|
||||
|
|
Глава VIРеалии эпохи гласности Повесился человек. Жил-был, работал в трамвайном парке, водил трамвай по улицам города Ростова-на-Дону, был активным членом клуба «Защита» — общественного объединения, родившегося на волне горбачевского призыва к включению масс в перестройку и надежды этих самых масс как-то себя от государственного произвола защитить. Звали этого человека Анатолий Отрезнов, и было ему 35 лет. Был он человек как человек, ничем особенно не увлекался, ничем не выделялся, был безотказен в работе и не слишком уживчив в быту. Семьи не имел, друзей — тоже. Если чем и отличался, так это несдержанностью на язык — прилюдно ругал КПСС, власти, конституцию, что в 88-ом, да еще в провинции, было небезопасно. Или — казалось небезопасным его сотоварищам по клубу «Защита», к которому местные партийные власти излишней любви не проявляли. И вот — повесился. Оставил предсмертное письмо — «Исповедь» — так сам назвал. «Исповедь» кончалась словами: «Люди — негодяи и грязь»… Уже после смерти выяснилось: был Отрезнов агентом КГБ. Не штатным — нет, так, мелким информатором, внедренным в новое демократическое объединение: наблюдать, по возможности — дискредитировать. В качестве платы ему была обещана отдельная однокомнатная квартира, каковой Отрезнов никогда в жизни не имел и о которой страстно мечтал, — вырос он в детдоме, потом служил в армии, потом мотался по общежитиям и ютился по частным углам. В общем, была у человека цель — свой дом, своя крыша над головой… Квартиры не дали. Предложили комнату в коммуналке. А он ведь — мечтал! Не о Гавайских, повторю, островах, не о девочках на чужих островах ……, что для советского человека — полжизни: об отдельной квартире. Сорвалось. Обманули — может быть, плохо служил? В результате и наложил на себя руки… В декабре 1989 года (раньше мера отпущенной гласности не позволяла) корреспондент «Литературной газеты» Николай Попков рассказал об этой истории в очерке «Петля».{1} Странно: особого впечатления на читательскую аудиторию очерк не произвел. Во всяком случае, большого шума по сему поводу не было. Между тем это был первый рассказ в советской печати об агенте КГБ, внедренном в новую демократическую организацию простых советских граждан — внедренном в годы декларированной перестройки, гласности, нового мышления! Однако — проглотили, съели… Видно — привыкли. Как же без них? «Народу-то верили, конечно, но не следить вообще… тогда какова же роль Комитета безопасности? — изумлялся в одном из перестроенных интервью Владимир Семичастный — Председатель КГБ хрущевской поры. — Если он (то есть Комитет) вообще ничего не будет знать — настроения, мнения и просто куда мы идем, а потом возникнет что-то, и народ нам скажет: где же вы были, друзья мои? За что вы деньги получали?»{2} — втолковывал Семичастный корреспонденту, обозначая главные функции КГБ в стране. Механику же исполнения этих функций, в том числе и формы взаимоотношений Комитета с новыми общественными организациями, однажды наглядно объяснил генерал Олег Калугин: «Когда в начале 80-х любители рока заполнили ленинградскую эстраду, по инициативе КГБ был создан рок-клуб. Создан с единственной целью: держать это движение под контролем, сделать его управляемым…» В общем — привыкли. И они — привыкли, и мы — привыкли. То есть неприятно, конечно, но что поделаешь: все равно что сердиться на плохую погоду — проще взять из дома зонтик. Тем паче методика осталась та же, что и 30 и 50 лет назад. «Меняются только объекты — теперь вот стачкомы и новые политические партии», — заключил в том разговоре Калугин.{3} Ну так вот, очерк был опубликован в декабре. И примерно тогда же Центральное телевидение побаловало нас сюжетом: Председатель КГБ СССР Владимир Крючков принимает у себя, на Лубянке, членов Международного пресс-клуба женщин-журналисток. Крючков был мил и радушен: каждой из дам его подчиненные вручили цветы и двухтомник «Красной книги ВЧК» — чекистской версии геноцида первых послереволюционных лет. Дамы были растроганы и в своих вопросах — предельно тактичны. Я видела стенограмму встречи и взаимопониманием Председателя КГБ и журналисток была тронута буквально до слез. Об Анатолии Отрезнове Крючков на этой встрече, конечно, не говорил. Да и вообще разговора об агентах, стукачах, информаторах — то есть о том, что живо волнует простых читателей и не простых — тоже, речь там не шла. Говорил Крючков об обеспечении прав советских граждан («Наша деятельность должна защищать права человека»), о воспитании «законопослушных» чекистов, говорил проникновенно и о достижениях КГБ в сфере гласности.{4} Состоялась научно-практическая(!) конференция «Демократия, перестройка и органы КГБ». Принято постановление «Комитет госбезопасности и гласность». Начал издаваться «Информационный бюллетень КГБ», коего, впрочем, легальными способами достать практически нельзя — об этом Крючков, понятно, умолчал. Создан Центр общественных связей, который возглавил генерал КГБ Александр Карбаинов (в прошлом, замечу, начальник 1 отдела Пятого управления КГБ — отдела, весьма интересовавшегося творчеством и бытом литераторов, художников, музыкантов. Карбаинов интересовался ими, судя по всему, усердно, потому как стал заместителем начальника всего этого управления, потом ушел поработать в ЦК КПСС, и вот новая, заметная должность). Что касается отношения КГБ к инакомыслию, к диссидентам, то тут Крючков был категоричен: «Органы безопасности боролись не против инакомыслия, а против конкретных противоправных действий, а потому указанная терминология («диссидентство», «политические заключенные») никогда (так и сказал!) не была для нас приемлемой». Вот, оказывается, как! Терминологии не принимали, но при этом — сажали. Согласно справке, подготовленной КГБ совместно с Прокуратурой СССР на имя Горбачева, в 1987 году, например, в лагерях сидело 288 политических заключенных: «Из них в ИТУ (исправительно-трудовые учреждения — Е.А.) за антисоветскую агитацию и пропаганду — 114 чел., за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй, — 119 чел., в ссылке осужденных по уголовным статьям находится 55 человек».{5} Более того, не далее как в ноябре 1989, то есть за месяц до этих милых посиделок на Лубянке, в городе Свердловске был осужден к трем годам лишения свободы Сергей Кузнецов — активный член «Демократического Союза». Осужден за правозащитную деятельность, но поскольку прежние посадочные статьи — знаменитая семидесятая («антисоветская агитация и пропаганда») и сто девяностая прим («распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»), были отменены, в приговоре Кузнецова были указаны статьи уголовные (что именно уголовные, Крючков особенно подчеркнул) — статья 130 (клевета) и статья 191/1 (оказание сопротивления работникам милиции). В переводе на нормальный язык это означало, что Кузнецов распространял антисоветские листовки, а также организовывал митинги, которые власти провести, естественно, не разрешили. К этому времени перестройка зашла уже так далеко, что был принят Закон о митингах и демонстрациях, позволяющий либо награждать граждан свободой на собрания, либо наказывать запрещением оных, если граждане ведут себя плохой «Демократический Союз» традиционно вел себя плохо, потому милиции был дан приказ митинг в Свердловске разогнать. Разогнали, использовав для того дубинки. Спустя несколько месяцев (очень возмущалась международная общественность, а это бросало тень на «новое мышление») Кузнецов из тюрьмы таки был выпущен: вдруг оказалось, что преступления он не совершал. Однако не думаю, что подобный поворот событий смутил Председателя КГБ: к концу 1989 года Комитет к сим перестроечным коллизиям стал относиться уже спокойно, не нервничая. Дескать, собака лает, а караван — идет. И действительно — шел. Что еще было интересного в той стенограмме? Например, вопрос журналисток о привилегиях высшего руководства КГБ. Ответ Крючкова, как мы уже привыкли, был предельно искренним и выдержан в лучших традициях советской демагогии: «Единственная привилегия высокопоставленного сотрудника КГБ — это более высокая степень ответственности за порученное дело»… Потом, правда, добавил, что определенная категория чекистов может иметь госдачу — «за плату» (подчеркнул), иметь служебный транспорт, есть у Комитета свои дома отдыха, поликлиника, садово-огородные участки… Представляю, как веселились, читая эту стенограмму, рядовые сотрудники КГБ. Я не говорю о том, что четвертый этаж нового, предельно мрачного (серо-черный гранит) здания КГБ на Лубянке сами комитетчики называют «зоной». Это, так сказать, чекистский юмор, ибо зона эта отличается от тех, лагерных, с которыми как-то более ассоциируется слово КГБ, тем, что рядовым чекистам вход туда заказан. Вероятно, к «секретам государственной важности» относится и специальная столовая для Председателя, его замов и членов коллегии КГБ. Слышала, что кормят там замечательно, слышала, что готовят блюда исключительно из экологически чистых продуктов, коих ни рядовые чекисты, ни рядовые советские граждане от рождения не знают. Впрочем, для бесклассового общества, где нет ни богатых, ни бедных и все — равны, это обычное явление: перестройка в том мало что изменила. Однако что в действительности является большим секретом, так это то, что верховная комитетская элита через советские внешнеторговые организации по каталогам западных фирм заказывала необходимый им и их семьям ширпотреб, коего в советских магазинах не было и нет. Оплата шла, естественно, в твердо конвертируемой валюте.{7} Вот такая забавная деталь, маленькое добавление к словам о «единственной привилегии высокопоставленного сотрудника КГБ». Еще журналистки поинтересовались у Крючкова взаимоотношениями внутри Комитета — как ладят между собой радикалы и консерваторы и кого больше? И снова Председатель — ну, да, конечно: «монолитное единство рядов»… Впрочем, тут как раз не все однозначно и это вопрос, требующий некоторых размышлений. Конечно, никакого «монолитного единства рядов», в том смысле, в каком говорил об этом Крючков, в КГБ давно уже нет. Не первый год там тлеет огонек конфронтации — раньше менее заметный, сейчас — весьма откровенный — между теми, кто называет себя «профессионалами», и теми, кого называют «партаппаратчики». Последние, как правило, начинали свою карьеру в комсомольских и партийных органах, добирались там до определенного начальственного этажа, им как офицерам запаса с каждой ступенькой по карьерной лестнице вверх присваивалось новое звание — капитана, майора, подполковника. С ним они и переходили в КГБ, пройдя предварительно двухгодичное обучение в Высшей школе КГБ. Ну, а дальше начальственная, как правило, не ниже заместителя руководителя отдела, — должность в Комитете. Профессионалам, то есть тем, кто начинал в органах с должности рядового оперуполномоченного, подобная карьерная стремительность «партаппаратчиков» мало сказать не нравилась. «Профессионалы» считали, что в настоящей чекистской работе их конкуренты на большие должности мало что смыслят и добиваются начальственных кресел, хороших зарплат и поездок за границу совершенно незаслуженно. Вероятно, по-своему они правы, хотя… Хотя если главная функция КГБ (вспомним Семичастного) состоит в том, чтобы знать мнения и настроения, то в этом-то как раз партийные товарищи доки. Надо сказать, что вопрос о поездках за границу в этой конфронтации играл и играет весьма существенную роль. Особенно, конечно, в Первом Главном Управлении (внешняя разведка). Ибо, как известно, «поездка за границу», а тем более — долгая работа под «крышей» посольства или зарубежного корреспондентского пункта однозначно переводила советского гражданина в разряд обеспеченных или даже очень обеспеченных людей. Ибо позволяла за казенную зарплату купить то, что в Советском Союзе до самого последнего времени можно было купить лишь у спекулянтов и за очень большие деньги. Естественно, тем же макаром делались и делаются поныне деньги: называется это «купить на сдачу», — видеомагнитофон или телевизор приобретается специально для того, чтобы потом сдать его дома в комиссионный магазин или перекупщику. Вещи «на сдачу» везутся домой, конечно, не только комитетчиками, но и другими совзагранработниками. Впрочем, разделить первых и вторых в иных случаях довольно трудно, поскольку, по словам подполковника КГБ Валентина Королева, «посольские резидентуры ПГУ за границей объединяют сотрудников этой разведки, работающих под видом дипломатов, журналистов, представителей внешнеторговых, туристических и иных советских учреждений».{8} По мнению Королева, именно этот материальный стимул привел в органы, особенно в Первое Главное Управление, немало молодых людей, в том числе и особенно — детей партгосаппарата — сыновей высшей партийно-государственной номенклатуры. Что в свою очередь, опять заметим, немало способствовало сращиванию структур. «Безродных» в Первом Главке примерно 10–20 процентов, — утверждает Королев. — Обладатели менее «мохнатых лап» распределяются из Высшей школы (КГБ) во Второй Главк КГБ СССР, являющийся центральным контрразведывательным органом этого ведомства. Я знавал только одного «безродного» слушателя ВШ КГБ, распределенного в ПГУ, и одного такого же, получившего назначение в ВГУ. Это из порядочных. Были и другие случаи распределения в ВГУ «безродных», которые стучали руководству курсов и факультетов на своих же однокашников». Это, к слову, и о нравах, царящих в Комитете. Но я хочу еще на секунду вернуться к «стимулу». Так вот он, этот материальный стимул в нашей нищей стране является не только медом для чекистов, но и одним из мощнейших способов в деле привлечения к сотрудничеству с органами и — воздействия чекистов на советских людей. Ибо желание попасть за границу велико, а оформление документов, позволяющих выехать из страны, по сию пор — прерогатива КГБ. И именно слово Комитета, а не партийных органов является решающим. КГБ может просто сказать: «На данного человека есть закрытый материал». И никакой начальник не посмеет спросить — какой материал? Выездом во Втором Главном Управлении (контрразведка), равно как и в каждом его подразделении в областных и республиканских комитетах, ведает специальный «выездной» отдел или группа: «выездные дела» граждан хранятся там пять лет. В прошлые годы КГБ мог без всякого объяснения причин не дать разрешения на выезд, как не давал его мне на протяжении 8 лет. Кадровики из газеты, где я тогда работала, совершенно откровенно говорили мне: «Не подавай документы — бесполезно». Недавно я узнала: в 1989 году подпись на моем разрешении на выезд поставил ни больше ни меньше как заместитель Председателя КГБ СССР Гелий Агеев. «Значит, на вас было что-то серьезное», — объяснял мне мой собеседник. Что? Узнаю ли я когда-нибудь? Так вот, сейчас Комитет действует более деликатно: просто не торопится с оформлением документов. Чтобы имярек заведомо не успел, например, на конференцию или симпозиум. Значит — надо просить, унижаться, в иных случаях — выполнять несложные просьбы либо идти на заведомый скандал с органами, который неизвестно как еще обернется. Мне самой пришлось с этим столкнуться не далее как летом 1991 года, когда я собиралась на конференцию журналистов-исследователей в США с докладом «КГБ и перестройка». Коротко история такова. Паспорта с выездной визой мне не выдавали вплоть до самого последнего дня, хотя консульская служба американского посольства заверила меня, что все мои бумаги из консульства ушли: назвали и день и час, когда курьер отвез документы в консульскую сужбу МИДа. Потом мне доверительно сообщили: «Тебя не выпускают наши…» Я не буду повторять всех тех слов, кои я не менее доверительно сообщила по своему телефону, который регулярно прослушивается комитетчиками, о том, какой скандал с привлечением западной прессы я устрою, если… Меня выпустили. Но мне терять было нечего: свою репутацию в КГБ я знала и на любовь органов ни в прошлом, ни в будущем мне рассчитывать не приходится. Не говоря уже о том, что у меня за спиной стояла влиятельная газета, в кармане — удостоверение «Московских новостей», да и комитетчики лишнего шума не любят. А у кого нет такого удостоверения?.. Это я все к тому, что зависимость советских граждан от КГБ имеет часто сугубо бытовой характер, а вовсе не является только, как думают, результатом боязни перед возможными репрессиями или лагерями. Именно поэтому она, эта зависимость, и сегодня сильна. Хотя, безусловно, несравнима — и по степени, и по широте охвата — с прежними годами. Впрочем, я увлеклась. Гораздо интереснее вопрос, насколько «монолитность чекистских рядов» подорвана идейными, политическими расхождениями среди сотрудников Комитета. Действительно, в последние два года в Комитете появились люди, кого зарубежная пресса окрестила «диссидентами КГБ». Волну «отступников» начал полковник КГБ, бывший сотрудник идеологической контрразведки Ярослав Карпович, потом генерал-майор Олег Калугин. Первого Крючков лишил звания «Почетный чекист», со вторым обошлись более сурово — по требованию КГБ Президент Горбачев своим указом лишил его всех званий и наград, а Премьер Рыжков — полагающейся ему пенсии[54]. Против Калугина было возбуждено уголовное дело по статье 74 УК РСФСР — «разглашение государственной тайны». Бывшие коллеги, как следует из рапорта В. В. Нечаева, начальника 12 отдела Второго Главного Управления КГБ СССР, буквально сели генералу на хвост: «…С марта 1987 года в 12 отделе 2 Главного управления КГБ СССР с санкции бывшего председателя КГБ СССР Чебрикова В. М., а затем В. А. Крючкова велось дело оперативного розыска «Петрова» (псевдоним Калугина в деле оперативного розыска — Е.