Глава тринадцатая

Возвращение гетмана Мазепы из похода. — Движение шведского пароля к пределам Русской державы. — Неизвестность шведских намерений. — Изменчивые указы царя. — Карл направляется к Украине. — Генерал Лагеркрона в Стародубщине. — Царский генерал Инфлянт. — Вступление всего шведского войска в Украину. — Стан на берегу реки Ипути. — Неудовольствия малороссиян против царского войска. — Шляхтич Якуб Улашин. — Увертки Мазепы. — Хитрости со старшинами. — Соборование маслом. — Посольство к шведскому королю Быстрицкого. — Прибытие Меншикова в Горек. — Войнаровский. — Отъезд Мазепы из Борзны. — Последнее посещение Батурина. — Поход к Десне. — Переход через Десну. — Открытие замысла казакам. — Одиночные побеги казаков. — Мазепа у шведского короля. — Поиски Меншикова за Мазепою. — Меншиков и Голицын под Батурином. — Манифесты царя. — Пригласительные письма царя. — Взятие и истребление Батурина. — Письмо Мазепы к Скоропадскому. — Переправа шведского войска через Десну.

После казни Кочубея и Искры гетман получил собственноручный царский указ отправить всю козацкую конницу и, если возможно, самому идти с нею. Мазепа отвечал, что он был бы рад вести свое войско на войну сам, но ему не дозволяют недуги и, кроме того, невозможно покинуть Украины, потому что неприятель тотчас воспользуется и произведет своими подсылками возмущение в непостоянном и малодушном народе. Таким образом гетман, старательно укрывая свой тайный замысел изменить царю, набрасывал тень подозрения в наклонности к измене на весь народ малороссийский. 19 июня гетман писал канцлеру, что намерен заложить стан в средине Левобережной Украины недалеко от Нежина.

Между тем Карл, оставивши Радосовицы еще 6 июня, 15 числа этого месяца перешел Березину. 3 июля произошла неудачная для русских битва при Головчине[264], а 16 июля Карл стал в Могилеве, откуда только что ушли русские военные силы. В Могилеве шведский король стоял до 8 августа. В это время являлся к нему опять тайный агент Мазепы, отставленный от сана болгарский архиерей. Через него гетман торопил шведского короля спешить в Украину, иначе если шведы замедлят, то козаки станут приставать к царским войскам. Квартирмейстер Гилленкрок советовал королю не доверяться Мазепе, не идти к Украине, а направиться к Витебску, чтобы быть поближе к Лифляндии, откуда король дожидал вспомогательной силы корпуса генерала Левенгаупта. Того же мнения был граф Пипер и убеждал короля не двигаться к Украине, покуда не присоединится к нему Левенгаупт с своим корпусом, иначе на оставшегося позади нападет царь. Но другие шведские генералы, Реншильд и Мейерфельд, противники первых, настраивали короля к иному: они хвалили ловкость и силу Козаков, с пренебрежением отзывались о московитских ратных силах, уверяли, что царь не посмеет напасть на Левенгаупта, а Карл, со вступлением своего войска в Украину, увидит на своей стороне весь украинский народ. Карл поддался тогда надеждам, оказавшимся скоро обманчивыми. Он надеялся на помощь Турции, но не знал, что падишах не одобрял политики великого визиря, подававшего шведам уверения в помощи; он надеялся на мятежи, возникшие в царской державе, но не знал, что эти мятежи были уже укрощены; он надеялся на восстание Украины, как обещал ему гетман Мазепа, но не знал духа малороссийского народа, как не знал его и сам Мазепа, управлявший более двадцати лет этим народом. Наконец, Карл надеялся, что генерал Либекер, посланный к Петербургу, возьмет этот город, но не знал и не мог знать, что Либекера постигнет неудача. Сверх всего, Карла ободряло суеверное пророчество какого-то Урбана Гиарна, который предсказывал, на основании Парацельса и других предсказателей, писавших за 170 лет, что Золотой Лев севера с малыми силами одолеет Орла, притупит его когти, распространит свою власть на Азию и Африку, искоренит папизм и водворит повсюду истинную (т. е. лютеранскую) веру. Карл, всегда по-лютерански набожный, склонялся к мистицизму и доверял предсказаниям. Эта вера до такой степени развила в нем высокомерие, что он вторично отверг предложение мира от Петра, который соглашался отдать шведскому королю даже Псков, но желал непременно удержать за собою Петербург, за который, впрочем, готов был заплатить деньгами. Карл отвечал, что заключит мир в Москве, когда победит окончательно царя.

Между тем Мазепа, торопя своего тайного союзника, прикидывался по-прежнему неизменно верным слугой царя Петра, делал исправные распоряжения в Украине к отражению шведских сил, когда они туда вторгнутся. Он приказал устроить в Чернигове хлебный магазин для русского войска и собрал туда 15 000 четвертей хлеба, разложивши сбор на жителей Черниговского полка — по четверику[265] житной муки с дыма. рассылая по всем полкам универсалы, в которых убеждал парод пребывать в непоколебимой верности царю, везде по церквам приказывал публично молиться о даровании победы царю над еретиками шведами, а жителям приказывал прятать в землю свои запасы и самим уходить в города, спасаясь от неприятеля. Он делал распоряжения об укреплении городов: Стародуба, Чернигова, Ромнов, Гадяча. ввиду возможного нападения шведов. Ни царь, ни русские вельможи и военачальники не могли допустить и тени того, что открылось не далее как через каких-нибудь два месяца.

1 августа гетман стоял в Киеве в ожидании указов — куда ему посылать конницу. 4 числа того же месяца Петр приказал ему, не отходя от Киева, послать три или четыре (по своему соображению) тысячи конницы в Польшу на подмогу отправленным туда еще ранее полковникам киевскому и белоцерковскому, «дабы поляков доброжелательных содержать и все, что неприятелю к пожитку может быть, разорить». Другую партию указано было послать в Литву, к Пропойску, для содействия великорусским войскам, которые должны были отражать идущую шведскую силу. Гетман исполнил волю государя и отправил в Литву к Пропойску 4500 человек городовых Козаков разных полков и 1600 компанейцев, а в Польшу, на подмогу бывшим там полковникам, послал 2000 гадячан, находившихся прежде в киевской крепости, и к ним прибавил 1000 «молодиков» (Козаков, начинавших воинскую службу). Кроме того, по царской воле отправлено было к Смоленску два полка — Нежинский и Переяславский — в числе двух тысяч пехоты и одной тысячи конницы. Затем гетман жаловался, что остается с небольшим числом людей, а 16 августа просил воротить ему посланных к Смоленску, чтобы поместить часть их в киевский гарнизон. Мазепе, конечно, было неподходящим делом разбрасывать Козаков по разным сторонам, и он жаловался, что многие самовольно уходят.

В половине августа царь еще не знал наверное, куда обратится Карл с своими силами — на Украину или на Смоленск, и приказывал гетману стоять между Киевом и Черниговом до дальнейшего указа, чтобы в случае, если шведы пойдут на Смоленск, — идти к Белой Церкви для содействия полякам, доброжелательным царской стороне. 6 сентября царь положительно был уверен, что неприятель пойдет на Смоленск, и писал к гетману, чтоб он готовился в поход к Белой Церкви. Это приказание подтверждено было 14 сентября. Но через день, 16 числа, Головкин послал гетману указ остановиться, потому что по неприятельским оборотам видно было иное направление пути.

Из шведских источников мы узнаем, что именно в это время Карл окончательно укрепился в намерении войти в Украину и 16 сентября отправил передовой отряд генерала Лагеркроны овладеть Стародубом. Этот Лагеркрона был человек чрезвычайно самонадеянный и заносчивый, хотя вовсе не даровитый; он подделался к королю и не хотел слушать никаких советов. В то время, когда он вступал в полк Стародубский, туда же вступал с царскими силами и русский генерал Инфлянт; два враждебных генерала на том могли выиграть один перед другим: кто прежде успеет занять Стародуб. Лагеркрона доверился крестьянину, взявшемуся провести шведское войско кратчайшим путем. Этот крестьянин, будучи подослан полковником Скоропадским, обманул шведского военачальника и повел его совсем не туда, куда нужно, так что в то время генерал Инфлянт успел войти в Стародуб.

