Пророчества и кликушества, или

Быть ли Петербургу пусту

Кажется, нет в мире города, который испытывал бы на себе силу такого количества проклятий, предсказаний и пророчеств, как Петербург. В семейных преданиях старейшего петербургского рода Толстых сохранился рассказ об одном из ближайших соратников Петра I – Петре Андреевиче Толстом, «Иуде Толстом», как его единодушно называли современники. Один из участников стрелецкого восстания 1698 года Петр Андреевич благополучно избежал казни, был приближен к императору и дослужился до высших государственных должностей. В 1718 году он стал начальником печально знаменитой Тайной канцелярии. В благодарность за это льстивый и беспринципный Толстой готов был оказать Петру любую, даже самую грязную услугу.

Именно ему Петр поручил вернуть в Россию сбежавшего со своей любовницей царевича Алексея. Петр Андреевич буквально обшарил всю Европу и нашел-таки царевича в Италии. Лестью, обманом, шантажом и посулами Толстому удалось уверить Алексея в родительском прощении, после чего царевич согласился вернуться в Россию.

Конец этой авантюры Толстого известен. Алексей по прибытии в Петербург был заточен в Петропавловскую крепость, подвергнут допросам с пристрастием, в результате чего скончался. По некоторым преданиям, он был либо задушен подушкой, либо отравлен ядом.

Так вот, согласно семейным преданиям Толстых, умирая, царевич Алексей проклял обманувшего его Петра Андреевича Толстого и весь род его до 22-го колена. Первым почувствовал на себе неотвратимую силу этого проклятия сам Петр Андреевич. В 1727 году его арестовали, сослали в Соловецкий монастырь и заточили в каменную келью, вырубленную в монастырской стене. Там он через два года скончался.

Затем проклятие царевича Алексея периодически напоминало о себе появлением в роде Толстых либо слабоумного, либо совершенно аморального Толстого. Одним из них в XIX веке был известный «Федор-Американец Толстой» – картежник, шулер и дуэлянт, прославившийся в Петербурге своей безнравственностью и цинизмом.

Но проклятие царевича Алексея легло не только на род Толстых. Умирая мучительной смертью, он будто бы проклял и город, построенный его отцом вопреки древнерусским традициям и обычаям дедов. Будто бы именно царевич Алексей сказал: «Быть Петербургу пусту!» И это страшное проклятие, утверждает предание, время от времени дает о себе знать. С ним связывают и появление именно в нашем городе бесов, описанных Достоевским и захвативших власть в 1917 году; и 900-дневную блокаду, в результате которой Ленинград должен был превратиться в ледяную пустыню.

Действительно, в следственных показаниях, собственноручно данных царевичем Алексеем 8 февраля 1718 года, пророчество о неминуемом исчезновении Петербурга зафиксировано. Однако сказано об этом со слов его тетки царевны Марьи Алексеевны, которая встречалась с матерью Алексея царицей Авдотьей, заточенной Петром в монастырь. По словам царевны, Авдотье было видение. Ей привиделось, что Петр вернулся к ней, своей первой жене, оставив дело по преобразованию России и покинув ненавистный ей Петербург. Будто тогда-то и воскликнула радостно Авдотья Лопухина: «Санкт-Петербургу пустеет будет!»

С тех пор эта пресловутая формула неприятия Петербурга, ставшая одной из первых петербургских пословиц, превратилась в знаменный клич всех сил, противостоящих реформаторской деятельности Петра I и его политических наследников.

Параллельно с легендами, выдвигавшими на первый план политические причины появления этого одиозного проклятия, были легенды и другого свойства. По словам Алексея Николаевича Толстого, происхождение проклятия связано с легендой о неком дьячке Троицкой церкви, что находилась на Троицкой площади вблизи Домика Петра I. Будто бы этот дьячок, спускаясь впотьмах с колокольни, увидел какую-то «кикимору – худую бабу и простоволосую». Перепуганный дьячок затем будто бы кричал в кабаке: «Петербургу быть пусту!», за что «был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно».

