В Большой советской энциклопедии рядом с вклеенным портретом В. М. Молотова была такая статья о нем:

«9 марта 1890 г. Молотов Вячеслав Михайлович. Один из выдающихся организаторов и строителей Коммунистической партии и Советского государства, верный ученик, и соратник В. И. Ленина, соратник И. В. Сталина, крупный теоретик партии. Член Президиума ЦК КПСС, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, министр иностранных дел СССР. Депутат Верховного Совета СССР. Член Коммунистической партии с 1906 г.

В. М. М. родился в слободе Кукарка Вятской губернии (ныне г. Советск, Кировской обл.) в семье приказчика. В 1902 г. поступил в 1-е казанское реальное училище. В 1906 г. В. М. М. вступил в ряды большевистской партии в г. Казани. Вначале он вел нелегальную работу среди учащихся средних учебных заведений Казани, входил в общегородской руководящий центр, объединявший революционные кружки в учебных заведениях города, В апреле 1909 г. В. М. М. был арестован и в июне выслан на два года в Вологодскую губернию. Находясь в ссылке под надзором полиции, он вел в 1910–11 гг. нелегальную пропагандистскую работу среди железнодорожных рабочих Вологды, восстановил разгромленную царскими жандармами Вологодскую большевистскую партийную организацию. В эти годы В. М. М. становится профессиональным революционером, глубоко изучает произведения К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина.

В 1911 г. В.М.М. приехал в Петербург и поступил в Политехнический институт. В Петербурге он вел большую партийную работу среди рабочих Выборгского района и студенчества. В. М. М. подвергался преследованиям и неоднократным арестам, по выходе на свободу он возобновлял прерванную партийную работу.

В 1912 г. (начале) В. М. М. работал в легальной большевистской газете «Звезда», принимал активное участие в создании большевистской газеты «Правда». В. М. М. являлся членом редакции и секретарем редакции газеты «Правда» и как секретарь редакции вел большую переписку с В. И. Лениным. В газете было опубликовано значительное количество статей В. М. М.

Он был членом Петербургского комитета партии большевиков, вел непримиримую борьбу с меньшевиками — ликвидаторами и троцкистами, активно участвовал в подготовке и проведении избирательной компании в 4-ю Государственную думу, оказывал помощь большевистской думской фракции.

В 1913–14 гг. неоднократно арестовывался за революционную работу. Вскоре после начала 1-й мировой войны В. М. М. был направлен партией в Москву, где развернул кипучую деятельность по воссозданию разгромленной царскими жандармами большевистской организации. В 1915 г. был арестован и выслан на три года в с. Манзурка Иркутской губернии.

В мае 1916 г. В. М. М. бежал из ссылки. По предложению В. И. Ленина В. М. М. был кооптирован в состав Русского бюро Центрального Комитета партии. Во всей своей деятельности он твердо и последовательно проводил ленинскую линию по вопросам войны, мира и революции, в трудных условиях военного времени вел большую организаторскую и пропагандистскую работу.

Во время Февральской буржуазно-демократической революции 1917 г. В. М. М. стоял во главе Русского бюро ЦК, непосредственно руководившего борьбой рабочих и крестьян за свержение царского самодержавия. В. М. М. вошел в исполнительный комитет Петроградского Совета. Принимал руководящее участие в работе ЦК и Петроградского комитета партии большевиков, в издании и редактировании газеты «Правда». В. М. М. последовательно боролся за проведение в жизнь ленинского плана перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую.

В. М. М. был делегатом Апрельской конференции большевиков и VI съезда партии в 1917 г. Большую работу он провел среди рабочих Выборгского района.

В дни подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции В. М. М. — член Военно-революционного комитета, руководившего Октябрьским восстанием в Петрограде. После свержения власти помещиков и буржуазии и установления власти Советов В. М. М. становится одним из руководителей Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов.

В 1918 г. В. М. М. — председатель совета народного хозяйства Северного района. Проводил в жизнь директивы ЦК и Советского правительства о национализации промышленности, транспорта и банков, налаживал сложное дело управления производством.

В годы иностранной военной интервенции и Гражданской войны В. М. М. вел работу по политическому просвещению Красной Армии, мобилизации сил советского народа на разгром врага.

Летом 1919 г. В. М. М. был назначен уполномоченным ЦК партии и Советского правительства в Поволжье, где принимал энергичные меры для установления и укрепления советских и партийных организаций после изгнания колчаковских войск. На специальном агитпароходе «Красная Звезда» В. М. М. объехал ряд поволжских и прикамских городов, а также сел и деревень.

С конца 1919 г. В. М. М. — председатель Нижегородского губисполкома. На IX съезде РКП(б) в начале 1920 г. В. М. М. был избран кандидатом в члены ЦК РКП(б). После освобождения Донбасса от иностранных интервентов и белогвардейских войск партия поставила задачу восстановления этого важнейшего промышленного центра страны. В сентябре 1920 г. В. М. М. был избран секретарем Донецкого губкома партии, с ноября 1920 г. В. М. М. — секретарь ЦК КП(б) Украины.

По предложению В. И. Ленина на X съезде РКП(б) в марте 1921 г. В. М. М. избирается членом Центрального Комитета, а состоявшийся после съезда Пленум ЦК избирает его секретарем ЦК партии и кандидатом в члены Политбюро ЦК РКП(б).

В январе 1926 г. после XIV съезда РКП(б) В. М. М. был избран членом Политбюро ЦК ВКП(б). В продолжение десяти лет В. М. М. работает секретарем ЦК партии, участвует во всей руководящей работе партии, уделяя главное внимание вопросам партийного строительства, укреплению единства партии. В статьях и брошюрах «Вопросы партийной практики» (1923 г.), «Партия и ленинский призыв» (1924 г.), «Ленин и партия во время революции» (1924 г.), «Об уроках троцкизма» (1925 г.), в докладах ЦК на XI (1922 г.), XIII (1924 г.) и XIV (1925 г.) съездах партии по организационному вопросу В. М. М. обобщает богатый опыт партийного строительства, разъясняет сущность основ организационных принципов ленинизма и намечает практические задачи партии.

С 1924 г. в течение ряда лет В. М. М. руководит комиссией ЦК партии по работе в деревне. Ряд важнейших решений партии, принятых на съездах, конференциях и Пленумах ЦК партии по вопросам партийной политики и партийной работы в деревне был подготовлен и разработан этой комиссией. По поручению ЦК ВКП(б) В. М. М. неоднократно выезжает в важнейшие сельскохозяйственные районы страны. Богатейший опыт партийной работы в деревне в восстановительный период обобщен В. М. М. в сборнике статей и речей «Политика партии в деревне» (1926 г.).

В. М. М. твердо стоял на позициях ленинизма, непреклонно отстаивал ленинскую теорию о возможности построения социалистического общества в одной стране, умело проводил в жизнь линию партии на социалистическую индустриализацию страны и коллективизацию сельского хозяйства.

В период XIV съезда ВКП(б) В. М. М. в составе группы делегатов съезда вместе с С. М. Кировым, К. Е. Ворошиловым, М. И. Калининым, А. А. Андреевым и др. оказывает практическую помощь ленинградской организации в разгроме троцкистов и зиновьевцев.

В 1928–30 гг. В. М. М., оставаясь секретарем ЦК партии, одновременно был секретарем Московского комитета ВКП(б). Коммунисты столицы под руководством В. М. М. еще теснее сплотились вокруг ЦК партии и нанесли сокрушительный удар правым капитулянтам-бухаринцам, выступающим против ленинской линии ЦК ВКП(б).

В декабре 1930 г. В. М. М. был назначен Председателем Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Совета Труда и Обороны. В. М. М. последовательно проводил генеральную линию партии на построение социализма в СССР, принимал активное участие в разработке и осуществлении пятилетних планов развития народного хозяйства в СССР. В. М. М. выступает на XVII съезде ВКП(б) (1934 г.) с докладом «О втором пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР (1933–1937) и на XVIII съезде ВКП(б) (1939 г.) — с докладом «Третий пятилетний план развития народного хозяйства СССР (1938–1942). В выступлениях на партийных съездах и конференциях, Пленумах ЦК, съездах Советов, в брошюрах и статьях В. М. М. пропагандирует и развивает марксистско-ленинское учение.

На посту Председателя Совнаркома СССР ярко проявились замечательный организаторский талант В. М. М., мудрость государственного деятеля ленинского типа. За выдающиеся заслуги в деле укрепления Коммунистической партии, создания и укрепления Советского государства Президиум Верховного Совета СССР наградил В. М. М. 9 марта 1940 г., в день его 50-летия, орденом Ленина.

В связи с осложнившейся международной обстановкой В. М. М., являясь Председателем СНК Союза ССР, был назначен в мае 1939 г. народным комиссаром иностранных дел СССР. Он твердо проводил внешнюю политику Советского правительства, политику мира и сотрудничества с другими странами, разоблачал коварные замыслы империалистов против СССР.

После назначения в мае 1941 г. И. В. Сталина Председателем Совета Народных Комиссаров СССР В. М. М. был назначен первым заместителем Председателя Совнаркома СССР, оставаясь одновременно народным комиссаром иностранных дел СССР.

Когда гитлеровские полчища неожиданно и вероломно напали на Советский Союз, В. М. М. 22 июня 1941 г. обратился по радио от имени Коммунистической партии и Советского правительства с призывом ко всем гражданам СССР встать как один человек на защиту социалистического Отечества. Свое выступление он закончил знаменательными словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

В 1941-45 гг. В. М. М. — заместитель Председателя Государственного Комитета Обороны.

В сентябре 1943 г. В. М. М. за особые заслуги в области усиления производства танков в трудных условиях военного времени было присвоено звание Героя Социалистического Труда. В ноябре 1945 г. он был награжден третьим орденом Ленина. В эти годы В. М. М. участвовал в Тегеранской (1943), Крымской (1945), Потсдамской (1945) конференциях и в других важнейших международных совещаниях и переговорах, подписал ряд международных соглашений от имени СССР. В книге В. М. М. «Вопросы внешней политики. Речи и заявления. Апрель 1945 г. — июнь 1948 г.» (1948 г.) ярко показана последовательная твердая линия во внешней политике Советского государства, неуклонно защищающего мир во всем мире, возглавляющего лагерь мира и демократии.

В марте 1946 г., в связи с преобразованием Совета Народных Комиссаров СССР в Совет Министров Союза ССР, В. М. М. был назначен заместителем Председателя Совета Министров Союза ССР и министром иностранных дел СССР.

В ноябре 1946 г. общее собрание Академии наук СССР избрало В. М. М. почетным академиком.

В марте 1949 г. В. М. М. был освобожден от обязанностей министра иностранных дел и сосредоточил свою деятельность в Совете Министров СССР в качестве заместителя Председателя Совета Министров СССР.

В 1950 г., в день 60-летия, за выдающиеся заслуги перед Коммунистической партией и советским народом В. М. М. награжден четвертым орденом Ленина.

На XIX съезде КПСС (1952 г.) В. М. М. избран членом ЦК КПСС, а на Пленуме ЦК — членом Президиума ЦК КПСС. В марте 1953 г. В. М. М. назначен первым заместителем Председателя Совета Министров Союза ССР и министром иностранных дел СССР.

В. М. М. все свои силы и знания, огромный опыт отдает великой цели построения коммунизма в СССР. Верный ученик и соратник великого В. И. Ленина, соратник И. В. Сталина, В. М. М. всю свою жизнь верно служит делу трудящихся, делу коммунизма. Своей плодотворной работой на благо социалистической Родины В. М. М. заслужил горячую любовь и уважение партии и трудящихся Советского Союза, борцов за мир, демократию и социализм».

— Хотелось о вашем детстве спросить…

— Мы, вятские, ребята хватские! Отец у меня был приказчиком, конторщиком, помню хорошо. А мать — из богатой семьи. Из купеческой. Ее братьев я знал — тоже богатые были. Она по фамилии Небогатикова.

— Происхождение сибирское?

— Нет, почему сибирское? Я же вятич. Не признаете мою вятскую родину? И Рыков, и Киров из Вятской губернии… Мы с Рыковым из одной деревни, два Предсовнаркома и оба заики. Слобода Кукарка, она считалась не деревней, это больше, чем деревня, — село. Теперь это уже город Советск, слобода внутри города оказалась, большая была слобода. Деда по отцу помню. А по матери очень слабо помню. Братьев матери тоже хорошо не помню. Мне было лет семь. На лето мы уезжали к дедушке со старшим братом. По отцу дед был из крепостных, Прохор Наумович Скрябин. Старые имена. А братья матери имели «Торговый дом братьев Небогатиковых». Семья у них большая была. Отец служил у матери приказчиком.

Мать — Анна Яковлевна, была из очень богатой семьи[33]. Сын ее сестры — отец артиста Бориса Чиркова, то есть мне Борис — племянник. Когда я был наверху, он ко мне заходил, теперь что-то не видно.

Отец — Михаил Прохорович Скрябин. Приезжал ко мне, когда я уже работал в ЦК. По церквам ходил… Он религиозный был. Не антисоветский, но старых взглядов.

В детстве отец меня лупил, как сивого мерина. И в чулан сажал, и плеткой, — все, как полагается.

Когда первый раз меня арестовали, пришел на свидание.

17.08.1971, 04.12.1973, 10.04.1979

— Отец здорово пил. «Питух» был. Купцы пьют, ну и он с ними. Выедет на Нижегородскую ярмарку… Везли его как-то на санях домой, и на повороте его выбросило из саней. Отец упал и сломал ногу о столб. Только в России такое может быть. С клюшкой ходил. А выпьет: «Все ваши Марксы, Шопенгауэры, Ницше — что они знают?» Особенно ему Шопенгауэры нравилось произносить! Громко.

Лет шестьдесят пять прожил.

Ровно семьдесят лет назад я впервые был сослан — в Вологодскую губернию, из Казани. С этого началось. В 1909 году. Девятнадцать лет было. Посадили сначала на три месяца.

— Из ссылки было легко бежать?

— Конечно. Но надо было куда-то деваться на вольном положении.

Иногда урядник требует показываться, иногда ему лень этим заниматься. Первую ссылку я решил отбыть, потому что хотел окончить среднюю школу.

10.04.1979

— Это у меня наболевшее все, — говорит Шота Иванович. — Большевики каторги не боялись, тюрьмы… А что, вы не хотели хорошую жизнь? Вячеслава Михайловича в гимназию устроили. Окончил бы он ее. Дядя по материнской линии воспитал его, уделял ему внимание. Мог и в Питере окончить институт, стать русским чиновником, но он предпочел не эту жизнь, а пошел в тюрьму, на каторгу, в ссылку!

— Испугал, — ответил Молотов.

— Отец был приказчиком. И женился на вашей матери. Он работал у кого-то приказчиком? — спрашивает Шота Иванович.

— Работал.

— И женился после на вашей матери?

— Не после только.

— Раньше?

— И работал, и женился. (Смех.)

— А они, дай бог им царство небесное, с материнской линии хорошо вам помогали.

— Помогали. Братья Небогатиковы.

— Хорошая фамилия, — замечаю я. — А вот Нолинский — это какой брат был у вас?

— Нолинский? Он старше меня. Он Скрябин и сам композитор, но изменил фамилию, потому что был композитор Скрябин, довольно знаменитый композитор. Он говорит, что ж я буду тоже называться Скрябиным?

— Музыкальная у вас семья. Обучали вас?

— Я обучался. На скрипке.

— Даже Молотов…

— Почему даже Молотов? Даже Сталин, даже Ворошилов и Молотов трое пели! Мы все трое были певчими в церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно. Сталин — в Тбилиси, Ворошилов — в Луганске, я — в своем Нолинске. Это было не тогда, когда мы были в Политбюро, а гораздо раньше. (Смех.) Сталин неплохо пел.