Вслед за Лагеркроною двинулся скоро и король и 21 сентября с восемью тысячами вступил в пределы Гетманщины для занятия квартир войску. За ним последовало остальное войско. Оно расположилось на берегах реки Ипути. Главная квартира, которую Карл велел укрепить окопами, находилась в Дрокове.[266] Край, в который вошли шведы, показался им обильным и населенным; войско, расположившись по селениям, могло отдохнуть от утомительных походов; хлеба и скота было так много, что шведы не испытывали бы недостатка, если б им пришлось оставаться там несколько месяцев. Шведы простояли там две недели. Между тем Левенгаупт, следовавший чрез Литву из Ливонии. 27 сентября был разбит русскими под Лесным близ Пропойска и с остатками своих сил прибыл к главному королевскому обозу. Король приказал разделить эти остатки по армии.

Орлик в своем письме сообщает, что когда Мазепа узнал о повороте короля шведского в Украину, то воскликнул перед старшинами: «Вот дьявол его сюда несет! Да он все мои соображения испортит и великороссийские войска за собою внутрь Украины впровадит на конечное разорение и на погибель нашу!» Мазепа хотя и завлекал на свою сторону старшин, но все еще только наполовину открывал им свои сношения и показывал вид, что решится пристать к шведам только в самом крайнем случае, когда уже война будет перенесена в Украину и весь малороссийский край очутится в опасности подвергаться опустошениям от обеих воюющих между собою сторон.

С отправкою генерала Инфлянта в Стародубщину царь Петр указал и гетману действовать с ним сообща. Мазепа, получивши такой указ, пригласил Ломиковского и полковников миргородского, прилуцкого и лубенского, показал им указ и говорил:

«Я опасаюсь, не приманивают ли меня к этому генералу, чтобы взять в руки. Идти ли нам по указу царскому в случение с этим генералом?»

«Нет, нет, не иди! — завопили все единогласно. — Не медли больше и посылай к шведскому королю просить протекции: как бы нам сойтись со шведами на границе и не впустить великороссийских войск в Украину!»

Но тут кто-то спрашивал его:

«Ты, гетман, объяви нам, чего имеем с целою Украиною и Войском Запорожским надеятися и на яком фундаменте ты тую махину заложил?»

Мазепа рассердился и произнес:

«Для чого вам о том прежде времени ведать? Спуститеся вы на мою совесть и на мое подлое розумишко, на котором вы не заведетесь болш. Я по милости Божой мею розум един неж вы все».

Обратившись к Ломиковскому, Мазепа сказал: «Ты уже свой розум выстарил», а указавши на Орлика, Мазепа прибавил: «У того еще розум молодый, дитинный.[267] Сам я буду ведать, якого часу посылать до шведского короля».

Но потом, как бы удовлетворяя их недоверчивости к себе, гетман вынул из шкатулки универсал, присланный от Станислава с ксендзом Заленским, и велел Орлику прочитать его во всеуслышание. Все казались им довольны («с которого были контенты»). Но едва ли там были тайные условия, заключенные со Станиславом через посредство болгарского экс-архиерея. Малороссияне не были бы ими довольны, да и Мазепа едва ли бы решился объявлять их до поры до времени старшинам. Мазепа был из таких личностей, которые, получив власть, стараются внушить подчиненным постоянную веру в свою мудрость и потому умышленно не открывают им сразу всего, что замышляют, дабы тем приучить их с благоговением полагаться во всем на свою главу или владыку. Мазепа за 20 лет своего гетманства уже приучил старшин к такому повиновению себе, и теперь он только понемногу приподнимал перед ним завесу, скрывавшую его тайный замысел. Он прельщал старшин призраком независимости Украины, указывал им, что теперь представился случай освободиться от всяких налогов и повинностей, вымышляемых московскою властью: сам Бог посылает короля шведского для их спасения. Сделавши их участниками замысла в его главной идее, он относительно подробностей не открывал им многого, но каждый раз спрашивал у них советов. как ему поступать, и показывал вид, будто предпринятый замысел начат и ведется не по его почину, а по их общему желанию, и он у них не более, как мудрый исполнитель общей воли. Чтоб укрыться от тех, кому он не хотел открывать тайны, он напустил на себя старческую немочь, говорил, что с трудом может на коня сесть, даже ходить и стоять на ногах, ложился в постель, обвязывал себя повязками с пластырями; в таком виде,лежа на постели, он принимал царских посланцев, жаловался перед ними на свои страдания и говорил с ними чуть слышным голосом. Правда, Мазепа и в самом деле страдал старческими немощами, но также и преувеличивал их, потому что в то время для его тайных целей выгодно было перед царскими людьми показываться близким к могиле. И сам царь, и царские министры относились к гетману доверчиво, снисходительно и не принуждали его к отправлению своего долга выше сил. Сначала потребовали от него, чтоб он шел сам к Стародубу, но когда он известил, что по болезни не может, то ему дозволили послать Козаков с наказным гетманом. Тогда гетман послал отряд Козаков нежинских, лубенских и переяславских в Стародубский полк на содействие генералу Инфлянту.

Но прежде чем эти козаки пришли туда, в Стародубском полку произошел страшный переполох. Генерал Инфлянт, вступивши в край, приказывал жителям уходить с своими имуществами в укрепленные места, а села, хутора, пасеки, мельницы, гумна приказывал истреблять огнем, чтоб не давать неприятелю прибежища и средств к содержанию. Жители, и старые и малые, в ужасе стали бежать и увлекли за собою присланных Козаков. Только часть последних примкнулась к четырем батальонам и четыремстам драгунам, составлявшим стародубский гарнизон. От них пошли по всей Украине вести, что вошедшие в Стародубский полк шведы не делают жителям ничего дурного, а, напротив, великороссийские войска, пришедшие будто защищать край, жгут селения, грабят, разоряют жителей, насильно загоняют их в укрепления, понуждают к непривычным работам, бесчестят и ругаются над ними, обзывая их изменниками. Беглецы распространили такой страх между казаками, что товарищи полков Миргородского, Лубенского и Прилуцкого в числе нескольких сот человек явились к гетману в обоз у местечка Салтыковой Девицы и подали просьбы, написанные от каждого полка особо, но по одному пошибу.

В связи с такими явлениями, возбуждавшими вражду к великороссийскому войску, стоит современная жалоба черниговского полковника на солдат майора Геннинга, которые делали обиды жителям, какого-то Шевлюгу до полусмерти избили, а майор, когда ходили к нему малороссияне жаловаться, выгонял их по шеям, и одного атамана так ударил ружейным дулом в бок, что тот, полетевши вниз головою по лестнице, сильно ушибся.

