Часть III. Между фашизмом и коммунизмом

Глава 1. Красные в НСДАП

Александр Север

Социалистическая составляющая присутствовала в идеологии НСДАП с самого ее основания. Можно сказать, что изначально это была партия с четко выраженными левыми, рабочими тенденциями. По крайней мере, центральный партийный орган НСДАП (в то время это был еще «Мюнхенер беобахтер») писал 31 мая 1919 года относительно требований текущего момента, что «они укладываются в рамки требований других левых партий».

Особенно сильны социалистические тенденции среди нацистов были в начале 20-х годов XX века на Северо-Западе Германии, в Рурской области, в Гамбурге — важных индустриальных центрах с многомиллионным рабочим классом, где образовалась фактически полусамостоятельная национал-социалистическая организация, центр которой находился в Гамбурге. О радикализме этой группы свидетельствует хотя бы такое высказывание ее лидера, гамбургского гауляйтера, Альберта Фолька: «Ввиду того, что рабочие чувствуют себя носителями переворота ноября 1918 года, более того — рассматривают новый государственный строй как успех своих усилий, мы никогда не завоюем их доверия, если будем приписывать нужду и унижения только революции». А ведь на Юге, в Баварии, на проклятьях в адрес Ноябрьской революции строилась вся нацистская пропаганда.

Однако в качестве фракции, конкурирующей в борьбе за власть в НСДАП с мюнхенским руководством, левонацистское направление оформилось лишь в середине 20-х годов. Бесспорными и наиболее известными лидерами этого течения стали братья Грегор и Отто Штрассеры. Интересно, что пришли они в НСДАП фактически, что называется, с «противоположных сторон баррикады» — Отто слева, а Грегор — справа.

Старший, Грегор (1892–1934), владелец аптеки в Ландсхуте (Бавария) и обер-лейтенант Первой мировой войны, сформировал в своем городе «фрайкор (добровольческий корпус) Ландсхут» — одно из многочисленных реакционных милитаристских формирований того времени, принял участие в «капповском путче» в Баварии. В феврале 1920 года (незадолго до путча) он влил свой «фрайкор» в СА, тем самым создавая первое формирование штурмовиков за пределами Мюнхена. Он же создает в Нижней Баварии партийную группу НСДАП и становится за это первым гауляйтером партии — ее руководителем в Нижней Баварии.

В это время младший брат, Отто (1896–1974), бывший лейтенант, а затем студент экономики в Берлине, вступает в СДПГ и становится сотрудником ее центрального органа, газеты «Форвертс», командиром трех «красных сотен» в рабочем пригороде Берлина Штеглиц, которыми ой командует при подавлении все того же «капповского путча» в марте 1920 года. Вскоре, однако, он демонстративно выходит из партии в знак протеста против разоружения революционного рабочего класса и нарушения правительственного обещания о роспуске «фрайкоров».

Очень быстро Грегор Штрассер становится вторым, после Гитлера, человеком в нацистском движении, одним из самых популярных ораторов. В начале 1925 года Гитлер поручает ему создание парторганизаций на Севере и Западе Германии и наделяет полной свободой действий. Грегор Штрассер сразу же обращается за помощью к брату. Тот еще в конце 1923 года вступает в НСДАП (партийный билет № 25239) и становится его ближайшим помощником и главным пропагандистом его идей. В течение нескольких месяцев братья едва ли не с нуля повсеместно за пределами Баварии создают на Севере и Западе страны ячейки НСДАП, благодаря чему эпицентр влияния партии заметно переместился из крестьянской Баварии на индустриальный Северо-Запад.

Отто Штрассер сразу же занялся выработкой новой программы (взамен гитлеровских «25 пунктов») и превращением северных и западных организаций НСДАП в проводников своих идей. Пользуясь предоставленной ему свободой действий, Грегор Штрассер назначает гауляйтеров по собственному усмотрению, практикует демократические выборы руководителей среднего и низового звена, благодаря чему большая часть гауляйтеров, за исключением южногерманских, были сторонниками братьев. В итоге внутри НСДАП образовалось направление, представленное северогерманскими организациями и отличное от «мюнхенского руководства».

Наибольшую поддержку Штрассерам оказывали гауляйтеры Аксель Рипке и Карл Кауфман (Рейнланд-Норд), Эрих Кох, Франц Пфеффер фон Саломон, Йозеф Вагнер (Вестфалия), Эрих Розикат и Гельмут Брюкнер (Силезия), Карл Рёвер (Ольденбург), Мартин Мучман и Хельмут фон Мюкке (Саксония), Йозеф Бюркель (Рейнпфальц), Эрнст Шланге (Берлин), Хинрих Лозе (Шлезвиг-Гольштейн), Теодор Вален (Померания), Фридрих Гильдебрандт (Мекленбург) и другие.

Ближайшим помощником и идеологом братьев является выходец из рейнской рабочей семьи, член НСДАП с 1923 года, доктор Йозеф Геббельс. Прошедший жестокую школу жизни, обладавший несомненными способностями, он явился настоящей находкой для Грегора. Показательно, что Геббельс, прежде чем окончательно примкнуть к нацистам, довольно долго колебался между ними и Компартией Германии (КПГ), в его окружении той поры было много коммунистов. Именно Геббельс стал редактором журнала «Национал-социалистише брифе», главного теоретического органа левого, социалистического крыла, и секретарем Грегора Штрассера.

Последний между тем не терял времени зря и уже 10–11 сентября 1925 года на совещании своих сторонников в Хагене провозгласил образование «Рабочего содружества северо-и западногерманских гауляйтеров НСДАП», поручив управление его делами Геббельсу. Теоретическим органом «Рабочего содружества» стали вышеупомянутые «Национал-социалистише брифе», выходившие с 1 октября 1925 года. Геббельс в своих дневниках называл их «оружием борьбы против склеротических бонз в Мюнхене» и провозгласил Грегора Штрассера «силой, противостоящей бонзам». Задачу «Рабочего содружества» Геббельс видел в том, чтобы «усилить значение собственной позиции в национал-социалистическом движении и выработать альтернативу пагубному мюнхенскому направлению». В своем журнале он первым делом открыл дискуссию по рабочему вопросу, продолжавшуюся до 1930 года.

Таким образом, уже в конце 1925 года возникла сплоченная, организованная оппозиция по отношению к гитлеровскому руководству НСДАП. Причем оппозиция эта открыто рекламировала себя в качестве левой фракции партии и проводила свою, отличную от гитлеровского руководства в Баварии линию как по второстепенным, тактическим (поддержка КПГ во время референдума о конфискации собственности князей), так и по принципиально важным, стратегическим вопросам (требование создать свой боевой «нацистский» профсоюз). Эта оппозиция собирала членские взносы от входивших в нее земель — «гау» (Саксония, Силезия, Вюртенберг, Баден в их числе), их гауляйтеры получали от руководства оппозиции руководящие циркуляры.

В чем же состояли идеологические расхождения между левой фракцией и гитлеровской группой? Штрассеровцы выступали за социализм, но не за реформистский «сотрудничающий с капиталом социализм СДПГ» и не за «антинациональный социализм КПГ», а за «национальный социализм». Этот их «немецкий социализм» носил в соответствии с национальными традициями явно выраженный этатистский характер. Наиболее точную и лапидарную формулировку дал Геббельс в своей статье 1 сентября 1925 года в центральном органе НСДАП «Фёлькишер беобахтер» — «Будущее принадлежит диктатуре социалистической идеи в государстве». В ней Геббельс, главный теоретик левой фракции, пропагандировал национально ориентированный революционный социализм, который через абсолютизацию идеи тоталитарной власти, идею мощного государства, разумеется пролетарского государства, ревизовал интернационалистский марксизм. Интересно, что и Компартия Германии (КПГ) стала выдвигать внешне схожие лозунги пятью годами позднее, причем немедленно была подвергнута за них жесточайшей критике со стороны Льва Троцкого.

Именно в этом смысле (борьба за немецкий «национал-социализм») следует понимать заявление Грегора Штрассера, что идеалом для него являются Август Бебель и вообще немецкое социал-демократическое движение до Первой мировой войны. С КПГ его разделяла полная финансовая и политическая зависимость компартии от Москвы и наличие в ней большого числа евреев, особенно в ее руководстве.

Основными политическими требованиями Грегора Штрассера в это время являлись:

— высокие промышленные и аграрные пошлины;

— автаркия народного хозяйства;

— самое интенсивное обложение посреднических прибылей;

— корпоративное построение хозяйства;

— борьба против «желтых» профсоюзов;

— революционная оборона (читай — наступление) в союзе с СССР против империалистов Запада.

По последнему пункту он писал в передовице «Фёлькишер беобахтер»: «Место Германии на стороне грядущей России, так как Россия тоже идет по пути борьбы против Версаля, она — союзник Германии». Свой внешнеполитический курс Грегор Штрассер навязывал всей партии, и «восточная политика» НСДАП, в отличие от курса Гитлера на союз с Италией, сохранялась вплоть до 1930 года, причем диктовалась она не просто антиверсальскими резонами, корни лежали глубже. Так, Геббельс в своей весьма характерно названной статье «Беседа с другом — коммунистом», помещенной в «Фёлькишер беобахтер», пишет: «Мне нет необходимости разъяснять своему другу — коммунисту, что для меня народ и нация нечто иное, чем для краснобая с золотой цепочкой от часов на откормленном брюшке. Русская Советская система, которая отнюдь не доживает последние дни, тоже не интернациональна, она носит чисто национальный русский характер. Ни один царь не понял душу русского народа, как Ленин. Он пожертвовал Марксом, но зато дал России свободу. Даже большевик-еврей понял железную необходимость русского национального государства». Интересно здесь то в первую очередь, что написано это в 1925-м, а не, допустим, в 1939 году и относится к Ленину, а не к Сталину.

Показательно также, что Штрассер решительно выступал против антибольшевизма, так как считал его «классическим примером искусной работы капитализма: ему (капитализму. — Авт.) удается запрячь в свою борьбу против антикапиталистического большевизма и такие силы нации, которые не имеют ничего общего с капиталистической эксплуатацией».

Как более динамичная, растущая сила в НСДАП, левая фракция вполне естественно стремилась к тому, чтобы ее программа была принята всей партией. 22 ноября 1925 года на конференции «Рабочего содружества» в Ганновере, на которой были представлены одиннадцать гау, среди прочих присутствовали такие влиятельные гауляйтеры, как Эрих Кох (Рур), Йозеф Вагнер (Вестфалия), Хинрих Лозе (Шлезвиг-Гольштейн), Хельмут Брюкнер (Силезия), Фридрих Гильдебрандт (Мекленбург), Карл Кауфман (Рейнланд-Норд), Франц Пфеффер фон Саломон (Вестфалия), Эрнст Шланге (Берлин), Бернхард Руст (Ганновер), Карл Рёвер (Ольденбург), Йозеф Тербовен, Роберт Лей (Кёльн) и ряд других.

Грегор Штрассер открывает дискуссию по вопросам партийной программы. Он представляет проект Отто Штрассера и поручает Геббельсу и Карлу Кауфману разработать еще один вариант программы. 11 декабря 1925 года проект Отто Штрассера рассылается для ознакомления во все гау, входящие в «Рабочее содружество», с просьбой обсудить и высказывать свое мнение. Он конкретизировал старую гитлеровскую программу «25 пунктов», дополнив ее в тех частях, которые касались социальных вопросов, в особенности положения рабочего класса, — предусматривалось установление новых экономических отношений, экспроприация промышленного капитала, с передачей 30 % акций всех промышленных акционерных обществ в собственность рейха, а 10 % — рабочим этих же предприятий, причем последним гарантировалась такая же доля при распределении доходов и места в наблюдательных советах. Еще более радикальной была программа в отношении сельскохозяйственных рабочих — предусматривалась экспроприация помещичьей земли и раздача ее им.

24 января 1926 года в Ганновере на квартире местного гауляйтера Бернхарда Руста состоялась третья конференция «Рабочего содружества» с участием гитлеровского эмиссара Готфрида Федера. На ней обсуждается штрассеровская программа, причем левые нацисты были полны решимости отстаивать свой курс. Так, Бернхард Руст заявил, что Гитлер северо-западным партийным организациям «не указ», «у нас нет папы — как решило большинство, так и будет» (интересна религиозная подоплека этой фразы. Очевидно, подсознательно «северяне»-протестанты испытывали неприязнь к католическому мюнхенскому руководству), Фридрих Гильдебрандт, гауляйтер Мекленбурга, воскликнул: «Долой мюнхенских реакционеров! Долой прислужников князей!» (сам Гильдебрандт был лидером местного национал-социалистического союза сельскохозяйственных рабочих и одним из наиболее радикальных сторонников братьев Штрассеров). А доктор Геббельс договорился даже до того, что предложил «исключить мелкого буржуа Адольфа Гитлера из НСДАП». Однако пойти на разрыв участники конференции не решились, отложив развязку на 14 февраля 1926 года, дату намеченного руководством НСДАП совещания в Бамберге.

Следует отметить, что среди гауляйтеров Северо-Запада не было полного единодушия. Всегда существовала «большая пестрота взглядов». Наряду с «ведущим социалистом» в НСДАП Грегором Штрассером здесь был поддерживающий Гитлера Роберт Лей, который «по-человечески чувствовал положение рабочих», однако его «социализм» был «родственен классическому идеалу гуманности», и Эрих Кох — «один из решительнейших социалистов», которого от КПГ отделял лишь его антисемитизм.

В этой ситуации Гитлер, мастер закулисных партийных махинаций, хорошо подготовился к предстоящему столкновению.

Назначая конференцию в Бамберге, он хорошо понимал, что в связи с отсутствием средств многие «северяне» на нее приехать не смогут — так и вышло. Денег на билет смогли набрать только для Геббельса. Сам Грегор Штрассер приехал бесплатно, как депутат рейхстага. В то же время Гитлер сумел собрать максимальное число своих сторонников, их были не десятки, как на конференции в Ганновере, а сотни. Фюрер публично разорвал программу Штрассера и объявил, что конференция в Ганновере была незаконной. Выступил также Готфрид Федер, но критиковавший «большевистские тенденции» в программе штрассеровцев. Но леворадикальный проект Отто Штрассера не обсуждался на конференции — сам же Грегор Штрассер отозвал его, чувствуя неравенство сил. Иуда Геббельс поддержал Гитлера, так как тот произвел на него неизгладимое впечатление. Отныне, особенно после того, как 26 октября 1926 года Гитлер назначил его гауляйтером Берлин-Бранденбурга, он проводил свою собственную политику, фактически расколов левое крыло на две части. Группа Штрассера никогда не смогла простить Геббельсу этой «неслыханной измены своим друзьям», как выразился гауляйтер Рура Франц Пфеффер фон Саломон.

Произошли и другие кадровые перестановки, коснувшиеся прежде всего пролетарского Рура — оплота левых нацистов. Тот же Пфеффер переехал в Мюнхен, став руководителем местных «штурмовиков» (СА). Карл Кауфман переведен гауляйтером в Гамбург, а Эрих Кох (будущий палач Украины) — в Восточную Пруссию.

Закрепляя свою победу, Гитлер разослал 1 июня 1926 года из Мюнхена директиву о роспуске «Рабочего содружества». В партии был введен принцип фюрерства, отныне гауляйтеров назначал сам Гитлер, демонстративно была провозглашена неизменность первой программы партии (так называемых «25 пунктов»), которой, кстати говоря, Гитлер не очень дорожил, считая ее устаревшей.

Однако полного разгрома штрассеровской фракции не произошло. Левые сопротивлялись. 1 марта 1926 года, сразу после бамбергского поражения, братья Штрассеры основали в Берлине издательство «Кампфферлаг» и развернули широкую пропагандистскую кампанию. Начались обмены любезностями. Весьма характерна была появившаяся в это время статья Эриха Коха, в которой ни разу не упоминался Иозеф Геббельс, но рассказывалось на исторических примерах о гнусности, коварстве и ничтожестве всякого рода калек и уродцев, занимавшихся политической деятельностью.

Гораздо более серьезным делом, нежели газетные уколы, был созыв в июле 1926 года под нажимом левых специальной конференции партии по вопросу о создании своего нацистского профсоюза. И хотя от штрассеровцев им так и не удалось добиться создания боевой рабочей организации, в следующем, 1927 году на Нюрнбергском партийном съезде они вновь выдвинули свои «пролетарские» требования, продолжая на страницах контролируемой левыми нацистами печати («Национал-социалистише брифе», «Рейхсварт») оживленную дискуссию по этому вопросу. При этом полностью игнорировалась антипрофсоюзная позиция Гитлера, изложенная в «Майн кампф». Лидер столичной парторганизации Геббельс, который хотя переметнулся в организационном плане на сторону фракции Гитлера, все же длительное время сохранял свои левые убеждения. Он решительно выступал в поддержку забастовочной борьбы. В своей статье «Стачка», помещенной в издаваемой им газете «Ангриф» 10 февраля 1930 года, он приветствовал забастовки как средство борьбы против «системы» и «плохих капиталистов».

В 1927 году под его влиянием появилась первая нацистская группа на крупном предприятии — это был «национал-социалистический союз избирателей» на заводе «Берлинер Кнорр-Брамзе А.Г.», переименованный вскоре в «Национал-социалистический Боевой Рабочий Союз». Вслед за этим одна за другой стали появляться подобные организации на крупнейших предприятиях (заводы Сименса, Борзига, «АЭГ», Берлинское транспортное общество «Фауг» и т. д.). В конце 1928 года их было свыше пятидесяти. Главным их организатором являлся энергичный и талантливый 23-летний заместитель Геббельса по руководству берлинской парторганизацией Рейнгольд Мухов и его помощники Вальтер Шуман и Иоганн Энгель. Создавая свою организацию по принципу производственных ячеек, Мухов копировал опыт КПГ Он писал: «Главной задачей… является превращение рабочих в правящий слой нового государства». В конце концов Гитлер вынужден был смириться, и на Нюрнбергском съезде 1929 года было принято решение создать свою общегерманскую рабочую организацию.

1 мая 1930 года — день официального провозглашения НСБО — Национал-социалистической организации производственных ячеек. Именно в это время НСДАП резко усиливает свое влияние среди рабочего класса. На выборах 1930 года за нее голосовали 2 миллиона рабочих, 200 тысяч рабочих состояли в СА. Среди членов НСДАП их доля достигала 28 % (почти в два раза больше, чем доля рабочих, состоящих в КПГ; коммунистов недаром называли партией безработных).

Помимо борьбы по профсоюзному вопросу, штрассеровцы наращивали свою пропагандистскую работу. Во второй половине 30-х годов издательство братьев Штрассеров «Кампфферлаг» начинает выпускать массовым тиражом восемь журналов и газет, самая крупная из которых — «Берлинер арбайтер цайтунг». Вместе с ней в марте 1926 года начинает выходить «Дер Национале социалист», а вслед за ними «Саксишер беобахтер» и два журнала — «Национал-социалистише брифе» и «Фауст». Через эти газеты и журналы штрассеровцы ведут нападки на представителей крупного капитала, особенно на Шахта, что вызывает новые санкции со стороны Гитлера — 23 апреля 1927 года он лишает главный рупор левых, журнал «Национал-социалистише брифе», статуса официального органа партии, оставляя за ним право печатать лишь дискуссионные материалы и научные публикации.

Не все левые нацисты сдались после Бамбергской конференции в феврале 1926 года без боя, как братья Штрассеры. Довольно большая группа революционных нацистов во главе с «Хейнцем» (Карл Гвидо Оскар) Хауенштайном, Фрицем Канненбергом и Эрихом Тиммом выступила тогда против Гитлера и 15 сентября 1926 года была исключена из партии. После закулисных переговоров с Отто Штрассером, который в тот момент отказался последовать за ними, эта группа 24 ноября 1926 года провозгласила создание Независимой Национал-социалистической партии Германии (УНСПД) и ее боевой организации — «Союза друзей Шлагетера» (аналог СА). В ее создании приняли участие представители левых нацистов Берлина, Халле и Лейпцига. УНСПД выпускала свой орган в Дрездене — еженедельную газету «Дойче фрайхат» и насчитывала 1,5 тысячи членов. Идеологически группа базировалась на признании тезисов о народном социализме и провозглашения Великогерманской Советской республики, достижимой в результате классовой борьбы, социализации частной собственности, социальной и национальной революции.

В начале 1927 года УНСПД обратилась с призывом к «товарищам из Союза красных фронтовиков» (РФК — военизированная организация Компартии), в котором предлагала вести совместную борьбу против общих врагов — капиталистов и сторонников «буржуазного» фашизма, так как многие цели и классовые позиции обеих организаций совпадают.

Не получив широкой поддержки среди рабочих, организация в конце 1927 года распалась, большинство ее членов вернулось в НСДАП, занимая по-прежнему крайне левые позиции в ней и активно действуя в руководстве НСБО (организация национал-социалистических производственных ячеек) и штурмовиков (СА).

К этому времени в результате резкого роста НСДАП и ее электората, причем именно на Севере и Западе Германии, влияние самого Грегора Штрассера в партии и позиции его фракции резко улучшились. Этому способствовал и переход в НСДАП ряда представителей революционного крыла долгое время конкурировавшей с ней праворадикальной «Немецко-фёлькишеской партии свободы», в частности ее депутатов в рейхстаге Эрнста Графа цу Ревентлова, Константина Хирля, Вильгельма Кубе и Франца Штёра. Ревентлов со своей газетой «Рейхсварт» становится наряду с Отто Штрассером главным пропагандистом и идеологом левых нацистов. Выступая на Нюрнбергском съезде партии в августе 1927 года, он заявил: «Мы не должны забывать, что мы национальные социалисты, и поэтому никогда не должны проводить такую внешнюю политику, которая служит или могла бы служить капиталистическим интересам». Константин Хирль по поручению Гитлера создает и возглавляет в Мюнхене 2-й организационный отдел партии. В его рамках действует «отдел экономической политики» — один из бастионов левых, возглавляемый Отто Вагенером, близким другом братьев Штрассеров. Роль этого отдела особенно возросла после того, как в июне 1932 года Грегор Штрассер был назначен Гитлером имперским оргсекретарем НСДАП.

Штрассеровцы и в конце 20-х годов, как уже указывалось, продолжали пропаганду своих левых, социалистических идей, как будто и не было поражения в Бамберге. Так, в своем очередном проекте правительственной программы, который они пытались навязать всей НСДАП в 1929 году, Отто Штрассер писал: «НСДАП является социалистической партией. Она знает, что свободная германская нация может возникнуть лишь путем освобождения трудящихся масс Германии от всяческих форм эксплуатации и угнетения. НСДАП является рабочей партией. Она стоит на точке зрения классовой борьбы трудящихся против паразитов всех рас и вероисповеданий». Далее он разъяснял, что партия выступает за «народное советское государство», и повторял известный тезис о «революционной обороне против империалистических государств в союзе с СССР».

В июне 1927 года в «Национал-социалистише брифе» была напечатана большая программная статья Дитриха Клакгеса, ставшего позднее ближайшим сподвижником Отто Вагенера по «отделу экономической политики», — «Чего хочет национал-социализм». В ней Клакгес в негативных тонах расписывал «господство либерально-капиталистического государства и экономическую монархию», давал резкую критику капитализма, который «планомерно злоупотребляет собственностью на средства производства, отдал богатство и собственность в руки хапуг», а создателей материальных ценностей «поверг в нищету и беды». «Это капитализм, подавив сознательный труд, лишил нацию мира внутри страны и сделал безоружной для отражения нападения извне». В подобном духе продолжал выступать и лидер левых Грегор Штрассер: «Мы социалисты. Мы враги, смертельные враги нынешней капиталистической системы».

В мае 1929 года пресса штрассеровского издательства «Кампфферлаг» в союзе с прессой компартии в рамках пропагандистской кампании против подписания репарационного «плана Юнга» выступила с резкой критикой традиционных союзников НСДАП из правоконсервативного и «социал-революционного» лагеря (Немецкой национальной народной партии Гутенберга, «Стального шлема» и т. п.). Брошенное им штрассеровцами обвинение в том, что они являются «подручными американского финансового капитала» и поэтому предпочитают союз «между германской и американской буржуазией своей связи с судьбой нации», полностью совпадало с аналогичными обвинениями тех же сил со стороны КПГ.

Критикуя гитлеровское руководство за отказ от революции, за соглашательство с клерикалами и монархистами, за коррупцию и зависимость от капитала и правых, за принятие в партию принца Августа-Вильгельма, за участие в коалиционном правительстве Тюрингии, штрассеровское крыло партии стремилось «открыть путь для социалистических преобразований в Германии» путем «отрыва» Гитлера от его союзников из правого лагеря.

На базе борьбы против союза с крупным капиталом и правыми партиями «решительно социалистическое левое крыло НСДАП» вновь консолидируется и ведет свою пропаганду «приблизительно в стиле КПГ». Показателен конфликт в руководстве саксонской парторганизации. Когда на выборах

1929 года нацисты получили здесь достаточно мест для того, чтобы создать коалиционное правительство, лидер фракции НСДАП капитан-лейтенант в отставке Хельмут фон Мюкке направил 29 июня того же года письмо Гитлеру, в котором предлагал создать это правительство в коалиции с КПГ и СДПГ. Гитлер решительно отверг этот план, настаивая на коалиции с правыми. Он сместил фон Мюкке и назначил лидером фракции его личного врага капитан-лейтенанта в отставке Манфреда фон Киллингера. В ответ на это фон Мюкке 10 июня вышел из партии, обвинив ее в том, что она «продалась капиталистам», и устроил скандал в прессе, разоблачив роль фабриканта и гауляйтера Саксонии Мартина Мучмана.

Можно согласиться с Альфредом Розенбергом, что весной 1930 года левые нацисты, коммунисты и левые социал-демократы были малоразличимы, «представляли революционное движение в Германии».

1 августа 1929 года Отто Штрассер опубликовал в «Национал-социалистише брифе» свои знаменитые «14 тезисов германской революции», дав старт очередному наступлению левых на старую программу партии. По крайней мере половина этих тезисов носила ярко выраженный антикапиталистический характер и могла, с таким же успехом, принадлежать КПГ.

В апреле 1930 года верная своей антикапиталистической линии группа Штрассера, как она это делала и раньше, решительно поддержала забастовку саксонских металлистов, требуя при этом боевого сотрудничества с КПГ. Все это вызвало крайне негативную реакцию группировавшегося вокруг Германа Геринга правого крыла НСДАП. Геринг выразил протест против деятельности издательства «Кампфферлаг» и потребовал передать издательство руководству нацистской партии. Этого хотел и Гитлер.

Можно согласиться с тем мнением, что в этот период он стремился убедить буржуазные силы, занимавшие командные высоты в Веймарской республике, особенно руководителей рейха и экономики, в своей лояльности. При всех обстоятельствах он должен был помешать тому, чтобы социалистическое крыло его собственной партии испортило этот «гешефт». 21 мая 1930 года состоялись переговоры Гитлера с братьями Штрассерами в берлинском отеле «Сан-Суси», во время которых Гитлер предложил Отто (владельцу издательства) выкупить его, предлагая в обмен мандат депутата рейхстага, на что тот ответил категорическим отказом. В данной ситуации Отто рассчитывал на предварительную договоренность с Ревентловом, Кохом и другими своими единомышленниками, которые обещали ему в случае конфликта выйти из партии и создать по примеру 1926 года Независимую НСДАП, в нее обещали вступить многие националистические, «социал-революционные» группы вне НСДАП, разделявшие «14 тезисов» Отто, например «национал-большевистская» группа «Революционных национальных социалистов» Карла Отто Петеля.

Однако Гитлер не дал времени на организацию, объединение и перегруппировку сил левых нацистов. По его приказу берлинский гауляйтер Йозеф Геббельс, который до сих пор, несмотря на «бамберское предательство», продолжал лавировать между обеими фракциями, дает распоряжение принять организационные меры против штрассеровских изданий и лидеров штрассеровцев.

4 июля 1930 года, спустя четыре дня после бурного собрания членов партии берлинской гау, на котором Геббельс зачитал письмо Гитлера с требованием «очистить гау от этих элементов», Отто Штрассер с группой ближайших соратников выходит из партии, опубликовав в прессе своего издательства манифест «Социалисты покидают НСДАП». Спустя несколько дней появился другой программный манифест, «Министерские кресла или революция?». Эти документы в значительной мере способствовали тому, что уже существенно позднее широко распространилась легенда о полном отказе НСДАП в 1930 году от левой ориентации, поражении левого крыла в ней. Это не совсем так. Ведь в 1930 году ни Эрнст Граф цу Ревентлов, ни Эрих Кох, ни Отто Вагенер, ни тысячи других левых нацистов из партии не вышли (не говоря уже о самом Грегоре Штрассере), рассчитывая, как и в 1926 году, продолжить борьбу с Гитлером внутри партии. Какое-то время казалось, что они и на этот раз оказались правы — в июле 1932 года, как уже отмечалось, Грегор Штрассер, отмежевавшийся в свое время от брата, был назначен имперским оргсекретарем НСДАП. Это была, однако, как показали последующие события, пиррова победа.

После ухода революционно ориентированной группы Отто Штрассера «даже самые недоверчивые из капиталистов перестали считать НСДАП партией левых». В нее окончательно поверила и мелкая буржуазия, которая «в любой стране ничего не боится так сильно, как потери своего общественного статуса путем превращения в рабочих».

В группе Отто Штрассера, вышедшей из партии 4 июня 1930 года, было поначалу всего 25 человек, в основном из пролетарского берлинского района Нойкёльн. Вскоре к ним присоединилось несколько сот руководящих функционеров НСДАП. Среди них бывший вожак «фрайкора» и руководитель кюстринского путча «черного рейхсвера» в октябре 1923 года майор Эрнст Бруно Бухруккер, руководитель бранденбургской «школы национал-социалистских фюреров» Вильгельм Корн, сотрудник «Кампфферлаг» Герберт Бланк, силезский руководитель «Революционного крестьянского движения» Рихард Шапке, заместитель гауляйтера НСДАП Бранденбурга Рудольф Рём и гауляйтер Мекленбурга Фридрих Гильдебрандт, впрочем, последний вскоре вернулся к Гитлеру. Эта группа называла себя поначалу Революционной рабочей партией — Оппозиционной или НСДАП-Оппозиционной, по аналогии с отколовшейся годом раньше от КПГ фракцией «правых», так называемой КПГ/О.

Это было не случайно — Отто Штрассер и его друзья были сторонниками сближения с компартией, а после принятия последней 24 августа 1930 года национально ориентированной «Программы национального и социального освобождения германского народа» полностью с ней солидаризовались. Любовь не была взаимной, Компартия Германии (КПГ) с самого начала враждебно отнеслась к группе Отто Штрассера, объявив ее даже более вредной и опасной, чем сама НСДАП. Впрочем, так же она отнеслась и к левосоциалистической САП (Социалистической рабочей партии), более опасной, по мнению патентованных наследников Карла Маркса и Розы Люксембург, чем СДПГ. В списке «врагов народа» группа Отто Штрассера заняла, таким образом, лишь пятое место, после авторитарного («фашистского») правительства канцлера Генриха Брюнинга — это был «главный фашист», САП, СДПГ, консервативных националистов, опережая, однако, по вредности «антикапиталистическую» (по терминологии «Роте Фане») НСДАП. Впрочем, это не мешало коммунистам вовсю использовать штрассеровцев для разложения НСДАП.

Хотя для группы Отто Штрассера такое враждебное отношение со стороны КПГ явилось весьма неприятным сюрпризом, было решено все же перейти к дальнейшему партстроительству с перспективой союза с КПГ. Довольно долго дебатировался вопрос о названии новой партии, предлагалось: «Национальные большевики», «Революционные немецкие социалисты», «Союз борьбы немецких социалистов». В конце концов сошлись на идентификации себя как «революционных национал-социалистов». 8 июля 1930 года было провозглашено создание новой партии — «Боевого содружества революционных национал-социалистов» (КГРНС) (интересно, что венский филиал группы назывался Немецко-национальной Коммунистической партией). В руководство новой партии вошли, помимо постоянной революционной «тройки» — Штрассер, Бланк, Бухруккер, — Вильгельм Корн (агитпроп), Рудольф Рем и Гюнтер Кюблер (оргруководители), Артур Гроссе и Рихард Шапке (работа с молодежью). Эмблемой организации избрали пересекающиеся меч и молот, флаг — черный, позже добавили свастику. Было подчеркнуто, что новая партия выступает за революционный национал-социализм, против компромиссов и коалиций с партиями крупного капитала, имеет антиимпериалистический характер. Хотя почти сразу к новой организации примкнуло несколько сот функционеров НСДАП и СА, момент для образования партии был явно неудачен.

Во-первых, вскоре (в сентябре) прошли выборы в рейхстаг, на которых КПГ и особенно НСДАП резко увеличили свое влияние. Во-вторых, в этих условиях левые нацисты, в большинстве своем, не решились порвать с Гитлером. И, в-третьих, КПГ, приняв новую программу и сделав тем самым решительный поворот к средним слоям и опасаясь конкуренции со стороны «революционных национал-социалистов» Отто Штрассера, повела на них решительную атаку. В этой ситуации значительная часть новой партии, среди которой (4 октября 1930 года) Рудольф Рем и Вильгельм Корн — два из трех секретарей организации — по орг- и агитпропработе, в феврале 1931 года — лидер национал-социалистического рабоче-крестьянского молодежного союза Артур Гроссе, выходят из нее и вливаются в КПГ.

Летом-осенью 1930 года «Боевое содружество революционных национал-социалистов» насчитывало около четырех тысяч членов. Из них: в Руре — 1,5–2 тысячи, в Берлине — несколько сотен, в Бранденбурге — менее тысячи, в Саксонии — 1–1,5 тысячи и в Мекленбурге — 200 человек.

Особенно чувствительным для Отто Штрассера было предательство мекленбургского гауляйтера, боевого и динамичного лидера местного национал-социалистического союза сельскохозяйственных рабочих Фридриха Гильдебрандта, который поначалу вышел из состава НСДАП, но вскоре, сговорившись за спиной Отто Штрассера с Гитлером и получив какие-то подачки от «мюнхенцев», вернулся в НСДАП.

Первый имперский конгресс новой партии 26 октября 1930 года в Берлине производил жалкое впечатление. Присутствовало только 17 делегатов, скромно провозгласивших себя «школой младших офицеров немецкой революции». Был избран исполком в составе Отто Штрассера, майора Эрнста Бруно Бухруккера (1878–1966) и Герберта Бланка (1899–1958), Ответственными за работу с молодежью были назначены Рихард Шапке (1897–1940) и Альфред Франке-Грикш. Работу с прессой возглавили Ойген Моссаковский и Бланк. Бюро по внешней политике возглавил доктор Карл Хеймзот. В бюро внутренней политики вошли Моссаковский, Хорст Вауер, Ульрих Ольденбург, Тешнер и Готтхард Шильд. Однако вскоре рады партии начали расти, в основном за счет выходцев из родственных по духу национал-революционных движений, таких, как «Союз Оберланд», «Вервольф», «Союз Артаманов», «Младогерманский орден», «Революционное крестьянское движение», «Стальной шлем», и даже за счет членов КПГ. Новую партию поддержали круги, группировавшиеся вокруг газеты «Ди Тат», которую возглавляли Ганс Церер и Фердинанд Фрид. Если в июле 1930 года в новой организации было около тысячи членов, а после сентябрьского раскола еще меньше, то в апреле 1931 года их стало уже 6 тысяч.

Неожиданно большое пополнение получил Отто Штрассер из рядов СА, в которых в начале 30-х годов происходило перманентное брожение. Штурмовые отряды (СА), военизированные отряды НСДАП, были созданы 3 августа 1921 года под названием «группы порядка» на базе некоторых праворадикальных «фрайкоров». Первым руководителем СА стал Эмиль Морис. 4 ноября 1921 года формирующиеся отряды официально получили название Штурмовых отрядов (СА). 28 ноября 1923 года проведен первый парад СА, во время которого были вручены штандарты первым четырем только что сформированным отрядам: «Мюнхен», «Мюнхен II», «Нюрнберг» и «Ландсхут». После «пивного путча» СА вместе с НСДАП были запрещены, но продолжали незаконно действовать под названием «Фронтбан». В феврале 1925 года они вновь были легализованы.

К этому времени «Фронтбан» возглавлял капитан Эрнст Рём, выпущенный из тюрьмы сразу же после суда над нацистскими лидерами. Рём, как известно, был сторонником объединения НСДАП с многочисленными праворадикальными «фёлькишескими» группами в рамках «Национал-социалистической партии свободы» (НСПС) под руководством генерала Людендорфа (эту же идею разделял и Грегор Штрассер). Однако после освобождения Гитлера из тюрьмы (20 декабря 1924 г.) он объявил о восстановлении НСДАП. Тем самым Гитлер дезавуировал Штрассера и Рема, а заодно и развалил новую партию. 12 февраля 1925 года Грегор Штрассер заявил о выходе из «Национал-социалистической партии свободы» и восстановлении своего членства в НСДАП, после чего НСПС вскоре распалась. Наивный и несколько туповатый капитан Эрнст Рём продолжал упорствовать. 16 апреля 1925 года он предпринял последнюю попытку переубедить Гитлера сохранить хотя бы «Фронтбан», как парамилитаризованкое объединение всех праворадикалов, однако переданный им с этой целью меморандум Гитлер оставил без ответа. 1 мая 1925 года Рём объявил о своем отказе от руководства «Фронтбаном» и от возложенного на него Гитлером в качестве альтернативы командования СА, а также о выходе из «всех политических союзов и объединений». В 1928 году он уехал военным советником в Боливию и вернулся оттуда только к 1 января 1931 года, когда Гитлеру потребовался новый руководитель (формально — начальник штаба) СА.

«Фронтбан» временно возглавил руководитель его «Группы Центр» Вольф Генрих фон Гельдорф. Однако 22 сентября 1925 года и он вышел из организации.

Что касается СА, то до начала 1926 года они временно находились в подчинении местных гауляйтеров, а в январе 1926 года «комиссарские» функции в них перенял капитан в отставке Дресслер, пока в июле того же года, по указанию Гитлера, их не возглавил «штрассеровец» Франц Пфеффер фон Саломон. В 1928 году он разделил территорию Германии (плюс Австрия) на семь «групп», поставив во главе каждой оберфюрера: капитана Вальтера Стеннеса («Ост» — Берлин), майора Пауля Динклаге («Норд» — Ганновер), подполковника Курта фон Ульриха («Вест» — Кассель), капитан-лейтенанта барона Манфреда фон Киллингера («Центр» — Дрезден), майора Августа Шнейдхубера («Зюйд» — Мюнхен), обер-лейтенанта Виктора Лютце («Рур» — Эльберфельд) и капитана Германа Решни (Австрия).