— В Политбюро тоже петь надо, когда Жданов на пианино играл, а вы за столом…

— Пианино, когда не-немного выпьем. Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое пели. «Да исправится молитва твоя…» — и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное.

— Есть очень красивые песни.

— Очень красивые есть. И Чайковский писал музыку для церкви, ну и другие крупные композиторы.

— Козловский пел.

— Козловский, да. Еще бы, конечно.

— Михайлов, бас наш.

— Да, по-моему, Михайлов был то ли дьяконом, то ли протодьяконом.

— Вячеслав Михайлович, а мать ваша когда умерла?

— Она уже после революции. Кажется, в 1920 году.

— В двадцатом вы на Украине были, первым секретарем. Уже в верхах были, но не в Политбюро.

— Я на Украине был всего-то… На Донбассе…

— А отец умер в каком?

— А он, видимо, в 1923 году.

— Царство небесное родителям! — восклицает Шота Иванович.

— Сколько вас детей было всех? — спрашиваю я.

— Семь человек было. Как отец говорил: «Шесть сыновей и сам соловей!» Все пели. Шесть сыновей и одна дочь. Старшая сестра. А кроме того, еще было трое, но тех я уже не застал, в детстве умерли. Всего было десять у моей матери, я был предпоследний.

— А брат, композитор, когда он умер?

— Он умер года четыре-пять назад.

— Музыкальность по какой линии, по материнской или по отцовской?

— Видите ли, отец — у него был хороший бас, но не было слуха. И все-таки он пел в церковном хоре, на клиросе. Он пристраивался к кому-нибудь с хорошим слухом, басу, и подтягивал… Выписывал много нот всяких церковных. На богомолье ездил. Куда только… А средний брат Николай был талантливый живописец, очень хорошо рисовал, но все сам — самодельно, самоучкой. И композитором стал самоучкой. Очень способный. Как музыкант очень способный, как политик — никуда. (Смех.)

— Отец, наверно, был знаток женщин? — интересуется Шота Иванович.

— Он бывалый человек. Он бывал на разных ярмарках, в Нижнем Новгороде, в других местах, и там у него была вольная жизнь. Родители жили в Вятке, а «Торговый дом братьев Небогатиковых» был в Нолинске. Их трое — братьев Небогатиковых, они нам помогали. Николай, старший мой брат, окончил гимназию, поступил в университет.

— А вот большевик еще у вас был брат…

— Большевиков не было. Коммунист был, младший, но слабый такой. Политикой мало интересовался. Сергей. Угорел в 1919 году. Я уже был председателем Нижегородского губкома.

09.10.1975

— Меня удивляет, Вячеслав Михайлович, что у вас отлично сохранилось зрение — вы без очков читаете! Молотов отвечает:

— Один глаз. А другой — уже на Арзамас!

05.07.1980

Молотов стал постоянно щурить левый глаз.

— Может, задвинуть шторку, свет мешает? — Мы сидим у окна.

— Скорей всего, лучше будет, но… У меня глаза не совсем одинаковы, поэтому…

Я читаю в очках. Лет шесть-семь, может, восемь, назад я читал без очков. А потом стал в очках. Но зато на воздух я смотрю без очков. А раньше я в очках смотрел.

— На всех фотографиях вы были в пенсне… Оказывается, Гитлер в очках писал. А снимков нет.

— Я не помню, чтоб он в очках…

— А Ленина вы не видели в очках?

— Не хотел показываться. Один или два раза его показали в очках. Не подходит ему… вооружение на глазах.

…Молотов после болезни ослаб. Думали — не выкарабкается.

— Пока я в неработоспособном состоянии. Я называю свою болезнь — годы. Встаю — все болит, начиная от затылка, шея, плечи, суставы, ноги, через колени —, наверх. То побаливает в груди, сонливость, усталость…

05.02.1982

— Я обратил внимание, вы без очков читаете.

— Я без очков могу. Беречь надо. Как беречь? В полутемноте, в полусвете нельзя читать. Я это для себя запомнил. Я смотрю — Таня, Сарра Михайловна, они совершенно не берегут зрение, а потом будут жаловаться. Таких большинство. Это наша некультурность, учтите. Сказывается некультурность. Привыкли — кое-какой свет, ладно, читаем, а это портит зрение.

…Смотрит на мой «дипломат»:

— Такие сундучки сейчас у многих.

— Называется «дипломат». А почему «дипломат» — не знаю.

— Секретные бумаги носить, — говорит Молотов.

30.10.1984

Сегодня у Молотова в гостях две пожилые женщины, его родственницы: Зинаида Федоровна, двоюродная сестра, — отец Вячеслава Михайловича брат ее матери, и племянница Зоя Викторовна — дочь одного из старших братьев, Виктора Михайловича.

— Его мобилизовали в 1918 году белые, — говорит Молотов, — и он с тех пор пропал.

— Тиф был, он и не вернулся, — добавляет Зоя Викторовна, — шесть братьев и одна сестра…

— Шесть братьев, да, правильно, — говорит Молотов. — Это то, что сохранилось на моей памяти. Я предпоследний. Сережа самый последний.

— Он был военный врач, — говорит Зинаида Федоровна, — молодой умер… Скрябины были — Михаил, Виктор, Николай, Зинаида, Владимир, Вячеслав и Сергей. Николай — композитор Нолинский, очень скромный человек, никогда не пользовался родством с Вячеславом Михайловичем.

Вспомнили, что у Небогатиковых было два или три парохода. За товаром по Волге и Каме ходили «Три Брата» и «Братья Небогатиковы». Разбогатели постепенно. Михаил и Виктор Скрябины, старшие братья, оформляли товар у Небогатиковых.

Женщины рассказали, как однажды на кухню к ним забрела цыганка и, указав на Вячеслава, сказала: «Этот будет на весь мир знаменит!»

Молотов вспомнил, что заходил на свою родину в слободу Кукарку на пароходе «Красная звезда» в 1919 году.

А племянница добавила, что ее «дядя Веча» до революции приехал в Нолинск на табачную фабрику Небогатиковых и устроил митинг. Дедушка, отец матери, поднял палку: «Ты на кого митингуешь? Мы этим живем!»

…Милые, скромные старушки. Я развез их по домам в Москве. Ехали долго, по дороге нас остановили на Рублевском шоссе — пришлось ждать, пока прокатит Чурбанов.

— Мы все страдали из-за нашей скромности, — говорили мне родственницы Молотова. — Был он в Кремле — никогда не звонили ему, никто не знал, что мы его родственники.

— Я жила в Воронеже, — рассказывает Зоя Викторовна, — «дядя Веча» приехал вручать орден Ленина, меня на вручение не пустили. А ночью, часов в двенадцать, он сам к нам приехал на квартиру. На другой день у меня все спрашивали: «Почему товарищ Молотов к вам приезжал?» «Посмотреть, как живут научные работники», — ответила я.

Никто не знал, что я его племянница. Мы никогда не пользовались его именем, сами устраивались. Однажды мой отец, родной брат Вячеслава Михайловича, позвонил. Полина Семеновна ответила: занят, у Сталина, и так далее… — нас туда не допускали.

14.10.1983

— Раньше в школу брали с восьми лет, меня приняли семилетним. В 1897 году пошел, в сентябре, это уже было в Вятке. В Кукарке я года три жил, не больше. Там я родился и не занимался своей биографией.

А в школе, в Вятке, впереди меня сидел ершистый парень, и я его дергал, баловался. Меня раз предупредили, другой… Меньше года проучился, меня вышибли за шалость. Сказали: мал ты еще, уходи, занимайся своим делом.

Жили в Вятке, потом в Нолинске. В Нолинск переехали, когда мне было лет семь. Второй раз поступил в Нолинске в городское училище. Четыре класса там проучился.

Я поступал в гимназию в Вятке и провалился. А почему провалился? Я был к арифметике более способным. Когда давали задачку мне и моему старшему брату Владимиру, на два года он меня старше был, отец моего племянника Владика, — я решал, а он не мог. А во время экзаменов я захотел отличиться. Как же отличиться? Ма-мамаша дала мне иконку на счастье — вот держи в кармане, и тебе хорошо будет во время экзамена. Эту иконку я завернул в белую бумажку и держал. А во время экзамена я подумал: чего мне показывать, как решается задачка, как делится одно на другое. Я на иконке все решил, а потом переписал набело только выводы. «Как ты это так решил? Разделил 1270 на 75?» — спрашивает экзаменатор. Я отвечаю: «В уме». — «Ну-ка раздели мне… — он называет число, — на такое двузначное число». Ну тут я, конечно, почувствовал себя неловко. А он: «Да-а, ты списал». А я молчу. Ну, значит, я и не прошел. Мне пришлось через год сдавать. Вот иконка подвела. «Возьми иконку, возьми, поможет!» — «Ну поможет, давай в карман!» И вот получилось. (Рассказывает весело, со смехом.) Провалился, и на другой год пришлось ехать поступать в реальное училище, в Казань. В реальное принимали подготовленных. Младший брат поступил в приготовительный класс, я — в первый. В гимназии было восемь классов, в реальном — семь, но был еще приготовительный класс. Гимназии были с классическим уклоном, по языкам иностранным, там изучали латинский, греческий, французский, немецкий, реже — английский. Английский не был в моде тогда. А когда меня приняли в Казани, и другие братья пошли туда.

— А после Казани вы поехали в институт поступать?

— Поехал в ссылку. Я был исключен из реального училища накануне выпускных экзаменов.

— А вот кто вас натолкнул — первый шаг? — спрашиваю.

— Художественная литература. Я все читал. Чехова — от начала до конца, Григоровича — от начала до конца, он ведь хороший русский писатель. «Антон Горемыка» — я зачитывался. Я еще учился в такое время, когда мне, мальчишке, не давали читать Майн Рида, Купера — запрещалось такое увлечение. Школа запрещала. Таскал тайком Купера и прочих. Майн Рида очень мало читал.

Дальше вот что… Я был в городе Нолинске. А город Нолинск был местом ссылки, и в числе ссыльных оказался один видный большевик казанский, студент, украинец Кулеш Андрей Степанович. Он женился на моей двоюродной сестре. В Казани он был наиболее видный большевик в 1905–1906 годах. Первая революция. А потом он пошел в ссылку в Сибирь, что-то там у него с женщиной вышло, и, кажется, кончилось дуэлью. Одним словом, он был застрелен. Видный был очень для моего, так сказать, кругозора.

Лет пятнадцать мне было. Учился в реальном училище. В пятом классе я уже в нелегальных организациях состоял, а в седьмом перед выпускными экзаменами — а я шел на золотую медаль — меня арестовали. Видимо, сыграло роль то, что в 1906 году я вступил в партию. Я приехал на каникулы в Нолинск. Там было много ссыльных, в том числе грузины. Я вот с ними путался. Особенно был один, более, так сказать, интеллигентный человек, я к нему по вечерам заходил. По-моему, из Баку. Я у него спрашивал: «Что такое детерминизм?» Читал марксистскую литературу, не все было понятно, он мне объяснял. Но он, по-моему, был меньшевистского толку. Но против царской власти.

Это 1906-й. У меня еще четкого представления не было о большевиках и меньшевиках. Мы собрались на партийное собрание.

— Я считал, что вы в партию вступили в Казани…

— Можно, пожалуй, считать и в Казани, я, наверно, так и написал — в Казани, но в 1906 году я был уже на собрании социал-демократического кружка в Нолинске, в лесу. Там был этот грузин Марков, видимо, это его псевдоним.

— Грузины везде, — довольно улыбается Шота Иванович.

— Вот они были в ссылке тогда, а кроме того была на этом собрании моя двоюродная сестра, большевичка, и голосовали по вопросу… м-м-м — о роспуске Государственной думы. Бойкотировать или не бойкотировать Государственную думу? Меньшевики были против бойкота, она одна, значит, возражала. А я воздержался. Ну что я буду голосовать? Только пришел… А после собрания мне было поручено печатать листовку насчет думы Государственной. В бане печатал, а потом разбрасывал по городу. Я считаю, это деятельность партийная: участие в партийном собрании вплоть до голосования и то, что я потом выполнял поручения этого собрания. Председатель, секретарь — все было, как полагается.

— Протокол вели?

— Какой там протокол! Типа такого, нелегального.

— Жандармы следили, охранка?

— Нет, никто не следил. Там было конспиративно все. И всего-то группа была, вероятно, человек десять, едва ли больше, а может, и меньше. Почти все ссыльные, они уже, так сказать, законтрактованные. И мне шестнадцать лет. А вот моя двоюродная сестра Лидия Петровна Чиркова была женой самого видного большевика в Казани. Был у нее сын, который пошел добровольцем в Красную Армию и где-то около Оренбурга погиб, она не верила всю жизнь, что он погиб, все ждала его… Жила в Казани, акушерка. Когда мне негде было ночевать, я к ней являлся. Она с 1905-го или 1904-го член партии. Одно время наша семья жила вместе с их семьей в Казани в одной квартире, и я немножко нахватался, конечно, от Кулеша, но не помню ни одного с ним разговора. А вот с этим гру-грузином Марковым мне по теоретическим вопросам приходилось… Я тогда Плеханова читал.

Как его настоящая фамилия, не знаю, но лицо до сих пор помню. Для тогдашнего моего кругозора он много значил. Он мне объяснял, я не очень разбирался, но читал что-то у Плеханова. Ленина-то я в то время ничего не читал, ничего не знал о большевиках, только вот начинал.

Я выполнял поручения — печатал листовки. Листовку напишут, мне дадут, и вот я печатал и распространял в городе. Этот город Нолинск потом назывался Молотовск, теперь снова стал Нолинск. Пермь был Молотов, а этот город тоже в Вятской губернии. Еще был Моло-товск около Архангельска. Я там не бывал, но как Предсовнаркома помогал судостроительным верфям. И кто-то там, так сказать, протолкнул мое имя.

Так вот, в училище два года мы вели кружок и создали в Казани беспартийную революционную организацию учащихся средних школ. У нас уже был ряд кружков в средних учебных заведениях, мы выбрали комитет, и я стал председателем комитета беспартийной революционной организации. Мы туда допускали социал-демократов, эсеров и анархистов. Наша группа социал-демократическая, где я вроде лидера был, добилась в конце концов, что эсеров мы превратили в социал-демократов, а кой-кого пришлось и выбросить — редкие случаи, но были.

А группа состояла из реалистов, гимназистов, семинаристов, чувашей. Мы жили, четыре брата, в одной комнате. Четыре кровати. Все музыканты. И друг другу пилили на скрипке упражнения. Старший брат был хороший скрипач. В Казани был один меценат, крупный купец, очень покровительствовал музыке, и мы все стали учиться в его бесплатной музыкальной школе…

И в нашей подпольной группе главную роль играли четыре человека, в числе их был и я, потом был такой Аросев, писатель. Мой близкий друг. Пошел в «Могилев-скую губернию». Попал под обстрел в тридцатые годы. Послом в Чехословакии был…

Четверка нас была. Наиболее твердыми были я и такой Тихомирнов Виктор Александрович, сын домовладельца казанского.

Большевикам были нужны деньги. Мы внесли три тысячи рублей. Где взяли? У Виктора Тихомирнова отец умер, дом его продали, приличный.

И Виктор от имени нашей группы поручил мне внести три тысячи рублей. Тогда это были большие деньги. Тогда больше двадцати пяти рублей в кармане и не бывало.

Четвертым у нас был Мальцев.

Он стал врачом, но медициной почти не занимался. Довольно способный, но ничего особенного не сделал. Он погиб в первые же дни обороны Москвы. Пошел добровольцем. Пожилой был. Где он погиб, бедняга, даже не знаю.