А. Н. Толстой, скорее всего, пользовался очерками и рассказами из русской истории М. И. Семевского «Слово и дело!», который, в свою очередь, при написании очерков работал с подлинными документами Тайной розыскных дел канцелярии времен Петра I. Истоки ранней петербургской мифологии, оказывается, следовало искать в архивах. В одном из следственных протоколов зафиксированы гулявшие по городу толки о том, что в трапезной Троицкой церкви «стучал и бегал невидимый дух». Его слышал псаломщик Максимов, и в другой раз – солдат Зиновьев, и потом – часовой Данилов. Вскорости весь соборный причт и «утреню и обедню провели в толках о странном привидении». «Никто другой, как кикимора», – говорил поп Герасим Титов, относясь к дьякону Федосееву. Тот расходился в мнениях по этому предмету: «Не кикимора, – говорил он, – а возится в той трапезе… черт». – «Что ж, с чего возиться-то черту в трапезе?» – «Да вот с чего возиться в ней черту… Санкт-Петербургу пустеть будет».

Слухи о кикиморе были подхвачены стоустой молвой и многократно умножены. Появилась тайная надежда на скорый возврат к старомосковским ветхозаветным традициям и обычаям. Гибель Петербурга становилась сладкой мечтой, привкус которой надолго сохранится в сердцах «истинных патриотов». Хочется еще раз напомнить, что еще в середине XIX века многих москвичей не покидала радостная надежда, что Петербургу в конце концов суждено окончить дни, провалившись «в свою финскую яму». Чуть позже мы увидим, что об этом не переставали мечтать и в конце XIX, и в середине XX столетия.

Одновременно с появлением мифа о скором конце Петербурга довольно успешно формировался миф о Петре-Антихристе и Петербурге – городе Антихриста. Поводов для возникновения такого мифа было достаточно: перенос столицы из Москвы в Петербург, бритье бород и введение нового покроя одежды, приглашение на службу иностранцев и реформа письменности, куртуазные ассамблеи и кощунственные оргии «Всепьянейшего собора», перемена летоисчисления и запрещение крестных ходов. Представление о Петре как об Антихристе усилилось после указа царя о запрещении строительства каменных зданий, в том числе церковных, по всей Руси. Фундаменты уже заложенных церквей разбирались и кирпичи переправлялись в столицу для возведения светских построек. Это, среди прочего, и послужило основанием для именования Петербурга градом Антихриста.

Впрочем, среди староверов Петр давно считался Антихристом. Из чисел, связанных с его царствованием, выводили «звериное число» 666. Не отсюда ли берет свое начало устойчивая легенда, что Петербург назван в честь Петра I, в то время как на самом деле город носит имя апостола Петра, христианского святого, в день поминовения которого 29 июня 1672 года Петр был крещен. Через двести лет после смерти Петра такое же «звериное число» христианские мистики пытались обнаружить на челе Ленина. Эта дьяволиада так глубоко засела в сознание обывателя, что даже в просвещенном 1990 году на одном из митингов в поддержку возвращения городу его исторического имени был провозглашен лозунг: «Меняю город дьявола на город святого!»

Едва затихшая в середине XVIII века борьба «века минувшего с веком нынешним» вновь вспыхнула после открытия на берегу Невы памятника преобразователю России – «Медного всадника». Легенда о «Всаднике Апокалипсиса», установленном на гранитном пьедестале посреди города Антихриста, вероятнее всего, родилась в среде старообрядцев. В своем неприятии петровских преобразований они использовали фантастические видения Иоанна Богослова, получившие удивительное подтверждение в России. Конь бледный перед бездонной пропастью, появившийся после снятия четвертой печати; всадник, «которому имя смерть; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными».

Все совпало. И конь, сеющий ужас и панику с занесенными над головами народов железными копытами, и всадник с реальными чертами конкретного Антихриста, и бездна – вод ли? земли? – но бездна ада там, куда указует его десница. Все совпадало. Вплоть до четвертой части земли, если верить таинственным слухам о том, что вчетверо сократилось население на Руси во время его царствования.

Странная метаморфоза, произошедшая с памятником Петру, глубоко засела в сознании русского человека. С одной стороны, «Медный всадник», как его, с легкой руки Пушкина, называли в народе, ассоциировался со всадником Апокалипсиса, с другой – конь бледный, сошедший со страниц Апокалипсиса, стал «походить на фальконетовское изображение». Петр Андреевич Вяземский в своих записных книжках приводит анекдот: еще задолго до славянофильства графиня Толстая, остро ненавидевшая Петра I, после наводнения 1824 года не отказала себе в удовольствии проехать мимо памятника Петру и высунуть перед ним язык. А еще совсем недавно в Ленинграде существовала старообрядческая традиция не жить вблизи города, считавшегося навеки проклятым.

