Константин Петрович Победоносцев: государственный деятель и правовед (1827–1907)
Ему выпала редкая для государственного деятеля судьба — стать символом целой эпохи в истории своей страны. Причем эпохи роковой — определившей судьбы страны на все последующее столетие, а может быть, и навсегда. Такой эпохой были в российской истории последние два десятилетия XIX в. и начало XX в. — годы с 1881-го по 1905-й, все царствование Александра III и ровно половина царствования Николая II. Сценарий русской трагедии, первым актом которой стало вступление России в войну с Германией, а важнейшим действием — февральско-октябрьская революция 1917 г., писался именно в эту эпоху. Тогда же впервые вышли на русскую политическую сцену и основные действующие силы трагедии. В исторической и мемуарной литературе названные годы в истории России обозначают обычно как период контрреформ, реакционной правительственной политики, а главным творцом и выразителем последней объявляется именно К.П. Победоносцев. По словам П. Н. Милюкова, это был "сухой, упрямый фанатик, получивший недаром прозвище Торквемады", принципиальный враг всего, что напоминало свободу и демократию" *(1). В представлении Н. А. Бердяева К. П. Победоносцев являлся искренним идеологом "нашего исторического нигилизма, нигилистического отношения русской официальной Церкви и государства к жизни" *(2). Французский посол в России в 1914–1917 гг. М. Палеолог также называл Победоносцева "русским Торквемадой" *(3). "Выдающийся юрист, ученый богослов, фанатический поборник православия и самодержавия, Победоносцев вносил в защиту своих реакционных взглядов пламенную веру, экзальтированный патриотизм, глубокую и непреложную убежденность, широкое образование, редкую силу диалектики, наконец, — что покажется противоречием, — совершенную простоту и великое обаяние манер и речи. Самодержавие, православие и народность — этими тремя словами резюмировалась вся его программа, и он преследовал проведение ее с чрезвычайной суровостью, с великолепным презрением мешавших ему явлений действительности. Как и следовало ожидать, он проклинал "новый дух", демократические принципы, западный атеизм" *(4). В этих словах М. Палеолога выражены самые распространенные в тогдашнем русском образованном обществе характеристики К. П. Победоносцева. Подобные характеристики всецело господствуют и в зарубежной исторической литературе. "Реакционный, мрачный, шовинистический, он помогал формировать русскую имперскую политику в такой степени, что трудно мыслить царистскую реакцию и нигилизм, не вызвав на ум имя Победоносцева" *(5), — такое представление о русском государственном деятеле выразил американский историк Murray Polner. Несомненно, роль символа исторической эпохи для любого государственного деятеля почетна — редко кому она достается. Однако есть в этой роли и нечто глубоко трагичное. Тот, кто начинает играть ее, перестает восприниматься современниками в качестве живого человека. В его внешнем облике, повседневном образе жизни, в его трудах невольно усматривают проявления какой-нибудь общественной тенденции, знаки некой социальной силы — одним словом: все что угодно, но только не свойства обыкновенной человеческой личности, всегда многоликой, разнообразной, сложносоставной. В. В. Розанов, внимательно, по собственному признанию, следивший за деятельностью и творчеством К. П. Победоносцева и относившийся к этому человеку с явной симпатией, свою поминальную статью о нем в сытинской газете "Русское слово" (13, 18, 27 марта 1907 г.) начал следующим образом: "Умер Победоносцев. И с ним умерла целая система государственная, общественная, даже литературная; умерло замечательное, может быть, самое замечательное, лицо русской истории XIX в.; сошел в могилу, "тихо скончавшись после продолжительной болезни", — как написано в его некрологах, — целый исторический стиль законченной и продолжительной эпохи" *(6). Еще при жизни К. П. Победоносцев сделался мифом, и этот миф, как густой туман, закрыл от его современников его необыкновенную личность. "Мое имя служит предметом пререкания и соблазна у всех так называемых общественных деятелей, читающих газеты, и в кружках черпающих свои представления о людях и делах. Многие ли знают меня? — с грустью вопрошал Константин Петрович своего друга С. А. Рачинского в 1884 г. — И доброе, и злое мне приписывается, и всякий оратор всякого кружка произносит мое имя с тем, что ему нравится или не нравится. Есть множество людей, совсем меня не знающих, коим стоит только намекнуть, что мое имя связано с тем или другим именем или направлением, чтоб они, не рассуждая, примкнули к противоположному" *(7). Прошел почти век после смерти Победоносцева, однако он все еще остается для нас тайной. Впрочем, Константин Петрович во многом и сам повинен в том, что остался для своих современников и потомков великим незнакомцем. Как активный участник, а в ряде случаев и двигатель многих важных событий русской политической истории последней четверти XIX — начала XX в., он, казалось бы, просто обязан был написать мемуары, рассказать о своей жизни и людях, с которыми сталкивался, — но нет: ни мемуаров, ни сколько-нибудь подробной автобиографии он после себя не оставил. Объясняя в 1893 г. императору Александру III, почему он не писал мемуаров и не вел дневника, Константин Петрович ссылался на то, что не находил к тому ни времени, ни