Неудовольствие против великороссиян в малороссийском народе все более и более разгоралось и было кстати для Мазепы, когда он намеревался ввести в Украину шведов как освободителей от московской власти. Но тут случилось событие, которое чуть было не открыло замысла Мазепы. Когда генерал Лагеркрона вошел в Стародубский полк, тотчас стали разноситься воззвания, называемые у русских «прелестными» письмами. Шведский генерал убеждал малороссиян не бояться шведов, жить спокойно в своих домах, а из Стародуба пусть выходит к нему навстречу бурмистр со знатнейшими обывателями и пусть везут к ним на продажу хлеб и всякое съестное. Жители не поддавались на эти прельщения, а бежали без оглядки, спасаясь как от шведов, так и от великороссиян. Между разносителями таких «прелестных» писем попался польский шляхтич Якуб Улашин: он вез письмо от пана Понятовского, находившегося резидентом Станислава при шведском короле. Письмо было к Мазепе. Понятовский просил малороссийского гетмана отпустить на свободу его пленного брата,в воспоминание доброго приема, оказанного когда-то Мазепе в Луцке. Почему-то этот господин показался подозрителен, и генерал Инфлянт 1 октября отправил его в походную канцелярию, бывшую тогда в Почепе. Улашина подвергли пытке огнем, и тот, не стерпя мучений, объявил, что Мазепа поколебался в верности царю, и Понятовский послал к нему передать словесно, чтобы, как шведы войдут в Украину, он отписал бы к Понятовскому и при Божией помощи со всем войском запорожским приставал к шве-дам. Улашина еще раз поджарили, но он более не открыл. Показанию Улашина не придали веры, и копию с него отправили к гетману. Не только все происходившие перед тем явления в таком роде настроили царя и его министров считать всякие обвинения на Мазепу лживыми, но в это самое время Мазепа заявлял свою преданность, сообщая Головкину весть, что Станислав с шведскими и польскими войсками направляется на Волынь, чтоб оттуда ворваться в Украину, просил скорейшей присылки регулярных войск, потому что малороссияне могут изменить и пристать к неприятелю. Вместе с тем снова звали гетмана на соединение с царскими силами. Мазепа отвечал, что показания поляка Улашина не более, как коварные затеи неприятеля, который хочет привести верность гетмана в подозрение у государя и тем посеять в Украине смятение. «Никакого брата Понятовского у меня нет, я о нем не слыхал», — писал гетман. Что касается до требования ехать самому к великороссийскому войску, то Мазепа отговаривался тем, что в малороссийском крае возникли беспорядки or пьяных бродяг, безобразничающих толпами в полках Полтавском, Гадяцком, Прилуцком, Миргородском, Лубенском и Переяславском, и это зло переходит уже в полки: Черниговский, Нежинский и Стародубский, где прежде велось смирнее. Гетман на основании присланных ему донесений сообщал, что появились две шайки разбойников: одна под начальством Перебийноса в числе 800 человек, другая — Молодца в числе 1000. Они своевольствовали, грабили и убивали людей в приднепровском крае и к ним притекали со всех сторон «купы» бродяг, словно вода. Если гетман с войском отдалится в Стародубский полк, то своевольники нападут на городы и встретят себе единомышленников в поспольстве. Полковники и полковые старшины ропщут и говорят, что если их поведут в Стародубщину, то па крайнюю погибель их семейств и на разорение их имуществ, потому что тогда простонародье захочет грабить и убивать честных и богатых людей. Кроме этих причин, гетман указывал на опасность скорого вторжения Станислава в Украину.

Мазепе, естественно, хотелось во что бы то ни стало оставаться с козаками в Украине до того времени, как войдет шведская сила, и тогда внезапно и неожиданно объявить себя на стороне врагов царя Петра. Но прежде чем шведский король появился с своим войском, от гетмана требовали идти на соединение с великорусскими войсками, чтобы вместе с ними воевать против шведского короля. Там уже никак неудобно было ему сделать крутой поворот на противную сторону, 6 октября, когда Мазепа получил новое-приказание идти с войском на соединение с великороссиянами и самому быть в главной царской квартире, он призвал на совет своих единомышленников и спрашивал, ехать ли ему к великому государю. Старшины закричали: «Нет. Если поедешь, то погубишь и себя, и всю Украину». Тогда Мазепа приказал написать и послал письмо, о котором сказано выше. Но, по замечанию Орлика, Мазепа спрашивал старшин только для вида и испытывал их: он даже наружно показывал перед ними вид готовности ехать по царскому указу, на самом же деле не помышлял о такой поездке: напротив, он опасался, как бы министры не заманили его с тем, чтобы взять его в свои руки, тем более что в Польше, как Мазепу извещали, повсюду носились слухи о его тайном соглашении со Станиславом и о сношениях со шведами.

На посланное 6 октября письмо Мазепа 10 числа того же месяца получил ответ. Царские министры сообщали, что, по совету с фельдмаршалом Шереметевым, они постановили послать царский указ киевскому воеводе князю Дм. Мих. Голицыну, чтоб он с царскими ратными людьми, находившимися в Киеве, и с пристойною артиллерией шел в средину Украины с целью не допускать в малороссийском народе «шатости». Гетман должен послать к нему для той же цели козацкий отряд из разных полков своего регимента, а сам со всем остальным войском немедленно должен идти к Новгород-Северску, расставить свое войско над Десною и сам лично приехать в главную армию для совета с фельдмаршалом. Выставлялась, между прочим, и такая необходимость его прибытия: в народе носились слухи, будто гетман покидает Украину во время неприятельского наступления и гетману следует своим появлением при царском войске рассеять такие слухи. Притом ему известны нравы и местные обычаи народа, и он может наставлять царских министров и военачальников. Своевольства, начавшиеся в Украине, скорее усмирятся, когда народ увидит, что великорусские войска, вместе с козаками, могут их усмирить. Насчет опасности вторжения Станислава министры успокаивали гетмана: слухи, полученные им о Станиславе, неверны; министрам, напротив, подлинно известно, что Станислав находится еще в Мариенбурге и ранее конца октября не выступит из Пруссии.

Страшная тревога волновала душу Мазепы. Он должен был скрываться и каждую минуту находиться в страхе, что вот-вот откроется его коварство, вот-вот министры догадаются. И действительно, кажется, министры уже начинали догадываться, что в поведении гетмана есть что-то зловещее, но никто не смел заявить об этом царю, так как Петр не переставал доверять честности и прямоте своего гетмана. Петр настолько верил в него, что когда ему представили показание Улашина, то он заботился о том, что гетман может этим потревожиться, и писал к Меншикову, чтобы князь повидался с гетманом и утешил его, потому что «бездельники опять своим воровством стали оскорблять его». Чтобы лучше отклонить от государя всякое подозрение на себя, гетман в этом же месяце октябре отправил к Петру войскового асаула Максимовича — одного из своих соумышленников — с просьбою дать указ утвердить и отмежевать земли, скупленные им у помещиков Рыльского уезда, и дозволить населить их пришлыми вольными людьми. Кто бы мог после этого подумать, что этот человек намерен оторваться от царской державы, когда он в этой державе приобретает себе поземельную собственность! Максимович от имени гетмана поднес царю в дар 2000 червонцев, а царь, вероятно, тогда в них нуждался. В то же время Мазепа поздравлял царя с победою при Лесном в красноречиво составленном письме, в котором, по своему обычаю, желал царю «до конца» сокрушить своих врагов. Царь после победы при Лесном находился в Смоленске и по обычаю своему, наблюдаемому после каждой военной удачи, праздновал победу, въезжал в город триумфально, при пушечной пальбе; за ним везли отнятые от неприятеля знамена и пушки; он посылал разные распоряжения на Дон, где князь Долгорукий добивал булавинцев, и на север, где Апраксин расправлялся с шведским генералом Либекером, а 20 октября выехал из Смоленска к войску в Украину.

Надобно было предупредить приезд царя и провести как-нибудь царских министров до тех пор, пока Карл подойдет поближе. Царь требовал во что бы то ни стало, чтобы Мазепа ехал к русским военачальникам на совет: Мазепа отвечал, что исполнит царский указ, хотя бы его постигла в пути смерть; он поплывет на судне из Салтыковой Девицы вверх по Десне, а потом по Борзне до города Борзны; cyxопутьем же, во время осенней колоти, ему ехать невозможно по причине его хирагрических и подагрических припадков. В это время собрал он старшин и сказал:

<Меня зовут в царское войско. Но там у меня есть искренние приятели; они предостерегли моего канцеляриста Болбота, чтобы я не ездил к царскому двору, а паче старался бы охранять и себя, и весь малороссийский народ; пусть бы всяк зарывал в землю все. что есть дорогого, потому что царь, не надеясь от Украины постоянства в случае неприятельского вторжения, хочет устроить что-то недоброе над гетманом и над всем народом». Это сообщалось под большим секретом.