Беспрецедентный факт появления разрушительной идеи, направленной на целый город, вызвал естественную защитную реакцию. Появились легенды о некой, заданной свыше предопределенности появления Петербурга, знаки чего были якобы хорошо известны в прошлом. В первую очередь это, конечно, легенда об Андрее Первозванном, о чем мы уже говорили в начале.

Появление Петербурга определено будто бы и пророчеством известного физика и математика Иоанна Латоциния, который в середине XVI столетия писал: «Известно есть, что зело храбрый принц придет от Норда во Европе и в 1700 году начнет войну и по воле Божией глубоким своим умом и поспешностию и ведением получит место, лежащее на зюйд и вест, под власть свою».

Известно, что Северная война за возвращение исконно русских приневских земель, в результате которой был основан Петербург, была начата Петром I действительно в 1700 году.

И, наконец, уже при жизни Петра, за два десятилетия до основания Петербурга, в 1682 году, когда юному Петру еще даже и мысли не могли прийти об основании города на берегах Невы, один из церковных деятелей той поры святитель Иоанн Воронежский пророчествовал: «Ты воздвигнешь великий город в честь святого апостола Петра. Это будет новая столица. Бог благословляет тебя на это. Казанская икона будет покровом города и всего народа твоего. До тех пор, пока икона Казанская будет в столице и перед нею будут народы православные, в город не ступит вражеская нога».

Все три пророческие легенды несут в себе явные признаки официального, государственного происхождения. Это и понятно – государству было необходимо мощное идеологическое оружие. Народ искренне верил в скорый конец Петербурга. Этой мистической вере необходимо было противопоставить уверенность в Божьем промысле при основании города.

В основном гибель Петербурга связывалась в постоянными наводнениями. Многочисленные свидетельства этому сохранились в городском фольклоре. Впервые появившись на Заячьем острове для закладки Петропавловской крепости, Петр I встретил местного рыбака, который будто бы показал царю березу с зарубками, до которых доходила вода. Рыбак предупредил Петра, что здесь строить нельзя. «Березу срубить – крепость строить», – последовал, как всегда категоричный, ответ царя. Впоследствии народ был убежден, что пренебрежение именно этим предупреждением и привело к роковым для Петра последствиям. Согласно легендам, он умер, простудившись во время наводнения 1724 года, хотя на самом деле давно страдал неизлечимыми внутренними болезнями, «вследствие несоблюдения диетических правил и неумеренного употребления горячих напитков». Да и само наводнение 1724 года расценивалось фольклором как послание Богом волны за душой Антихриста.

Вблизи Петропавловской крепости у самого Кронверкского протока стояла в свое время громадная ива, исчезнувшая по старости лет еще в XIX веке. Ива была много старше Петербурга и потому ее жизнь была овеяна старинными преданиями. Согласно одному из них, в первые годы существования города какой-то седобородый, с всклокоченными волосами и босой старик у этой ивы проповедовал первым жителям Петербурга, что «Господь разгневается и потопит столицу Антихриста; разверзнутся воды морские выше этой старой ивы». И старик называл день и час этого наводнения. Далее все происходило, как обычно. Петру донесли про эти пророчества. Он в гневе велел приковать старца железной цепью к той самой иве. А когда наступил час, предсказанный «пророком», и никакого наводнения не произошло, приказал наказать старца батогами и затем изгнать из города.

Еще одну легенду охотно рассказывали финны, издавна жившие в этих местах. На правом берегу Невы, недалеко от построенного затем Домика Петра I, еще до основания Петербурга, в 1701 году, произошло чудо. На сосне, росшей довольно далеко от топкого берега, в сочельник зажглось множество свечей. Пытаясь достать эти волшебные свечи, люди начали рубить дерево. И тогда свечи погасли. Люди отступили. Но на стволе с тех пор остался заметный рубец от топора. Через много лет, в 1720 году, к этому чудесному дереву, утверждает предание, явился некий пророк и стал уверять народ, что с моря скоро нахлынет вода, дойдет до метки, оставленной людьми на старинной сосне, и затопит город. Предание уверяет, что многие суеверные люди всерьез поверили пророку и стали переселяться на более высокие места. Снова вмешался Петр I. Он вывел на берег целую роту гвардейцев Преображенского полка, которые «волшебное» дерево срубили, а незадачливого пророка прилюдно наказали кнутом у оставшегося пня.