Очень скоро Гитлер понял, что из боевого офицера Франца Пфеффера не удастся сделать послушную марионетку, как из колченогого уродца доктора Геббельса. Штурмовики лостоянно превращались в один из главных бастионов «левого» крыла НСДАП, источник постоянной головной боли для «мюнхенских бонз».

Это брожение тайно поддерживали «верховный фюрер СА» и по совместительству Гитлерюгенда — ФранцПфеффер фон Саломон и его начальник штаба Отто Вагенер — оба сторонники Грегора Штрассера. Лидером недовольных был заместитель «верховного фюрера СА — Ост» капитан Вальтер Стеннес. В начале апреля 1931 года он организовал настоящий путч (второй по счету, первый Гитлер «простил») в Берлине, захватив резиденцию гауляйтера не на шутку перепугавшегося Геббельса и редакцию газеты «Ангриф». С большим трудом, с позорным привлечением полиции, путч удалось подавить, штурмовики, участвовавшие в нем, были исключены из партии и образовали «Национал-социалистическое боевое движение Германии» (НСКД) во главе с Вальтером Стеннесом, насчитывающее поначалу примерно 8—10 тысяч человек. Однако очень быстро число сторонников Стеннеса стало сокращаться, и спустя пару месяцев скопилось до двух тысяч человек.

Новое движение, хотя и не сразу, стало сотрудничать с группой Отто Штрассера. Оно признало политическое руководство «революционных национал-социалистов», а «14 тезисов германской революции» приняло в качестве своей программы. К этому времени в группе Отто Штрассера, помимо молодежной организации (Национал-социалистический рабоче-крестьянский молодежный союз), действовал и аналог «Союза красных фронтовиков» или СА — так называемые «Революционные бойцы», которых после выхода из тюрьмы возглавил бывший обер-лейтенант рейхсвера Ганс Вендт. Вендт был одним из трех офицеров рейхсвера, осужденных в 1930 году на Ульмском процессе по делу о национал-социалистической агитации в армии. (Второй из осужденных офицеров — лейтенант Ганс Людин — остался в НСДАП, стал одним из вождей СА и чудом не погиб во время «ремовского путча», а третий — лейтенант Рихард Шерингер — вступил в КПГ.)

После присоединения к ним группы капитана Вальтера Стеннеса «Революционные национал-социалисты» распространили свою деятельность практически на всю страну. Крупные организации действовали в Берлине, Гамбурге, Ганновере, Эйзенахе, Готе, Лейпциге, Брауншвейге, Бреслау и особенно в гау Мекленбург-Любек и Бранденбург (в них на сторону Отто Штрассера перешло большинство местных членов НСДАП). К новой организации примкнули такие «старые бойцы», как бывший адъютант Гиммлера по руководству СС — Ганс Густерт и руководители восточных региональных организаций СА — Герман Титьенс, Ханс Люстиг и Курт Кремзер.

Новую партию назвали «Национал-социалистическое боевое содружество Германии» (НСКД). Она насчитывала до 10 тысяч участников. Штрассер стал ее политическим лидером, а капитан Стеннес — военным. В руководство НСКД вошли как штрассеровцы — Бухруккер, Бланк, Кюблер, так и бывшие сторонники Стеннеса — Вальтер Ян и другие. Центральным органом стала газета «Дойче революцион» (Немецкая революция) — редакторы Штрассер и Ульрих Ольденбург. Однако продолжали выходить и стеннесовские «Рабочий, крестьянин, солдат» и «Национал-социалистише монтагсблатт». Была создана новая молодежная организация — «Революционная рабоче-крестьянская молодежь». Свой профсоюз — аналог НСБО, во главе с берлинским рабочим Геккером. А также отдел помощи политзаключенным во главе с капитаном полиции Гансом Мигге. Однако стабилизировать положение новой организации не удалось. Происходит новый раскол, и на сей раз, помимо оттока части членов в КПГ и НСДАП, создаются две конкурирующие левонацистские организации.

Первой, в августе 1931 года, из движения вышла левая фракция во главе с Ульрихом Ольденбургом, которого поначалу поддержал и бывший обер-лейтенант Ганс Вендт (впрочем, Вендт вскоре ненадолго вернулся к Штрассеру, но лишь для того, чтобы спустя несколько месяцев окончательно перейти к Ольденбургу), популярный вожак нацистской, а затем штрассеровской ячейки в пролетарском пригороде Берлина «Красном Веддинге» Готтхард Шильд и бывший капитан-лейтенант, герой Первой мировой войны Хельмут фон Мюкке (в свое время Мюкке, будучи лидером фракции НСДАП в саксонском ландтаге, сделал вопреки Гитлеру попытку создать коалиционное правительство из НСДАП, СДПГ и КПГ). Ольденбург, будучи главным редактором «Дойче революцион», сделал ее органом своей группы, которая имела двойное членство — помимо нелегальной организации — «Союз борьбы немецких революционеров» (КГДР), во главе с самим Ольденбургом существовало и официальное «Немецкое социалистическое боевое движение» (Мюкке, Шильд). Как и Отто Штрассер, они выступали за Великогерманскую рабоче-крестьянскую социалистическую республику, за революционный союз с СССР, однако критиковали его за «буржуазное» понимание социализма как общественной собственности с долевым разделением: рейху — 30 %, рабочим — 10 %, землям — 6 %, общинам 5 %, остальное — частным владельцам. Пурист Ольденбург считал, что эта теория ничего общего с социализмом не имеет. Его соратник лейтенант Ганс Вендт, окончательно порвав со Штрассером, отвечал за боевую работу организации. Для этого он создал в Берлине анархотеррористическую группу (40–50 человек) и установил контакт с аналогичной организацией некоего Климашевского «Восточнопрусская боевая молодежь» (200 человек). Однако широкого резонанса эта деятельность не имела, слишком сильны были конкуренты.

В сентябре 1931 года откололась от организации Отто Штрассера и группа Вальтера Стеннеса, конституировавшись в «Независимое национал-социалистическое боевое движение Германии» (УНСКД), со своим органом «Национал-социалистише монтагсблатт».

Все это привело к тому, что ко 2-му имперскому конгрессу «революционных национал-социалистов» (2–4 октября 1931 года) в их рядах осталось всего 2,5 тысячи членов. На конгрессе было решено вернуть себе старое название — «Боевое содружество революционных национал-социалистов» (КГРНС), а в исполком помимо старых его членов — Штрассера, Бухруккера и Бланка — были выбраны два левых радикала — Ганс Вендт и Вальтер Пагель. Однако Отто Штрассер не унывает, он выдвигает предложение объединить все праворадикальные, национал-революционные, левонационалсоциалистические и национал-большевистские организации в так называемый «Черный фронт», что и происходит 20 ноября 1931 года в Берлине. В этот пестрый союз входят группа Вальтера Стеннеса — УН СКД, а также «Бунд Оберланд», «Вервольф», «Ландфолькбунд» и другие группы, они называют себя «школой офицеров и унтер-офицеров немецкой революции». Поддержку им оказывают национал-революционные и «национал-большевистские» издания типа «Ди Тат», «Видерштанд», «Комменден», «Ди юнге маншафт». Главным агитационным призывом нового объединения стал старый штрассеровский лозунг «За немецкую народную революцию!» (впрочем, позаимствованный к тому времени т. Эрнстом Тельманом). Еще с сентября 1931 года Отто Штрассер начал издание своей новой газеты «Шварце фронт» («Черный фронт»).

Конкретизируя понимание лозунга «народной революции» применительно к текущему моменту, он провозглашает в своей газете: «С нами за революционное правительство Грегора Штрассера, Ревентлова, Зеверинга, Хёльтермана и Шерингера!» Если расшифровать, получается коалиционное правительство левых нацистов (Грегор Штрассер, Ревентлов), «боевых» социал-демократов (Зеверинг, Хёльтерман) и «национально ориентированных» коммунистов (Шерингер). Интересно, что, как широко известно, в декабре 1932 года эту же идею «рабочего правительства» с опорой на социал-демократические профсоюзы попытался осуществить тогдашний канцлер генерал Шлейхер, представитель рейхсвера, причем, как и Отто, он делал ставку на новый раскол НСДАП, рассматривая Грегора Штрассера как «рабочего политика», но отказывая в этом Гитлеру.

В это время теснее всего «революционные национал-социалисты» сотрудничают с компартией. Они совместно участвуют в забастовках, бойкотах, демонстрациях, драках со штурмовиками (в рядах «Союза борьбы против фашизма», сменившего запрещенный «Союз красных фронтовиков»), а также в различных совместных комитетах, типа Комитета за освобождение лидера крестьян-террористов Клауса Хейма, «Комитета Шерингера» (один из вышеупомянутых трех офицеров-нацистов, которому после вступления в КПГ набавили срок) и других. Постоянно проводились совместные собрания и открытые дискуссии с участием таких видных деятелей КПГ, как, Вилли Мюнценберг, Хейнц Нойман, Вернер Хирш, а от «революционных национал-социалистов» — Отто Штрассер, Ойген Моссаковский.

7—10 сентября 1932 года в Лойтенберге происходил 3-й имперский конгресс «революционных национал-социалистов». Присутствовало около двухсот делегатов, которым была презентована новая боевая организация партии, т. н. «Черная гвардия» (очевидно, на этот раз Штрассер решил скопировать не СА, а СС). Тем не менее утечка членов из организации продолжалась, они по-прежнему переходили в КПГ, а со второй половины 1932 года и в НСДАП (это было вызвано тем, что после улучшения франко-советских отношений Москва потребовала от КПГ свернуть свой так называемый «Шерингер-курс», который был направлен на привлечение националистически настроенных средних слоев и отличался крайне антифранцузской и антиверсальской направленностью).

К Гитлеру, в частности, вернулись последний из секретарей партии первого состава Гюнтер Кюблер, член второго секретариата Герберт Бланк. В компартию, к Эрнсту Тельману, ушли пять бывших фюреров Гитлерюгенда и активистов штрассеровского движения — Томас Крюгер, Фридрих Копп, Рихард Шмид, Ойген Хартман, Эдит Ноак, член второго секретариата Вальтер Пагель, руководитель мюнхенской группы Фридрих Беер. Оставшаяся небольшая группа революционных национал-социалистов во главе с Отто Штрассером тем не менее и после прихода Гитлера к власти продолжала активную деятельность (в своем списке «врагов народа» Гитлер ставил ее на почетное первое место). Центр ее переместился в Прагу, где выходит сначала (с марта 1933 года) «Дер Шварце Зендер», а с февраля 1934 года — «Дойче революцион».

30 января 1934 года Отто Штрассер объявляет в Праге о создании «Комитета действий германской революции» в качестве контрправительства в эмиграции и центра всех оппозиционных сил. В начале 1936 года Отто Штрассер явился лидером охватившего довольно широкие круги эмиграции так называемого «Германского народно-социалистического движения», в котором приняли активное участие бывшие коммунисты (Ганс Яегер, Макс Зиверс, Эрих Волленберг, Рудольф Мёллер-Достали), социал-демократы (Карл Хёльтерман, Венцель Якш, Вильгельм Зольман, Отто Бухвиц), небольшие левые группы (Ойген Брем, Курт Хиллер) и оппозиционные нацисты (Генрих Грунов, Герман Мейнен, Герман Раушнинг). Под редакцией Рихарда Шапке и Отто Бухвица выходит орган движения «Фёлькише Социалистише блеттер». В 1937 году он создает «Германский фронт против гитлеровского фашизма», а в 1941 году «Движение за свободу Германии» и «Немецкий Национальный Совет». Вплоть до своей смерти в ФРГ, куда он вернулся в середине 50-х годов, Отто Штрассер создавал небольшие сектантские группы типа «Союза немецких социалистов» или «Независимой рабочей партии».

Однако вернемся к НСДАП. Как мы уже отмечали, борьба за левый, социалистический курс продолжалась в ней и после ухода Отто Штрассера. Изгнав его, Гитлер тем не менее длительное время проявлял «сдержанность» в отношении представителей левых и стремился использовать их в своих целях и дальше. Очередное обострение фракционной борьбы произошло в декабре 1932 года, после того как Грегор Штрассер принял участие в попытке генерала фон Шлейхера сформировать «рабочее правительство» из представителей рейхсвера, СДПГ и контролируемых ею профсоюзов, а также социалистического крыла НСДАП. Под последним подразумевались 63 депутата рейхстага, близких к Грегору, — Эрнст Граф цу Ревентлов, Франц Штёр, Карл Кауфман, Константин Хирль, Отто Вагенер и другие. Однако Гитлер пресек эту акцию Штрассера, причем большинство сторонников последнего в очередной раз предало своего лидера. 9 декабря Грегор Штрассер был отстранен от всех постов в партии. Вместе со Штрассером попал в опалу и поддержавший его Готфрид Федер. Однако «антипартийная группа Штрассера — Федера» отнюдь не сложила оружия. После неудачных в общем для НСДАП выборов в округе Липпе (январь 1933 года) здесь произошло очередное выступление социалистического крыла против центрального руководства.

В результате группенфюрер СА Средней Франконии Вильгельм Штегман был отстранен Гитлером и Ремом от своих обязанностей, несмотря на то что в его поддержку выступила вся земельная организация СА. 13 января в «Фёлькишер беобахтер» сообщили о выходе из НСДАП руководителя округа Липпе, который при этом заявил, что «партия продолжает парламентскую болтовню вместо того, чтобы уничтожить Веймарскую систему», выступил с обвинениями против «партийных бонз», против «немыслимого византизма», против «постоянной грызни, клеветы, интриг, обострений и т. д.», которые привели к отстранению Грегора Штрассера. На состоявшемся в том же месяце партийном съезде имела место бурная дискуссия со сторонниками штрассеровского направления по всем центральным вопросам.

Следующим поражением левых был разгром руководства нацистского профсоюза — НСБО. Еще летом 1933 года наиболее радикальные активисты НСБО были изгнаны из организации. Некоторые из них даже попали в концлагеря как «марксистские агенты». 5 августа 1933 года по требованию Гитлера лидер НСБО Рейнгольд Мухов вынужден был прекратить прием в организацию (которая достигла к этому времени 1 млн 300 тысяч членов плюс 300 тысяч кандидатов, а в молодежную организацию влились Гитлерюгенд). НСБО была объявлена «школой руководящих кадров Немецкого трудового фронта» (ДАФ), созданного 10 мая 1933 года под руководством Роберта Лея. В рамках Немецкого трудового фронта все рабочие организации были объединены во Всеобщий союз немецких рабочих во главе с Вальтером Шуманом. Вскоре погиб Мухов, по официальной версии, «в результате неосторожного обращения с оружием», а 23 августа 1934 года, уже после разгрома штурмовиков, были сняты со своих постов как «саботажники» его ближайшие сотрудники — Брукнер, Крюгер и Хауенштайн. 18 сентября был изгнан руководитель отдела прессы и пропаганды ДАФ, в прошлом главный пропагандист НСБО Карл Буш.

Как поразительно судьба Рейнгольда Мухова и судьба его любимого детища — НСБО напоминает судьбу советского коммунистического профсоюза ВЦСПС и его лидеров Юрия Лутовинова и Михаила Томского. Они, как известно, покончили жизнь самоубийством, первый в 1924-м, второй в 1936 году, а ВЦСПС превратилась из «школы коммунизма» в фактически государственную структуру ленинско-сталинского режима.

Другой массовой организацией, в которой левые имели сильные позиции, были «штурмовые отряды» (СА). Еще летом 1933 года в рядах штурмовиков стало проявляться недовольство «остановкой революции». Происходили «бунты» активистов СА в Берлине, Гамбурге, Франкфурте-на-Майне, Дортмунде, Эссене, Дрездене, Касселе, Кенигсберге, Фрайбурге. Они привели к массовым чисткам в организации. В августе 1933 года были распущены все отряды СА во Франкфурте-на-Майне, только в Берлине исключено 3870 человек, а всего к концу 1933 года из организации было изгнано 200 тысяч штурмовиков.

О позиции руководства СА в этот период можно судить по выступлениям и статьям Эрнста Рема. В своей статье, опубликованной в теоретическом органе НСДАП «Национал-социалистише монатсхефте» в июне 1933 года, он писал об особом положении СА и СС в новом государстве и требовал продолжения революции: «СА и СС не потерпят, чтобы германская революция заснула на пороге». В августе 1933 года, выступая перед 80 тысячами штурмовиков на Темпельгофском поле в Берлине, Рём заявил: «Тот, кто думает, что задача СА уже выполнена, должен будет привыкнуть к мысли, что мы еще существуем и намерены остаться на своих постах, чего бы это нам ни стоило». В феврале 1934 года он направил кабинету министров письмо с предложением «заменить рейхсвер Народной армией» (старое требование всех левых нацистов, коммунистов и национал-большевиков), влив в нее отряды СА и образовав специальное министерство, которое возглавляло бы как Народную армию, так и военизированные организации, союзы фронтовиков и т. д. О том, кто мог бы возглавить это министерство, Рём из скромности умолчал.

Выступая 18 апреля 1934 года перед представителями дипломатического корпуса и журналистами, неделю спустя после знаменитых переговоров Гитлера с руководством рейхсвера генералами Бломбергом и Фричем и адмиралом флота Редером на борту броненосца «Дойчланд», Рём фактически дезавуировал фюрера, сделав особый упор в своей речи на социалистических требованиях СА: «Мы совершили не просто национальную революцию, а национал-социалистическую революцию, причем особый упор мы делаем на слове «социалистическую». Затем Рём обрушился на «реакционеров», примазавшихся к нацистскому движению, пообещав, что бойцы СА выведут их всех на чистую воду: «Боец в коричневой рубашке с первых дней маршировал по дороге революции, и он ни на шаг не сойдет со своего пути, пока не будет достигнута конечная цель».

Это были не просто слова. Одновременно руководство СА, якобы для охраны своих штабов, создало специальное подразделение, открыто вооруженное винтовками и пулеметами. После гибели Рема в подвалах штаб-квартиры СА в Берлине обнаружили больше пулеметов, чем было у всей прусской полиции.

В начале июня 1934 года руководство СА решило активизировать свою работу среди рабочих. Глава политического отдела СА проник на территорию завода Круппа и обратился к рабочим с подстрекательской речью, призывая прекратить работу, что они и сделали. Все это вызвало массированную атаку на Гитлера со стороны правоконсервативных кругов. Застрельщиком ее выступил вице-канцлер фон Папен. Выступая с речью в Марбургском университете 17 июня 1934 года, Папен заявил: «Руководство партии должно следить за тем, чтобы в стране не развернулась вновь под новыми знаменами классовая борьба. Мы осуществили антимарксистскую революцию не для того, чтобы проводить в жизнь программу марксизма… Тот, кто угрожает гильотиной, сам попадет под нож». 20 июня Папен пришел к Гитлеру и угрожал ему своей отставкой и отставкой двух министров-консерваторов — фон Нейрата, министра иностранных дел, и фон Крозигка, министра финансов. На следующий день на приеме у президента Гинденбурга военный министр Бломберг угрожал Гитлеру введением чрезвычайного положения. 25 июня главнокомандующий сухопутными войсками Фрич объявляет боевую тревогу в рейхсвере, отменяет отпуска, солдатам приказывает оставаться в казармах. Вслед за этим Рема исключают из Германского союза офицеров. 30 июня в Бад-Висзее близ Мюнхена должно было состояться совещание высшего руководства СА.

В ночь на 30-е руководимые Гитлером части СС начали операцию, вошедшую в историю как «ночь длинных ножей». Все руководство СА, все руководители отделов были уничтожены. Погибли: сам Эрнст Рём, Эдмунд Хейнес, Фриц Риттер фон Крауссер, Петер фон Хайдебрек, Август Шнейдхубер, Карл Эрнст и многие другие. Новым руководителем СА был назначен переметнувшийся на сторону Гитлера Виктор Лютце, не имевший никакого политического веса.

Одновременно был арестован и убит Грегор Штрассер. Но Гитлер нанес удар не только по левым. Он припугнул и правых. Были убиты: генерал Курт фон Шлейхер и его жена, ближайший помощник Шлейхера генерал Фердинанд фон Бредов, руководители католического движения Эрих Клаузенер, Адельберт Пробст, Герберт фон Бозе, идеологи папеновского «клуба господ» Вальтер Шотте и Эдгар Юлиус Юнг, автор марбургской речи фон Папена. Пытались убить (а может быть, просто запугать) крупнейших деятелей Веймарской республики — Франца фон Папена, Генриха Брюнинга, Готтфрида Тревирануса, Вильгельма Грёнера. Всего было уничтожено 1184 человека (по другим данным, раз в десять меньше). Среди убитых были также несколько коммунистов и эсэсовцев.

Интересно, что и после гибели Эрнста Рема в рядах СА действовала левая группа, так называемая «Колонна Шерингера», издававшая свой бюллетень «Красный штандарт». Эта группа имела тесные контакты с военно-политическим аппаратом КПГ (а может быть, и была инспирирована им), во главе которого стоял бывший офицер кайзеровской армии Ганс Киппенбергер.

Одновременно с разгромом левого руководства НСБО и СА Гитлер принял контрмеры и против излишне поспешных и радикальных действий левых в области управления экономикой. Придя к власти, многие национал-социалистические функционеры из штрассеровского крыла начали активно вмешиваться в дела крупного капитала. Это делали Отто Вагенер, Андриан фон Рентельн, Готфрид Федер, Вальтер Дарре и другие. Например, Вагенер пытался диктовать Объединению германских работодателей свои законы. Рентельн, став президентом Объединения торговых палат, начал кампанию против крупных универсальных магазинов. Гитлер решительно пресек эти попытки, что не помешало ему в будущем расширить свой контроль над экономикой, делая это более гибко. Была проведена чистка среди функционеров НСДАП. Почти 20 % из вступивших в партию до 1933 года (в Берлине — свыше 50 %) были сняты со своих постов. До конца года почти 80 % партийных функционеров было рекрутировано из тех, кто вступил в партию после 1933 года. Была проведена чистка национал-социалистического союза студентов, особенно его организаций в Берлине и Галле.

Таким образом, мы видим, что и в первой половине 30-х годов в рядах НСДАП шла ожесточенная борьба между двумя линиями в ее руководстве, каждая из которых делала упор на первой или второй части словосочетания «национал-социализм», условно говоря, между «фашистом» Гитлером и «социалистом» Грегором Штрассером. В лице последнего мы видим сторонника национально ориентированного государственного социализма, абсолютизирующего идею пролетарского государства, идею власти. Нам могут возразить, что подобная концепция социализма не имеет ничего общего с «интернациональным марксизмом» коммунистов, которому присущи якобы как раз антитоталитарные, антиэтатистские позиции. Однако пусть нам покажут пример осуществления коммунистами такого социализма. Да и вообще, после исключения «троцкистов» и «правых» (тоже весьма относительных плюралистов и демократов) из ряда коммунистического движения и их полного провала на политической арене говорить об «интернациональном марксизме» в коммунистическом движении следует достаточно осторожно.

Почему же Штрассеры проиграли в своей борьбе? Почему обаятельнейший гигант, оратор, высокоодаренный и многознающий Грегор спасовал перед нелепым «богемским ефрейтором»? Думается, ответ надо искать в присущих Гитлеру свойствах харизматического лидера, которые вовремя почуял своим художническим чутьем Геббельс, сделав выбор в феврале 1926 года. Этот «харизматический источник власти» обеспечил Гитлеру победу во всех фракционных конфликтах.

Что мы имеем в виду? После национальной катастрофы Первой мировой войны в Германии проходил тяжелейший структурный кризис, затянувшийся в результате событий 1923 года и после небольшого периода экономического подъема перешедший в великий экономический кризис конца 20-х — начала 30-х годов. В результате всех этих событий произошла утрата нормальных социальных связей, классовой определенности, осознания общности интересов и, как следствие, утрата интереса к конкретным, то есть прагматическим целям. Люди находились в состоянии фрустрации, они лишились своего «я», потеряли самоуважение. Таких людей легко мобилизовать и объединить харизматическим лидерам, выдвигающим свой гигантский, утопический миф. Этот миф становится новым «я» для человека, который находит в нем положительную самооценку.

Главная трудность заключается в том, чтобы найти наиболее адекватную ситуации и национальным особенностям страны форму мифа. Учитывая исторически сложившийся в Германии этатизм и связанный с ним высокий уровень патернализации общества, сделать это было несложно. Но вставал вопрос о том, какую — классово-пролетарскую или национально-шовинистическую — окраску должен носить миф. Здесь речь, главным образом, шла о привлекательности этих двух форм для тех или иных социальных групп (пусть и находящихся в аморфном состоянии вследствие кризиса, но не утративших полностью политические пристрастия). Так как Грегор Штрассер действовал на Севере и Западе Германии, где традиционно высок уровень индустриализации, и главную его опору составляли рабочие, естественно, ему был ближе первый вариант мифа.

Однако Гитлер сделал ставку на средние слои. И не только потому, что они преобладали в Баварии. Он понял, что лишь средние слои могут выполнить роль гегемона, повести за собой и буржуазию, и рабочих, и крестьян, и рейхсвер, и домохозяек, и безработных и т. д., наиболее адекватно совместить интересы всех этих групп. Он верно нащупал главную точку, по которой следовало бить, — Версальский мир и, таким образом, придал мифу черты «святого дела». Кроме того, будучи художественно одаренным человеком, он идеально подходил на роль лидера — ведь тоталитарные движения всегда квазиартистичны, а его неполноценность в искусстве (провалился на экзаменах в Академию художеств) укрепила в нем фанатизм и самоуверенность.

Другим тоталитарным движением, чрезвычайно близким, родственным революционному национал-социализму Отто Штрассера и пытавшимся также играть самостоятельную роль в радикальном движении (наряду с КПГ и НСДАП), был национал-большевизм. Как известно, Первая мировая война привела к краху авторитарную кайзеровскую империю. Страны Антанты — страны западных демократий (Англия, Франция и США) — победили. Однако, по меткому замечанию Леонида Люкса, «следствием этой победы было восстание против Запада, протест против присущих Западу ценностных ориентации, заявленных с небывалым для подобных движений радикализмом».

Национал-большевизм как идеология, политическое движение и сообщество зародился в Веймарской Германии. Он являлся своеобразным синтезом германского правого национализма, уязвленного унизительной Версальской системой, французской оккупацией и еврейским «доминированием» в политике и экономике страны, с революционным пролетарским социализмом. Национал-большевизм стремился под красным флагом социальной революции и ориентации и в военном союзе с Советской Россией решить национальные проблемы Германии.

Датой рождения национал-большевизма является 1919 год. В атмосфере шока, вызванного подписанием позорного Версальского договора, кризиса всех государственных институтов, роспуска огромной армии, в стране появляются десятки милитаризованных союзов, так называемых добровольческих корпусов («фрайкоров»). Строго секретные, до зубов вооруженные «фрайкоры» считали себя «черным рейхсвером», то есть тайной армией Германии, действующей вопреки Версальскому договору. Однако связь их с рейхсвером была весьма условной, так как в значительной мере зависела от личности лидера («фюрера») — вчерашнего героя, превратившегося в озлобленного, выбитого из привычной социальной роли авантюриста, как, впрочем, и его подчиненные. Среди этих людей находились многие будущие функционеры НСДАП, СА и СС (Эрнст Рём, Герман Геринг, Генрих Гиммлер, Грегор Штрассер и т. д.), но также и будущие коммунистические лидеры (Беппо Рёмер, Людвиг Ренн, Хартмут Плаас, Бодо Узе). Помимо необходимости сохранения тайной армии, были и другие причины существования «фрайкоров» — тут и борьба против «большевистской заразы», и проведение военной подготовки молодежи, и в первую очередь наличие огромной массы бывших офицеров («200 тысяч безработных капитанов и лейтенантов»), не желавших, да и неспособных сразу же включиться в нормальную гражданскую жизнь и перебивавшихся случайными заработками, а то и криминалом до «лучших времен».

Помимо «фрайкоров» в большом количестве размножались традиционные для Германии «юношеские союзы», чаще всего с весьма реакционной, консервативной идеологией, и так называемые «фёлькишеские» партии и организации (движение «фёлькише»-народников) с националистической, антисемитской окраской. Все они послужили питательной средой для возникновения как национал-социалистического, так и национал-большевистского движения.

По своему социальному составу теоретики и лидеры национал-большевизма принадлежали к интеллектуальной элите — это прежде всего журналисты и публицисты (Эрнст Никиш, Карл Отто Петель, Вернар Ласс), университетские профессора (Пауль Эльцбахер, Ганс фон Хентинг, Фридрих Ленц,) военная интеллигенция (Бодо Узе, Беппо Рёмер, Хартмут Плаас), юристы и чиновники (Карл Трёгер, Франц Крюпфганц и др.).

Национал-большевизм возник не на ровном месте. Исходным материалом для его появления на свет послужило мощное и весьма сильное течение так называемых в Германии «консервативных революционеров» (строго говоря, выделяют «младоконсерваторов» — Артур Мёллер ван ден Брук, Освальд Шпенглер и др., а также «неоконсерваторов» — Эрнст Юнгер, Эрнст фон Саломон, Фридрих Гильшер и др.) и связанное с ним «национально-революционное движение» (иногда называется и социал-революционным). Это течение появилось вследствие кризиса традиционного консервативного типа сознания, вызванного крахом кайзеровской империи и структурными реформами всей общественно-экономической жизни Германии, отразившимися на судьбе элиты. Большая часть этой элиты эволюционировала в сторону навязанного Антантой немцам либерализма, отказываясь от второстепенного в своем статус-кво во имя сохранения главного. Другая же группа (в основном, естественно, из интеллектуальной элиты), наоборот, резко ушла вправо, как принято говорить, к правому радикализму, а вернее, к тоталитарной идеологии с ярко выраженной националистической окраской. В этой своей эволюции, вступающей в противоречие с объективным ходом развития общества, эта группа превратилась из консерваторов (т. е. защитников порядка) в его возмутителей, социальных критиков. Не имея уже поддержки экономической элиты, они меняли социальную базу, стремясь опереться на как можно более широкий спектр сил. Для этого они перехватывают у левых их популярные и броские лозунги.

В 1918–1919 годах в Германии происходит именно такой процесс, возникают первые группировки и организации, постепенно вырабатывавшие платформу «консервативной революции». Главным в идеологическом комплексе «консервативных революционеров» и порожденного ими более массового, политизированного и поэтому более радикального «национально-революционного движения» была задача перечеркнуть позор Версальского договора и навязанной Германии Веймарской республики, восстановить могущество и военный потенциал страны. Вместо неспособного к выполнению этой задачи «слабосильного» государственного аппарата буржуазно-демократической республики во главе страны должна была стать сильная военно-политическая элита. Чрезвычайно важной была также идея цезаризма и фюрерства. Свою ненависть к Веймарской республике «консервативные, национальные и социал-революционные» публицисты распространяли на всю цивилизацию Запада, которая ассоциировалась у них с гуманизмом, демократией, интеллектуализмом и либерализмом.

Так как для еще кайзеровской империи, особенно времен Первой мировой войны, и для служившей для них эталоном Пруссии времен Фридриха II были весьма характерны этатизм (форма общественного устройства, при которой государству принадлежат важнейшие функции) и вытекающий из него высокий уровень государственного патернализма, «национал-революционеры» выступали за социализацию средств производства и за принцип «народной сообщности» в экономике. Еще Йозеф Геббельс писал в свое время: «Наш социализм, как мы его понимаем, — это самое лучшее прусское наследие. Это наследие прусской армии, прусского чиновничества». Исходя из этих идей так называемого «прусского социализма», Освальд Шпенглер писал, что «старопрусский дух и социалистическое мировоззрение, ныне находящиеся в смертельной вражде, на деле одно и то же», хотя к марксизму, как еврейской западне для отвлечения пролетариата от его долга по отношению к нации, «национал-революционеры», как часть национал-большевиков, относились враждебно. Это не относилось к Ленину и Сталину, но относилось к «еврею-космополиту» Льву Троцкому.

Известен даже случай, когда в середине 20-х годов трое студентов — «национал-революционеров» прибыли в СССР с целью покушения на него. Очень ценился среди «национал-революционеров» советский опыт первых пятилеток и централизации управления экономикой. Эрнст Юнгер, к примеру, писал в эссе «Тотальная мобилизация» (1931), что советские пятилетки «впервые показали миру возможность объединить все усилия великой державы, направив их в единое русло». Популярной была и идея экономической автаркии, особенно ярко изложенная в книге члена кружка, сложившегося вокруг национал-революционного журнала «Ди Тат», Фердинанда Фрида «Конец капитализма» (1931).

Главным средством, с помощью которого «национал-революционеры» стремились достичь своих целей, было насилие. Как писал в одной из своих статей главный редактор «Ди Тат» Адам Кукхоф, «единственное средство изменения данного социального и политического состояния — это насилие, возможное лишь как насилие масс, насилие, следовательно, путь Ленина, а не путь Социалистического Интернационала».

Всех «национал-революционеров» объединяли ненависть к Версальской системе, которая представлялась им чем-то вроде антантовского оккупационного режима, и стремление сокрушить ее при опоре на Советскую Россию. Была выдвинута идея «пролетарского национализма», согласно которой все народы делятся на угнетенные и господствующие — «молодые» и «старые», причем к «молодым» относятся Германия, Россия и другие народы «Востока». Они, по мысли «национал-революционеров», являлись «жизнеспособными» и обладающими «волей к борьбе» (не случайно «национал-революционеры» с энтузиазмом отнеслись к проведению в Берлине в 1927 году учредительной конференции Лиги против империализма, инспирированной Коминтерном). Эта идея борьбы «пролетарских наций» против «буржуазных» была отнюдь не нова, еще в начале века ее развивали итальянские националисты. В 1923 году Артур Мёллер ван ден Брук писал: «Мы — народ в узах. Тесное пространство, в котором мы зажаты, чревато опасностью, масштабы которой непредсказуемы. Такова угроза, которую представляем мы, — и не следует ли нам претворить эту угрозу в нашу политику?»

Смещаясь все далее влево, «национал-революционеры» выдвинули тезис о том, что добиться национального освобождения можно, лишь предварительно достигнув социального и что сделать это может только немецкий рабочий класс (центральная, главная книга Эрнста Юнгера так и называлась — «Рабочий» (1932).

Если суммировать основные идеи «национал-революционеров», то можно вычленить, во-первых, негативное отношение к гуманизму, либерализму (по ван ден Бруку, либерализм — «моральный недуг народов» — являет собой свободу от убеждений и выдает ее за убеждение), демократии и «зараженному» ими марксизму и, наоборот, позитивное отношение к этатистскому социализму («прусский социализм»), автаркии, иерархическому принципу; во внешней политике — «восточная ориентация» (т. е. Советский Союз против Антанты). Их героями являлись Фридрих II и Гегель, Клаузевиц и Бисмарк.

Национал-большевики, после отделения от «национал-революционного» движения, добавили к этому списку Ленина и Сталина, некоторые Маркса, к числу неприемлемых для себя течений добавили фашизм и нацизм («переродившийся» после 1930 года), а в позитив занесли классовую борьбу, диктатуру пролетариата, социальную и экономическую революцию, систему Советов, всеобщую народную армию («Красная армия вместо рейхсвера»), впрочем, к Советам и Красной армии положительно относилось и большинство «национал-революционеров». Нетрудно заметить, что «национал-революционное» движение по многим пунктам совпадало с двумя русскими эмигрантскими течениями — «сменовеховством» и особенно «евразийством». Для всех них были характерны антидемократизм, национализм, критика недавнего прошлого ради более древнего, имперские геополитические амбиции, идеократия. Совпадения были не случайны, между журналами «Евразия» и «Ди Тат» существовали самые тесные связи.

Многие участники «национал-революционного» движения впоследствии примкнули к нацистам (Август Винниг, Ганс Герд Техов, Франц Шаувеккер), левым нацистам (группе Отто Штрассера), пройдя через нацизм, встали в «аристократическую» оппозицию к нему (Герман Эрхардт, Эрнст Юнгер, Эрнст фон Саломон), стали коммунистами (Арнольд Броннен, Адам Кукхоф). Примерно четверть от общего числа публицистов и вожаков «неоконсерваторов» стали национал-большевиками (Эрнст Никиш, Карл Отто Петель, Вернер Ласс, Хартмут Плаас, Ганс Эбелинг). В самом национал-большевистском движении это (условно и приблизительно) составило три четверти его участников, остальные национал-большевики пришли из левого, коммунистического лагеря.

Основной теоретический постулат национал-большевизма — концепция об особой всемирно-исторической роли угнетенной (она же революционная) нации в процессе борьбы за построение тоталитарного национального социализма. При этом национал-большевики абсолютизировали национальный фактор, выступали за проведение социальной революции и построение общества «национального социализма» ради грядущего национального величия Германии. Они призывали соединить основные революционные и консервативные идеи (в том числе большевизм и «пруссачество»), установить «диктатуру труда» в виде власти наиболее достойных социальных групп — рабочих и военных, провести национализацию основных средств производства, ввести плановую систему хозяйства, автаркию, создать сильное милитаристское государство, которым управляют фюрер и партийная элита.

Для понимания феномена национал-большевистского движения необходимо отметить и еще один момент — это наличие в руководстве рейхсвера сильной группы, выступающей за советско-германское сотрудничество. Ее вдохновителем и наиболее активным сторонником был генерал Ганс фон Сект, главнокомандующий рейхсвером. Единомышленниками Секта в этом вопросе были военный министр Отто Гесслер, начальник оперативного (фактически Генерального) штаба Отто Хассе. Во время польско-советской войны (до поражения под Варшавой) Сект даже считал возможным в союзе с Красной армией ликвидировать Версальскую систему. Он установил контакт с Председателем РВС Республики Львом Троцким. Этой позиции Сект придерживался и в дальнейшем, изложив ее в своих брошюрах «Будущее германского рейха» (1929), «Мысли солдата» (1929), «Рейхсвер» (1933). Вплоть до начала войны с СССР в 1941 году идеи Секта развивали в своих работах и другие рейхсверовские генералы и теоретики — Фалькенгейн (1937), Георг Ветцель (1937), фон Метч (1938), Кабиш (1939), барон Вессель фон Фрейтаг-Лорингхофен (1939–1940). Да и в программных выступлениях НСДАП «восточная ориентация» сохранялась вплоть до 1930 года.