В 1909 году почти целую нашу группу забрали, вся наша четверка была арестована. Провокатор один был… Тихомирнов из богатой семьи, он уехал за границу и установил связь с Лениным. Одно время он был в роли секретаря у Ленина, перед войной. Ленин об этом упоминает, есть записки на имя Виктора Тихомирнова, потому что он помогал подбирать материалы, статистические данные…

С начала революции он был назначен членом коллегии Наркомата внутренних дел. А в 1919 году умер от гриппа. Инфлуэнца испана — так называлось. Свердлов умер. Вот он тоже. Очень хороший товарищ, замечательный. Большевик преданный. Плохо видел, кстати сказать, очень близорукий. В ссылку я попал вместе с Аросевым. Мальцев тоже в этой ссылке был, в другом городе жил, рядом, в Вологодской губернии.

Нас арестовали перед самыми экзаменами и отправили в Вологодскую ссылку, на два года. Я был исключен из реального…

— Вы говорили, что в ссылке разрешали учиться?

— Разрешали сдавать экзамены. Считалось, что если человек хочет сдавать эк-экзамены, значит, он мечтает о карьере, а не о революции. Учись, сдавай экзамены — значит, ты отказываешься от революции, будешь уже заботиться о своей карьере. Поэтому это признавалось, допускалось.

Мы с Мальцевым за одной партой сидели, и нас отправили в Вологодскую губернию, только в разные города. Мы списались, попросили у губернатора разрешение выдержать экстерном экзамены, и в 1910 году выдержали экстерном экзамены за реальное училище. Поэтому в 1911 году я поступил в Политехнический институт в Петербурге.

— А братья ваши не пошли по этому пути?

— Я был уже предпоследний по старшинству. Младший брат стал коммунистом. Но особенно политикой не увлекался. Больше музыкой…

…После обеда обычно Молотов уходил отдыхать. Спал минут сорок, не больше часа. Я в это время что-нибудь читал из того, что нигде не прочитаешь, он возвращался, и мы пили чай. Вот и сегодня он сел за стол:

— Пей чай, примечай, куда чашки летят!

— Это ваша вятская?

— Откуда-то слыхал, теперь не знаю…Разговаривает по телефону с конструктором В. Г. Грабиным:

— …Я люблю людей, которые за что-то дерутся… Положив трубку, говорит:

— Он мне прислал книжку свою. Я прочитал. Интересно. Держится хорошо, с достоинством. «Когда выйдет ваша книга полностью?» — «Очень много трудностей». — «А вы добивайтесь!» — я ему говорю. Он: «Знаете, трудно очень». Он плоховато слышит, трудно говорит, артиллерист старый…[34]

17.08.1971, 13.04.1972, 14.01.1975, 11.03.1976, 12.03.1982

— Царь платил ссыльным одиннадцать рублей золотом? — говорит Шота Иванович. — Я плохо запомнил. Кажется, образованным — одиннадцать рублей — большие деньги, полкоровы. Корова стоила двадцать пять рублей николаевскими.

— Я это не могу сказать. Не покупал коровы, — отвечает Молотов.

— Средний чиновник получал пятьдесят рублей. Имел своего повара! Директор гимназии имел повара.

— Нет, я думаю, не имели, — говорит Молотов.

— Но все-таки вам, государственным преступникам, давали какие-то деньги…

— Это ссылка. Чем же мы могли существовать? Ничего у нас не было.

— Могли в тюрьму посадить.

— Уж в тюрьмах места не хватало, — говорит Молотов.

29.06.1972

— В ссылке, в Вологде, я получал одиннадцать рублей, но это привилегированно, как имеющий среднее образование, среднюю школу. А всем — восемь рублей. На Севере получал двенадцать — с надбавкой северной.

— Золотом одиннадцать рублей? — спрашивает Шота Иванович.

— Золотом. А иначе я не брал.

— Но жить на них можно было?

— Кое-как можно было. Кое-как.

— В ресторан нельзя было ходить.

— Я в ресторане работал одно время, потому Что хорошо платили. В Вологде. Играл на мандолине. В 1910 году, подрабатывал. Рубль в сутки платили. Нас четверо играло. Там здорово, демократия.

— А деньги дарили?

— Нет, не дарили. Угощение давали. Купцы. Подойдет: «Сыграйте «Как была хороша…». Вот, пожалуйста. Романс, старый романс (напевает) «Как была хороша… Ночь… Ночь была хороша… ля-ля-ля, ля-ля-ля…»

— Ах, зачем эта ночь так была хороша…»

— Есть такой… Вот заказывали купцы нам эту песню. «Что вам заказать?» — нам дирижер говорит. «Кофе с ликером». Нам дают кофе с ликером.

— Лучше б котлетку принесли.

— Ну да… У нас дирижер был питерский.

— Тоже большевик?

— Какой там к черту большевик!

— Жулик?

— Он не жулик, обыкновенный человек, да. Разъездной такой музыкант, кое-что зарабатывал. Старше меня. Я разве вам не рассказывал?

Дело в том, что я как-то пошел гулять на бульвар, гулял, а на бульваре вдруг появились музыканты, играют два мандолиниста и пианино. Летом. Я подошел. Публики мало. А они — кто играет, кто отдыхает. Я спросил, значит, откуда вы здесь, что-то вас никого не было. «А вот мы питерские» и так далее. «Нам еще б одного надо музыканта». — «А может быть, я вам пригожусь?» — «А ты что, играешь?» — «Да, могу». — «Вот садись, играй».

Дали мне ноты, дали мандолину. Я сыграл. «Подойдешь! Вот мы тут, — говорят, — договариваемся с одним кино». Тогда открывалось на главной улице кино… В то время ведь музыкального кино не было вообще, говорящего кино не было, только немое, и сопровождение — музыка, либо маленький оркестрик, либо рояль. Подрядились они играть в этом кино. А его еще не открывают. Ну вот, я прихожу к ним, был на репетиции. Я играл по нотам и выступал на концертах, когда еще был учеником.

Хозяин, который нанимал в кино, сказал нам, что пока кино не открывают. Почему? Придрался архиерей. Расстояние между кино и собором меньше, чем полагается по закону. Поэтому, говорит хозяин, запрещается открывать кино, но все это устроят, «смазку» дадут. А пока придется выбирать любую работу. Говорят, что можно в ресторане пока играть. «Как, согласитесь?» — спрашивает нас. Я говорю: «В ресторане, так в ресторане». Он нас предупреждает: «Только там будут костюмы особые такие какие-то, вроде как скоморошные». Я говорю: «Черт с ними, с костюмами!»

И вот тогда, поскольку кино долго не открывали, они поступили в ресторан, и я вместе с ними. И вот стали мы петь и играть. В сутки рубль. Каждый день. В воскресенье — особо, с часу до одиннадцати. Все равно рубль. Такой уж порядок. А в будни — с часу до восьми примерно. Мы там и в отдельных кабинетах играли для приезжих купчиков с их красотками. Там уж пианистки нету, только мандолинисты. Денег не давали… Вот что заказать? Вот вам такой-то хочет… Вот сыграйте, он вам что хотите. Средний ресторан такой, не шикарный, привокзального типа, но проезжали через Вологду молодых людей много. В Ленинград, из Ленинграда в Сибирь (говорит: Ленинград, по-современному. — Ф. Ч.). Вот такие, по пути любят которые выпить, они на дороге задерживались, устраивали попойки и прочее.

Когда выяснилось, что кино все-таки открывается, «подмазали», как полагается, тогда мы, значит, идем к хозяину ресторана, просим либо при-прибавки, либо грозимся уйти на другое место. Прибавки нам не дали, и мы перешли в кино.

Там было, по-моему, месячное содержание, я уж сейчас не помню, сколько я получал, пятнадцать или двадцать рублей, не больше. Немножко меньше, чем в ресторане. В праздники — усиленная работа, больше публики, больше показывали. Тоже, пожалуй, с часу или даже раньше — с одиннадцати или двенадцати…

08.03.1975

— Весна распустилась уже таперича, — иногда, чтобы смягчить разговор, он пользовался такими старинными словечками. — Зима и весна проходят. И начинается лето почти что самое настоящее. Опять вы… (Я снимаю кинокамерой.) Хватит, хватит…

— Пленку надо закончить.

— Закончить… Она уж закончилась. Вы на одну и ту же снимаете все, что там может получиться? Антисоветское что-нибудь получится. Советское не получится.

25.04.197

— …Иногда спорят, резко решают, а я свое говорю. Я старой революционной школы, своим умом пришел к большевизму, сам все изучал, на себе нес все то, что мне полагалось, я иначе не мыслю дело.

14.01.1975

— Вячеслав Михайлович не случайно стал большевиком, — говорит Шота Иванович.

— А кто его знает? — говорит Молотов.

— Исключили его из училища за большевистскую пропаганду, арестовали.

— Ветром занесло, вот и стал, — подмигивает Молотов. — Ветром понесло, понесло, так и несет. А потом в ссылку попал — деваться некуда.

08.03.1975

Спрашиваю:

— Умер недавно старый большевик Алексеевич, кто он такой, я о нем не слышал никогда. Герой Социалистического Труда.

— Был в эмиграции долго. Особой роли не играл после революции. Поддерживал большевиков, революцию. Исполнитель.

— А Федор Николаевич Петров в хороших с вами отношениях был?

— Был в хороших, когда в ссылке мы были в Сибири. В 1915 году.

Он там помалкивал. Мы-то, молодежь, шумели, доклады делали, проводили дискуссии, а он сидел в сторонке. Он лет на двенадцать — пятнадцать меня старше. Был на каторге, старый большевик, честный человек, но плохо разбирался в политике. Был потом в Главнауке. Редактировал энциклопедии. Хрущев его старался поднять. На затычку его как раз…

— А вас не лишили звания Героя Соцтруда?

— Нет, единственно, чего не лишили. Ордена и Героя оставили.

— Вам Героя дали за танковую промышленность?

— Да, я танками ведал во время войны. Маленкову дали за авиационные дела. Берии, по-моему, за снаряды… За снаряды и снабжение. Танки у нас оказались очень хорошие. Основной наш танк — боевой Т-34. Танки у других были тяжелые, неудобные. Не через каждую преграду могли пройти. И били их. Наши же танки, в отличие от других, были не на бензине, а на дизельном топливе… Были опасными английские танки…[35]

21.06.1972, 27.04.1973

— В Питере в 1912 году был один оратор, активно выступал на рабочих собраниях и все говорил: «Аргарный вопрос, аргарный вопрос». Аграрный вопрос тогда стоял остро, а оратор не мог правильно слово выговорить.

Крестьяне и рабочие не все говорят правильно. Но надо уметь правильно говорить. Калинин вместо «компромисс» говорил «компримис». Вместо «период» — «периюд» или «периед».

15.05.1972

— Ленин говорил «буржуАзия». Это по-французски. Все говорят: «буржуазИя».

А наш лидер Брежнев говорит: «средствА», «обществ», «симптом»… Особенно меня поражает и возмущает: не научился человек выговаривать «конкретно», говорит «кокрэнтно»! Некультурный человек!

— Звонил Николай Николаевич Иконников — я с ним учился вместе в Политехническом институте в 1911–1912 годах, пока меня не исключили оттуда. Из всех учебных заведений меня исключали, из всех, где учился. Вышибали отовсюду.

— Зато во всех тюрьмах сидели.

— Во всех основных Москвы и Петрограда, — уточняет Молотов. — В основных я — сидел. В Таганке и Бутырке в Москве, в Предварилке и в Крестах в Петрограде… И от Москвы до Иркутска во всех. А это еще не все… Главные тюрьмы я знал, посетил, жил…

— Надо написать об этом.

— Вот подбивает человека! Чего тут писать, это уж написано. Жизнью написано. Стирают? Ничего, не сотрут. Построено крепко, по-моему.

— А кто он сейчас, Иконников?

— Он, как полагается, сейчас пенсионер, у которого ноги болят и прочее. Он ко мне позвонил лет пятнадцать назад: вот, хочу к вам зайти. Я: «Незачем ко мне заходить». — «Почему?» — «Вы же подписывались под всякими кляузами против «антипартийной группы», в том числе против меня, зачем нам с вами разговаривать?»

Стасова тоже ко мне обращалась, звонила. Я ей: «Подписывались?» Я отказываюсь с ними говорить.

07.77.1979

— Когда я смотрел трилогию про Максима, где ваш племянник играет, Борис Чирков, мне казалось, что некоторые моменты он брал из вашей биографии… Запрещают жить в сорока девяти городах империи…

— Было разное: сорок девять, сорок два, по-моему, пятьдесят шесть, шестьдесят три… Меня высылали из разных…

— Вячеслав Михайлович, мне рассказывали, что Сталин сказал о кинотрилогии о Максиме: «Забастовки не так проводились, революция не так делалась, все не так было, а фильм хороший!»

— Действительно, фальшиво немного, примитивно показано, что является в банк рабочий, начинает распоряжаться… В банк назначали грамотных людей. Таких, как Скунде, латыш, старый большевик, Пятаков или еще кто-то… Пятаков — грамотный, толковый. Из всех молодых Ленин выделял Бухарина и Пятакова только. Нас он еще мало ценил.

— Я посмотрел фильм «Выборгская сторона» и вспомнил, что вы вели нелегальную работу среди выборгских рабочих Питера.

— Да, это моя база была. У меня, слава богу, был там такой кружок.

В 1911 году я приехал в Петербург и поступил в Политехнический институт. Меня зачислили на кораблестроительный факультет — самый аристократический и самый трудный. Затем, практически сразу, перевели меня на экономический. Я ни одного месяца не учился на кораблестроительном. С 1911-го до 1916-го я учился на экономическом, дошел до четвертого курса. Я очень мало занимался, но личная работа моя, внутри меня, значила много. Приходилось иметь дело с очень крупными профессорами. Максим Ковалевский переписывался с таким человеком, как Петр Бернгардович Струве, потом, там были еще крупные профессора, теперь они более-менее забытые — Дьяконов, Чупров — крупный статистик, курс которого я прослушал полностью. Статистика меня очень интересовала — и для марксиста, и для экономиста это очень важно. Это был очень хороший, квалифицированный лектор, а отец его был видный, но буржуазный политэконом Чупров. И еще ряд довольно крупных таких…

Я этому не особенно большое значение придаю, потому что, конечно, главное все-таки — самообразование. Лекции я посещал мало. По статистике, по экономической географии… Сдавал. Профессорам сдавал. И серьезные работы писал.

Года полтора оставалось доучиться. Я, как человек, занятый нелегальной большевистской работой, добивался только того, чтоб перейти с курса на курс или, по крайней мере, сдать те экзамены, без которых отчисляли, — только чтоб не отчислили. Мне важно было не попасть на воинскую службу, иначе бы забрали. Стипендии не было, но мне платило вятское земство двадцать пять рублей, помогали, да. Там было несколько эсеров, в земстве, они поддерживали демократов. Они демократы, эсеры. Но мелкобуржуазные…

«Декрет о земле» — эсеровский. Он не чисто эсеровский, но все, что вошло в него, было взято из постановления крестьянского съезда, которым руководили эсеры. Вот так, это точнее. Не чисто такой партийный документ, но эсеровский по духу и характеру, все в порядке таком строилось — усилить единоличное крестьянское хозяйство, дать помещичью землю на руки. Ленин же говорил: все равно никакого выхода нет, вы не получите тут никакого улучшения жизненного уровня. Бедняк получит землю, а обработать нечем. Кулак, тот обработает, зажиточный крестьянин обработает, середняк, которому правительство даст кредит через банк, тоже сможет, но это же меньшинство. Ленин говорил эсерам: вы хотите испытать — испытайте. Мы вам поможем, мы принимаем вашу программу, но… А потом заявил, что у нас не окончилась буржуазная революция в октябрьские дни…

10.03.1977

— …Столыпин сильный был, да. Целеустремленный. Крестьянскую реформу провел по-своему. Насаждение кулачества. Чтоб деревню прибрать к рукам — и против помещиков кто-то мог быть.