Все это, как впоследствии оказалось, был вымысел, противоположный тому, что происходило на самом деле, — канцеляристу Болботу, напротив, говорили. что царь милостивее к гетману, чем к Меншикову, и не станет слушать никого, кто бы о нем дурно ни говорил. Относительно же совета зарывать в землю все дорогое — совет этот, как мы уже видели, давался и прежде гетманом в предостережение от шведов.

Действительно, царь и его министры показывали заботливость о здоровье гетмана. К нему послали Семена Протасьева с указом, позволяющим ради болезни оставаться при обозе на левой стороне Десны, а за Десну послать по своему рассмотрению легкое войско компанейцев и сердюков. Протасьев увидел гетмана в Борзне, куда он прибыл водою из Салтыковой Девицы.[268] Мазепа лежал в достели, едва говорил и казался уже при смерти, однако он изъявлял готовность идти далее, хотя бы пришлось гроб за собою везти, хвалил министров за то, что указали Голицыну оберегать Украину от народного возмущения. Протасьев, воротившись, говорил Головкину, что гетман, можно сказать, совсем при смерти.

В Борзну, по приглашению умирающего Мазепы, приехал киевский митрополит Иоасаф Кроковский, возвращавшийся из Москвы с своего посвящения, и совершил над ним обряд елеосвящения. Министры и после посещения Протасьева продолжали посылать к нему письма и торопить скорейшим выступлением, а Мазепа в своем письме к Головкину жаловался, что как будто не доверяют его недугу, тогда как на самом деле здоровье его и жизнь в безнадежном состоянии. Головкин в своем ответе уверял гетмана, что он ему вполне верит и сожалеет о его болезни; никакой клеветник не посмеет говорить о гетмане дурно, потому что ему не поверят.

Между тем из письма Орлика мы узнаем, что у гетмана в Борзне происходило вот что.

Уже несколько дней Ломиковский и полковники настаивали, чтобы Мазепа посылал к шведскому королю, Мазепа все откладывал, представляя разные неудобства. Наконец в Борзне, вечером, зовет к себе гетман Орлика и говорит: «Иди к Ломиковскому и к полковникам, пусть решительно скажут, посылать ли к королю или оставить эту посылку». «Я думаю, — говорит в своем письме Орлик, — тогда Мазепа, говоря это, нас испытывал».

Ломиковский и полковники, выслушавши этот запрос, говорили с досадою: «Мы видим у Мазепы „оспалость“ и умедление; сколько раз мы предлагали и просили его об этом; надобно было посылать к королю еще тогда, когда он только доходил до границы, а Мазепа все медлил и через то навел великороссийские войска в Украину на разорение и всенародное кровопролитие; и теперь, когда уже шведы у нас под носом, он неведомо зачем медлит».

Таким образом, гетман довел старшин до того, что они заговорили таким тоном, как будто гневаются на гетмана, зачем он, сообразно их общей воле, не пристает к шведскому королю. Услышавши такие речи от Орлика, он позвал к себе Ломиковского и других соумышленников. «Все это лысый черт Ломиковский мутит», — сказал он.

Когда явились соумышленники, Мазепа принял гневный вид и говорил: «Что это? Вы не советуетесь, а только меня судите! Ах, черт вас побери! Я вот возьму с собою Орлика и поеду ко двору царского величества, а вы себе тут хоть пропадайте!»

Но спустя немного времени он успокоился и уже без гнева спрашивал; «Ну, что же, посылать к королю?» Ему отвечали: «Как же не посылать! Давно бы это надлежало сделать и теперь не надобно откладывать».

Тогда Мазепа, как бы соображаясь с тем, что услышал от старшин, приказал позвать Быстрицкого. Это был поляк, управитель у Мазепы в его гетманской Шептаковской волости. Он, как говорят, состоял в каком-то родстве или свойстве с гетманом. Прежде всего Мазепа велел ему перед всеми присягнуть, что он будет хранить в секрете то, что ему поручится. Быстрицкий исполнил это. Тогда Мазепа велел Орлику составить инструкцию к графу Пиперу по-латыни, а своему аптекарю перевести ее на немецкий язык и вместе с латинским подлинником вручил Быстрицкому. Не было ни печати, ни подписи на этой инструкции. От себя лично Мазепа также не посылал никакого письма ни к королю, ни к графу Пиперу. Содержание этой инструкции было таково: гетман поручал Быстрицкому передать свою радость по поводу вступления шведского короля в Украину, просил Карла оказать протекцию гетману войска запорожского и всему народу малороссийскому в деле освобождения от тяжелого московского ига. Он предлагал шведским войскам безопасность и просил скорее прислать к нему наперед вспомогательный отряд для обороны, которому обещал устроить паромы для переправы на Десне у Макошинской пристани.[269]

Мазепа, отправляя Быстрицкого с неподписанною и неприпечатанною инструкцией), не присоединивши к ней собственноручного письма, подвергал Быстрицкого опасности: попавшись в руки русским, быть признанным за одно из тех орудий, какими, по уверению Мазепы, его тайные и явные недоброжелатели много раз старались набросить подозрение на верность гетмана своему государю. Конечно, на это рассчитывал Мазепа, отпуская Быстрицкого с таким недоделанным письменным видом. В истории, писанной Феофаном Прокоповичем, приводится письмо, посланное будто бы гетманом к шведскому королю; но свидетельство Орлика о том, что Мазепа отправил Быстрицкого с неподписанною инструкцией, вероятнее, как известие лица, ближе тогда стоявшего к этому делу. Быть может, однако, письмо, приводимое Феофаном в переводе, составляло смысл инструкции, данной Быстрицкому, т. е. сущность того, что он должен был сказать графу Пиперу от имени своего гетмана.

Отправивши, таким образом, Быстрицкого к шведам, Мазепа в тот же день послал Головкину письмо, в котором извещал, что он уже более десяти дней не ест и не спит и едва жив, только надеется чудотворного облегчения от елеосвящения.

Шведское войско шло по направлению к Стародубу. Главная квартира русской армии была в Погаре. Высланный против неприятеля генерал Инфлянт принужден был отступить. Русские думали, что неприятель попытается овладеть Стародубом, но шведы прошли Стародуб мимо и пошли вправо двумя колоннами, из которых одна была под личным предводительством короля. В ночь с 20 на 21 октября они были в Семеновке[270]; очевидно было, что они направлялись на Новгород-Северск. Русская главная квартира перешла в Гримяч.[271] Русские военачальники решили идти за неприятелем. Меншиков с кавалерией находился между тем на другой стороне — между Стародубом и Черниговом, следил за движением неприятеля и, узнавши, что неприятель поворотил от Стародуба, писал государю, что шведы, вероятно, намереваются удалиться на Волынь, потому что наступающая зима не дозволит им идти далее в Украину. Меншиков послал к Мазепе и просил приехать для совещания, а сам 20 октября остановился со своею кавалерией в Горске.[272] Но вместо Мазепы приехал к Меншикову племянник гетмана Войнаровский и привез от дяди письмо. Мазепа извещал Меншикова, что он при последнем издыхании: от подагры и хирагры приключилась ему эпилепсия; извещая об этом государя, Меншиков изъявлял сожаление о болезни гетмана. Но вместе с тем Меншиков отзывался вообще неодобрительнo о козаках, которых гетман по царскому приказанию отправил на службу против шведов.

Действительно, отправленные гетманом впоход полковники, бывшие в соумышлении с гетманом, докладывали ему рапортом. что козаки миргородские, прилуцкие и других полковзаволновались и просят, чтоб их не посылали за Десну, потому что великороссияне причиняют их братии всякого рода обиды и утеснения. Подобное настроение Козаков, показывавшее неприязненные отношения к великороссийскому войску, было тогда на руку Мазепе и могло подавать ему надежды, что Карл найдет себе на Украине союзников.