сил. "Днем занят, а к ночи такая усталость, что нет сил записывать о себе: Правда, в последние годы, особливо с 70-х годов, я был свидетелем, отчасти и участником, многих важных событий и мог бы многое интересное записать, но никогда не успевал это делать, притом, чем важнее события, тем труднее описывать их, а в последние годы прошлого и в первое время нового царствования все, что я видел, производило во мне такое сильное возбуждение, что не было бы силы с пером в руке весть какую-нибудь хронику. Это же возбуждение, при сердечной боли о многом, не дозволяло мне передать кому-либо свои впечатления, конечно, кроме жены моей, которая одинаково со мною хранила их в душе глубоко" *(8). Вследствие такого отношения Победоносцева к собственным мемуарам и дневникам сохранилось слишком мало сведений об этом человеке, о событиях его личной жизни, о развитии его духа, о его душевных привязанностях. В самом деле, что можем мы узнать о жизненном пути Победоносцева из его собственных признаний, разбросанных в его произведениях и письмах? "Родился я в Москве, в семье профессора Москnote 1. Университета. У отца моего было 11 человек детей, кои все устроены трудами отца" *(9), — так начал Константин Петрович свое краткое жизнеописание в письме к Николаю II. Он мог бы добавить, что дед его был священником — вместо этого отметил, что "воспитан в семье благочестивой, преданной царю и отечеству, трудолюбивой" *(10). Отец его — Петр Васильевич Победоносцев — был профессором российской словесности и смог организовать для своих детей хорошую систему домашнего обучения. В 1841 г. он отвез своего сына, будущего знаменитого государственного деятеля, в Императорское Училище правоведения, учрежденное в 1835 г. специально для подготовки молодых людей к службе в государственном управлении. В 1843 г. Петр Васильевич скончался, прожив 72 года. По окончании курса обучения в Училище правоведения в 1846 г. Победоносцев был определен на работу в 8-й (Московский) департамент Правительствующего Сената на должность помощника секретаря. В данном департаменте решались судебные споры по гражданским делам, поступавшие из губерний, прилегавших к Москве. В цитированном выше письме к Николаю II Константин Петрович сообщал, что он по природе своей не был честолюбивым, никаких должностей не искал, никуда не просился. Тем не менее его карьера была достаточно успешной. В марте 1847 г. он стал секретарем, спустя год — обер-секретарем того же 8-го департамента Сената, а в 1853 г. его назначили обер-секретарем Общего собрания московских департаментов Сената. В 1859 г. Императорский Московский университет, "оскудев профессорами юристами", как пишет К. П. Победоносцев, обратился к нему с просьбой о чтении там лекций по гражданскому праву вместо отправившегося в заграничную командировку исполнявшего должность адъюнкта В. Н. Никольского. В течение шести лет — с 1859 по 1865 г. — Константин Петрович читал на юридическом факультете Московского университета по восемь часов в неделю курсы русского гражданского права и судопроизводства. При этом он продолжал работать в 8-м департаменте Сената. В 1861 г. Победоносцев был приглашен в Санкт-Петербург для преподавания юридических наук наследнику престола цесаревичу Николаю Александровичу. Как писал впоследствии Константин Петрович, это приглашение решило его судьбу "роковым образом". Одновременно, в том же 1861 г., Победоносцев был командирован "в распоряжение государственного секретаря для временных работ по устройству и преобразованию судебной части". В 1863 г. он был определен на должность обер-прокурора 8-го (Московского) департамента Сената. К 1865 г. круг служебных обязанностей Победоносцева расширился до такой степени, что для преподавания в Московском университете ему не стало доставать ни времени, ни сил. Константин Петрович принял решение оставить преподавательскую деятельность в университете. В письме к ректору университета профессору С. И. Баршеву Победоносцев писал 1 июня 1865 г.: "Приняв на себя в 1859 г. обязанность преподавать гражданское право и судопроизводство студентам юридического факультета в Московском университете, и потом, по возвращении из-за границы проф. Никольского, ограничившись преподаванием одного судопроизводства гражданского, я за долг себе поставлял и вменял в честь по мере сил и возможности отправлять сию обязанность к пользе слушателей. Между тем, занятия мои по сенатской службе расширялись и увеличивались до того, что последние два года я уже с большим трудом и усилиями, не без ущерба здоровью, продолжал преподавание, от которого, и по собственному моему усердию к пользе Московского университета, не легко было мне отказаться. Ныне же сенатские мои занятия еще более усилились и здоровье ослабело до того, что я, хотя и с прискорбием сердечным, вижу решительную невозможность согласить с сими занятиями обязанность преподавателя, почему и вынужден лишить себя удовольствия и чести продолжать преподавание. Извещая о сем ваше превосходительство, долгом почитаю присовокупить, что если бы впоследствии состояние дел моих и здоровья дозволило мне возобновить преподавание, а Московскому университету понадобились бы мои услуги, то я с полной готовностью предоставляю себя в его распоряжение. Вместе с тем покорнейше прошу вас, милостивый государь, заявить университетскому совету просьбу мою, чтобы, во уважение 6-летних трудов