Однако ничто не помогало. Мысль о неминуемой гибели города от наводнения в народе прочно удерживалась. Ничего удивительного в этом не было. Слепая, непонятная, пугающая своей непредсказуемостью стихия, бороться с которой было совершенно невозможно, воспринималась обывателями как Божья кара и предупреждение о близком конце Петербурга. Страшную силу взбесившейся Невы почувствовали на себе первые жители Петербурга уже на третий месяц существования города.

«Жди горя с моря, беды – от воды» – такая поговорка издавна считалась петербургской. Причем, бытовал и расширенный вариант этой поговорки, в котором признавалась абсолютная беспомощность человека перед стихией: «Жди горя с моря, беды – от воды; где вода там и беда; и царь воды не уймет». В XVIII веке существовало даже предсказание, в эпически спокойной пословичной форме которого фольклор выразил весь ужас перед необузданной стихией: «И будет великий потоп». Кстати, катастрофическое наводнение 1824 года в петербургском городском фольклоре осталось именно под таким именем: «Петербургский потоп».

Свидетель этого дикого разгула стихии писатель Владимир Соллогуб, человек высокообразованный и просвещенный, вполне серьезно пишет в своих воспоминаниях: «Существует предсказание, что Петербург когда-нибудь погибнет от воды и что море его затопит».

Что же говорить о кликушах и юродивых, «имя которым легион» и пророчества которых сопровождали всю историю Петербурга. В конце 1764 года в Петербурге появился «пророк», предсказывавший, что «накануне или на другой день Рождества Христова в 1764 году произойдет потоп». В самом конце XVIII века на площади перед Зимним дворцом появился какой-то крестьянин, который призывал людей «принять старую веру». Будто бы сам Бог послал его прорекать и «ежели не примется та вера, то город сгорит и потонет». В начале 1992 года по городу ходил «гражданин, называвшийся христианином Юрием Плехановым», с плакатом на груди: «13 апреля – наводнение». Желающим он показывал две исписанные странички, на которых якобы на основе Священного Писания предсказывалось наводнение в Петербурге. Несмотря на то что, как писала в те дни газеты «Смена», «складывающаяся синоптическая ситуация совпадает с расчетами христианина Юрия Плеханова» и повышение уровня воды в Неве действительно ожидалось, наводнения в понедельник 13 апреля 1992 года в Петербурге все-таки не было.

Особенно острые ощущения ожидания чего-то исключительно чрезвычайного и необыкновенного у обывателя чаще всего связываются с рубежными датами календаря. Окончание старого и начало нового года. Переход от одного столетия в другое. Круглые юбилейные даты. Эту особенность человеческой психики всегда широко использовали различные предсказатели и пророки, тем более, что традиционные – на протяжении столетий – ожидания наводнений именно в Петербурге подготовили для этого почву.

На рубеже столетий недостатка в прорицаниях не было. От Москвы до Ла-Манша пророки и пророчицы всех уровней сулили гибель Санкт-Петербургу. Одна безымянная итальянская предсказательница утверждала, что в районе Петербурга и Ладожского озера произойдет сильное землетрясение. Сила подземных газов, вещала она, вспучит дно Ладожского озера с наклоном к Санкт-Петербургу, и вся ладожская вода хлынет на Шлиссельбург, а затем, по долине Невы достигнет Петербурга, все уничтожая на своем пути. Все будет сметено с лица земли в воды Финского залива. Город разрушится. Погибнут все здания и сооружения.

Видения Апокалипсиса на территории Приневья примерно в это же время посетили и знаменитую французскую ворожею Анну-Викторию Совари, более известную среди петербургских аристократов под именем мадам де Тэб. В изысканных петербургских салонах она была так популярна, что к ней в Париж ездили специально, чтобы узнать свою судьбу. Госпожа Тэб не обошла своим пророческим вниманием и сам Петербург. «Бойтесь огня и воды, – восклицала французская „доброжелательница“, – Петербургу грозит стихийная катастрофа». По госпоже Тэб, должно было произойти сильное вулканическое колебание почвы, которое повлекло бы за собой перемещение вод Финского залива и Ладожского озера. В результате Петербург будет смыт чудовищной волной в Финский залив, или, добавляет французская Сивилла, – в Ладожское озеро, смотря с какой стороны хлынет вода.