Пионером немецкого национал-большевизма можно считать Пауля Эльцбахера (1868–1928), профессора, доктора права, ректора Берлинской Высшей школы коммерции, депутата от Немецкой Народной партии, члена национально-германской фракции. 2 апреля 1919 года Эльцбахер поместил в газете «Дер Таг» («День») статью «Последнее средство», которую можно считать первым изложением идей национал-большевизма. В ней и ряде других публикаций он призывал соединить большевизм и пруссачество, ввести в Германии Советскую систему, осуществить социализацию, установить тесный союз с Советской Россией и Советской Венгрией, чтобы совместно с ними дать отпор Антанте. Россия и Германия будут вместе, по его мнению, защищать от агрессии Запада Китай, Индию и весь Восток. Это будет новый мировой порядок. «Большевизм означает не смерть нашей культуры. А ее спасение», — заключил Эльцбахер. В опыте русских большевиков берлинского профессора заинтересовали идея диктатуры пролетариата, система Советов и социализация средств производства. Статья получила широкий отклик. Один из руководителей Немецкой национальной народной партии (НННП), знаменитый историк и специалист по Востоку Отто Гётч также выступил за тесное сотрудничество с Советской Россией. Член партии Центра министр почт И. Гисбертс заявил 8 мая 1919 года, что Версаль дает немцам «только один выход: немедленное заключение мира с Россией и сознательное приглашение большевистских войск в Германию». В ответ на это заявление в органе Союза сельских хозяев «Дойче Тагесцайтунг» была опубликована статья «Национальный большевизм». С этого времени в Германии вошел в оборот термин «национал-большевизм». Сам Пауль Эльцбахер в том же году издал брошюру «Большевизм и немецкое будущее». Правление его партии осудило эти публикации, и в ноябре 1919 года он вышел из НННП. Позднее он был близок к Компартии Германии (КПГ), в 1923 году вступил в инспирированную Коминтерном Международную рабочую помощь.

В том же 1919 году вышла брошюра другого профессора и национал-большевика — Ганса фон Хентига. Она называлась «Введение к германской революции». Позднее, в 1921 году, фон Хентиг издал «Немецкий манифест», который явился наиболее ярким и четким изложением национал-большевистских идей в начале 20-х годов.

Ганс фон Хентиг (1887–1970), профессор криминалистики, бывший во время войны офицером, активно участвовал в антиверсальской кампании и, живя в Баварии с мая 1919 года, сильно влиял на руководство Баварского окружкома КПГ. В 1922 году фон Хентиг установил контакты с лидером коммунистов Генрихом Брандлером и вскоре стал военным советником в аппарате КПГ Через брата-дипломата он имел связи с рейхсвером и вместе с лейтенантом Швертером готовил в Тюрингии «красные сотни» в период «Германского Октября».

Вообще же в этот период близкие к национал-большевизму идеи буквально носились в воздухе. Так, Октябрьский переворот и политический гений Ленина приветствовал Максимилиан Гарден, издатель популярнейшего еженедельника «Ди Цукунфт», в своем двухтомном труде о современной истории «Война и мир» (1918). Крупнейший политик и промышленник Германии начала XX века Вальтер Ратенау в эссе «Кайзер. Размышления» (1919) с воодушевлением писал о «перспективах социализма». Современность он сравнивал с великим переселением народов, констатируя выход на политическую арену народных масс. Будущее Европы, по мнению Вальтера Ратенау, определяется «практической идеей», идущей с Востока, идеей социалистического переустройства общества.

В организационном плане национал-большевистские идеи первой попыталась воплотить в жизнь группа бывших левых радикалов, а позднее коммунистов, во главе с Генрихом Лауфенбергом и Фрицом Вольфгеймом (интересно, что происходило это в Гамбурге, этой «левой столице» Германии). В годы Первой мировой войны старый историк рабочего движения Генрих Лауфенберг и его молодой помощник, успевший побывать в США и пройти школу борьбы в анархо-синдикалистской организации «Индустриальные Рабочие Мира», Фриц Вольфгейм возглавляли левое крыло гамбургской организации СДПГ, так называемую группу «левых радикалов».

После ноябрьской революции 1918 года Генрих Лауфенберг некоторое время возглавлял местный гамбургский Совет рабочих, солдат и матросов. Вместе с Вольфгеймом он принимал активное участие в образовании КПГ, а после ее раскола перешел в Коммунистическую рабочую партию Германии (КАПД), в которую перешло до 40 % состава КПГ. Лауфенберг и Вольфгейм призывали немецких рабочих к национальной защите Германии революционными средствами против империализма Запада. Призывали к немедленной народной войне в союзе со всеми патриотическими силами. Целью войны провозглашалось создание Германской Коммунистической Советской Республики. При этом в понятие «патриотические силы» включались все националистические элементы буржуазии, вплоть до самых реакционных.

Хотя в том же 1919 году и некоторые лидеры КПГ (в первую очередь Иоганн Книф, Карл Радек, Генрих Брандлер) также были не прочь поиграть на антиантантовских настроениях, так далеко никто из них не заходил. В апреле 1920 года по требованию Коминтерна Лауфенберг и Вольфгейм были исключены на этот раз уже из Коммунистической рабочей партии (КАПД). После чего в июле 1920 года, вместе с примкнувшим к ним бывшим редактором «Ди Роте Фане» Фридрихом Венделем (из Берлина), создали «Союз коммунистов». В сентябре этого же года новая организация приняла экономическую программу в духе «обобществленного хозяйства» Сильвио Гайзеля, проводившуюся в Баварской Советской Республике. Просуществовал «Союз коммунистов» до 19345года, постепенно растворившись в созданном им же «Рабочем содружестве по истории и политике» (действовало с июня 1929 года при участии левых нацистов, вроде Рихарда Шапке, и национал-большевиков из правого лагеря, вроде Карла Отто Петеля).

В том же 1920 году под влиянием и при непосредственном участии Лауфенберга и Вольфгейма среди офицеров прибывших в июле 1919 года в Гамбург колониальных частей генерала Пауля фон Леттов-Форбека создается «Свободная ассоциация по исследованию германского коммунизма», во главе которой стоят известные публицисты националистического толка, братья Альбрехт Эрих и Герхард Гюнтеры. «Большое число бывших немецких офицеров, большей частью молодого поколения, придерживалось этого направления, к нему примкнул и целый ряд людей с академической подготовкой, которые по законам логики и по аналогиям с точностью знали и утверждали, что этот путь безусловно ведет к исцелению», — писал о национал-большевизме Эрнст Граф цу Ревентлов, один из главных протагонистов «социал-революционного» и левонацистского движения в Веймарской республике, в своей брошюре «Фёлькише коммунистическое единство?» (1924).

Другой свидетель событий, Герман Грефе, писал в книге «Исследования Советов» (1934), что национал-большевики принадлежали к тем людям, «которые в первую очередь ценили военный порядок и централизованное хозяйство».

Среди сторонников «Свободной ассоциации по исследованию германского коммунизма» были такие крупные фигуры, как Артур Мёллер ван ден Брук, правительственный советник Севин, Вильгельм Стапель и тот же Ревентлов. Член «ассоциации», советник юстиции Ф.Крюпфганс в августе 1920 года под влиянием впечатления от наступления Красной армии на Варшаву выпустил имевшую широкий резонанс брошюру «Коммунизм как немецкая национальная необходимость. Открытое письмо генерал-майору фон Леттов-Форбеку» (1920). Позднее, в 1924 году, братья Гюнтеры вместе с Вильгельмом Стапелем (издатель «Дойче Фолькштурм») и Вильгельмом Гревсом создали в Гамбурге «Националистический клуб» (журнал «Немецкий фронт»), а с конца 20-х годов издавали журнал с характерным названием «Молодая команда», близкий по направлению к национал-большевизму.

Пиком деятельности самого «Союза коммунистов» был март 1921 года — неудачная попытка путча со стороны КПГ, поддержанная КАПД, когда «Союз коммунистов» предложил создать единое военное и политическое руководство, включив в него группу своих «военспецов» (майора Анкера, майора Клингера, Зеегера, Линдемана и других). В гамбургском восстании октября 1923 года «Союз коммунистов» не участвовал, так как большинство его членов, во главе с Вольфгейном, еще в августе было подвергнуто превентивному аресту

В 1920–1921 годах национал-большевизм распространился и среди баварских коммунистов, где под влиянием Ганса фон Хентинга секретарь парторганизации Отто Томас и депутат ландтага Отто Граф пропагандируют его идеи в местной партийной «Новой газете». Они вступают в сотрудничество с одним из самых реакционных и националистических «фрайкоров» — «Оберланд» и его лидером капитаном «Беппо» (Йозеф Николаус) Рёмером. Однако в 1921 году Отто Томас и Отто Граф были исключены «Централе» КПГ из партии как «оппортунисты». Несмотря на это, контакты коммунистов и «фрайкоровцев» продолжаются, например во время боев в Верхней Силезии в том же 1921 году.

Первый пик влияния национал-большевистских идей приходится на 1923 год. Это время острого кризиса, вызванного оккупацией Рура франко-бельгийскими войсками. Марка упала настолько, что практически вышла из обращения, все торговые операции совершались в золоте или в валюте, заработная плата рабочих была на четверть ниже довоенной, в городах безработица, голод, анархия. Обнищавшие армия и полиция также находились в полном упадке. Коммунисты занимают важнейшие посты в фабзавкомах и комитетах контроля, формируют «пролетарские сотни» (их насчитывалось около 900, примерно 10–20 тысяч участников только в Саксонии).

В это время они принимают на вооружение так называемый «курс Шлагетера» (названный так по имени Альберта Лео Шлагетера, бывшего офицера, героя войны, расстрелянного французами за организацию диверсий, в прошлом «балтикумовца» и «капповца»), курс на сотрудничество с германскими националистами. Он был провозглашен Карлом Радеком на заседании расширенного пленума Исполкома Коминтерна (ИККИ) в речи, посвященной памяти Шлагетера. «Мы не должны замалчивать судьбу этого мученика германского национализма, — заявил Радек, — имя его много говорит немецкому народу… Шлагетер, мужественный солдат контрреволюции, заслуживает того, чтобы мы, солдаты революции, мужественно и честно оценили его… Если круги германских фашистов, которые захотят честно служить немецкому народу, не поймут смысла судьбы Шлагетера, то Шлагетер погиб даром… Против кого хотят бороться германские националисты? Против капитала Антанты или против русского народа? С кем они хотят объединиться? С русскими рабочими и крестьянами для совместного свержения ига антантовского капитала или с капиталом Антанты для порабощения немецкого и русского народов?.. Если патриотические группы Германии не решатся сделать дело большинства народа своим делом и создать таким образом фронт против антантовского и германского капитала, тогда путь Шлагетера был дорогой в никуда».

Речь Карла Радека вызвала сенсацию среди немецких правых. Эрнст Граф цу Ревентлов и другие вожаки «национал-революционного» движения стали обсуждать возможность сотрудничества с КПГ, а «Ди Роте Фане» предоставляла им место для выступлений. Коммунисты выступали на собраниях НСДАП, а нацисты на собраниях КПГ. Так, на одном из них бывший второй председатель НСДАП Оскар Кернер заявил, что национал-социалисты хотят объединить всех немцев, настроенных против капитализма, что даже в принципиальных областях у них много общего с КПГ, например, в том, что надо положить конец «хищничеству матерых волков биржи». Одновременно по приглашению Штутгартской организации НСДАП на ее собрании выступил депутат от КПГ Герман Реммеле. Речь Карла Радека с восторгом приветствовала Клара Цеткин. Рут Фишер, лидер левой фракции компартии, призывала к борьбе против еврейского капитала, а нацисты и «фёлькише» к борьбе против евреев в КПГ, обещая взамен свою поддержку (интересно, что Карл Радек и Фриц Вольфгейм были евреями). Появились такие брошюры, как «Свастика и советская звезда. Боевой путь коммунистов и фашистов» (1923), на обложке которой красовались два вынесенных в заглавие предмета, или «Шлагетер. Дискуссия между Карлом Радеком, Паулем Фрейлихом, Эрнстом Графом цу Ревентловом и Мёллером ван ден Бруком» (1923) — двое первых лидеры КПГ, а вторых — «национал-революционного» движения.

Коммунисты и националисты всех мастей рука об руку боролись против французов в Руре (лидер военно-политической организации КПГ здесь Анри Робинсон («Гарри»), в 1942 году арестованный в Париже и казненный гестапо как резидент ГРУ), активно сотрудничали в Восточной Пруссии, где бывший офицер, один из руководителей военно-политического отдела КПГ Эрих Волленберг, наладил сотрудничество с «фрайкором» «Оргеш».

Однако в конце того же 1923 года в руководстве КПГ начала преобладать линия на свертывание сотрудничества с националистами. Они были объявлены «слугами крупного капитала», а не «бунтующими против капитала мелкими буржуа», как считали Пауль Фрёлих, Герман Реммеле и другие сторонники сотрудничества. Тут не в последнюю очередь сыграл свою роль непреодолимый для нацистов и «национал-революционеров» патологический антисемитизм; надо учитывать, что, несмотря на пятикратную (!) смену руководства КПГ в Веймарской Германии, в каждом из них евреи составляли огромный процент, фактически доминируя, но оставаясь на втором плане (еврейка Роза Люксембург при немце Карле Либкнехте, затем единолично еврей Пауль Леви, еврей Альберт Тальгеймер при немце Генрихе Брандлере, еврей Аркадий Маслов при Рут Фишер, еврей Хейнц Нойман, а затем Вернер Хриш при Эрнсте Тельмане), это же относилось и к инструкторам, представителям и советникам Коминтерна в Германии (Карл Радек, Яков Рейх — «товарищ Томас», Август Гуральский — «Кляйне», Бела Кун, Михаил Грольман, Борис Идельсон и др.).

Однако идеи национал-большевизма продолжали распространяться среди националистических организаций. В начале 20-х годов число последних резко увеличилось, так как многие «фрайкоры» преобразовались в гражданские «союзы». Некоторые из них при этом быстро левели, радикализировались, приобретая ярко выраженный национал-большевистский характер.

Наиболее известный своим радикализмом из подобных союзов — «Бунд Оберланд». Он берет свое начало из так называемого «Боевого союза», образованного в Мюнхене в 1918 году членами пресловутого оккультно-реакционного «общества Туле» для борьбы против левых сил в Баварии. В апреле 1919 года, накануне свержения Баварской Советской республики, нелегально-террористический «Боевой союз» был преобразован во «фрайкор» и принял самое активное участие в кровавом подавлении революции. В следующем году отряды «Оберланда» (в это время несколько десятков тысяч) сражаются против «Красной армии Рура» после «капповского путча» 20 марта, в мае 1921 года они дерутся с поляками в Верхней Силезии, а в ноябре 1923 года активно участвуют в гитлеровском «пивном путче», входя вместе с геринговскими СА и рёмовским «Союзом имперского военного флага» в «Рабочее содружество отечественных боевых союзов». В этот период на счету «оберландовцев» обвинения в многочисленных финансовых аферах, грабежах, убийствах политических противников.

Основателями «союза» были трое братьев, бывших офицеров, Рёмеров, один их которых — Йозеф Рёмер («Беппо») (1892–1944) является военным лидером «фрайкора». Формальным лидером (председателем) был крупный правительственный чиновник Кнауф, однако в августе 1922 года Рёмер выгнал его из «фрайкора» «за сотрудничество с буржуазией», а новым председателем организации стал доктор Фридрих Вебер, широко известный тем, что во время «мюнхенского путча» шел рядом с Гитлером, а потом сидел в соседней камере с ним. Однако Рёмер разругался и с ним, в результате чего в начале 1923 года фактически существовало два союза «Оберланд». После путча деятельность «Оберланда» была запрещена, а после снятия запрета в начале 1925 года уже официально были образованы две организации — «Бунд Оберланд» Фридриха Вебера и «Старый союз Оберланд» во главе с капитаном Беппо Рёмером и «Лулу» (Людвиг) Острайхером. Однако деятельность второго союза продолжалась недолго, так как летом 1926 года Рёмер был арестован полицией во время встречи с коммунистом Отто Брауном, руководящим сотрудником нелегального военно-политического аппарата КПГ и советским разведчиком. Это вызвало кризис в организации, и часть ее членов во главе с «Лулу» Острайхером примкнула к НСДАП, а другая группа, верная Беппо Рёмеру (лейтенант Карл Дибич и другие), спустя некоторое время перешла в КПГ «Бунд Оберланд» во главе с Фридрихом Вебером в 1926 году принял революционно-националистическую программу Мёллера ван ден Брука и создал параллельный союз, так называемое «Товарищество III рейх», председателем которого стал видный национал-большевик Эрнст Никиш.

В 1929 году, как и рёмеровская организация, примерно три четверти союза во главе с Вебером вступило в НСДАП, а оставшиеся приблизительно 500 человек в сентябре 1930 года, накануне выборов в рейхстаг, призвали голосовать за КПГ, опубликовавшую незадолго до этого «Программу национального и социального освобождения германского народа» (то же сделали и многие другие националистические объединения). В 1931 году «Бунд Оберланд» организованно слился с кружком национал-большевика Эрнста Никита и принял название «Товарищество Сопротивления». Организация имела отделения в Берлине, Мюнхене, Дрездене, Бреслау, Лейпциге, Гамбурге, Нюрнберге.

Беппо Рёмер и его люди в 1931 году уже открыто объявили о своей приверженности коммунизму и поддержке КПГ. После разгрома СА во время «ночи длинных ножей» в 1934 году Рёмер был арестован, а после выхода на свободу создал из бывших «оберландцев» нелегальную организацию «Революционных рабочих и солдат» (РАС). Используя свои личные контакты с такими людьми, как генералы Эдуард Дитель, Роберт Риттер фон Грейм, Курт фон Хаммерштейн-Экворд, генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист, он продолжал заниматься шпионажем в пользу СССР. В конце концов Рёмера вновь арестовали и вместе с такими весьма экзотическими персонажами, как судебный советник из МИДа Норберт Мумм фон Шварценштейн и промышленник Николаус фон Халем, казнили по обвинению в покушении на Гитлера.

История «Бунда Оберланд» не очень типична для других парамилитаристских националистических союзов 20-х годов, порой гораздо более многочисленных. Так, «Младогерманский орден» в 1928 году насчитывал по разным оценкам 30–70 тысяч членов, «Вервольф» — 14–15 тысяч, «Бунд Танненберг» — 7–8 тысяч, «Викинг» — 6–8 тысяч, не говоря уже о таком гиганте, как «Стальной шлем» — несколько сот тысяч членов (для сравнения, реальная численность военизированной организации КПГ — Союза Красных фронтовиков (Рот Фронт Кампфбунд — РФК) — 76 тысяч). Некоторые из этих союзов были также, как «Оберланд», подвержены национал-большевистской ориентации. Прежде всего, это относится к «Викингам» и «Вервольфам».

Большое распространение идеи национал-большевизма получили в весьма активном в Веймарской республике крестьянском движении, сопровождаемом актами насилия и террора. Многие его лидеры, такие, как Бодо Узе, Бруно фон Саломон, Хартмут Плаас, в начале 30-х годов примкнули к КПГ, все они были в прошлом офицерами, «фрайкоровцами», прошли через национальные союзы или членство в НСДАП.

Начало 30-х годов было пиком немецкого национал-большевизма. Это было связано с началом нового мирового социально-экономического кризиса, который имел для Германии гораздо более тяжелые последствия, чем для других стран.

Центрами национал-большевизма становятся небольшие кружки и организации вокруг издающихся ими же газет и журналов. Если в 20-е годы национал-большевистские авторы сотрудничали в близких им по духу «национал-революционных изданиях, таких, как «Ди Тат», «Коменден» («Грядущее»), «Формарш» («Наступление»), теперь они издают свои периодические издания — наиболее известные среди них: «Видерштанд» («Сопротивление»), руководитель — Эрнст Никиш (1889–1967), «Умштюрц» («Ниспровержение») — Вернер Ласс (р. 1902), «Гегнер» («Противник») — Харро Шульце-Бойзен (1909–1942), «Социалистише Натион» — Карл Отто Петель (1906–1975) и «Форкемпфер» («Передовой боец») — Ганс Эбелинг (1897–1968), Фридрих Ленц (1885–1968), общий тираж которых в начале 30-х годов достигал 25–40 тысяч экземпляров. Совокупное число активистов этих организаций — около пяти (максимум десять) тысяч человек. Кроме того, к национал-большевистским организациям примыкали «Немецкое социалистическое боевое движение» Готтхарда Шильда, «Немецкий социалистический рабоче-крестьянский союз» Карла Бааде и «Младопрусский союз» Юппа Ховена, отколовшиеся от нацистского и «фёлькишеского» движения.

Все эти национал-большевистские организации имели свои особенности. Так, «Видерштанд» Эрнста Никиша выступал в основном по внешнеполитическим вопросам, ратуя за «германо-славянский блок от Владивостока до Флессингена», «Форкемпфер» делал упор на преимуществах плановой экономики, «Умштюрц» ратовал за «аристократический социализм» (большой популярностью здесь пользовалась работа В.И.Ленина «Что делать?»). «Социалистише Натион» пытался соединить идеи классовой борьбы, диктатуры пролетариата, системы Советов с национализмом. «Гегнер» пропагандировал ненависть к Западу и призывал германскую молодежь объединяться с пролетариатом для революции.

Огромную роль в идеологии и деятельности этих групп играли личности их вожаков. Кроме самого известного из них — Эрнста Никиша, который начинал политическую деятельность в рядах правой социал-демократии, все они были выходцами из ультранационалистического, крайне правого лагеря.

Помимо этих пяти, чисто национал-большевистских групп, была и одна, так сказать, псевдонационал-большевистская. Она называлась «Рабочий кружок «Ауфбрух», по названию журнала, выходившего с июля 1931 года. Во главе журнала и кружка стояли бывшие лидеры «Оберланда» капитан Беппо Рёмер и лейтенант Карл Дибич, а также капитаны Герхард Гизеке и Эгон Мюллер, бывший «балтикумовец» Александр граф Стейнбок-Фермор, писатели Людвиг Ренн и Бодо Узе, бывшие функционеры НСДАП, а затем руководители штрассеровских «революционных национал-социалистов» — Рудольф Рем и Вильгельм Корн. В эту группу входило до 300 активистов, которые действовали в Берлине и 15 германских землях. Эта организация бывших офицеров-фрайкоровцев и нацистов была полностью контролируема КПГ и служила ей средством переманивания командных кадров для своих боевиков с целью создания ударного кулака в борьбе за власть. Появление этой группы было связано с так называемым «курсом Шерингера», проводимым КПГ с августа 1930-го по октябрь 1932 года, курсом на привлечение в КПГ средних слоев, сопровождавшимся выдвижением резких антиверсальских лозунгов.

В своей новой «Программе национального и социального освобождения немецкого народа» КПГ провозглашала: «Мы, коммунисты, заявляем, что после свержения власти капиталистов и помещиков, после установления диктатуры пролетариата в Германии… будем проводить следующую программу, которую мы противопоставляем национал-социалистической демагогии: мы расторгаем грабительский Версальский «мирный договор» и план Юнга и аннулируем международные долги и репарационные платежи. Придя к власти, мы безжалостно покончим с банковскими магнатами, проведем пролетарскую национализацию банков и аннулируем задолженности немецким и зарубежным капиталистам… Лишь молотом пролетарской диктатуры можно разбить цепи плана Юнга и национального угнетения… Поэтому мы призываем всех трудящихся, которые все еще находятся во власти фашистских обманщиков, вступить в ряды армии пролетарской классовой борьбы…». В соответствии с этой программой коммунисты попытались переманить на свою сторону «революционно-пролетарские» элементы из лагеря нацистов.

19 марта 1931 года депутат рейхстага от коммунистов и одновременно руководитель военного аппарата Ганс Киппенберг зачитал рейхстагу длинное послание лейтенанта в отставке Рихарда Шерингера. В нем осужденный за нацистскую пропаганду в армии офицер заявил о резком изменении своих взглядов. «Когда мы, ульмские офицеры, содействовали распространению в армии идей национального и социального освобождения, — говорилось в написанном в тюрьме Гольнов заявлении, — по доносу был издан приказ о нашем аресте. После семимесячного предварительного заключения в Лейпциге мы были приговорены к полутора годам заключения в тюрьме… Мы… считали НСДАП олицетворением наших идей. Кто сравнивает сегодня практическую политику национал-социалистических руководителей с их радикальными идеями, тот видит, что их действия сильно противоречат тому, что они говорят и пишут и что мы от них ожидаем». Затем следовали 9 пунктов, в которых Шерингер доказывал, что руководители НСДАП в последние месяцы отказались от социализма. Эти доказательства были явно написаны под диктовку его коммунистических товарищей по заключению и заканчивались утверждением, что нацистское руководство явно доказало свой реакционный характер.

И совсем в коммунистическом духе Шерингер продолжал: «Капиталистические западные державы вновь сплотились для подавления и эксплуатации трудящейся Германии и для агрессии против русской Советской республики… Лишь в союзе с Советским Союзом, после разрушения капиталистической системы в Германии, мы можем быть свободными. Поэтому я отказываюсь окончательно от Гитлера и фашизма и как солдат вступаю в ряды истинного пролетариата!» Исходя из вышеизложенного, Шерингер делал логический вывод: «Ближайшая задача — подготовка народной революции в Германии, отмена договоров о контрибуциях и революционная война против возможной интервенции капиталистических западных держав».

Под влиянием этого нового курса в КПГ перешло большое количество национал-большевиков, бывших фрайкоровцев и нацистов, руководителей националистического молодежного (Эберхард («Туск») Кёбель, Герберт Бохов, Ганс Кенц и др.) и крестьянского движения (т. н. «Ландфолькбевегунг»). КПГ резко увеличила как свою численность, так и количество получаемых на выборах голосов.

Однако надо отметить, что все же несравнимо большее количество бывших «фрайкоровцев» и членов националистических «союзов» перешло в НСДАП и СА, особенно во второй половине 1932 года. Это было связано не в последнюю очередь с тем, что к тому времени «курс Шерингера» КПГ фактически был снят с вооружения. В Москве после прихода к власти правительства «западника» Франца фон Папена приняли решение переориентироваться на союз с Францией, в связи с франко-советским сближением руководство КПГ получило приказ из Москвы сворачивать свою кампанию против Версаля.

После прихода Гитлера к власти национал-большевистское движение было ликвидировано. В том виде, как оно существовало в Веймарской республике — в виде пропагандистских групп, оно существовать дальше не могло. Участники его эмигрировали (Карл Отто Петель, Ганс Эбелинг) или подверглись репрессиям (Эрнст Никиш). Журнал «Видерштанд» («Сопротивление»), издававшийся Никишем, был закрыт в декабре 1934 года. В 1937 году гестапо арестовало около сотни сторонников Никита. Сам он в 1939 году был приговорен народным судом к длительному сроку тюремного заключения. Однако неожиданный успех национал-большевистское движение имело на другом поприще — а именно в шпионаже в пользу СССР. Знаменитую берлинскую «Красную капеллу» возглавляли три человека — все бывшие национал-большевики: Харро Шульце-Бойзен (бывший редактор «Гегнер»), Арвид Харнак (1901–1942) (секретарь «Арбплана» — «Сообщества по изучению советского планового хозяйства» — одной из национал-большевистских организаций, которую вдохновляли идеи профессора Фридриха Ленца) и Адам Кукхов (1887–1943) — бывший редактор «Ди Тат». Шпионажем в пользу СССР занимались также Беппо Рёмер со своими бывшими «оберландовцами», Герберт Бохов и другие, на разведаппарат КПГ работали Ганс Эбелинг и доктор Карл Хеймзот, имевший, кстати говоря, в советской разведке забавный псевдоним «доктор Хитлер».

Кроме того, идеи национал-большевизма оказали определенное влияние на группу полковника Клауса Штауфенберга, что неудивительно, ибо сами братья Штауфенберги в юности находились под большим влиянием идеологии «консервативной революции».

Почему же идеи национал-большевизма не получили большего размаха в Веймарской республике и движение это не перешагнуло рамок относительно немногочисленных кружков и групп (хотя в начале 1933 года в Берлине Эрнст Никиш, Карл Отто Петель и др. сделали попытку выставить единый национал-большевистский избирательный список во главе с лидером крестьян-террористов Клаусом Хеймом, Карл Отто Петель одновременно опубликовал «Национал-большевистский манифест», но было уже слишком поздно).

По нашему мнению, причин здесь несколько. Во-первых, большую часть потенциальных сторонников национал-большевизма все время привлекала к себе НСДАП, особенно в своем штрассеровском варианте, кроме того, после раскола 1930 года многие из них прямо вступили в организацию «революционных национал-социалистов» Отто Штрассера. Во-вторых, принятие КПГ в августе 1930 года «Программы национального и социального освобождения германского народа» (т. н. «Шерингер-курс») и тезиса о «народной революции» увело от национал-большевизма в ряды компартии значительную часть вожаков и активистов (Беппо Рёмер, Бруно фон Саломон, Бодо Узе, Карл Дибич и многие другие), а также возможных избирателей. В-третьих, отсутствие в рядах национал-большевистского движения такого «харизматического» лидера, как Адольф Гитлер, или даже таких ярких, значительных политиков, как нацисты Грегор Штрассер, Герман Геринг, Йозеф Геббельс, или коммунисты Хейнц Нойман, Вилли Мюнценберг, Герман Реммеле, привело к раздроблению движения, отсутствию четкой организации на деле (на словах подобных призывов хватало). Думается, даже в случае объединения всех национал-большевистских групп с «революционными национал-социалистами» Отто Штрассера, а также другими левонацистскими группами типа Хельмута фон Мюкке, Ульриха Ольденбурга, Вальтера Стеннеса и т. д. у них в силу вышеизложенных причин не было никаких шансов стать массовым движением в конкретной ситуации того времени. Для достижения стадии объединенного движения, как было показано ранее, нужна более высокая зрелость объективных и субъективных причин, его определяющих.

Этого никак не скажешь о КПГ. Эта партия в качестве конкурирующего с НСДАП тоталитарного движения реально могла претендовать на власть в Германии. Для читателя отнесение партии Розы Люксембург к конкурирующему с нацистами тоталитарному движению может показаться несколько странным, поэтому вот лишь несколько общеизвестных фактов из истории Веймарской республики, показывающих, насколько идиотскими выглядят убеждения некоторых «историков» в том, что предотвратить приход Гитлера к власти мог союз КПГ и СДПГ — «единый фронт» против нацизма. В 1925 году на президентских выборах КПГ выставляет своего кандидата (Эрнста Тельмана) и во многом способствует этим победе Гинденбурга (его поддерживала НСДАП и крайне правые партии) над кандидатом Народного блока (куда входили СДПГ и либералы).

В конце 20-х — начале 30-х годов в Германии не было ни одного серьезного случая сотрудничества на руководящем уровне КПГ с СДПГ, при том, что совместные акции коммунистов с НСДАП, не говоря уже о «левых» нацистах и национал-большевиках, имели место, и довольно часто. Например, совместный митинг в Берлине 20 октября 1930 года, где выступали коммунист Хейнц Нойман и нацист Йозеф Геббельс (присутствовало 300 членов КПГ и 1200 членов НСДАП), отнюдь не был единичным явлением, подобные митинги, дискуссии в Берлине проводились неоднократно.

Имели они место и в других городах — например, в Бремене и Биефеле в начале 1931 года. Особенно известна борьба обеих партий против Прусского правительства, возглавлявшегося СДПГ В августе 1931 г. КПГ и НСДАП вместе голосовали за референдум по вопросу о его роспуске; в апреле 1932 года в «Роте Фане» был выдвинут провокационно звучащий лозунг «Красный натиск на «Красную Пруссию», после чего в июне 1932 года при помощи КПГ нацист был избран председателем прусского ландтага, а в июле того же года канцлер фон Папен, опираясь на парламентское большинство из НСДАП, КПГ и правых, ликвидировал социал-демократическое правительство Пруссии. Широко известна и забастовка транспортников Берлина 3–7 ноября 1932 года, совместно проведенная КПГ и НСДАП.

Параллели между КПГ и НСДАП достаточно очевидны. Необходимо, однако, от выявления лежащих на поверхности параллелей перейти к анализу исторических и особенно социальных корней тоталитарных движений во всех его вариантах.

КПГ отнюдь не была в начале 30-х годов «партией рабочего класса», как это долгое время пытались представить. Другое дело, что она стремилась стать ею, но ведь это же можно сказать и о национал-большевиках, штрассеровцах и даже НСДАП.

Даже в относительно благополучном 1927 году только 53,2 % членов КПГ имели работу (в 1928 — 63,3 %, в 1929 -51,9 %). Затем и без того огромный процент безработных членов партии катастрофически возрос, таким образом можно согласиться с мнением немецкого историка Г.А. Винклера о том, что КПГ «была партией безработных».

В феврале 1932 года в КПГ из 360 тысяч членов (в 1929 году их было 116 тыс.) лишь 11 % являлись рабочими. Весной 1932 года из 6,8 млн немецких рабочих лишь 55 тысяч были членами КПГ. Причем в 1929–1932 годах новых ячеек на предприятиях не появлялось, и «на крупных предприятиях организованной работы КПГ не велось». Левая профсоюзная организация, фактически руководимая КПГ, — так называемая «Ревпрофоппозиция» (РПО) — насчитывала в 1932 году только 35 тысяч членов, меньше, чем НСБО (профсоюз НСДАП).

Таким образом, мы видим, что на рубеже 1929–1930 годов в Германии в результате кризиса сложились два мощных тоталитарных движения. Они включали в себя НСДАП и некоторых ее союзников из правого лагеря, а также КПГ, национал-большевистские группы. Два основных мифа питали эти движения: расово-националистический — преимущественно гитлеровское крыло НСДАП и отчасти ее союзники из правых партий, — и социалистический, пролетарский — КПГ, национал-большевики, штрассерозское крыло НСДАП.

Почему же победил первый? Во-первых, левый миф был ориентирован только на «народные массы», а расово-националистический — помимо «массы» и на группы экономической и военной элиты, которые он стремился если не поставить себе на службу, то хотя бы заставить занять нейтральные позиции; не последнюю роль здесь играл и внешнеполитический аспект — ориентация левого мифа на союз с СССР вела к подрыву национальной независимости и была неприемлема.

Кроме того, только НСДАП имела тоталитарного харизматического лидера — Гитлера. Дальнейшее, как говорится, история. Недаром книга главного национал-большевистского идеолога Германии Эрнста Никиша, вышедшая в 1932 году и выдержавшая пять изданий, называлась «Гитлер. Злой немецкий рок».

Национал-большевизм в Германии представлял собой уникальное явление. Однако и в других странах существовали группы подобной ориентации. Вот лишь несколько примеров.

1. Швеция. Шведская секция Коминтерна (т. е. Компартия Швеции) в 1929 году на X пленуме Исполкома Коминтерна была исключена из III Интернационала за «правый уклон». Ее руководство, во главе которого стояли два члена самого ИККИ — Нильс Флюг и Карл Чильбум, выступило против нового курса «класс против класса» и против неограниченного диктата Сталина. В начале 30-х годов эта исключенная организация объединилась с маленькой левой социал-демократической группой и приняла название Социалистическая партия Швеции. На всех выборах в 30-е годы она получала больше голосов, чем воссозданная сталинистами компартия.

Однако во 2-й половине 30-х годов эта группа, которая и после выхода из Коминтерна называла себя марксистско-ленинской организацией, проделала стремительную эволюцию к нацизму. Причем не только идеологически, но и чисто практически. Ее руководители поддерживали связи с германским посольством и получали от него деньги на издание своей газеты.

Недовольные этим Чильбум и другие лидеры партии вернулись в Социал-демократическую партию Швеции, в то время как Флюг (кстати, один из основателей Коммунистического интернационала молодежи) стал ярым нацистом и в 40-е годы Социалистическая партия выступала как крупнейшая нацистская организация Швеции, пытаясь объединить все другие мелкие нацистские группы под своим руководством. В годы Второй мировой войны она подвергалась преследованиям со стороны шведского правительства за активную прогерманскую деятельность.

2. Италия. Широко известен тот факт, что Бенитто Муссолини и подавляющее большинство главарей итальянского фашизма были выходцами из Социалистической партии Италии, причем из ее революционно-левого крыла. Того самого крыла, на базе которого в Италии, как и в других странах, образовалась коммунистическая партия. Но гораздо менее известен тот факт, что многие коммунисты перешли в фашистское движение. Наиболее яркий пример — Николо Бомбаччи, один из основателей и фактических лидеров Компартии Италии начала 20-х годов. Он входил в Исполком Коминтерна, приезжал на все его конгрессы в Москву (кроме 1-го), встречался с Лениным. Вплоть до недавнего времени его тщательно вырезали со всех фотографий, где он был запечатлен рядом с Лениным. Как и Флюг, только ранее, он вступил в конфликт с руководством Коминтерна и, в конце 20-х годов, вернулся в Италию из эмиграции. В Италии он редактировал небольшой левофашистский журнал «Прометео» (левая фракция фашистской партии во главе с Джузеппе Боттаи, мало отличавшаяся по своей идеологии от компартии, активно действовала в Италии на протяжении 20—40-х годов). В 40-е годы Бомбаччи стал секретарем фашистской партии и, вместе с Муссолини, автором второго и последнего фашистского манифеста. Вместе с дуче он был и казнен.

Интересен и такой факт. Тайная террористическая группа в рядах фашистской партии, инспирированная Муссолини для расправ со своими политическими оппонентами и известная советским кинозрителям по фильму «Убийство Маттеоти», называлась, ни много ни мало, «ЧК из Виминале». Что такое ЧК — советскому читателю объяснять не надо. А Виминале — это ставшее нарицательным название министерства внутренних дел Италии.

В середине 30-х годов среди молодых левых фашистов сложилась группа так называемых «диссидентов», или «универсальных фашистов», которая группировалась вокруг сына Муссолини Витторио и очень восхищалась социалистическим строительством в СССР, особенно Сталиным. Папа Муссолини был очень недоволен, он разогнал эту группу, однако часть ее членов сразу перешла в компартию, а другие создали так называемую «Революционную Социалистическую партию» и перешли в ИКП после войны. Многие из этих фашистов-диссидентов входили затем в ее высшее руководство.