моих на службе университету, мне было дозволено на будущее время пользоваться в университетской библиотеке книгами и журналами на том же основании, как я доныне пользовался". Совет университета в ответ на это обращение постановил выразить Победоносцеву "сожаление о том, что обстоятельства не дозволяют ему продолжать преподавание в университете, которое приносило так много пользы студентам". В декабре 1865 г. Совет Московского университета избрал Победоносцева почетным членом Московского университета. Смерть цесаревича Николая Александровича, последовавшая 12 апреля 1865 г., стала событием, которое изменило течение жизни Победоносцева. Новый наследник императорского престола великий князь Александр Александрович должен был пройти подготовку к своему будущему царскому поприщу. И Константин Петрович вновь был приглашен ко двору для преподавания юридических наук будущему царю. "Новый цесаревич, слышав обо мне доброе от покойного брата, пожелал меня иметь при себе для преподавания. Я не мог уклониться и переехал в Петербург в 1866 году на жительство и на службу" *(11), — так описывал впоследствии Победоносцев новый поворот в своей судьбе. С этого времени его общение с Александром Александровичем, сначала цесаревичем, а с 1 марта 1881 г. императором, не прерывалось вплоть до смерти последнего в 1894 г. Обширное собрание писем К. П. Победоносцева к Александру III — важнейший источник, отражающий истинную роль Победоносцева в механизме управления Российской империей. Свои лекции наследнику престола Константин Петрович читал до конца 60-х годов, однако и после этого он оставался его учителем. В письмах к Александру Александровичу Победоносцев регулярно рекомендовал ему для прочтения ту или иную книгу. Причем выбор литературы для цесаревича, а затем русского императора был не случайным. Так, в письме от 28 октября 1869 г. Константин Петрович рекомендовал цесаревичу книгу Нила Попова "Россия и Сербия" *(12), 24 ноября того же года он советовал Александру Александровичу прочитать книгу историка М. П. Погодина по остзейскому вопросу *(13), 5 октября 1873 г. Победоносцев сообщал наследнику престола, который находился в это время в Крыму, что послал ему опубликованный в журнале "Русский вестник" роман Мельникова-Печерского "В лесах" *(14). 14 мая 1876 г. от Победоносцева следует рекомендация будущему русскому царю прочесть рассказ Н. С. Лескова "На краю света" *(15). А в письме от 12 октября 1876 г. Константин Петрович советовал цесаревичу познакомиться с другим примечательным произведением. "Позволяю себе послать Вашему Высочеству книжку. Не знаю верно, любите ли Вы читать по-английски, но прошу Вас усердно прочесть в этой книжке первую, прекрасно написанную статью о германском флоте. Она очень поучительна и любопытна, — именно в настоящих обстоятельствах она покажет, как много успели там сделать средствами, которые много меньше того, что у нас потрачено" *(16). Помимо рекомендаций прочесть ту или иную книгу, Победоносцев нередко давал в письмах к будущему императору советы по управлению Российским государством. "Вся тайна русского порядка и преуспеяние — наверху, в лице верховной власти, — писал он Александру Александровичу 12 октября 1876 г. — Не думайте, чтобы подчиненные Вам власти себя ограничили и поставили на дело, если Вы себя не ограничите и не поставите на дело. Где себя распустите, там распустится и вся земля. Ваш труд всех подвинет на дело, Ваше послабление и роскошь зальет всю землю послаблением и роскошью, — вот что значит тот союз с землею, в котором Вы родились, и та власть, которая Вам суждена от Бога. Не верьте, когда кто станет говорить Вам, что все пойдет само собою в государстве, и что на том или другом положении или законе Вы можете успокоиться. Это неправда. Придет, может быть, пора, когда льстивые люди, — те, что любят убаюкивать монархов, говоря им одно приятное, — станут уверять Вас, что стоит лишь дать русскому государству так называемую конституцию на западный манер, — все пойдет гладко и разумно, и власть может совсем успокоиться. Это ложь, и не дай Боже истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться" *(17). (Выделено нами. — В. Т.) В 1874 г. К. П. Победоносцев был назначен членом Государственного совета, то есть получил возможность, как он сам о себе писал, "высказывать вслух всем свои мнения по государственным вопросам, — мнения, коих никогда ни от кого не скрывал" *(18). Правда, Константин Петрович довольно быстро разочаровался в Государственном совете. По свидетельству окружавших его людей, он неоднократно высказывался об этом учреждении резко отрицательно — например, заявлял, что его надо бы на замок запереть и ключ бросить в Неву, или же признавался в том, что ему надоело слушать болтовню на заседаниях Государственного совета. У членов же данного учреждения славившийся своим критичным умом и широкой образованностью профессор вызывал невольное уважение. А. Ф. Кони вспоминал впоследствии, что большинство выступавших на заседаниях Госсовета постоянно смотрело в сторону Победоносцева, "жадно отыскивая в сухих чертах его аскетического лица знак одобрения или сочувствия тому, что они говорили, подделываясь под взгляды: "великого инквизитора", как они его заочно называли" *(19). В 1880 г. император Александр II назначил К. П. Победоносцева Обер-прокурором Святейшего Синода. В компетенции последнего