Надо сказать, тревожные предчувствия хаоса и разрушения не обманывали воспаленное воображение доморощенных ворожей и заморских пифий. К началу XX века невинные ручейки критики господствующего строя начали сливаться в необузданный поток революционной ярости. В 1913 году Россия торжественно отметила трехсотлетие царствующего дома Романовых. Однако трещины в фундаменте этого дома можно было заметить и невооруженным глазом. В связи с этим возникали смутные ассоциации и тревожные предчувствия.

Исаакиевский собор – массивное тяжеловесное здание, возведенное на неустойчивой болотистой почве в непосредственной близости к Неве, никогда не вызывал у петербуржцев чувства устойчивости и равновесия. До сих пор в народе утверждают, что собор ежегодно опускается в землю на… и называют, на сколько то ли миллиметров, то ли сантиметров. В начале XX века поэт Саша Черный в стихотворении «На лыжах» описывал, насколько было привычно в Петербурге слышать, «Как сосед кричит соседу,/Что Исаакий каждый год/Опускается все ниже».

Мы уже рассказывали, как однажды ночью неистощимый на выдумки Александр Жемчужников в мундире флигель-адъютанта объехал всех наиболее значительных архитекторов Петербурга с приказанием наутро явиться во дворец ввиду того, что провалился Исаакиевский собор.

Так вот, Исаакиевский собор, который строился без малого сорок лет, потом столько же, если не больше, ремонтировался и подновлялся. Причем, ремонт производился не на средства собора, а на деньги, особо отпускаемые из царской казны. И денег этих не жалели. Родилось неожиданное пророчество. Крепость российского престола, долговечность монархии И процветание дома Романовых будут столь долгими, сколько простоят строительные леса вокруг Исаакиевского собора. Казалось, что ремонт собора будет продолжаться вечно. Более того, в городе распространились слухи, что состояние постоянного ремонта специально поддерживается царским двором. Но в 1916 году неожиданно для всех ремонт завершился. Строительные леса разобрали. Произошло это чуть ли не накануне Февральской революции и отречения Николая II от престола.

Этот мистический сюжет получил продолжение. В 1970 году, после пятидесяти лет глумления и варварского уничтожения собора Воскресения Христова, или «Спаса-на-Крови», как его называют в народе, вокруг собора на канале Грибоедова установили строительные леса. Началась его реставрация. В то время в соборе предполагалось открыть музей керамики. Как обычно, реставрация затянулась. Сначала на пять лет. Потом – на десять. На пятнадцать. Казалось, реставрация никогда не закончится. К строительным лесам вокруг собора привыкли. Они стали достопримечательностью Ленинграда. Их непременно показывали иностранным туристам. Они попали в стихи и песни. Наконец, как и много лет назад, в городском фольклоре появились пророчества. На этот раз заговорили о прочности советской власти. Будто бы быть ей до тех пор, пока стоят леса вокруг Спаса-на-Крови.

Леса с фасадов храма Воскресения Христова сняли в 1991 году, почти перед самыми августовскими событиями в Москве, когда советская власть рухнула.

Это непостижимым образом совпало с предсказанием знаменитого французского врача и астролога Мишеля Нострадамуса, который еще в середине XVI столетия предсказал, что «в 1917 году придет злая власть и просуществует семьдесят три года и семь месяцев и окончится в полнолуние». Советская власть просуществовала семьдесят три года и девять с половиной месяцев. В ночь с 21 на 22 августа 1991 года над Москвой было полнолуние.

Инерционный импульс, заданный в самом начале XVIII века, действовал и в XX столетии. Несбыточные фантазии о победе под Ленинградом связывали со стихией и немецкие фашисты. Правда, прагматичные гитлеровцы, не полагаясь на природные катаклизмы, надеялись на техногенные причины гибели ненавистного города. Над Ленинградом сбрасывались листовки, текст которых приписывали самому Гитлеру: «Ленинград будет море, Москва будет поле, Горький – граница, Ковров – столица».