А.), заведенного по признакам возможно действовавшего на территории СССР агента американских спецслужб. В личном производстве дело находилось с сентября 1987 г. По делу проводились следующие мероприятия: эпизодически «НН» (наружное наблюдение — Е.А) периодически ОТМ «С» (оперативно-технические мероприятия (ОТМ) по слуховому контролю — то есть прослушка телефонов — Е.А.). Агентура по делу не использовалась. С июня по сентябрь 1990 года «Петрову» был закрыт выезд из СССР и доступ в инопредставительства, аккредитованные в Москве. В связи с изменением в сентябре 1990 года общественно-политического статуса объекта с санкции В. А. Крючкова (№ 2/12 — 5702 от 12.09.1990 г. дело № 2, том 1, инв.№ 91, л.259) дело оперативного розыска было уничтожено, а с «Петрова» сняты ограничения на выезд из СССР и посещения инопредставительств. Однако впоследствии по прямому указанию В. А. Крючкова (лично подписал задание) в отношении «Петрова» осуществлялись ОТМ «С» с целью выявления связей из числа иностранцев и дальнейшей их проверки с точки зрения возможной принадлежности к спецслужбам противника…»{10} Потом на страницах прессы появились: полковник в отставке Михаил Любимов (как и Калугин — бывший разведчик, был нашим резидентом в Дании), уже упоминавшийся мной Королев, полковник Владимир Рубанов — аналитик из НИИ КГБ СССР, которого практически заставили уйти из Комитета за серию довольно резких статей в печати; подполковник идеологической контрразведки Александр Кичихин, майор Волгоградского управления КГБ Александр Маврин, еще двое-трое других. Летом, если я не ошибаюсь, 1990 года прозвучало на Западе письмо четырех офицеров Комитета, утверждавших, что КГБ торпедирует проведение реформ в стране. В ответ — письмо 300 сотрудников Центрального аппарата в адрес Верховного Совета СССР, протестующих против «обливания КГБ грязью». Ноябрь того же года породил сенсацию: «Российская газета» опубликовала заявление 64 сотрудников Управления КГБ по Свердловской области, в коем они писали о «потенциальной опасности органов КГБ для проводимых в стране демократических преобразований» и, что Комитет, как и прежде, находится вне контроля парламента.{11} Бунт подавили легко, без особых карательных мер — пообещали, уговорили. Мягкость объяснялась просто: Свердловск — город, откуда пришел Ельцин, и власти не хотели лишнего шума, который всегда лишь прибавлял популярности российскому лидеру. Среди политических противников КГБ некоторые мои коллеги склонны видеть и тех разведчиков, кто ушел на Запад. Вполне допускаю, что их идейные расхождения с родным государством сыграли в том большую роль. Но подобный политический протест, за которым потом следует разоблачение (а, значит, тюрьма или даже казнь) агентуры — живых людей, кои, вероятно, их выбор своим выбором не считали, с моей точки зрения, довольно плохо увязывается с обыкновенной моралью. Впрочем, о морали ли тут — при такой работе?…[55] Так что же, Комитет переполнен диссидентами, порожденными внутри самого главного репрессивного ведомства страны? Переполнен? Я перечислила практически всех, ну, может быть, упустила несколько фамилий. Напомню, что только в Москве, по самым минимальным оценкам, служит около 89 000 человек. Короче, погашу читательский оптимизм: это — капля в море. Однако что-то мешает мне называть диссидентами и тех, кого в КГБ сегодня относят к радикалам и отступникам. Хотя мужество их безусловно вызывает уважение: вступать в конфликт с КГБ (или даже не с КГБ, а с его начальством), имея на плечах чекистские погоны, — занятие не для слабых духом. И все же, все же… Может, коробит меня то, что они столько лет служили в этом ведомстве — и пришли туда сами, на аркане не затаскивали, служили, понимая, что КГБ вытворяет в стране и за ее пределами, и участвовали в этом?.. Или, может быть, дело в том, что в их критических статьях чувства личной, собственной вины я не увидела, слов личного покаяния — не нашла?.. В общем, лучше ложится у меня в строку — «критики КГБ». А диссиденты?.. Диссидентом, в моем представлении, за всю послесталинскую историю КГБ был лишь один человек — Виктор Орехов. Орехов был капитаном КГБ. Работал в Московском управлении по «пятой линии» (идеологическая контрразведка) — боролся с инакомыслящими. В августе 1978 года он был арестован, судим военным трибуналом и приговорен к 8 годам лишения свободы по статье 260, пункт «а», которые и отбыл от звонка до звонка в спецзоне для бывших работников правоохранительных органов в Марийских лагерях. Орехова обвинили в том, что, пользуясь служебной информацией, он помогал диссидентам: предупреждал о грядущих обысках и арестах.{12} И это была правда. Орехов пришел в органы сам. После срочной военной службы (отбывал в пограничных войсках) поступил в Высшую школу КГБ им. Дзержинского, на сленге — Вышка[56]. Учился на 2-ом, самом престижном факультете: разведка и контрразведка. Этот факультет готовит специалистов для работы как в стране, так и за рубежом, потому дает прекрасное знание языка. Орехов выучил турецкий. Грезил романтикой шпионских романов. Попал в Москворецкий райотдел КГБ в Москве: он был как раз из тех «безродных», о которых говорил Королев. Начинал младшим оперуполномоченным, звание — лейтенант, обслуживал Институт текстильной промышленности — искал там шпионов среди иностранных студентов. Шпионов не было, но были студенты, которых, согласно доведенному до каждого опера плану по вербовке, привлекал к сотрудничеству — так это у них называлось. Потом перевели в Московское областное управление — тоже на «пятую линию». Искренне считал, что с диссидентами надо бороться, поскольку они распространяют клеветнические слухи, порочащие нашу страну. Вербовал, вызывал на профилактические беседы, заказывал, когда надо, прослушку. «Прослушка, то есть установка в квартире аппаратуры, позволяющей знать все — и видеть, и слышать, что в этой квартире происходит, — довольно дорогостоящее мероприятие, — объяснял мне Орехов. — Сначала ты должен выяснить, кто живет в квартирах рядом по лестничной клетке и этажами выше и ниже, а иногда и во всем подъезде. Потом надо найти возможность этих жильцов удалить. Идешь на предприятия, договариваешься с кадровиками, чтобы этим людям предоставили отпуск — соответственно находишь и путевки в приличный дом отдыха или санаторий. Кому-то просто объясняешь, что из соображений госбезопасности ему надо уехать на дачу или в командировку. Проблем не было. Потом приезжает специальная бригада из 12 отдела и устанавливает аппаратуру: микрокамера выводится через потолок верхней квартиры или устанавливается в неприметном месте — где-нибудь за шкафом в одной из комнат квартиры. Установили, потом специальный художник из состава бригады подкрашивает поврежденные обои так, что вы никогда не догадаетесь, что с ними что-либо происходило. Все это, конечно, в случае, если наблюдаемого нет в городе. Если же человек, которым мы интересуемся, никуда не уехал и в командировку не отправлен, то технология другая. Одна бригада комитетчиков находит способ заблокировать его на работе, другая — блокирует место работы супруги, третья — проникает в квартиру и выполняет задание». Приходилось Орехову выезжать и на обыски. И на негласные — тоже. Это означало следующее: того или иного диссидента решили посадить, его квартиру обыскивают, когда владельца, естественно, нет дома. Определяют, где и что лежит, — чаще всего искали запрещенную литературу, — а потом приходили уже на обыск официальный, с ордером на руках. Короче, Орехов работал хорошо, да и жилось ему неплохо: «Ты пойми, — растолковывал он мне, — я был элитой: зарплата 330 рублей — по тем временам неплохие деньги, в любой магазин входил с заднего хода (КГБ!) — очередей не знал, к любому министру дверь открывал ногой (КГБ!) — все же боялись. Звонил любому начальнику: «Я Орехов из КГБ…» — «Когда вам удобно?»… Его поощряли: съездил с труппой Большого театра в Японию. Большой танцевал, Орехов — следил, чтобы кто-нибудь из балерунов там не остался или не вступил в контакт с иностранцем, а еще — тихо, про себя, обалдевал от загнивающего капитализма. Вернулся, снова принялся за диссидентов, читал литературу, кою у них изымыл — «тамиздат», «самиздат», книги Солженицына, Авторханова, Зиновьева. В общем, не буду долго пересказывать: в какой-то момент он понял: да ведь все правильно они пишут! Ну перегибают палку конечно — не без того, но в остальном — правда. Бардак у нас и грязь, и сажаем мы людей, которые хотят добра этой стране. Так он сам мне объяснял. Однажды пригласил Орехов на беседу Марка Морозова — КГБ знал, что он распространяет антисоветскую литературу. Точнее, не пригласил, а задержал возле дома. В портфеле у Морозова — (это было известно, поскольку телефон его прослушивался) — лежал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Короче, поговорили. Морозов стал снабжать капитана правозащитной литературой — в просветительских целях, а Орехов… Однажды Орехов сказал ему: предупреди такого-то — у него в одежде «жучок»-микропередатчик. Потом позвонил по телефону (звонил из автомата — труднее зафиксировать, откуда звонят): тогда-то должны арестовать Юрия Орлова, потом… «Судьба весьма причудливым образом свела меня с Ореховым, — рассказывает известный правозащитник, главный редактор многие годы выходившей в подполье газеты «Экспресс-Хроника» Александр Подрабинек. — 10 октября 1977 года он, в составе бригады работников УКГБ под руководством следователя Каталикова, проводил обыск у меня на квартире в Москве, а через два месяца он же (под псевдонимом) сообщил мне о подготовленных против меня материалах для возбуждения уголовного дела. 19 мая 1978 года работники его отдела арестовали меня, но о дне ареста я знал от Орехова еще за три дня до этого. Когда в декабре 1977 года КГБ принуждал меня покинуть СССР под угрозой возбуждения против меня и моего брата (Кирилла — Е.А.) уголовных дел, Орехов дал информацию, позволявшую судить о серьезности намерений КГБ. Количество обысков, о которых нас заранее предупреждал Орехов, исчисляется по меньшей мере двузначной цифрой».{13} Конечно, ни от обысков, ни от арестов Орехов диссидентов не спасал, да и не мог спасти при всем желании. Но было важно, что чекисты уже не заставали их врасплох. Они успевали припрятать то, что надо было припрятать, успевали оповестить друзей и знакомых, предупредить тех, кого по цепочке могли взять вслед за ними, дать знать и западным репортерам: значит, будет шум, а шума КГБ не любит. «В январе 1977 года Орехов предупредил о предстоящем аресте Орлова (и Орлов на неделю исчез, хотя его квартира была под наружным наблюдением; потом его, конечно, арестовали, но неделю у жизни он все-таки взял: когда впереди тюрьма и годы лагеря — неделя — это совсем немало — Е.А.). В феврале 1977 года предупредил о проведении специальных оперативно-технических мероприятии в отношении Щаранского и о предстоящих обысках у Лавута и других граждан. Орехов, зная, что Морозов имеет отношение к изготовлению и распространению антисоветских листовок, разгласил данные о проведении оперативно-технических мероприятий в отношении Морозова, а также в отношении Гривниной и Сквирского. Получаемые от Орехова сведения Морозов передавал своим единомышленникам».{14} Это — уже из уголовного дела Виктора Орехова. Из тюрьмы Орехов писал письма: Председателю КГБ Андропову, члену Политбюро, главному идеологу страны Суслову, Генсеку Брежневу. Наивно пытался убедить их, что действовал как раз в интересах государственной безопасности, ибо диссиденты — люди, заботящиеся о своем Отечестве, а борьба с ними — компрометация государства и разбазаривание народных средств. Ответа он, конечно, не получил. На суде Марк Морозов подробно рассказал о взаимоотношениях Орехова с диссидентами — потом он повесился в Чистопольской тюрьме. Я спрашивала Орехова: «Когда вы услышали приговор — 8 лет лагерей, вам не стало страшно?» Он ответил: «Да что вы, я песни пел! Я был уверен, что вот теперь-то разберутся: все-таки случай не рядовой — капитан КГБ. Узнают, разберутся и поймут, что помогал я не грабителям, а людям, которые хотят лучшего стране». Из тюрьмы Орехов вышел в 1986 году: из определенного трибуналом срока ему не скостили ни дня, ни часа. Вот кто действительно заплатил по всем счетам! Вышел куда менее наивным — иллюзий по поводу режима у него не осталось. И, естественно, с сильно порушенным здоровьем. Когда мы первый раз встретились у меня в редакции, на ногах у бывшего капитана были надеты тапочки — на больные ноги ботинки не налезали… Я искала Орехова давно и долго — рассказала мне о нем известная правозащитница Лариса Богораз… Почему-то мне кажется, что у правозащитников тех лет осталось какое-то, может быть неясное, чувство вины перед Ореховым. Если по поводу некоторых их товарищей на Западе часто поднимался шум, в их защиту писали письма президенты и парламенты, то об Орехове там не знал никто. Правда, в восьмидесятых был создан Комитет защиты Виктора Орехова, но ни его самого, ни его семьи правозащитникам найти не удалось… Так вот, и я искала Орехова. Но в этот раз ни киоск Мосгорсправки, ни даже запрос в адресный стол по специальным каналам городской прокуратуры не помогли. Орехов же, оказывается, писал из лагеря в «Литературную газету»: в лагере он пытался бороться за справедливое обращение с заключенными, объявлял голодовки, и местные чекисты поражались, глядючи на него: «Как ты мог? Капитан КГБ, работал в Москве, ездил за границу, рекомендовался в руководящий состав…» — «Мог, чтобы такие, как вы, не спрашивали», — отвечал Орехов. На лагерные письма Орехова газета тогда не среагировала. Когда он вышел, журналист «ЛГ» Игорь Гамаюнов был первым, кто взял у него интервью. Вернувшись в Москву, Орехов создал свой кооператив и по сию пору шьет вместе с новыми коллегами осенние и зимние куртки. Хорошие куртки. Такая вот история. И снова повторю: я рассказала о капитане КГБ Викторе Орехове вовсе не в укор кому-либо (если и в укор — то всем нам, жившим в те годы). Просто чтобы сказать: был в КГБ и такой человек. Один на сотни тысяч других. И в этом смысле, говоря о «монолитности чекистских рядов», Крючков не лукавил. Солидарен в том с Крючковым и его ярый оппонент генерал Калугин — только по другим исходным причинам. Калугин утверждает, что, несмотря на наличие в Комитете радикально мыслящих людей, кои появились там в годы перестройки, костяк Комитета, несмотря на всю безудержную гласность и наступающую нам на пятки демократию, остается крайне консервативным.