Быстрицкий, отправившись вместе с шведским пленником, представился шведскому королю в селении Паноровке[273] на пути от Стародуба к Десне. Отпущенный немедленно назад, он не привозил Мазепе ничего писанного, ни устно сообщал, что король обещал быть к Десне 22 числа в пятницу, когда воротился и Быстрицкпй. 23 числа приехал второпях в Борзну Войнаровскнй и объявил, что вслед за ним едет в Борзну сам Меншиков и прибудет к обеденному времени в воскресение. Сам Войнаровский говорил, что убежал от Меншикова тайно, покинувши и свои возы и прислугу, потому что услыхал, как один офицер немецкого проис-хождения говорил другому офицеру: «Помилуй, Господи, этих людей! Завтра они будут в кандалах». «Я не знаю до сих пор, — говорит передающий события тех дней Орлик, — точно ли слышал это Войнаровский пли Мазепа научил его так говорить, чтоб нас всех оболыцать». Но из письма Меншнкова к царю видно, что Меншиков действительно имел тогда намерение посетить Мазепу.

Гетман, получивши известие, что приедет к нему Меншиков. тотчас «порвался как вихорь», по выражению современника, и поспешил в свой Батурин. За ним поехали бывшие при нем старшины. В Батурин прибыл он в субботу уже поздно, последняя ночь, проведенная Мазепою в своей резиденции, пришла в распоряжениях. Нужно было спустить царского полковника Анненкова, и гетман отправил его к Меншикову с письмом, в котором просил прощения своему племяннику Войнаровскому, ускользнувшему тайно от Меншикова, и называл его поступок легкомысленным. Так-то благовидным образом гетман успел удалить из Батурина царского наблюдателя за своими поступками, не смевшего, разумеется, подозревать ничего дурного за Мазепой.

После того гетман поручил Батурин сердюцкому полковнику Чечелу, арматному[274] асаулу Кенигсену, немцу по происхождению, и батуринскому сотнику, по имени Димитрию. С ними военной силы оставлено было в Батурине четыре сердюцких полка (Чечелов, Покотилов, Денисов и Максимов) и часть городовых полков Лубенского, Миргородского и Прилуцкого, которых другая часть уведена была гетманом с собою. Начальные лица, оставляемые в Батурине, уже настроены были к замыслу Мазепы. Гетман наказывал им не сдавать города, если придут русские, отбиваться от них и дождаться шведской помощи; он обнадеживал, что возвратится к ним на выручку скоро и приведет с собою самого шведского короля с его храбрым войском.Утром в воскресенье гетман простился навеки с своим Батурином, переправился через Сейм и в тот же день к вечеру прибыл в Короп[275], переночевал там с 24 на 25 октября и в понедельник 25 числа переправился через Десну у Оболонья.[276] Козаки были уверены, что гетман по царскому указу ведет их против неприятеля. С Мазепою переправилось войско от четырех до пяти тысяч. Другая часть, от пяти до шести тысяч, оставлена была на левом берегу Десны. Так как иные козацкие полки заранее были разосланы на царскую службу в разные места, то вместо тысяч двадцати готовых и вооруженных, как надеялся Карл по обещаниям от Мазепы, его новый союзник едва мог привесть и четверть обещанного числа. Но и с теми нужно было еще объясняться. Кроме немногих единомышленников, никто ни из старшин, ни из рядовиков не воображал узнать внезапно от своего предводителя, что он ведет их вовсе не на бой с царским неприятелем. После переправы через Десну, двинувшись немного вперед, гетман приказал козакам построиться и начал говорить речь. Тут только гетман объявил своему козачеству, что он ведет его не против короля, а против царя — утеснителя козацкой вольности. Гетман исчислял разные утеснения, которые творил царь на Украине, и как на главное указывал, что он хочет Козаков повернуть в солдаты. Такие слухи давно уже ходили между козаками. Гетман уверял, что, часто беседуя с царем, он выведал все его тайные намерения: хочет он потоптать все вольности и права Украины и ввести московское правительство в крае. Метко было задумано Мазепою затронуть козацкое сердце: боязнь московского правительства и начальствующих лиц великороссийского происхождения вместо туземцев тревожила малороссиян при прежних гетманах и передавалась в поколения.

«Я, — говорил Мазепа, — много раз старался отвратить царя от намерений погибельных для всего народа малороссийского. Но из того не вышло ничего доброго: только я сам подпал его гневу и злобе и не нашел иного способа спасения себе, как обратиться к великодушию шведского короля. Он обязывается уважать наши права и вольности и защищать их против всех тех, которые на них посягают и вперед станут посягать. Братия! Пришла наша пора; воспользуемся представившимся случаем: отомстим москалям за их долговременное насилие над нами, за все совершенные ими жестокости и несправедливости, охраним на будущие времена нашу свободу и права козацкие от их посягательств! Вот когда пришло время свергнуть с себя ненавистное ярмо и сделать нашу Украину страною свободною и ни от кого независимою. Вот к какой будущности я вас всех призываю. Вы, братия, верно достигнете этой цели при вашем мужестве и при содействии шведского короля, который предлагает вам воевать против москалей вместе со шведами».

Речь гетмана прослушана была без ответа. Каждый из не посвященных заранее в замыслы гетмана не смел ему противоречить:каждый думал, что, вероятно, у гетмана есть уже много желающих поступать по его воле, следовательно, открытое противоречие не остановит предприятия, а только может повредить тому, кто станет говорить наперекор предводителю. Поэтому многие, сразу не пожелавшие идти по пути, указываемому гетманом, предпочли, не сопротивляясь ему, улизнуть от него, когда придет удобное время.

Гетман послал обозного Ломиковского и писаря Орлика к начальникам передового шведского поста, состоявшего из двух драгунских полков. Они квартировали в деревне за Орловкою.[277] Командирами были Гьельм и Гилленстиерна. Они были изумлены таким неожиданным появлением. Полковник Гьельм решительно не поверил и подозревал неприятельскую уловку. У него в полку служил капитаном один итальянец, который был прежде в русской службе и знал Мазепу лично. Гьельм послал его к козакам узнать наверное, что это значит. Недолго исполнял свое поручение итальянец; он вернулся быстро и донес полковнику, что сам гетман прибыл с ним.

Гьельм принял Мазепу с честью, подобающею высокому званию главы народа и войска, и гетман оставался у шведских полковников до 28 октября. Между тем полковники немедленно дали знать о всем своему королю, которого главная квартира находилась в Горках[278], над самою Десною.

Король должен был уже ожидать прихода козацкого гетмана, так как о том предварил его Быстрицкий. Но король еще не доверял искренности человека, так долго и верно служившего своему государю, тем более что королю делались известными универсалы гетмана к малороссийскому народу, писанные напоказ русским и потому не выражавшие расположения к шведам. Это-то и было причиной, что король не торопился переходить Десну, тогда как у Мазепы было желание, чтобы король перешел эту реку прежде, чем гетман объявит себя во всеуслышание на его стороне. Вероятно, гетман рассчитывал, что край, лежащий по левую сторону Десны, ему будет более послушен: жители его в этнографическом смысле были коренные малороссияне, и притом этот край присоединен был с остальною Малороссией к московской державе только при Богдане Хмельницком, тогда как правая сторона Десны в давние времена, еще в XV и в XVI веках, составляла достояние Москвы, и жители ее образовывали переходную народность между великороссийскою и малороссийскою. Очень может быть, что такие соображения побуждали гетмана желать, чтобы шведский король скорее перешел Десну, и тогда уже гетман мог прямо открыться с своим замыслом. Карл, по замечанию современников, сомневался, и потому, достигши Десны, заложил свой стан на ее правом берегу.

Пока извещали шведского короля, Мазепа опять созвал своих Козаков и велел им присягнуть, что вступают в союз со шведами для освобождения Украины от московского ига. Но тут только увидал Мазепа, как мало военной силы приходилось ему представить своему союзнику. Осталось у него, по одним известиям, полторы тысячи человек, по другим — несколько сот, — много до тысячи. Все остальные дали тягу, раскусивши в чем дело и что с ними замышляют творить, не спросивши у них предварительно о желании.