был контроль за назначениями тех или иных лиц на епископские и митрополичьи кафедры, а также на профессорские должности в духовных учебных заведениях. Победоносцев сделался, таким образом, фактическим руководителем русской православной церковной организации. Восшествие на императорский престол Александра III, произошедшее после убийства 1 марта 1881 г. Александра II, усилило роль нового Обер-прокурора в политической жизни Российской империи. В течение последующих двадцати пяти лет — срок и по тем временам огромный — Победоносцев был одной из самых влиятельных фигур в русской политической элите. Подписание императором Николаем II манифеста "Об усовершенствовании государственного порядка", в котором провозглашались различные политические свободы и заявлялось о созыве представительного органа — Государственной Думы, заставило Победоносцева уйти в отставку с поста Обер-прокурора Святейшего Синода. Оставаясь после этого лишь членом Государственного совета, он, по сути дела, больше не принимал сколь-нибудь заметного участия в политической жизни российского общества. 10 марта 1907 г. Константин Петрович скончался. Наступала новая эпоха, в которой таким людям, каким был он, места явно не находилось. Таковы основные контуры биографии К. П. Победоносцева. Его государственная деятельность таит в себе немало загадок. И самая главная из них касается подлинной роли этого человека в механизме властвования, функционировавшем в России в период с 1881 по 1905 г. В тогдашнем русском обществе устойчивым было мнение о всесилии Победоносцева, о его необъятной власти, сравнимой с властью самого императора. Данное мнение имело под собой определенные основания. Константин Петрович действительно сыграл решающую роль в появлении манифеста Александра III от 29 апреля 1881 г., в котором подтверждалась незыблемость неограниченной власти монарха и таким образом отвергались попытки ввести в России элементы представительного правления, предложенные группой сановников во главе с министром внутренних дел графом М. Т. Лорис-Меликовым. Собственно, и увольнение последнего с указанной должности, так же, как и его помощника — товарища министра внутренних дел Н. А. Милютина, было осуществлено Александром III по совету Обер-прокурора К. П. Победоносцева. Последовавшее вслед за этим назначение на должность министра внутренних дел графа Н. П. Игнатьева также можно с полным основанием приписать влиянию Победоносцева. И замену Игнатьева на графа Д. А. Толстого Александр III произвел по внушению своего сурового наставника. С. Ю. Витте писал в своих мемуарах о том, что Победоносцев сыграл решающую роль в назначении в начале 1898 г. министром народного просвещения Н. П. Боголепова *(20). По словам Витте, "2 апреля 1895 г. товарищем министра внутренних дел был назначен по рекомендации Победоносцева Горемыкин" *(21). Осенью того же года И. Л. Горемыкин стал министром внутренних дел, и опять-таки по рекомендации Победоносцева. С. Ю. Витте рассказал в своих воспоминаниях, что на эту должность императору Николаю II были рекомендованы первоначально В. К. Плеве и Д. С. Сипягин. Однако когда Его Величество спросил Константина Петровича, каково его мнение об этих людях, Обер-прокурор ответил: "Плеве — подлец, а Сипягин — дурак". "Поэтому государь и считал, — отметил Витте, — что как того, так и другого назначить нельзя" *(22). В дневниковых записях А. В. Богданович под датой за 18 декабря 1896 г. есть любопытные слова: "Говорили Е. В. (Евгению Васильевичу Богдановичу, мужу Александры Викторовны. — В. Т.), что царь за последним обедом громко сказал, что Победоносцев нарекомендовал ему много министров, а теперь начал рекомендовать корпусных командиров, хлопочет за Шипова" *(23). Читая письма К. П. Победоносцева к российским самодержцам, дневник Николая II, мемуары и дневниковые записи людей, входивших в рассматриваемое время в высшие правительственные сферы России, можно найти множество и других свидетельств несомненного влияния Обер-прокурора на ход государственных дел. Но в чем был секрет этого влияния, почему мнение человека, занимавшего далеко не самые высокие посты в сановной иерархии Российской империи, столь часто принималось их императорскими величествами как команда к действию? Думается, разгадка данного феномена таилась как в особенностях тогдашнего российского механизма властвования, так и в личности самого К. П. Победоносцева. Существовавшая в России система абсолютной и самодержавной власти предполагала, чтобы решения по всем основным вопросам государственного управления принимались единолично императором. Однако совершенно очевидно, что один человек, каким бы выдающимся он ни был, не в состоянии охватить все государственные дела. Это хорошо осознавал Победоносцев. В одном из своих писем к императору Александру III он писал: "По идее все назначения, увольнения и пр. исходят от Высочайшей власти. Но ведь это одна фикция, ибо, без сомнения, о личностях в необъятной массе чиновников со всей России Ваше Величество не может иметь отдельного соображения" *(24). Подобным же образом можно было бы сказать не только о кадровом вопросе, но и о всех вообще вопросах государственного управления. Самодержец не мог иметь "отдельного соображения" о различных аспектах многочисленных государственных дел. Именно поэтому в России во все исторические эпохи существования самодержавной власти мы видим