{15} Почему? Объяснений тому можно найти несколько. Есть и простые, как то, что Комитет — это военизированная организация и если начальство велит вербовать агентов среди неформалов или уничтожать документы, связанные с темными делишками КГБ, то, будь любезен, возьми под козырек и выполняй. Отказаться? «Что значит отказаться? Мы люди военные. И приказ есть приказ. За невыполнение приказа меня вообще могли отстранить от работы, и уничтожением моих документов занялся бы кто-то другой». (Подполковник КГБ А. Кичихин.{16}) «Начальство всевластно. Осмелился критиковать — тут же ловко подставят ножку, напишут плохую аттестацию, не пренебрегут и доносами! Если сотрудник осмелится встать на дыбы, то не просто уволят, а так уволят, что ни одна приличная организация на работу не возьмет. И куда он пойдет жаловаться? В суд? В комиссию по обороне и госбезопасности (Верховного Совета СССР)? Кто сумеет его защитить? Да на запрос самой высокой инстанции КГБ всегда сможет ответить: увольнение товарища связано с некоторыми сугубо оперативными вопросами, разглашать которые мы не имеем права! Вот и молчат честные офицеры или повторяют хулу в адрес тех, кто осмелился сказать правду. Страх всегда был царем в КГБ, мерзкий страх, десятилетиями сковывающий организацию даже больше, чем всю страну». (Полковник КГБ в запасе М. Любимов.{17}) Есть и чуть более сложное объяснение. Оно касается положения человека из КГБ в обществе. Краем о том сказал Орехов: «я был элитой, в любой магазин с черного хода, к любому начальнику — дверь ногой.» Даже если он перебарщивает, даже если учесть, что «элитой» он был в брежневские времена, в сути — прав. Да, чекистов не очень любят. И тем не менее удостоверение сотрудника КГБ по-прежнему имеет магическую силу. Что, кстати, и с бытовой точки зрения имеет немалое значение. Потому даже сейчас за работу в Комитете держатся[57], хотя в последние годы из КГБ уходят примерно 500 человек в год. Уходят те, кто может найти работу — в кооперативах, в совместных предприятиях, в мафиозных структурах — туда, где требуются квалифицированные юристы, экономисты, инженеры по специальной аппаратуре или — просто телохранители или люди со связями. Но таких мест немного, и в условиях грядущей безработицы их станет еще меньше. М. Любимов как-то писал, что устроиться на работу бывшим чекистам нелегко: в гражданских организациях их побаиваются (а вдруг подослан или будет стучать) и предпочитают не брать.{18} Значит, для сотен тысяч чекистов работа в Комитете — это не только удовлетворение своих властных амбиций (что тоже весьма немаловажно), но и кусок хлеба с тем самым маслом, коего в магазине нынче не достать. И вот за этот кусок хлеба — свой кусок хлеба — они и сажали новоявленных предпринимателей, разгоняли дубинками демократов и вербовали новых агентов. Ибо они понимали, что крушение режима будет и их личным крушением. Опыт стран Восточной Европы — роспуск штази в бывшей ГДР, ликвидация прежней госбезопасности в Чехословакии, сокращение ее штатов в Венгрии — тому лишь зримое подтверждение. Однако, думаю, главная причина этой удивительной консервативной сплоченности Комитета лежит в сфере того, что нельзя пощупать руками: в эвфемизме, именуемом ментальность сотрудника КГБ. Вот как объясняет это генерал Калугин: «Горбачев провозгласил приоритет общечеловеческих ценностей, отказался от старых стереотипов и идей. Но на эти старые стереотипы… работала масса сотрудников Комитета. Партия говорила: «международный империализм». КГБ расшифровывал: иностранные разведслужбы, эмигрантские враждебные организации, центры идеологических диверсий, международный сионизм, Ватикан, радио «Свобода». На разработку этих направлений были задействованы целые структуры Комитета. И было ясно, кто враг. Теперь — общечеловеческие ценности… А что делать с Ватиканом, со «Свободой»? Что делать людям, на глазах которых рушатся привычные стереотипы? В такой ситуации либо наступает деморализация, либо включается сопротивление. Последнее неминуемо перерастает в определенную политическую философию — консервативную… Не так давно на партактиве одного из подразделений КГБ под гром аплодисментов осуждали Рыбакова, Шатрова, Гранина (все трое — авторы бестселлеров, публикация которых до перестройки была немыслима — Е.А.) как отщепенцев, превозносящих предателей и ползучую контрреволюцию».{19} И еще пример. Однажды мой известный коллега был приглашен в Высшую школу КГБ на встречу со слушателями старших курсов — нового, молодого поколения чекистов эпохи перестройки. Вернулся он оттуда совершенно растерянный: «Ты не можешь даже себе представить меры ненависти аудитории к независимой прессе, новым предпринимателям, и демократам». …Страна, которая прочитает «Архипелаг ГУЛАГ» — будет уже другой страной, — так, кажется, писал Солженицын. Чекисты прочитали «Архипелаг» раньше, чем вся страна. Но и страна, в конце концов, в 89-ом году, удостоилась. И стоя в бесконечных очередях за колбасой и сыром, ругала Горбачева за то, что «он собирается распродать Союз иностранцам», прибалтов — за то, что они хотели независимости, и кляли демократов за то, что те предали социализм. Слово «вредители» — слово, повторяемое на страницах гениальной книги сотни, тысячи раз, слово, по которому в сталинские времена шли в лагеря и на плаху миллионы людей, — все чаще и чаще слышится в этих очередях… И, наконец, в качестве третьего примера — мой диалог с подполковником КГБ, сотрудником идеологической контрразведки и весьма серьезным критиком КГБ Александром Кичихиным[58]: Я: Когда же, наконец, будет ликвидировано ваше управление? Кичихин: Его ни в коем случае нельзя ликвидировать. Я: Вы серьезно? Вы действительно считаете, что Комитет по-прежнему должен знать и контролировать настроения, мнения, мысли сограждан? Кичихин: Безусловно. Иначе… Дальше подполковник практически повторил слова В. Семичастного — Председателя КГБ хрущевской поры, которые я приводила в начале этой главы. А теперь некоторые цифры. По данным опроса, проведенного социологической лабораторией КГБ СССР(!) в мае-июне 1991 года, то есть на шестом году перестройки и гласности: — 50 процентов слушателей Высшей школы КГБ СССР — чекистов завтрашнего дня — исповедуют биоморализм, полагают, что существует разная мораль для своих и для чужих; 35,5 процентов из них согласились с тем, что «цель оправдывает средства»; 33,3 процента считают, что нравственность чекиста отличается от нравственности обычного человека; — 77,6 процентов убеждены, что причиной бедственного положения страны является саботаж, 19,3 процента — отнесли наши беды на счет действий западных спецслужб; 13,4 процента подозревают, что радикально настроенные неформалы содержатся также на средства мировых ЦРУ; 42,3 винят эти же службы в обострении национальных отношений внутри страны. Наконец, 62,6 процента кадровых, действующих чекистов оправдывают применение силы для разгона мирной демонстрации, даже если это повлечет за собой кровь, как было в Тбилиси в апреле 1989 года, когда погибло 9 человек. Чекисты полагают, что антисоветские, антигосударственные действия должны подавляться силой.{20} «Специфика мышления», — объясняют социологи. Специфика. Вот почему я убеждена, что никакой перестройке, никакому обновлению, никаким самым радикальным реформам КГБ не подлежит. И никакая демократия в этой стране невозможна, пока существует ведомство, которое под новыми лозунгами, но теми же методами, теми же руками, теми же мозгами и с той же ментальностью делает свою работу. Вот почему страны, которые действительно пытаются распрощаться с тоталитарным режимом, первым своим шагом ликвидировали прежние структуры госбезопасности. Когда Яна Румла — одного из нынешних руководителей министерства внутренних дел ЧСФР, в который входит и департамент безопасности, спросили, как же он собирается обходиться без старых кадровых офицеров госбезопасности — профессионалов своего дела, он ответил: «Такие профессионалы, которые работали при прежнем режиме, нам не нужны».{21} Жестоко? Конечно. Потому как касается живых людей. Но боюсь, что иного выхода нет. Наша перестройка это доказала. * * *Так что же было в действительности, а не в тех сказках о гласности и перестройке в КГБ, которыми потчевал Крючков не только женщин-журналисток, но и всех нас на протяжении последних лет? А было следующее. Провозглашенная Горбачевым «политика нового мышления», которая должна была дать передых страдающему тяжелой экономической одышкой советскому ВПК в его безумном марафоне «догнать и перегнать Америку», позволила Комитету сконцентрировать свои усилия прежде всего внутри страны, в полной мере заняться своим любимым и главным делом — политическим сыском. Конечно, и раньше КГБ без этой работы не сидел. Но никогда прежде, за исключением разве что сталинских времен, у него не было такого обширного поля деятельности и таких полномочий. Ибо впервые за семьдесят с лишним лет существования режима страна подняла голову. И эту голову — сотни тысяч голов! — требовалось знать. «Товарищ, верь, взойдет она, Сей перифраз известного стихотворения Александра Сергеевича Пушкина[59] стал особенно популярен в 1989 году, после Первого съезда народных депутатов СССР, когда сформировалась парламентская оппозиция — Межрегиональная группа депутатов, и мера политизации страны достигла своего апогея. Как же распределялись роли? Первый Главк (внешняя разведка), чьи способности в сфере поддержки международного терроризма и установления автократических режимов в Африке оказались теперь не востребованы, или востребованы мало, направил свои силы в область дезинформации. Конечно, работа эта для зарубежных резидентур была не новая, хорошо известная — на то и существует Служба «А». Но если раньше их интеллектуальный потенциал был направлен на запускание «уток» за пределами любимой Родины — прежде всего в странах третьего мира, то теперь линия фронта пролегла в собственном Отечестве. Задача ставилась двоякая: с одной стороны, пугать Горбачева «нечестными играми» Запада, с другой — обрабатывать зарубежное общественное мнение, особенно по части его отношения к оппонентам Президента СССР. Борису Ельцину в этом смысле досталось особенно крепко. И внутри страны, кстати, тоже. На закрытых совещаниях руководства КГБ, начиная с 1989 года давались прямые указания дискредитировать Ельцина и других членов Межрегиональной депутатской группы.{22} Весной 1991, когда шла предвыборная кампания Ельцина, баллотировавшегося на пост Президента России, по каналам Комитета пошла шифровка начальства с требованием к сотрудникам голосовать против российского лидера.{23} Правая пресса в лице «Правды», «Советской России» и других потеряла всякое представление о приличиях. Можно как угодно относиться к Ельцину — оснований для того достаточно, — но чего стоит только одна публикация в «Советской России», повествующая о связях Ельцина… с итальянской мафией. На Запад деза (или, как это называлось в документах, «доведение выгодной для нас информации») тоже, естественно, запускалась. И запускалась самыми разными способами. В том числе, кстати, и с помощью деятелей церкви. Еще в начале восьмидесятых годов был разработан совместный план идеологической контрразведки и Службы «А» ПГУ: «для оказания выгодного для Советского Союза влияния на клерикальные (а, значит, и политические — Е.А.) круги Запада».{24} Вот как это потом выглядело в отчетах: «Для участия в III-предсоборном всеправославном совещании в г. Женеву выехали агенты «Антонов»[60], «Островский», «Нестерович», которыми отработано задание (выделено мною — Е.А.) по доведению до религиозных кругов Запада объективной информации о ходе переговоров в Рейкьявике и необходимости активных действий в поддержку мирных инициатив Советского государства».{25} Или так: «Впервые в составе советской делегации принял участие в генеральной сессии ЮНЕСКО агент «Адамант»[61] из числа иерархов РПЦ. В результате удалось привлечь эту авторитетную международную организацию к «юбилейным» мероприятиям в противовес зарубежным подрывным центрам».{26} Впрочем, судя по документам, ПГУ не только привлекало к своей работе агентов, завербованных коллегами из 4 отдела идеологической контрразведки, но и использовало «крыши» конфессий для профессиональных разведчиков за рубежом. Идея, конечно, замечательная: нет нужды трудиться над созданием легенды или вкладывать твердо конвертируемую валюту в образование некой мифической фирмы — достаточно отправить для учебы в теологические учебные заведения агентов «Кирилла», «Иванова», «Бендареца», «Руденко», «Сергеева», «Мефодия» и поставить перед ними задачу «выявления устремлений противника».{25} Но это так, к слову. Еще один путь запускают «дезы» на Запад (а, наверное, таких путей десятки, если — не сотни) состоит, в «грамотной работе с зарубежными корреспондентами аккредитованными в СССР». Чему — то есть «грамотной работе» — весьма способствует конкуренция органов печати по части сенсационных материалов о Советском Союзе, трудности с добычей информации и весьма поверхностное знание реалий советской жизни и идущих внутри нее политических игр. Правда, зарубежные журналисты, работающие в СССР, — это уже не столько компетенция ПГУ, сколько контрразведки. Точнее — 7 отдела Второго Главного Управления, под чьим неусыпным контролем находится МИД, ТАСС, АПН, Центральное телевидение, Институт США и Канады, а также — корреспондентские пункты западных средств информации. Как КГБ вовлекает их в свою игру? Ну, например, дает через отдел печати МИДа (что, собственно тоже КГБ) разрешение поехать в некую горячую точку страны, куда другим въезд закрыт. Дальше («или», «вместо») — «под определенную версию подбираются материалы и подсовываются западному корреспонденту», — объяснял чекистское «ноу-хау» мой весьма информированный собеседник. Не таким ли образом в конце сентября 1990 года за подписью Сары Даймонт в американском еженедельнике «Гардиан», который, как утверждают заслуживающие доверия источники, издавна находится в контакте (в том числе и финансовом) с людьми из разведки, появляется заметка, повествующая о том, как Межрегиональная группа депутатов «подкармливается» лицами, тесно связанными с ЦРУ, кое подобным образом осуществляет свое вмешательство во внутренние дела Советского Союза? Спустя месяц эта сенсационная новость естественным образом возвращается домой — ее перепечатывает газета «Советская Россия».{28} В феврале 1991 года и Президент Горбачев, не называя источников, повторяет ту же дезу — о том, что демократами руководят «чужие научные центры и чужие головы». А в июне того же года и Председатель КГБ Владимир Крючков пугает народ «агентами влияния» ЦРУ… — ну просто замечательное единомыслие! А шокирующие Запад рассказы о «похождениях» Ельцина? Вынесенные на первый план статьи, они срабатывали беспроигрышно: рейтинг российского лидера за рубежом неизменно был ниже рейтинга Горбачева. Впрочем, я вовсе не хочу бросить тень на моих западных коллег. Читать David Remnik из Washington Post, Bill Keller из New York Times, Jeff Trimble из U. S. News and World Report, Hendrick Smith — автора лучшей, с моей точки зрения, книги о России и русских — «Russians», многих других московских корреспондентов западных изданий — удовольствие. Они знают эту страну, прожили в СССР не один год, знают и то, что факт сам по себе здесь ничего не значит, как и цитата из, казалось бы, достоверного источника. Истинный смысл, заложенный в той или иной информации, причем нередко — прямо противоположный «правдивому» факту, как правило, лежит за ее пределами — в тех бэкграундах, контекстах, которые стороннему наблюдателю, взращенному тем более в условиях свободы и права на информацию, чаще всего неизвестны или мало понятны. Отсюда — наивность многих публикаций о Советском Союзе в зарубежной прессе, отсюда — и возможность манипулировать западными корреспондентами, чем — и весьма успешно — уже не первый, год пользуется КГБ. Задумывались ли мои коллеги из другого мира, почему это ведомство, как и некоторые другие, так любит проводить пресс-конференции специально для иностранных корреспондентов? Именно. Потому, что сограждане их легко могут поймать за руку и публично сообщить: а вы ведь врете, дорогие товарищи. Стоит ли говорить, что сами западные журналисты в годы нашей гласности были под самым пристальным, недремлющим оком КГБ?