3. Франция. Французский случай национал-большевизма особенно известен. Его основателем был Жак Дорио, рабочий-металлург, основатель и руководитель французского комсомола, а затем член Политбюро и секретарь ЦК французской компартии (ФКП), мэр «красного пригорода» Парижа Сен-Дени, часто попадавший в тюрьму за участие в разного рода беспорядках и поэтому весьма популярный в СССР. В начале 30-х годов он был конкурентом туповатого Мориса Тореза в борьбе за лидерство в партии, однако совершил непростительную ошибку. За полгода до того, как пришел приказ из Москвы, выступил инициатором политики Народного фронта, чем Торез и воспользовался, с позором выставив Дорио из партии. После чего тот создал так называемую «Народную партию Франции», которая своей структурой полностью копировала ФКП, только слово «коммунистическая» везде было заменено на «народная». Эта партия была одной из крупнейших фашистских партий в мире, сам Дорио активно сотрудничал с гитлеровскими оккупантами. Он приезжал на Восточный фронт подбодрить французских добровольцев, да и погиб во время бомбежки, одетый в форму офицера германской армии. А ведь в свое время дружил с Лениным, Сталиным, Мао Цзэдуном.

В его организацию входили очень многие бывшие коммунисты, в том числе члены ЦК и Политбюро. Были во Франции и другие фашистские группы, созданные коммунистами. Тоже рабочий, как и Дорио, тоже член Политбюро и секретарь ЦК ФКП, третий человек в партийной иерархии, Марсель Життон, после подписания советско-германского пакта порвал с ФКП и создал Нацистскую рабоче-крестьянскую партию. Ему, однако, тоже не повезло. Он попал в список бывших депутатов-коммунистов, подлежащих уничтожению за протест против «пакта Молотова-Риббентропа». В сентябре 1941 года члены военной организации ФКП застрелили его в Париже. Сама французская компартия после начала Второй мировой войны выступила как предательская организация, выдвинув лозунг братания с германскими солдатами, свержения французского правительства и создания новой «Парижской Коммуны» из «патриотических элементов». Очевидно, подразумевались французские фашисты и сама ФКП. Торез и другие вожаки дезертировали из армии и сбежали в Москву, причем рядовым членам партии было разъяснено, что они руководят нелегальной борьбой во Франции. Неудивительно, что компартия подверглась заслуженным репрессиям. Многие ее активисты были интернированы, однако после прихода немцев выпущены на свободу.

ФПК пыталась сотрудничать с новыми властями и даже наладить легальный выпуск своей газеты «Юманите», постоянно пропагандируя идею «национального правительства». Только после 22 июня 1941 года, получив приказ из Москвы, она начала активную борьбу с оккупантами.

Можно сделать некоторые выводы.

Так как в идеологии национал-большевистского течения переплелись идеи левого (коммунизм) и националистического фашистского тоталитаризма, национал-большевизм позволяет найти несколько типологических особенностей обоих движений. Безусловно, это не политические партии, а именно тоталитарные движения, и для понимания причин их возникновения необходимо обращаться не только к социально-экономическим, но и вытекающим из них психологическим причинам.

Главное условие их возникновения — это тотальный кризис всех форм общественного уклада, осложненный переходом от одного типа государственного управления к другому (от авторитаризма к демократии, например). Второе условие — это резкое обострение национального чувства, вызванного унижением от катастрофического, тоталитарного поражения в войне. Третье — это наличие в данном обществе традиций этатизма и патернализма (т. е. победить тоталитарные движения могут отнюдь не в любой стране). Кроме того, необходимо наличие большой аморфной составляющей социальной структуры (граничащей с бесклассовостью). Человек в этом обществе находится в состоянии фрустрации, утрачивает положительную самооценку, лишается своего «я». Ему необходимо вновь обрести систему ценностей, так называемый «смысл жизни», и достаточно легко его обрести в каком-нибудь мифе. Миф может быть пролетарско-коммунистический, национальный и т. д., в том числе в качестве разновидности, например, национал-большевистский, что показывает, как легко переходить из одного мифа в другой.

Основная задача тоталитарного мифа — направить негативистскую энергию, собравшуюся в обществе, на создание некоего идеального мира в будущем («новый порядок» — любимый термин как фашистов, так и коммунистов). Черни этот миф дает иллюзию участия в истории, а интеллектуалам видимость слияния с народом, нацией.

Этот миф должен быть:

— утопическим;

— его Должен провозглашать некий вождь;

— необходимы некие мученики, погибшие за миф, некие образцы и примеры из истории (Парижская Коммуна, Фридрих II и т. п.), а также всевозможная атрибутика.

Для руководства этим движением, охваченным мифом, необходимы люди, обладающие художественными способностями, так как это, безусловно, квазиартистические движения. Причем основатели их должны быть людьми очень одаренными (типа Рериха или Толкиена), чтобы силой своего гениального воображения очаровать, привлечь к себе массы или, по крайней мере, большие группы людей (Карл Маркс, к примеру), а «фюреры» должны быть из не реализовавших себя в искусстве людей (Муссолини, Гитлер, Сталин, Троцкий, все без исключения лидеры национал-большевизма) — чувствуя свою творческую неполноценность, они лишь укрепляются в своей «вере». Кроме того, большую роль играет социальная и национальная неполноценность (Гитлер, Сталин, Жириновский и т. п.). Таким образом, это своеобразная «антиэлита» общества, которая существует везде и всегда, но лишь в период структурного кризиса, в обществе, отягощенном этатистским наследием, может быть социально опасна.

Что дает человеку участие в тоталитарном движении? Вопрос, как говорится, интересный. Купленные с потрохами правящими классами так называемые академические «ученые»-историки-культурологи-социологи и прочие, по меткому определению Руслана Имрановича, «дурачки, называющие себя политологами», обычно внушают населению, что участие в тоталитарном движении дегуманизирует человека, так как его фанатичная «вера» дает ему право на любое преступление, уводит его от реальной жизни, обманывает его, и поэтому, в результате, обрекает на гибель.

Независимые (от грантов и других форм подкупа) исследователи считают, что участие человека в тоталитарном движении придает его жизни подлинный смысл, возможность реализовать свои скрытые способности, обрести истинных друзей и реальные авторитеты, превратиться из жертвы закулисных манипуляций в творца истории.

Реализация тоталитарного мифа приводит к установлению тоталитарных режимов с общими чертами как для левого, так и для национального мифа:

1. Официальная, всеобъемлющая идеология, нацеленная на создание идеального порядка и нового типа личности.

2. Контроль за личной жизнью индивидов, подмена индивидуальных (зачастую интимных) интересов общественными.

3. Постоянное подавление любой оппозиции, особенно инспирируемой извне.

4. Иерархическая однопартийная система, требующая безусловного послушания, которое является проекцией послушания и иерархии в движении до прихода к власти.

5. Контроль за средствами массовой информации и образованием с целью постоянной мобилизации граждан.

6. Ликвидация традиционного буржуазного парламентаризма, при котором успех на выборах зависит от количества денег, а не способностей у кандидатов.

7. Автаркия и отказ в свободе выезда за границу.

8. Централизованная и плановая экономика с контролируемым потреблением.

9. Личная диктатура вождя.

По нашему мнению, допустимо предположить, что все эти качества, присущие гитлеровскому режиму, были бы с той же жестокостью осуществлены в Германии и руководством КПГ или революционными национал-социалистами и национал-большевиками, в случае их прихода к власти, для чего первые должны были быть менее зависимы от Москвы, а вторые более оригинальны, бесстрашны и активны.

Глава 2. Феномен «неосоциализма» в межвоенной Европе

Вадим Лифшиц

Системный кризис, пережитый социал-демократическим движением между двумя мировыми войнами, был связан не только с потрясением устоев европейского гражданского общества, в котором социал-демократия только и способна существовать, но и с появлением новых, революционно-тоталитарных антикапиталистических движений, предложивших свои версии «социализма» (классово-авангардистскую диктатуру в СССР, национал-авангардистскую в Италии и особенно в Германии). Социал-демократия оказалась жестко зажата между коммунизмом и фашизмом. И хотя СДП в основном преодолели трудности обновления на традиционных рельсах демократического социализма (более радикального в Южной Европе, более умеренного — в Северной), крупные пласты соцдвижения смыкались с тоталитарными конкурентами. Одни, догматизируя марксизм, сближались с коммунистами, другие, отходя от марксизма, интегрировались в фашизм.

Ко второй категории относилось течение неосоциалистов, идейные основы которого сформулировал лидер Бельгийской рабочей партии Анри де Ман. В его книге «По ту сторону марксизма» закладывались опорные конструкции новой социальной философии:

— перенос идеологического «центра тяжести» с экономической проблематики на морально-этическую: высвобождение духовных энергий трудового народа, гуманистическое преобразование социальных отношений в духе свободы, справедливости, братства и сотрудничества;

— сильное корпоративно-социалистическое государство, регулирующее общественные отношения в интересах трудящихся;

— новая концепция социалистической экономики: национализация монополизированной крупной промышленности и кредитной системы при сохранении мелких и средних производств в частных руках — но при включении их в систему общенационального планирования (экономические воззрения неосоциалистов зачастую кодировались термином «План»);

— корпоративное управление социалистическим сектором;

— государственные социальные гарантии: сокращение рабочего времени, повышение трудовых доходов, социальное страхование и т. д.;

— национальный патриотизм как духовная самоценность и как «защитный вал», ограждающий вынужденно автаркичную социалистическую экономику.

Идеи Анри де Мана были решительно осуждены коммунистами, усмотревшими в них «буржуазно-фашистский реформизм». Враждебную настороженность проявило и большинство социал-демократов — из-за отхода от марксизма и очевидного сходства с экономической системой фашистской Италии (национализм, корпоративизм, автаркия и т. д.). Но часть социалистов поддержала эту далеко идущую идеологическую реформу. Наиболее сильная поддержка была встречена во Франции.

Чтобы понять, почему именно здесь, полезно кратко очертить французские антисистемные силы межвоенного периода.

Французская компартия — идеологически вполне ортодоксальная — обладала рядом позитивных особенностей, в полной мере проявившихся под руководством Мориса Тореза и Жака Дюкло. С начала 1930-х гг. центральное место в ее политике фактически заняли защита парламентарных свобод от консервативно-авторитарных сил, борьба за социальные реформы «в рамках капитализма» и внешнеполитическое противостояние гитлеровской агрессии. В массовом сознании французский коммунизм виделся не столько тоталитарным движением большевистского «нового типа», сколько «покрасневшим радикализмом», неким продолжением якобинства, относительно органичным для национальной политической традиции. Торез и Дюкло приложили максимум усилий для сохранения этого выгодного коммунистам имиджа, подчеркивая верность ФКП республиканским ценностям, демократии, национальным интересам Франции, предлагая тесное сотрудничество буржуазно-демократическим силам и жестко пресекая деятельность ортодоксально-большевистских «сектантов» в ФКП (как правило, обвинявшихся в троцкизме). Апогеем этой политики стало участие французских коммунистов в левоцентристском Народном фронте с его общедемократической программой.

Французский фашизм также явно не соответствовал классическим образцам. «Мятежные лиги» — «Французское действие», «Патриотическая молодежь», «Французская солидарность», «Франсисты» — занимали не консервативно-революционные, а правоконсервативные позиции, стремясь воссоздать феодально-клерикальный «старый режим» («Французское действие» Шарля Морраса прямо выступало за реставрацию монархии). Первоочередными их установками было максимальное усиление исполнительной власти, отмена политических свобод, постепенная ликвидация парламентаризма. Нечто сходное с их идеалом осуществилось при вишистском режиме маршала Филипа Петэна.

Узкая социальная база фашистских лиг в основном к осколкам феодальной аристократии, ультраконсервативным кругам чиновничества и офицерства, ортодоксальным клерикалам и правоэкстремистски настроенным финансистам и промышленникам. Военизированные крылья «мятежников» (типа «Королевских молодчиков» из «Французского действия») рекрутировались из молодежи названных социальных групп и люмпенов, привлеченных идеологией и практикой социального патернализма. Единственным массовым движением, в которое активно внедрялись фашисты, был союз ветеранов I Мировой войны «Боевые кресты» — сильный организационно и морально («Едины как на фронте!»), но весьма аморфный идеологически. Феодально-реставраторская идеология решительно отторгалась не только французским пролетариатом, но и мелкобуржуазными массами, верными демократическим традициям и политическим идеалам 1789 г. Миллионы крестьян, ремесленников, мелких предпринимателей и торговцев, социальный статус, политическое влияние и экономические возможности которых были завоеваны Великой Французской революцией, ненавидели «старый режим» и были опорой лево буржуазной партии радикалов, костяком Третьей республики.

Консервативно-клерикальный французский фашизм не соединял революционной идеологемы с массовым движением и потому не обладал не обладал «мотором», подобным тому, что привел к власти НСДАПили «Фашо ди комбатименто» (соответственно, абсолютно закономерным оказался провал антиреспубликанского путча 6 февраля 1934 г.). Однако фашистская революционность была востребована в начале 1930-х гг. в кругах СФИО — массовой соцпартии, связанной с рабочим движением и влиятельной в мелкобуржуазных средних слоях. Эту роль сыграли неосоциалисты, лидеры которых во главе с Марселем Деа и Адриеном Марке прорвали кольцо «старомарксистской» догматики, замыкавшей партию в устаревшей системе координат. Взамен они глубоко развили идеи де Мана.

После раскола 1920 г., когда радикальное крыло партии образовало ФКП, в СФИО преобладали центристы во главе с Леоном Блюмом и Полем Фором. Их идеология продолжала марксистскую традицию в интерпретациях Жана Жореса и Жюля Геда. В принципе признавая социалистическую революцию и диктатуру пролетариата, центристы относили их на неопределенное будущее — в зависимости от созревания «объективных условий» (как известно, так и не «дозревших»). В практической политике СФИО вела парламентскую и внепарламентскую борьбу за укрепление демократических институтов, расширение социальных и профсоюзных прав, отстаивала текущие потребности трудящихся (причем приоритет отдавался парламентской деятельности). Периодически социалисты вступали в коалицию с партией радикалов.

Идейно-политические установки Л.Блюма разделяли «захват власти» (диктатура пролетариата прерывает конституционную законность на период социалистических преобразований) и «исполнение власти» (работа социалистов по социальному реформированию общества в рамках парламентской системы). Именно последнему Блюм отдавал приоритет, сохраняя ритуальную приверженность марксизму, но отвергая политический радикализм, не говоря о революционном насилии.

Левое крыло СФИО опиралось на партийные структуры Парижа. Левые социалисты во главе с Жаном Жиромским требовали претворять марксистский «символ веры» в политическую практику, перенести центр тяжести партработы с парламентской деятельности на развертывание массового революционного движения. Они ориентировались на тесный союз с ФКП, отстаивали жесткие классовые приоритеты. Говоря о резком обострении классовых антагонизмов, Жиромский полагал их естественным политическим отражением единый фронт с коммунистами на основе марксистской общности, а не коалицию с радикалами на основе текущих политических совпадений.

Правое крыло СФИО, популярное в центральных и южных департаментах страны, возглавлял Пьер Ренодель. Его опору составляли мелкие буржуа, отошедшие от партии радикалов и рассматривавшие французский социализм как наиболее последовательную силу республиканской демократии. Именно защита и укрепление парламентско-демократических институтов, а не социально-экономические реформы, представляли наибольшую ценность для правых социалистов. Для взглядов Реноделя были характерны национал-патриотизм, идея классового сотрудничества, принципиальный политический оппортунизм, связанный со стремлением как можно скорее принять участие в правительственном «исполнении власти» — предпочтительно в блоке с радикалами.

Именно принципиальный прагматизм Реноделя обрекал правое крыло СФИО на длительный застой, поскольку не основывался на динамичной идеологеме, не был приспособлен для проникновения в массы и во многом отталкивал электорат. Положение, однако, резко изменилось после того, как на рубеже 1920-х — 1930-х гг. идейная гегемония «правой СФИО» перешла к неосоциалистам, создавшим новое «идеополе».

Точка зрения, относящая неосоциалистов к правой социал-демократии, представляется ошибочной. Марсель Деа и Пьер Ренодель олицетворяли не только совершенно разные типы политической ментальности — идеологический динамизм, политический напор, «революционно-энергетический» темперамент против традиционности, силы авторитета, осторожности, заботе о стабильности, — но и весьма различные мировоззрения. Если Ренодель или Александр Варенн (впоследствии отошедший от СФИО и примкнувший к левым республиканцам) действительно соответствовали характеристикам правой ориентации, то неосоциализм, скорее, представлял собой разновидность социалистического «Третьего Пути», основанную на консервативно-революционных идеях (синтез социализма и фашизма — это политическая реальность не только 1930-х гг., хотя сталинское понятие «социал-фашизма» было абсолютно ложным, поскольку относилось к совершенно иному движению, гораздо более антифашистскому, нежели коммунизм).

Лидеры неосоциалистов принадлежали, судя по всему, к тому типу радикальных, жестких и амбициозных политиков, которых в современной России называют «молодыми волками». Их ведущим идеологом и политическим лидером был Марсель Деа; наибольшую активность в государственной политике проявлял Адриен Марке — мэр Бордо и министр труда в «правительстве сильной руки» Гастона Думерга; социальную философию и политэкономии неосоциализма разрабатывали Андре Филип и Люсьен Лора; как партийный оратор выделялся Бартелеми Монтаньон… Основы политической идеологии течения были сформулированы в работе Деа «Перспективы социализма» и многочисленных публикациях газеты «Новый социализм».

Для Деа и его соратников был характерен непримиримый антикоммунизм и антисоветизм, они вели бескомпромиссную борьбу против большевистской идеологии, французского носителя которой видели в ФКП. Неосоциалисты считали большевизм не столько антикапиталистической силой, сколько врагом европейской цивилизации, той «западной христианской традиции», частью которой Деа считал идею социализма. Ярко и со страстью описывал он ужасы террора, разрушения и порабощения которые несет Европе большевистская революция. Несколько лет неосоциалисты успешно внедряли в документы и практику СФИО положения о беспощадной борьбе против ФКП (даже в союзе с буржуазными партиями — что прямо запрещалось основными программными установками СФИО). Ненависть к коммунистическому тоталитаризму, готовность всеми средствами защищать идеалы свободы и гуманизма, сыграла важную роль в трагическом выборе Деа — усмотревшего «возрождение гуманизма» в государстве Б.Муссолини.

Деа и Филип уделяли много внимания анализу современного им капитализма и проектам его социалистического преобразования. Они сделали выводы об адаптации западного рабочего класса к системе, о его интеграции в индустриальное общество, об установлении прочной связи классовых интересов пролетария и капиталиста (поскольку технологическая рационализация производства привела к далеко идущим социальным трансформациям). Но, в отличие от правой социал-демократии, и даже от де Мана — приветствовавших эти процессы — французские неосоциалисты оценивали их скорее негативно, как укрепление системы экономической эксплуатации и социального угнетения (эти два понятия, кстати, различались — эксплуатация воспринималась как служебный атрибут капитализма, угнетение — как абсолютное Зло).

Вследствие обуржуазивания рабочего класса, революционным авангардом общества были признаны средние слои (во Франции крестьяне, ремесленники, мелкие предприниматели и торговцы опережали по численности промышленный пролетариат, ненамного уступая всем наемным работникам). Представлялось, что политическая самоорганизация и антикапиталистическая борьба мелкой буржуазии только и способна вновь революционизировать «прирученный» капитализмом, деморализованный мировым экономическим кризисом и расколотый между враждующими партиями и профсоюзами пролетариат.

В мелкой буржуазии, прежде всего крестьянстве, Деа видел социальную силу, стоящую «вне капиталистической системы», последовательно демократическую и изначально социалистическую. Основами мелкобуржуазного социализма Деа считал:

— характерное для крестьянина и ремесленника единство труда и собственности;

— укорененность в социальном сознании трудового собственника гуманистического христианского мировоззрения;

— несомненный демократизм и патриотизм французского крестьянства и городского среднего класса.

Трудовой средний класс являлся в концепции Деа основой «антикапиталистического фронта», движущей силой социалистической «революционной эволюции», которую он противопоставлял и разрушительному большевистскому нашествию, и «бескрылому» центристскому социал-реформизму, и экономическому фетишизму марксистов, которые, зациклившись на преобразовании «заводских» производственных отношений, забывают о сложнейших механизмах общесоциального функционирования. Кстати, очевидная приверженность Деа традиционным социально-трудовым укладам, в частности крестьянскому, подтверждает консервативно-революционный характер его взглядов.

Как доктринальная основа социально-экономического устройства принимался корпоративизм — заметно продвинутый «вниз и вглубь» по сравнению с государством Муссолини. Прообраз социалистических корпораций Деа усматривал в картельных образованиях — трамплине экономической демократии, — хорошо приспособленных для широкого участия трудящихся в собственности и в управлении. Наряду с концепцией структурных преобразований собственности и управления экономикой, неосоциалистическая программа включала, разумеется, и комплекс первоочередных социально-защитных реформ, нашедший отражение в политике Народного фронта — строгое соблюдение гарантированного минимума заработной платы и 8-часового рабочего дня, введение оплачиваемых отпусков, социальное страхование за счет работодателей, государственная финансовая поддержка крестьянства и городских самостоятельных производителей, расширение профсоюзных прав и т. д.

Деа расчленял три ступени социализации экономики. На первом этапе социал-демократическое правительство социализирует экономическую власть, перехватывая у частного собственника право экономических решений с помощью системы «управленческих» и «контрольных» акций. Далее социализируется прибыль — в результате чего капиталист превращается в администратора, работающего за процент (здесь просматривается связь с идеями Сен-Симона, рассчитывавшего свести частную собственность к функции государственного поручения). Наконец, на третьем этапе социализируется собственность, переходящая в руки поощряемых государством рабочих кооперативов (здесь соединяется синдикалистская традиция Прудона с развивавшимися в те годы концепциями кооперативного социализма и корпоративизма). В духе Анри де Мана предполагалось включение автономных ячеек коллективного производства в систему общенационального планирования — обеспечивающего социальные гарантии, программирующего общие направления экономического развития, регулирующего общественные противоречия.

Поднимался на щит жесткий национализм, политически отлитый в идею сильного государства — выразителя национального духа, интегратора корпораций и внешнего защитника от чуждых экономических интервенций.

Но при всем том постепенно осложнялись отношения неосоциализма и демократизма. Деа и его соратники считали себя последовательными демократами — именно защитой демократических свобод мотивировали они свой антикоммунизм. Однако ими было введено своеобразное понимание антифашистской борьбы. Видя в фашизме революционное движение средних слоев, отвечающее общественным потребностям в социальных реформах и в сильном государстве,

Деа призывал «опередить фашизм», перехватив его лозунги и концепции. Если правые Ренодель и Варенн постепенно сближались с радикалами; если неосоциалист Филип, несмотря на технократический уклон своих взглядов, «растворял» социализм в христианско-демократическом идеале; то Деа и Марке, начав с верности республиканским ценностям, постепенно сблизились с фашистскими лигами, противопоставляя парламентской системе авторитарную государственность и корпоративизм фашистского типа. Деа дошел до противопоставления социалистических задач общедемократическим, считая, что только сильная исполнительная власть способна достичь успеха в решении социальных проблем — едва ли не в «насаждении» экономической демократии.

Политическую практику неосоциалистов отличало стремление любой ценой включиться во власть — предпочтительно в союзе с левоцентристскими радикалами, — немедленно внедрять свою модель рычагами государственной машины. Именно «проломное» движение к власти ускорило откол неосоциалистов от СФИО. К тому же, их лидеры, особенно Деа и Марке, заработали в соцпартии негативную репутацию замкнутой агрессивной группировки, исповедующей сомнительную идеологию и ни перед чем не останавливающейся в борьбе за власть. Когда на съезде СФИО в июне 1933 г. Деа, Марке и Монтаньон выступили с изложением своих взглядов, они были отвергнуты большинством своей партии. При этом Ренодель, Варенн и другие правые не поддержали авторитарно-националистических лозунгов Деа.

В ноябре 1933 г. большинство депутатской фракции СФИО, в которой лидировали Деа и Ренодель, вопреки партийной установке, поддержало финансовую программу правительства радикалов. Почти одновременно Ренодель, Деа, Монтаньон и другие деятели их круга в публичных выступлениях обрушились на руководство СФИО — за догматизм и отказ от правительственного сотрудничества с радикалами. После этого лидеры неосоциалистов во главе с Деа и Марке, а также Ренодель и его сторонники были исключены из СФИО. Уже в декабре на идейной платформе неосоциализма была учреждена Социалистическая партия Франции — «Союз Жана Жореса», объединившая более 20 тыс. человек (около 15 % численности СФИО) на идейной платформе неосоциализма. Однако самонадеянные расчеты создателей новой партии на гегемонию в социалистическом движении не оправдались — укорененные традиции СФИО оказались сильнее напора «молодых волков». Часть основателей СПФ вернулась в «старый дом», другие отошли к радикалам, Деа и Марке эволюционировали к фашизму. Через полтора года Соцпартия Франции вместе с Республиканским союзом и мелкими социалистическими группировками создала Социалистический республиканский союз, участвовавший в создании и деятельности Народного фронта (основу НФ составил союз социалистов, коммунистов и радикалов).

Неосоциалисты сыграли интересную роль в составлении программы НФ. Их «Французский план» перекликался с концепциями Анри де Мана и с «Планом» близкого СФИО профсоюза ВКТ. «Планисты» выступили за национализацию банков и крупной промышленности, введение корпоративного управления социализированным сектором через специальный орган, формируемый профсоюзами, кооперативами, объединениями предпринимателей, обществами потребителей и государством. Эти проекты были, однако, заблокированы коммунистами, настоявшими на том, чтобы ограничиться укреплением парламентско-демократических институтов, антифашистскими мерами и такими социальными реформами, как введение оплачиваемых отпусков, системы коллективных договоров, социального страхования, повышение заработков, кредитование крестьян и мелких предпринимателей и т. д. Социалисты проявили себя в НФ гораздо радикальнее коммунистов, предлагая дополнить социально-защитную политику структурными реформами; неосоциалисты были наиболее последовательны в этих требованиях.

Парадоксально, но профашистские симпатии Деа и Марке становились все очевиднее именно в период их участия в общедемократическом Народном фронте. «Бег наперегонки» с фашизмом явно удавался — чему способствовали встречные шаги. Созданная в июле 1936 г. на основе «Боевых крестов» Французская социальная партия (ПСФ) Франсуа де ля Рока — руководителя февральского путча 1934 г. — начала осваивать социальный популизм и корпоративистские установки. Мощная структура «Боевых крестов», финансовые субсидии заинтересованных кругов, многие сотни тысяч членов (по некоторым данным, до трех миллионов) делали предрешенным крупный избирательный успех ПСФ на выборах, предстоящих — но не состоявшихся — в 1940 г.

В июне 1936 г. была учреждена Французская народная партия (ППФ), которая фактически стояла на платформе неосоциализма, но отличалась от СПФ своей массовостью — более 100 тысяч членов — и социальной мобильностью.

Во главе ППФ встал Жак Дорио, бывший член политбюро ФКП, лидер коммунистической молодежи и мэр рабочего предместья Парижа Сен-Дени — возможно, одна из самых противоречивых, ярких и вместе с тем отталкивающих фигур новой политической истории Франции. Входя в число ведущих лидеров ФКП, Дорио ориентировался на национальный социализм, основанный на французских социально-политических традициях, не принимал подчинения Коминтерну, за несколько лет до создания Народного фронта вел переговоры о политическом союзе с лидерами социалистов и радикалов. Харизматическая популярность Дорио, его политическая воля, индивидуальная сила характера и очевидные. амбиции напугали «соратников-соперников». Особые позиции по важным вопросам дали формальное основание добиться исключения Дорио из ФКП.

Взгляды Дорио и Деа — равно как и платформы ППФ и СПФ — практически не различались; главным идеологом ППФ был Поль Марион в свое время примыкавший к неосоциалистам СФИО (надо сказать, сам Дорио больше интересовался политической практикой, нежели социально-философскими проблемами). Костяк политактива ППФ составили выходцы из ФКП, СФИО, синдикалистских профсоюзов. Сюда же примыкали бывшие фашисты из «мятежных лиг», увидевшие в Дорио долгожданного динамичного лидера, человека из народа, подобного сыну кузнеца Бенито Муссолини. Одновременно доказаны связи ППФ с финансовыми структурами, симпатизировавшими странам фашистской «оси», а также с криминалитетом — в условиях острого политического кризиса Дорио считал расширившимися границы допустимого.

Программные установки ППФ — социальное представительство трудящихся (с приоритетом трудовых собственников и промышленно-технических работников — «истинной сущности нации» по Дорио), беспощадная борьба против угрозы коммунизма и господства финансовой олигархии, корпоративистский социальный идеал — являлись своеобразным французским аналогом раннего «Союза борьбы» Муссолини либо «Рабочего содружества» НСДАП Грегора Штрассера. ППФ характеризовалась авторитарно-популистскими идеологическими мотивами, жестким, напорным стилем пропаганды, активностью штурмовых отрядов, очевидным вождизмом. Все эти черты, связанные, в частности, с личностью лидера партии, помешали Дорио объединить ППФ, ПСФ и часть «мятежников» в борьбе против «200 семейств» финансовой олигархии и ФКП. Потенциальные партнеры по антикоммунистическому и антиолигархическому «Фронту свободы» опасались перспективы оказаться в подчинении у динамичного вождя ППФ.

Неосоциалисты (и особенно ППФ) сыграли мрачную роль во внешнеполитической сфере. Они выступали против оказания помощи Испанской республике, ошибочно усматривая в республиканцах однородную прокоммунистическую и просоветскую силу. Они активно — с принципиальных идейных позиций! — поддержали «мюнхенский сговор». Видя в Германии и Италии реализацию своих этатистских и корпоративистских идеалов, а также мощную антисоветскую силу, Дорио, Деа, Марке, и их единомышленники во II Мировой войне примкнули к нацистам и сотрудничали с ними во время оккупации.

Эти «парижские» коллаборационисты опережали «вишистских» в своей радикально прогитлеровской позиции. Деа предлагал маршалу Петэну создание массовой «партии национальной революции» по типу «Фашо ди Комбатименто» или НСДАП (на базе возглавленного им Национально-народного объединения), однако вишистские власти отклонили этот проект, угрожавший консервативно-патриархальным устоям их государственности. Дорио зашел еще дальше, не только возглавив на Восточном фронте легион французских добровольцев, но и сотрудничая с карательной машиной нацистов. После разгрома немецких войск во Франции, Дорио возглавил марионеточное правительство на германской территории и был убит в 1945 г. во время бомбардировки города Зигмарингена союзной авиацией. Деа скрылся после войны в итальянском католическом монастыре и умер в 1950 г. Ряд их сподвижников предстали перед трибуналами Свободной Франции, имели место и смертные приговоры. В то же время в Бельгии был осужден за коллаборационизм основоположник неосоциализма Анри де Ман.

Столь позорный финал психологически блокирует серьезные исследования неосоциализма. Ни одна социал-демократическая организация не проведет к нему своей генеалогии. Но, как отмечают объективные исследователи, целый ряд неосоциалистических тезисов прошел испытание временем и стал общим местом социал-демократических программ и политических установок.

Среди несомненных теоретических достижений неосоциалистов можно выделить отход от догматичного «экономического фетишизма», в целом свойственного марксистской социал-демократии, выдвижение социокультурных приоритетов политики. Был предложен новый алгоритм: главное — гуманизация социальных отношений, уничтожение угнетения, утверждение солидаризма, для чего и создают условия экономические преобразования, уничтожающие эксплуатацию.

Важнейшее значение имело социальное расширение социал-демократии политики на непролетарские слои трудящихся — мелкую буржуазию.

Перспективным — если не магистральным — направлением для новой социал-демократической мысли стало развитие неосоциалистами теорий социального корпоративизма. Ими был сделан шаг от «корпоративного государства» (в лучшем случае — верхушечные комбинации классовых элит, в худшем — фашистская система) к корпоративному обществу — взаимосвязанной сети солидарных общностей.

Все это нашло выражение в исторической практике социал-демократии. Многообразные средние слои давно стали элементом социальной базы социал-демократии наряду с промышленным рабочим классом — и прежде всего именно во Франции. Правительство французских социалистов во главе с Франсуа Миттераном и Пьером Моруа словно взялось в 1981-83 гг. за осуществление «Французского плана», национализируя крупные промышленные монополии и банки; расширяя на предприятиях права наемных работников. «Неоякобинское» течение СЕРЕС (ныне «Социализм и республика»), несмотря на приверженность марксизму, восприняло такие неосоциалистические установки, как сильное государственное вмешательство в социально-экономическую жизнь, соединение социалистической идеи с национал-патриотизмом, внимание к духовно-культурной проблематике, концепцию социализации прибыли. Разработки Деа по социализации собственности через производственную кооперацию развиты в экономических воззрениях левоцентристской фракции Пьера Моруа, а также в концепции «социальной экономики» Мишеля Рокара. Последнее особенно знаменательно — ведь именно либерал-социалист Рокар занимает в ФСП наиболее антиэтатистские и интернационалистические позиции — и доказывает наличие социально-гуманистической составляющей в идеях неосоциализма.

Концепции «селективного прогресса» и «качества жизни», выдвинутые СДП Германии развивают принцип духовных приоритетов Анри де Мана.

Органы «функциональной демократии», созданные шведскими социал-демократами, являют собой вариант корпоративной системы, организующей социальное и хозяйственное жизнеобеспечение территории.

И, наконец, — что требует отдельного тщательного рассмотрения — борьба российской социал-демократии за демократизацию экономических отношений и за сохранение производственного потенциала страны объективно приведет ее все к тому же социал-демократическому корпоративизму. Во взглядах и позициях Деа и Дорио для нас особенно актуальны антикоммунизм, противостояние финансовой олигархии (в российских условиях сцепленной с госаппаратом), распространение кооперативно-трудовой собственности, «План корпоративного социального регулирования экономических процессов (являющий, кстати, оптимальную модель общенародного социального партнерства), обращение к национальным традициям в поисках путей общественных преобразований. Наконец, есть явная общность в типе политической ментальности, порождаемым реалиями Франции 1930-х и России 1990-х.

Но мы должны помнить и о концептуальных пороках неосоциализма, приведших к позорному краху после 1940 г. Идеология авторитарного этатизма привела к тому, что непоследовательность в отстаивании демократических принципов трансформировалась в откровенный антидемократизм. Деа и Марке не учли, что авторитарное государство не только удушает либеральные институты, но и подминает под себя корпоративные организации, что уничтожение демократических институтов неизбежно выхолащивает и ликвидирует также социальные завоевания — и поплатились за это.

Отдав приоритет правительственной администрации перед выборным народным представительством, выступив против парламентаризма, игнорируя самоценность демократических свобод, неосоциалисты закономерно покатились по наклонной плоскости (сыграл здесь роль и специфический политический темперамент этих людей, особенно Жака Дорио — с их штурмовой прямолинейностью, эпатажным стилем поведения, выраженными авантюрными наклонностями). Важнейший урок, извлекаемый из их опыта социал-демократией — принципиальная равноценность социалистической и демократической составляющих. Ценности республиканской парламентской демократии непоколебимы для нашего движения. В этом — то принципиальная основа, на которой переосмысливает французский опыт российский новый социализм.

Неосоциалистические тенденции в доктрине и практике пилсудчины

«Я вышел из социалистического трамвая на станции Независимость», — долгое время считалось, что эта фраза в полной мере отражает политическую эволюцию Юзефа Пилсудского, бывшего народовольца и социалиста, закончившего во главе правоавторитарного режима. На основе этого представления сложилась настолько стройная картина, что само упоминание о Пилсудском как о левом деятеле, а о политической формации пилсудчины как об элементе левых сил, часто вызывает недоумение.

Но стройность нарушается хотя бы тем, что в действительности Пилсудский никогда не говорил этих слов (их приписал ему литератор А.Новачиньский). Остается фактом и то, что майский переворот 1926 г., приведший к власти режим «санации», был поддержан не только социалистами и профсоюзами, но и компартией Польши. Известна, наконец, ожесточенная ненависть к Пилсудскому со стороны правоконсервативных сил, доходивших в нападках на Маршала до абсурдных антисемитских высказываний. Созданные на основе биографии Ю.Пилсудского «белые» и «черные» легенды сильно затрудняют объективную оценку пилсудчины — важного явления польской и общеевропейской истории. Между тем, взгляды, идеи и дела пилсудчиков заслуживают изучения и осмысления. Их наследие сохраняет значение для современного социалистического движения, в том числе российского.

Термином «пилсудчина» можно обозначить следующие политические структуры, объединяемые концептуальной общностью идеологии и доктрины, а также личностью лидера: «новая ППС» 1893–1906 гг.; ППС-революционная фракция 1906-09 гг.; ППС и вооруженные формирования польских легионов 1909-14 гг.; «Бельведерский лагерь» 1918-22 гг.; ППС и структуры Союза легионеров, ПОВ и примыкавших к ним организаций 1922—26 гг.; аппарат «санации», «Беспартийный блок сотрудничества с правительством», ППС-прежняя революционная фракция, «Лагерь национального объединения» 1926—39 гг.

Ю.Пилсудский родился 5 декабря 1867 г. в семье средне-поместного землевладельца. Для среды, в которой он воспитывался, были характерны национальный патриотизм, яростная враждебность к царизму, доходящая до безоглядной русофобии, преклонение перед традициями польской национально-освободительной борьбы, противопоставление царскому самодержавию республиканской идеи Речи Посполитой — своеобразной шляхетской демократии. С ранней юности Пилсудский органично воспринял эту систему взглядов и ценностей.

В политическую борьбу он включился во второй половине 1880-х гг., участвуя в молодежной антиправительственной фронде. В 1887 г. Юзеф оказался замешан в заговоре народовольцев, готовивших покушение на императора Александра III. Его старший брат Бронислав, один из главных обвиняемых на процессе Александра Ульянова, был приговорен к 15-летней каторге. Юзеф, роль которого в заговоре была малозначительна (выполняя «на подхвате» третьестепенные поручения он даже не имел представления о конечной цели) был сослан в Сибирь на пять лет.