рядом с самодержцем какого-либо государственного деятеля, особо к его величеству приближенного, главного помощника самодержца в государственных делах, который нередко представляется обществу едва ли не вторым царем. Таким человеком при императоре Александре I был граф А. А. Аракчеев. В русском обществе первой четверти XIX в., особенно в период после Отечественной войны 1812 г., было распространенным мнение о том, что император отдал всю свою власть всесильному временщику. Граф Аракчеев действительно играл в механизме управления Российской империей чрезвычайно важную роль, однако совсем не ту, что приписывалась ему современниками. Возвысив этого государственного деятеля, приблизив его к своей августейшей персоне, император Александр I не отдал ему управление государством, а, напротив, взял это управление в свои руки так, как никогда прежде не брал. Временщик стал для него своего рода вспомогательным инструментом, посредством которого его августейший взор и руки могли проникать в такие уголки управляемого им пространства, в каковые они сами по себе никогда бы не проникли. Только с помощью вездесущего, необыкновенно энергичного, до предела исполнительного Аракчеева император Александр I был в состоянии управлять Россией так, как хотел, то есть все и вся держа под своим контролем и влиянием, всеми сколько-нибудь важными делами заправляя. И при этом оставаясь всегда в тени, особливо тогда, когда требовалось предпринять такие меры, которые вызывали сильное раздражение и недовольство в обществе *(25). К. П. Победоносцев также был особого рода вспомогательным инструментом, с помощью которого самодержец (сначала Александр III, а затем — первую половину своего царствования — Николай II) управлял обширной империей. Однако Константин Петрович не был вторым Аракчеевым. Он являлся инструментом совершенно иного характера — совсем не таким, каким был Аракчеев. Новая историческая эпоха потребовала и нового управленческого инструмента. В восьмидесятые годы XIX в. по разным причинам резко возросло значение идеологического, духовного фактора в государственном управлении. Поэтому самодержцу требовался в качестве помощника-временщика в первую очередь государственный деятель-идеолог. К. П. Победоносцев подходил на эту роль во многих отношениях лучше других из сановного окружения императоров Александра III и Николая II. Прежде всего, Константин Петрович был человеком незаурядного ума. В. В. Розанов следующим образом описал одну из своих встреч с ним: "Вошел Победоносцев, светя умом и спокойствием: тем умом и спокойствием, какое я всегда любил в нем, как все приятное и красивое. Мне кажется, "своя думка", своя недодуманная дума и недоконченное размышление всегда были в нем, присущи ему были и днем и ночью. И от этого присутствия мысли в его лице, вот сейчас мысли, оно было духовно красивее других лиц, куда бы он ни входил, где бы он ни появлялся. Все остальные думают о "сейчас", и эта мысль о "сейчас" — коротенькая, малая. Победоносцев же, входя в обстановку "сейчас", нес на себе остатки и следы именно длинных мыслей, естественно, более важных и более красивых, чем обыкновенные" *(26). В другой своей статье, посвященной "Московскому сборнику" К. П. Победоносцева, Розанов заметил: "В будущее легче было бы идти, имея другом этот опытный ум: " *(27) Незаурядность ума в Победоносцеве признавали даже те, кто относился к нему с неприязнью. Правда, недруги Константина Петровича говорили не о светлом уме, как, например, Розанов, а о "циничном", "опасном", "вредном" и т. п. Другое качество, которым отличался К. П. Победоносцев среди современных ему российских сановников, была уникальная образованность. С. Ю. Витте, отмечая в своих воспоминаниях "большой государственный ум" Победоносцева, одновременно писал о нем как о человеке "выдающегося образования и культуры" *(28). По его словам, "можно иметь различные мнения о деятельности Победоносцева, но несомненно, что он был самый образованный и культурный русский деятель", с которым мне приходилось иметь дело" *(29). В другом же месте своих воспоминаний Витте подчеркнул: "Это был человек, несомненно, высокодаровитый, высококультурный и в полном смысле слова человек ученый" *(30). А. Ф. Кони, слушавший в бытность свою студентом юридического факультета Московского университета лекции К. П. Победоносцева, вспоминал впоследствии: "Прекрасный курс гражданского судопроизводства, ясный, сжатый, точный и поучительный, читал нам тогдашний Обер-прокурор восьмого департамента Сената — Константин Петрович Победоносцев" *(31). В биографической литературе, посвященной К. П. Победоносцеву, высказывается мнение о том, что если бы он не отдал себя государственной деятельности, то из него получился бы выдающийся ученый. Наиболее последовательно это мнение проводит Е. М. Феоктистов, который пишет о Победоносцеве следующее: "Несомненно, что он обладал умом недюжинным, живым и отзывчивым, все его интересовало, ни к чему не относился он безучастно; образование его было многостороннее и основательное; не говоря уже о юридических и церковных вопросах, занимавших его издавна, и в литературе, и в науке, и даже в искусстве обнаруживал он солидные сведения. Он все мог понять, и о многом судил верно. Если бы не случай, из него вышел бы замечательный деятель на ученом или литературном поприще: " *(32) Содержание произведений К. П. Победоносцева