Вечером 28 октября Мазепа приехал к шведскому королю. Гетман представился ему на другой день, 29 октября. Около короля находились тогда знатнейшие вельможи и военачальники; между ними были: канцлер граф Пипер, генерал-квартирмейстер Гилленкрок, верховный судья, два генерал-адъютанта и несколько полковников. С Мазепою внесли два знамени его гетманского достоинства — бунчук и булаву. Мазепа произнес перед королем короткую, но складно составленную речь на латинском языке. В этой речи он просил короля оказать козакам покровительство и благодарил Бога за то, что посылает им избавление от царского рабства. В уважение к летам и к подагрическим страданиям гетмана его пригласили сесть. Король беседовал с ним стоя.

Так велась беседа шведского короля с гетманом до полудня. Шведы с любопытством смотрели на Мазепу и слушали его речи. По известию секретаря Карла XII, перед ними был старик 66 лет от роду, среднего телосложения, худощавый, без бороды, но с усами по польскому обычаю. Вообще, он имел вид важный, но временами проявлял проблески веселого и живого нрава, шутил с очень метким остроумием и развеселял слушателей; в речах его замечали большой такт и много ума. Видно было, что он был человек образованный и превосходно владел латинским языком. Карлу он сразу понравился и был приглашен к королевскому столу вместе с ближайшими к нему особами из генеральных старшин. Для прочих Козаков накрыто было два больших стола и, кроме того, некоторых из них пригласили еще обедать к себе граф Пипер и генерал Реншильд.

После обеда король отошел в свои покои, а за ним Мазепа с бунчуком и булавой; в знак своей покорности королевской воле он положил эти знаки к ногам шведского короля. Наконец гетман простился с королем и сел на коня при звуке труб, на которых заиграли его люди.

Пришло известие, что партия царского войска была выслана схватить Мазепу, не допустив его до переправы через Десну, и овладела несколькими экипажами из его обоза, не успевшими переправиться. Король послал в тот же вечер полковника Дельдорфа с шведскою кавалерией и козаками вниз Десны к Оболонью следить за движениями неприятеля и прикрывать левое крыло войска. От 25 до 30 октября шведская главная квартира продолжала находиться в Горках.

29 числа совершился переход царского войска через Десну. Русские, следуя позади шведов, спешили предупредить переход через Десну своих неприятелей, приказавши задним частям войск жечь на покидаемом берегу жилые местности, в том числе Почеп[279] и Погар[280]. Русский главнокомандующий Шереметев долго не подозревал Мазепы и в день своего перехода через Десну писал к нему, убеждая послать универсалы по всей Малороссии, чтобы народ не склонялся на «прелестные» шведские универсалы, распущенные по краю.

Между тем в воскресенье, 24 октября, Меншиков, как обещал посетить лично гетмана, отправился в путь; но доехавши до Мены[281], встретил едущего к нему полковника Анненкова. Тот подал Меншикову письмо от Мазепы и известил, что Мазепа приехал в Батурин. Меншикову не приходилось уже ехать в Борзну, и он сказал Анненкову: «Пошли же скорей нарочного к гетману известить, что я к нему еду». Но вдруг приезжает киевский губернатор, князь Дм. Мих. Голицын, должно быть, он находился где-нибудь вблизи, так как на него возложена была обязанность наблюдать за спокойствием народа в Малороссии Оба военачальника стали догадываться, что происходит что-то недоброе: последние поступки Мазепы заставляли всех, и даже самого царя, призадумываться и приглядываться, хотя ни царь, ни вельможи не решались оскорблять гетмана явными сомнениями.

Меншиков и Голицын переправились в ночь с 24 на 25 число через Десну и быстро покатили в Батурин. В селе Обмачеве, близ Батурина, явился к Меншикову некто Соболевский и объявил за собою слово и дело государево. Его позвали на свидание с Меншиковым в одну сельскую хату.

Он сказал: «Мазепа уехал к шведскому королю, а в Батурине дал приказание, не впускать русских, пока он сам не придет со шведскими силами, если русские придут в большом числе, если же в небольшом, то впустить, но задержать военачальников».

Поразительна была такая весть. Меншиков обошелся ласково с Соболевским, но вполне ему еще не поверил. Оба военачальника поехали далее в Батурин и приехали туда к полудню.

В батуринском подворке оставались русские офицеры и солдаты полка Анненкова. Они объявили, что гетман вчера, в воскресенье, уехал в Короп. Сердюки и батуринские обыватели ушли в замок и заперлись в нем. На стенах стояли вооруженные люди, наведены были пушки. Меншиков отправил Анненкова объясниться с запершимися в осаду.

«Что это значит? — спрашивал Анненков, подъехавши к стенам. — Зачем вы укрепились, будто против неприятеля? Отворите ворота, впустите в город князей и с ними царских ратных людей».

Ему отвечали со стен: «Гетман не велел впускать никого из великороссийских людей, потому что от них делается великое разорение малороссийским людям, и уже немало городов и сел совсем от них пропали».

«Но где же гетман?» — спрашивает Анненков.

Ему отвечали: «Он уехал в Короп, оттуда отправится к царскому войску».

«Злой у них поступок!» — сказали военачальники и отправились в Короп, где надеялись, быть может, застать гетмана.

Доехали они до местечка Новые Млины[282]. Там получили они известие, что Мазепа переправился через Десну под Оболонью.

«Теперь, — сказал Меншиков, — уже ясно, что он отъехал к неприятелю! Вот зачем Войнаровский в прошлую пятницу ночью, не простясь со мною, уехал от меня и с тех пор гетман ко мне не отзывался! Вот зачем, уезжая из Батурина, он никого из русских с собою не взял, а заранее их по сторонам разослал. Иначе нельзя рассуждать о том, как только, что совершенно изменил».

Меншиков отправился в Макошин[283]. Там к нему стали являться сотники и разные козаки из ближних мест, подтверждали известие об отъезде Мазепы к неприятелю, порицали ею поступок и просили ходатайствовать за себя перед царем, так как они вовсе не причастны измене гетмана. Меншиков отправил к царю курьера, извещал о случившемся и подавал совет поскорее «утвердить» простой народ чрез публичное извещение, выставивши на вид все озлобления и тягости, какие чинились народу во время гетманскогоуправления Мазепы, чтобы таким образом народ не склонялся к его «прелестям». Впрочем, ни между полковыми старшинами, ни в простонародья Меншиков не замечал пока ничего дурного.

Понятно, как была должна поразить царя такая новость; ни для кого она не была так неожиданна, как для него, потому что никто, как он, не был так твердо убежден в прямоте и верности к себе Мазепы. Но никакая неожиданность не могла поразить и потрясти царя Петра; он всегда и везде умел найтись и сообразить, что ему в данное время делать. Он получил письмо утром 27 числа в Погребках, а в следующую ночь послал Меншикову такой ответ:

«Мы получили письмо ваше о не чаянном никогда злом случае измены гетманской с великим удивлением. Надлежит трудиться, как бы тому злу забежать и не допустить войску козацкому переправляться через реку Десну по прелести гетманской: немедленно пошли к тем местам, где они, несколько полков драгун, которые бы им помешали. А полковников и старшину вели сколько возможно ласково призывать и говорить им, чтоб они тотчас ехали сюда для избрания нового гетмана. А буде полковник миргородский где поблизости обретается, то прикажи его, сыскав, к нам прислать, обнадежа его милостию нашею, потому что он великий был неприятель Мазепе. И вы немедленно приезжайте».

Ни царь, ни его близкие советники не знали еще, как отзовется отступление гетмана к шведам на малороссийский народ, и потому первое, за что тогда ухватились, было обращаться с малороссиянами ласково, чтобы расположить их к себе и отвратить от гетмана. Царю малобыли известны внутренние отношения в Гетманщине и оттого в письме к Меншнкову, писанном, так сказать, сгоряча, обращается внимание на миргородского полковника, считавшегося врагом гетмана. Никто не подозревал, что этот мнимый враг был одним из первейших участников замысла Мазепы.