14.01.1975

— Редакция «Правды» в Петербурге в 1912 году занимала три комнаты. На какой улице, не помню, наверно, мемориальная доска есть. Очень простые комнаты снимали. Еще типография — две комнаты, в другом месте. Газета все время была легальной, я-то одно время был на нелегальном положении, меня разыскивали, не ночевал дома. А печатали мы «Правду», арендуя типографию у черносотенной газеты «Земщина».

Я вам расскажу анекдот, относящийся к этой газете. Не анекдот, а сама жизнь.

Пасха начинается в воскресенье, в двенадцать часов ночи, пасхальная заутреня, так, по крайней мере, раньше называли. Но уже в десять часов вечера мы, работники «Правды», читали в этой «Земщине», что происходило во время заутрени, в каком это храме было, что выносили, — я уж могу перепутать, — одним словом, весна, Пасха, выносили из храма какие-то свечи. Заранее было описано, как происходил обход вокруг храма, сколько было народу, какие произошли инциденты, где давка, где прочее, все было расписано для православных. На другой день они читали то, что происходило ночью в этом храме, где проводилась большая церковная служба. Все это были выдумки на основании тех событий, которые произошли в прошлом году. Они повторялись в основном. Ничего особо выдающегося обыкновенно тут не было. Не только американские газеты надували читателей, но и православные русские до революции.

26.08.1979

— Хотел спросить у вас, как вы «Правду» организовывали?

— Это долгий рассказ, — заулыбался Молотов. — Надо рассказать, как удалось, состоялось, появлялось. Заграничная рука крепко действовала. Был такой рабочий Полетаев, депутат Государственной думы, большевик, из питерских. Ему было поручено организовать «Правду», организовать группу, которая занялась созданием всего аппарата «Правды». Это дело Ленина. Это как-нибудь, когда вдвоем будем, я вам расскажу, а то ему, — кивает на писателя С. И. Малашкина, — скучно будет.

12.03.1982

— Троцкий возмущался, что мы у него украли название газеты «Правда». Письмо писал, что украли. Он издавал за границей «Правду» и сказал, что большевики у него украли название, — дескать, так как моя «Правда» популярная среди рабочих газетка, так вот, большевики украли у меня название и теперь хотят вроде как вывеской моей прикрыться… В 1910 году в Вене он выпускал.

— Межрайонцы?

— Не совсем так. Межрайонцы, они находились внутри России. За границей не было таких межрайонцев. А внутри России это как раз троцкистского типа люди, они вошли в так называемую организацию межрайонцев. А когда Троцкий приехал в 1917 году, он вошел в нашу партию. Вошли Луначарский, Мануильский. Они отходили от большевизма.

09.10.1975

Когда мы «Правду» выпустили, через полгода она получила большую популярность, первая ежедневная большевистская открытая газета. До этого была еженедельная «Звезда», но так как мы знали, что ее быстро закроют, то про запас писали губернатору прошение о разрешении на издание «Луча», скажем, или «Света», чтоб можно было газету другую открыть. Потом догадались — это наше изобретение, вместо того чтобы новое название брать, когда «Правду» закрыли, стали писать «Пролетарская правда», потом «Рабочая правда»…

«Рабочая правда» закрыта — выходила газета «За правду». Варьировали. Деньги были нужны. У Ленина, конечно, были связи большие…

— Вы рассказывали, что, когда Троцкий выдвинул «свободу коалиций», большевики выдвинули три своих лозунга…

— Республика, земля крестьянам, восьмичасовой рабочий день. «Три кита» называлось. А Троцкий считал, что его лозунг идет дальше. Жулик. В 1913 году я вел рабочий кружок в Питере, где все это разъяснял. У меня был Калинин. Он старался не попадаться, потому что он меченый, сильно меченый, несколько раз арестовывался, уезжал работать на Кавказ, в Тбилиси, в Эстонию, там женился на первой своей…

Входили такие люди, как Шмидт, — в 1917 году был назначен наркомом труда, Киселев, иваново-вознесенский рабочий, который при Ленине был Председателем Малого Совнаркома в 1922 году, неплохой был человек, недостаточно четкий, но все-таки поддерживал большевистские идеи. Мохов был — малоизвестный, но довольно интересный рабочий. Это был кружок высшего типа, из разных мест наиболее квалифицированные. Это были уже опытные большевики, пострадавшие. Они сами руководили на местах. Тогда они не были известны, но выделялись. Помню, разъяснял им фальшь Троцкого. Только появилась его статья в меньшевистском журнале «Наша заря» — это их основной теоретический и политический орган. Главным лидером у них был Мартов. Ленин Мартову очень благодетельствовал. Ну вот, статья Троцкого. Главный вопрос — борьба между большевиками и меньшевиками, между, как говорили, «правдистами» и «лучистами». Большевики требовали: свержение самодержавия, демократическая республика. Пока не народная. Это потом появилась народная. Конечно, большевики всегда стояли за народную, но тогда хотя бы какую-то республику получить, свергнуть самодержавие, освободиться от царя, а потом добиваться большего.

А Троцкий и меньшевики-ликвидаторы говорили, что на данном этапе главная задача — свобода коалиций. Свобода коалиций — это свобода союзов, митингов, печати. Вот, дескать, если мы развернем кампанию за свободу коалиций, то этим свергнем царизм, а тогда и пойдет дело.

А большевики говорили: что вы ждете от этого царя свободы? Это же империя! Никакой свободы вы от царя не получите! Надо выпихнуть его, тогда… Да еще свобода эта будет только буржуазной. Но это уже более-менее новый этап свободы. Не то что при царизме. Ларин и другие писали, издевались. Ларин тогда меньшевиком был, а потом сделался коммунистом, он такой ловкач, пишущий человек. Он долго жил в Европе, насмотрелся всякого в буржуазной печати. У него другая фамилия была. Был еще такой Ежов — Цедербаум.

Они писали: о чем вы говорите? У нас профсоюзы существуют, у нас газеты выходят, значит, надо использовать уже завоеванные свободы. А Троцкий статью написал, стал философствовать, что лозунг «Свобода коалиций» дальше идет, чем то, что предлагают большевики. Почему? Потому что и при демократической республике мы будем требовать свободы коалиций для рабочих, значит, этот лозунг не только против царизма, он еще дальше идет — против буржуазии. Но это же только жулик может так написать! Утверждать при царизме, что лозунг «Свобода коалиций» больше, чем свержение самодержавия! И считалось, что он очень умный и очень умелый защитник политики против большевиков. Многие ахали и охали. Это еще будет и позже, придется борьбу вести. Сперва смотришь, как будто прав. А корень-то, оказывается, гнилой. Только большевистский лозунг в самую точку бил.

Меньшевики во Временном правительстве тоже были. Вот Церетели, имеретинский князь. Он пережил Сталина. Но счастливого от него ничего не было, одна труха. Ничего не написал, не слышно было его голоса. Оратор хороший.

Кружок я вел, когда мне пришлось уйти из «Правды», меня искала полиция, я перешел на нелегальное положение, а в «Правду» посылал статьи. Помню, в одном номере, в 1913 году, по-моему, было три моих статьи сразу. Не было писателей…

— Был такой Черномазов в «Правде»?

— Был. Провокатор.

— Что за тип?

— Из попов, но еврей. Такой черный, кудрявый. Возможно, это одна из его фамилий. Он оказался агентом. Он был редактором «Правды» в течение нескольких месяцев, писал передовые. Это уже после меня было, я уже был арестован. А потом Ленин прислал Каменева из-за границы, и он стал редактором вместо Черномазова. А до Черномазова вот мы, грешные, там заворачивали.

Когда я вернулся из второй ссылки, бежал в 1916 году, Черномазова уже там не было. Молотов держит в руках первый номер газеты «Правда».

— Редактор у нас всегда был подставной фигурой. В запасе было несколько таких людей. Одного посадят — другого назначим. Другого посадят — третьего назначили. Уже приготовлены. Разрешение подписывают на выпуск газеты… (Читает опубликованный на первой странице список сотрудников.) Рябин… Это один из моих псевдонимов — А. Рябин. Это я. Тут и другие могут быть под псевдонимами. Михайлов еще у меня был псевдоним, Званов…

А почему я подписывался Рябин — моя фамилия Скрябин, я вычеркнул две первые буквы, и вместо Скрябин — Рябин.

Нас старались упорно завалить, арестовать тех людей, которые работали в газете. Саботаж организовать. И «Правде» приходилось иметь редактора формального — его брали обычно из рабочих, сочувствующих, но не являющихся коммунистами, потому что когда применялась та или иная репрессия против «Правды» за текущие дела, за ту или иную статью или лозунг, революционный, немножко завуалированный, то, конечно, у «Правды» появлялись трудности. Я вот был членом редакции «Правды» и секретарем газеты, и мне приходилось находить тех рабочих, которые были готовы кое-чем пожертвовать из своих удобств, но поддержать существование газеты. Очень часто царская администрация накладывала на нас пятьсот рублей штрафу или три месяца отсидки. Мы держали таких редакторов, которые соглашались на три месяца отсидки, чтобы нам ничего не платить государству. Денег не было. Конечно, «Правда» не могла бы выжить, если бы она выплачивала все штрафы. Накажут — у начальства царского успокоение маленькое, что они нас наказали, а «Правда» продолжает жить дальше. Только меняли название.

Как формировалась редакция? Конечно, это дело длительное, и постоянно этим занимались. Формировалась в обычном партийном порядке. Брали в редакцию простого рабочего, который соглашался в случае необходимости вместо уплаты штрафа отсидеть своей натурой.

Рабочие все время приходили в «Правду», партийные связи поддерживали, самим интересно было повидать, кто там работает. Нужно было каким-то образом поддерживать с начальством нормальные отношения, платить штрафы. Все это в партийном порядке согласовывалось в течение того длительного периода, когда «Правда» выходила и должна была нести репрессии на себе. Настоящие редакторы не могли поставить дело под удар, не могли в тюрьму садиться, когда можно было отделаться тем, что один товарищ из рабочих, преданный партии, брал на себя отсидку вместо уплаты штрафа.

Здесь, в первом номере, есть статья Сталина, но не помню какая. Наверно, «От редакции». Ленин присылал письма… Назвал меня «примиренцем», а кто был непримиренцем, если я был примиренцем? А сам меня снова пригласил на замену в редакцию, и я выполнял эти обязанности, писал статьи под разными фамилиями.

08.03.1985

— В 1915 году, в подпольное время, я был организатором московской подпольной партийной организации.

А в 1928–1930 годах стал секретарем Московского комитета, когда нужно было оттуда вышибать правых.

…Сегодня 1 Мая, и Молотов вспомнил, как проводил маевку в 1915 году, в Москве, во время Первой мировой войны:

— Был поселок под Москвой — Красная Роза. Фабричный район, за фабричной заставой. Собрались в яме рабочие, несколько человек. И я их агитировал.

— Как во сне! Как во сне я смотрю на вас! — восклицает один из гостей.

— В Москве в 1915 году меня опять арестовали.

16.06.1977, 01.05.1981

— Сколько было провокаторов! Умные, умелые, подготовленные. Царская охранка работала здорово. Дураков не держали. Поэтому я паспорт своей партийной организации старался не получать — обязательно будет провал.

Осенью 1915-го попал я в ссылку в Манзурку, перезимовал и удрал. Надзор, конечно, был полицейский, да какой там, господи! Каждый месяц должен был тебя пристав повидать. Увидит на улице — достаточно. Может пригласить к себе. Ну вот и все, пока месяц идет. Конечно, если поймают, интересно.

(Я вспомнил услышанный от А. Е. Голованова эпизод, который ему во время войны рассказал Сталин.

…Сталин бежал из ссылки со Свердловым. Свердлов был в корзине с бельем. Встречный жандарм хотел проткнуть корзину штыком. Сталину тогда удалось уладить, дав «на лапу» жандарму, но он рассказывал этот эпизод перед полетом в Тегеран в 1943 году как пример плохой конспирации. О полете никто не должен был знать, кроме очень узкого круга людей, в который входил маршал Голованов. — Ф. Ч.)[36]

— А до этого я в тюрьме посидел, — продолжает Молотов, — человек двадцать в одной камере на нарах сплошных, парашу чистил в общей камере. Уголовники. Они относились неплохо, политиков признавали как людей, которые борются за что-то. В большинстве случаев, если человек не стяжатель своего рода, не подхалим перед начальством, относились с уважением. Подходят, говорят: «Кого из ваших почистить? Сколько времени даете? Полчаса?» Запросто обделают. Запомнилось, в общей камере из двадцати человек — двенадцать — пятнадцать уголовников, разговоришься с ними, они: «Уж больно много у вас «шляп»!» Потом показывают, что украли. Стоят, разговаривают, один подтолкнет плечом, а другой — в карман…

…Молотов рассказывает, что в санатории «Русское поле» встретил своего одногодка, с которым в 1913 году сидел в тюрьме в одной камере:

— Он был рабочим петербургским, а я в «Правде» работал. Я, говорит, вас помню, вы для нас в общей камере доклад делали. Помните, говорит, вы песенку напевали такую: «С песней звонкой шел сторонкой…» О, значит, правда. Хороший товарищ.

— А какие вы песни в тюрьме пели?

— Это я вам на ухо отдельно скажу, — улыбнулся Молотов.

…Рядом стояли гости. А потом я забыл у него спросить…

24.07.1978

— Всю дорогу от Москвы до Иркутска я по этапу прошел вместе с уголовщиной. В самой Иркутской области я шел пешком за лошадью, это была осень, начало зимы. В Верхоленске — городке на Лене — меня и еще нескольких ссыльных высадили.

Шли пешком. Надо было пройти за день двадцать — двадцать пять километров, и ночевка. Но ноги я натер. А в общем, прошел хорошо. Семь дней, кажется, шли. Двести километров примерно. От Москвы до Иркутска — на поезде. А от Иркутска до Верхоленска для вещей давали лошадь. Насколько я помню, осень была довольно сухая в этих местах. А к концу этого нашего путешествия давали сани, видимо, уже. Прогулка неплохая, — улыбается Молотов. — Телеги были полностью загружены скарбом, но иногда можно было немного отдохнуть.

В ссылку я шел, как и все ссыльные, в своей одеже. И в тюрьме был в большинстве случаев в своей одеже.

— Уголовники нападали на вас?

— Нет. Это были уголовники таковские, которые где-нибудь на границе спекулировали. Их забирали. Наверно, некоторые откупались за деньги, но этого я не знал и не обращал внимания. Перед тем как идти из Иркутска в один из верхних городов на постоянное место жительства, нас в одной камере было человек тридцать. А в общем, для меня это прошло благополучно — ничем не заразился. Не болел. Конечно, идти по этапу и хворать — весьма нехорошо. Тут можно было подхватить серьезное что-нибудь.

Сибирские реки — Лена, Енисей, вот не помню последнюю — Ангара, нет, не Ангара. Три большие реки. Обь, Енисей, Лена. Кое-что перепуталось в голове уже. А вот основные точки я хорошо помню. От Москвы до Иркутска — через Челябинск. Я носил на себе студенческую тужурку с погонами — Политехнический институт имени Петра Первого. В Иркутске у некоторых не было ложек — обед дают, а ложек у них нет. Меня эта братия в камере уполномочила: «Ты скажи, чтоб нам дали ложки! Иначе мы не можем обойтись!» И я выступил от имени всей камеры, потребовал, чтоб нам дали ложки. Суп давали или что-нибудь, кашу на второе. Большинство было уголовных — спекулянты, жулики.