В сибирской ссылке, украсившей последующую «агиографию» Пилсудского, завершилось его идейно-мировоззренческое становление. Дружба со старыми польскими революционерами, среди которых были ветераны разгромленного царскими властями «Великого Пролетариата», добавили к юношескому национал-романтизму социалистический мотив. Образ будущей независимой Польши обрел более четкие социальные очертания; его идеалом стало национальное единение на основе социальной справедливости, солидарный труд свободных людей во имя «Общего дела» — Речи Посполитой. Шляхетская демократия средневековой Польши с самого начала занимала важное место в его системе ценностей — но как общенациональное, а не узкосословное достояние. Принял Пилсудский и идею пролетариата как доминирующей силы освободительной революции.

Поскольку среди социалистических учений того времени доминировал марксизм, Пилсудский обратился к работам Карла Маркса, но с самого начала чувствовал подсознательное отторжение. Сам он объяснял это сложностью политэкономических построений, которые порой казались ему на грани абсурда. Однако в действительности причины этого стихийного антимарксизма были гораздо глубже. Жестко позитивистский принцип господства «мира вещей» над миром людей отвергался ментальностью национал-активиста, уповавшего на энергию сознательного действия, на преобразование, на силовую конструкцию. Характерно, что гораздо ближе оказались Пилсудскому французские раннесоциалистические мыслители- «утописты».

Отбыв ссылку, в 1892 г. Пилсудский вернулся в Польшу. Почти сразу он включился в подпольную работу созданной в это же время Польской социалистической партии (ППС), занявшись политической публицистикой, а затем изданием партийной газеты. Здесь он в полной мере проявил сильный организаторский талант при «раскрутке» подпольного издания, налаживании производственного процесса, частых перебазированиях, добывании бумаги и распространении. В этом качестве на него обратил внимание и выделил «патриарх» ППС С.Мендельсон, посетивший Польшу. К середине 1890-х гг. Пилсудский прочно вошел в руководящий состав партии. Как один из ведущих лидеров в 1900 г. он был арестован царскими властями. Симуляция невменяемости привела его в петербургскую психиатрическую больницу, откуда благодаря поддержке одного из врачей он совершил побег.

Логика непримиримой борьбы с Российской империей определила позицию польских социалистов в русско-японской войне. В 1904 г. делегация ППС во главе с Пилсудским посетила Токио, предложив японскому командованию организацию диверсий и терактов в обмен на помощь в формировании польской национальной армии. Японская сторона предоставила некоторые субсидии, однако, прислушавшись к советам политических противников ППС во главе с личным врагом Пилсудского Р.Дмовским, отказались от активного разыгрывания «польской карты».

На рубеже XIX–XX вв. в политической жизни Королевства Польского (часть Польши, отошедшая к России после разделов страны между тремя монархиями) доминировала консервативная «национальная демократия» — эндеция, занимавшая процаристские позиции. Представляя социальные интересы крупных землевладельцев и буржуазии, ориентированной на российский рынок, лидеры эндеков — З.Балицкий, Я.Поплавский, Р.Дмовский — сознательно ограничивали польские национальные требования расширением автономии в составе империи, стремились максимально интегрироваться в российскую политическую систему. В Познани и Силезии — «землях прусского захвата» — эндеция активно пропагандировала антигерманские настроения, особенно в рабочей среде. Добиваясь объединения всех польских земель под властью романовской династии, эндеция считала царскую монархию мощным противовесам «антиславянских» устремлений Германии и надежным гарантом аристократической социальной иерархии.

Разумеется, эндеки враждебно относились к революционно-социалистическому движению и активно участвовали в подавлении революции 1905—07 гг., сотрудничая с царской администрацией. Важную роль сыграл в этом приблизительный польский аналог «черной сотни» — Национальный рабочий союз (НЗР), осуществлявший теракты против революционеров и еврейские погромы.

Противоположный лагерь — Польская социалистическая партия (ППС) — развивался по двум направлениям. «Старая ППС» была создана весной 1893 г. на основе марксистских организаций «Второго Пролетариата» и Союза польских рабочих — в целом продолжавших традицию «Великого Пролетариата» 1880-х гг., марксистского и интернационалистического по идеологии, склонного к терроризму в тактике. Спустя короткое время «старая ППС» преобразовалась в Социал-демократию Королевства Польского и Литвы — партию раннебольшевистского типа (впоследствии СДКПиЛ стала базовой структурой формирования польской компартии). Практически одновременное создание «новой ППС» было стимулировано деятельностью Заграничного союза польских социалистов, возглавляемого С. Мендельсоном. Приверженность марксистскому социализму, социальная ориентация на рабочий класс сочетались в «новой ППС» с идеологией «гминного» — общинного — социализма в духе Я.Домбровского и французских прудонистов, идеалом солидарного общества и самоуправляемой республики (снова Речь Посполита), первоочередным выдвижением задач национально-освободительной борьбы. Наряду с С.Мендельсоном, С.Грабским, С.Войцеховским, к лидерам партии относился Ю.Пилсудский. В начале XX в. ППС развернула подготовку к вооруженной борьбе. Интенсивно формировались боевые дружины, преимущественно из рабочих.

Во время первой русской революции Пилсудский возглавил военизированную структуру ППС. Боевые дружины социалистов совершили ряд терактов и экспроприации (крупнейшей из них — «безданской операцией» — Пилсудский руководил лично). На основе боевой организации Пилсудского в польском социалистическом движении оформилось крыло, сделавшее упор на вооруженную борьбу и самоизоляцию польского освободительного движения от общероссийского.

В 1906 г. произошел раскол ППС. Верх взяла группа «молодых», сближавшаяся с русским революционным движением. Сформировав партию ППС-левица, «молодые» сблокировались с СДКПиЛ. Сторонники Пилсудского, приняв название ППС-революционная фракция, утвердили вооруженную национально-освободительную борьбу в качестве главного приоритета. После фактического слияния «левицы» с СДКПиЛ революционная фракция вновь приняла название ППС. В 1909 г. «фраки» Пилсудского объединились в единую ППС с Польской социал-демократической партией И.Дашиньского, действовавшей в австро-венгерской Галиции. В партийной программе декларировалось уничтожение эксплуатации, социализация средств производства — но без установления классовой диктатуры.

После поражения революции в Королевстве Польском установился жесткий полицейский режим. Сколько-нибудь активная революционная деятельность стала невозможна. Встал вопрос о перебазировании структур вооружений оппозиции. И если в Познаньском и Силезском регионах постоянно проводилась политика насильственной германизации, то польские земли Австро-Венгрии оставались очагом национально-культурных и политических свобод (что вообще было в духе этой весьма либеральной монархии).

В1908 г. группа лидеров ППС во главе с Пилсудским вступила в контакт с австро-венгерской военной разведкой. Геополитические реалии Восточной Европы способствовали парадоксальному союзу польских социалистов с австрийскими монархистами. Группа Пилсудского получила широкие возможности военно-политической работы в Галиции. Началось интенсивное формирование антироссийских военизированных структур — Союза активной борьбы, Стрелецкого союза, польских национальных легионов.

Легионы комплектовались в основном из гражданских лиц — местных поляков и политэмигрантов из Королевства Польского, — проходивших военную подготовку и получавших политико-идеологическую накачку. Костяк легионов составили люди, уже имевшие определенный военный опыт — из боевых дружин ППС и даже НЗР (немало националистов — приверженцев эндеции, изменили политическую ориентацию после ужесточения царской политики на польских землях). Занялся военным самообразованием и Пилсудский — что дало очевидные результаты.

Создание легионов стало крупной вехой новой политической истории Польши. Польские легионы, особенно Первая бригада, непосредственно руководимая Пилсудским, представляли собой не просто воинское соединение, но своеобразную вооруженную корпорацию. Принадлежность к легионам означала не только и не столько следование уставу и подчинение дисциплине, но в первую очередь приверженность определенной социокультуре — ценностно-идеологическому комплексу (национал-активизм, солидаризм), политической программе (независимость Польской Республики, умеренно-социалистические реформы), этике польского боевого товарищества, авторитету лидера — Бригадира Пилсудского.

По всем признакам речь идет о солидарно-корпоративной общности «новосредневекового» типа, сходной с партиями определенного направления, известными прежде всего в романских католических странах, и организациями масонского или же мафиозного (в нейтральном значении термина) толка. Здесь Пилсудский нашел свой идеал, которому не до конца соответствовала ППС, свою социально-политическую матрицу. Легионы стали кузницей кадров для политической элиты II Речи Посполитой — это относится к таким выдающимся соратникам Пилсудского, как В.Славек, Э.Рыдз-Смиглы, Е.Морачевский, А.Пристор, А.Коц, Ф.Славой-Складковский, Л.Желиговский, К.Соснковский и многие другие (характерно, что наиболее близки Пилсудскому были те легионеры, которые прошли также ППС — прежде всего Славек, Морачевский и Пристор). Именно на примере легионов можно говорить о социалистическом характере «пилсудчины» как формации — на глубинном уровне менталитета и мироощущения.

Изначально ориентированные на участие в войне блока центральных держав против Российской империи, польские легионы вступили в боевые действия 6 августа 1914 г. Одновременно в Королевстве Польском были развернуты диверсионно-террористические акции Польской военной организации (ПОВ, конспиративный филиал легионов). Было выпущено обращенное к польскому народу воззвание, призывавшее от имени национального правительства к борьбе за независимость и к поддержке австро-германского блока.

Но если военные действия польские войска вели с переменным успехом, то политически их постигла явная неудача. Глубоко укоренившаяся в польском национальном сознании враждебность к Германии, сильное влияние эндеции создавали труднопреодолимый барьер перед легионерами-пилсудчиками. Созданные в 1915 г. после вытеснения русских войск из Королевства Польского национальные органы самоуправления так и не обрели широкой политической базы. В польском обществе все шире распространялись симпатии к Антанте; англо- и франкофильские настроения демонстрировала эндеция, исподволь отмежевывавшаяся от романовской монархии.

Динамику политических настроений четко уловил и Пилсудский. Понимая проигрышность прогерманской позиции, он шел на жесткий конфликт с германским командованием, укрепляя тем самым свою популярность и делая замаскированные жесты в сторону Антанты. Февральская революция в России, приход к власти сил, идеологически родственных пилсудчикам и явно готовых признать независимость Польши, вообще поставили вопрос едва ли не о «повороте фронта». Летом 1917 г. Пилсудский был арестован и интернирован в Магдебургской крепости — что немедленно вызвало протесты бойцов-легионеров. Близящийся крах всех трех империй, разделивших Польшу, ставил новые задачи перед всеми польскими политическими силами.

Первое правительство Польской Республики было создано в ночь на 7 ноября 1918 г. во главе с социалистом И.Дашиньским. В него вошли представители ППС, радикально-демократической партии ПСЛ-«Вызволене» и левоориентированные беспартийные деятели. Изданный правительством «Люблинский манифест» провозглашал основы демократической парламентской республики, декларировал аграрную реформу и социальные права трудящихся — 8-часовой рабочий день, широкие права профсоюзов, участие рабочих в управлении промышленностью. 10 ноября в Варшаву прибыл освобожденный немецким командованием Пилсудский, сразу наделенный диктаторскими полномочиями Начальника государства до избрания сейма.

18 ноября им было утверждено рабоче-крестьянское правительство легионерского капитана социалиста Е.Морачевского, также опиравшееся на коалицию ППС и ПСЛ-«Вызволене». С помощью разветвленных структур ППС и легионов правительство сумело установить управляемость на территориях бывшего Королевства Польского и Галиции. Пробольшевистское движение Советов, инспирированное Коммунистической рабочей партией (КРПП создалась в декабре 1918 г. объединением СДКПиЛ и ППС-левицы) было быстро разгромлено правительственными силами, поддержанными независимыми социалистическими Советами — антикоммунистическими структурами, созданными ППС.

В январе 1919 г. в бывшем Королевстве Польском и в Галиции состоялись выборы в сейм (на территориях, присоединенных впоследствии, проводились довыборы). Незначительный перевес получили правые и правоцентристские силы — признавшая новые реалии эндеция, консервативно-центристская партия ПСЛ-«Пяст» и проэндецкий Национальный рабочий союз. ППС и ПСЛ-«Вызволене» смогли, однако, настоять на своих вариантах основных политических решений. 10 февраля был закреплен статус Пилсудского как Начальника государства. Отклонив его заявление о сложении полномочий, сейм принял переходный акт «Малой конституции», поручивший Пилсудскому дальнейшее исполнение функций Начальника государства. Формально Начальник определялся как высший представитель государства и глава подконтрольной сейму исполнительной власти. Реально же расплывчатые формулировки «Малой конституции» предоставляли Начальнику широкие возможности для проведения собственной политики — особенно внешней и военной.

Именно внешнеполитическая и военная проблематика была в 1919—20 гг. жизненно важна для Польши. Основные политические силы, боровшиеся за власть, выдвигали собственное видение новой польской государственности. Лидер эндеции, идеолог правых сил Р.Дмовский выступал за унитарное национальное государство, форсированную полонизацию восточных земель, ассимиляцию украинского и белорусского нацменьшинств. Основной внешнеполитической задачей эндеки считали возвращение северных и западных польских земель «прусского захвата».

Внешнеполитическая концепция Пилсудского требовала продвижения на восток с охватом прежних земель Ягеллонской Польши — при готовности уступить Германии северные и западные земли. При этом предлагалось создание обширной восточноевропейской федерации, связывающей Польшу с Украиной, Белоруссией, Литвой и возводящей барьер на западных рубежах России. Федерализм предполагал и расширение прав национальных меньшинств в Польше — особенно в сравнении с этнократическими планами Дмовского.

Весь 1919 и первую половину 1920 гг. продолжались вялотекущие польско-советские столкновения. Убежденного антикоммуниста Пилсудского вообще-то мало интересовали внутренние дела России. К тому же он опасался имперских амбиций Белого движения и недальновидно считал разрушительную победу большевиков более выгодной для Польши. Косвенно его правительство даже оказало помощь Красной Армии, приостановив боевые действия в решающий момент деникинского наступления — что позволило советскому командованию перебросить войска на юг. Это непонимание мощных державно-империалистических потенций большевизма дорого обошлось Польше.

Польско-советская война 1920 г. была не элементом «комбинированного похода Антанты», а следствием федералистской концепции Пилсудского, его экспансии на восток. Идеологический характер придала этой войне советская сторона. Умозрительная конструкция польско-украинской федерации едва не обернулась уничтожением Польского государства — в обозе советских войск ехало коммунистическое правительство Мархлевского-Дзержинского. Но польское общенациональное единение разгромило большевистскую интервенцию и позволило организовать контрнаступление. (Важную роль в этой борьбе играла ППС, организовавшая «Рабочий комитет защиты независимости» и Рабочий полк обороны Варшавы, развернувшая агитработу с западноевропейскими профсоюзами). Однако федералистская концепция была похоронена — возобновление войны на Украине и в Белоруссии решительно отвергалось большей частью польского общества. Пережитая смертельная угроза подорвала доверие к Начальнику государства и поддерживавшим его левым силам, заметно усилила влияние эндеции, лидеры которой обвиняли Пилсудского в авантюризме.

К весне 1921 г. в целом сформировалась II Речь Посполита. К ней относились территории бывшего Королевства Польского, Галиции, Познаньский регион, часть Верхней Силезии, восточные «кресы», закрепленные за Польшей после войны 1920 г., Виленский регион Литвы, захваченный в том же 1920 г. При искусственном смещении на восток, Польша была лишена значительных территорий на севере и западе, сохраненных за Германией. Не был передан Польше и стратегически важный порт Гданьск.

Политическая система Польской Республики определялась Мартовской конституцией 1921 г. — одной из самых демократических в тогдашней Европе. В ней провозглашались широкие гражданско-политические свободы и социально-экономические права (в явной интерпретации ППС и социалистических профсоюзов — вплоть до хозяйственного самоуправления). Вся законодательная власть принадлежала сейму, полномочия президента ограничивались правительство было полностью подконтрольно и подотчетно депутатскому корпусу (единственной уступкой консерватором стало учреждение сената, тоже, впрочем, ограниченного в правах).

Несомненный демократизм конституционного строя имел, однако, и оборотную сторону. Партии, особенно правые, явно перестраховывались, опасаясь авторитарных устремлений Пилсудского. Наделение сейма законодательной и финансово-бюджетной монополией, полное подчинение ему исполнительной власти в тогдашних конкретных условиях не оправдало себя. Властные механизмы «сеймократии» были оседланы олигархией, в эгоистических интересах парализовавшей польскую государственность.

Межвоенная Польша была аграрной страной (около двух третей населения жило в деревне). Несколько компактных промышленных районов — Центр, Верхняя Силезия, Лодзь — сильно различались по социально-экономической структуре и политической ориентации. Реакционную роль играло крупное помещичье землевладение — пережиток средневековой фольварочной системы. 0,6 % сельских хозяйств, в т. ч. старые аристократические роды, владели 44 % земельных угодий, в то время как почти две трети крестьянских дворов — всего 14 %. 3 млн крестьян оставались безземельными. Экономическая сила помещиков, организованных в Союз землевладельцев (33), укрепляла политические структуры консервативных сил.

Основу правого лагеря составляла эндеция (переименованная в 1919 г. в Народно-национальный союз — ЗЛН, а в 1928 г. в Национальную партию — СН). Прежняя процаристская и русофильская идеология была перетолкована тем же Р. Дмовским в духе великопольского империализма («Польша от моря до моря»), этнократизма, католического клерикализма, жесткого антисемитизма. Эндеки добивались монополии польской нации на государственно-административные должности, пропагандировали агрессивную полонизацию украинских и белорусских земель. В экономической программе эндеция выступала за государственное стимулирование промышленного развития, против социальных программ, предлагала «улучшение структуры землевладения» в интересах мелкопоместного и крупнофермерского секторов. Молодежная организация эндеков («Национально-радикальный лагерь», ОПР) стояла на пронацистских позициях.

В союзе с эндецией выступала хадеция — «христианская демократия» (ХД). Несмотря на заметную антикапиталистическую тенденцию в духе христианского социализма — апология мелкого самостоятельного производителя, поддержка кооперации, требование участия рабочих в прибылях — хадеки блокировались с эндеками на платформе клерикализма. Хадеция играла важную роль в социальном развертывании правого лагеря — через политизированное католическое духовенство и христианские профсоюзы, насчитывавшие до 75 тыс. членов (особенно сильна эта ветвь профдвижения была в Познани и Верхней Силезии, где рабочее движение с конца XIX в. консолидировалось на платформе антигерманского национализма и антисоциализма). К хадеции примыкали также союзы ремесленников, торговцев, студентов, культурно-просветительская сеть.

Исторически тесно была связана с эндецией Национальная рабочая партия (НПР), учрежденная на основе Национального рабочего союза в 1920 г. НПР признавала классовую борьбу, но ограничивала ее рамками соответствия общегосударственным интересам. Основным влиянием НПР пользовалась в Познани — на той же основе, что ХД. Национал-солидаристская идеология партии привела к тому, что после 1926 г. выделилась НПР-левица, интегрировавшаяся в пилсудчину. Однако в первой половине 1920-х гг. НПР по инерции выступала в правом блоке.

Блок НД—ХД носил название «Христианско-национального единства» («Хьена»). Политически он представлял монополистическую буржуазию, организованную в Центральный союз польской промышленности, торговли, финансов и горного дела (т. н. «Левиафан») и еще более консервативных аграриев из 33. Социально-политическая доктрина «Хьены», формируемая эндеками, основывалась на авторитарном элитаризме, явно враждебном демократическим принципам Мартовской конституции. В недрах «Хьены» формулировалась и концепция т. н. «польского фашизма», Дмовский был страстным почитателем и пропагандистом Муссолини. Однако этот «фашизм» в действительности был скорее консервативным экстремизмом — в нем отсутствовала фашистская революционность, популизм, коллективизм. В настоящем фашизме эндеков привлекали лишь националистические и авторитарные черты (фашистский же солидаризм был скорее характерен как раз для пилсудчины). Внешнеполитическая доктрина «Хьены» строилась в антигерманских и профранцузских тонах, при лояльном отношении к СССР.

В союзе с «Хьеной» выступала правоцентристская партия ПСЛ-«Пяст», представлявшая верхушку сельской буржуазии, связанную с помещиками и духовенством. Эту социальную группу устраивала аграрная программа эндеции, предусматривавшая парцелляцию части государственных и даже помещичьих земель в пользу крупных фермеров, наряду с жесткой политикой экономического — а отчасти и внеэкономического — принуждения пролетариата, включая сельский.

Лагерь левых сил Польши, возглавляемый маршалом Пилсудским, именовался «Бельведерским» — по названию резиденции Начальника государства. К нему принадлежали ППС, «классовые» социалистические профсоюзы, особенно многочисленные в промышленном Центре страны, партия мелкотоварных сельскохозяйственных производителей ПСЛ-«Вызволене», Блок национальных меньшинств (украинские, белорусские, еврейские национальные организации). Клерикально-шовинистическому авторитаризму «Хьены» левые противопоставляли радикальный демократизм, популистскую апологию «простого поляка», «человека труда», национальное равноправие, антиклерикализм. Социально-экономическая программа ППС выдвигала план социалистических реформ — национализация лесных и водных ресурсов, производств, имеющих общенародное значение; преобразование экономических отношений на самоуправленческих началах, закрепление за профсоюзами права хозяйственных решений; сдача в аренду крестьянам национализированной помещичьей земли, бесплатное наделение участками безземельных крестьян. Внешнеполитические установки левых сочетали сближение с Германией и жесткий антисоветизм.

«Бельведерский лагерь» решительно отстаивал социальные и гражданско-правовые положения Мартовской конституции — глухо высказываясь по таким вопросам, как соотношение полномочий сейма и президента, ответственность правительства и т. п. (сам Пилсудский выступал резко против «сверхпарламентского» государственного устройства).

Цементирующим ферментом левого лагеря выступали пилсудчики, организованные в военизированные структуры Союза легионеров, Польской военной организации (ПОВ), молодежного Стрелецкого союза, контролировавшие целую сеть общественных объединений, влиятельные в ППС и профсоюзах. Элементы мафиозности, особенно сильные в ПОВ (корпоративная спайка, идейно-энергетическая заряженность, общая «легенда», жесткая оргструктура, крепкая дисциплина, верность вождю), делали пилсудчину мобильной и эффективной силой. Пилсудский совмещал роли реального лидера и символа движения.

Коммунистическая рабочая партия Польши (с 1925 г. — КПП) фактически находилась вне польской политической системы, воспринимаясь обществом как московская агентура — особенно жесткий антикоммунизм характеризовал социалистов. Но умелые попытки работы через легальный Союз пролетариата города и деревни подчас давали результаты.

В ноябре 1922 г., в обстановке социально-экономических трудностей, массовой апатии и ожесточенного противоборства «Хьена» вновь добилась успеха на выборах в сейм. Пилсудский отказался от предложения ППС баллотироваться на президентский пост, мотивировав это несогласием с конституционными положениями, ограничивавшими права главы государства. Пользуясь попустительством консервативного правительства, боевики эндецких военизированных структур провоцировали уличные столкновения под националистическими, профашистскими, антисемитскими лозунгами. Легионеры и боевики ППС были готовы к силовому отпору. Несколько раз ситуация приближалась к грани уличных боев.

9 декабря первым президентом Польской Республики был избран известный своими демократическими взглядами инженер Г.Нарутович — кандидат ПСЛ-«Вызволене», поддержанный при голосовании ППС и Блоком национальных меньшинств (его соперником был крупный земельный магнат граф М.Замойский). Это вызвало всплеск уличной истерии правых. 11 декабря президент Нарутович вступил в должность — и немедленно подвергся обструкции со стороны правоконсервативного правительства, намеренно пренебрегавшего всеми мерами безопасности. 16 декабря Нарутович был убит на художественной выставке националистом Э.Невядомским.

На суде Невядомский признался в намерении убить Пилсудского — «безбожного социалиста, отдавшего Польшу в руки батраков и пастухов». После казни убийцы в тысячах костелов было проведено заупокойное богослужение. Состоялись манифестации в память «польского мученика». Прокатилась новая волна провокационных правонационалистических акций. Предложения Пилсудского по жесткому наведению порядка были отклонены правительсгвом. Судя по всему, эти события создали у Пилсудского комплекс идиосинкразии к парламентаризму и партийности как таковым.

Временным главой государства стал маршал сейма М.Ратай, один из лидеров ПСЛ-«Пяст». Через несколько дней президентом был избран кандидат ПСЛ-«Пяст», бывший видный пэпээсовец С.Войцеховский. Во главе правительства стал генерал В.Сикорский — противник Пилсудского, но убежденный национал-патриот, прямо не связанный с «Хьеной».

Правительство В.Сикорского поначалу старалось выдерживать «среднюю линию», находить компромиссные политические решения. Однако этот процесс был прерван укрепившимися правыми силами (в мае 1923 г. был заключен договор о сотрудничестве между «Хьеной» и ПСЛ-«Пяст» — эндеки согласились на ежегодную парцелляцию части землевладений в пользу сельской буржуазии, пястовцы гарантировали политическую поддержку).

В мае 1923 г. правительство в очередной раз возглавил правый лидер ПСЛ-«Пяст» В.Витос. Немедленно был нанесен удар по «нервному узлу» пилсудчины — министерство обороны возглавили ярые противники Пилсудского: генерал А.Осиньский, затем генерал С.Шептицкий. В июле 1923 г. Пилсудский подал в отставку с последнего, скорее номинального, военного поста. На собрании своих сторонников маршал заявил о решительном разрыве с людьми, несущими моральную ответственность за убийство Нарутовича и сделал ряд жестких заявлений в их адрес. Одновременно прозвучало осуждение парламентской государственной системы. После этого демарша Пилсудский отбыл в свое имение в Сулеювеке.

В условиях тяжелейшего финансово-экономического кризиса правое правительство проводило вызывающе антисоциальную, антипрофсоюзную политику. Замахи на конституционные социальные права становились все более откровенными. Политический режим приобрел черты авторитарно-бюрократического «сеймовладства» — словно специально подтверждающего правоту антипарламентаристских высказываний Пилсудского. Парламентское руководство сконцентрировалась в руках узкой олигархической группировки правоконсервативных политиков и лоббистов, насадивших систему бесконтрольного директивного правления, хищной эксплуатации бюджета, произвольного распределения льгот и субсидий. Структурам гражданского общества не удавалось обуздать «сеймовладскую» клику, ловко использовавшей широкие конституционные права представительной власти.

Выход из социального кризиса правительство усматривало в ужесточении режима (например, ответом на забастовку железнодорожников стала милитаризация железных дорог). 6 ноября 1923 г. расстрел рабочей демонстрации в Кракове, спровоцировал городское восстание — была сметена власть местной администрации, разгромлена полиция, разоружен военный гарнизон; политическое руководство оказалось в руках социалистов-пилсудчиков. Правительство Витоса вынуждено было пойти на уступки, но это не спасло его от отставки в декабре.

Новое, технократическое, правительство возглавил видный экономист В.Грабский. Оно смягчило политическую конфронтацию, уступив министерство обороны пилсудчикам (его ненадолго возглавил легионер К.Соснковский). Был в целом преодолен экономический кризис, в начале 1924 г. достигнута финансовая стабилизация. Однако уже в следующем году обозначилось ухудшение конъюнктуры и падение промышленного производства. Вновь наметился правый крен в политической сфере — заключенный с Ватиканом конкордат усилил клерикальные тенденции в общественной жизни, интенсифицировалась насильственное полонизация украинских территорий (военное давление правительства и террористические акции ОУН создавали замкнутый круг насилия).

Стабилизировать положение попыталось сформированное в конце 1925 г. правительство национального единства А.Скшиньского — авторитетного политиком консервативного лагеря, связанного добрыми отношениями и с Пилсудским. В новый кабинет наряду с деятелями «Хьены»—«Пяс-та» вошли представители ППС. Примирительным жестом было назначение министром обороны видного пилсудчика генерала Л.Желиговского. Но нежелание правых считаться с социальными требованиями ППС парализовало кабинет. В мае 1926 г. В.Витос вновь сформировал правительство клерикально-националистических кругов.

На протяжении этих лет имение Пилсудского являлось политическим центром и оперативным штабом «военно-социалистической» оппозиции. На проводимых здесь конфиденциальных совещаниях вырабатывалась общая линия и проекты конкретных решений, демонстративные армейские манифестации с выражением верности Первому Маршалу Польши приобретали большой общественный резонанс. Оппозиционные декларации провозглашались от имени Пилсудского — символизировавшего национальную победу, растрачиваемую «спекулянтско-фашистской» кликой, захватившей сейм. Лозунг социалиста Т.Голувко «Левину к власти!» читался как «Пилсудского к власти!».

С начала 1926 г. Пилсудский стал часто бывать в Варшаве, выступал с публичными заявлениями. В первых числах мая он резко осудил в интервью с резким новое правительство Витоса. Стихийные офицерские собрания высказали ему поддержку, официальное заявление такого же рода сделало руководство ППС.

12 мая верные Пилсудскому войска двинулись на Варшаву. Министр обороны Л.Желиговский предварительно расставил верных людей во главе военных округов, одновременно позаботившись о блокировании заведомо проправительственных военных сосредоточений. Однако консервативный генералитет во главе с В.Андерсом все же организовал вооруженное сопротивление. 13 мая в Варшаве развернулись ожесточенные уличные бои, в которых погибли сотни людей. Положение пилсудчиков осложнилось тем, что президент С.Войцеховский вопреки ожиданиям отказался передать власть Пилсудскому с соблюдением законной процедуры.

Решающую роль в майском перевороте сыграла общественная поддержка, на которую смогли опереться военные заговорщики. «Целевая» забастовка железнодорожников, организованная социалистическим профсоюзом, сорвала прибытие в Варшаву дополнительных контингентов правительственных войск. В вооруженных столкновениях активно участвовали военизированные организации пилсудчиков, боевые дружины ППС, добровольческие рабочие отряды. Эта массовая поддержка вынудила правительства Витоса 14 мая подать в отставку во избежание гражданской войны.

Интересно, что майский переворот был поддержан компартией, расценившей его как выступление мелкобуржуазной демократии против крайне правого правительства. В данном случае — что бывает чрезвычайно редко — коммунистическая оценка верно передает социальный смысл происшедшего. Цели и задачи пилсудчиков состояли в преодолении прикрытой «сеймовладством» политической диктатуры консервативных кругов финансового капитала и крупного землевладения, в защите конституционных прав граждан — политических, экономических, социально-трудовых. Мощная поддержка пилсудчины рабочим движением и левыми силами объяснялось ее в целом просоциалистическим характером.

Левые партии, обеспечившие успех пилсудчиков, считали майский переворот собственной победой и относились к новой власти с соответствующими ожиданиями. Сам Пилсудский, однако, принципиально отвергая «партийство», считал себя не социалистическим, а общенациональным лидером. «Я не намерен быть пленником левых», — подчеркивал маршал. В публичных заявлениях он решительно отмежевывался от «социальных экспериментов», противопоставляя им «социальное равновесие» капиталистического Запада. Характерно, что жесткое выступление Пилсудского 29 мая, воспроизводившее аналогичную речь Муссолини («Я мог бы издеваться над всеми вами, но хочу проверить, возможно ли еще в Польше править без кнута»), было обращено к депутатам, представлявшим в сейме преимущественно левые партии, поддержавшие переворот.

31 мая Национальное собрание избрало Пилсудского президентом Польши. Расценив это как выражение поддержки и легитимизацию переворота, он однако, отказался занять президентский пост, зарезервировав за собой военное министерство, гарантировавшее реальную власть (впоследствии он становился и во главе правительства). По прямому указанию Пилсудского президентом был избран профессор И.Мосьцицкий (поначалу политически слабая фигура, но постепенно ставший сильным государственным деятелем). Пост премьер-министра получил лидер небольшой левоцентристской Партии труда (СП) К.Бартель. Началось формирование политического режима пресловутой «санации», стержнем которого была авторитарная исполнительная власть.

2 августа 1926 г. была принята «конституционная новелла», фактически изменившая государственный строй республики — президент получил право издавать декреты, имеющие силу законов и произвольно распускать парламент; у сейма были изъяты исключительные полномочия утверждения бюджета и ограничено право выносить недоверие исполнительной власти. И при этом новое правительство, контролируемое Пилсудским, вопреки настояниям левых сил, отказалось распустить сейм. Дискредитированный и напуганный депутатский корпус выглядел для авторитарной группировки пилсудчиков более предпочтительным «партнером», нежели новый, авторитетный парламент, большинство в котором наверняка имели бы социалисты и их союзники. Отказ от досрочных выборов спровоцировал первый конфликт Пилсудского с ППС, принявший вскоре необратимый характер.

Навязчивое стремление Пилсудского доказать свою независимость от партийной левицы привело к демонстративным жестам в сторону «Левиафана» и даже консервативных кругов титулованной аристократии (нашумевшая встреча в Несвижском замке князя Я.Радзивилла осенью 1926 г.). И, хотя практическая социальная политика Пилсудского — в частности, налоговая и трудовая — зачастую четко совпадала с установками ППС, уже в ноябре 1926 г. соцпартия официально перешла в оппозицию правительству своего исторического лидера.

Зато примирение с «классовым оппонентом» было достигнуто достаточно быстро. Уже на первом году «санации» лидер «Левиафана» А.Вежбицкий сделал заявления, констатировавшие признание нового режима и согласие с его политикой (было принято решение более не поддерживать на выборах эндецию). И хотя эту позицию заняла лишь часть польского крупного капитала — как правило, связанная с промышленным производством; коммерсанты же, наряду с землевладельцами и клерикальными кругами по большей части оставались верны эндеции, — происходящее выглядело как смена социальной ориентации и размывало социально-политическую базу пилсудчины.

Но в то же время важные социальные установки «санации» совпадали с позициями левых. Так, с конца 1926 г. социалисты активно включились в работу совещательных «анкетных комиссий», призванных разработать план экономических преобразований. В «комиссии труда» ППС усматривала прообраз корпоративно-социалистического органа управления народным хозяйством (через пять-десять лет этот принцип стал общим местом западноевропейских правосоциалистических программ, составив основу «Плана труда» Анри де Мана). Но попытки властей превратить комиссию в инструмент подчинения социалистических профсоюзов государству привели к провалу ее работы — на этом примере быстро проявилась концептуальная несовместимость самоуправленческой и этатистской моделей социализма. Наметившееся социальное партнерство сменялось обостряющейся конфронтацией недавних друзей и союзников.

В 1929 г. Центральная комиссия профсоюзов — крупнейшее профобъединение Польши, тесно связанное с ППС — потребовало создания Государственного хозяйственного совета и аналогичных отраслевых органов с широким представительством рабочего класса; гарантированного участия рабочих в управлении предприятиями через полномочные производственные советы; общественного контроля над капиталистическими трестами. Эти требования были отклонены правительством, выдвинувшим проект огосударствленных «палат труда», сходных с фашистскими корпорациями. Эта конфронтация на фоне тяжелейших реалий мирового экономического кризиса 1929—33 гг. резко радикализировала профсоюзно-социалистическую оппозицию. В 1932 г. ППС выдвинула требование перехода к «плановому социалистическому хозяйству», а вслед за тем съезд конгресс партии принял установку на насильственное свержение власти имущих классов.

Строго говоря, Пилсудский не был политическим мыслителем. Обретенная, наконец, возможность воплотить в жизнь свое видение Польши означала для него в первую очередь систему практических мер, соответствующих определенным ценностным установкам. Но четкость — если не сказать, догматичность — этих установок позволяет говорить об определенной идеологии, доктрине и программе.

Прежде всего, перед новым режимом встала задача создания своей политической структуры — при всей неприязни к «партийству» обойтись без нее оказалось невозможно. Расчет на лояльность ППС не оправдался. Руководство И.Дашиньского было готово сотрудничать, но на определенных условиях и на равноправной основе (последнее было в принципе неприемлемо для Пилсудского с его самооценкой национального вождя). Не оставляя попыток прочно «пристегнуть» ППС, пилсудчики вынуждены были заняться формированием непосредственно собственной партии (хотя и с «беспартийным» названием). Естественная социально-идеологическая ориентация, как ни пытались они от нее дистанцироваться, заставила искать опору в левой, профсоюзно-социалистической среде.

В ППС существовала влиятельная группа многолетних соратников Пилсудского, прошедших легионы (их лидер капитан Е. Морачевский вошел в состав первого правительства К.Бартеля). Решительно поддерживал «санацию» Варшавский комитет ППС во главе со старым пилсудчиком Р.Яворовским. Столичная организация соцпартии вообще во многом воспроизводила легионерскую структуру — солидаристская идеология, корпоративная ментальность, непререкаемый авторитет лидера — Яворовского, сильное военизированное подразделение — рабочая милиция, прославившаяся «красными самосудами», жесткими силовыми акциями против правых и коммунистов (даже в майские дни 1926 г. социалистические боевики наносили превентивные удары по КПП). Политическая линия этой «варшавской клики» характеризовалась непримиримым антикоммунизмом и яростным антикапитализмом: «варшавяне» резко критиковали руководство ППС и за «прокоммунистическую пропаганду», и за «правооппортунистические уступки капиталу». Социалистический солидаризм понимался не как классовое сотрудничество рабочего с работодателем, а как переустройство экономики на началах рабочего самоуправления — соответственно, важное место занимала здесь классовая борьба.

В октябре 1928 г. на базе Варшавской организации ППС учредилась новая партия — ППС-прежняя революционная фракция (в 1930-х гг. — социалисты «Беспартийного блока», ББС). Хотя идейно-политические установки партии Яворовского существенно расходились с официальным курсом «санации», она заняла важное место в политической системе пилсудчины, составив ее леворадикальное крыло (близость же к главе режима подчеркивалось в самом названии). В следующем году под руководством Яворовского было создано Центральное объединение классовых профсоюзов (около 50 тыс. членов) — радикально-социалистическое в программе, проправительственное на практике. Однако ни новая соцпартия, ни новое профобъединение не смогли составить серьезной конкуренции прочно укоренившимся в рабочем движении структурам ППС и социалистических профсоюзов. Не большего успеха достигли и другие первоначальные формы «просанационных» профсоюзов — национал-синдикалистская Генеральная федерация труда и «аполитичная» Конфедерация профсоюзов вместе насчитывали не более 35 тыс. членов.