свидетельствует, однако, что идеолог все же брал в нем верх над ученым. И в лекциях своих, и в статьях, и в книгах он не столько учил, сколько воспитывал. Неудивительным поэтому было то, что в организации народного образования он главный упор делал не на обучение, а на воспитание. Именно поэтому в системе начального образования он отдавал предпочтение церковно-приходским школам. "Понятие "народное" о школе, — писал Победоносцев, — есть истинное понятие, но, к несчастью, его перемудрили повсюду в устройстве новой школы. По народному понятию, школа учит читать, писать и считать, но, в нераздельной связи с этим, учит знать Бога и любить Его и бояться, любить Отечество, почитать родителей. Вот сумма знаний, умений и ощущений, которые в совокупности своей образуют в человеке совесть и дают ему нравственную силу, необходимую для того, чтобы сохранить равновесие в жизни и выдерживать борьбу с дурными побуждениями природы, с дурными внушениями и соблазнами мысли" *(33). (Выделено нами. — В. Т.) В своих письмах к различным лицам Победоносцев неоднократно и с глубоким сожалением говорил о том, что в обществе господствует совершенно ложное представление о его роли в государственных делах. "С давних времен люди и европейские, да и русские, не знающие, чем и как движутся наши административные пружины, воображают, что все, что ни исходит в России от правительства, движется волею или прихотью кого-нибудь одного, кто в ту или другую минуту считаются влиятельною силою, так сказать, "первым по фараоне" лицом, — писал Константин Петрович в письме к П. А. Тверскому от 19 февраля 1900 г. — И вот, к несчастью, утвердилось всюду фантастическое представление о том, что я — такое лицо, и сделали меня козлом отпущения за все, чем те или другие недовольны в России, и на что те или другие негодуют. Так, взвалили на меня и жидов, и печать, и Финляндию — и вот еще духоборов — дела, в коих я не принимал никакого участия, — и всякие распоряжения власти, в коих я нисколько неповинен. Такую тяготу так называемого общественного мнения приходится переносить — нельзя и опровергать ее, да никто и не поверит, так укоренилась уже иллюзия неведения, невежества и предрассудка" *(34). Отрицая свое воздействие на движение "административных пружин", Победоносцев не лукавил. Никогда, ни в какой период своей чиновной карьеры не имел он таких властных полномочий, которые бы давали ему возможность оказывать существенное воздействие на ход государственных дел. Занимая должность Обер-прокурора Святейшего Синода, соответствовавшую на практике должности министра, Победоносцев присутствовал на заседаниях Комитета министров. Кроме того, он был членом нескольких комитетов и комиссий, создававшихся для решения различных государственных вопросов, разработки тех или иных законопроектов *(35). В любом случае его административные полномочия были весьма ограниченными по своему характеру. Тем не менее никуда не уйти от факта — в течение целой четверти века, с 1881 по 1905 г., этот человек являлся самым влиятельным сановником Российской империи. Разгадка указанного противоречия проста — влияние Победоносцева на политику российской государственной власти было влиянием не властителя, которому повинуются под страхом наказания или добиваясь наград, но идеолога, завораживающего логикой своих суждений. Эта особенность Победоносцева как государственного деятеля не укрылась от взора некоторых проницательных его современников. Публицист М. Ростовцев писал в 1907 г. в газете "Пензенские Губернские Ведомости", откликаясь на его смерть: "В русской "Гражданской" истории мы знаем две таких крупных типичных фигуры: Сперанский и Победоносцев, кстати, оба из духовного звания. Не по родству или свойству, без заимствования и унижения пред сильными мира, эти два человека выдвинулись на роль первостепенных государственных деятелей. Говоря о последнем, можно сказать, что его деятельность в течение 25 лет — история России за этот период. По его воле мы неуклонно шли назад, хотя все чувствовали необходимость идти вперед. Победоносцева считали злым гением России, но его логике, точно загипнотизированные, подчинялись все те, которые от него нисколько не зависели". (Выделено нами. — В. Т.) К приведенному высказыванию необходимо только сделать одно важное уточнение: Победоносцев убеждал не только логикой, но и чувством, которое вкладывал в свои слова. В. В. Розанов в своем эссе-отклике на смерть К. П. Победоносцева, опубликованном в газете "Русское слово" 13, 18 и 27 марта 1907 г., вспоминает о том, как однажды он сидел в гостях у митрополита Антония. В разгар беседы было объявлено о прибытии Константина Петровича. "Сейчас же, — пишет Розанов, — отворилась дверь, и вошел Победоносцев. Он был так же жив и умственно красив, как всегда: Победоносцеву сейчас был подан стакан чаю, и он весело разговорился со всеми нами, конечно, насчет тех предсмутных дней, которые тогда текли (время Плеве). Между другими речами его была та, что "невозможно жить в России и трудиться, не зная ее, а знать Россию: многие ли у нас ее знают? Россия, это — бесконечный мир разнообразий, мир бесприютный и терпеливый, совершенно темный: а в темноте этой блуждают волки": Он хорошо выразил последнюю мысль, с чувством. Кажется, буквально она звучала так: "дикое темное поле и среди него гуляет лихой человек": Он сказал с враждой, опасением и презрением последнее слово. Руки его лежали на столе:
