§ 18. Право собственности в соединении с владением. — Необходимость ясного сознания о материальных границах владения, соответствующего праву. — Бессознательность первоначального хозяйственного владения в России. — Значение отвода. — Смешение дач. — Попытки к приведению в меру поземельного владения. — Государственное межевание

Право собственности в строгом смысле есть право, окончательно укрепленное и объективно сознаваемое, безусловно твердое, так что право здесь приносит с собою все свое содержание, и с началом права возникает владение, на праве основанное. Здесь владение вмещается в праве, сливается с ним и выражает волю, направленную на удержание предмета во власти, — волю, возникшую вместе с правом и этим правом поддерживаемую. Пример — человек купил имение и вступил во владение по купчей: это — владение, утвержденное на праве собственности.

Право собственности, как полнейшее и простейшее из всех прав гражданских, должно иметь непременно твердые границы — границы относительно самой вещи, на которую простирается власть. Мы видели, как в первом отношении вырабатывалось в истории чистое гражданское понятие о праве собственности. Оно образовалось не вдруг, а постепенно приходило в сознание, по мере развития личности гражданской. По мере того как определялось право личности, приходило в сознание и определялось и право собственности. Однако это только одна сторона в истории развития понятия о праве собственности, относящаяся к началу личности. Есть в этой истории и другая сторона; относящаяся к началу экономическому. С одной стороны, определилось отношение права к лицу, с другой стороны — отношение права к предмету; одно касается внутренних границ права, другое — внешних границ его. Только при полном, совместном развитии того и другого начала может установиться полная определенность права собственности, полное согласие внутреннего содержания права с внешним его проявлением.

В самом деле, право собственности еще не достигло полной своей определительности, покуда остаются в неизвестности материальные его границы, покуда не ясна еще внешняя черта, за которою оканчивается мое и начинается твое, неизвестно еще в точности, до какого пространства земли, до какого объема вещи простирается мое владение и откуда начинается владение моего соседа. В таком положении легко может случиться, что и я, и сосед мой, оба будем простирать свое право на один и тот же предмет, на одно и то же пространство. Таково именно свойство вотчинного владения в первоначальном, неразвитом экономическом быту, когда сознание о собственности еще нетвердо, труд дешев или имеет только личное (субъективное) значение, экономические силы частного лица и целого общества не развиты, не определены, и употребление их просто. Здесь по большей части случается, что даже при определительности основания, на котором утверждено исключительное право, — владение, соединенное с этим правом, остается в неопределенности, случается, что ни сам собственник, ни прочие владельцы, смежные с ним, ни само общество не имеют ясного сознания о том, чем они владеют. Первоначально общество уживается с такою неопределительностью владения, но приходит время, когда с увеличением экономического значения земли возникает для общественной власти потребность установить общую единицу измерения, для частного права — потребность определить в возможной точности пространство владения, соответствующее праву.