Интенсивное профстроительство было развернуто пилсудчиками с 1930 г., когда Е.Морачевский, возглавлявший «рабочую группу» правящего «Беспартийного блока», объединил Генеральную федерацию, Конфедерацию, часть «классовых профсоюзов» Яворовского и национал-солидаристских профсоюзов, прежде ориентированных на НПР, в Союз профессиональных союзов (333). Хотя новый Союз уступал по численности просоциалистической Центральной комиссии профсоюзов (140 тыс. членов против 220 тыс.), он довольно эффективно справлялся с привлечением рабочего класса к «санационному» режиму. Программные установки 333 требовали сокращения рабочей недели, общественного контроля за капиталистическими прибылями, развития самоуправленческой системы «рабочих делегаций». Но, решительно поддерживая правительство Пилсудского, 333 делал упор не на забастовочную борьбу, а на коллективные переговоры с работодателями — чем и отличался от политически оппозиционной Центральной комиссии.

Правящей партией пилсудчины стал «Беспартийный блок сотрудничества с правительством маршала Пилсудского» (ББ), созданный к выборам 1928 г. ББ изначально формировался как широкая коалиция самых разнородных сил — от Национальной правицы, Христианско-аграрного объединения, Объединения среднего сословия до Национальной организации труда (бывшая НПР-левица), Партии труда, Объединения труда города и деревни, социалистической организации ББС и др. Помимо госаппарата и 333, ББ опирался на густую сеть «просанационных» общественных организаций — Объединения трудящейся молодежи, деревенской молодежи, Крестьянскую организацию (ХСР) и т. д. Но основными «просанационными» структурами гражданского общества оставались ПОВ, Союз легионеррв и Стрелецкий союз, организовывавший культурно-просветительскую и военно-патриотическую работу в молодежной среде. Именно ПОВ, активно применявшая мафиозные технологии оргконтроля, выполняла функции структурного центра ББ.

Несмотря на декларированный принцип «единства во имя общего блага», ББ не мог быть политически монолитной силой. В нем можно выделить несколько основных группировок — проводников разнонаправленных, порой взаимоисключавших влияний:

— наиболее близкая к Пилсудскому «группа полковников» (лидер В.Славек), несмотря на социалистическое прошлое своих деятелей, постепенно эволюционировала в консервативно-националистическом направлении;

— «генеральская клика» (лидер Э.Рыдз-Смиглы) стояла на правоэкстремистских позициях, стремясь превратить Польшу в тоталитарно-милитаристское государство гитлеровского типа;

— «президентская» или «замковая» группа (лидер И.Мосьцицкий) выступала за более либеральную политику, отстаивала правовые демократические принципы;

— «левая» или «рабочая» группа (лидер Е.Морачевский) ориентировалась на профсоюзно-социалистические истоки пилсудчины;

— влиятельным представительством располагали в ББ «Ливиафан» и 33.

Харизматическим лидером ББ являлся Пилсудский. Первые годы «санации» в ББ доминировали «полковники» — лично преданные Пилсудскому легионеры типа В.Славека, А.Пристора, Ю.Бека, Б.Медзиньского и др., — установившие тесное сотрудничество с рядом видных бизнесменов, политиков и юристов. Именно «полковникам» принадлежала главная роль в конституционной реформе, неузнаваемо перекроившей политический строй Польши.

1926—28 гг. были временем бурного подъема польской экономики, особенно отраслей тяжелой промышленности. На здоровой основе роста производства была стабилизирована финансовая система. Быстро рассасывалась безработица. Обеспечивалось «наполнение» социальных программ, эффективно регулировались трудовые отношения (нормативные акты об инспекции труда, порядке профтехобучения и т. д.). Эти факторы укрепляли «санационный» режим, стимулировали его популярность в массах.

Но кризис 1929—33 гг. вынудил «санацию» ужесточить социально-экономическую политику и поставил под вопрос достижения предшествовавшего периода. Был сделан жесткий упор на обеспечение конкурентоспособности польской экономики — удлинилась рабочая неделя, резко снизились социальные выплаты и т. д. Но просоциалистическая природа пилсудчины и в этих трудных условиях давала себя знать. В духе социального солидаризма был введен жесткий налог на имущество, урезаны оклады чиновников, запрещены локауты и произвольное понижения зарплаты на предприятиях. Возросли пенсионные страховые отчисления, был сформирован государственный «фонд труда», финансировавший систему массовых общественных работ.

В то же время разнонаправленные влияния на политику правящей группы приводили и к серьезным коллизиям. Особое место заняла среди них предпринятая в 1933 г. попытка заменить систему коллективных трудовых договоров более выгодными для работодателей индивидуальными контрактами. Жесткий отпор рабочего движения и профсоюзно-социалистического крыла ББ привел к противоположному результату — установился обязательный порядок заключения колдоговоров.

В первое пятилетие «санации» осуществилась крупномасштабная парцелляция помещичьих земель. Были ликвидированы сервитуты — родовые помещичьи участки, пожалованные «за службу» в прошлые века. Приоритетно стимулируя крупнотоварные хуторские хозяйства, «санационные» правительства наделяли землей также малоземельных и безземельных крестьян, внедряли земельные программы для горожан — рабочих и безработных.

Перед выборами 1928 г. проправительственная пропаганда всячески рекламировала социально-экономические успехи «санации», призывала голосовать за «честных и ответственных людей труда, окружающих Маршала Пилсудского». Но выборы принесли ББ лишь относительный успех — его депутатский клуб стал самым многочисленным в сейме, но не получил большинства. Случилось именно то, чего опасались пилсудчики весной 1926 г. — в парламенте сформировался сильный оппозиционный блок Центролев, доминировали в котором ППС и ПСЛ-«Вызволене» (входили также ПСЛ-«Пяст», ХД и НПР). В большинстве случаев Центролев был в состоянии проводить свои решения, опираясь на конституционные полномочия парламента.

Вопреки требованию Пилсудского, маршалом сейма был избран не К.Бартель, а лидер ППС И.Дашиньский. Несмотря на готовность к конструктивному сотрудничеству, Центролев не мог переходить жестко установленных пределов. Совершенно неприемлемы были для левоцентристского сейма проекты конституционной реформы (в целом поддержанные зато консервативной эндецией). И пакет «поправок» к конституции 1921 г., и новый конституционный проект, протаскивавшие авторитарную президентскую власть, либо отклонялись Центролевом, либо подвергались обструкции. Политическая обстановка накалялась, борьба грозила выхлестнуться на улицы. Расчеты «санации» заместить и подчинить польскую левицу очевидно провалились.

Политический кризис был разрешен авторитарным ударом. В начале сентября 1930 г. был распущен парламент. Лидеры Центролева и были незаконно арестованы и заключены в военную тюрьму Брестской крепости, где подверглись угрозам и избиениям. Одновременно была проведена серия полицейских рейдов, запрещены мероприятия оппозиционных сил, разгромлены многие организации национальных меньшинств. В обстановке грубого давления были проведены досрочные парламентские выборы, принесшие большинство ББ.

Это событие стало третьим — после декабря 1922 г. и мая 1926 г. — и окончательным психологическим надломом Пилсудского. Согласно некоторым свидетельствам, впоследствии он сожалел о совершенном (во всяком случае, в частных беседах с его стороны звучали оправдания). Характерно, что именно после «Брестского кризиса» он постепенно отошел от руководства внутренней политикой «санации», сосредоточившись на военных и международных вопросах. Но, помимо депрессивного воздействия на лидера страны, эти события сыграли чрезвычайно негативную роль в общеполитической жизни. Центр власти окончательно переместился во внеконституционные, по сути нелегитимные структуры — создаваемые легионерским окружением Пилсудского (до 1935 г. — «полковничью», в 1935—39 гг. — «генеральскую»), Процесс принятия политических решений принял негласный, закулисный характер, важные вопросы стали решаться на основе случайных личных предпочтений, в ходе интриг и беспринципных комбинаций. Стал необратимым разрыв пилсудчины с естественными союзниками из левого лагеря.

Главным политическим процессом «санационного» периода стала растянувшаяся почти на десятилетие конституционная реформа. Изначально в ней прослеживались две противонаправленные тенденции. Первая — антидемократическая: конституирование государственного авторитаризма, максимальное усиление исполнительной власти, ликвидация парламентской системы. Вторая — демократическая: конституирование корпоративных институтов, прямое участие в государственной власти коллективных «трудовых союзов».

То и другое формально проистекало из единого идеологического источника — солидаризма. Государство понималось как абсолютная инстанция солидарного общества Речи Посполитой (интересно, что его триединой задачей Славек называл хозяйственное самоуправление, просвещение и военную подготовку граждан). Корпоративизм гарантировал права человека труда и эффективность новой демократии. Декларированное продвижение «от политической демократии — к демократии общественный» не было пустым лозунгом: концепция солидарного общества действительно предполагала органическое участие каждого гражданина в делах государства через посредство корпоративного коллектива.

Руководитель конституционной комиссии видный юрист В.Маковский говорил о целенаправленном переносе центра политической жизни в неформальные общественные структуры, о преобразовании всего политического устройства республики на корпоративно-синдикалистских основах. Активно пропагандировалась идея преобразования сената в законодательную «палату профессий», формируемую прямым делегированием от корпораций. Последовательный синдикалист из «рабочей группы» ББ К.3акшевский считал включение профсоюзов в государственную систему оптимальной формой демократии (любопытно, однако, что в пример он приводил «корпоративное государство» Б.Муссолини — где к тому времени еще не было создано ни одной корпорации).

В том же русле шло формирование палат корпоративного представительства — промышленности, сельского хозяйства и труда, — наделенных координационными, а отчасти и распорядительными функциями (палаты труда не получили, правда, развития из-за сопротивления традиционных профсоюзов, обоснованно видевших в них замещающие структуры). Принцип реформы кратко формулировался как «переход от государства индивидов к государству ассоциаций» — но не тоталитарному государству бюрократии, как случилось у восточных и западных соседей Польши.

В сентябре 1927 г. на совещании консервативных групп Славек изложил основные параметры конституционной реформы. Идеологический примат государства и соединение всей полноты власти в руках президента встретили горячую поддержку консерваторов. Однако Славек отклонил — хотя и в весьма корректной форме — монархические и клерикальные претензии консерваторов, заявив о сохранении республиканского строя и светского характера государства. Было сказано и о сохранении многопартийного сейма, призванного согласовывать многообразные политические интересы, и о развитии корпоративно-синдикалистских начал — через придание важных политических функций «союзам отдельных видов труда».

Однако все большее значение в «санационной» доктрине приобретал принцип элитаризма, идеологически заряжавший авторитарно-этатистскую тенденцию. Стремление рекрутировать элитную правящую касту доходило у авторов конституционной реформы до внесения в один из проектов положения об особом «Легионе заслуженных», стоящем над представительным органом. (Видимо, в этом экстремальном элитаризме большую роль играли личные психологические проблемы Пилсудского, смертельно обиженного на «неблагодарный» народ, «не умеющий ценить никаких очевидных заслуг»), Этот фактор постоянно усиливал антидемократический элемент конституционной реформы, с каждым годом все дальше оттесняя идею «общественной демократии». Разумеется, по мере усиления элитаризма правящая группировка все более отдалялась от своей естественной профсоюзно-социалистической базы, сближаясь с правыми силами — которые все равно в целом так и не признали пилсудчиков за своих.

О том, сколь далеко зашла эволюция «санации» вправо, свидетельствовало совещание «полковников», проведенное под руководством того же Славека в июне 1932 г. Корпоративистская проблематика к тому времени отошла на, задний план (идея корпоративного сената вообще была отвергнута). Доминировали же мотивы авторитарного элитаризма, апология государственного принуждения; уже не проэндецкие консерваторы, а пилсудчики высказывали откровенные монархические симпатии — тот же Славек говорил о монархии как интегрирующей стиле, способной укрепить польский контроль над украинскими, белорусскими и литовскими землями. Фактически вопрос о монархии рассматривался уже как открытый. Все это предвещало надвигающееся политическое господство «славных генералов» Рыдз-Смиглого (устранившего, кстати, своего политического соперника Славека).

В апреле 1935 г. была принята «санационная» конституция, характер которой вызывает споры историков («фашизм или авторитарный консерватизм?»). Был отброшен демократический принцип разделения властей — единым источником государственной власти становился президент, ответственный лишь «перед Богом и историей». За сеймом сохранялись декоративно-представительские функции. Высокий возрастной ценз и система окружных собраний ограничивали избирательное право при выборах сейма. Сенат становился совещательным органом элиты — одна треть сенаторов назначалась президентом, две трети избирались узким контингентом «заслуженных граждан» (кавалерами орденов, офицерами, администраторами, авторитетными хозяйственными и профсоюзными руководителями). Верховный же глава государства избирался плебисцитом из двух заранее утвержденных кандидатов, одного из которых предлагал уходящий президент. Гражданские демократические свободы — слова, печати, собраний, союзов — конституцией сохранялись, но ограничивались принципом «общего блага». Достаточно скромным образом конституировались институты корпоративизма — новый акт был не слишком продвинут в сравнении с хозяйственно-самоуправленческими положениями конституции 1921 г. Новая конституция 1935 г. знаменовала несомненный реакционный откат, отражала усиление правоконсервативных сил, политическую деградацию пилсудчины, поражение ее левого крыла.

Через месяц, 12 мая 1935 г. умер Ю.Пилсудский. Те, кто общался с ним в последние месяцы, отмечали глубокую депрессию маршала, которая вряд ли была вызвана одной лишь тяжелой болезнью. Можно предположить, что Пилсудский, для которого сохраняли значение идеалы его пэпээсовской молодости, сознавал явное вырождение своей формации, отход от принципов его многолетней борьбы. Видя разрушение конструкции солидарного общества, он, вероятно, предугадывал трагическую судьбу II Речи Посполитой, зажатой между двумя тоталитарными державами.

Вскоре после смерти Пилсудского был распущен раздираемый внутренней борьбой «Беспартийный блок». Популярность «санации» катастрофически падала — в явной прямой связи с усилением позиций ультраконсервативных генералов Рыдз-Смиглого, занявшего пост генерального инспектора армии и как бы «по наследству» перенявшего функции и имидж вождя. Парламентские выборы 1935 г. бойкотировало более половины избирателей. Оппозиция консолидировалось в новую коалицию, более мощную, чем прежний Центролев. ППС, Народная партия (СЛ — объедашение ПСЛ-«Вызволене», ПСЛ-«Пяст» и Крестьянской партии — СХ), Партия труда (СП) выступали с общими программными требованиями восстановления парламентско-демократического строя. Со своей стороны, эндеция (Национальная партия, СН) была непрочь свести исторические счеты с потерявшими лидера пилсудчиками.

Клика «славных генералов» планировала пронацистскую перестройку режима — тотальную милитаризацию, введение государственного культа нового вождя и т. п. Однако польское гражданское общество оказалось достаточно зрелым, чтобы блокировать этот процесс. Надо отметить здесь и важную позитивную роль либеральной «замковой» группы во главе с президентом И.Мосьцицким, авторитетным военным руководителем генералом Л.Желиговским и компетентным организатором экономики Э.Квятковским. Вступив в союз с левыми пилсудчиками, они эффективно противостояли генералам. Декларация созданного в феврале 1937 г. правительственного «Лагеря национального объединения» (ОЗН) была выдержана в примирительных к оппозиции тонах и ориентировала сограждан на общенациональную консолидацию перед лицом внешней опасности. На передний план вышла конструктивная работа правительства по развитию Центрального промышленного района. Но эта тенденция не успела получить должного развития. Надвигалась сентябрьская катастрофа 1939 г., когда польский народ, сплотившись, как в 1920 г. против общего врага, принял неравный бой с двумя тоталитарными агрессорами.

Анализируя явление пилсудчины, важно определить соотношение узкоспецифических и более глобальных факторов. К первым очевидно относятся:

— патриотические приоритеты национально-освободительной борьбы и независимости;

— постоянная ориентация и практическая сверка со «шляхетскими» традициями Речи Посполитой;

— своеобразный «патриархально-старосветский» характер политической жизни, в котором очень большую роль играют индивидуальные впечатления, связи, принцип личной преданности, дружбы либо вражды;

— индивидуально-психологические комплексы Ю.Пилсудского, стремившегося превратить современное ему польское общество в подобие Первой бригады (при том, что сами по себе идеи, быт и нравы легионеров могут вызывать разное, в т. ч. и сколь угодно позитивное отношение).

Но пилсудчина была частью более широкого идейно-политического течения — неосоциализма. Эта доктрина, возникшая в ходе эволюции части европейской социал-демократии от классического марксизма к идеологии солидаризма особого типа, формулировала следующие фундаментальные принципы:

— духовные приоритеты, идентичность социально-экономических интересов людей труда с идеалами гуманизма, свободы, справедливости, братства и сотрудничества;

— органическое общество как система солидарных корпораций-общин, построенных по принципу Gemeinschaft;

— сильное корпоративно-социалистическое государство, регулирующее общественные, прежде всего экономические, отношения в интересах трудящихся;

— новый тип социалистической экономики: национализация крупной промышленности и финансовой системы, всемерное развитие производственной кооперации, сохранение мелких и средних производств в частных руках, индикативное национальное планирование;

— корпоративное хозяйственное управление через представительный орган, формируемый «трудовыми союзами»;

— соединение демократизма с патриотизмом.

В 1930-е гг. неосоциализм интенсивно распространялся в таких, например, несхожих странах, как Италия (левосиндикалистское крыло «Фашо ди Комбаттименто»), Испания (национал-синдикализм, левый фалангизм), Франция («Союз Жана Жореса», Народная партия), Германия («Рабочее содружество»), Великобритания (Новая партия, «Британский союз»), Болгария (Народное социальное движение), Бельгия (Рабочая партия, рексисты)… Большая часть этих структур оказалась скомпрометирована трагическим выбором, сделанным во Второй мировой войне в пользу одного из тоталитарных режимов. Но несомненное общегуманистическое значение ряда неосоциалистических принципов требует внимательного изучения — что относится и к рассмотренному выше явлению польской истории.

Глава 3. Боливийский лабиринт социализма в 30-е годвы XX века

Андрей Щелчков

В середине 20-х годов работы испанского философа Х.Ортеги-и-Гассета стали подлинным откровением для боливийской интеллигенции, прежде всего, студенческой молодежи. Влияние Ортеги-и-Гассета в Латинской Америке было исключительно сильным, и «этому влиянию были подвержены также и те, кто не соглашался с конкретными высказываниями философа по поводу американской истории»¹. Боливийская интеллигенция восприняла от ортегианства критику европоцентризма. Позитивисты же интересовались глобальными процессами, всегда исходили из обобщенного представления о мире и человеке. Ортега-и-Гассет отрицал либерально-позитивистский подход к человеку как унифицированному, «универсальному», «массовому» явлению. Ортега-и-Гессет восстал в защиту индивида, человека, против человечества, универсальности. Противопоставление массы и личности у Ортеги нашли свой отклик у боливийцев в самоутверждении своей индивидуальности перед лицом «европейской» универсализации. Защита личности у Ортеги-и-Гассета оправдывала индивидуальность, самобытность культуры и истории.

Из исторической концепции Ортеги-и-Гассета наибольший интерес вызвали теория поколения и понятие кризиса. Из этой теории боливийская интеллигенция, прежде всего, студенчество усвоили призыв к осознанию новым поколением неподлинности своей культуры². Ортегианская мысль о противостоянии подлинной и ложной культуры была для боливийцев отражением их повседневной двойственной реальности сосуществования бело-метисного и индейского миров. Лидер студенческого движения Э.Бальдивьесо, один из идеологов Националистической партии, а в будущем один из идеологов режима «государственного социализма» в соответствии с ортегианской схемой выдвинул лозунг «стать поколением столетия основания республики». Новое «поколение столетия» ставило перед собой цель бороться с либеральной «антикультурой» с тем, чтобы воссоздать республику, подлинно независимое государство³. Ортегианство было исходным пунктом в формировании националистического движения в период президентства Э.Силеса.

Бунтом «нового поколения» против старых элит и традиционного общества была деятельность молодых активистов партии «Националистический союз», созданный в конце 1926 г. при активной поддержке президента Эрнандо Силес. Силес нуждался в новой политической силе, которая бы поддержала его реформы. В 1926 г. он пригласил к себе на совещание группу молодых интеллектуалов, исповедовавших модные тогда ортегианские идеи обновления нации. О существовании группы Э.Силес узнал от лидера нонконформистской молодежи Энрике Бальдивьесо, входившего в круг доверенных лиц президента. В совещании участвовали сам Э.Бальдивьесо, Умберто Пальса, Висенте Лейтон, Виктор Альберто Сарачо, Ф.Камперо Альварес и другие. Все это будущие крупные деятели режима «государственного социализма». Тогда же было решено создать новую партию поддержки Э.Силеса.

29 декабря 1926 г. в доме В.А.Сарачо, где собрался цвет интеллектуальной молодежи Ла-Паса, была создана Националистическая партия. В народе ее чаще называли силистской, ибо была очевидна прямая связь с президентом и его курсом. В состав партии вошли молодые люди, впоследствии сыгравшие выдающуюся роль в истории Боливии. Это были лучшие представители политической элиты Боливии в XX веке. Есть смысл перечислить большинство собравшихся, ибо их имена будут постоянно возникнуть в изложении боливийской истории первой половины века. Среди них выделялись юристы Мануэль Карраско (сын Хосе Карраско, основателя Либеральной партии), П.Гильен, В.Мендоса Лопес⁴, промышленники Рафаэль Таборга, Уго Эрнст⁵, Авель Солис, интеллектуалы, писатели К.Мединасели⁶, Г.А.Отеро⁷, А.Сеспедес⁸, К.Монтенегро⁹, У.Пальса¹⁰, университетские преподаватели Х.Лас Камперо¹¹, К.Салинас Арамайо¹², журналисты М.Флорес¹³ и Л.Антесана¹⁴. Это было представительное собрание «младших сынов» элиты Ла-Паса.

Бунтующая молодежь с энтузиазмом восприняла призыв Силеса стать партией реформ.

В их рядах формировалось идейное направление «революционного национализма», боливийская разновидность национал-реформизма, превратившегося в 40—50-е годы в господствующую идеологию в Боливии.

Национализм возник из критики либерализма как политической доктрины и позитивизма как идеологии. Молодые интеллектуалы К.Монтенегро, А.Гусман, А.Сеспедес в начале 20-х годов публиковали статьи в журнале «Арте и трабахо» (Искусство и труд), где выступали с критикой основ либерализма и европоцентризма. Идеалом К.Монтенегро является Боливия с единой, не разделенной на касты и расы нацией. Уже в этих ранних работах Монтенегро заметно его преклонение перед авторитаризмом, его враждебность как коммунизму, так и либерализму¹⁵. В 20-е же годы в своих литературных произведениях, он резко критиковал господствующие либерально-позитивистские представления. Уже в его ранних работах содержался зародыш национализма и антидемократизма. В 20-е годы эти идеи (или скорее их предпосылки) еще не соединились с философскими взглядами Тамайо и индеанизмом. Их синтез составил основу теории «революционного национализма», боливийской разновидности национал-реформизма.

Конец 20-х годов в Боливии ознаменовался острым кризисом господствующей социал-дарвинистской, либерально-позитивистской идеологии. Интеллигенция жадно впитывала новые идеи и концепции общественного развития. Как нигде в Латинской Америке, в Боливии огромной популярностью пользовались Шпенглер и Кайзерлинг с его верой в мессианское предназначение континента. Вслед за д'Аннунцио, Ортегой-и-Гассетом, Унамуно, Угарте, Шпенглер и Кайзерлинг становились новыми идолами молодежи. В августе 1929 г. Кайзерлинг посетил Боливию, где на его лекции стекались толпы студентов и интеллигенции. Страна жила напряженной интеллектуальной жизнью. Старые либерально-позитивистские идеи были безвозвратно сданы в архив.

В поисках национальной самобытности боливийцы встречали созвучие своим идеям во взглядах Шпенглера и Кайзерлинга. Последний восторгался пейзажами Альтиплано, говорил об особом предназначении Боливии. Выступая в Ла-Пасе в 1929 г., он заявлял: «Боливия, возможно, самая древняя часть человечества; нет лучшего ощущения будущего, как отдаленное прошлое, ибо во времени нет конца»¹⁶. Кайзерлинг призывал обратиться к так называемым телуристическим тайным силам земли. Поклонники Кайзерлинга вновь открывали для себя идеи Тамайо и Мендосы, видевших в земле, окружающей среде решающий фактор формирования человека, расы, нации.

В 30-е годы в Боливии возникла влиятельная философско-литературная школа: телуризм, близкая индеанизму, концепциям Х.Мендосы и Ф.Тамайо. Идеи Шпенглера, Тамайо, Мендосы были развиты телуристами: в философии Роберто Пруденсио и Умберто Пальса, в историографии Ф.Авила, в литературе и поэзии К.Мединасели, Ф.Диес де Медина и Примо Кастрилью, в живописи и скульптуре С.Гусманом де Рохас и Мариной Нуньес дель Прадо, в музыке Эдуардо Каба.

В 30-е годы, после войны в Чако, в политических и интеллектуальных кругах Боливии видную роль играл университетский профессор истории Роберто Пруденсио. Вместе с вернувшимися с войны оппозиционно настроенными «ветеранами Чако» и студентами он создал националистическую группу «Железная звезда», ставшую влиятельной политической силой. В 1939 г. он основал журнал «Кольясуйо», превратившийся в трибуну национализма и индеанизма.

В 1928 г. Р.Пруденсио опубликовал «Новую концепцию жизни», своего рода антилиберальный, антирационалистический манифест. Он следовал иррационализму Шопенгауэра и телуризму Мендосы. Отправная точка его концепций состояла в понимании жизни как импульса, прыжка во времени, вызова миру¹⁷. Размышляя над судьбой своей страны он пришел к убеждению, что «чувство» земли, география, пейзаж формируют человека и общество. Культура для него — лишь формальное выражение иррационального, телуристического. Он искал биологическую силу, волю, способную создать новый культурный цикл, который выведет Боливию к величию. Вслед за Тамайо такую силу он видел в индейце.

В середине 30-х годов наряду с Р. Пруденсио крупным теоретиком телуризма становится Умберто Пальса. У.Пальса был одним основателей Националистической партии, идеолог «государственного социализма». В 1936 г. он публикует книгу «Пересмотр нашего исторического прошлого», а после выхода в свет в 1939 г. работы «Человек как метод», он становится лидером нового философского направления, которое полностью вытеснило позитивизм из науки и интеллектуальной жизни.

Главная идея У.Пальса состояла в абсолютизации «духа земли» как носителя географического императива, воздействующего на индивид и общество и обуславливающего форму и образ жизни человека. Он ставил в центр внимания человека как выразителя духа земли, телуристических сил. Его идея «человека как метода» исходила из концепции «человека — космоса» немецкого философа Шелера, для которого человек был мерой и олицетворением вселенной. Вслед за Тамайо, Мендосой и Кайзерлингом он видел в земле «космическую энергию», без которой человек неспособен познать свой мир и душу¹⁸.

У.Пальса ставил главный вопрос, волновавший его сограждан: что значит быть боливийцем? И в поиске ответа на этот вопрос он обращался к раскрытию феномена национальной культуры. Культура для него — это переход от хаоса и беспорядка к особенному, индивидуальному (самобытному) и гармоничному (с окружающей средой). Он принял как аксиому идею Шпенглера о конце Европы и призвал к поиску самобытных основ жизни боливийского народа.

Для Пальса нет универсальной культуры, как и нет универсального гуманизма или универсального человека. Каждый человек и культура — социогеографичны. Индоамериканский человек по своему чувствует и думает. Этот человек немыслим вне его связи с землей. Как и для Тамайо, у У.Пальса индеец являлся наиболее связанным с землей индивидом и социумом¹⁹. Следовательно, для обретения собственного «я» боливийцы должны обратиться к духу Анд и к «космической энергии» индейской расы. С обидой на весь мир писал У.Пальса о своей стране: «Боливия — великая страна, Боливия — прекрасная страна, Боливия — богатая страна, но в душу вселяется отчаяние от сознания, что миллионы людей на земле даже не подозревают, что это великая, прекрасная и богатая страна»²⁰.

У.Пальса искал национальную идею, способную объединить народ во имя достижения величия Боливии. Пример такой идеи он усматривал в национал-социализма. У.Пальса был восторженным поклонником тоталитарных режимов, ибо видел в них концентрацию воли и энергии миллионов людей во имя «идеалов нации». Даже после краха третьего рейха он продолжал верить в звезду Гитлера и его миссию в немецкой истории. Так, в 1946 году он писал: «Чтобы ни говорили о Гитлере и Германии, я уверен, что если бы немцы не были убеждены в необходимости расширения жизненного пространства и не верили бы в способность фюрера успешно завоевать его, если бы эта идея не проникла бы в сердце каждого немца, то не было бы этого страшного последнего боя 1945 года…»²¹ Идеи У.Пальса стали теоретической базой идеологии «государственного социализма».

Работы телуристов были окончательным разрывом интеллектуальной элиты с либерально-позитивистским прошлым. Они преодолевали глубоко укоренившийся европоцентризм как в теории, так и в общественной и политической жизни. Практические выводы идеологов нового поколения боливийских политиков были разнообразны: отталкиваясь от идей телуристов многие эволюционировали к индеанизму и «революционному национализму», а в их иррационализме находили оправдание корпоративизма и фашизма.

Иррационализм и волюнтаризм предлагали новые перспективы социального развития, разрывали со всем «позитивным» прошлым, с демократией, либерализмом и даже с христианскими ценностями. Телуристы и их последователи руководствовались ницшеанской формулой: «Бог умер». Их взгляды не были экстравагантным чисто боливийским изобретением, иррационализм глубоко поразил общественную мысль в Старом свете. В 1930 г. Томас Манн в речи «Призыв к разуму» утверждал, что иррационализм XX века поднял на щит силы бессознательного, силы, творящие смутное, темное, отрицая дух и разум, в противовес ему восхваляя тьму души, слепую волю и инстинкт. Из этого почти религиозного почитания земли, природы, почвы многое было воспринято в Европе национал-социализмом, а в Латинской Америке различными направлениями радикального национализма. Волюнтаризм отрицал надсубъектную силу и смысл истории, предполагал способность политических вождей нации управлять историческим процессом, что представлялось боливийцам единственной возможностью преодолеть порочный круг зависимости и отсталости их страны.

Такие последователи телуризма, как К.Мединасели, пытались развить идеи Тамайо, обращаясь к Ницше и Бергсону. Они отошли от примитивных рассуждений Кайзерлинга, приблизившись по своим взглядам к экзистенциалистам и феноменологистам²². Индоамериканизм, воспринятый ими из теорий перуанского апризма, воспринимался как идейная альтернатива западной цивилизации. Они проповедовали создание вселенской культуры на основе метизации и мистического переживания «космического духа земли», индеанизации всех сторон жизни страны²³.

Наиболее влиятельным течением был «революционный национализм», боливийская разновидность национал-реформизма. Его идеологи К.Монтенегро, А.Сеспедес, В.Гевара Арсе, В.Пас Эстенссоро они заявляли о своей приверженности индеанизму, индоамериканизму АПРА и даже марксизму. На боливийскую интеллигенцию огромное влияние оказал индоамериканизм перуанской АПРА. Один из ее идеологов Мануэль А. Сеоане в 1927 г. посетил Боливию и написал книгу «Левый взгляд на Боливию». В ней остро ставились вопросы национализации оловодобывающей промышленности и проведения аграрной реформы. Многие апристские тезисы были восприняты и вошли в идейный арсенал «революционного национализма».

Идеологом этого политического движения стал К.Монтенегро. Он был одним из основателей Социалистической конфедерации, пришедшей в 1935 г. на смену Националистической партии. Если националисты признавали либеральные принципы демократии, то К.Монтенегро и его социалисты выступали с позиции агрессивного национализма и подавления «эгоистических интересов» личности во имя высших интересов нации. Демократия виделась им лишь препятствием в движении к величию Боливии. Их идеалом стали авторитарные и тоталитарные методы управления, подчинение масс, подавление либеральных свобод и демократии.

К.Монтенегро сформулировал концепцию «национальной революции». Он утверждал, что в Боливии со времени колонии существует два противоположных полюса — «нация» и «антинация». Эту терминологию (антинация или анти-родина, antipatria) К.Монтенегро заимствовал у испанских фалангистов, которые, в свою очередь, переняли ее у немецких нацистов. С завоеванием независимости страны нация (народ) осталась подавленной антинацией (олигархией)²⁴. Между олигархией и империализмом ставился знак равенства.

Острие своей критики К.Монтенегро направил против либерально-позитивистской идеологии. Он утверждал, что олигархия пыталась привить на боливийской почве европейское правосознание, которое, однако, не соответствовало местным, автохтонным, «подлинно национальным» принципам жизни. Он отрицал возможность применения в Боливии каких-либо европейских доктрин и концепций общественного устройства. К.Монтенегро писал: «Либеральная идеология, к которой прибегал режим, идеология исключительно европейская; она была навязана народу, являлась одним из проявлений иностранного господства»²⁵.

«Национальная революция», согласно его концепции, носит лишь политический, а не социальный характер, ибо речь идет об освобождении всей нации, а не отдельного класса, от внешнего, колониального угнетения. Олигархия превратилась в «сверхгосударство», подчинив себе подлинное государство, узурпировав его суверенитет. Националисты, призывал К.Монтенегро, должны направить против него основной удар. Для К. Монтенегро революция заключалась в восстановлении суверенитета нации, отстранении олигархии от власти, решении антиимпериалистических задач. Революция принималась как «консервативный акт», восстанавливающий метафизически понимаемую историческую справедливость, освобождающий государство, то есть нацию, от господства «сверхгосударства», олигархии²⁶. К.Монтенегро считал пролетариат передовым руководителем нации, однако лишенным будущего, если он не придет к слиянию с другими классами. По мнению К.Монтенегро, олигархия разобщила народ, ввергла его в пучину классовой борьбы. Отсюда тезис о том, что «олигархия мешает единству народа». Следовательно, народ вновь обретет единство в «национальной революции», которая создаст гармоническое общество без противоречий и классовой борьбы²⁷.

К.Монтенегро и А.Сеспедес в своих журналистских, исторических и литературных работах, их сподвижники из Социалистической партии периода военного-социализма в своих программах и в политической практике формулировали основные принципы революционного национализма. Ядро будущей партии Националистическое революционное движение (МНР), образованной в 1941 г., стала газета «Ла Калье», начавшая выходить в свет в 1936 г.

Не все «романтические» националисты периода Силеса перешли вместе с Монтенегро на позиции антидемократического и агрессивного «революционного национализма». Многие под влиянием индеанизма и университетской реформы склонялись к марксистским и лево-социалистическим идеям. Близкими к умеренным националистам и индеанистам были взгляды одного их ярких политиков тех лет, самого молодого министра в правительстве Х.Буша Альберто Селада Вальдеса, умершего в возрасте 37 лет в 1939 г. Он был автором книги «Кольясуйо» (1933 г.), в которой проводил идею преемственности древней инкской цивилизации и современной боливийской нации. Большое влияние на его взгляды оказала книга Фернандо де Лос Риоса²⁸ «Гуманистическое существо социализма», главная идея которой состояла в необходимости соединить демократию и свободу либерализма с социальной справедливостью социализма.

А.Селада активно пропагандировал идеи «гуманистического социализма». Он утверждал: «Мы верим в социализм, мы боремся за последовательную и разумную перестройку страны на социалистических основах… Нельзя быть по настоящему ни националистом, ни революционером, не будучи социалистом»²⁹. Селада пытался примирить непреходящие ценности демократии и либерализма с агрессивным национализмом. Однако в эпоху кризисов и борьбы крайних позиций такие примиряющие идеи не имели успеха. Его деятельность и идеи оказали большое влияние на содержание новой боливийской конституции, принятой Конституционной ассамблеей в 1938 г. Он пользовался доверием президента Х.Буша, а его идеи служили теоретическим оправданием реформ «государственного социализма».

В конце 20-х — в 30-е годы в Боливии наблюдалось повальное увлечение марксизмом. Из Чили и Аргентины поступали книги Ленина, Бухарина, Троцкого. Проблемы марксизма и социализма дискутировались повсюду, от профсоюзных собраний в горнорудных поселках до университетских кафедр. Марксистская терминология нашла отражение в философских и социологических работах представителей самых разнообразных течений.

Однако, если революционный национализм и индеанизм открыто отрицали либерально-позитивистскую традицию, в частности в виду ее европоцентричности и интернациональности, марксизм стал убежищем либеральной интеллигенции. В чистом виде либерализм умер. Марксисты, в первую очередь, были наследниками идеалов рационализма и Французской революции и отчасти чувствовали себя единственными продолжатели великого дела якобинцев, что по сути часто ставило непреодолимые препятствия для сотрудничества с новыми идейными и социальными силами, проповедовавшими иррационализм, национализм и тоталитаризм, так называемых социалистов, национальных социалистов, революционных националистов и прочих. При этом, часто в тактических задачах и целях объективно они были союзниками, но глубинные мировоззренческие противоречия ставили непреодолимые препятствия на пути их сотрудничества. Его редкие представители группировались вокруг карликовых партий и консервативных организаций, не имевших никакого идейно-политического воздействия ни на массы, ни на интеллигенцию. Марксизм же стал фактическим наследником либерализма, ибо более всего был близок к нему в принятии таких фундаментальных положений, как универсализм, интернационализм, исторический оптимизм, экономический детерминизм и рационализм. В Боливии прослеживается преемственность между марксизмом и либерализмом наиболее четко. Внутри боливийского марксизма в 30-е годы сформировалось два антагонистических крыла: троцкизм и «либеральный» марксизм.

На годы президентства Силеса приходится время возникновения серьезного левого и социалистического движения. В июле 1927 г. возникла Рабочая партия, переименованная в конце года в Дабористскую партию, которая провозгласила себя марксистской. В партии образовалось значительное и влиятельное коммунистическое ядро. Коммунистические группы действовали в основном в профсоюзах.

В первые годы президентства важным союзником Силеса стало студенческое движение. Однако их отношения резко испортились после разгона демонстрации оппозиции в Ла-Пасе 4 мая 1927 г. Доминирующие позиции в студенческом движении завоевали марксисты. Под руководством молодых марксистов Х.А. Арсе и Р.Анайя в 1928 г. на первом съезде студентов страны была образована Университетская федерация Боливии (ФУБ). Центральными требованиями программы ФУБ стали университетская автономия, национализация рудников и нефтедобычи, проведение аграрной реформы³⁰. Это была радикальная марксистская программа реформ.

