ленинграда. Это лишало КБФ всех его баз, а затем флот, по замыслу фашистов, следовало уничтожить либо в Ленинграде, либо перехватить при попытке уйти для интернирования в Швецию, во что гитлеровцы почему-то больше всего верили. Не случайно они направили на возможные пути в Швецию линкор «Тирпиц» и другие корабли, стоявшие осенью в засаде в Ботническом заливе. Что значил для гитлеровцев захват (или ликвидация) Балтийского флота, можно понять хотя бы по таким записям в дневниках генерала Гальдера. 30 июня 1941 года Гальдер записал следующее:

«Фюрер подчеркнул:

а) задача овладения Финским заливом является первостепенной, так как только после ликвидации русского флота станет возможным плавание по Балтийскому морю (подвоз железной руды из Лулео). Захват русских портов с суши потребует три-четыре недели. Лишь тогда подводные лодки противника будут окончательно парализованы. Четыре недели означают 2 млн. тонн железной руды».

Одним из таких портов Балтийского флота был и Гангут, единственная база СССР в юго-западной части Финляндии на полуострове Ханко.

Противник, захватив, вернее, вооружив Аландские острова, сосредоточил свои войска для штурма Ханко, как и было намечено германским генеральным штабом по плану «Барбаросса». Убедившись, что гарнизон Ханко многочисленный, что он стоек, активен и способен перемолоть немалые атакующие силы, они отложили штурм на более позднее время. Самое удобное время — зима, когда морозы скуют полуостров и острова льдом и фронт круговой обороны станет сплошным, увеличится вдвое-втрое.

В августе, когда стало ясно, что гитлеровские дивизии захватят Таллин, финны сняли часть своих войск с нашего участка фронта.

В том же дневнике Гальдера есть любопытная для нас запись от 17.3 1941 года.

«…15.00–20.30. Совещание у фюрера (я в сопровождении полковника Хойзингера).

…Финские войска: От них можно лишь ожидать, что они атакуют Ханко и лишат русских возможностей отхода оттуда в Прибалтику».