Что касается собственной печатной продукции (книг, статей) схожего свойства, то на то в рамках Первого Главка существует специальный отдел — Отдел политических публикаций. Его сотрудники раньше официально числились в штатах Агентства Печати Новости, но то, что начальство их сидело в Ясенево, где находится штаб-квартира ПГУ — секрет разве только для прохожих на улице. Забавно, что отдел этот (не знаю, правда, в каких штатах он числится сейчас: переименованного в РИА-ИТАР АПН или —?) размещается в соседнем подъезде с редакцией, где я работаю, — с «Московскими новостями». Занималась внешняя разведка, конечно, и другой, тоже обыденной для себя работой. Например, сотрудничала с зарубежными компартиями. И не только как курьер, передающий им деньги от своего партнера и коллеги (в том числе и по истинному месту службы целого ряда его сотрудников) — Международного отдела ЦК КПСС (по данным Прокуратуры России с 1981 по 1991 год нищий Советский Союз выплатил соратникам более 200 миллионов долларов), но и как заинтересованный собеседник влиятельных — на собственные парламентские и правительственные круги — друзей-коммунистов или симпатизирующих Советскому Союзу крупным бизнесменам, проходящим по документам как «компетентные источники КГБ». Стоит ли говорить, что это потом тоже возвращалось к нам как «мнение влиятельных кругов Запада»? Не оставляла разведка своим вниманием и страны третьего мира, оказывая помощь в финансировании избирательных кампаний и тем беззастенчиво влезая в дела суверенных государств. «В результате состоявшихся в Шри-Ланке 15 февраля с.г. парламентских выборов ведущая оппозиционная партия страны — Партия свободы Шри-Ланки (ПСШЛ) во главе с С. Бандаранаике, которой была оказана финансовая помощь на проведение избирательной компании ПСШЛ (Постановление ЦК КПСС № 216 К/ОВ от 3.02.89 г.), увеличила свое представительство в высшем законодательном органе с 8 до 67 депутатов. Кроме того, при нашем материальном содействии в парламент также продвинут ряд доверительных связей КГБ СССР как от ПСШЛ, так и от Объединенной национальной партии (ОНП). Более чем 8-кратный рост депутатских мандатов ПСШЛ делает эту партию самой многочисленной и влиятельной оппозиционной силой в парламенте, в котором правящая ОНП располагает 125 местами. С. Бандаранаике просила передать в Москву искреннюю благодарность за поддержку, которая, по ее словам, существенным образом способствовала успеху ПСШЛ в предвыборной борьбе, проходившей в исключительно сложных условия когда против сторонников Партии свободы была развязана кампания угроз, преследований и террора. Председатель ПСШЛ заявила, что возросшее влияние партии в парламенте будет использовано для того, чтобы блокировать прозападный внешний и антидемократический внутренний курс ОНП… (…) Комитет госбезопасности продолжает поддерживать конфиденциальные контакты с С. Бандаранаике и будет использовать как ее личный политический авторитет, так и возросшее влияние возглавляемой ею партии в стране и в парламенте в интересах Советского Союза. В этих целях будут задействованы также наши доверительные связи в парламенте», — сообщал «в порядке информации» 2 марта 1989 года глава КГБ Владимир Крючков главе страны Михаилу Горбачеву.{30} Не знаю как вас, а меня более всего умилило в этом документе то, что КГБ «материально содействовал» продвижению в парламент Шри-Ланки представителей сразу обеих противоборствующих партий… Впрочем, может быть, у разведок так принято? Оговорюсь. Я ничуть не сомневаюсь, что примерно то же самое делает и ЦРУ, и британская разведка, и израильская Моссад. Не сомневаюсь я, что и правительства демократических стран финансируют приглянувшиеся им политические партии, как КПСС финансировала коммунистов, и деньги на то, как и КПСС, берут из кармана налогоплательщиков. Иной вопрос — что и восторга это у меня не вызывает. Принципиально другое: нередко СССР финансировал преступные режимы, а КГБ завязывал «доверительные контакты» с откровенными уголовниками. «Дорогие товарищи! Мы, конечно, стремимся получить своими силами финансовые средства, и в частности путем получения выкупа за счет представителей местной олигархии, если нам удается их похитить. Однако развитие вооруженной борьбы способствовало тому, что почти все они покинули пределы страны и теперь проживают за границей», — с детской непосредственностью (ну некого стало похищать!) писали просители денег из одной латиноамериканской страны{31}. Однако помимо этой, как я уже сказала, традиционной для себя деятельности, разведка — по мере продвижения страны к гласности и демократии — все более начинала увлекаться работой для нее менее привычной, нацеливая свой потенциал именно на эту самую гласность и демократию… «ПГУ активно начал вмешиваться во внутриполитические процессы в стране, — свидетельствует начальник 1 направления 7 отдела ПГУ КГБ СССР подполковник В. Аксенов. — Из-за рубежа на территорию Союза в первую очередь в регионы наибольшей напряженности (Прибалтика, Азербайджан, Молдавия) стали выводиться разведчики и агенты — нелегалы с целью сбора информации и проведения активных мероприятий. Группа специального назначения, базирующаяся в Балашихе (начальник подразделения — контр-адмирал В. А. Хмелев) принимала участие в бакинских событиях, готовила ввод войск, занималась негласными арестами…»{32} Ай-яй-яй! Белая кость КГБ, всегда подчеркивавшая свою непричастность к «грязным делам Лубянки», нелегалы, владеющие языками на уровне их носителей, разведчики, на чье обучение и внедрение «в страну пребывания» затрачивались фантастические суммы и… И этого мало: из Центра в резидентуры за рубеж шли шифровки с указаниями, превращавшими холеных разведчиков в банальных «топтунов», подглядывающих и присматривающих за своими согражданами — народными депутатами, лидерами демократических движений и просто известными людьми. Но и это не все. Целый ряд сотрудников ПГУ, как люди особо доверенные и приближенные к Крючкову, который, напомню, возглавлял разведку на протяжении 14 лет, занимались делом и вовсе деликатным — наблюдением за первыми лицами страны: например, за Александром Яковлевым, Эдуардом Шеварднадзе. И за Президентом СССР Михаилом Горбачевым — тоже. Уже после августовских событий в сейфе небезызвестного Болдина — руководителя аппарата Президента СССР были обнаружены — как свидетельствует официальная справка — многочисленные оперативные материалы КГБ СССР с информацией за 1989–91 гг.[62] (аннотации агентурных сообщений, сводки звукового контроля, наружного наблюдения, справки с анализом материалов зарубежной прессы, различные аналитические и другие документы) (…) Так в сейфе обнаружены, поступившие из ПГУ КГБ СССР, негативные материалы в отношении Яковлева А. Н., Шеварднадзе Э. А., Хасбулатова Р. И. и других народных депутатов в пору их нахождения за границей…». Есть в этой справке и имена Тельмана Гдляна, Татьяны Карягиной, естественно — Бориса Ельцина, Галины Старовойтовой. Упоминается, что наблюдение велось и за помощниками Президента СССР.{34} Имени самого Горбачева — как объекта наблюдения — нет. Но в Прокуратуре России лежит документ, свидетельствующий, что среди весьма приближенных к Горбачеву людей был и старый агент ПГУ, поставлявший по мере надобности Председателю КГБ ту информацию о Президенте страны, которая, как я понимаю, была недоступна Службе охраны Президента. В общем — поработали. И тем лишний раз подтвердили: все без исключения управления КГБ, как бы они ни назывались, даже такое элитарное, как разведка, уже генетически, по рождению своему, настроены прежде всего на волну политического сыска. Буквально не щадя себя трудился и Второй Главк (контрразведка). Равно, как и другие, отпочковавшиеся от него в разные годы подразделения. Помимо агентов ЦРУ, число которых, судя по сообщениям советской печати, росло просто-таки в геометрической прогрессии (и информация эта производила на обывателя должный эффект: «вот откуда наш бардак»), контрразведка собирала информацию о настроениях в умах в тех местах, куда эти умы приходили на работу. Каналы эти были давно апробированы и с гласностью никуда не исчезли. Я имею в виду в данном случае не стукачей — это компетенция идеологической контрразведки, а сотрудников Комитета, откомандированных в различные советские учреждения, — так называемый «действующий резерв». Есть свой «резерв» и в газете, где я работаю. Это милый, беззлобный парень, призванный наблюдать за иностранцами, кои работают стилистами и переводчиками в иноязычных изданиях «МН». Однако одновременно в его обязанности входит и информирование своего руководства о тех статьях, особенно критических и особенно негативно отражающих роль КГБ, которые готовятся к публикации в газете. Мне всегда было жаль этого майора, явно тяготящегося своей ролью. Помню, весной 1990 года после публикации моего очерка «Лубянка: будет ли этому конец?» (очерк выскочил на полосу вдруг, работа над ним держалась в секрете) над головой нашего Володи сгустились грозовые тучи. Он не успел (не захотел?) предупредить начальство, и оно пригрозило его за это уволить… Тогда его как-то пронесло, но впоследствии, готовя очередной материал по Комитету, мы с Наташей Геворкян предупреждали: «Володя, возьми, пожалуйста, больничный». Знаю, в других местах этот «действующий резерв» был отнюдь не столь мил и не столь расположен к «коллегам». Вообще, с журналистами в последние годы перестройки работы прибавилось. Причем вести ее надо было достаточно искусно. Ибо требовалось формировать общественное мнение, точнее — манипулировать им — руками самих выразителей этого мнения — то есть средств массовой информации. Что, особенно после принятия Закона о печати и отмены цензуры, стало непросто. Как раньше? Один материал сняли, другой — поставили. Теперь приходилось вертеться. Разброс вариантов был большим. От публикации статей «негласных помощников»: «Через агента «Родина» в «Наш современник» № 5 (за 1989 год) опубликован материал о писателе-эмигранте Л. Копелеве (объект «Каналья»), разоблачающий его связи с антисоветскими центрами Запада». До — издания под видом неофициальных своих газет и журналов: «С санкции КГБ СССР для противодействия религиозным экстремистам в околоцерковной среде с использованием агентов «Рязанского», «Тропинина» и объекта ДОН (дело оперативного наблюдения — Е.А.) «Апостола», находящегося на оперативном контакте, выпущен (июнь 1988 года — Е.А.) первый номер неофициального журнала «Слово», который распространен в среде верующих…»{35} Причем, заметьте, делал это КГБ достаточно тонко, вовлекая в свою игру людей, имеющих — в определенных социальных кругах — авторитет противников режима, как, например, «Апостол». Придумывали и другие пути работы с прессой. «Надо, например, опубликовать материал по Литве — естественно, комитетской направленности. Но написать его не в лоб — так что «уши» сразу видны, а профессионально, чтобы читатель поверил, — делился со мной сотрудник идеологической контрразведки. — К нам в Управление приглашается известный журналист — назовем его «К», из «Московской правды». Опер готовит ему «болванку» — отбирает фактуру — хорошую фактуру, полученную по агентурным каналам. Выходит статья: хлесткая, не без уколов в адрес верховных властей. Короче — почти сенсация. А ведь такие задания каждый из нас получал персонально. Вызывает начальник: «У тебя в такой-то газете свой человек есть? — Есть. — Ну, действуй…» В результате в разных средствах массовой информации — от правых до левых — появляется серия публикаций. Они, конечно, разные, но нужные КГБ акценты содержатся в каждой. И нигде, понятно, не стоит подпись: «КГБ СССР», читатель видит: специальный корреспондент «А», обозреватель газеты «Б»… — А если главный редактор не захочет публиковать такую статью? — спросила я своего собеседника. — Ну, бывают, конечно, проколы. Однако не забывайте, что работа эта началась не вчера, не с гласностью и перестройкой. Нередко мы замечали молодого перспективного журналиста, подкидывали ему сенсационный материал — и ничего, учтите, не просили взамен, помогали, например, в решении жилищной проблемы, способствовали его карьере… Он, наконец, занимает значимый пост, а мы — осуществляем через него свое влияние… — Какое? С какой стати независимые издания будут вас слушать? — Во-первых, иной раз нужна малость: чуть-чуть придержать ту или иную статью. Пройдет время, и резонанс от нее будет куда как меньше. А потом… Не забывайте: оформлением документов для поездок за границу по-прежнему ведаем мы…»[63] Честно говоря, я с большой долей скепсиса слушала своего собеседника. Боюсь, что иной раз сотрудники КГБ весьма преувеличивают свои возможности. Это как-то поднимает их в собственных глазах. Да, в средствах массовой инфомации всегда было и — есть немало стукачей, «доверенных лиц» и просто кадровых сотрудников КГБ. Газеты и журналы — часть общества, не хуже и не лучше других его институтов. Всегда было известно, что зарубежные корпункты на 70 процентов «заселялись» комитетчиками — главным образом сотрудниками разведки. Более того: среди чекистов-журналистов есть очень много талантливых людей. Как, например, Александр Васильев из «Комсомольской правды», покинувший ряды Первого Главного Управления в декабре 1991 года. Правда, его принадлежность к ведомству иной раз вычислялась — особенно когда Васильев писал о тех комитетчиках, кто ушел на Запад. Но тут, кстати сказать, наши позиции часто совпадали. Другой вопрос — как еще КГБ мог оказывать на него свое влияние, за какие «ниточки» может дергать в будущем?.. И еще один штрих к деятельности идеологической контрразведки. Помните, какой энтузиазм в июне 1990 года вызвало принятие Верховным Советом СССР Закона о свободе совести, означавшего прекращение борьбы государства с церковью? Так вот, замечательно то, что закон этот годом раньше проходил апробацию… в КГБ СССР — то есть там, где с этой «свободой совести» десятилетиями боролись. «Высказаны соответствующие замечания», — написал в отчете после рассмотрения проекта Закона начальник 4 отдела, Пятого управления КГБ полковник В. Тимошевский…{36} Ну чем не театр абсурда Ионеску? Однако, конечно, не мы, журналисты, были главным объектом внимания Комитета. Не второстепенным, но и не главным. «Серая масса», «молчаливое быдло», как принято было именовать моих сограждан, десятилетиями позволявшее властям над собою глумиться так, как они, власти, того хотели, вдруг стало выталкивать из своей среды новых лидеров, образовывать в бесчисленных количествах политические партии и общественные объединения. На закрытых совещаниях руководства КГБ разрабатывались конкретные планы работы в этом направлении. Рядовым чекистам, главным образом из идеологической контрразведки, получавшим задание вербовать в среде оппозиционеров «негласных помощников», доходчиво объясняли, что контроль за деятельностью сих организаций необходим, дабы они ненароком не замахнулись на государственный строй и конституционные права граждан.{37} Понятно, что ни один митинг, ни одна демонстрация, ни одна более или менее крупная «тусовка» демократической интеллигенции — как, например, заседания «Московской трибуны»[64] — без присутствия чекистов не обходилась, кои «в целях сохранения общественного порядка» проводили скрытую видеосъемку наиболее активных ораторов. К той же работе на митингующих улицах и площадях были подключены и офицеры Главного разведывательного управления Министерства обороны СССР. Летом 1989 года, когда по стране прокатилась первая и мощная волна шахтерских стачек и забастовок, руководство Комитета определило для своих подчиненных еще один объект неусыпного внимания — рабочее движение. «Гегемон», как именовали пролетариат еще вчера, замордованный бытом и зачумленный водкой, вдруг проснулся и начал организовываться в некую и весьма серьезную политическую силу. Вот тут, полагаю, гебэшникам стало малость не по себе. С интеллигентами они уже как-то научились справляться, рабочий протест был, во всяком случае для молодого поколения чекистов, новостью. Старики же, конечно, помнили расстрел вышедших на площадь после очередного повышения цен рабочих в Новочеркасске, в 1957 году, в самый разгар хрущевской оттепели. Но тогда можно было стрелять, теперь требовалось действовать более тонко. И действовали.