16.02.1985, 07.11.1985

— В Иркутской ссылке в конце 1915-го, в 1916-м был со Шляпниковым. Я должен был поехать довольно далеко, но так как это было поздней осенью, меня до Лены довели, а потом обратно через Качут до деревни Манзурки. От Иркутска солдат сопровождал. Я в Манзурке зимовал. Орджоникидзе, каторжанин, отбывал вечную ссылку, он пошел дальше…

Шляпников принадлежал к большевистской группе. Мы его считали лидером… Потом очень погорел. «Рабочую оппозицию» создал. Мало ли таких было? Неподготовленный рабочий человек. Типичный нижегородский, на «о» говорил. Послали его из-за границы сюда, по рекомендации Ленина.

У Шляпникова преимущество было в том, что он несколько лет жил за границей как рабочий. Работал то в Англии, то во Франции, знал французский язык прилично, по-моему, знал и по-английски. Человек способный, пишущий, написал несколько работ, воспоминания о дореволюционном периоде, когда он начал работать… Активный, оборотистый человек. Был одним из мужей Коллонтай. Качался в сторону Бухарина еще до революции. Говорил: «Не слишком ли резко Ленин критикует Бухарина?» Собственно, из нас троих, кто был в России перед Февральской революцией, Шляпников оказался в «Рабочей оппозиции», Залуцкий — у Зиновьева в оппозиции, один я остался без оппозиции. А вот теперь тоже попал в оппозицию!

24.08.1971

Молотов вспомнил, как встречал новый, 1916 год в Манзурке, в Иркутской ссылке:

— Старые революционеры, эсеры, пели «Марсельезу», а мы, молодежь, в другом углу — «Интернационал». Мы с ними поругались и разошлись, ушли от них. Пили водку, самогон и местное пиво, чалдонское. На другой день у меня сильно голова болела. Думаю, в чем дело? Спрашиваю, что это за пиво мы пили? Оказывается, чалдоны в него для крепости добавляют куриный помет.

Пейте коньяк! Его пьет весь советский народ устами своих лучших представителей! — и выпил две рюмки; не сразу, конечно.

11.05.1978

— Вячеслав Михайлович, а вы умеете обед готовить?

— Нет.

— А в молодости не приходилось, в ссылке?

— Нет. Мы жили коммуной. Я брал на себя грубую работу: дрова рубить, полы подметать — подобное хозяйство. Были пара женщин, они готовили. Другие мужики тоже чем-то занимались. Деньги вместе. Царь-батюшка платил одиннадцать рублей золотом.

— Худо-бедно можно было прожить?

— Плохо. Присылали обычно.

— А на двадцать рублей можно было прожить?

— В ссылке можно, а в Питере на двадцать рублей не проживешь. Я снимал маленькую комнатку — восемь рублей. Да транспорт еще — очень дорого. Пили мало. Пивом отдувались.

— Пиво хорошее было?

— Ничего.

18.02.1977

— С конца сентября до апреля 1916-го я дожил в Манзурке и удрал. Договорился с одним — довезет на подводе до Иркутска, сто семьдесят верст. Нужен был паспорт. Я не признавал никаких фальшивых паспортов. Во время войны с этим можно было надолго загреметь по суду. У меня оба раза до этого не доходило, улик не было.

Была одна семья, жена в ссылке, а муж — адвокат, меньшевик. Редкий случай: муж за женой поехал в ссылку! Жена за мужем — это было довольно часто тогда. Она — эсерка-интернационалистка Вера Петровна Булич, дворянского происхождения. Потом работала в ВЧК. Она ко мне довольно хорошо относилась, мы оба интернационалисты. Она мне устроила паспорт своего мужа, но какой паспорт: Самуил Маркович Брауде! За еврея сошел! По дороге что-то показать надо, долго не будут разбираться.

А вот когда приехал в Москву, в Петербург, там могли засечь, надо было найти что-нибудь более подходящее. Организация партийная помогала, деньги на дорогу подбрасывали, следили за своими. Надо же вытащить обратно! Старался получать паспорта реальных людей, которые живут и вне подозрений. Был паспорт моего друга Аросева, потом Николая Ивановича Смирнова. На паспортах проваливались. И партбилетов, само собой, не было. Народу было не так много. Заводить канцелярию?

Мне говорят: напиши, напиши! Некогда.

Я зажился так!

28.12.1977, 11.05.1978, 24.07.1978

— Убежал я: Самуил Маркович Брауде. Приехал под Питер, в Озерки, район такой. Снимаю квартиру, даю задаток.

«А как ваша фамилия?» — «Моя фамилия Каракурчи». — «Не грузин будете?» — «Нет, я немного греческой крови. Яков Михайлович Каракурчи».

Война была. Мне же двадцать шесть лет, я здоровый парень. Поймают — не то что на фронт, а посадят крепко по случаю войны. Этого уже не хотелось.

Иду я по Литейному проспекту в Питере, навстречу — старый знакомый, Демьян Бедный. Разговорились, он привел меня к себе на службу — работал в каком-то кадетском общественном комитете. Большой кабинет у него, барином сидит.

«Ну, как живешь?» — спрашивает. «На нелегальном положении. По паспорту — Яков Михайлович Каракурчи». — «Кто такой?»

Я рассказал ему, что это тоже студент, но горбун, из Мелитопольского уезда. Один мой товарищ познакомил меня с ним. Он согласился дать мне свой паспорт — у него был студенческий вид на жительство от своего уезда.

«Так ты горбун?» — хохочет Демьян. Веселый был человек. Ну он устроен был неплохо, что и говорить… А осенью того же 1916 года начались кронштадтские волнения моряков. Пошли аресты.

Этот Каракурчи передает мне через товарищей, коммунистов: «Отдай мне мой паспорт, а то тебя еще могут забрать, и я погорю». Пришлось отдать, куда денешься? И вот я опять стал метаться со всякими паспортами, один менял, другой… А я говорил уже, что провокаторов было много, невозможно проследить, откуда идет паспорт. И я брал документ только у тех, кого знал.

Я поехал в Орел, там был у меня один знакомый, бывший студент Потехин. Он входил в нашу большевистскую организацию. Ему взбрело в голову: «Что я буду учиться, кончу университет, куда-то потом пойду, опять жизнь буржуазная, лучше буду заниматься культурой России». И бросил учебу и стал распространять прогрессивную литературу — у его отца в Орле был книжный магазин. Глупость, конечно, но очень хороший парень был, честный человек, потом работал в Институте марксизма-ленинизма.

А я знал, что он туберкулезник и освобожден от воинской повинности. Приезжаю в Орел: «Здравствуй, Александр Степанович!» Он мне: «С чем приехал?» — «Да вот, за твоим паспортом. Живешь ты дома, прописан, слава богу, тебе паспорт не нужен, а я поживу пока».

Фотокарточки тогда не требовалось, фотография не так была развита, но нужно было, чтоб возраст соответствовал. Война, а я самого такого призывного возраста. Почему я освобожден? Вот горбун. Значит, освобожден по статье такой-то… Для туберкулезников тоже статья была. Так я и встретил Февральскую революцию Александром Степановичем Потехиным. И тогда пришлось выправить свой паспорт.

Только за пять месяцев, с сентября 1916-го до февраля 1917-го, сменил шесть фамилий.

— Про вас, про Сталина говорят, что вас столько раз арестовывали, что вы все выходы, все лазейки знали, а потом так советскую тюрьму прижали — никуда!

— Это да. Конечно.

08.03.1974

— С осени 1916 года до революции я был в подполье. Никуда не уезжал из Питера. Только в Эстонию за паспортом. Там был один старый большевик, который в «Правде» работал, старше меня. Это был, безусловно, риск, но удалось прожить до революции без ареста. А легализовался я как Молотов.

— Какая у вас партийная кличка была?

— Партийной клички я не помню, а вот в нашей студенческой организации, это вначале, у меня кличка была Дядя. До первой ссылки. А потом я был Алексей Петрович. Фамилии не было.

— А Молотов — когда?

— В 1915 году во время войны я напечатал одну статью в легальном большевистском журнале «Вопросы страхования». Рабочие знали — журнал о страховании рабочих. Единственный большевистский журнал, сохранился во время войны. Вот там я подписался: Молотов.

Моя фамилия Скрябин для меня очень трудно выговаривается, когда волнуюсь. Много согласных. Поэтому я искал наиболее простую фамилию, легко выговариваемую. И колебался: либо Махов назвать себя, либо Молотов. Для меня выговаривать удобно, когда волнуешься.

Фамилия индустриальная. Я с рабочими был, в рабочих кружках.

— Красивая фамилия.

— Но в литературе она не очень положительна. У Помяловского.

— А Сталин? Как возникла фамилия?

— Я не помню, с какого года. Как он придумал, я у него не спрашивал. Тоже фамилия индустриальная. Он хотел подчеркнуть крепость. Но ему подходит. Подходит.

— А Ленин?

— Значительно раньше Ленского расстрела. Думаю — от реки Лены, хотя в ссылке он был не на Лене, а на Енисее. Елены никакой в его истории, его биографии не было[37]. Есть версия, что с этой фамилией был жандармский ротмистр, который допрашивал его, когда первый раз арестовали. Но это так[38]…

14.01.1975, 04.03.1978, 28.12,1977, 01.01.1979

— Сталин, к сожалению, мало был на нелегальной работе — все тюрьмы, ссылки… Я в тюрьмах сидел мало. Поэтому я имел возможность… Я только в последние три месяца перед Февральской революцией перешел на партийные деньги. А то жил на свой заработок. Перед революцией я был секретарем редакции и бухгалтером журнала «Современный мир». Устроил меня туда Аросев, которого взяли в армию, это было уже в 1916 году, он там был бухгалтером, а до этого в банке работал. Он меня и порекомендовал. Получал сто рублей, начиная с ноября — декабря 1916 года. Не много. Тогда были очень дутые цены.

Юлиан Семенов в книге «Горение» о Дзержинском упоминает, что у Дзержинского на столе лежат журналы «Мир божий», «Современный мир». Так вот, здесь неточность, один и тот же журнал, но до 1905 года он был «Мир божий», потом стал «Современный мир», а сейчас — «Новый мир». Корень один идет.

Дело в том, что я был секретарем и бухгалтером редакции «Современного мира» в 1916 году. Работал месяца два-три в конце года, чтобы жить на что-то, пока меня не перевели на положение профессионального революционера. Наверное, так: ноябрь — декабрь. Меньшевистского типа журнал, издавал его Иорданский. Фактически я был секретарем журнала, а не бухгалтером. Ни о какой бухгалтерии я понятия не имел, справлялся, ну и ладно, но не было места, пока меня в январе не перевели на партийный оклад.

04.03.1978, 01.01.1979, 05.02.1982

— Вы Пуришкевича, Родзянко видели?

— Родзянко видал, Гучкова видал…

— Милюкова тоже видели?

— Ну, само собой. С Корниловым спорил.

— С Лавром?

— Обязательно. Спорили о печати, поддерживающей революцию в феврале 1917 года. Он закричал: «А свобода печати должна быть идеально сформирована обо всех точках зрения!» Публиковали. На фронте допускали литературу, газеты всех направлений…

— А царя видели?

— На кой мне черт царя видеть? Слава богу, нет. Что я буду всяких царей…

— А Керенского? Много раз видели?

— Его — много. Человек способный, молодой, оратор хороший. Эсерам это всем нравилось. Он — глава эсеров, с красным бантом большим. Эсеры любили красный бант. Они вообще революционеры по чувству. Они идут на самоотверженные поступки, иногда очень хорошие дела делают и тут же подлости могут. Он и социалист, и революционер, вот видите, куда же больше.

Сам Керенский — эсер-трудовик. Была партия трудовиков, легальных эсеров, более таких мирных эсеров. Кре-кре-крестьянская группа, иначе. Он возглавлял эту крестьянскую трудовую группу, которая была наполнена эсеровским духом. Они заседали в Государственной думе, он уже был хорошо известен как оратор, главный оратор эсеров трудовиков, то есть крестьянской группы.

Многих эсеров я знал. Со Спиридоновой встречался. Трутовский был такой — ив первом Совнаркоме, по коммунальным делам… Эсеры — это крестьянские партия, для крестьянства и мелкой буржуазии. Если стоишь на позициях крестьянства, а крестьяне — мелкие собственники, то хочешь не хочешь будешь защищать интересы мелкобуржуазные.

Каких только партий не было!

Кадеты — конституционные демократы — они за монархию, за царя, но с парламентом. Как в Англии либералы. В этой партии было много буржуазной интеллигенции, дворян, офицерских, генеральских сынков и прочих.

А купцы лучше придумали: партия умеренного прогресса. Правого порядка. За прогресс, но умеренный.

Много партий было. Неразбериха была в голове. Партия Михаила Архангела… Партия мирного обновления…

— Наверно, были такие личности, что в нескольких партиях сразу состояли?

— Жулье могло быть, конечно, везде.

05.03.1976

— До революции среди многочисленных партий было Общество борьбы с улицей, — говорит Молотов.

— На чьей оно стороне было?

— На чьей стороне? На революционной едва ли. На контрреволюционной — тоже мелковато.

— Чтоб не ходили по улицам, на демонстрации, сидели дома…

— Да, всякое бывало…

09.05.1980

— Гапон не был провокатором, — говорит Молотов. — Он просто хотел угодить рабочим.

10.03.1977

— В феврале 1917 года я жил в Питере на нелегальном положении и хоть был членом Русского бюро ЦК, не все знал — где там, прячешься, уцелеть бы. Трое нас было тогда в бюро ЦК — Шляпников, Залуцкий и я.

Залуцкий был мой друг одно время, рабочий. Мы с ним перед Февральской революцией в Русском бюро ЦК были. Тройка, члены бюро ЦК. Это Февральская буржуазная революция. Конец 1916 — начало 1917 года. Никого не было. Ленин за границей, Сталин в Сибири, Свердлов тоже где-то в Сибири — одним словом, никого не было, вот мы, так сказать, на безрыбьи были, значит, бюро ЦК — русское. Орган, замещающий ЦК партии в России. В Петрограде сидели. Готовили Февральскую революцию.

— Газету выпускали?

— Какой там газету! Все было закрыто. Только нелегальные были, нелегальные. Какая там газета… Свергали царизм. Неплохо свергали… Неплохо.

24.08.1971, 05.03.1976, 09.05.1985

— Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким — у меня с ним более тесная личная связь была — пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью, уж, наверное, двадцать седьмого числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел — вот тут я его впервые и увидел.

Мы: «Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?»

Он: «Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов», — говорит, окая.

«А где заседает?»

«В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел».

Ну мы пришли в Таврический, вызвали Керенского — он был председателем Совета, — представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум…

27 февраля 1917 года Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало.

А все это происходило в Таврическом дворце — в здании Государственной думы, и Керенский был в курсе всех дел, революционных событий. Он был связан со всеми другими депутатами, как лидер кре-крестьянской группы, а во время революции каждому из либералов тоже хочется с крестьянской группой иметь какую-то связь. Очень влиятельный был человек…

Наша русская интеллигенция тесно была связана с крестьянством, с кулачеством, с зажиточными крестьянами. Так началось наше участие уже в заседании Совета рабочих депутатов. Само заседание, вероятно, еще только начиналось. Председательствовал лидер меньшевистской социал-демократической группы Чхе-чхеидзе. Оратор? Я его мало слышал, по этому заседанию он с речами почти не выступал. Такой покладистый человек, бородатый, солидный.