И когда наводнениям вообще, как хроническому факту петербургской истории, был назначен, пусть гипотетический, но все же – конец, горожане всерьез заволновались. Что же теперь? Не будет наводнений? Вообще не будет? И, разделившись на «Дамбистов» и «Антидамбистов», с затаенным удовольствием рассказывали друг другу жутковатую легенду о том, что противоестественное перекрытие Невской губы привело к таким экологическим изменениям, что в устье Невы родились некие крокодилообразные мутанты, чудовища, которые легко заплывают в сточные колодцы, передвигаются по фановым трубам и – вот ужас! – могут запросто появиться в унитазах несчастных петербуржцев. Неплохо, предупреждает легенда, легкие пластмассовые крышки унитазов удерживать чем-нибудь тяжелым, скажем, утюгом или чугунной сковородой, а испытывая острую и неожиданную нужду, все-таки найти возможность предусмотрительно заглянуть внутрь сточной трубы.

Строительство дамбы породило фольклор, уникальность которого тождественна разве что уникальности самого сооружения. Но мрачная безнадежность, сформулированная в нем, разбавлена все-таки каплей самоиронии, свойственной петербуржцам последнего времени: «С дамбой ли, без дамбы – все равно нам амба»; «Ленинграду – д'амба». Популярность этих пословиц в конце 1980-х – начале 1990-х годов была так велика, что их поднимали над головами во время многолюдных в те времена демонстраций. На одном транспаранте так и было начертано: «На заливе дамба – Ленинграду амба!»

Между тем Петербург был уже однажды на краю гибели. Это произошло в начале 1920-х годов. К тому времени он утратил свое исконное имя и назывался Петроградом. В этом видели одну из причин, ведущих к несчастьям. Известно народное поверье, согласно которому изменение имени, данного при рождении, ведет к непоправимой беде. «Петрополь превратился в некрополь», – говорили в голодном, холодном и опустевшем Петрограде. Вспоминали недавнее пророчество Григория Распутина. Проходя мимо Петропавловской крепости, он внезапно остановился и бессвязно заговорил: «Вижу много замученных людей, людские толпы, груды тел! Среди них много великих князей и сотни графов! Нева стала совершенно красной от крови!». В городском фольклоре следы этой крови остались навсегда:

По Кронштадту мы палили
Прямо с пристани,
Рыбку-корюшку кормили
Анархистами.

Сегодня мы знаем, что анархистами в тогдашних частушках называли кронштадтских моряков, восставших против советской власти, и даже не советской власти как таковой, а против проводимой ею политики. Но даже такой фольклор пугал народную власть. Сборник, из которого извлечена приведенная частушка, долгое время находился в пресловутом спецхране и был недоступен читателю.

А вот следы крови тридцатых и сороковых годов. Одна из ленинградских легенд утверждает, что для удобства энкаведешников из подвалов «Большого дома», что на Литейном, в Неву была проложена специальная сливная труба, по которой стекала кровь казненных и замученных жертв сталинского режима. Цвет воды вблизи «Большого дома», утверждает легенда, именно поэтому всегда имеет красновато-кирпичный оттенок.

Возвращаясь к 1920-м годам, надо сказать, что тогда городу и в самом деле грозило умирание. Он и вправду превращался в город мертвых – некрополь.

Город не умер. Однако привычный статус «блистательного Санкт-Петербурга» решительно терял, незаметно превращаясь в обыкновенный областной центр или в «заштатный город с областной судьбой».

К этому же времени относится появление и другого поверья. Будто бы честь и достоинство Петербурга – Петрограда – Ленинграда оберегалось тремя всадниками – Петром I, Николаем I и Александром III. Ленинградцы убеждены, что стремительный упадок начался с утраты одного из них – Александра III. Убранный с площади Восстания в 1936 году, якобы из-за того, что мешал трамвайному движению, памятник долгие годы простоял во дворе Русского музея. Не случайно одним из лозунгов перестройки в Ленинграде был: «Свободу узнику Русского музея!» Это была реакция фольклора. Но и первым официальным актом по восстановлению утраченных за годы советской власти памятников Ленинграда было возвращение шедевра Паоло Трубецкого в архитектурную среду города. К сожалению, памятник Александру III установлен на новом, будто бы временном, месте – перед входом в Мраморный дворец. Однако не признать символичность этого события было бы неверно.