Полагаю, сей замечательный документ комментариев не требует. Лишь маленькое добавление. Подобные действия Комитета нашли желанный отклик в сердцах руководителей предприятий. Например, на Волгоградском заводе тракторных деталей и нормалей. Там образовался стачком. Администрация его запретила. Тогда на заводских стенах появились листовки протеста. Следом в Центральный райотдел УКГБ города Волгограда за подписью зам. директора Б. Атопова была направлена бумага с просьбой «оказать помощь в нормализации обстановки на предприятии».{40} Наконец, у КГБ образовалась и еще одна весьма серьезная сфера приложения сил, в которой причем можно было особо не миндальничать. Это — республиканские Народные фронты, возглавившие национально-освободительные движения в колониях последней империи мира, Советской Империи. Скажу сразу, в этих фронтах и в этих движениях было и есть немало самого отвратительного, средневекового национализма и шовинизма, русофобства, ненависти к соседям другой крови и другой религии. Но именно на феодальном менталитете окраин империи и сыграл Комитет. Дело будущего — узнать, кто конкретно и как спровоцировал резню в Сумгаите, Оше, Узгене, Баку, Нагорном Карабахе. Но уже сегодня известно: без Комитета здесь не обошлось. 1986 год. Алма-Ата. По некоторым данным, незадолго до кровопролития сотрудники КГБ раздавали оружие рабочим (как правило, пролетариат в республиках представляют русские), науськивая их на «националистически настроенных» казахских студентов.{41} 1989 год. Тбилиси. Накануне страшного 9 апреля в столицу Грузии был переброшен из Центра полк КГБ, сотрудники КГБ вели и видеосъемку событий, когда танками, саперными лопатками и «черемухой» спецназ разгонял мирную демонстрацию, преследуя свои жертвы на улицах и в подъездах домов.{42} 1990 год. Армянские погромы в Баку. На следующий день, когда резня прекратилась и из города были вывезены практически все армяне, в Баку вводятся войска. Под танками и пулеметами гибнет более 120 человек. Комитет, устами своего тогдашнего первого зама Филиппа Бобкова, предельно откровенен: «Надо было вводить войска в Баку в ночь с 19 на 20 января?» — спрашивает журналист. — «Надо», — отвечает Бобков. — «Но ведь почти всех армян уже вывезли»… — «Тут дело не в армянах. Если бы мы не ввели войска, в Азербайджане была бы совсем другая власть».{43} «Другая» — это Народный фронт Азербайджана, который к середине января практически контролировал республику, а в городе Нахичивани и вовсе сместил коммунистов. После вторжения войск, после того как спецназ КГБ взорвал бакинский телецентр, Народный фронт был разогнан, его лидеры — отправлены в тюрьмы. Появилась в прессе и еще более ошеломительная информация: по данным следственной группы, расследующей резню армян в том страшном январе, погромы были также спровоцированы чекистами, дабы иметь оправдание — и в глазах мирового общественного мнения, и — в меньшей степени — своего, отечественного, — оправдание вводу войск и убийству на улицах людей.{44} Продолжим наш счет. Лето 1990 года. Массовое убийство турок-месхетинцев в узбекской Фергане. Спустя год — феодальные по своей жестокости столкновения между киргизами и узбеками в Оше. «Комитет знал о том, что готовится там резня», — говорит подполковник Кичихин, тогда — сотрудник отдела межнациональных отношений Управления «З».{45} Знал и по каким-то своим соображениям положил информацию под сукно, — утверждает он. Тот же Кичихин, занимавшийся проблемами переселения немцев в Саратовскую область (до войны — Республика Немцев Поволжья), рассказывает, что Комитет вместе с местными партийными властями откровенно подзуживал русское население в их неприятии немцев.{46} Ну и, наконец, Прибалтика. Еще в 88-ом году там, в противовес Народным фронтам, создаются организации защиты русскоязычного населения — «Интердвижение», «Единство» и так далее. И снова скажу: проблема с русскими там была и есть. Но трудно было ее более обострить, чем действиями этих, созданных, по словам Олега Калугина, КГБ организаций. Логическим завершением был январь 1991 года в Вильнюсе, когда спецназ 7 Управления КГБ — группа «А-7» смогла записать на свой счет еще несколько убийств — тех, кто погиб при защите вильнюсской телебашни в ночь с 12 на 13 января. По моим данным, эта операция, которая, в случае удачи в Вильнюсе, должна была быть продолжена в Латвии и Эстонии, разрабатывалась под руководством все того же, еще бериевской выучки, чекиста — Филиппа Бобкова. Операция была проведена топорно, крови и трупов власти не ожидали. За это Филипп Бобков с должности был снят. На его место пришел начальник Второго Главка (контрразведка), весьма близкий к Крючкову человек, генерал Виктор Грушко. От перемены мест слагаемых сумма, как известно, не меняется. Уже после литовской трагедии в Латвии и Эстонии, как и раньше в Литве, прозвучала серия таинственных взрывов в районах, где проживают русские. Террористов, как и следовало ожидать, не нашли. Сотрудники же Управления «З» выражали соболезнования своему коллеге, майору Сапунову, который вскоре после таинственных взрывов вернулся из Латвии с контузией. «В управлении объясняли, — рассказывает Кичихин, — что его сильно ударили во время драки на танцах. С трудом верю, чтобы сотрудник КГБ во время служебной командировки ходил на танцы, да еще вступал в драку с местным населением».{47} Действительно, в подобное трудно поверить, особенно если учесть, что как-то не до танцев тогда было — в ожидании повторения Вильнюса в Риге строили баррикады и бесчинствовал ОМОН. В конце января в Риге в столкновениях с ОМОНом погибло 4 человека. Закономерен вопрос: если Комитет обладал всей полнотой власти в стране, то зачем ему надо было провоцировать, подогревать национальные конфликты в колониях, равно как поддерживать экстремистское крыло антисемитской «Памяти» в Центре?{48} Как минимум по трем причинам. Во-первых, тем самым он обеспечивал поддержку тоталитарной власти со стороны русского населения республик, у которых были все основания опасаться притеснения от коренных жителей этих районов. Русскоязычное население было поставлено там в положение «пятой колонны» Центра — они были заложниками и могли надеяться только на помощь из Москвы. Во-вторых, национальные конфликты компрометировали демократов в глазах русских в России, дескать — пораспустили народ, а теперь «наших эти инородцы бьют». «И правильно, что ввели войска в Вильнюс, иначе литовцы вырезали бы там русских», — это цитата из моего разговора с коллегой. Милым, интеллигентным человеком, весьма прогрессивным в прошлые, доперестроечные времена. Тогда, после кровавой январской ночи, «Московские новости» вышли с редакционной статьей, озаглавленной «Преступление режима, который не хочет сходить со сцены». Это был гражданский подвиг нашего главного редактора Егора Яковлева. Но вся беда в том, что тогда же на редакцию обрушился шквал звонков и писем, подобных приведенной мною цитате. Так народ готовили к оправданию возможной крови в России. В третьих — и это, пожалуй, самое главное: национальные столкновения позволяли поддерживать состояние нестабильности в стране, убеждали народ: чтобы спасти государство от развала и гражданской войны, нужна сильная рука. С сильной рукой ассоциировался именно КГБ. Но об этом чуть позже. В последние годы перестройки на передовую линию атаки выдвинулось и Шестое управление КГБ. Хотя, конечно, всякое деление тут условно — шестое, пятое, четвертое… Пути-дороги их бесконечно пересекались, действовали они вместе, да и противник у них был один: инакомыслие, охватившее всю страну и грозившее в случае успеха лишить комитетчиков лакомого куска хлеба с маслом. Тем же рабочим движением занимались и «экономисты» (Шестое управление) и «идеологи» (Пятое). В Риге вместе с майором Сапуновом из идеологической контрразведки бок о бок трудился начальник Отдела по борьбе с организованной преступностью Владимир Луценко.{49} А если и не вместе? Военная контрразведка (Третий Главк), казалось бы, была призвана ловить шпионов в армии. А ловила членов или сочувствующих организации социальной защиты военнослужащих «Щит». «Да какие шпионы, — изумлялся моей наивности майор Сергей Петручик — старший оперуполномоченный особого отдела КГБ по мотострелковой дивизии из Владикавказа (Северная Осетия). — Я три года здесь работаю — ни одного не видел и ни об одном не слышал, не было их и за десятилетия до меня. Идет тотальный сыск, отслеживание обстановки в военных коллективах — среди солдат, офицеров. На весь Владикавказ в лучшем случае требуется два агентуриста, то есть военных контрразведчика, а нас тут два отдела, десять человек… Чем остальным-то заниматься? Как зарплату отрабатывать? Понятное дело как: кто что сказал, да кто что подумал»…{50} Но вернемся к «шестерке». Совершенно естественно, что в годы перестройки, когда появились первые частные собственники, претендующие на некую, хотя и весьма относительную, личную свободу — кооператоры, арендаторы, новые советские предприниматели, «экономисты» из КГБ проявили к ним пристальный интерес. Комитет и не скрывал, что совместные предприятия, то есть фирмы, кои советские граждане создавали на паях с иностранцами, находятся под контролем чекистов. «В КГБ имеются данные, что западные спецслужбы внимательно изучают процесс создания и практическую деятельность совместных предприятий», — объяснял Крючков.{51} Что ж, вполне допускаю, что это так. Но и Комитет своего не упускал: не малую толику этих СП сам КГБ и создал. Подобные конторы были и прекрасной «крышей» для контактов с иностранцами, и вполне респектабельным местом для внедрения в нарождающееся сословие советских предпринимателей, и, наконец, позволяли делать свой — как личный, так и комитетский — бизнес: еще осенью 1990 года Крючков издал приказ, санкционирующий собственную коммерческую деятельность КГБ. Не случайно работа по совместным предприятиям стала считаться особенно престижной в КГБ. И вело эту работу, кстати сказать, не только Шестое Управление: совместными предприятиями занимались и разведка, и идеологическая контрразведка[65]. Шестое управление КГБ опекало СП в промышленности. Но сим деятельность «экономистов» в погонах не ограничивалась. Деньги КГБ и КПСС, а точнее — деньги олигархии (разделить их невозможно), для которой кошельком была вся страна, по словам моих собеседников, легли в основу чуть ли не 80 процентов новых банков, бирж, концернов. Понятно, что лидирующая роль в коммерческих проектах принадлежала КГБ. Не только потому, что Шестое управление в качестве экспертов консультировали лучшие экономисты страны, но и потому, что КГБ, и особенно разведкой, был накоплен практический опыт создания фирм и компаний как прикрытие для нелегалов, расположенных по всему миру, во всех типах рыночных экономик. Вот конкретное тому подтверждение. «В ноябре 1990 года по просьбе руководства ЦК КПСС (Ивашко и Кручина) решением руководства ведомства (Крючков и Бобков) я был переведен из ПГУ на работу в УД ЦК КПСС, — пишет в своем отчете полковник Веселовский. — Решением Секретариата ЦК КПСС я был назначен на должность зам. зав. сектором по координации экономической деятельности хозяйственных служб… Основанием для моего перевода в ЦК явилась срочная потребность руководства УД ЦК создать подразделение, способное координировать экономическую деятельность хозяйственных структур партии в изменившихся условиях… Выбор пал на меня, поскольку по своему образованию я являюсь экономистом-международником, имею опыт зарубежной работы (выделено мною — Е.А.) и был известен большинству руководящих работников ЦК по своей деятельности в ЦК ВЛКСМ и ВЦСПС. Кроме того, Кручина считал, что такой серьезный вопрос, как организация экономической деятельности, можно было поручить только сотрудникам ведомства, в честности которых я никогда не сомневался. Я полагаю, что не последнее место в выборе моей кандидатуры сыграло то обстоятельство, что, будучи в длительной командировке по линии ведомства в стране со сложной обстановкой, мне было поручено осуществлять связь с компартией, которая в тот период находилась на полулегальном положении… Была достигнута договоренность о периодическом информировании Бобкова о моей деятельности в УД ЦК КПСС…»{52} Одним из первых удачных предприятий КГБ в стране был известный концерн АНТ, созданный в 1986 году не без участия ПТУ (внешняя разведка) и того же Шестого управления. Директором АНТа был вышедший в запас капитан КГБ, в прошлом — сотрудник 9 Управления Комитета В. Ряшенцев. Львиная доля аппарата управления концерна (по данным парламентского запроса Генеральному прокурору СССР — 30 из 37) состояла из людей, которые до этого работали в КГБ, Министерстве внутренних дел или служили на предприятиях Военно-промышленного комплекса.{53} АНТ был организацией засекреченной. Согласно некоторым источникам — занимался и тайным экспортом советского оружия в горячие точки планеты. И контролировался уже упоминавшимся мною в этой книге[66] Шестым сектором Совета Министров СССР — филиалом экономической контрразведки в главном правительственном органе страны. «Вы доверяли информации Шестого сектора?» — спрашивал корреспондент «Известий» Премьер-министра страны тех лет Николая Рыжкова. — «Да, доверял. Информация была надежная», — ответил экс-премьер.{54} Концерн АНТ «сгорел» в 1990 году: его схватил за руку все тот же Комитет за попытку якобы «незаконной продажи танков за границу». На самом деле в истории с АНТом КГБ вынужден был предпочесть политическую конъюнктуру — коммерческим интересам и интересам разведки. Разгоревшийся скандал вокруг АНТа позволил, с одной стороны, скомпрометировать в глазах обывателя российское правительство Ельцина, чей вице-премьер Геннадий Фильшин поставил свою подпись под одной из сделок АНТа. С другой — еще более дезавуировать в глазах народа находящиеся в эмбрионном состоянии рыночные структуры («эти кооператоры распродают страну»), с третьей — того требовала ощущаемая Комитетом потребность восстанавливать фасад потерявшей всякий авторитет КПСС. В этой игре ключевую роль призван был сыграть сделавший на скандале с АНТом политическую карьеру будущий первый секретарь Российской компартии Иван Полозков. Короче, АНТ отдали на заклание, но свои коммерческие устремления КГБ, используя в том числе и богатство партии, ничуть не смущаясь, продолжал воплощать в жизнь. Сегодня известно 600 коммерческих предприятий и банков, в которые олигархия вложила около 3 миллиардов рублей. Среди них: «Автобанк», «Токобанк», «Уникумбанк», Международный коммерческий банк, фирма «Галактик», «Джобрус», «Холдинг ЛТД», Московская муниципальная Ассоциация,» ассоциация «Азербайджан» (печать сообщает, что ее оборот составляет несколько миллионов долларов США),{56} Российский биржевый дом, Российский торговый дом, Научно-промышленный союз.