— А когда так, — кончил он, — то ничего в России так не нужно, как власть; власть против этого лихого человека, который может наделать бед в нашей темноте и голотьбе пустынной.
И пальцы его огромно сжались, как бы хватая что-то" *(36). (Выделено нами. — В. Т.). Победоносцев говорил и писал не только умом, но и сердцем. Он убеждал других в своей правоте во многом потому, что искренне верил в истинность своих суждений. Адвокат и публицист В. В. Беренштам приводит в своих мемуарах любопытное высказывание В. А. Манасеина, лично знавшего Константина Петровича: "Знаете, — говорил мне Вячеслав Авксентьевич, — ведь Победоносцев — искренний человек. Он, несомненно, ханжа, но это глубоко искренний человек. Я видел его в 60-х годах, когда все кругом либеральничали, когда нужно было иметь большое мужество, буквально отвагу, чтобы в профессорской среде не быть либералом. И в это самое время Победоносцев, подходя к монастырю, становился на колени, вставал и, поминутно падая на колени, полз по земле к храму. Вот каков это человек! Вы посмотрите, какой он и убежденный человек! Вы прочтите его "Московский сборник". Ведь это написал 69-летний старик, а сколько тут полемического задора! И как много ни сделал Победоносцев зла России, это человек никогда не лгал и всегда сам был искренне убежден в пользе того, что делал" *(37). "Московский сборник", о котором упомянул В. А. Манасеин, весьма необычное произведение. Впервые оно было издано в 1896 г., в том же году вышло в свет вторым и третьим изданиями, в 1897 г. — четвертым, а в 1901 г. — пятым изданием. По жанру — это сборник статей, посвященных различным аспектам общественной жизни России. И хотя немало мыслей в содержании "Московского сборника" Победоносцев заимствовал у тех или иных иностранных писателей, данным произведением он ярко выразил свое собственное мировоззрение. Нигде, пожалуй, Победоносцев не раскрывается в своих качествах идеолога в такой степени, как на страницах "Московского сборника" *(38). Через все это сочинение он последовательно проводит мысль о пагубности политических и юридических учреждений, оторванных от исторических устоев общества, не соответствующих быту и сознанию народа. Такими учреждениями Победоносцев считает для России институты западной демократии — парламент, так называемую "свободную" печать, суд присяжных и т. п. "Если бы потребовалось истинное определение парламента, — пишет Победоносцев в статье "Московского сборника" с примечательным названием "Великая ложь нашего времени", — надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей. Учреждение это служит не последним доказательством самообольщения ума человеческого. Испытывая в течение веков гнет самовластия в единоличном и олигархическом правлении и не замечая, что пороки единовластия суть пороки самого общества, которое живет под ним, люди разума и науки возложили всю вину бедствия на своих властителей и на форму правления, и представили себе, что с переменою этой формы на форму народовластия или представительного правления общество избавится от своих бедствий и от терпимого насилия. Что же вышло в результате? Вышло то, что mutato nominee все осталось в сущности по-прежнему, и люди, оставаясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли на новую форму все прежние свои привычки и склонности. Как прежде, правит ими личная воля и интерес привилегированных лиц; только эта личная воля осуществляется уже не в лице монарха, а в лице предводителя партии, и привилегированное положение принадлежит не родовым аристократам, а господствующему в парламенте и правлении большинству: На фронтоне этого здания красуется надпись: "Все для общественного блага". Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своемуя" *(39). Не соответствующим общественным условиям России Победоносцев считал и суд присяжных. Данное учреждение, отмечал он, усиливает случайность приговоров даже в тех странах, где существует "крепкое судебное сословие, веками воспитанное, прошедшее строгую школу науки и практической дисциплины". "Можно себе представить, — продолжал он, — во что обращается это народное правосудие там, где в юном государстве нет и этой крепкой руководящей силы, но взамен того есть быстро образовавшаяся толпа адвокатов, которым интерес самолюбия и корысти сам собою помогает достигать вскоре значительного развития в искусстве софистики и логомахии, для того чтобы действовать на массу; где действует пестрое, смешанное стадо присяжных, собираемое или случайно, или искусственным подбором из массы, коей недоступны ни сознание долга судьи, ни способность осилить массу фактов, требующих анализа и логической разборки; наконец, смешанная толпа публики, приходящей на суд как на зрелище посреди праздной и бедной содержанием жизни; и эта публика в сознании идеалистов должна означать народ" *(40). Еще более резкой критике Победоносцев подвергал "так называемую свободу печати". По его мнению, данное явление есть "одно из безобразнейших логических противоречий новейшей культуры, и всего безобразнее является оно именно там, где утвердились начала новейшего либерализма, — именно там, где требуется для каждого учреждения санкция выбора, авторитет всенародной воли: От одного только журналиста, власть коего практически на все простирается, не требуется никакой санкции. Никто не выбирает его и никто