Петербургский фольклор достаточно богат и предсказаниями парадоксального свойства. Одно из таких неожиданных пророчеств обнаружилось в стихах поэта XVIII века А. П. Сумарокова: «На славный Киров трон восшел Гистаспов сын…» Понятно, что Сумароков не имел в виду вождей ленинградских коммунистов. Просто странное и необъяснимое созвучие имен и фамилий. И все-таки… Б. В. Гидаспов остался в памяти ленинградцев не только как последний коммунистический лидер последних дней существования советской власти. Вместе с коллекционером ужасов и страстным певцом порока тележурналистом А. Невзоровым и победителем детского энуреза врачом-телетерапевтом А. Кашпировским первый секретарь обкома КПСС Б. Гидаспов олицетворял собой те охранительные силы, которые встали на пути Ленинграда к Санкт-Петербургу.

Удивительно точной выглядит фольклорная формула тех пор: «Гестапов, Нервозов и Кошмаровский – три злых демона Ленинграда».

Ленинград наконец снова стал Санкт-Петербургом. Но ощущение опасности, привитое за семьдесят лет советской власти, осталось. Появился анекдот.

О планах на будущее Ильич сказал: «Хочу поднакопить немного денег и попробовать еще раз взять Зимний. В аренду, лет на семьдесят».

В народе сохраняется устойчивое убеждение: до тех пор, пока тело Ленина не погребено, дух его бродит по земле. Он зловеще витает над городом трех революций, пробуждая старые атавистические инстинкты. Фольклор предупреждает: «Если вам снится шалаш, а возле него пень, на котором что-то пишет лысый человек, – быть беде».

В последние годы мистический провиденциализм в петербургском фольклоре приобрел некие оригинальные черты, не свойственные ему раньше. Исчезла неотвратимость гибели города, фатальность его исторической судьбы. Угроза его существованию остается, но тут же степень риска либо заметно снижается, либо исчезает вовсе.

Среди обывателей, напуганных опасностью радиации, появилась невероятная легенда о том, что в самом центре Петербурга, прямо под Адмиралтейством, глубоко под землей устроен учебный класс Военно-морского училища имени Ф. Э. Дзержинского. Класс этот, утверждает легенда, оборудован самым настоящим действующим атомным реактором. В любое мгновение может произойти неконтролируемый выброс атомной энергии, который превратит Петербург в безжизненную пустыню. Однако, осторожно добавляет легенда, залогом того, что этого не произойдет, является то, что между Адмиралтейским шпилем и подземной атомной лабораторией, на одной оси с ними, находится кабинет начальника училища, и он будто бы, как заложник, ежедневно садится на эту пороховую, то бишь, атомную, бочку.

Кстати, в ответ на услышанную легенду один из офицеров училища рассказал автору этой книги, что никаких атомных учебных классов в здании Адмиралтейства, вокруг него или под ним нет, а практика будущих инженеров-атомщиков подводного флота проходит на стендах атомной электростанции в Сосновом Бору.

Петербуржцы могут спать спокойно. Их, как утверждается в другой легенде, хранят древние боги.

В одном из залов Эрмитажа, среди многочисленных памятников искусства Древнего Египта хранится статуя богини Мут-Сехмет. Львиноголовая богиня войны и палящего зноя, согласно древнему египетскому мифу, однажды решила уничтожить все человечество. Вмешались боги и спасли людей от гибели. Они разлили перед спящей Мут-Сехмет подкрашенное в красный цвет пиво. Наутро богиня, приняв пиво за человеческую кровь, выпила его и успокоилась. Прошли тысячелетия. Но, как рассказывает современная эрмитажная легенда, угроза человечеству до сих пор не исчезла. Правда, не исчезли и силы, хранящие человечество. Один раз в году, в полнолуние, на базальтовых коленях львиноподобной богини появляется красноватая лужица… которая бесследно исчезает незадолго до появления в эрмитажных залах первых посетителей одного из прекраснейших музейных хранилищ Санкт-Петербурга.

Вот и неистощимый Павел Глоба с обольстительной улыбкой господина Мефистофеля и сдержанными манерами мистера Воланда пророчил, что в апреле 1997 года Петербургу грозит мощный взрыв некоего склада отравляющих веществ. Нет, нет, никакой категоричности ни по форме, ни по содержанию в пророчестве не было. Просто так звезды предупреждают, терпеливо разъяснял знаменитый звездочет, а уж быть ли, добавим мы, «Петербургу пусту» и увидят ли петербуржцы в очередной раз зловещие круги от давнего проклятия, брошенного царевичем Алексеем в бездонную вечность, зависит вовсе не от истерических кликушеств и философических пророчеств.