В 1929 г. Х.А. Арсе, пользовавшийся непререкаемым авторитетом среди студенчества, выдвинул идею создания Конфедерации рабочих республик Тихоокеанского региона — Перу, Чили, Боливии (КРОП) как регионального объединения рабочих партий и прообраз будущего рабочего государства. Эта идея нашла поддержку среди молодежи и интеллигенции, находившихся под влиянием «ибероамериканизма» В.Р. Айя де ла Торре.

Для боливийцев идея пролетарской конфедерации отражала их стремления преодолеть «географическую и историческую обреченность» страны. Х.А. Арсе рассматривал КРОП как воспроизведение ленинского лозунга Соединенных Штатов Европы применительно к индейским андским странам. К 1931 г. КРОП в Боливии оформилась в небольшую конспиративную группу. Южноамериканское бюро Коминтерна решительно осудило КРОП, объявив ее «националистической» и «антипролетарской» организацией. Бюро призвало коммунистов бороться с этой «мелкобуржуазной партией». В письме Бюро от 21 мая 1932 г. указывалось: «КРОП — это боливийская АПРА». В ответ из Ла-Паса писали, что КРОП нашла поддержку в коммунистических организациях Оруро, Потоси, Кочабамбы³¹. По требованию бюро Х.А.Арсе был исключен из компартии, но тем не менее он продолжал демонстрировать лояльность по отношению к СССР и лично Сталину. Не встретив массовой поддержки ни в Боливии, ни в сопредельных странах, а также перед лицом захватывающей боливийское общество шовинистической истерии, Х.А.Арсе в 1932 г. принял решение распустить эфемерную КРОП. Х.А.Арсе поплатился за идею КРОП остракизмом со стороны Коминтерна и обвинениями в отсутствии патриотизма со стороны боливийских националистов. В конце 20-х годов небольшая группа марксистов во главе К.Мендоса Мамани создала так называемую Подпольную коммунистическую партию, которая поддерживала тесные контакты с Коминтерном. В виду своей малочисленности и «идейной слабости» Коминтерн так и не санкционировал создание национальной компартии как полноправной секции Интернационала³².

В этот период появились первые левые группы и партии социалистической ориентации. Важную, роль в левом движении Боливии в эти годы играл Тристан Мароф. Он становится неоспоримым лидером боливийских марксистов. В те годы он пропагандировал свою главную идею о том, что коммунизм являлся единственно возможным решением национальных проблем Латинской Америки. От Т.Марофа левые ждали создания коммунистической или радикальной социалистической партии. В 1927 г. Т.Мароф вместе с профсоюзным лидером, анархистом Р. Чумасеро создал в г. Сукре пропагандистскую марксистскую группу. Затем в Потоси он объявил о создании Максималистской социалистической партии, в которую вошли видные деятели революционного движения Боливии Роберто Инохоса, Дик Ампуэро, Энрике Г.Лоса, Э.Сальватьерра³³. Однако уже в феврале 1927 г.

Т.Мароф и Р.Инохоса³⁴ были арестованы и высланы из страны, а партия прекратила свое существование.

В 20-е годы в среду боливийской интеллигенции проникали новые идеи из Европы. Социализм и марксизм вызвали большой интерес среди молодежи, особенно среди студенчества. Принятая в 1928 г. Университетской федерацией Боливии «Декларация принципов» была выдержана в чисто марксистском духе. Хотя в дальнейшем студенчество почти поголовно увлеклось идеями Шпенглера, Кайзерлинга, Тамайо, марксизм завоевал себе многочисленных сторонников. Кроме того, в Боливии марксизм переплетался с индеанистскими идеями. Такого рода эклектический симбиоз представлял собой «марофизм».

Тристан Мароф (настоящая фамилия Густаво А.Наварро) родился в Сукре в 1898 г. Еще очень молодым человеком включился в политическую борьбу³⁵, активно участвовал в «республиканском» перевороте 1920 г.

За активное участие в «революции» Б.Сааведра назначил его на должность консула Боливии в Гавре (Франция).

Пребывание в Европе полностью изменило его жизнь. Густаво А.Наварро попал в Старый свет, когда ему было 25 лет. Послевоенный революционный подъем и интеллектуальные поиски европейской интеллигенции произвели на него огромное впечатление. В Европе он вошел в круг прогрессивной латиноамериканской интеллектуальной эмиграции. Вместе с Инхеньеросом, Унамуно, Угарте, Васконселосом, Астуриасом и Айя де Ла Торре он стал основателем «Латиноамериканского союза», созданного в Париже 29 июля 1925 г.

Яркий, ироничный памфлетист левой ориентации привлек к себе внимание Анри Барбюса и Ромена Ролана, активно пропагандировавших коммунизм и русскую революцию. А.Барбюс обратился к Т.Марофу с восторженным письмом по поводу одной из его статей. Между ними установились дружеские отношения. Дружба с А.Барбюсом, который писал вступительные статьи к книгам Марофа, способствовала переориентации его идейных поисков от латиноамериканского модернизма к марксизму и коммунизму. Своих друзей-писателей А.Барбюс стремился привести к Коминтерну, и Мароф увлекается русским марксизмом и коммунизмом.

Первой книгой Т. Марофа, имевшей общеконтинентальный резонанс, была «Справедливость Инки», изданная в Брюсселе в 1926 г. В этой книге он цитировал Маркса, Ленина, писал о русской революции. Т.Мароф утверждал, что общепринятые идеи о неизбежности прохождения странами континента того же самого пути, что прошла Европа для достижения капиталистического процветания, являются иллюзией, ибо ведет лишь к подчинению американскому империализму и стагнации³⁶. По его мнению, континент самой судьбой предназначен, и главное, уже готов к переходу к социализму и коммунизму. Он писал: «Американский континент — это континент, созданный для социализма, который даст на его почве самый плодотворный результат»³⁷. И больше всех подходит для социализма Боливия. Во-первых, потому что основная масса населения — индейцы, сохраняющие в своей исторической памяти и в общинной организации основы инкского коммунизма. А во-вторых, это — богатейшая по своим ресурсам страна, способная обеспечить благосостояние своего населения. То, на что Европе понадобились века, а именно подготовка к принятию коммунизма, Боливия имеет от природы, от своего исторического прошлого³⁸.

Для Т.Марофа коммунизм — это, прежде всего, режим имущественного равенства, отсутствия паразитических классов, свободного труда. Более того, следуя логике восстановления инкского наследия, он готов пожертвовать демократией и свободами, являющимися для него ничем иным как пустым звуком и спекулятивной демагогией правящих креольских классов³⁹. Надо отметить, что Т.Мароф при всей поверхностности своих взглядов на коммунизм верно подметил его суть: тоталитарное отношение ко всем сферам экономической и общественной жизни. Они утверждал, что для триумфа коммунизма мало провести реформы и изменить экономические и общественные основы жизни, необходимо полностью подчинить жизнь индивида и общества единым чувству и мыслям, а всякая половинчатость и «либеральничание» приведут лишь к поражению и разочарованию. Примером такого тотального (или как он пишет «целостного»), хоть и не демократического общества был инкский коммунизм⁴⁰.

Хотя Т.Мароф не отличался особой глубиной анализа или целостностью взглядов, но в некоторых своих работах он высказывал новаторские идеи и художественно ярко формулировал суть проблем: также как и Мариатеги он обратился к индейцу, как основе национальной жизни Боливии.

Т.Мароф идеализировал инкский «коммунистический строй», видел в нем будущую модель боливийского общества. Отсюда, прошедшая сквозь все ранние произведения его испанофобия и идеализация индейской самобытности⁴¹. Однако постепенно в его работах индеанистские воззрения стали сочетаться с марксистскими установками. В целом, взгляды Марофа были очень противоречивы и непоследовательны. С одной стороны, его считают одним из основоположников левого индеанизма, а с другой — часто упрекали в том, что его видение боливийской действительности всегда было европейским и отчужденным.

В своих умонастроениях он оставался националистом, а марксистская терминология лишь прикрывала своеобразие его социальных проектов. Кроме того, революционная агитация Т.Марофа сочеталась с глубоким скептицизмом и пессимизмом, выражавшихся в уповании лишь на моральное совершенствование и просвещение народа⁴².

В 1935 г. Т.Мароф издал в Буэнос-Айресе, имевшую большую популярность в Боливии и других странах континента, книгу «Трагедия Альтиплано». В этой книге Т.Мароф развивал некоторые свои идеи, высказанные в его предыдущих работах. Он вновь поставил в центр своего социально-политического анализа индейский вопрос. Делая ссылку на Мариатеги, Т.Мароф подчеркивал, что суть индейской проблемы состоит не в просвещении коренного населения Америки, о чем писали и говорили политики и писатели, так называемые индеанисты, а в реальном их освобождении через возвращение земли, отнятой у индейской общины в период колонии и креольской республики. Т.Мароф по-прежнему считал, что индеец является коллективистом и социалистом по своей природе, и поэтому станет основой построения нового строя в Боливии. Задача революционеров, писал он далее, «создать из индейца авангард, выступающий в союзе с горнорудным пролетариатом и студентами»⁴³.

Решение всех национальных проблем Т.Мароф видел в осуществлении программы социалистических преобразований. Главное в ней — это национализация горнорудной промышленности, нефти, железных дорог. Он был убежден, что осуществить это возможно лишь насильственными методами, то есть после революции⁴⁴. В этой книге Т.Мароф впервые излагал марксистскую программу революции: аграрная реформа, ликвидация латифундий и последующая затем коллективизация сельского хозяйства, обобществление средств производства и индустриализация. В противном случае, пишет он далее, исполнится исторический приговор странам, опаздывающим в своем развитии, и они останутся вечно потенциально богатыми, а реально нищими и всегда подчиненными империализму⁴⁵. Т.Мароф, пожалуй, был одним из первых, высказавших в те годы столь пессимистическое и во многом пророческое суждение.

В «Трагедии Альтиплано» Т.Мароф связал борьбу за новую Боливию с противостоянием капитализму и империализму. Он писал: «Национальная частная собственность не может развиваться иначе, как попадая в лапы иностранного империализма. Собственность, как и инициатива, должны стать общественными»⁴⁶. Т.Мароф сформулировал задачи антиимпериалистической, антифеодальной революции, главными движущимися силами которой должны были стать рабочие и крестьяне-индейцы, революции, направленной против касты белых эксплуататоров, наследников испанских конкистадоров, а также против империализма.

Т.Мароф этой книгой дал начало целому общественному движению, левому индеанизму, искавшему пункты соприкосновения и синтеза с марксизмом. Сам же Т.Мароф, несмотря на марксистскую риторику, все более склонялся к умеренному индеанизму. В вышедшей в тоже время, что и «Трагедия Альтиплано», статье его многие высказывания перекликались со взглядами умеренных и даже правых индеанистов. В некоторый местах буквально создается впечатление, что читаешь ненавидимого и презираемого самим Т.Марофом за его исторический пессимизм и пораженчество Альсидеса Аргедаса. Так он пишет: «Жизнь в Боливии бесцветна, сера, тускла. Нет больших талантов, также нет творцов. Даже нет крупных бандитов. Все средне, приземлено, бескрасочно»⁴⁷.

Мароф (марофизм) завоевал много сторонников среди леворадикальной интеллигенции, студенчества, профсоюзных лидеров страны. Его страстная антиимпериалистическая пропаганда создавала предпосылки возникновения влиятельного левонационалистического и левомарксистского политических направлений. Значительным было влияние Т.Марофа на формировавшееся в 20-е годы индеанистское направление общественной мысли Боливии. Сам Т.Мароф играл важную роль в политической борьбе в 30-е годы.

Одной из главных особенностей послевоенного кризиса было формирование новых, в основном антиолигархических партий. В последний год войны в крупнейших городах Боливии возникло множество левых и националистических групп, именовавших себя социалистическими. В период войны в левом студенческом движении произошло политическое размежевание: от марксистов отошли те, кто перешел на позиции национал-реформизма, индоамериканизма, ставшего модной политической доктриной благодаря активной пропагандисткой работе перуанской АПРА. Часть бывших левых студентов стали симпатизировать национал-социализму и фашизму. Сторонники апризма, бывшие левые студенты и марксисты Х.Суасо Куэнка, Л.Итурральде Чинель, Виктор Андраде, Вальтер Гевара Арсе и Эрнан Силес Суасо⁴⁸, — в будущем видные государственные деятели и идеологи боливийского национал-реформизма, — в июле 1935 г. основали полуподпольную группу «Бета Гамма», аббревиатура которой означала заглавные буквы испанских слов «Bolivia Grande» — Великая Боливия. Первоначально требования группы не шли далее конституционной реформы и участия в коалиционном правительстве. В конце 1935 г. эта организация издавала одноименную газету.

«Бета Гамма» пошла на тесный союз с рабочим движением, что способствовало радикализации программы группы. Целью этой группы объявлялось создание социалистического государства в Боливии, в котором будут достигнуты взаимодействие рабочего класса, крестьянства и средних слоев⁴⁹. Внутри «Бета Гамма» сформировалось леворадикальное крыло во главе с Х.Агирре Гайнсборгом, который только что вернулся из Чили, где был одним из организаторов троцкистской партии. Вскоре левые сформировали самостоятельную группу «Левый социалистический блок», который входил в «Бета Гамму» на правах коллективного члена. Х.Агирре Гайнсборг критиковал на страницах популярных газет своих соратников за идеологическую размытость и слабость классовой позиции. Программной целью «нового социалистического движения» он объявлял строительство «государства профсоюзов»⁵⁰. Х.Агирре Гайнсборг оказывал огромное влияние на позицию группы, которая все более эволюционировала влево. Радикализация позиций «Бета Гамма» привлекла к союзу с ней марксистскую «Левую группу» Кочабамбы во главе с видным деятелем студенческого движения 20-х годов, известным пропагандистом марксизма Х.А. Арсе. Х.Агирре Гайнсборг настоял на изменении названия группы на «Социалистическое действие Бета Гамма».

С окончанием военных действий националисты возобновили свою деятельность, попытались восстановить свою партийную организацию. Националистическая партия провела в октябре 1935 г. свой съезд в Ла-Пасе, на котором было объявлено об образовании «Социалистической ячейки», которая реально уже существовала с августа 1935 г.⁵¹ Первая программа «Социалистической ячейки» была опубликована 4 ноября 1935 г. Во время съезда националистов К.Монтенегро, желавший подчеркнуть свою антилиберальную направленность, настоял на «социалистическом» названии новой партии⁵². Фактически речь шла о трансформации старой и весьма умеренной партии в более радикальную организацию.

Многие бывшие члены националистической партии, ветераны войны в Чако образовывали небольшие политические группы, неизменно именовавшиеся социалистическими. Самыми крупными были Социалистическая партия Э.Бальдивьесо и «Национальная ассоциация ветеранов социалистов — АНД ЕС»⁵³. Эти так называемые социалистические группы, среди которых выделялись Социалистическая партия, «Социалистическая ячейка», группы «АНДЕС», «Боливия», ряд студенческих и профсоюзных организаций объединились в Социалистическую конфедерацию (КС), принявшую в декабре 1935 г. программу «Социалистического действия». Социалисты выдвигали требования «постепенной национализации рудников, нефти, железных дорог и банков», ставили вопрос о необходимости раздела латифундий и просвещения индейцев. Их стратегической задачей была индустриализация и диверсификация экономики с опорой на ресурсы горнорудной промышленности. КС рассматривала валютные поступления от экспорта минералов как единственный источник индустриализации экономики страны⁵⁴.

Политической целью социалистов было единение нации во имя исторического прорыва, выхода из порочного круга зависимости и отсталости. Главным препятствием на этом пути была кастовая ограниченность правящего класса, своей неуступчивостью и сопротивлением реформам толкавшем страну к экономической стагнации и социальной нестабильности.

В основу политической платформы социалистов были положены национализм и антилиберализм. Национализм был естественной реакцией на империалистическую эксплуатацию. Символом чужеземного влияния была горнорудная олигархия, давно потерявшая какие-либо связи со своей страной. Поражение в войне усилило националистические чувства молодых политиков. Политическим выражением правления олигархии был либерализм, ответственный, в глазах социалистов, за крах экономической системы и за все поражения Боливии. Программа социалистов предлагала реформу государственного устройства, в основе которой лежали принципы «прогрессивной функциональной демократии», способной ликвидировать классовую борьбу во имя общенациональных интересов⁵⁵. На ее авторов большое влияние оказали корпоративистские идеи итальянского фашизма, а также более близкий им опыт «Социалистической республики» и «функциональная» демократия К.Ибаньеса в Чили. Под антиолигархическими и антилиберальными знаменами им удалось объединить самые пестрые политические организации — от марксистов и сторонников индоамериканизма перуанской АПРА до право-радикальных деятелей, симпатизировавших фашизму.

В столице и в других городах помимо КС и «Бета Гамма» возникали сходные партии и группы. В Кочабамбе действовала «Левая группа», в Сукре образовалась организация «Ариэль», в Оруро — группы «Инти», «Блок Авансе (Наступление)», в Ла-Пасе — «Анри Барбюс». Все они именовали себя социалистическими, объединяли в своих рядах как националистов, так и марксистов, опирались на леворадикальную интеллигенцию, студенчество, лиц свободных профессий, рабочих.

В январе 1936 г. руководящее ядро «Бета Гамма» во главе с ее генеральным секретарем Л. Итурральде Чинелем настояло на союзе с близкой им по взглядам Социалистической конфедерацией. 30 января 1936 г. «Бета Гамма» объявила о присоединении к КС. Такой союз, заявили ее лидеры, предполагал образование единой социалистической партии, съезд которой был назначен на 15 марта⁵⁶. Все социалистические (так они себя называли, а на самом деле национал-реформистские) группы объединились в одну партию. На съезде этих групп и организаций в марте 1936 г. была создана единая Социалистическая партия (ПС). В ее программу вошли положения декларации КС, принятой в декабре 1935 г.

Возглавили ПС бывшие активисты Националистической партии Э.Бальдивьесо, К.Монтенегро, Х.Тамайо (члены КС), Л.Итурральде Чинель (от «Бета Гамма»), Моисес Альварес (от рабочих профсоюзов — ФОТ). Несмотря на то, что новая партия была малочисленна и организационно слаба, она имела большой вес в реальной политике, так как представляла собой собрание влиятельных в обществе деятелей, журналистов, писателей, профсоюзных и студенческих лидеров. Социалисты стремились объединить под крышей своей партии все антиолигархические политические и профсоюзные группы. Поддержанная всеми левыми группами и профсоюзами Соцпартия превратилась в решающую политическую силу.

В январе 1936 г. социалисты и марксистская группа «Блок Авансе» провели в Оруро Первый региональный конгресс левых сил. На конгрессе был сформирован Единый революционный фронт (ФУР). В принятой на этом съезде программе нашли развитие основные положения документов Соцпартии, и даже были добавлены более радикальные формулировки в отношении преобразований государственной системы. ФУР предлагал ввести всеобщую синдикализацию, осуществить политическую реформу с целью создания профсоюзного государства, провести социализацию промышленности, аграрную реформу, коллективизацию земли и прочие меры революционного характера⁵⁷. Однако ФУР не стал объединением разных групп, и вскоре сам растворился в Социалистической партии.

Социалистическая партия быстро набирала силу. С ней стали считаться традиционные партии, предполагавшие путем альянсов и привлечения молодых политиков к разделу власти приручить влиятельную группу бунтарей, многие из которых происходили из лучших семей боливийской элиты. В марте 1936 г. Либеральная партия предложила социалистам политическое взаимодействие. Цель либералов состояла в привлечении на сторону правительства Х.Л.Техада Сорсано «чакской молодежи» из новых партий. Либералы недооценили всей глубины идейных расхождений с социалистами, что полностью исключало не только союз, но и диалог. В опубликованном в газетах ответе на это предложение Э.Бальдивьесо, подчеркивая фундаментальные доктринальные различия с либерализмом, писал: «Политическая философия либерализма рассматривает государство как объединение личностей. Для социалистов государство является не миражом, а фундаментальной и в основном экономической структурой; оно определяется социальными функциями, состоит из производительных сил, создающих экономическую, политическую и социальную реальность»⁵⁸.

Новые политические группы и партии, возникшие сразу же после войны на волне кризиса власти, представляли общественные силы, окончательно разочаровавшиеся в традиционной системе, стремившиеся к преобразованию экономики и государственного устройства. Большинство этих партий начертали на своих знаменах социалистические лозунги. Социализм для Э.Бальдивьесо, Х.Тамайо, Л.Итурральде Чинеля и других, называвших себя социалистами, представлялся такой экономической и политической системой, в которой главной ценностью и, вместе с тем, решающей силой было бы государство.

Социализм представлялся системой, способной вывести страну из кризиса, укрепить государство, консолидировать нацию. У социалистов этого времени были крайне эклектические воззрения на будущее общество, к которому они стремились. С одной стороны, они проповедовали принципы социальной справедливости, говорили о приоритете национальных интересов, о защите природных богатств страны и ограничении монополий. С другой, их всех объединяло неприятие либеральной демократии, стремление к огосударствлению всех сторон общественной жизни и построению корпоративистской системы управления, в чем явно прослеживалось влияние европейского фашизма. Речь шла о строительстве государственного капитализма в экономике, о формировании корпоративистской общественной системы. Их лозунгом была социальная справедливость и преодоление классовой борьбы, понимаемых как огосударствление всех сторон жизни общества, в частности, профсоюзов и политических партий.

Свою модель демократии они называли «функциональной»: по их мнению, в управлении страной должны участвовать только «производящие классы», то есть предприниматели, рабочие, военные и т. д., организованные на принципах корпоративизма. Социалисты считали, что в будущем государстве интересы личности должны быть преодолены во имя величия нации. Национальный эгоизм, абсолютизация и даже преклонение перед идеей государства, отрицание принципов демократии и либерализма как исчерпавших себя, политический волюнтаризм — вот основные постулаты социалистов. В будущем все эти идеи составят основу идеологии «революционного национализма», боливийского варианта национал-реформизма.

Крайне левые политики не могли согласиться с поглощением революционных групп большой национал-реформистской партией. Х.Агирре Гайнсборг, справедливо усматривая в этом объединении окончательный политический выбор «Бета Гамма» в пользу национал-реформизма и антилиберального радикализма профашистского толка, покинул со своими сторонниками ее ряды. В феврале 1936 г. в манифесте, написанном Х.Агирре Гайнсборгом, говорилось: «Конфедерация не является организацией трудящихся…, а защищает и гарантирует капиталистическую и феодальную собственность, обещает передать страну империализму и иностранному капиталу… Мы же боремся за создание классовой социалистической партий»⁵⁹. Сторонники Х.Агирре Гайнсборг присоединились к небольшой марксистской группе «Новый путь», руководимой рабочим лидером Максом Португалем, образовав «Левый социалистический блок», то есть сохранив название группы Х.Агирре Гайнсборга. Это политическое образование объявило себя пролетарской партией. Несмотря на размежевание с социалистами, эта группа считала необходимым на данном этапе продолжать сотрудничество с КС.

Х.Агирре Гайнсборг хотя и отмежевался от националистов, преобладавших в «Бета Гамма», он все же не терял надежды на создание единой социалистической пролетарской организации. Он вел переговоры с Э.Бальдивьесо, с группой «Андес» и многими другими социалистическими организациями, предлагая им образовать Единый левый фронт, целью которого было революционное свержение олигархии и начало радикальных преобразований в Боливии⁶⁰. Фронт мыслился как реализация в Боливии плана создания рабочей партии, выработанного на съезде левых сил в Кордобе (Аргентина) в июне 1935 г., когда была создана Революционная рабочая партия (ПОР) в эмиграции.

Х.Агирре Гайнсборг стремился к тому, чтобы ПОР под тем или иным именем превратилась в массовую пролетарскую партию внутри страны⁶¹. Однако его усилия не увенчались успехом. Марксистская партия не могла объединить в своих рядах всю антиолигархическую оппозицию. Лишь идея национального государства, внеклассового социализма антилиберального направления могла объединить левых. Именно националисты или, как они себя называли, социалисты пользовались несомненным авторитетом в массовых организациях ветеранов войны и профсоюзах. Политическая инициатива принадлежала националистам из Социалистической конфедерации и «Бета Гамма», а не пролетарским группам.

Троцкистские позиции Х.Агирре Гайнсборга и Т.Марофа оттолкнули от союза с ними прокоминтерновских коммунистов и умеренных марксистов, предпочитавших лозунги «Народного фронта» задачам немедленной пролетарской революции. В 1936 г. во многих городах создавались «Региональные комитеты левых», которые через 4 года объединились в марксистскую промосковскую партию. Среди комитетов в провинциях выделялись влиятельный, фактически доминировавший в городе Народный фронт Потоси, марксистские группы «Блок Авансе» в Оруро и «Антауара» в Сукре. Последняя даже издавала свой теоретический журнал. Эти группы установили между собой связь и пытались наладить контакт с Коминтерном⁶². В результате противостояния сталинистов троцкистам Х.Агирре Гайнсборга чаще удавалось находить общий язык с социалистами, националистами, нежели с более близкими им марксистами. Троцкисты в Боливии осуществляли тактику «энтризма» (от испанского слова — вступать, входить), то есть вхождения, проникновения в левые, а порой и «буржуазные партии». Их целью была работа по внутреннему преображению и превращению этих партий в пролетарские организации или, как минимум, давление изнутри на их руководство во имя проведения более радикальной политики.

Наряду с новыми левыми партиями на главную роль в «социалистической» оппозиции претендовала также Республиканская партия Б.Сааведры. Эта партия вела свою историю от Республиканской партии, к которой также принадлежал Д.Саламанка, ставший символом поражения в войне. Б.Сааведра, желая подчеркнуть свой разрыв со всей политической системой, поменял название партии на Республиканско-социалистическую (ПРС). Новая программа партии предлагала провести умеренные социально-экономические реформы, а также реорганизацию государства на корпоративистских началах. «Парламентское представительство должно опираться на корпоративные интересы промышленников, торговцев, студентов; местная власть, муниципалитеты должны быть эффективными, чисто техническими органами, армия должна выполнять социальную функцию»⁶³. Оппозиция Б.Сааведры правительству Д.Саламанки и его собственная идейная эволюция к идеям корпоративизма оживили партию. В годы войны бывшие студенты-марксисты Абраам Вальдес, Франсиско Ласкано, Ф.Эгино Савалья, увлекшиеся Муссолини и национал-социализмом, присоединились к сааведристской партии. После войны ПРС вновь стала влиятельной массовой партией. Сам Б.Сааведра стал ярым поклонником итальянского фашизма. Он ратовал за создание корпоративистского государства по примеру Италии.

За годы войны в офицерском составе армии произошли существенные изменения. Среди офицерского состава были популярны националистические идеи. Понимание необходимости реформ проникало в среду офицеров, ориентировавшихся в большей степени на неформальных военных лидеров, известных своими реформистскими и националистическими взглядами, нежели на высшее командование. Вместе с тем, широкое распространение среди военных получили антидемократические, авторитарные идеи переустройства страны. Исчезла вера в способность гражданских политиков эффективно управлять страной. А.Аргедас в своем дневнике передал одну из бесед со своим другом военным, который говорил следующее: «Я более не верю в демократию, не доверяю выборам. Наш избиратель всегда подкупается и не может выражать интересы народа. Нужна новая политическая система, направленная на возрождение страны»⁶⁴. Часто слышались призывы слиться со своим народом, дать ему возможность выбрать свою судьбу и т. п. Орудием народного волеизъявления они видели самих себя.

В июле-августе 1935 г. военные стали возвращаться из Чако в города, прежде всего в Ла-Пас. Военным казалось, и не без основания, что они лучше гражданских политиков понимали национальные интересы страны. Их контакт с индейцами, составлявшими основную солдатскую массу, раскрыл им глаза на ту пропасть, которая разделяла официальную политику и ту социальную реальность, которой жила страна. Среди офицерства, еще недавно консервативного института, распространились леворадикальные идеи. Любопытен, например, сюжет, рассказанный в своих мемуарах рабочим лидером В.Альваресом. Он был знаком с полковником Варгасом, который с началом военных действий в Чако с университетской скамьи был призван в армию. За годы войны в Чако дослужился до звания полковника, при этом сохранил свои убеждения студенческих лет и преданность марксизму. Встретившись с ним в 1936 г., В.Альварес с большим удивлением выслушал от него большую лекцию по марксистской политэкономии В.Альварес отмечал, что многие офицеры до войны были студентами, часто с левым, марксистским прошлым⁶⁵.

Зависимость командования армии от молодых офицеров и, главным образом, от их лидеров Э.Пеньяранды и Х.Буша объяснялась общей дискредитацией генералитета в глазах общества. Боязнь ответственности за бездарное ведение войны пронизывала всю верхушку армии, которая видела в неформальных лидерах офицерства, героях войны Х.Буше, Б. Бильбао Риохе и даже в Д.Торо единственных спасителей чести всего военного института в глазах общества. Это обстоятельство объясняет солидарное поведение высшего командования, генералитета в отношении молодых офицеров, а также его добровольное подчинение неформальным лидерам армии. Любопытно, что страх перед обществом был столь велик, что при возвращении генерала Э.Пеньяранды в Ла-Пас в октябре 1935 г. были предприняты беспрецедентные меры безопасности из-за открытой враждебности со стороны населения столицы.

Военные создавали тайные организации, ложи, принимали активное участие в общественной дискуссии о будущем страны, явно солидаризируясь с левыми оппозиционными группами и партиями. Еще во время войны, 2 мая 1934 г. в одном из лагерей военнопленных в Парагвае офицеры-патриоты создали тайную ложу РАДЕПА (Razon de la Patria — разум родины). В последствие в эту группу вошли многие молодые офицеры, ветераны войны. По оценкам самих руководителей ложи, число ее членов достигало от 200 до 400 человек. Во главе ложи стояли молодые офицеры Э.Бельмонте и Г.Вильярроэль⁶⁶. Программа глубоко законспирированной ложи содержала требования защиты национальных интересов, борьбы за моральное и духовное освобождение страны, во многом повторяя сходные положения программ других политических организаций национал-реформистского типа, появлявшихся в это же время в Боливии.

У ложи были две отличительные черты, позволяющие говорить об уникальности этой организации. Во-первых, программа запрещала членам ложи не только входить в другие партии и группы, но и занимать посты, облеченные высшей государственной властью, то есть президента и министров. РАДЕПА изначально отказывалась от прямой борьбы за власть, предполагая лишь тайно содействовать своим союзникам в осуществлении поставленных целей⁶⁷. Второй особенностью РАДЕПА была ее конспиративность, возведенная в абсолют. Если первый пункт программы — неучастие в высшем государственном управлении — им не удалось выполнить, и в разные годы радеписты входили во власть, а затем захватили ее, хотя программа запрещала участие в переворотах, то вторая особенность ложи, ее ультраконспиративность все-таки, выдержала испытание временем. О ее существовании стало известно лишь после свержения Г.Вильярроэля в 1946 г., когда достоянием гласности стали ее тайные документы, найденные в президентском дворце. РАДЕПА и другие военные тайные организации вступали в контакт с левыми политическими группами, прежде всего, социалистами. К 1936 г. оформился союз военных-националистов и социалистов. Радеписты поддерживали социалистов, являясь их главными союзниками среди военных.

Офицерство ориентировалось на ветеранские организации, на своих неформальных лидеров, «героев» войны в Чако. В сентябре 1935 г. был создан Легион ветеранов (ЛЕК). Легион объединил в своих рядах практически всех демобилизованных солдат и офицеров. Действующие офицеры также входили в эту организацию. Первоначально ЛЕК планировался как объединение по социальной защите военнослужащих и ветеранов, но очень быстро превратился во влиятельную политическую организацию. В руководстве ЛЕК преобладали националистически настроенные люди, близкие к социалистам. Фактически ЛЕК превращался в массовую опору социалистов, которые все еще были хоть и влиятельной, но малочисленной группой.

В январе 1936 г. руководство ЛЕК было полностью обновлено, были приняты новый устав и декларация принципов, содержание которых свидетельствовало о преобладающем влиянии социалистов. В этих документах ЛЕК определил себя как «профсоюзный институт с социалистической идеологией»⁶⁸. Легион возглавили фронтовые герои Б.Бильбао Риоха и Х.Буш. Союз военных и социалистов, воплощением которого был ЛЕК, представлял собой решающую политическую силу в стране.

Начавшаяся 15 мая всеобщая забастовка профсоюзов, показавшая полную неспособность правительства урегулировать конфликт, фактически поставила вопрос о власти в стране. 16 мая президент Х.Л.Техада Сорсано издал декрет о введении военного положения в государственных учреждениях и службах, объявил о мобилизации всех служащих. Президент обратился в Генштаб, к подполковнику Х.Бушу с просьбой восстановить общественный порядок силой армии. В ответ по приказу X. Буша в три часа ночи два офицера прибыли к дому Х.Л.Техады Сорсано, объявили ему, что он арестован, потребовав подписать заявление об отставке и передаче власти революционной хунте⁶⁹.

17 мая 1936 г., говоря о целях и задачах нового правительства, Х.Буш заявил, что речь идет о создании принципиально нового общественного и политического строя в стране. Было объявлено об установлении режима «государственного социализма». Х.Буш заявлял: «Мы ориентируем нацию на государственный социализм, умеренный и постепенный. Мы отвергаем восстания и заговоры. Наша цель — установить в Боливии режим социальной справедливости»⁷⁰. Народ в Боливии окрестил этот режим «военным социализмом», ибо идея его была ясна: боливийский социализм будет предложен не обществом, а самим государством, то есть в данном случае военным правительством.

На следующий день после переворота рабочие лидеры перешли к более решительным действиям. Заявляя о своей поддержке военных, профсоюзы вывели рабочих на улицы. 18 мая прошли мощные рабочие манифестации, показавшие свою силу не только предпринимателям, с которыми все еще не было заключено соглашение по требованиям забастовщиков, но и самим военным, которые сдержанно относились к своим союзникам слева, к рабочему движению. Во время утренней манифестации рабочие вошли и захватили здание муниципалитета Ла-Паса, водрузив на нем красное знамя. Мэрия города была объявлена «Народным домом», был принят акт о создании «Функционального совета коммуны Ла-Паса», тем самым профсоюзные лидеры делали прямой намек на Парижскую коммуну.

Захват муниципалитета профсоюзами должен был свидетельствовать о падении не только правительства Х.Л.Техады Сорсано, но и всего старого республиканского строя с его демократическими институтами власти. Новый политический режим не предполагал возвращения в будущем к предшествовавшему конституционному строю, поэтому захват муниципалитета столицы рабочими вызвал одобрение военных, рассчитывавших сделать профсоюзы одной из составляющих «государственного социализма». События в столице дали толчок к захвату левыми власти на местах. В Потоси фактическими хозяевами города стали прокоммунистический Народный фронт и Легион ветеранов, который также возглавляли марксисты А.Арратия и А.Вильяльпандо⁷¹.

23 мая 1936 г. во время инаугурации нового кабинета Д.Торо заявил, что страна нуждается в обновлении и утверждении новых принципов функционирования экономики и управления обществом. По его словам, предстояло провести в жизнь реформы, которые позволили бы сориентировать экономику на «чисто социалистические стандарты». Поясняя заявление Д.Торо, назначенный на пост министра иностранных дел лидер социалистов Э.Бальдивьесо утверждал, что главная цель переворота — это свержение либерального режима, и что речь идет «не о полном социализме, так как страна еще нуждается в иностранном капитале»⁷². Военные-социалисты предлагали строить такую общественную систему, при которой государство брало бы на себя заботу о благосостоянии трудящихся классов, принимало ответственность за стабильное развитие экономики, гарантировало социальную защиту, здравоохранение и просвещение, что полностью противоречило старым либеральным принципам невмешательства государства в частную жизнь граждан и в управление народным хозяйством.

Под социализмом военные и их союзники подразумевали укрепление государства, жесткое регулирование экономики и усиление контроля властей за всеми областями жизни. «Полный социализм», по их разумению, состоял в полном огосударствлении экономики и социальной сферы. Для построения «полного социализма» было необходимо пройти через этап индустриализации и диверсификации народного хозяйства, для чего и требовался иностранный капитал. Что же касается политической надстройки, то, по их мнению, надлежало немедленно приступить к формированию структур нового строя. Идеологи «государственного социализма» не уставали подчеркивать серьезные отличия от марксистского социализма. Речь шла о «государственном социализме», и более того, режим противопоставлял себя интернациональному марксизму, декларируя чисто «национальные цели». Д..Торо подчеркнул превентивный характер «революции», гарантировавшей от сползания к анархии и коммунизму. Все эти масштабные планы революционного преобразования страны должны были реализовываться не во имя интересов пролетариата и его классовых союзников, как о том говорили коммунисты, а во имя государства и нации.

В своем первом послании к нации Д.Торо заявил: «Наше твердое намерение — с помощью левых партий установить государственный социализм»⁷³. Демонстративно в официальный оборот было введено обращение «товарищ», что придавало романтически розовую окраску всему «социалистическому» движению военных. Новое правительство объявило всеобщую амнистию и отменило осадное положение. Кабинет, поддержав действия профсоюзов, заявил о своей политике защиты интересов трудящихся и ветеранов войны.

26 мая Хунта опубликовала «Программу минимум» из 52 пунктов. Авторство программы принадлежало Э.Бальдивьесо, что отразилось в усилении звучания социалистических принципов. В этом документе говорилось о различиях между хищническим и «хорошим», прогрессивным капиталом, который необходимо защищать, так как он не расхищал национальные богатства, а способствовал промышленному развитию. Из этого положения можно было сделать вывод о готовности нового правительства сотрудничать с национальными и иностранными предпринимателями при контроле со стороны «социалистического» правительства⁷⁴. Говоря о контроле со стороны государства за деятельностью капитала, в том числе и иностранного, военные-социалисты выглядели подлинными новаторами и революционерами, порывающими со всей предыдущей экономической политикой.

Одним из пунктов программы была реформа государственного и общественного устройства страны. Было заявлено о необходимости реформы государства на «социалистических принципах». В общих чертах эти реформы означали создание новой системы власти, которая заменила бы парламентскую демократию. Основой реформы должна была стать обязательная синдикализация и огосударствление профсоюзов⁷⁵. Политическая составляющая программы была умеренной и пока мало понятной. Речь шла лишь о некоторых реформах государственной машины. Особенно подчеркивалась новая роль профсоюзов как основы всей политической системы. Суть программы можно свести к формуле: всемерное усиление государства.