В тот же день написан был манифест: царь извещал все войско козацкое, стоявшее у Десны и по иным местам, а равно и все духовные и мирские чины в Малой России, что гетман Мазепа куда-то безвестно пропал и возникает сомнение, нет ли тут неприятельских «факций». Поэтому вменялось в обязанность всем генеральным старшинам и полковникам ч прочим немедленно ехать в царский обоз для совета, а если бы оказалось, что гетман изменил, то и для выбора нового гетмана. Видно было, что царь до такой степени доверял гетману, что и теперь еще сомневался и нс решался заявить, что гетман изменил. Этот манифест разослан был во многих списках по всем полкам с собственноручною царскою подписью, а на обертке было означено приказание рассылать его от сотни до сотни как можно скорее («пилно, пилно»).

На следующий день явился к царю убежавший из Батурина канцелярист Андрей Кандыба и принес царю несомненное известие: гетман с некоторыми генеральными старшинами и полковниками ушел к шведам, а для защиты и Батурине оставил сердюков и Козаков.

Тогда издан был другой манифест, где уже прямо заявлялось, как вполне известное государю: гетман Мазепа, забыв страх Божий и свое крестное целование, отъехал к неприятелю, шведскому королю, по договору, заключенному прежде с ним и с Лещинским, Дабы при их содействии поработить малороссийский край по-прежнему под польское владение и отдать в унию церкви Божия и славные монастыри. Приглашались все старшины генеральные и полковые съезжаться в город Глухов для выбора нового гетмана вольными голосами, сообразно старинным козацким правам.

29 числа октября царь разослал пригласительные письма к полковникам обеих сторон Днепра и к кошевому атаману в Сечу. Царь убеждал всех их отвращаться от «прелестей» изменника, который имеет замысел поработить малороссийский народ полякам и ввести унию, каждого приглашал в Глухов для выбора гетмана, а тех, которые за отступлением настоящих полковников были наказными, заранее давал обещание произвести в настоящие. Тогда же было послано письмо полковнику Чечелу, начальствовавшему в Батурине. Нимало не показывая тени сомнения в верности Чечела, царь указывал впустить в замок один полк великороссийской пехоты для безопасности от неприятеля и обещал скоро сам лично приехать в Батурин.

Тогда же царь написал об отступлении Мазепы к своим любимцам генералам, находившимся в разных сторонах: к Толстому, к Апраксиным, Шереметеву, Долгоруким и другим. В одном из таких писем, к графу Фед. Матв. Апраксину, царь выражался: «Нужда повелевает явити, что учинил новый Иуда Мазепа, ибо 21 год быв в верности, ныне при гробе стал изменник и предатель своего народа. Однако ж Бог правосуден, который таким злым никогда исполнить не допускает своего намерения. Понеже как слышим, что житие его кроме Бога было, то надежда в Боге, что себе вящее зло исходатайствует (чему пособит и кровь Самуйлова) нежели тому, кому зла хотел». Так в первый раз вспомнил русский царь о несчастном Самойловиче, тогда как последний уже успел умереть в ссылке и нищете, а его семейство и родные гибли в угоду ласкаемого царем Мазепы, который только теперь показал себя, чем он был на самом деле.

30 октября приехал в Погребки[284] Меншиков, и тогда состоялся военный совет, положивший взять Батурин и, в случае сопротивления, истребить его как главный притон силы, неприязненной царю Малороссии. Ранее Меншикова приехал к Батурину князь Дм. Мих. Голицын и послал в замок царский указ. Бывшие там старшины и товарищи дали такой ответ: «Без нового гетмана мы не пустим в замок москалей, а гетмана выбратьнадлежит общими вольными голосами; теперь же, когда неприятель швед стоит в нашей земле, невозможно выбирать гетмана».

К полудню 31 октября прибыл к Батурину Меншиков с великорусскими силами и послал в замок сотника Андрея Марковича. Замок был отовсюду заперт, ворота засыпаны землею, но сотнику дали возможность туда проникнуть, втащивши его по стене. Сперва Маркович подвергся трепке от мятежной толпы и не без труда добился, чтоб его провели к сердюцкому полковнику Чечелу. Кроме Чечела и Фридриха Кенигсена, арматного асаула, которым Мазепа поручил охрану Батурина, там были в те дни влиятельными лицами: Левон Герцик, бывший полтавский полковник, генеральный асаул Гамалея, реент (делопроизводитель) Мазепиной канцелярии, батуринский сотник и батуринский городничий, Маркович от княжеского имени убеждал отворить ворота и впустить царское войско в Батурин. Ему отвечали: «Этого мы не смеем сделать, потому что гетман не приказал».

«Но гетман ваш изменил, переехал к неприятелю, — представлял им Маркович, — Вы же верные подданные люди государя, а князь Меншиков министр нашего государя, так как же можно вам перед ним затворяться?» Ему отвечали: «Мы не смеем без региментарского приказания, а чтоб наш гетман изменил и отъехал к неприятелю, тому поверить мы никак не можем».

Напрасно сотник уговаривал их не прикидываться незнайками, напрасно представлял им доводы, что в царском войске уже все довольно об этом знают, — все убеждения остались безуспешны.

После полудня царские полководцы стали готовить полки к переправе через реку Сейм: там уже прежде были мосты, но перед приходом царских сил осажденные их разметали. Надобно было наводить is исправлять их, как вдруг из замка выставлено было шесть пушек и направлено на царское войско.

Полки двинуты были по берег ниже и поставлены в строй: неизвестно, находили ли там удобнее строить мосты или переходить реку вброд. Но, увидя движение русского войска, из замка выехали пять человек мазепинцев и кричали через реку: «Не ходите, а если пойдете силою, то станем вас бить».

Из царского войска им закричали: «Пусть придут к нам человека два-три на разговор». Но из Батурина отвечали ругательными криками.

Тогда в двух лодках предводители переправили 50 гренадеров на другой берег, и тотчас те батуринцы, которые были высланы из замка с пушками, «с великою тревогою» побежали в город, а русские свободно стали направлять мосты, с тем чтобы перебраться через реку ночью. «Ни малейшей склонности к добру у них не является, и все говорят, что хотят до последнего человека все держаться», — писал Меншиков в донесении своем царю вечером 31 октября.

Наступила ночь. Меншиков помещался в хате, в поселке, находившемся за рекою. Тут явились к нему депутаты из Батурина: они уверяли, что если бы в самом деле гетман изменил государю, то они остаются в прежней верности и готовы впустить царские военные силы в батуринский замок, только просили дать им на размышление три дня сроку. Меншиков понял, что это говорилось «с звычайною политикою» и батуринцы думают выиграть время, пока успеют шведы явиться к ним на выручку. «Довольно с вас времени намыслиться одной ночи до утра», — сказал им Ментиков. Депутаты ушли, дожидаясь, впрочем, письменного ответа.

Наступилo утро. Не получивши письменного ответа, батуринцы стали палить из пушек, и в это время вспыхнул пожар на подворке. иначе на посаде. Это показывало, что, собираясь защищаться и согнавши жителей в замок, мазепинцы готовы стоять до последней капли крови и истребляют жилища около замка, чтобы не дать своим неприятелям там пристанища. Ментиков в виде ответа на их письмо, принесенное ночью, послал к ним письменное предложение. Письмо послано было с каким-то Зажарским. Батуринцы впустили его в замок, собрали раду и хотели читать письмо Меншикова, но тут раздались резкие крики: «Некогда чинить нам отповеди». Против самого Зажарского возбудилась такая злоба. что его чуть-чуть не растерзали в куски, однако удержались от убийства и только выгнали с таким единогласным решительным ответом: «Все здесь помрем, а президиума не пустим».