— Чхеидзе, знаете, как окончил жизнь? Хлебным ножом в Париже, — говорит Шота Иванович.

— Я знаю… Вот тогда мы выдвинули лозунг «Никакой поддержки Временному правительству!». Никакой поддержки. Я формулировал, что это правительство капиталистов, помещиков, поэтому оно проводит контрреволюционную линию. Тут была неточность, но основное Ленин все-таки потом одобрил…

Ну я вошел за стол пре-президиума, куда тут деваться? В Совет надо входить…

В президиуме я оказался почти рядом с Иорданским, тогдашним издателем и редактором «Современного мира», где я работал бухгалтером и секретарем редакции и назывался Алексей Петрович Карпов. Этот Иорданский был, так сказать, выпивоха большой… Потом он был нашим послом в Италии… У него все дела вела некая Мария Карловна, которая вместе с ним жила.

Ну вот, он оказался рядом со мной. Я у него был как Карпов, а тут я уже выступаю как Молотов. Ну он на меня вылупился! Я выступил и высказал предложение: разрешать выпуск только тех газет, которые поддерживают революцию. А те, которые не поддерживают, — не выпускать. Не прошло предложение. Видимо, я плохо защищал. По существу, думаю, я был прав… А перед этим мне пришлось быть на нашей явке и редактировать манифест, рабочий один составил, Каюров. Я его редактировал, поправлял, добавлял, в общем, получилось неплохо. Ленин потом одобрил. В тот же день мы манифест и выпустили. Уже открыто я пошел в типографию, где печатали первые выпуски «Известий рабочих депутатов». Экстренный выпуск вышел вечером, я еще не был в типографии, а утром вышел первый выпуск «Известий рабочих депутатов» — я просидел всю ночь в типографии. Там был Стеклов в числе редакторов, Суханов, был такой Серебров, тоже потом довольно известный. Я им сунул наш манифест в «Известия рабочих депутатов», а утром на машине поехали обратно в Таврический дворец — не спали тогда.

10.03.1977

— А машины у вас были?

— Какие машины! В революционное время захватывали, а мы, уже как командиры, использовали их. Утром, часов в пять-шесть, я опять ехал в Таврический дворец и направо-налево разбрасывал из машины «Известия» с нашим манифестом — вот таким образом.

29.06.1972, 01.01.1979

— «Рано мы родились!» — сказал мне тогда Стеклов. Потом он довольно долго при Ленине был редактором «Известий». Старый большевик, но сделался потом певцом меньшевистского типа и ушел от партии. На втором заседании в Таврическом дворце я внес предложение, которое не поддержали. Мне пришлось выступать против Керенского…

Я был непосредственным участником этих событий. Ленина не было, и нам пришлось руководить самим. Указаний от него не было, да и не могло быть, когда не только для Ленина день революции был неожиданным, но и для нас, находящихся в Питере. Нельзя все рассчитать заранее.

— Вы как-то рассказывали, когда вы были в «Правде» в июльские дни 1917 года, Сталин и Каменев вас уволили из редакции…

Молотов сначала вроде не мог вспомнить, а потом улыбнулся:

— До приезда Сталина я восстанавливал «Правду», выход первых номеров «Правды», ну-с, еще Сталина и Каменева не было, а после этого случилось так, что меня оттуда выставили фактически Сталин и Каменев. В 1917 году.

Можно проверить по материалам, по «Правде» того периода. Известно, что была допущена крупная ошибка со стороны Каменева. Вернулись из ссылки Сталин, Каменев и Муранов. Муранов был депутат Государственной думы, большевик из рабочих, в статьях полагался на Сталина и Каменева. А до этого редакция была такая: я, Калинин и, по-моему, Ольминский, я вот сейчас точно уже не могу сказать, был ли тогда Ольминский, по-моему, был. Когда приехали Сталин и Каменев, они вместе были в Енисейске, в ссылке, они меня исключили из состава редакции. Они тогда более или менее вместе действовали. Тогда же меня исключили из состава Бюро ЦК. Я в нелегальное время был членом Бюро ЦК, так сказать, в числе основных работников партии. Это было утверждено Лениным. Когда Февральская революция вспыхнула, стали пополнять Бюро ЦК. Ну тут такие формальные выборы… Кто мог пополнить? Сами решали. Калинина решили ввести, он не был в составе Бюро ЦК, потом ввели Шутко, был такой агитатор, пропагандист. А в нелегальное время помогала нам Стасова, но она в Бюро не входила, помогал нам Осипов, он стоял во главе страховых дел рабочих, мы его ввели в состав Бюро, но фактически он роли не играл. Были еще отдельные товарищи, их понемногу стали вводить в это Бюро ЦК. Если кое-кто заявлял, что у него есть обязанность какая-нибудь, естественно, добавляли. Скажем, Марья Ильинична, Анна Ильинична, такие последовательные проводники линии, ну как же их не включить!

Бюро пополнилось так, что в первые дни Февральской революции меня провалили в Петроградском комитете, я делал доклад, сам написал резолюцию, которую Бюро ЦК одобрило, — я занимал даже чересчур революционную линию, но в основном правильную, которую большинство критиков не оспаривало: новое правительство — контрреволюционное, князь Львов, Гучков, Керенский… Керенский выступал на заседании Совета рабочих депутатов, я против выступил, и Залуцкий выступил против. Ну а потом, когда я по поручению Бюро ЦК делал доклад на заседании Петроградского комитета партии большевиков, меня провалили, мою резолюцию не приняли, а приняли другую резолюцию. Меня поддерживали Калинин, Шутко, еще кое-кто, но нас оказалось меньшинство. Мы стояли на точке зрения в основном последовательно революционной: что это правительство буржуазное; мы его назвали прямо: контрреволюционное.

К свержению правительства мы не призывали, потом, позже, был сделан ошибочный шаг к свержению, я к этому не причастен, но я твердо держался на той позиции, что это буржуазное, антиреволюционное правительство. Ясных выводов у нас, может, было недостаточно, но по этому вопросу мы занимали строго критическую, последовательную позицию: не оказывать поддержки его деятельности. Победила другая линия.

Кто был ее автором — я сейчас точно не могу сказать персонально, но эту позицию активно защищал Подвойский, затем Федоров, который был членом ЦК избран, рабочий ленинградский, питерский тогдашний. Был такой Политикус, Михайлов — вот они. Еще некоторых я помню, кто защищал, но одним из активных был, пожалуй, Подвойский, хотя он ораторствовал мало. Шмидт еще — потом он был членом ЦК и наркомом труда, еще несколько человек. Они провели другую линию: правительство это буржуазное, но его надо поддерживать постольку, поскольку оно обладает революционной энергией.

Мы же были против поддержки этого правительства и считали его антиреволюционным. И предлагали бороться за создание революционного правительства. Но у нас еще не было вывода, как у Ленина — на основе Советов, Советское правительство, Советская власть. Такого не было. Я защищал демократическую революцию, не мечтал о социалистической, а то меня проваливали. А эти «постольку поскольку» потом, когда Ленин приехал, были осуждены. Эта позиция была признана неправильной. Наша позиция была не вполне ясной, но она была более последовательной.

Когда Сталин и Каменев приехали, меня на Петербургском комитете провалили, потом из редакции вышибли, тоже, так сказать, деликатно, без шума, но умелой рукой, потому что они были более авторитетные, без всякого сомнения. И по возрасту на десять лет старше. Я и не боролся, куда мне было бороться, когда я не получаю поддержки. Я выступал со своим мнением, добивался чего-то, но был в меньшинстве. Вот в этот период, когда нас вышибли, была напечатана в «Правде», можно сказать, знаменитая передовая статья Каменева «На пулю — пулей!». Отвечать на пулю пулей. Это оборонческая линия. А Сталин был в редакции. Вот где ошибка. При нас, пока мы были, такого не было.

Вот эта ошибка Сталина. И другая есть его ошибка в этот период. Его статья напечатана в собрании сочинений, я до сих пор удивляюсь, почему он ее там напечатал. Надо просто взять 1917 год. Возьмите. Там есть статья тоже по вопросу о войне. И там проводится такая мысль, там сказано примерно так, что надо бороться за мир и использовать то, что делает Временное правительство для мира. Это, конечно, не суть ленинской установки. Эта статья опубликована, она как раз очень соответствует каменевской передовой «На пулю — пулей!», потому что тоже «постольку поскольку» — поскольку правительство добивается мира, его надо поддерживать. Я говорю, может быть, грубо, почитайте ее, для чего Сталину было нужно ее включать? Ведь у Сталина исключительный язык пропагандиста, классический язык, точный, короткий, ясный. И в голову прямо вколачивал. Но ошибку допустил.

По-моему, я ему про это не говорил. Может, я в то время и не перечитал этой статьи, а потом, когда немножко стало посвободней, прочитал и вижу: мне до сих пор непонятно, зачем? Это говорит о том, что не все ясно было ему…

Теперь о явке Ленина на суд в 1917 году. Знаю, что в этом обвиняют Сталина. Думаю, перебарщивают. Тут я уже не совсем точно помню, я не перечитывал этих документов. Возможно, что у Сталина тут была, с точки зрения формальной, более осторожная позиция — дескать, надо отрицательно отнестись к этому требованию Временного правительства, но не при всех случаях жизни. А может быть, это способ был, так сказать, лишний раз уличить Временное правительство, использовать его, доказать, что оно никаких гарантий не может дать. Вот это, я думаю, более вероятно. Я знаю, что в этом Сталина обвиняют, но я не имел возможности проверить, перечитать документы. Надо их взять.

Но позицию Сталина по вопросу явки Ленина на суд, мне кажется, извращают. Больше сводится к тому, что именно извращают.

…Мы жили тогда со Сталиным в одной квартире. Он был холостяком, я был холостяком. Была большая такая квартира на Петроградской стороне. Я жил в одной комнате с Залуцким, членом Бюро ЦК, потом зиновьевцем. Смилга с женой там жил, Сталин к нам присоединился, вот мы, пять человек, жили в одной квартире. Вроде коммуны у нас было. Три или четыре комнаты…

В этот период, в июльские дни, Сталин говорил:

«Ты был ближе всех к. Ленину в начальной стадии, в апреле». У него сомнения некоторые были, он не сразу присоединился к ленинским тезисам, вот к Апрельским да. Он с некоторой выдержкой думал, более тщательно. Ну а мы были помоложе, попроще подходили к делу, поддерживали Ленина без всяких колебаний и твердо шли по этому пути…

Что-то его беспокоило. У него были мысли по вопросу о мире, он размышлял над этим и искал ответы на вопросы в начале марта, числа так восьмого — десятого, а Ленин приехал только четвертого апреля. В первые дни Сталин, конечно, дал слишком много воли Каменеву и свою статью напечатал такую.

Ленина не так просто было иногда понять.

И Молотов стал рассказывать, как встречал Ленина на Финляндском вокзале Петрограда в апреле 1917 года. Я спросил, много ли было народу, как показывают в кино.

— Трудно сказать — ночью было. Но пару танков, помнится, стояло.

— Броневиков, — поправили за столом.

— Да, броневиков.

07.11.1983

— Я впервые увидел Ленина в апреле 1917 года на Финляндском вокзале, там и познакомился с ним. Он вышел из вагона вместе со Сталиным, который встретил его за несколько станций до Петрограда. Ленин поднялся на броневик и произнес: «Да здравствует социалистическая революция!»

Для большевиков это была уже другая ориентация. Потом Ленин выступал в очень тесном кругу — человек сорок пять было, не более…

В Петрограде, я сидел в президиуме партийной конференции, а Ленин выступал и говорил: теперь опасность у нас в этих старых большевиках, которые не понимают того, что у нас новый этап. Они думают, что у нас демократическая революция. А мы должны идти к социалистической революции! И вот все мучили головы: как это — к социалистической революции?

Я никогда не был против Ленина, но ни я, никто из тех, кто был всегда с Лениным, сразу толком его не поняли. Все большевики говорили о демократической революции, а тут — социалистическая!

И вот ведь Каменев — большевик, Рыков — большевик, они так и не поняли, они так и твердили, что у нас еще, мол, демократическая революция. Они были очень видные большевики. В своих выступлениях они утверждали — демократическая, а Ленин — социалистическая. А когда они говорили: социалистическая революция — это дело будущего, Ленин отвечал: нет, теперь уже надо готовиться к социалистической, а тот, кто говорит «демократическая», — это старые большевики, которые мешают. Это главная опасность внутри партии. Не потому, что они плохие люди, а вот не сразу поворачиваются мозги. Прочувствовал, готов был свою жизнь отдать за определенные цели, а цели изменились, так что ж, теперь надо снова подумать, а это не так просто. Ленин открыл нам глаза на это.

11.06.1970, 03.02.1972, 31.07.1972, 22.07.1981

— Перед Октябрьским восстанием был создан партийный центр, в который входил Сталин. А я входил в Военно-революционный комитет, который был создан Петроградским Советом. Председателем Петроградского Совета был Троцкий, он тогда хорошо себя вел.

А дней за десять до этого было заседание ЦК, конечно, нелегальное. Ленин же прибыл в Петроград, и на этом секретном заседании было выделено пять человек вроде партийного штаба, который был связан с отдельными воинскими частями и, конечно, с Петроградским комитетом. Я, как член бюро Петроградского комитета партии, был направлен в состав Военно-революционного комитета, официального органа при Совете рабочих и солдатских депутатов. Наш ВРК сидел в Смольном, там же, где и партийный центр, где и Ленин, и, собственно, наш комитет всеми фактическими делами в ходе восстания ведал в течение пяти, а может, и десяти недель, начиная с октябрьских дней. Военно-революционный комитет возглавлял дело формально — за его спиной стоял ЦК, партийная группа, которая осуществляла руководство Военно-революционным комитетом. От этого Военно-революционного комитета теперь ни одного живого человека нет, а я, вероятно, единственный человек из тех, которые в первые дни были с самого начала в Смольном.

— Как для вас запомнился день 25 октября 1917 года?

— Трудно сказать, основное то, что мы чувствовали, что сделали большое, важное дело.

Цельного у меня нет представления. Тогда я был холостяком, двадцать пятого, двадцать шестого домой не приходил, ночевал в Смольном.

— Там у вас штаб был?

— Штаб — нельзя сказать. Я был членом Военно-революционного комитета, поэтому мог устроиться более-менее нормально, питаться, спать. В комитет входили Сталин, Свердлов, Троцкий… Бубнов тоже входил. Много видных деятелей входило.

Ночевал я в Смольном вместе с одним товарищем, был ли он членом Военно-революционного комитета, я сомневаюсь. Бакаев был такой, из рабочих, старый коммунист, не очень даже старый, тогда все молодые были. Молодой, конечно. Мне двадцать семь лет уже было. Ряд дел приходилось выполнять. Выступал на заводе на партийном собрании — двадцать пятого или двадцать шестого. И теперь еще вижу, живет один из деятелей этого завода Виноградов. По телевизору показывали. Я его помню. Ну тогда он не такой, конечно, был — шестьдесят семь лет назад. Но крепко держится.

— А какой завод это был, не Путиловский?

— Нет, я помнил, но сейчас начинаю сомневаться. Не буду. Не уверен, что правильно скажу… Ну, давайте за революцию! (Наливает мне и себе молдавского каберне.) Я себе на копейку только налью. Ну, на две копейки только…

А Бакаев был тоже членом Петроградского комитета, мы раньше встречались немного, он тоже ночевал в Смольном в этот день. Мы с ним выбрали палату довольно большую и занимались стрельбой из револьвера. Там какая-то доска, я помню, была — едва ли не в стенку стреляли. Я совсем плохо стреляю, решил, что немножко надо попрактиковаться. Ну немного, наверно, стрелял, но в дореволюционное время револьвер при себе невыгодно было держать.