Так было и у нас. Первоначальная единица для измерения владения была весьма неопределительна, ибо взята была не из качеств земли, а из личного свойства владельца: это был личный труд; предмет собственности определяется указанием на неподвижный центр владения, например, на село, деревню, двор, название дачи и т. п., и в этом отношении сомнение устранялось. Но самое владение около этого центра распространялось уже без всякой определительности: "куда плуг и соха и топор и коса ходят". Таким образом, собственник большей частью имел сознание лишь о починном пункте своего владения, и от этой точки владение его простиралось в неопределенную даль, доколе простиралось действие труда его, обработка земли, не сталкиваясь с чужим трудом и чужим владением, которое, в свою очередь, распространялось по мере личного труда. Потребность в более твердых границах обнаружилась там, где вследствие столкновений между владельцами появились зачатки идеального понятия о собственности; здесь встречаются первые межи владения, то есть живые урочища, останавливающие действие труда, и знаки естественные либо искусственные, деревья, ямы, невозделанные полосы, отметки и т. п. При переходе владения вместе с правом от одного лица к другому естественно оказывалась потребность определить, в каком пространстве переходит владение, обособить предмет его при самом установлении владения в лице приобретателя. Отсюда произошла и у нас простейшая форма передачи поземельной собственности от одного лица другому. Олицетворением такой передачи служило сначала символическое действие (следы которого, хотя и довольно слабые, заметны в нашей истории), потом отвод межи, совершаемый прежним владельцем лично или через доверенное лицо, новому приобретателю, в присутствии свидетелей. При этом случае был составляем особый акт отвода, или об отводе межи упоминалось в самом акте, который служит основанием приобретения. Такова была у нас первая историческая форма передачи поземельной собственности *(40).
Но эта первоначальная форма имела целью определить только окружность владения, обособить дачу: об измерении внутреннего ее пространства не было еще и помину. Правда, и внутри дачи тот же личный труд указывал столь же грубую единицу для определения владения: пашню и угодье, соху, косу и топор. Но по времени явилась необходимость определить яснее владение и пашней, и угодьями. Владение внутри дачи стало дробиться; если даже границы дачи были известны, то внутри нее могло образоваться несколько собственников, из коих каждый, не имея ясного сознания о своем владении, желал владеть, чем ему вздумается. С усложнением быта, с раздроблением владения должно было усилиться экономическое значение как пашни, так и угодьев, сенокосов, вод, пастбищ и лесов. Владелец, истощив одни полосы, мог приниматься за расчистку и обработку других, которые могли для той же цели понадобиться другому владельцу. Но не столько потребности частных лиц указывали на необходимость привести в известность и определить границы и внутреннее содержание владений, сколько потребности московского правительства, которое с XV века, собрав под собою землю, стремилось притянуть к себе отовсюду нити управления. В конце XV столетия начала организовываться поместная система. Правительство, раздавая незанятые и незаселенные земли в тех местностях, где уже были владельцы, должно было указать каждому место его владения, отвести ему дачу. Установилась система взимания подати с поселенных людей по сохам, то есть по единицам не поземельного только владения, но вместе с тем труда хозяйственного. Для той или другой цели правительство стало делать хозяйственные описания земель и вместе с тем хозяйственные измерения земель. При таких измерениях означалось и количество земель; для этого вошли в употребление (со времени Ивана IV) новые единицы, все-таки еще хозяйственные и неточные: для пашни — четверть, для лугов — копны, для лесов — версты и четверти. Почти все поземельное владение московского служилого сословия — происхождения служебного, и право на земли по первоначальному происхождению шло от государя. Посему каждое вотчинное право на землю в средней России, по началу и происхождению своему, примыкает к отводу от правительства. В XV же стол. утвердилась поместная система.
Итак, главным основанием права собственности служило утверждение или назначение от правительства. Главным основанием владения служил так называемый отвод. При этом каждое владение предполагалось органически целым, в коем пахотные земли составляли окладную дачу, определяемую четвертями, а угодья составляли принадлежность к этой даче, и по пропорции дачи определялась пропорция угодий, теми же приблизительными единицами.
Этим, однако, не определялись еще границы владения: сознание не могло быть полным и ясным.
Во-1-х. В общем и все-таки неясно определенном пространстве земель, примыкающих к названию дачи, мог быть не один дачник, и земли были не одинакового качества. Отводилась в ней дача одному помещику: он и владел здесь свободно, без совместников, пашней по окладу и сверх оклада, годами — сколько душе угодно. Но в той же даче за окладом его могло оставаться место и для других. Всякому, имевшему право на получение поместья, предоставлялось приискивать землю в известной местности, или правительство отводило ему ее иногда в тех же самых дачах, в коих были наделены уже другие помещики. При этом не соблюдалось постепенности, не было отдачи земель к ряду. Таким образом, владение прежних помещиков должно было стесняться новыми отводами. Владение дробилось и передавалось, пашенные земли расчищались вновь и т. п. Лица, назначавшиеся от правительства для отводов и измерений, не могли делать их в точности, руководствовались отводами заинтересованных лиц, допускали злоупотребления, отводили земли, розданные прежде другим, переходили за межу и т. п., а как земли раздавались не к ряду, то между розданными дачами образовывались пространства пустых земель казенных. Этими землями прежде помещики пользовались впредь до востребования в раздачу, и писцы писали их за теми владельцами, отчего они получали название примерных земель, т. е. сверх настоящей дачи примеренных. Таким образом, мало-помалу границы владений и дач, и в частности владение пашенною дачею, угодьями, пустошами и примерными землями, все более и более запутывались, следствием того были беспрестанные завладения, захваты меж, ссоры, драки и убийства на межах, наконец, тяжбы, в которых часто не было возможности восстановить прежние или определить вновь постоянные границы между дачами, по неопределительности признаков. Поэтому издавна государственная власть стремилась приступить к строгому определению границ каждой отдельной дачи; но все попытки к сему оставались безуспешными до издания в 1765 году инструкции генерального межевания.