66

Сегодня Климент Эттли считается самым выдающимся премьер-министром Великобритании в ХХ веке. И считается так не «человеком с улицы», который тоже, между нами, поминает Эттли добрым словом, но считается так теми, «кто понимает», историками и политиками.

Поскольку мы все знаем, чем был прошлый век не только для англичан, но и для всего человечества, то признание Эттли лучшим английским премьером века двадцатого делает его и лучшим премьером, которого Англия имела за всю свою историю. Немного перефразируя лестную оценку, данную Эттли журналом «Тайм» в 1950 году, можно сказать, что «Clem Attlee stood head & shoulders above his fellow Prime Ministers», то-есть он не просто возвышается над остальными первыми министрами Короны, но они даже не достают ему до плеча, даром что роста он был небольшого.

Почему Эттли даётся столь высокая оценка, что такого невиданного и неслыханного он совершил? Да, он хорошо управлялся с вверенным ему хозяйством, ну и что? Хороших управленцев мир видел много раз до Эттли и много раз после. Да, он проводил масштабные социальные реформы, но кто их только не проводил и не проводит, вон даже и в «РФ» молодые реформаторы так покуролесили, таких подвигов насовершали, что куда там всем английским премьер-министрам вместе взятым. Да, Эттли дал Англии атомную бомбу, но и в этом смысле он отнюдь не одинок.

Так что же в нём такого особенного?

Особенное там вот что — этот человек разбирал одно государство и строил другое. И делал он это одновременно. Умело делал. Делал, невзирая на то, что ему мешали как разбирать, так и строить. Мешали со всех сторон. Мешали так, как мешали претенденту в министры в старой индийской сказке. Помните?

Однажды магарадже потребовался новый министр и он через глашатая дал объявление. Желающих, ясное дело, нашлось множество, людишки засуетились, понаприсылали резюме, но магараджа был не прост, он собрал всех претендентов в кучу и сказал: «Мне недосуг читать, что вы тут сами про себя понаписали, мне вчера на базаре новую наложницу купили, так что чем ваши бумажки перебирать, я лучше с ней время проведу, а в министры я возьму того, кто пройдёт испытание, испытание простое, любой дурак справится, что уж про министра говорить — нужно взять в руки миску с молоком и пройти с ней по гребню городской стены. Вот и всё. Задание легче лёгкого, как раз для вас. Но по дороге вас будут пытаться отвлечь, а как же, работа министром — работа нервная, министр, бывает, попадает в стрессовые ситуации, да вдобавок у меня ещё и характер не сахар, со мной работать это вам не шербет пить, так что пока вы будете молочко нести, вокруг вас там пошумят немножко, покричат, ну, ещё, может, кто ятаганом перед носом вашим — вж-ж-жик! может, кто в рожу плюнет, может, кто из пистоля над ухом пальнёт, словом, развлечётся мой добрый народ в меру отпущенной ему великим Шивой фантазии, но вы внимания не обращайте, вы своё знайте, вы молоко несите, да помните — кто пронесёт, не расплескает, тот и министр!

Претенденты загалдели радостно, друг дружку даже и пихать начали, каждый захотел первым миску нести, и действительно, что уж такого сложного в предложенном испытании? Но удивительное дело, первый пошёл и двух шагов сделать не смог, разлил всё к чёрту, второй — то же самое, третий так даже и сам со стены свалился, словом, полный конфуз и незадача. Никто не смог. Ни один. И тут, растолкав простецов, выходит невзрачненький такой, тощенький, с виду васюрик васюриком, в чалме, правда, в белой, да и говорит: «А дайте-ка я попробую.» Люди — в смех. «Да ты чего, — говорят. — Мудрейшие из мудрых не справились, а тут — ты! Да ты на себя посмотри, чучело!» Но неожиданный претендент не отступается, настаивает, проявляет некое даже, неуместное в его положении, упрямство. Видя такое дело, наливают ему миску молоком, до самых до краёв, дают в руки, ставят на стену. «Ну, давай — говорят, — ну, держись!» А он взял и пошёл. Два шага сделал, три, десять, сто! Чего только толпа ни вытворяет, а он знай себе — идёт. Идёт, шельма! С молоком! Во даёт! Побежали за магараджей, так и так говорят, бросил тот свою наложницу, поспешил посмотреть на чудо и видит, что не обманывали его придворные, всё так и есть, идёт чувак по стене, идёт, как ни в чём не бывало, и молоко своё тащит. Толпа беснуется, а ему хоть бы хны! Так вокруг всего города и прошёл. «Наш человек! — говорит восхищённый магараджа. — Подать его сюда, пред мои светлые очи.» Подали.

— Как это тебе удалось, министр?

— Да так как-то, о великий магараджа, шёл себе и шёл. На молоко смотрел.

— И ничего не слышал?

— Ничего.

— И как кричали не слышал?

— Нет, не слышал, я на молоко смотрел.

— И как стреляли?!

— Нет, повелитель, я смотрел на молоко.

Вот так же и с Эттли. Ему мешали, а он разбирал, ему мешали, а он строил. И мешала ему не толпа, мешали ему государства, и не какие-нибудь завалящие, а победители во Второй Мировой, и мешали не с бухты-барахты, а тщательно продумывая своё мешание. А он — строил. А он — разбирал. Строил он по проекту, в Англии до того не виданном, и разбирал он на кирпичи здание, которое строилось больше двухсот лет, Эттли разбирал Империю. Сам, своими руками. Притом, что он был идейным, «заклятым» империалистом. Это, кстати, понятно, кто, как не империалист разбирается в том, как устроена Империя, кому, как не автомеханику, вы доверите разобрать забарахливший мотор вашей машины, вот и в нашем случае то же самое, пришла беда, зовут того, кто знает как беду руками развести, эмоции эмоциями, а дело делать нужно. «Глаза плачут, а руки сами делают.»

Вы спросите меня, да как же такое возможно — быть одновременно социалистом и империалистом? Как, как… Да вот так — вот же он перед вами, Климент Эттли. Социалист и империалист. И по секрету вам скажу, что я знаю как разрешается это кажущееся неразрешимым противоречие. Дело тут в том, что когда идёшь по стене и смотришь на молоко, становится неважным из какого материала сделана миска.