— Я прочитал в энциклопедии, о вас написано: член Петроградского ВРК. Почему Петроградского?

— Значит, выборов не было с мест, только Петроградский. Во главе стоял Петроградский Совет рабочих депутатов. Вот я был представителем Петроградского комитета в составе Военно-революционного комитета, руководившего всеми делами. Должен сказать, что руководящую работу вел не ВРК, а Центральный комитет, его группа.

— Троцкий большую роль сыграл?

— Большую, но только агитационную роль. В организационных делах он мало принимал участия, его не приглашали, видимо… Крошу в суп корочку. Иначе у меня зубы не берут… (Снова наливает вина.) За Октябрьскую революцию мало одного бокала!

Сами не думали, что мы готовы для этого, а вот пришлось. За Ленина! Да, как он выдержал…

В первые дни Октября я видел его часто, но не разговаривал с ним. Он меня знал как секретаря и члена редакции «Правды».

15.11.1984

— Я участвовал, присутствовал, не больше, чем присутствовал, при обсуждении в Смольном в ночь на двадцать пятое, а может, даже на двадцать шестое октября вопроса о создании нового правительства. Помню, что был Ленин, и почему-то Сокольников запомнился. Потому что, видимо, он какие-то факты сообщал. Ну и группа членов ЦК, связанных с Лениным. Я не был членом ЦК, но был вроде старшего от Петроградского комитета. Обсуждали вопрос, как открывать съезд. Ну ясно, что Ленин должен открывать. Он и открыл.

«Как мы назовем правительство?» — Ленин говорит. Решили, что Совет Министров как-то не подходит, буржуазное. Кто-то предложил — Совет Народных Комиссаров. Во Франции очень распространенное — комиссары. Комиссары полиции, муниципальные, прочие. Потом, Франция ближе к нам по своему духу, чем, скажем, Германия, где муштра более… Мы и в армии взяли: маршал, а не фельдмаршал, ближе к Франции. Все-таки старались не немецкое брать. Потом кое-что и немецкое взяли. Ну в армии унтеров не завели. А тут сказалось то, что многие наши эмигранты, ставшие членами правительства, жили в Швейцарии, во Франции, а часть в Англии.

Комиссары… Парижская коммуна…

Как член Военно-революционного комитета я был назначен заведующим агитационным отделом этого комитета. В чем его функции главные? Тогда рабочие, молодцы, питерские рабочие приходили в ВРК: «Я поеду в свою Калужскую губернию, что мне сказать? Где литературу взять?» Надо было с ними побеседовать, на вопросы ответить, дать литературу. Вот я этим занимался, принимал рабочих с разных заводов, из армии, давал указания, кому брошюрку какую-нибудь, листовку. В ночь на двадцать пятое, что ли, мне было поручено арестовать редакцию и захватить «Крестьянскую газету» эсеровскую — Аргунов там был такой во главе, старый, видный эсер. Я взял группу красногвардейцев и явился в редакцию: «Вы закрыты!» — «Ну, мы так и знали! От вас разве можно ждать чего-нибудь другого, хорошего?» — «Закрывайтесь, нечего вам тут делать!»

Вышибли редактора и его сотрудников, опечатали помещение. Это, значит, в ночь на двадцать пятое октября.

Через день-два является из Святейшего Синода сторож, говорит: «С кем можно поговорить?» А дежурили разные члены комитета. Кто уходил спать, кто в командировку послан, его заменяли. Этот сторож говорит: «У нас в Святейшем Синоде собирается стачечный комитет». Верней, он не сказал «стачечный комитет», а «какие-то подозрительные люди собираются и что-то там все время организуют, действуют».

Мне тогда поручили отряд красногвардейцев довольно порядочный, человек двадцать — тридцать. Не помню сколько, но не меньше двадцати.

— На машине были?

— Ну, еще бы, захватили власть, и машины у нас не было?

Поехали туда. За большим, буквой «П», столом сидят эти заговорщики, «Стачечный комитет саботажников» — представители разных министерств, человек сорок — пятьдесят.

«Руки вверх! — как полагается. — Обыскать!»

Обыскали и забрали всех. Оказалось — меньшевики и эсеры.

«Мы будем жаловаться в Петроградский Совет!»

«Хорошо», — я взял двух крикунов с собой в Петроградский Совет. Там же был и Военно-революционный комитет… Дальнейшей их судьбы не знаю, моя задача была — забрать их…

Мне до сих пор почему-то запомнилось, в голове сидит, даже представляю натурально, как Ленин провозглашает Советскую власть. Я был позади трибуны, наверху, там, где президиум находился. Ленин выступает на трибуне, тут президиум, я вот здесь сбоку. И мне почему-то помнится, что Ленин, обращаясь к аудитории, к залу стоял, и одна нога у него была приподнята — имел он такую привычку, когда выступал, — и видна была подошва, и я заметил, что она протерта. Форма дырки даже отпечаталась в голове (рисует протертую подошву ботинка Ленина). Вот примерно такая штука протертая. Но есть там вторая стелька. Вторая стелька еще сохранилась, а нижняя подметка протерта. Даже форму подошвы запомнил…

…Это было единственное время, когда Троцкий держался неплохо, оратор он был очень хороший, а тут важно ораторское искусство, чтоб владеть аудиторией, и это он мог. Он массой владел хорошо, поэтому с ним нелегкая борьба была потом. Я близок был с Аросевым, а он страшно ненавидел Троцкого, даже чересчур. У него такие образы возникали специальные, как это у художников бывает…

Я был в Смольном в самые-самые первые дни, три дня оттуда не выходил. Раньше это был Институт благородных девиц, дворянская женская гимназия, так можно сказать.

Сидели рядом — я, Зиновьев, Троцкий, напротив — Сталин, Каменев. А за первым столом, за председательским, — Ленин. Я, слава богу, очень хорошо их знаю лично, каждого из них. Особенно близко знаю Зиновьева, потому что я еще с ним потом в Ленинграде вместе работал. Он меня, конечно, не совсем признавал, недолюбливал.

После революции я был председателем Совета народного хозяйства Северного района.

— А в энциклопедии сказано: «После свержения… В. М. Молотов становится одним из руководителей Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов».

— Это первый период. Я даже не знаю действительно, как это получилось, фактически я этого периода не могу припомнить точно. Я оставался членом Военно-революционного комитета Петроградского Совета, а он еще месяца два после революции существовал. А в начале 1918 года я создал и стал председателем Совнархоза Северного района, который включал пять губерний во главе с Петроградом. Входили Новгородская, Псковская, Олонецкая (Карелия теперь)… Не помню, Мурманск входил ли, тогда не до Мурманска было. Надо было промышленность создавать, а она была в главном промышленном центре — Петрограде. А потом пришлось ее эвакуировать — боялись немецкого наступления. Я был тогда членом бюро Петроградского комитета и все-таки больше помню партийную работу, выступления на заводах и всяких совещаниях. Но и в Петроградском Совете приходилось работать, всякие связи с заводами поддерживать. Это все до конца 1917 года.

Там же, в Петроградском комитете, встречали новый, 1918-й, да.

Ленина и Сталина не было, Троцкого не было, пожалуй, и Зиновьева не было. Свердлов был, Сокольников, Дзержинский был…

01.11.1977

— А как вы представляли себе новую жизнь, социализм, в первые дни Октября?

— Представляли отрывочно. Такой цельной картины не было. Многое получилось не так, как думали. Ленин, например, считал, что в первую очередь у нас будут уничтожены три основных врага: гнет денег, гнет капитала и гнет эксплуатации. Серьезно говорили о том, чтобы уже в двадцатых годах с деньгами покончить.

07.11.1983

— Сейчас, Вячеслав Михайлович, среди интеллигенции такое течение мысли, оно и раньше, наверно, было, что с революцией поспешили.

— Считают, рано?

— _: К чему это, мол, привело? Ни к чему хорошему. Россия шла бы своим путем: И к чему-нибудь бы пришла.

— Ерунда, — отвечает Молотов. — Русские националисты так считают, а другие думают в лучшем случае быть попутчиками.

16.02.1985

— Рано, говорят, сделали Октябрьскую революцию, тут я с одним встретился, и промышленность, мол, была бы, и то, и другое. Буржуазный заряд настолько крепко действует, — говорит Молотов, — что все-таки как-то к старому тянет. И думают, что не было бы Гражданской войны, не было бы Отечественной, это сидит довольно глубоко. Но только люди забывают, что прежняя жизнь не устраивала около девяти десятых населения. А вот кое-чего, конечно, не хватало, не хватает и сейчас. Некоторые трудности, надо было менять привычки. Не на все хватает, конечно. А о народе если говорить — о крестьянстве, о рабочем классе — у них это чувствуется менее.

Крестьянские писатели, они повторяют старое, даже хорошие писатели, даже Алексеев, даже Абрамов. Они советские, но они не большевистские.

— Сейчас пишут: Сталин уничтожил русский народ.

— Потому что в голове мусор, — говорит Молотов.

29.04.1980

— Много еще трудностей впереди, нерешенных задач, но мы неплохо начали в 1917 году, и дело движется. Не все получилось, о чем мечтали, но многое сбылось и из того, о чем мечтали…

— Вы затеяли такое дело в 1917 году, — говорю Молотову, — наверное, думали, что быстро все будет…

— Очень большое дело. Две недели, самое большее, говорили, продержится.

— Я другое имею в виду: быстро человек перейдет на новые рельсы, на новую психологию?

— А вот не всё и не все, — говорит Молотов.

14.10.1983

Шота говорит о том, что изучал биографии крупных революционеров — все они раньше практически нигде не работали — Ленин, Сталин, вы, Орджоникидзе… Где трудовая книжка? И вот пришли к власти и смогли решить такую задачу, во что никто не верил. Страна, мол, не поднимется… Нигде до революции ничего не возглавляли…

— Сказать так, что ничего не делали, тоже нельзя, — возражает Молотов.

— Как! Вы изучали революцию! — восклицает Шота Иванович.

— Изучали. И работали. Но из той работы ничего не вышло, — говорит Молотов.

28.04.1976

— В 1919 году Зиновьев всячески старался меня вышибить из Питера. Мы жили в одной гостинице. Обедали, — может, не всегда вместе. Ужинали… В «Астории». Там все верхушка Питерская жила… Где памятник Николаю I. «Дурак умного догоняет, да Исакий мешает». Весной я больше месяца, наверное, был в больнице, захворал возвратным тифом. Когда выздоровел, Зиновьев не пустил меня обратно в Питер. Вот тут меня направили так называемым комиссаром парохода «Красная звезда» — восстанавливать Советскую власть вдоль Волги и Камы.

— Недавно показывали по телевизору пароход «Красная звезда».

— Разве? Ну и как, показывали меня, нет?

— Нет.

— А я там был главным.

— В основном о Крупской говорили.

— Она была инструктором по народному образованию. А я там был комиссаром. Это довольно интересное для меня было путешествие. Я там на митингах стал выступать, до этого я на митингах не выступал, а там, хочешь не хочешь, приходится. Я возглавлял, ну и приходилось иногда с речами выступать. А кроме того, с докладами на партийном активе между собой. Помощники были — инструктора по народному образованию, по партийной работе, по профсоюзным делам, по здравоохранению — тогда такие существовали отделы. Самодеятельность мало была развита.

Почти фронтовая полоса была… Представитель РОСТа у нас, по-моему, был. Примитивная такая пропаганда велась, на домашний лад. Старались, активно работали. Опыт наш был очень небольшой. Калинин, когда разъезжал, он, конечно, с большим эффектом выступал. Он умел выступать, говорил на простом языке. Если кто-нибудь над ним подшучивал, то он тоже подшучивал, обменивался любезностями небольшими. Но, в общем, неплохо, по-моему, у него получалось. У него был поезд, Калинин на поезде больше ездил, я не помню, чтоб он на пароходе разъезжал.

А мне на пароходе пришлось — некоторые районы таковы…

Сталин был тогда на гражданских фронтах, а мы на гражданских делах. Но около фронтов. Добирались до Царицына, но нас не подпустили. В Царицыне еще были белые, их в это время вышибали. До Царицына мы не добрались, но перед Царицыном в каком-то небольшом городке на Волге были. На пароходе «Красная звезда», бывший «Чехов».

— А почему переименовали?

— Пароходство «Самолет» называлось. Было такое, на Волге, частное. Все пароходы имели фамилии писателей или композиторов. «Чайковский» был. Вот и «Чехов». Мы считали его дореволюционным.

— А кормили вас хорошо?

— Ничего. Сами организовывали свое хозяйство. Этот пароход был наш. Все по-хорошему, по-советски. Ничего такого особого не было. Вообще мы работали здорово. С утра до ночи.

Крупская политикой не занималась. Она была инструктором по делам народного образования. Она открывала школы. Как говорится, сеяла грамотность. А уезжали мы поездом из Москвы до Нижнего Новгорода. Ленин провожал нас на Курском вокзале. И без моей просьбы написал мне тут же рекомендацию — лично знает меня как старого большевика, полностью доверяет и просит оказывать всяческое содействие. Эту записку Ленина я, простите, не сдал, храню… В дороге я получил телеграмму от Ленина — он спрашивал о здоровье Крупской. Вообще нашей поездкой он был очень доволен. Конечно, Крупская после возвращения рассказывала что-то Ленину о нашей работе.

24.05.1975, 17.08.1981, 06.02.1982, 15.11.1984

Читаю вслух некролог в «Правде» о смерти члена КПСС с 1908 года, персонального пенсионера союзного значения Розенфельда Арона-Шмуль-Шей-Менделевича.

— Не знали вы такого? — спрашиваю Молотова.

— Ну, так хорошо не знал. Но, может, и знаком был. Но не помню такого. Найдется и Шмуль, и Мруль, и прочие. Ну а еще какие новости?

10.03.1977

— Микоян меня проработал в «Новом мире», — сообщает Молотов.

— У вас есть этот журнал?

— Есть. Тоже меня хотите проработать?

Он берет период в 1919 году, когда он приехал в Нижний Новгород вскоре после того, как я уехал оттуда. Он пишет о резкости — на мой счет: «С обычной для него резкостью». Я был председателем губисполкома в Нижнем Новгороде, и там была такая компания во главе с секретарем губкома — Кузнецов был такой, правый. Ну и мы там, группа. Я в центре этой группы. Кончилось тем, что я чересчур, может быть, обострил это дело, и меня направили в Донбасс.

А попал я в Нижний осенью 1919 года после моей поездки по Волге, когда с Крупской ездили. Летом мы ездили, а осенью меня оставили там, откудова мы начали.

— По указанию Ленина?

— Едва ли указание Ленина. Я думаю, что это работал Крестинский и группа Зиновьева. Зиновьев не хотел, чтоб я был в Петрограде. Так я думаю, что это дело рук Крестинского.

…Держу в руках воспоминания А. И. Микояна:

— Микоян пишет в своей книге: «На IX Всероссийской партийной конференции я впервые встретился с Молотовым. Незадолго до этого его отозвали из Нижнего Новгорода, где он был председателем губисполкома, и перевели в Донбасс, там его избрали секретарем губкома. Мы познакомились. Я сказал, что направлен в Нижегородский губком, и попросил рассказать об обстановке в Нижнем.

Там крупная партийная организация, сказал Молотов, в основном состоящая из рабочих. Почти все члены губкома дореволюционные коммунисты, тоже из рабочих. Но обстановка там сложная, резко проявляются местнические настроения: работников из других губерний принимать не желают. Среди партийцев немало случаев морального разложения, злоупотребления спиртными напитками (тогда в стране были полностью запрещены производство и продажа алкогольных напитков)»…

Да? Был сухой закон?