{57} (Последний, как я уже писала, возглавляет Аркадий Вольский, в прошлом помощник Председателя КГБ, а потом Генерального секретаря Юрия Андропова.) А сколько фирм, созданных на деньги олигархии в стране и за рубежом, мы не знаем, и скорее всего не узнаем никогда? Уже упомянутый полковник Веселовский разрабатывал идею создания акционерного концерна совместно со швейцарско-канадской фирмой «Сеабеко групп».{58} Офис «Сеабеко» в Москве после августовских событий был закрыт. И… вскоре открыт вновь. Что касается самого Веселовского, то он выехал в Канаду, где… исчез.{59} Выплывет?[67] Замечательно, что иностранных инвеститоров и партнеров перспектива иметь дело с КГБ вовсе не смущала и не смущает. Причем не смущала даже в самые отвратительные, застойные, как принято выражаться, времена. Что уж теперь? «В 1978 г. американский сенатор Эд. Кеннеди обратился к КГБ с просьбой оказать помощь в налаживании сотрудничества советских организаций с фирмой «Агритек» (Калифорния), возглавляемой бывшим сенатором Д. Танни. Эта фирма связана, в свою очередь, с франко-американской фирмой «Финатэк С. А.», которую возглавляет компетентный источник КГБ, видный западный финансист Д. Карр, с помощью которого в течение последних нескольких лет осуществлялся конфиденциальный обмен мнениями между Генсеком ЦК КПСС и сенатором Эд. Кеннеди. Д. Карр представлял техническую информацию для КГБ о положении в США и других капиталистических странах, которая регулярно докладывалась в ЦК КПСС».{60} Судя по всему, тот факт, что за тем или иным торговым домом стоит КГБ, с его связями и могуществом в борьбе с бюрократическими структурами, вселяет в иностранных бизнесменов уверенность, что партнеры не надуют, не растворятся на российских просторах, едва выручив первый миллион. В известной мере, если отбросить в сторону исторический опыт — например, нацистской Германии, а также соображения морального порядка, они правы: эти партнеры свое дело знают. …Как там говорил Мартин Борман? Деньги партии еще пригодятся тем, кто продолжит дело национал-социалистической идеи в будущем. Кажется, так?.. Однако истинно звездный час Шестого управления КГБ пробил 23 ноября 1990 года, когда Верховный Совет СССР поручил органам КГБ вести «борьбу с экономическим саботажем». Так было легаитимизировано право Комитета (чьи сотрудники, замечу, уже охраняли банки), осуществлять контроль за хозяйственной деятельностью предприятий — как государственных, так и частных. В экономической контрразведке был создан «штаб по борьбе с экономическим саботажем». Газета «Правда» (орган ЦК КПСС) и газета «Советская Россия» (орган компартии России), даже не скрывая своих чекистских источников, равно как и своих чекистских симпатий, исправно печатали сообщения об обнаруженных органами КГБ вагонах с луком, о припрятанных на базах спичках, о махинациях кооперативов и продажи с молотка «российских богатств».{61} Эта «всесоюзная перепись тушенки», как иронизировала по сему поводу левая пресса, была вовсе не столь глупа. Товаров в магазинах, конечно, не прибавилось — их с каждым месяцем становилось все меньше, жить лучше не стало, однако в лексикон очередей уже плотно вошло слово из печальной памяти сталинских времен — «вредители», а железная феликсова рука, обещавшая потрясти кооператоров и приструнить торговцев, набирала политические дивиденты. «Не смейте трогать КГБ — единственного защитника нашего Отечества», — такие письма все чаще и чаще стали попадаться в моей почте. Так Комитет зарабатывал политический капитал в той среде, которая и представляет главную социальную силу в стране — в люмпенизированных слоях населения. Им перестройка не дала ничего кроме новых тягот и новых лишений. На вопрос, заданный социологами, о том, какие чувства возобладали ныне у окружающих их людей, 42 процента опрошенных ответили — «усталость и безразличие», «озлобленность и агрессивность», 22 процента сказали коротко — «страх».{62} Что поделаешь: гласностью семью не накормишь. Собственности — земли, жилья, наличие коей могло бы хоть как-то снизить зависимость от государства, перестройка не дала тоже. Обыватель все больше алкал твердой руки. По данным Всесоюзного центра изучения общественного мнения, 69 процентов населения страны в январе 1991 года считали необходимым введение в стране «твердого порядка».{63} Тогда же опросы зафиксировали: растет число тех, кто свои надежды на более или менее нормальную жизнь связывает с армией, которая должна взять под свой контроль страну. Если в сентябре 1990 года таких было 8 процентов, то в январе следующего года — уже 20 процентов.{64} КПСС была расколота и сходила со сцены. Социологи свидетельствовали: 62 процента населения России относятся к ее деятельности крайне негативно.{65} Демократы дробились на бесконечные партии и движения, публично грызлись в печати и не могли прийти к согласию. Они были едины лишь в одном — в лозунге — «Долой КПСС!»… И вот тут пришло время сказать еще об одной трагической реальности перестройки. Помните встречу Председателя КГБ В. Крючкова с женщинами-журналистками, стенограмму которой я не раз цитировала в этой главе? Так вот, в ней мне было весьма любопытно прочитать, что гарантом «недопущения рецидивов прошлого является усиление партийного влияния и контроля за работой чекистов». Любопытно потому, что в тот год — 1989, после Первого съезда народных депутатов, буквально не было ни одного митинга или демонстрации (а я была участницей многих из них), на которых бы не клеймили КПСС. Это был год морального крушения партии, хотя знаменитая 6 статья Конституции СССР, объявившая КПСС «руководящей и направляющей силой общества», еще жила. И Комитет государственной безопасности конечно же знал о сем прискорбном для коммунистов факте лучше, чем кто-либо еще. Вся сила митинговой волны, которая, убеждена, направлялась и организовывалась отнюдь не только демократами, была направлена именно на взятие этой Бастилии — КПСС. Верхушка олигархии, понимая, что без потерь не обойтись, решила «сдать» именно партию. Ибо КПСС как «руководящая и направляющая сила общества» всегда была на авансцене власти и потому именно с ней в сознании народа связывались все преступления и самая сущность режима. Тем более, что коррумпированность партийной элиты была общеизвестна, ее страсть к благам и привилегиям — «кормушкам», дачам, спецквартирам, спецбольницам и спецсанаториям — действовала на сознание людей как красная тряпка на быка. То, что теми же привилегиями и теми же благами пользуется и другая часть олигархии — верхушка ВПК и КГБ, оставалось как-то в тени. Газеты тогда были полны разоблачениями партаппаратчиков: именно они стравливают армию с народом и заставляют людей в погонах стрелять в своих сограждан. Именно они принуждают покорный КГБ подслушивать и подглядывать за соседями и коллегами. Все так. Да не так. Ибо «паханы» от КПСС, ВПК, КГБ всегда действовали вместе, в полном согласии друг с другом. Но роль «барана», который должен увести народное недовольство в сторону от олигархии, — эта роль была возложена на КПСС. Она приняла на себя те функции, которые в верхних этажах власти персонально выполнял (не по своей, конечно, воле) вплоть до осени 1990 года для Горбачева Егор Лигачев, — «забора», в который летят камни. Короче, «Бастилия» зашаталась, готовая рухнуть. Но это была уже не та Бастилия. Удивительно, но ни разу ни на тех митингах, ни на других, проходивших в 1990, 1991 годах, призыва «Долой КГБ!» — мне слышать не приходилось. Демократы проморгали, не сумели увидеть, что, пока они ниспровергали коммунистов, в стране формировалась самостоятельная политическая сила, которая в КПСС уже не нуждалась. Или — почти не нуждалась. В 1989 году 12 сотрудников КГБ — главным образом председатели республиканских комитетов — избираются народными депутатами СССР, то есть получают статус народных избранников и дополнительные полномочия.{66} Спустя еще год в республиканские и местные парламенты, по данным социолога Ольги Крыштановской, избирается 2756 депутатов от КГБ, причем 86 процентов из них побеждает уже в первом туре выборов. Это означало, что люди безоговорочно отдавали им свои голоса, надеясь, что представители «сильной руки» наконец-то наведут порядок в измученной стране. Интересно, что в ходе этой предвыборной кампании Комитет по всей стране создает сеть своих специальных оперативных групп, цель которых — выработать верную тактику предвыборной борьбы. А еще раньше, в июле 1989 года, в КГБ создается комиссия «по партийно-политической поддержке оперативной и административной деятельности» Комитета. Главная ее задача — поиск «нешаблонных методов пропаганды».{67} Как всякий политик, КГБ заботился о своем имидже. И не без успеха. Были, конечно, и проколы, и досадные сбои — как без них. И история с тем же Сергеем Кузнецовым, и откровенная ложь в цифрах погибших в советском ГУЛАГе с 1934 по 1947: по словам Крючкова, тогда «убыло по причине смерти» около 3 миллионов человек. Сообщить такое стране, в которой буквально нет семьи, которая не оплакивала бы своих погибших в ленинских и сталинских застенках, — это, конечно, для политика было ошибкой. Ничего, простили. То есть, естественно, пошумели, поволновались — главным образом интеллигенты, однако взоры — главный враг — были обращены к КПСС. На том и успокоились. В марте 1990 года Третий съезд народных депутатов СССР проголосовал за отмену 6 статьи Конституции СССР, в которой была узаконена особая, руководящая роль партии. Демократы праздновали победу. И чекисты — тоже. А в стране все больше и больше говорили о перспективе военной диктатуры. Пожертвовав «количеством», олигархия сделала ставку на «качество». …Если и есть в этой трагической истории, именуемой перестройкой, парадокс, то он заключается в том, что, устраняя с политической сцены КПСС и не имея реальной власти в своих руках, демократы нарушили существовавший до того баланс сил в пользу той части олигархии, которая традиционно исповедовала идеологию насилия. Похоже, что коммунистическая партия в условиях отсутствия в стране каких-либо цивилизованных свобод, была единственной силой, способной — пусть и исключительно из чувства самосохранения — сдерживать агрессивность КГБ и поддерживающего его Военно-промышленного комплекса. Хотя выход на политическую арену, на мой взгляд, был грандиозной ошибкой Комитета госбезопасности. Действуя за сценой, как и положено подобной структуре, КГБ мог сделать гораздо больше. Но жажда власти — эта жажда отнимает и разум. Зимой-весной 1991 года социологические опросы засвидетельствовали невиданный дотоле негативизм населения в отношении всех без исключения государственных структур. Каждый третий житель Союза не доверял Президенту Горбачеву и Верховному Совету СССР (парламенту). Почти каждый второй (48 процентов) — отрицательно высказался о деятельности правительства страны. Не избежал критики и КГБ. Но интересно, что если местным властям сказали «нет» 52 процента советских граждан, неформальным общественным организациям политической направленности в таких, например, политизированных городах, как Москва или Горький, — соответственно — 51 и 45 процентов населения, то доля отрицательных эмоций, выпавших на Комитет госбезопасности, составляла 40 процентов.{68} «Стоит разрухе и хаосу в стране достичь того предела, за которым начнется паника, и маятник социальной поддержки может качнутся вправо, к власти человека с ружьем», — предупреждали социологи.{69} «Маятник» пристрастий самой власти к тому времени — к весне 1991 года — уже давно ушел в правую часть политического спектра. Борьбу в верхних эшелонах государства КГБ давно уже выиграл. И победу ему обеспечил не только тотальный политический сыск, не только паралич всех других полномочных структур и, уж конечно, не мифическая «борьба с экономическим саботажем». Концентрация властных полномочий, позволяющая КГБ контролировать все без исключения сферы жизни страны — политику, экономику, силовые структуры, личную жизнь, плюс — монополия на информацию, на основе которой принимаются государственные решения, — вот что определяет положение и могущество КГБ в обществе. И это же обеспечило ему успех в непростом деле захвата власти в стране. * * *Итак, монополия КГБ на информацию. Как она создавалась? Так же, как и всякая другая — отсутствием или практическим отсутствием альтернатив. В Соединенных Штатах Америки, например, информация поставляется правительству: ЦРУ, ФБР, РУМО (военная разведка), Бюро разведки Госдепартамента, Агентством национальной безопасности, исследовательской службой Конгресса, общественными организациями и т. д. и т. п. Поставляется по независимым друг от друга каналам (что дает возможность эту информацию сравнить) и в условиях жесткой конкуренции одного разведывательного ведомства с другим. Эта конкуренция, кстати сказать, является одним из самых надежных гарантов защиты демократии и личности от секретных служб, которые везде и во всех странах, конечно же, нарушают закон. Ибо никакая комиссия Конгресса, никакой парламент, убеждена, не способен проконтролировать разведывательную организацию лучше, нежели другая разведывательная организация, борющаяся за приоритеты финансирования из государственного бюджета. Так вот, в нашем Отечестве вся основная информация, в том числе и та, что добывается Главным разведывательным управлением Министерства обороны СССР (во всяком случае, в наиболее важной своей части), стекается в КГБ СССР. Что происходит с информацией дальше? А дальше она отфильтровывается. Та, что приходит по каналам разведки из-за рубежа — в Информационном управлении Первого Главного Управления, та, что рассказывает о ситуации в стране — в Аналитическом управлении, куда поступают все наиболее серьезные документы и сведения, направляемые чекистами с мест. Следующий фильтр — руководители главных направлений — разведки и контрразведки. От них информация ложится на стол Председателя КГБ СССР, который, как объясняли мне мои собеседники, «может дать ее наверх, то есть Президенту, например, а может и не дать». Как было, если вы помните, с информацией по поводу грядущей кровавой бойни в Сумгаите или Фергане. Если Председатель сведения «давал», то она приходила к руководству страны в виде записок, которые, как правило, подписывал Председатель КГБ СССР, или в виде телеграмм — это входит уже и в компетенцию заместителей и начальников управлений. Причем интересно, что информация может быть первого сорта — так называемая «первая разметка», — которая расписывалась Горбачеву и его ближайшему окружению, и сорта второго — «вторая разметка» — руководству калибром поменьше, коему все знать не обязательно. Кроме того, информация самым тщательным образом анализируется и изучается. Только по моим, полагаю далеко не полным, сведениям, этой работой занимаются: Управление информационного планирования и анализа, уже упоминавшееся Информационное управление, Информационно-исследовательский институт, в чье ведение входит углубленное исследование проблемы (все находятся в ведении ПГУ), Информационно-аналитический отдел НИИ КГБ СССР Второго Главного Управления, Информационно-аналитическое управление, которому поручено готовить аналитические справки о всех процессах, идущих в стране. Однако кроме той информации, что стекается с мест, есть еще и информация заказная. Как хорошо сказал уже упоминавшийся мной полковник КГБ Владимир Рубанов: «КГБ сам себе заказывает музыку». Готовится она следующим образом. В районные и городские управления КГБ рассылается, например, указание «О предоставлении информации об оперативной обстановке в рабочей среде». В этом документе уже содержатся инструкции, какая информация руководству КГБ, которое скромно именуется «центром и инстанциями», нужна. А именно: «факторы и условия, способствующие негативному (здесь и далее выделено мною — Е.