не утверждает" *(41). Судья, указывает Победоносцев, имея правомочие карать нашу честь, лишать нас имущества и свободы, получает его от государства. Он должен продолжительным трудом и испытанием готовиться к своему званию. Он связан строгим законом, он действует под контролем высшей власти, приговор его может быть изменен и исправлен. "А журналист имеет полнейшую возможность запятнать, опозорить мою честь, затронуть мои имущественные права; может даже стеснить мою свободу, затруднив своими нападками или сделав невозможным для меня пребывание в известном месте. Но эту судейскую власть надо мною сам он себе присвоил: ни от какого высшего авторитета он не принял этого звания, не доказал никаким испытанием, что он к нему приготовлен, ничем не удостоверил личных качеств благонадежности и беспристрастия, в суде своем не связан никакими формами процесса, и не подлежит никакой апелляции в своем приговоре: Итак, можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова? И не странно ли, не дико ли и безумно, что о поддержании и охранении именно этого деспотизма хлопочут все более ожесточенные поборники свободы, вопиющие с озлоблением против всякого насилия, против всяких законных ограничений, против всякого стеснительного распоряжения установленной власти? Невольно приходит на мысль вековечное слово об умниках, которые совсем обезумели от того, что возомнили себя мудрыми" *(42). Многое из того, что было высказано Победоносцевым в "Московском сборнике", можно встретить в его записках императорам и письмах различным лицам. Так, в марте 1903 г. Константин Петрович писал П. А. Тверскому, поселившемуся в американском городе Лос-Анжелос: "Вы, выехав из России, стоите на той же точке, на какой тогда были, веруя в благодетельное значение каких-то реформ в смысле новой свободы. Но вера в "учреждения", оторванные от жизни и от народа, ничего не принесла нам, кроме лжи и стеснения истинной свободы, ибо мы стали так опутаны учреждениями, что деваться некуда. И те, кои проводили их, пустив их в народ, успокоивались, воображая, что учреждения сами себя двинут и оживят что-то. Но у нас без руководства ничто само собой не оживает. Славянская раса не то, что англо-саксонская, скандинавская и даже немецкая: там дух партикуляризма и крепкого индивидуального развития; у нас — обязанность. И так вышло, что мы наряжены все в какое-то чужое платье, сшитое родным портным Ваською, и не можем в нем двигаться" *(43). В записке о реформе судебных учреждений, поданной Победоносцевым императору Александру III осенью 1885 г. *(44), Константин Петрович говорил о суде присяжных примерно то же самое, что позднее опубликовал в "Московском сборнике". "Учреждение присяжных в уголовном суде оказалось в России совершенно ложным, совсем несообразным с условиями нашего быта и с устройством наших судов, и, как ложное в существе своем и в условиях, послужило и служит к гибельной деморализации общественной совести и к извращению существенных целей правосудия: Присяжные, случайно набираемые большей частью не из крепких, а из слабых и зависимых людей в обществе, предоставлены случайному воздействию на них всяких сторонних влияний со стороны адвоката, со стороны публики, со стороны господствующего в настоящую минуту предрассудка, со стороны лица наиболее главного в среде их самих, наконец, — со стороны подкупа и уговора, — чему были уже, к сожалению, неоднократные примеры. От этого учреждения необходимо нам отделаться, дабы восстановить значение суда в России" *(45). Таким образом, мотивы "Московского сборника" звучат во всем литературном творчестве К. П. Победоносцева. Последовательный в проведении своих политических взглядов, непоколебимый в своей правде, проницательный мыслитель, наконец — полемист, мастерски владевший пером — он был самым серьезным противником ненавистников исторической России, скрывавшихся под личиной либералов или революционеров. Бессильные опрокинуть стройные ряды его мыслей, они отказались от прямого, честного сражения с подлинным Победоносцевым. Вместо этого вылепили себе некое чучело, внешне похожее на него, обклеили его разными ярлыками и стали лупить. И лупили с таким неистовством, что, кажется, в конце поверили, что лупят не чучело, а настоящего Победоносцева. Александр Блок, поэт милостью Божьей, писал во вступлении ко второй части своей поэмы "Возмездие": "В те годы дальние, глухие В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простер совиные крыла, И не было ни дня, ни ночи, А только — тень огромных крыл; Он дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи Стеклянным взором колдуна:" Любопытно, что в этих словах А. Блока тогдашние либералы увидели карикатуру на всесильного временщика эпохи правления Александра III. Подобный взгляд на приведенный стих Блока о Победоносцеве, к сожалению, присутствует и в современной литературе *(46). Между тем на самом деле Блок не только не окарикатурил Победоносцева в приведенном стихе, а напротив — окутал его облаком симпатии и даже восхищения. Сова еще с древних времен является символом мудрости. Победоносцев — мудрец, который "дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи"! …И колдун, трясущийся над своим сокровищем, и это сокровище — конечно же, Россия. Его драгоценная Россия, смысл всей его жизни, главный объект его помыслов, единственная и неповторимая — ради которой он жил и творил!