— Был как будто. Я не ручаюсь, — говорит Молотов. — Да, пожалуй, был. Ленин же говорил на одном из съездов: «Не допустим никогда продажи водки и продажи икон». А мы продаем. Спорили об этом и пришли к выводу, что надо водку продавать. Другого выхода нет, надо было собирать деньги. Про-промышленность находилась в загоне.

Читаю дальше:

— «Некоторые из членов партии, поселившись в квартирах, отнятых у буржуазии, женились на дочерях купцов».

— Было, — подтверждает Молотов.

— «Борьба с остатками буржуазии почти не ведется… Чувствовалось, что всем происходящим в Нижнем Новгороде Молотов очень обеспокоен. В заключение он сказал, что работать в Нижнем мне будет очень трудно, всем там заправляет спевшаяся местническая группировка».

— А он с ними спелся. Он спелся… Всех покорил.

— «То, что рассказал Молотов, показалось мне чем-то противоестественным. В моем сознании как-то не укладывалось, чтобы в организации, состоящей из рабочих, среди коммунистов могла сложиться такая обстановка. Но, конечно, возражать Молотову не стал…»

— Жулик, жулик.

— «…так как не имел никаких оснований ему не верить, и решил сам во всем разобраться на месте.

Позднее, уже находясь в Нижнем, я убедился, что при участии опытных партийных работников — председателя президиума губкома Кузнецова и председателя губисполкома Молотова — нижегородские большевики сделали многое для преодоления хозяйственной разрухи, добились неплохой организации трудовой и гужевой повинности, обеспечили заготовку топлива, удачно поднимали людей на субботники и воскресники, провели ряд хороших дел по оказанию помощи семьям красноармейцев.

Борясь с местничеством Молотов настойчиво и активно проводил линию ЦК, но у него, видимо, не хватало выдержки, а главное, он был слабо связан с рабочими районами (его поддерживал главным образом Городской район)…»

— Да-а-а.

— «Местническая группировка среди руководства губкома и губисполкома была крепко спаяна и держала Молотова почти в состоянии изоляции».

— Я был связан неплохо, но я то и дело выступал с отдельными критическими замечаниями в их адрес. Я действительно немного перегибал, но перегибал сознательно, в пользу большевизма.

— «Сторонники Кузнецова потребовали прекратить доклад Молотова».

— Доклад я не закончил…

— «Молотов выступил с докладом, обвинив Кузнецова в насаждении и поощрении местнических тенденций. Завязалась настоящая перепалка, пошли в ход крайне резкие высказывания. Сторонники Кузнецова потребовали прекратить доклад Молотова, и по предложению его заместителя по губисполкому Ханова была принята резолюция, выражавшая порицание Молотову и Таганову (старому партийному работнику — нижегородцу)…»

— Да.

— «…за то, что они вопреки всяким традициям нашей партии развели агитацию перед выборами в губком, бросали и по адресу ответственных губернских и уездных работников губкома ряд туманных обвинений общего характера, давая десятку уездных работников и работников губкома оскорбительные клички и пытаясь опорочить всех работников, составляющих большинство прежнего губкома, дабы расчистить дорогу в губкоме новой группировке.

Возмущенный этим решением, Молотов заявил, что он выходит из губкома, хотя перед этим его вместе с другими избрали на конференции в члены губкома».

— Никуда я не выходил из губкома. Как можно выйти из губкома? Выбрали меня.

— «Положение создалось явно ненормальное: председатель губисполкома вышел из состава губкома!»

— Да это он выдумывает. Микоян совершенно не пытается политически… А я боролся. Не было правых тогда, а это уже как раз была группа правых. Группа правых, но не раскрытая.

— Но правых еще не было, они не оформились тогда еще.

— Конечно, не было. А фактически они всегда были. Не случайно у Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», вся эта книжка направлена против левых, но он упоминает в одном месте, что мы всегда должны бороться и против левых, и против правых. Надо бы знать, что правые больше опасны для большевизма, чем левые. Это он признавал, указывал и предупреждал.

Я задирал. Я на этой конференции выступал девятнадцать раз, кажется. Я тогда не мог говорить, конечно, о правом уклоне каком-то — не было это еще разъяснено, но губком оказался в руках правых. Я-то был приезжий человек, задерживаться там не хотел, желания, действительно, не было, но люди такие инертные, немножко заскорузлые, по крайней мере. Вот Кузнецов там был во главе, был еще там один Левит с коммерческой жилкой, но тоже на большевика мало похож. Они жили по-провинциальному, группировались вокруг определенных лиц, выпивали, иногда и слишком.

Мне пришлось на них наступать. А потом они уж хотели мне отомстить и в Башкирию меня запереть — это не вышло. Зиновьев был против меня. Но Ленин меня защищал.

— «В результате Молотов вынужден был уехать из Нижнего…» — продолжает Микоян.

— Я попросился сам. ЦК отозвал. Вот я этого и добивался, так как отношения у меня были, конечно, довольно острые. Я просил перевести меня на партийную работу. Крестинский тогда был Первым секретарем ЦК, еще Преображенский и Серебряков — все троцкисты, все секретари ЦК. Вот Ленин на них должен был опираться. И они тогда мне предложили: «Так, а мы вас направим в Башкирию». — «А по какому случаю в Башкирию? Я бы не хотел, там рабочих мало. Дайте мне промышленный район какой-нибудь». У них переговоры, разговоры: «Вот Донбасс, пожалуйста, в Донбасс». Значит, я тогда перешел секретарем губкома в Донбасс. 1920 год. В Донбасс, конечно, я поехал с интересом… Все-таки не холодно вам? — спрашивает Молотов. Мы гуляем вдоль дороги, я — в кожаном пиджаке, он в плаще и шляпе. Десять градусов тепла. — Сегодня хороший, погожий такой день…

14.10.1983

— Врангель еще был в Донбассе кусочком. Война. Он еще даже в Мариуполе, по-моему, был. На побережье Азовского моря. Пожалуй, это было осенью 1920 года.

Потом губернская конференция меня выбрала на общеукраинский съезд партийный, и там я стал первым секретарем Украинского ЦК. В конце 1920 года.

— И сразу Молотов от Донбасса — первым секретарем Украины. Какой скачок у вас! Безусловно, это работа Ленина, иначе вы не прошли бы.

— Ну конечно.

— И Сталин, наверно, помог.

— Сталин. Вернее всего, что Сталин. Он меня лучше знал. А в марте 1921 года я приехал на съезд в Москву, и меня оставили здесь.

Уверен, что Сталин меня поддерживал. Меня там не могли так поддерживать.

Ленин знал меня через Крупскую. Немного через переписку, когда я был в «Правде». Думаю, что это Сталин. Он знал меня с 1912 года, мы с ним жили на одной квартире в 1917 году…

Около десяти лет я проработал секретарем ЦК — сначала первым — тогда это называлось Ответственный секретарь, а потом вторым, когда Сталин стал Генеральным, и все эти годы замещал Сталина, до декабря 1930 года, когда стал вместо Рыкова Председателем Совнаркома. А в мае 1939-го стал одновременно и наркомом иностранных дел.

С Риббентропом я вел переговоры, уже будучи и Предсовнаркома, и наркомом иностранных дел…

29.04.1980, 14.10.1983

— Я на Украине был первым секретарем, — говорит Молотов гостю-украинцу. — Вы не против?

— Нет, что вы! Я бы и сейчас не против.

— Сейчас — что? Сейчас неинтересно. Тогда косоворотка и все, как полагается. У меня есть снимок в косоворотке. С Буденным. Как с ним встретимся, бывало, до последних дней, он все вспоминал. Петровский был Председатель ВЦИК, Раковский — Председатель Совнаркома, Лебедь — второй секретарь. Фрунзе был наркомвоенмором Украины. В 1920–1921 годах. Борьба против Врангеля. Я был в двадцатом, в конце. А в двадцать первом (смеется) в Москву забрали, арестовали, из секретаря ЦК Украины сделали секретарем ЦК РКП(б).

— Вы с Лениным сидели рядом, беседовали, и вот я рядом с вами сижу — даже не верится! — говорит украинский гость.

— Я тоже, когда вас увидел, испугался! — шутит Молотов. — Я плохо понимаю украинский.

— Черчилль с ним балакал, а що я с ним буду балакать?

— Да, вдруг он кусается? — подмигивает Молотов.

07.11.1979

— В марте 1921 года я стал работать в ЦК.

— А с Полиной Семеновной когда вы познакомились?

— В 1921 году во время международного женского совещания во дворце, который от царской власти перешел в руки большевиков. В Питере.

Полина Семеновна работала в подполье на Украине[39]. Она из Запорожья…

В 1921-м летом женился. А до этого некогда было этим делом заняться. Был холостой. Мой чемоданчик так со мной и ездил…

22.06.1971, 18.02.1977, 08.03.1985

В мае 1970 года хоронили П. С. Жемчужину. Гроб стоял в клубе «Красный Октябрь». Молотов выступал. Было полно народу. Потом на Новодевичьем Вячеслав Михайлович стоял у могилы рядом с Н. А. Булганиным и сказал, когда оркестр исполнил Гимн Советского Союза: «А на моих похоронах гимн играть не будут…» «Сыграют, обязательно сыграют!» — утешил его Булганин.

Нет, не сыграли…

09.05.1984

Примечания:

3

Безусловно, многое в описании того или иного факта зависит от автора. В свое время генерал Д. А. Волкогонов попросил меня показать ему некоторые материалы о В. М. Молотове. В книге о Сталине «Триумф и трагедия» Волкогонов, ссылаясь на меня, кое-что использовал, в частности, приведенный выше эпизод. Но вот как он выглядит в его книге:

«В отношениях с гитлеровцами Сталин почти не скрывал своего макиавеллизма. Когда завершилась церемония подписания пакта, рассказывал Молотов Ф. Чуеву, Сталин поднял бокал шампанского и сказал не без иронии:

— Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина! Выпьем за здоровье вождя немецкого народа Гитлера!

Риббентроп тотчас бросился к телефону (переговоры шли в кабинете Молотова) и сообщил Гитлеру в Берлин о подписании пакта и словах Сталина. Тот ему ответил, как тут же радостно передал Риббентроп:

— О, мой великий министр иностранных дел! Вы не знаете, как много вы сделали! Передайте поздравления господину Сталину, вождю советского народа!

Сталин, когда ему перевели эти слова, повернулся к Молотову и едва заметно хитро подмигнул».

Нетрудно заметить, что между тем, что рассказывал Молотов и как это подал читателю Волкогонов, разница есть.

33

Я получил письмо от одной из родственниц Небогатиковых — М. С. Лебедевой. Она пишет, что дед Молотова по материнской линии Яков Евсеевич Небогатиков был купцом первой гильдии, имел на Вятке пароходы, а его приказчик Михаил Скрябин был доверенным в Кукарке. М. С. Лебедева прислала мне свою статью «Три дня у старых родников», опубликованную в Кировской области в газете «Сельская новь». Привожу из нее отрывки.

«…Яков Евсеевич Небогатиков пришел в Нолинск молодым парнем в лаптях и с большой жаждой лучшей жизни. Он плясал перед каждым, кто даст ему две копейки, а за три копейки плясал в луже. Занялся он сбором тряпья у населения и вскоре неожиданно разбогател. Семейная легенда допускает, что он нашел зашитые в одежде или перине деньги. Первая жена Якова Евсеевича подарила ему девять детей и умерла. Вторая жена Анна Трофимовна родила двух дочерей, Анну и Ольгу, и тоже умерла. Когда Якову Евсеевичу было уже 50 лет, он женился в третий раз на 16-летней дочери лесничего…

…Иду на кладбище. Довольно поблуждав наугад, вижу надпись на памятнике: «Здесь покоится прах нолинского купца Якова Евсеевича Небогатикова. Скончался 8 июля 1895 года. Жития было 72 года. Господи, прими дух его с миром». Рядом лежат две надгробные плиты. Скребу веточкой мох и читаю: «Под сим камнем покоится тело мещанина жены Ефросиньи Ипатиевой, скончавшейся в 1862 году…» Значит, в то время, в возрасте 39 лет, Яков Евсеевич еще мещанин. Под другой плитой — вторая жена Анна Трофимовна (1831–1866), та, внуки которой — артист кино Б. П. Чирков, композитор М. М. Полянский, государственный деятель В. М. Молотов — широко известны в нашей стране. Возможно, это она внесла в семью Небогатиковых библиотеку, о которой написано в книге «Вятские книголюбы». Далее следует гипотеза: видимо получив за женой хорошее состояние, Яков Евсеевич крепко встает на ноги…

…Мы заходим в «дом Молотова» (бывший дом Скрябиных — доверенных купцов Небогатиковых). Роза Михайловна (местный краевед. — Ф. Ч.) обращает мое внимание на здание Дома пионеров, на дом Чирковых, на «школу Молотова», где в недалеком прошлом был «класс Молотова» и «парта Молотова». Право сидеть за партой нужно было завоевать отличной учебой и общественной работой.

34

Речь идет о конструкторе артиллерийских систем В. Г. Грабина (1899/1900—1980), авторе противотанковой пушки, знаменитой сорокапятки, благодаря которой Красная Армия устояла против германских войск в 1941 году. Грабин рассказывал мне, что против создания этой пушки выступали некоторые военные, в частности, Тухачевский, сторонник ракетного вооружения. Однако Сталин, присутствовавший на показе боевой техники, дал указание запустить в серию грабинскую пушку. Чутье не подвело Иосифа Виссарионовича, ибо эта пушка оказалась самым необходимым и эффективным средством против танковых армад Гитлера.

1 января 1942 года Сталин сказал Грабину: «Ваша пушка спасла Россию».

Вряд ли есть преувеличение в этих словах.

В наши дни грабинскую пушку можно увидеть в Центральном музее Вооруженных Сил в Москве.

35

Молотов весьма скромно говорит о своей роли в производстве боевой техники Красной Армии. Как глава правительства он в предвоенные годы был Председателем Совета Труда и Обороны и вел все заседания Политбюро, в том числе и по военным вопросам, не раз вместе со Сталиным выезжал на полигоны, где испытывалось новое оружие. Я храню немало свидетельствующих об этом фотографий, в свое время секретных.

36

Кстати, в описании отрицательных черт Сталина некоторые изображатели дошли до того, что пишут, как в ссылке Сталин обедал со Свердловым и, чтобы съесть лишнюю порцию супа, плевал Свердлову в тарелку. Допустим, так и было, мы при этом не присутствовали, но тогда почему эти повествователи забывают рассказать об эпизоде с жандармом, когда Сталин фактически спас жизнь Свердлову?

37

От Крупской пошло суждение, что, поскольку Плеханов подписывался псевдонимом Волгин, Ленин по аналогии решил использовать для собственного псевдонима одну из великих русских рек — Лену.

38

Подобным образом возникла партийная кличка Троцкий.

39

В книге Н. Меклера «В деникинском подполье», ставшей библиографической редкостью (М., 1932), описываются подпольщики-большевики, проживавшие в одной из квартир города Харькова:

«Третьим постоянным жильцом была Полина Семеновна Жемчужина, молодая веселая женщина, сестра милосердия одного из военных госпиталей. Она приехала из Киева, паспорт у нее был за подписью генерала Бредова, она «ненавидела» большевиков и вместе с мадам Брунзель вырабатывала стратегические планы решительного разгрома «латышей, евреев, китайцев и чрезвычаек» (она сама была еврейкой. — Ф. Ч.), которые погубили Россию.

В этой комнате были наши радость и гордость, наше подпольное паспортное бюро…»