А.) воздействию на рабочую среду… средств массовой информации»; «динамика развития независимого рабочего движения и его взаимодействие с международными организациями и профобъединениями» (читай — связь с Западом); «дать оценку оперативными источниками… негативных последствий деструктивных явлений в рабочей среде». «В общем, программа задана, — резюмирует сотрудник Управления КГБ по Волгоградской области майор Александр Маврин. — Если действия, то обязательно «экстремистские», деятельность — «деструктивная», проявления — «негативные». «…Подготовленная подобным образом информация, — осторожно предполагает майор, — может ввести в заблуждение руководство КГБ и политического заказчика. Есть опасность, что ответные шаги (властей) будут неадекватными происходящему — у страха глаза велики».{70} Примерно о такой же» информационной кухне» рассказывал мне и сотрудник Управления КГБ по Ростовской области майор Михаил Шевцов. Правда, его «кухня» включала в себя еще и подготовку возмущенных, либо — благожелательных «откликов» народа на те или иные действия властей. На стол же Президента ложились вот такие, например, информационные послания руководства КГБ:
Каков тон! Не сразу и разберешь, кто кому пишет: Председатель КГБ — Президенту или — наоборот… Ну, а что же в результате? А в результате последние два года мы слышали гневные речи Президента СССР Михаила Горбачева, не считавшего даже нужным скрывать свои источники: «экстремистские элементы», «антиобщественные силы», «деструктивные действия». А также констатации типа «мы знаем, откуда эти сведения», «не надо думать, что мы не понимаем, откуда это идет» (и в том и в другом случае — нечто, не устраивающее Президента, шло, естественно, от демократов), «народ этого не допустит», «надо еще выяснить, кто стоит за требованиями шахтеров«…Выяснят, конечно же, выяснят — на Севере не мало пустующих, ожидающих новых зеков лагерей… Есть ли каналы, по которым информация к высшему руководству страны, в том числе и к Горбачеву, могла бы идти, минуя КГБ? Логически рассуждая — конечно есть. Например — ТАСС, партийные и советские органы. Однако доверия к информации из этих источников у первых лиц страны не было: привыкли, что с мест идут подчищенные и облагороженные сведения. Не случайно же в Совмине СССР был создан филиал Шестого управления КГБ — сектор № 6, проверявший данные, полученные различными министерствами и ведомствами. Ну, а кроме того — в традициях властей прежде всего верить той информации, которую поставляет КГБ. Замечательное подтверждение этому я нашла в воспоминаниях бывшего члена Политбюро ЦК КПСС и второго человека в стране Егора Лигачева[69]. «…Мне на стол положили информацию Комитета государственной безопасности о дестабилизации(выделено мною — Е.А.) обстановки в Литве. Она сразу привлекла к себе внимание и требовала получше разобраться в сути происходящего в этой прибалтийской республике. А буквально через пару дней вернулся из Литвы член Политбюро Александр Яковлев… Я поинтересовался, какая обстановка в Литве. Александр Николаевич ответил: «Ничего особенного нет. Так, обычные перестроечные процессы». Признаться, столь резкое расхождение между мнением члена Политбюро и информацией Комитета госбезопасности меня поразило. Позвонил Чебрикову, работавшему тогда Председателем КГБ, и попросил его не нагнетать обстановку. «Как ничего особенного? — изумился Чебриков. — Обстановка тревожная, неспокойная, началась консолидация националистических сил…» Было ясно: надо тщательно изучить суть дела».{72} Но были же каналы Министерства иностранных дел, личная переписка Горбачева, собственные глаза и уши Президента, газеты и журналы? Да, были. Правда, напомню, что все шифровальные службы страны, включая службы МИДа, правительства и Президента (в том числе и его переписка), контролируются КГБ, даже если сотрудники числятся в штате других организаций и ведомств. Не говоря уже о том, что до половины сотрудников советских посольств за рубежом — чекисты[70]. Точнее цифры таковы: из 3900 служащих МИДа СССР, 2200 — сотрудники КГБ или Главного разведывательного управления.{73} Пресса? Отношение Горбачева к печати, к провозглашенной им гласности с начала 1991 года было весьма негативно и определялось мотивами субъективными, личными. Тем более — что читает Президент не сами газеты, а те вырезки, которые предлагают ему помощники. Борис Ельцин в своей книге «Исповедь на заданную тему» к тому же сообщает, что подготовкой своеобразных «пресс-релизов» для охраняемых ими верховных лиц страны занимается и Служба охраны — то есть 9 Управление КГБ.{75} Эта же служба берет в кольцо Президента и во время его встреч с народом. Наконец, должны же быть у Президента страны собственные источники информации — люди, которым он доверяет? Должны. Но вот незадача, с января 1991 года такие люди из его окружения постепенно вытеснялись: сначала подал в отставку Эдуард Шеварднадзе, потом ушел Александр Яковлев, потом — экономический советник Горбачева Николай Петраков (ему Горбачев не простил подписи под заявлением «Московских новостей» в связи с событиями в Вильнюсе), позже — другой экономический советник Станислав Шаталин. Все это люди, которые имели и имеют приличную репутацию. На их место пришли: Геннадий Янаев, многие годы возглавлявший Комитет молодежных организаций СССР и Союз советских обществ дружбы — организаций, традиционно используемых как «крыши» для КГБ. Борис Пуго — новый министр внутренних дел, до того послуживший председателем Комитета партийного контроля при ЦК КПСС (своего рода «Особая инспекция» в КПСС), а до этого немало лет отдавший креслу председателя КГБ Латвии. Наконец, одним из наиболее приближенных к Горбачеву людей стал Анатолий Лукьянов, также имевший самый тесный контакт с Комитетом…[71] Впрочем, все это — я говорю о смене первых лиц — уже следствие. Главное: Горбачев этот выбор сделал. Сделал в пользу ведомства, в советах и информации которого нуждался более, чем в рекомендациях того же Яковлева. И это тоже в традициях нашей власти: не только КГБ поставлял ей данные политического сыска — подслушивания, подглядывания и т. д., но и сами первые лица государства востребовали именно такого рода информацию, которую, понятно, никто другой им дать не мог. Только за один 1990 год Горбачев получил от ПГУ КГБ СССР 67 записок{76} с рассказом о том, что говорили, делали, с кем, простите, спали его оппоненты, сотоварищи в стране и за рубежом. «Несколько дней NN (конкретная фамилия — Е.А.) провел на Гавайских островах с советской гражданкой ММ (конкретная фамилия — Е.А.), с которой он находился в интимных отношениях», — сообщалось в совершенно секретном письме руководства КГБ № 359-К от 21.02.90 на имя товарища Горбачева М. С. Внизу письма приписка: «Тов. Горбачеву доложено. Тов. Лукьянов проинформирован».{77} «Это все равно как сесть на «иглу»: стоит один раз политику прочитать данные, скажем, прослушивания телефонных разговоров своего оппонента, и он от таких «записок» отказаться уже не сможет…» — говорил мне один из высокопоставленных комитетчиков. И последнее об информации и монополии на нее. В 1987 году генерал КГБ Олег Калугин направил Горбачеву письмо, в котором предупреждал: программа реформ в стране закончится крахом, если не изменится положение КГБ в обществе. Реакции не последовало. В 1990 году Президент Михаил Горбачев своим указом лишил Калугина генеральских погон. «Кто владеет информацией, тот и правит бал», — сказал мне как-то полковник КГБ Владимир Рубанов. КГБ — владел. И — правил. * * *Осень 1990 года вошла в историю мировой политологии как «правый поворот Горбачева». Между тем, на мой взгляд, все было гораздо трагичнее, нежели просто хаотические передвижения Президента СССР в одной и той же системе координат. В конце лета того года на свет появилась программа экономических реформ «500 дней» Станислава Шаталина и Григория Явлинского, которая, предлагая передать полномочия Центра, Москвы — республикам, посягала уже не на какую-то там статью Конституции или политический имидж власти — на собственность олигархии. Коей — собственностью — была вся страна, в случае если СССР оставался империей, и каковую верхушка олигархии теряла, если управление экономикой переходило в ведение республик. Вот это было уже серьезной угрозой олигархии. Началась откровенная демонстрация силы. 6 сентября газета «Правда» публикует манифест Военно-промышленного комплекса «Статус — «оборонке», который подписали 46 генералов — от директора завода, выпускающего сукно для солдатских шинелей, до генеральных конструкторов крупнейших космических и военных фирм страны. Манифест явился публичным предупреждением: дескать, ВПК ни пяди своей власти и собственности не отдаст. 11 сентября Борис Ельцин на Сессии Верховного Совета России сообщает: к Москве движутся войска и боевая техника. Информация пришла от союза социальной защиты военнослужащих «Щит», а точнее — от полковника Сергея Кудинова, начальника политотдела (ныне — бывшего) Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища. Он сообщил: к столице направляется Рязанский парашютно-десантный полк, части Тульской дивизии и Псковской военно-десантной дивизии. Им выданы боеприпасы, предоставлена техника.{78} Министерство обороны СССР весьма нервно парировало: войска перебрасываются к Москве… для уборки картофеля и подготовки к ноябрьскому параду на Красной площади. А полный боекомплект, выданный воинским частям, — это что, тоже для картофеля? — поинтересовался «Щит». В тот же день на заседании Верховного Совета СССР Михаил Горбачев сказал парламентариям, что склонен поддержать программу Шаталина — Явлинского.{79} Спустя неделю — он практически от нее отказывается. Начало октября. На заседании правительства страны — Совета Министров СССР — тогда еще под руководством Николая Рыжкова обсуждается вопрос о неотложных мерах по борьбе с преступностью, буквально захлестнувшей, как следовало из доклада, страну. Председатель КГБ СССР Владимир Крючков сообщает, что практически все подразделения вверенного ему ведомства на эту борьбу уже задействованы, и… требует увеличения бюджета КГБ.{80} Министр внутренних дел — тогда им был еще Вадим Бакатин, — правда, говорит, что темпы роста преступности на самом деле сократились в 2,5 раза по сравнению с годом предыдущим.{81} Однако эффекта это не возымело. В конце месяца появляется соответствующее постановление Совета Министров СССР, а в руки журналистов попадает документ «Предложения о чрезвычайных мерах по борьбе с нарушениями правопорядка», которым КГБ отводится столь же чрезвычайная роль.{82} Вадим Бакатин со своим постом вскоре внезапно расстанется, его заменит бывший чекист Борис Пуго. Ноябрь. На политической сцене неожиданно возникает мало кому дотоле известный «Центристский блок политических партий». Его лидеров принимают Премьер-министр Рыжков и Председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов, которые готовы оказать блоку всяческую поддержку. В числе тех, кто вошел в этот блок, — председатель Либерально-демократической партии Владимир Жириновский, месяцем раньше исключенный из рядов своей же партии «за сотрудничество с КГБ».{83} Левая пресса утверждает — это блок марионеток, политических двойников, призванных, используя лозунги перестройки и гласности, вытеснить с арены демократов. В этом же месяце председателем Гостелерадио СССР, мощнейшей пропагандистской машины режима, назначается Леонид Кравченко — известный борец с демократами, заявивший при вступлении в новую должность: «Я пришел, чтобы выполнить волю Президента». До этого Кравченко возглавлял Телеграфное Агентство Советского Союза (ТАСС) — общепризнанную «крышу» КГБ за рубежом. 14 ноября Горбачеву звонит по телефону Лукьянов. Предупреждает: депутаты программой Шаталина — Явлинского недовольны.{84} 17 ноября. Ночь. Заседает Политбюро ЦК КПСС, на которое вызывается Горбачев.{85} Утром на сессии парламента он требует возложения на себя чрезвычайных полномочий. Получает. О программе «500 дней» уже даже не вспоминают. Декабрь. По Центральному телевидению выступает Председатель КГБ СССР Владимир Крючков, который недвусмысленно дает понять, в чьих руках власть в стране[72].{86} Декабрь. Четвертый съезд народных депутатов СССР. Демократы на нем в очевидном меньшинстве. Тон задают лидеры депутатской группы «Союз» — полковники Петрушенко и Алкснис. «Союз» выступает за сохранение империи и защиту русскоязычного населения в республиках. Уже известно: Председатель ВС Анатолий Лукьянов является горячим приверженцем, если не создателем группы. Не скрывает этого и Председатель КГБ Владимир Крючков. Он заявляет: «Звучат опасения, что если сегодня пойти на решительные действия по наведению порядка, то надо заведомо согласиться с тем, что прольется кровь… А разве кровь уже не льется?.. Никого не хочу запугать, но Комитет госбезопасности убежден, что, если развитие ситуации в нашей стране пойдет и далее в таком же ключе, нам не избежать более серьезных и тяжелых по своим последствиям социально-политических потрясений. Речь идет о том, чтобы уйти от жертв, предупредить новые».{87} Эдуард Шеварднадзе на съезде подает в отставку. Горбачев отставку без видимых усилий принимает. Группа «Союз» ликует — это и ее победа. Шеварднадзе предупреждает: «Наступает диктатура»… Январь. Льется кровь в Вильнюсе. Конец января — трупы в Риге. В Прибалтийских республиках возникают некие мифические Комитеты национального спасения, и состав которых, и местопребывание — покрыто туманом. Чуть позже журналистам становится известно, что по всей стране в провинции создаются тайные структуры власти — так называемые СЗ (суженные заседания). Задача СЗ — подготовить страну на случай введения «особого периода управления». СЗ принимает решения, кои готовятся местными военкоматами, управлениями КГБ и вторыми (правовыми) отделами исполкомов. Все действия и документы этих структур — строго секретны.