В ночь на 2 ноября все изменилось. В батуринском замке между козаками была часть Прилуцкого полка; один из полковых старшин, Иван Нос, явился к Меншикову и указал ему тайный способ добыть Батурин. По преданию. Нос указал в батуринской стене незаметную ни для кого калитку, через которую возможно было во время ночи гуськом царским людям проникнуть в замок. Меншиков отрядил туда солдат. Тайный вход был открыт; за первыми, туда вошедшими, последовали другие, а с другой стороны был начат приступ, и батуринцы, отбивавшись в продолжение двух часов, наконец сдались. Осталось еще предание, что когда в Батурине услыхали, что тайный вход открыт, туда поспешила горсть осажденных, предводительствуемая диаконом, с которым неразлучно находилась сто дочь-девица. И отец и дочь погибли в сече.

Петр получил известие о взятии Батурина, находясь уже в Воронеже[285]. Он был чрезвычайно доволен, немедленно благодарил письменно Меншикова и отдавал судьбу взятого города на волю и благоусмотрение победителя: если найдет, что Батурин может отстояться от неприятеля, то оставить в нем гарнизон, в противном случае сжечь его и всю артиллерию постараться скорее увезти оттуда, а также взять с собою булаву, знамена и всю гетманскую канцелярию.

Тогда Батурин был сожжен. Жители от мала до велика подверглись поголовному истреблению, исключая начальных лиц, которых пощадили для казни. Впрочем, многие успели уйти заранее и остаться целыми. Это видно из того, что впоследствии возвращались в Батурин многие обыватели на свои места. Кенигсен, тяжело раненный, думал скрыться, но был схвачен. Чечел успел убежать, но в одном ближайшем селении его узнали козаки и выдали Меншикову. Общие свидетельства единогласно говорят, что над жителями Батурина совершено было самое варварское истребление. Сам Меншиков не писал о том к царю, предоставляя сообщить ему обо всем изустно.

Весть о судьбе гетманской столицы произвела страшный переполох в малороссийском крае. Жители окрестных городков и сел покидали свои жилища, бежали без цели, сами не зная куда, раздавались отчаянные крики: «Москва неистовствует, Москва весь Батурин разорила, всех тамошних людей перебила и малых деток не пожалела!», «Ой, не зарекаймось, братце, в московской крови по колена бродить!» — восклицали в запальчивости слышавшие об этом козаки, а когда кто-нибудь, подслушавши подобные речи, и замечал, что так говорить непристойно, на того накидывались, как на изменника, били, трепали, даже связывали и запирали в погреба. Один из таких, ушедши из рук ревностных патриотов, доносил о том Меншикову, но тот, кого обвиняли, указывал на доносчика, что его сажали в тюрьму за пьянство и буйство, и он теперь в отместку вздумал доносить на других. Впрочем, такие порывы народного негодования скоро улеглись и не принесли большой пользы делу Мазепы.

Отправляясь после своего военного подвига к царю в Глухов, Меншиков, уничтоживши прежде несколько тяжелых пушек, вез с собою часть артиллерии, знаки гетманского достоинства и скованных старшин, из которых один Кенигсен не был довезен до Глухова и умер в Конотопе, где над его трупом совершена была казнь колесования, ожидавшая его живым в Глухове.

После присоединения Мазепы к шведам главная квартира шведская переведена была в Дехтеревку[286], за четыре версты ниже Горок, по течению Десны. Оттуда Мазепа отправил письмо к стародубскому полковнику Скоропадскому. Гетман выставлял причины, побудившие его сделать настоящий шаг: издавна враждебная власть московская в последнее время возымела намерение отобрать в свою область малороссийские города, ограбить и выгнать из них обывателей и наполнить их своими войсками. Так поступали москали не только в полках Стародубском, Черниговском и Нежинском, под лживым предлогом будто делают так ради наступления шведов, но и в других, более отдаленных полках, где шведов никак не ожидали. «Нас предостерегли по секрету приятели, что москали хотят прибрать в свои руки гетмана, генеральных старшин, полковников и запровадить в тиранскую неволю, затем всех коза-ков обратить в драгуны, изгладить совершенно со света имя запорожское и поработить навеки весь малороссийский народ». С этой целью Меншиков и Голицын заманивали гетмана в московский обоз. Но гетман, с согласия генеральных особ, полковников и всех старшин войска запорожского, прибегнул к покровительству шведского короля в надежде, что он оборонит малороссийскую их отчизну от тиранского московского ига и не только возвратит козакам отнятые права и вольности, но еще умножит и расширит их, и в этом король дал свое слово и письменное удостоверение. Гетман убеждал Скоропадского в согласии с полковниками переяславским и нежинским искоренить московский гарнизон в Стародубе, а если у него к тому не хватит сил и способа, то убегать в Батурин, стараясь не попасться к московскую неволю. Шведские историки говорят, что стародубский полковник прежде был единомышленником Мазепы в замысле отступить к шведам, но потом отстал от замысла после неудач, понесенных генералом Либекером под Петербургом и стал соображать, что счастие может изменить шведам. В официальных источниках того времени нет черт, которые бы подтверждали шведское известие, но обращение Мазепы к Скоропадскому показывает возможную до некоторой степени справедливость такого известия. Какие побуждения ни руководили бы Скоропадским, но он не сделал никакого шага по желанию гетмана да едва ли бы и мог сделать, если бы на то покусился, будучи со всех сторон окружен великорусскими военными силами.

31 октября шведский король подвинулся еще ниже по Десне к селу Игнатовке[287] и в сопровождении генералов, принца Виртембергского. своего родственника, Аксель-Спарре и своей гвардии наметил место, удобное для переправы через Десну близ села Мезина[288]. Переправа совершилась 4 и 5 ноября, и притом с большим трудом. Русское войско берегло противоположный берег и устроило батареи, с которых палили на готовившихся переходить реку. Это побудило шведов начать переправу там, где русские никак не могли ожидать ее, в месте неудобном. Берег был крут; солдаты и офицеры должны были сползать, а лошадей стаскивать веревками. У подошвы берега, близ реки, шведы наскоро нарубили деревьев, наделали колод, связывали их веревками и на таких плотах переправлялись на другой берег. Первым очутился там отряд генерал-майора Стакельберга, пробиваясь сквозь ряды русских и холодным, и огнестрельным оружием. Установленные на крутом берегу 12 шведских орудий между тем осыпали русских картечью. Это заставило русских отступить, и тогда шведы построили два моста, через которые уже свободно переправилось все их войско. Во время этой переправы Мазепа находился близ короля. 5 ноября день был холодный. Король Карл XII, по своему всегдашнему обычаю, был одет очень легко. Гетман заметил ему: «Вы, государь, надеетесь на свою молодость. Я понимаю, в молодости есть огонь, который греет, но он с летами проходит. И мне когда-то холод был нипочем, а теперь вот, как пришла старость, так нелишнею оказывается и шуба. Ваше величество вынесли уже долговременную войну, от которой немало потерпело и ваше государство, и ваши подданные. Настоящая война может еще затянуться на многие годы. Вашему величеству необходимо сохранять свое здоровье, чтоб вы могли жить еще долгое время для счастия ваших подданных, тогда как Бог пошлет мир».

Карл отвечал: «Не привык я к мехам и никогда их не носил». Однако Мазепа на другой день представил королю в дар несколько черных лисиц дорогой цены. Король, думая, что это подносится от искреннего сердца, принял дар и приказал подбить себе мехами сюртук. Но скоро до короля дошел слух, что в его войске какой-то весельчак сказал: «С чего это наш король так потолстел?» Карл сбросил с себя обновку и уже никогда не надевал меховых одежд.

Главная квартира русского главнокомандующего находилась в Чартории[289]. К Шереметеву приехал тогда князь Федор Юрьевич Ромодановский — страшный человек своего времени, начальствовавший Преображенским приказом, где, как известно, производились ужасающие пытки. Он был так поражен новостью об измене Мазепы, что впал в бесчувственное состояние и потом разразился ругательствами.