{88} 26 января Президент Горбачев принимает пакет указов, в числе которых и Указ о борьбе с экономическим саботажем, исполнение которого, как я уже писала, возложено на КГБ, а также Указ о введении двойного патрулирования, силами милиции и армии, на улицах советских городов. Таким образом, создаются условия для административного контроля КГБ за хозяйственной деятельностью предприятий и отрабатываются действия силовых структур на случай введения в стране чрезвычайного положения. Февраль. На стол Горбачеву ложится аналитическая записка КГБ СССР «О политической обстановке в стране», в которой Крючков ему разъясняет: «Интересы защиты советского конституционного строя настоятельно диктуют поддержание необходимого государственного контроля над средствами массовой информации, недопущения их кадрового размывания и тем более превращения в рупор антисоциалистических сил. Анализ сложившейся ситуации требует серьезного критического осмысления того, насколько адекватны сформированные почти шесть лет назад понятия демократизации и гласности их нынешнему практическому воплощению. Нельзя не видеть, что на определенном этапе антисоциалистические круги осуществили подмену их содержания, навязывают обществу видение перестройки не как обновление социализма, а как неизбежное возвращение в «русло мировой цивилизации» — капитализм». Крючков пугает, традиционно представляя интеллигенцию в качестве главного врага: «…наблюдается сужение социальной базы поддержки внутриполитического курса Президента и Кабинета министров СССР. Этот кризис усугубляется демонстративным отказом части научной и гуманитарной интеллигенции (в основном элитарной) от поддержки политики Президента под влиянием последних событий в Прибалтике». Крючков указывает: «…учитывая глубину кризиса и вероятность резкого осложнения обстановки, нельзя исключить возможность образования в соответствующий момент временных структур в рамках осуществления чрезвычайных мер, предоставленных Президенту Верховным Советом СССР. Такой шаг потребовал бы мощной пропагандистской поддержки, прямого обращения к народу с призывом объединиться для сохранения Союза ССР, защиты общественного строя».{89} Президент СССР Горбачев публично порывает с демократами. Март. Начальник Аналитического управления КГБ СССР генерал-лейтенант Николай Леонов (управление, которое, напомню, готовит анализ ситуации в стране для Президента СССР) выступает на I Съезде уже всесоюзного объединения (а не группы, как раньше) «Союз». Леонов откровенен: «Подавляющее большинство моих коллег и я вместе с ними — под вашими знаменами».{90} Позже, в июне, делегация «Союза» будет с почестями принята в Багдаде. Саддам Хусейн от них в восторге — единомышленники. Всесоюзный центр по изучению общественного мнения проводит опрос во всех 15 республиках СССР. На вопрос: «Что такое перестройка?» — 18 процентов отвечают: «Попытка правящей верхушки ценой некоторой демократизации общества сохранить власть». 17 процентов полагают, что этим словом «прикрывается борьба за власть в верхах». 14 процентов говорят, что это «устаревший, исчерпавший себя лозунг». Лишь 7 процентов продолжают считать перестройку «революционным преобразованием общества».{91} ЦРУ и Defense Intelligence Agency в своем докладе утверждают: Председатель КГБ СССР Крючков и министр обороны СССР Язов имеют большее влияние на каждодневные политические решения в СССР, нежели Президент Горбачев. Аналитики DIA предсказывают: до конца года Горбачев вынужден будет покинуть свое кресло.{92} На Лубянке создается Оперативный штаб КГБ СССР, о чем, кстати, Крючков информирует своего Президента. Апрель. Приказом Председателя КГБ СССР № 0266 в Комитете организуется Управление по руководству специальными частями войск КГБ СССР.{93} Май. Верховный Совет СССР, давно уже приобретший славу «карманного парламента», практически единогласно — одним голосом против — принимает Закон о КГБ, коим узаконивается статус КГБ в стране. В том числе — и контроль почтовых отправлений, и прослушивание телефонов… Статья 14 пункт 9 этого закона гласит, что чекисты «входят беспрепятственно в любое время суток в жилые и иные принадлежащие гражданам помещения…» в случае, если у КГБ возникают некие неясные подозрения, что там совершаются преступления, угрожающие государственной безопасности. Ни санкции суда, ни санкции прокурора для этого не требуется. В истории послесталинского СССР подобного закона, легитимизировавшего нарушения элементарных прав человека, равно как и все беззакония главного репрессивного ведомства страны, еще не было. Автором закона вместе с КГБ был Комитет по вопросам обороны и государственной безопасности СССР, призванный осуществлять депутатский контроль за КГБ. В этот Комитет, насчитывающий 38 членов, входило: 26 представителей армии и Военно-промышленного комплекса, двое чекистов, пять — секретарей обкомов КПСС. До 6 сентября секретарем Комитета был и молодой депутат Сергей Цыпляев. В сентябре он провинился: на заседании Комитета по делам молодежи, где говорилось о том, что КГБ продолжает работать теми же методами, что и раньше, и в частности, собирает компромат на народных депутатов, Цыпляев согласился с тем, что представляемый им Комитет особого доверия не вызывает и основания на то есть. Ровно через сутки Сергей Цыпляев от должности секретаря Комитета по вопросам обороны и безопасности отстраняется.{94} Это было, повторю, в сентябре. В мае Председатель КГБ похвалил депутатов, столь единодушно одобривших Закон о КГБ: «Вы прошли славный путь»… Июнь. На Сессии Верховного Совета СССР Премьер-министр Валентин Павлов требует предоставить ему чрезвычайные полномочия. На закрытом заседании парламента выступают министр обороны СССР Дмитрий Язов, министр внутренних дел СССР Борис Пуго, Председатель КГБ СССР Владимир Крючков. Все трое пугают депутатов развалом и хаосом в стране. Крючков заявляет, что в стране успешно действуют «агенты влияния ЦРУ», осуществляющие давление на верховных лиц страны.{95} Горбачев всем четверым публично дает отповедь. Печать называет эту ситуацию «парламентским путчем». Депутаты — не члены парламента — требуют отставки «путчистов». Ходят слухи, что Председатель КГБ свое место таки потеряет. Не потерял. Стороны пришли к примирению. Июль. В загородной резиденции Президента СССР в Ново-Огареве разрабатывается Союзный договор, который собираются подписать 9 республик плюс Президент страны. Это своего рода политический вариант программы «500 дней» — больше прав у республик, координирующие — у Москвы. 17 августа. В газетах публикуется заявление бывшего члена Политбюро и бывшего члена Президентского совета Александра Яковлева в связи с исключением его из рядов КПСС: «В руководящем ядре партии сложилась влиятельная сталинская группировка… Партийное руководство, вопреки своим же декларациям, освобождается от демократического крыла в партии, ведет подготовку к социальному реваншу, к партийному и государственному перевороту»…{96} Подполковник КГБ Валентин Королев еще раньше предупреждал: «5 Управление КГБ (идеологическая контрразведка) работает в режиме фиксации».{97} Что это значит — хорошо известно из польского опыта декабря 1981 года, когда по заранее составленным спискам в течение двух недель после введения военного положения были арестованы (многие в первую же ночь) 746 человек, а интернированы — 5 тысяч человек.{98} * * *19 августа 1991 года в 4 часа утра я закончила эту главу именно теми абзацами, которые вы только что прочитали. Никакого наития и никакого «голоса свыше»: просто так сошлось, что именно в 4 часа утра 19 августа в стране было введено чрезвычайное положение и совершен государственный переворот, а накануне 18 августа в подмосковный поселок, где я живу, как всегда с опозданием на сутки, принесли ежедневные газеты с заявлением Александра Яковлева. О том, что в 4 утра произошло нечто страшное, я тогда не знала и совершенно спокойно отправилась спать. Вновь за эту книгу мне удалось сесть лишь в ноябре 1991 года. Примечания:5 После августовских событий в структуре КГБ произошел целый ряд изменений, не говоря уже о том, что сам Комитет четыре или пять раз поменял свое имя. О том читатель прочитает в главе «КГБ в государстве, которого нет». Идут изменения и сейчас: управления сливаются, меняется их число. Когда я писала эту главу, их было 16, сейчас — 20. 6 «Московские новости» № 9, 03.03.1991 7 В конце января 1992 года новый шеф Министерства безопасности России Виктор Баранников объявил, что штат его ведомства сокращен более чем в 12 раз. По моей информации, столь резкое сокращение пока — не более чем благие намерения. Хотя число чекистов и уменьшилось — за счет выведения за пределы министерства некоторых обслуживающих подразделений (шоферы, медицинский персонал) и увольнения прежних начальников. Идет сокращение и сейчас: к сожалению, из КГБ уходят не худшие. Впрочем — о том речь впереди. Здесь лишь подчеркну, что определение КГБ как «государства в государстве» (оно принадлежит Никите Хрущеву) касается не столько количества чекистов, сколько многогранности выполняемых ими функций, меры интерференции в различные сферы жизни общества. 54 После августовских событий 1991 года Горбачев издал указ, согласно которому, без объяснений причин и извинений, звание, награды и пенсия Калугину были возвращены. 55 Корреспондент «Рабочей трибуны» Михаил Бутков — он же сотрудник 3 отдела ПГУ КГБ СССР «ушел» на Запад в начале лета 1991 года. Западные газеты сразу же написали о том, что Бутков не журналист, а сотрудник разведки. КГБ опубликовал в советской прессе опровержение: не было такого чекиста. Опять соврали — был. ПГУ КГБ СССР «Пользуясь удобным случаем, представившимся в связи с приездом в Лондон моего отца, хотел бы поставить Вас в известность о мотивах моего шага, то есть ходатайства о политическом убежище в Великобритании. Мое обращение к британским властям за политическим убежищем в мае 1991 года было продиктовано политическими мотивами. Это был совершенно сознательный и самостоятельный шаг, никакому давлению я не подвергался. Я считал своим долгом противостоять попыткам реакционных сил в СССР и прежде всего КПСС и ее инструмента — КГБ, затормозить и задушить процесс демократических преобразований. Я считал, что задания, которые получали загранаппараты КГБ, попросту преступны и направлены на сохранение власти элиты в ущерб народу и государству. Твердое убеждение в том, что подлинного врага следует искать внутри страны, а не снаружи, и что интересы Запада совпадают с подлинными интересами народа (а отнюдь не верхушки, разумеется), и привело меня к решению: помочь политическим лидерам Запада верно оценить процессы, происходящие в СССР, вопреки активно распространявшейся КГБ дезинформации о демократическом движении и его лидерах. Считаю, что выполнил свой долг. Хочу также отметить, что оперативный ущерб, нанесенный мною, ограничивается моими личными контактами с теми сотрудниками, которые, по моему мнению, уже были известны. Будучи русским человеком и патриотом, я не могу отказаться от своей Родины и вернусь в Россию, как только буду полностью уверен, что законодательство этой страны полностью защитит меня от любого произвола и обеспечит необходимые, принятые в свободном мире свободы. С уважением, Михаил Бутков». 2.09.1991 г. 56 Игра слов: «вышка» — сокращенное от «высшей меры наказания» (расстрел). 57 До самого последнего времени (примерно до 1991 г.) зарплата в КГБ была выше средней по стране. Скажем, зам. начальника отдела получал 590 рублей плюс доплата за звание. С апреля 1992 года зарплата офицера МБР составляет от 2,5 до 5 тысяч. 58 Май 1991 г. Ныне А. Кичихин на Лубянке уже не работает. 59 А. С. Пушкин. «К Чаадаеву»: «Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена!» 60 Сие имя уже обнародовано — агент «Антонов» — это Его Блаженство Митрополит Киевский и Украинский Филарет. 61 И кто стоит за этой агентурной кличкой, тоже теперь общеизвестно — Его Блаженство Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий. 62 Конечно, подобная работа велась и раньше. Например, в материалах Пятого управления за 1987 год содержится сообщение: «Информация ПГУ КГБ СССР о пребывании члена СП СССР поэта Е. Евтушенко в США, проводившего изучение по нашей ориентировке, направлена в инстанции»{33}. А 21.03.1991 года заместитель начальника ПГУ генерал Вячеслав Жижин направил — уже постфактум — письмо руководству идеологической контрразведки, в котором подробно знакомил своих коллег с организацией слежки за народными депутатами Союза и России за пределами любимой Родины. Так я понимаю, для большей координации усилий в этом направлении. 63 По-прежнему оформлением документов за рубеж ведает Министерство безопасности России. 64 «От агента» Андрея» получена магнитофонная запись выступлений лидеров т. н. «Московской трибуны», имеющих антиобщественную направленность,» — запись в отчете «идеологов» 1989 года. Хотя зачем было эту информацию получать от агента «Андрея», коли «Московская трибуна» допускала на свои заседания всех желающих? 65 См. Главу «Государство в государстве» 66 См. Главу «Олигархия…» 67 Уже выплыл — в славном своими банками городе Цюрихе (Швейцария). 68 Здесь и далее выделено мною — Е.А. 69 Речь идет о событиях сентября 1988 года, когда М. Горбачев был в отпуске в Крыму, «на хозяйстве» оставался Лигачев. 70 Борис Панкин — в прошлом посол СССР в Чехословакии, после путча — министр иностранных дел СССР, с конца ноября 1991 г. посол в Великобритании — рассказывает по этому поводу следующее: «В посольствах до половины «этих ребят» работало. Они контролировали коллектив, держали даже послов порой в своих руках… В Чехословакии до чего доходило? Такая была создана конъюнктура, и это до меня было, что даже подлинные наши дипломаты, дабы повысить свой рейтинг, пускали слушок: дескать, я не просто так, я по заданию (КГБ)». И еще одна цитата из того же источника: «Приглашаю одного заместителя министра (иностранных дел): ну что, действительно, что ли, посольства существуют, как крыши для разведки? Он смотрит на меня изумленно, не понимая: а для чего же, Борис Дмитриевич?!{74} «Это, к слову, и ответ моим оппонентам, которые обрушились на меня печатно и устно в апреле 1991 года, после публикации моего очерка «Мина замедленного действия», в котором я писала о монополии КГБ на информацию. «О чем вы говорите, — возмущались они. — Каналы МИДа независимы от каналов КГБ». Независимы… Надо было пережить августовский путч, чтобы расстаться и с этими милыми иллюзиями… 71 См. глава «Олигархия…» 72 См. главу «Версия». |
|
||
| Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх | ||||
|
|
||||