Идеология новой власти была отражением идейных поисков в боливийском обществе в 20—30-е годы, а также новых теорий государства, получивших широкое распространение на континенте. Во-первых, само название режима, «государственный социализм», не было политической новинкой в Латинской Америке. Именно так называли свою доктрину создатели эфемерной «Социалистической республики» в Чили в 1932 г. Тот факт, что в обоих случаях главным инструментом действия была армия, говорит о попытке боливийских военных копировать и более основательно осуществить то, что не удалось сделать в Чили. Как чилийские, так и боливийские военные-социалисты усматривали в социализме единственную альтернативу находившемуся в глубоком экономическом и морально-политическом кризисе «классическому» капитализму. Экономические и социальные успехи новых политических режимов в Европе, прежде всего, коммунистического в СССР и национал-социалистического в Германии, которых, в глазах военных-социалистов, объединяло их противостояние либеральной демократии, были лучшим аргументом в пользу новых общественно-политических форм функционирования государства.

Впервые находящиеся у власти политики, говоря о национальных интересах, указали на их противостояние «эгоистическим интересам частных групп самих же боливийцев», была обозначена противоположность интересов нации и олигархии. В своем первом обращении к нации Х.Буш заявил: «Мы видим огромное неравенство между теми, кто тысячами отдавал свои жизни на пустынных просторах Чако, и теми, кто составляют, по словам одного журналиста, «привилегированную касту», но мы видим также, что сейчас рождается новое мышление новой Боливии»⁷⁶. Главный идеологический тезис нового режима состоял в «укреплении государства», его освобождении от олигархии. Именно государство, свободное от эгоистических интересов отдельных групп и классов, представляло собой ту самоценность, ради которой все боливийцы должны были пожертвовать своими частными интересами и правами. В самом наименовании режима понятие «государственный» было первостепенным, и только потом речь шла о новой организации общественной жизни, «социализме».

Идеологи новой доктрины делали оговорки в сторону ограничительного толкования социализма. Д.Торо неоднократно подчеркивал, что речь идет лишь о новой фазе развития общества, преодолевающего эгоистические ограниченности либерализма и индивидуализма, а не об интегральном, то есть полном социализме⁷⁷. Ставший идеологом режима лидер социалистов Э.Бальдивьесо утверждал, что Боливия не готова к полному социализму, и поэтому вводит свою модель «государственного социализма». Он заявлял, что новая социалистическая доктрина не обращается к зарубежным, европейским теориям, а основывается лишь на социально-экономической и географической реальности Боливии. Стратегическая цель нового режима — это социальная справедливость, диверсификация и индустриализация народного хозяйства страны⁷⁸. На первой пресс-конференции в президентском дворце 21 мая 1936 г. Д.Торо заявил: «Идеология армии не отличается от взглядов левых партий. Армия желает создать правительство социальной справедливости, режим, который положит конец старым методам и старой политической системе. Наша задача — это развитие социалистического действия, это государственный социализм, который мы осуществим совместно с левыми партиями»⁷⁹.

Военные, при всех своих социалистических декларациях были готовы пойти на компромисс со старой политической системой, и даже согласиться на временное сохранение прежних принципов функционирования экономики. Безусловно, они были далеки от идеи установить режим тоталитарного типа с полной перестройкой общественной и экономической жизни. Для этого они были слишком слабы как политически, так и доктринально. В своей редакционной статье 4 октября 1936 г. ставшая рупором режима газета «Ла Калье» определяла будущее социалистическое общество в Боливии как «организацию, сочетающую рациональность и коллективистскую мораль», а пока речь шла лишь о движении к такому обществу, на пути к которому главным организующим орудием будет государство⁸⁰.

Для военных-социалистов экономической моделью развития Боливии был некий «прогрессивный капитализм», при котором государству отводилась активная роль в хозяйствовании. В своем докладе хунте Д.Торо, излагая принципы нового экономического строя, утверждал: «Государственный социализм основывается на принципах государства-предпринимателя, государства, которое возьмет на себя осуществление той деятельности, которая в руках частного предпринимателя не выполняла свою социальную функцию»⁸¹. В этой формуле состояла суть экономической политики национал-реформистского типа, видевшей в государстве единственно возможное орудие гармонизации развития народного хозяйства страны. Государство вытесняло частных лиц из сферы, где их эффективность и польза, с точки зрения экономического национализма, была мала или недостаточна. Для социалистов было ясно, что олигархия имела отличные от национальных экономические интересы. Государство должно было исправить историческую несправедливость и вернуть народу, узурпированные олигархией богатства и власть.

Проправительственная «Ла Калье» на своих страницах утверждала, что на данном этапе в Боливии следует строить государственный капитализм, который является лишь первым этапом социалистической организации общества⁸². Признавая за государством право предпринимательской инициативы и даже ведущих позиций в народном хозяйстве, военные-социалисты не отказывались от гарантий частному капиталу. Примирить частнособственнические принципы «прогрессивного капитализма» с общественной природой социализма был призван принцип «социальной функции частной собственности». Идеологи режима были убеждены, что необходимо «подчинить производство целям общества, ибо в рамках социалистического государства всякая частная собственность должна выполнять свою социальную функцию»⁸³. «Социальная функция» стала основополагающим принципом экономической политики и даже конституционного устройства. И здесь боливийские военные-социалисты не были первопроходцами. Эта модная к этому времени теория, ограничивающая неприкосновенность частной собственности выполнением ею своей социальной функции, определяемой ее полезностью обществу (читай государству), была очень популярна в те годы во многих странах Латинской Америки. В Чили в период диктатуры Ибаньеса эту тему широко обсуждали в интеллектуальных и политических кругах. Те же идеи шли из Мексики, где активно развивался государственный сектор и много говорили о социализме.

Боливийский «государственный социализм» предполагал решительный отказ от демократии и основополагающих гражданских свобод. «Государственный социализм» в сфере политики был наследником идей Ф.Тамайо. Демократическому механизму принятия решений и достижению консенсуса в обществе социалисты вслед за Ф.Тамайо противопоставляли волю и энергию нации, выразителем которой должны были стать национальные силы, присвоившие себе право выражать «эгоистически понимаемые национальные интересы». Как и Тамайо, социалисты требовали от всех социальных слоев жертвы во имя достижения общенациональных целей.

Главным объектом критики идеологов режима была демократия. В мае 1936 г. при вступлении в должность министра иностранных дел Э.Бальдивьесо заявлял: «Либеральная демократия — это выражение капитализма на службе меньшинства». Боливия, — считал он, — нуждалась не в зависимом старом либеральном, а в «плодотворном и производительном прогрессивном капитализме». Путь к нему лежит через «эволюционную социальную реформу при преобладании государственной собственности и ограничении экономической и политической власти горнорудной олигархии»⁸⁴. Политической составляющей реформы должна была стать так называемая функциональная демократия, предполагавшая отказ от классической системы парламентского представительства и замену ее корпоративным строем при ограничении основных прав и свобод принципом государственной целесообразности.

Индивидуализму и эгоизму «демолиберализма» противопоставлялось единение передовых элементов нации, «генераторов ее жизненной энергии» — рабочего класса и капитала. Их объединение, считали идеологи режима, может осуществить лишь государство, приоритетом в политике которого будет общее благо нации, даже в ущерб интересам этих классов и при ограничении свободы личности. Данные принципы были изложены в «Доктрине государственного социализма», программном документе Национального департамента пропаганды. В нем говорилось: «Государственный социализм — это призыв к эффективной солидарности активных членов общества, это установление царства закона, защищающего труд»⁸⁵. Там же указывалось, что долг каждого гражданина — посвятить себя государству во имя величия нации.

Называя себя социалистами, пусть даже и «государственными», военные тут же делали оговорку, что речь ни в коем случае не идет о коммунизме. В отличие от коммунистов, видевших в социализме, по крайней мере, доктринально, развитие демократии и подтверждавших свою верность идеалам Французской революции, свободы, равенства, братства, военные-социалисты избрали главной своей мишенью именно демократическое устройство общества. Более того, идеологи режима заявляли, что их строй — это барьер на пути коммунизма, который, по сути, является интернациональной (как и иностранный капитал, империализм), а, следовательно, и антинациональной силой⁸⁶. Более того, если коммунисты отстаивали интересы пролетариата, то военные-социалисты претендовали на защиту общенациональных ценностей, на преодоление классовой борьбы и установление социальной гармонии.

Большое влияние на идеологию «государственного социализма» оказали итальянский фашизм и германский национал-социализм, провозглашавшие приоритет нации над личностью и классами. Многие деятели режима, особенно военные, с большой симпатией относились к национал-социализму Гитлера. Влияние нацизма в боливийской армии было очень велико. Боливийские военные поддерживали связи с германскими нацистами до и после прихода Гитлера к власти. Х.Кундт был личным другом Гитлера, а боливийское консульство в Берлине часто давало приют нацистам в 20-е годы. Многие боливийские офицеры отправляли своих детей учиться в Германию. Министр обороны правительства Д.Торо Оскар Москосо заявлял, что при реформировании государства следует руководствоваться национал-социалистической доктриной. В октябре 1936 г. он создал Национал-социалистический легион ветеранов Чако⁸⁷. Эта организация оказывала серьезное влияние на политическую линию режима.

Не только военные открыто выражали свои симпатии фашизму, но и гражданские политики, прежде всего, члены Социалистической партии, будущие идеологи и лидеры национал-реформизма К.Монтенегро, Э.Финот и другие вели антилиберальную пропаганду через газету «Ла Калье»⁸⁸. 23 июня 1936 г. социалисты, входившие в Революционный комитет, основали газету «Ла Калье», первым редактором которой стал Н.Педро Валье, затем замененный на известного левого журналиста Армандо Арсе⁸⁹. ААрсе до этого возглавлял сааведристскую «Ла Република» и «Эль Универсаль», а также сотрудничал с журналом «Инги», издаваемом Э.Си-лесом Суасо. Он приобрел известность в годы войны в Чако благодаря своей антивоенной позиции. ААрсе придал газете большой динамизм.

«Ла Калье» была самой дешевой и самой популярной газетой в стране. Она использовала новый стиль журналистики, более броский, менее интеллектуальный, максимально приближенный к языку и образам уличного плаката. Вокруг «Ла Калье» объединились практически все социалисты. Этой газете предстояло стать ядром партии Националистическое революционное движение (МНР), политика и идеология которой по сей день определяют лицо страны. «Ла Калье» превратилась в главную идейно-политическую и общественную опору режима «государственного социализма». 23 октября 1936 г. подполковник Г.Вискарра опубликовал в «Ла Калье» редакционную статью «Наш боливийский национал-социалистический путь», в которой прославлял политический строй Германии и Италии. Он утверждал, что национал-социалистическая система — «это единственный режим правления, который дает гарантии прогресса и общественного благосостояния»⁹⁰.

Идеологи режима находили много общего с фашистской доктриной и вели активную пропаганду успехов европейских тоталитарных режимов. И военные, и их союзники социалисты не скрывали родственных с национал-социализмом взглядов. В марте 1937 г. мексиканский посол пригласил для беседы видных деятелей режима Х.Пас Камперо, Ф.Камперо Альвареса, Э.Финота, которые постарались изложить ему принципы «государственного социализма». Они заявляли, что демолиберализм изжил себя, а боливийский режим движется в том же направлении, что и национал-социализм в Германии и фашизм в Италии⁹¹.

С приходом к власти военных-социалистов проявились результаты идейной революции, которая сместила господствовавшие представления об основах общественной жизни от либерализма и индивидуализма в сторону авторитаризма и социального государства. Центральным пунктом теории «новой Боливии» было отрицание принципов либерализма и демократии в экономике и в политической жизни.

Все, что было связано со старым капитализмом свободной конкуренции, и что потерпело крах в период мирового кризиса, отвергалось военными-социалистами. Частная инициатива противопоставлялась государственному капитализму, мировой рынок со свободным обращении товаров и капиталов — национально регулируемой экономике и даже автаркии с ориентацией лишь на внутренние потребности страны, либеральная демократия со свойственными ей индивидуализмом и частно-эгоистическими интересами — коллективизму, подчинению личности государству, нации.

Государство принимало на себя ответственность за экономическое и социальное развитие. Фактически речь шла о государственном капитализме, при котором классовые противоречия и борьба интересов различных социальных групп подавлялись во имя национальной идеи. При слабости местного класса предпринимателей именно государство должно было выполнять задачи, как первоначального накопления, так и проведения индустриализации. По мнению военных-социалистов, либеральная демократия не смогла обеспечить условия для экономического развития и социального прогресса. Они были готовы предложить иную систему власти, где различные политические и социальные группы подчиняли бы свои устремления единой цели, определяемой государством, то есть социалистами, а гражданское общество полностью растворялось в государстве, подчинялось ему.

Многие положения идеологии «государственного социализма» впоследствии были восприняты национал-реформизмом. Наряду с очевидной преемственностью идейной базы, да и политической практики, у военных-социалистов и национал-реформистов существовали несколько серьезных отличий, позволяющих делать вывод о более радикальном противостоянии «государственного социализма» либеральной демократии и всей капиталистической системе. Самоназвание режима как социалистическое было не только данью моде, но и убеждением его создателей, что он призван заменить дискредитировавший себя демолиберальный строй, да и сам капитализм. В этом антирыночном, антикапиталистическом порыве слились в одно целое как левые, так и правые, профашистского толка, силы. Сильный антикапиталистический элемент «государственного социализма» придавал ему более радикальное и антисистемное звучание.

Принятие обществом новых идей свидетельствовало об изменении самого типа ментальности, о переходе гегемонии к тем интеллектуальным и политическим силам, которые в тот момент выражали антилиберальную, националистическую и авторитарную тенденцию.

Придя к власти путем переворота или, как они говорили, революции, военные отнюдь не стремились к легитимации режима на основе действовавших до этого конституционных принципов. Военные-социалисты поставили задачу создать свою собственную корпоративную политическую систему. Они заявили о своем намерении созвать Учредительное собрание, которое, основываясь на «социалистических» принципах, разработает новую конституцию страны.

Политическая реформа затрагивала высшие органы государственной власти, судебную систему и местное самоуправление. Хунта готовила обширную судебную реформу, которая полностью подчинила бы эту ветвь власти исполнительным органам⁹². Декретом от 14 августа 1936 г. Д.Торо отменил выборы мэров, которых отныне назначало центральное правительство, а муниципальные собрания впредь должны были не избираться населением, а назначаться пропорционально Торговой палатой, Промышленной палатой, Коллегией адвокатов, профсоюзами медиков, инженеров, обществом сельских собственников и Рабочей федерацией. Вводилась оплата за работу мэров (алькальдов) в городах и поселках, что знаменовало собой демократизацию этого института власти, ибо позволяло занимать этот пост лицами свободных профессий, наемными рабочими и служащими без ущерба для их заработка⁹³. Впрочем, это было чистой теорией, так как самих алькальдов назначало центральное правительство, исходя из политической целесообразности и продвигая своих сторонников. Вместе с тем, эти меры в целом укрепили вертикаль исполнительной власти. Сильное государство являлось для военных главной целью всей политической реформы.

Основой новой системы, по мнению Д.Торо, должна была стать «функциональная демократия». Отказ от классической демократии как выражения прав и свобод личности объяснялся потребностью учитывать интересы классов и слоев населения, составлявших абсолютное большинство нации. Политическая реформа должна была полностью изменить представительную систему, ликвидировать парламентскую демократию. На место принципа выборности всех властей приходила авторитарная корпоративистская система. Не личность, не гражданин объявлялись основой «функциональной демократии», а некие народные классы и профессиональные группы. Исходя из этих предпосылок, Д.Торо, не одобряя экстремизма некоторых своих единомышленников и не являясь ярым приверженцем новомодных режимов Муссолини и Гитлера, будучи весьма прагматичным политиком, предложил компромиссный вариант структуры представительной власти. По его идее, как учредительное собрание, так и будущий парламент должны будут формироваться одновременно на основе обычных выборов, как было ранее, и из представителей профсоюзов. Половина депутатов избиралась бы по территориальным округам, а остальные делегировались бы от профсоюзов. Здесь следует оговориться, что речь шла исключительно о тех профсоюзах, которые создавались властью на корпоративных началах.

Антилиберализм и логика антирыночной, этатистской политики делали рабочее движение естественным союзником режима, а также предлагали такое реформирование государственно-политического устройства, которое превращало профсоюзы в основу функционирования новой системы власти. Структурирование профсоюзного движения, его приспособление к нуждам новой власти были первоочередными задачами политической реформы. С целью создания основ новой политической системы Хунта разработала и опубликовала декреты об обязательной синдикализации и всеобщей трудовой повинности. Объясняя причины появления этих декретов, Д.Торо заявил в интервью газете «Ла Расон» следующее: «Необходимо реорганизовать государство на новом фундаменте… Думаю, что функциональные профсоюзы, хорошо организованные и контролируемые государством, смогут стать вспомогательным фактором обновления нашей социально-политической системы. Парламент должен действовать на основе двойного представительства»⁹⁴.

Декрет о трудовой повинности был предложен министерством труда и подписан Д.Торо 6 июля 1936 г. По новому декрету Боливия провозглашалась «республикой трудящихся», следовательно, все были обязаны работать. Государство получало право принудительно привлекать «на работы» безработных и так называемые «паразитические классы». Всем безработным предлагалось обращаться в специальные департаменты труда и полицию, где из них создавались бригады, направляемые либо на частные предприятия, либо на общественные работы, например, по строительству дорог, на которые привлекались не только безработные, но и те, кто не мог или не хотел платить подорожный налог. Демобилизованным с фронта в Чако солдатам предписывалось устроиться на работу в течение 20 дней.

Все боливийцы должны были обзавестись трудовыми книжками, которые становились важнейшим документом гражданской дееспособности⁹⁵. Предприниматели должны были сообщать в министерство труда о своих потребностях в рабочей силе, а органы власти были обязаны поставлять соответствующих рабочих и специалистов. За выполнение декрета отвечало новое полицейское подразделение — специальная трудовая инспекция, проводившая регистрацию безработных, формировавшая и направлявшая к месту выполнения повинности «бригады трудящихся в соответствии с запросами горнорудных, торговых, промышленных и прочих предприятий. Полиции предписывалось сопровождать бригады до места назначения. Газеты сообщали о задержании лиц, не имевших трудовой книжки и являвшихся безработными, которых временно арестовывали и содержали под стражей до определения будущего места работы⁹⁶. В случае бегства «призываемого на трудовую службу» по заявлению работодателя полиция должна была объявлять розыск и принудительно доставлять беглеца на прежнее место, причем стоимость поиска и проезда вычиталась из его будущей зарплаты»⁹⁷. Особенное рвение в осуществлении декрета о трудовой повинности проявлял Э.Бельмонте, известный своим восторженным отношением к трудовой организации третьего рейха⁹⁸.

Декрет о всеобщей трудовой повинности преследовал две цели. С одной стороны, он был реакцией на жалобы горнопромышленников, испытывавших серьезные трудности с рабочей силой, в то время как города наполнились безработными демобилизованными солдатами. В течение всего года для увеличения экспорта горнорудные компании требовали выполнения декрета о трудовой повинности, отправки на рудники дополнительных рабочих рук⁹⁹. В письме от 30 июня 1936 г., исходя из потребностей горной отрасли, Д.Торо призывал министра труда в кратчайшие сроки разработать и представить проект декрета¹⁰⁰. С другой стороны, декрету придавалась идеологическая и институционная нагрузка, состоящая в установлении государственного контроля над трудовыми ресурсами и в создании предпосылок тоталитарного управления экономикой. Социалисты отвергали рыночные механизмы регулирования спроса и предложения трудовых ресурсов, противопоставляя им полный контроль государства над занятостью. Эта реформа содержала сильный антирыночный, антикапиталистический вектор развития. Вопрос состоял лишь в выполнимости планов социалистов.

Министерство труда было активным проводником положений декрета в жизнь. В конце сентября 1936 г. министерство разослало местным властям новую инструкцию по выполнению декрета. В ней признавалось, что «существует всеобщая убежденность в том, что декрет никто не собирается выполнять». В результате граждане не беспокоятся о получении трудовых книжек. Министерство настаивало на усилении работы местных властей по организации бригад, выделив три направления: горнорудная промышленность, строительство дорог и сельское хозяйство. Все задержанные безработные должны были содержаться в казармах без права свободного выхода. Комиссии, отбирающие и сортирующие безработных, должны «в первую очередь удовлетворять потребности в рабочей силе крупных горнорудных предприятий, разрабатывающих олово, а уж затем мелких и средних». Подчеркивалось, что комиссии и политические органы должны строго выполнять распоряжения министерства и соблюдать букву закона «независимо от лица или социального положения» подлежащих принудительному призыву на работу, в том числе и иностранцев¹⁰¹.

Хотя в своих отчетах президенту В.Альварес рапортовал об успехах в реализации декрета¹⁰², это новшество осталось лишь на бумаге. Несмотря на грозные инструкции и призывы к органам исполнительной власти, декрет о трудовой повинности так и остался лишь образцом тоталитарного законотворчества. В реальной жизни декрет не выполнялся за исключением показательных акций. У государства не было ни средств, ни возможности на данном этапе обеспечить работой всех безработных. Эффективность декрета была почти нулевой, но его появление вызвало целую бурю возмущения интеллигенции, видевшей в нем начало торжества тоталитаризма в Боливии¹⁰³.

Поскольку рабочее движение должно было стать основой политической системы, министерство труда приступило к организации новых, подконтрольных государству, профсоюзных структур. Политическим инструментом управления синдикализированным обществом могли стать созданные по инициативе Х.А. Арсе (служившего юридическим советником в министерстве труда) АНПОС — Постоянные национальные ассамблеи профсоюзных организаций. Задача Ассамблеи заключалась в контроле за деятельностью министерства труда со стороны рабочих организаций и в подготовке общенационального конгресса, на котором планировалось создание единого профцентра. В АНПОС вошли представители всех профсоюзных объединений, в том числе ФОТ и ФОЛ.

В своем циркуляре от 30 июня 1936 г. всем профсоюзным организациям страны В.Альварес писал: «Постоянная связь министерства и Хунты с рабочими организациями необходима для эффективного учета мнений рабочего класса, а также для доведения до сведения трудящихся и их организаций в центре и на местах действий и решений министерства, осуществляемых в интересах трудящихся»¹⁰⁴. Министр труда раз в неделю выступал перед собранием рабочих представителей с отчетом о своей деятельности. Через АНПОС до рабочего класса должны были доводиться все инициативы «социалистического правительства»¹⁰⁵. Желая подчеркнуть институционное место АНПОС в политической системе «государственного социализма», В.Альварес запросил разрешения Д.Торо предоставить в распоряжение новой структуры помещение Сената¹⁰⁶. Разрешение было получено и, к ужасу правых политиков, в Сенате стали заседать рабочие лидеры. Этот жест правительства носил не только символическое значение, а реально демонстрировал торжество новых принципов государственной власти.

Неофициальный статус АНПОС был вскоре изменен декретом Хунты, превратившем их в новый орган власти. Декрет Д.Торо об образовании АНПОС от 4 июля 1936 г. устанавливал схему образования новых профсоюзов. Организованные по цеховому принципу рабочие профсоюзы и объединения предпринимателей образовывали общенациональные и местные ассамблеи. На предприятиях по профессиональному признаку создавались комитеты, которые затем объединялись в общенациональные союзы, встраиваемые в единую отраслевую структуру. Руководство АНПОС назначалось министерством труда. АНПОС должна была заменить собой все остальные профсоюзы, став не столько конфедерацией различных отраслевых союзов, сколько своеобразным синдикалистским предпарламентом, который, в свою очередь, делегировал бы своих полномочных делегатов в общенациональный парламент.

Создавая АНПОС, правительство надеялось поставить под контроль министерства труда деятельность и сам процесс организации рабочих профсоюзов. На заседании 23 июля 1936 г. АНПОС, выразив поддержку «социалистическому правительству», потребовали от Хунты скорейшего принятия декрета об обязательной синдикализации, при помощи которого рассчитывали организовать всю профсоюзную вертикаль в общенациональном масштабе¹⁰⁷. Всеобщая синдикализация, по идее военных-социалистов, была орудием огосударствления профсоюзного движения.

Для профсоюзных лидеров создание синдикализированной, а по сути корпоративистской представительной власти, свидетельствовало о конце буржуазного государства и торжестве социалистических принципов. Важным элементом строительства новой политической системы была призвана стать обязательная синдикализация, декретированная 19 августа 1936 г. В отчете от 28 декабря 1938 г. министерство труда, подводя итоги своей деятельности, особо подчеркивало значение этого декрета в проведении политической реформы: «Всеобщая и обязательная синдикализация является основой нового режима и новой формой осуществления гражданства в Боливии, что отныне означает признание неотъемлемого права коллектива трудящихся участвовать в решении судеб страны»¹⁰⁸. В преамбуле декрета указывалась цель этой широкомасштабной акции: «Обязательная и всеобщая синдикализация должна быть основой нового гражданского режима и одним из основных факторов функционирования избирательной системы». Декрет предписывал: «Все боливийцы, будь то мужчины или женщины, в той или иной мере участвующие в производстве, распределении и пользовании общественным богатством, обязаны объединиться в профсоюзы, деятельность которых должна регулироваться единым профсоюзным уставом». Каждый гражданин получал профсоюзный билет, который, как предполагалось, заменял иные документы дееспособности, необходимые для участия в избирательном процессе. Статья 3 гласила: «Профсоюзы должны контролироваться и быть под постоянной опекой социалистического правительства, они являются частью государственного организма, основой функциональной системы власти»¹⁰⁹.

Создавались профсоюзы двух типов: работодателей и наемных работников. Закон предусматривал создание смешанных комиссий профсоюзов хозяев и работников для решения спорных вопросов и «достижения взаимопонимания труда и капитала, а также для совместных действий по усовершенствованию производства». Министерство труда предписывало каждому профсоюзу, в какую отраслевую или региональную федерацию он должен войти. Федерации призывались провести общенациональный объединительный конгресс трудящихся в ноябре 1936 г., на котором предполагалось образование Национальной профконфедерации. Будущий съезд должен был, согласно декрету, принять предложенный министерством труда профсоюзный устав, который виделся главной нормативной базой трудовых отношений¹¹⁰. Эта система была направлена на установление всеобщего государственного контроля над профсоюзами. Объясняя необходимость радикальной политической реформы, Д.Торо говорил: «Страна переживает состояние дезорганизации своих политических и общественных институтов… Атмосфера в обществе характеризуется отсутствием здоровых политических групп, инерцией масс и преобладанием частных, эгоистических интересов, стремящихся эксплуатировать государство»¹¹¹.

Декрет вызвал большие трения внутри правительства; были предложены два проекта декрета и профсоюзного устава. Они исходили из противоположных концепций общественного устройства и места в нем профсоюзов. Авторство первого принадлежало министерству труда, а конкретно марксистам Х.А. Арсе и Р.Анайе. Левые настаивали на скорейшем принятии профсоюзного устава в их редакции. В сентябре 1936 г. в письме министру В.Альваресу от имени Социалистической партии Кочабамбы А.Уркиди (реальным лидером партии был Р. Анайя, работавший тогда в министерстве труда) писал: «Необходимо срочно завершить процесс обязательной синдикализации принятием устава, и тем самым выбить почву из-под ног у противостоящей социалистическому характеру проводимых реформ реакции, пытающейся навязать свои планы»¹¹². От содержания Профсоюзного устава зависел вектор развития отношений профсоюзов и государства. В.Альварес и его сподвижники из левого социалистического движения сразу же принялись за его разработку. Об успешном завершении этой работы министерство труда отчиталось правительству уже в декабре 1936 г., обещая представить устав на утверждение Хунты в ближайшее время¹¹³. Однако после отставки В.Альвареса и чистки министерства от левых деятелей этот проект был предан забвению.

Несколько иное содержание обретала идея обязательной синдикализации в интерпретации министра внутренних дел подполковника Хулио Виера¹¹⁴, который видел в этом акте шаг на пути строительства корпоративного государства. Его идеалом был итальянский фашизм с корпоративистской политической организацией. Реальное осуществление декрета обуславливалось принятием профсоюзного устава, вокруг которого развернулась борьба между левым синдикализмом, представленным В.Альваресом, и правым корпоративизмом, олицетворением которого был глава кабинета министров Х.Виера. Дискуссия вокруг этого вопроса длилась вплоть до ухода В.Альвареса из правительства в конце 1936 г.

Профсоюзные круги с одобрением восприняли декрет о синдикализации. Левые считали, что при новом «социалистическом» режиме будут реализованы анархо-синдикалистские представления о месте профсоюзов в революции и в будущем общественном устройстве. В.Альварес заявлял, что «профсоюзы должны стать основой функциональной демократии и осуществления общественной власти»¹¹⁵. Несмотря на сопротивление правых сил, профсоюзным вождям удалось достичь некоторых успехов в осуществлении синдикалистской реформы. Согласно сентябрьскому 1936 г. отчету министерства труда, в среднем в месяц выдавалось около 3 тысяч профсоюзных билетов. В течение первого месяца действия декрета министерство регистрировало примерно 12 профсоюзов в неделю, что свидетельствовало о серьезной организационной работе, предпринятой левым руководством министерства труда¹¹⁶.

Целью режима была интеграция рабочего движения в политическую систему через огосударствление профсоюзов. Провозглашавшиеся военными-социалистами доктринальные цели создания «функциональной демократии» обретали реальные черты именно посредством всеобщей синдикализации. Превращение профсоюзов в органы власти содержало сильную антибуржуазную, антисистемную тенденцию, опасность которой сразу же осознали как умеренная часть военных, так и консервативные круги страны, сделавшие все для того, чтобы эти декреты остались лишь декларацией намерений.

Народная инициатива порой ставила в тупик правительство и руководство левых партий, не готовых возглавить стихийное творчество масс. Возникали новые органы народного контроля и власти. Рабочие и ветеранские организации оказывали давление на правительство не только через политические группы и близких им деятелей кабинета министров, но и посредством прямых, порой насильственных действий. Чаще всего Хунта постфактум была вынуждена признавать результаты этих действий.

Тяжелая ситуация на потребительском рынке, расцвет спекуляций вызвали стихийные протесты народных масс, недовольных неспособностью власти навести порядок в торговле. Леворадикальные группы призывали население использовать методы прямой демократии и устанавливать народный контроль в торговле. 12 сентября 1936 г. толпа, предводительствуемая лидерами ветеранских организаций, в том числе самой радикальной АНДЕС, заняла помещения Департамента потребления и устроила судилище над служащими, которые, по их мнению, не выполняли своих обязанностей по контролю над торговлей. Бессильное воспрепятствовать самоуправству левых организаций, правительство было вынуждено признать эти стихийные акты справедливыми и даже декретировать присутствие народных контролеров из числа ветеранских союзов и партий в местных органах власти¹¹⁷. Вместе с тем, эти стихийные элементы новой народной власти, несшей в себе сильный заряд антибуржуазности, не находили развития и постепенно исчезали.

Для осуществления широкомасштабной политической реформы Хунта сформировала 1 октября 1936 г. комиссию по выработке новой конституции. В нее вошли не только сторонники «государственного социализма» Х.Пас Камперо, Х.М.Салинас, В.Мендоса Лопес (глава комиссии), но и представители традиционных политических сил, не разделявшие новаторские идеи государственного устройства военных-социалистов. Вошедшие в комиссию бывшие министры правительства Х.Л.Техада Сорсано правые деятели Х.М.Гутьеррес и П.Гильен стремились выхолостить все «социалистические» новшества.

В ноябре 1936 г. Д.Торо заявил, что Учредительное собрание будет созвано в соответствии с новыми политическими принципами, то есть половина депутатов от профсоюзов, половина — посредством всеобщих выборов¹¹⁸. Учредительное собрание, по мысли Д.Торо, не будет заниматься избранием президента, а лишь выработает новую конституцию, по которой впоследствии пройдут выборы новых органов власти¹¹⁹. Появились предложения не созывать Учредительное собрание, а разработать временный Статут на ближайшие 4–5 лет, ибо старая конституция мирно почила с революцией мая 1936 г., а новые принципы жизни только формировались в процессе становления социалистического режима.

В январе 1937 г. несмотря на закрытый, негласный характер работы комиссии, достоянием общественности стали разработанные ею общие принципы государственного устройства. Как заявили прессе представители комиссии, ими были изучены все новые современные конституции, в частности Мексики, Чили и Советского Союза. Особо был проанализирован опыт Германского рейха. Многие наблюдатели отмечали, что комиссия, возглавляемая В.Мендосой Лопесом, по настоянию президента берет пример с законов нацистской Германии¹²⁰. За основополагающий принцип были приняты коллективизм и антииндивидуализм. Декларировалось, что интересы государства и общества выше интересов и прав личности. Отношения труда и капитала, по мнению членов комиссии, должны были ориентироваться на германский образец, а декреты об обязательной синдикализации и трудовой повинности становились органичной частью новой конституции¹²¹. В начале 1937 г. был разработан проект нового «функционального» парламента. Предполагалось создать Конгресс со смешанной, синдикалистско-корпоративной и старой парламентско-партийной системой. Палата депутатов должна была формироваться пополам от профсоюзов и общественных организаций, а сенаторы назначались бы профсоюзами сроком на 9 лет¹²².

Из-за внутренних противоречий в правящем блоке планы конституционной реформы отодвигались на неопределенное будущее. Перемена в настроениях властей отразилась на работе конституционной комиссии. В конце апреля 1937 г. В.Мендоса Лопес ушел с поста председателя комиссии, объяснив свой поступок тем, что некоторые ее члены не разделяют взглядов на будущую социалистическую модель государства, а посему невозможно достичь с ними взаимопонимания¹²³. Одной из причин конфликта был проект Профсоюзного устава¹²⁴, выдержанный во вполне традиционном либеральном духе. Корпоративистские идеи были сведены к минимуму.

Комиссия оправдывалась, подчеркивая, что преследовала цель «гармоничного решения социальных вопросов, но главное — ориентировалась собственно на потребности производства»¹²⁵. В.Мендоса Лопес заявил о неприемлемости такого проекта. Его поддержал лидер социалистов Э.Бальдивьесо, протестовавший против реакционного духа, царившего в комиссии¹²⁶. Д.Торо отказался принять отставку В.Мендоса Лопеса как необоснованную, но не предпринял никаких мер по изменению обстановки в комиссии, ибо уже мало интересовался ее работой¹²⁷. Впоследствии результаты работы комиссии так и не были востребованы, а выборы в Учредительное собрание — отложены.

Последовательное проведение в жизнь декретов о всеобщей синдикализации, об АНПОС, о всеобщей трудовой повинности, осуществление реформы парламента и местного самоуправления реально могло бы создать базу нового политического строя, мало похожего на буржуазную демократию. Осуществление политической реформы создало бы предпосылки к углублению и развитию антикапиталистического и антирыночного элемента в «государственном социализме». Если радикализм этих реформ привлекал левых, рабочее движение, то их откровенная антибуржуазная направленность отпугивала союзников режима справа. Военные лавировали и предпочитали половинчатые меры и уступки то одной, то другой группе.

При всех колебаниях и непоследовательности военных первые полгода существования режима «государственного социализма» были самыми радикальным периодом в политической реформе. Революционный напор первых месяцев быстро ослабел, и режим все более склонялся к проведению умеренной реформистской политики.

Между тем, режиму так и не удалось создать солидную массовую базу поддержки. Разрыв с левыми марксистскими группами, а затем охлаждение в отношениях с социалистами, группировавшимися вокруг «Ла Калье» создали политическую пустоту, которую правительство стремилось заполнить созданием официозной партии или движения. Под непосредственным наблюдением со стороны министерства внутренних дел 23 декабря 1936 г. был создан Боливийский народный фронт (ФПБ). В него вошли ветеранский союз АНДЕС, Социалистическая партия, Конфедерация трудящихся (ССТБ), марксистские группы «Авансе» и «Социалистический студенческий университет». В обмен на поддержку ЛЕК требовал от правительства государственных постов в центре и на местах и более жестких мер в отношении партий, не вошедших в проправительственный блок¹²⁸.

Социалисты рассматривали себя как основу создания однопартийного режима, поэтому охотно подчинялись подобным инициативам МВД. Отсутствие самостоятельной позиции по текущим политическим вопросам подрывало жизнеспособность социалистических партий, фронтов и т. д., сильно ограничивало их влияние на рабочее движение, на народные массы. В руководство ФПБ вошли социалисты А.Мендоса Лопес, Моисес Альварес, рабочий лидер Л. Табоада Авила, студенческий руководитель Сесар Ла Фойе. Новое объединение заявило о своей поддержке «социалистических принципов» правительства Д.Торо и желании объединить все левые силы страны. В воззвании фронта говорилось: «Идеологические разногласия не могут быть препятствием для консолидации сил в строительстве нового социалистического государства, способного обеспечить социальное благополучие непосредственных производителей национального богатства»¹²⁹.

ФПБ не стала массовой политической организацией, оставшись верхушечным образованием, созданным по приказу МВД. Объединение групп социалистической ориентации и профсоюзов в едином фронте оказалось неудачным именно ввиду его слабого авторитета у населения, и правительство решило создать собственную партию. Идея образования Партии государственного социализма (ПСЕ) принадлежала Х.Виера, известному своим страстным преклонением перед Муссолини. Министерство внутренних дел осуществляло координацию действий политиков по формированию новой партии. В феврале — марте социалисты во главе с Х.Санхинесом сформировали сначала «Рабочую организацию государственного социализма», а затем при активной поддержке МВД была создана «Рабочая партия государственного социализма»¹³⁰. Правительственные чиновники разъезжали по стране и организовывали филиалы новой партии, к которой с готовностью примкнули социалисты и военные. Во главе местных отделений партии вставали префекты и алькальды. 7 апреля 1937 г. с участием многочисленных социалистических организаций была образована Партия государственного социализма (ПСЕ)¹³¹. Членства в ПСЕ было фактически обязательным для государственных служащих и военных на местах.

Единственной официальной партией режима стала ПСЕ, в которую были вынуждены войти ветеранские группы АНДЕС, «Боливия», руководители ССТБ и даже республиканцы-социалисты, то есть весь спектр умеренно реформистских сил. ПСЕ провозглашала своей целью установление в Боливии корпоративного «государственного социализма», основанного на принципах «функциональной демократии». Правительство рассчитывало в недалеком будущем перейти на однопартийную систему, распустив все политические партии и движения, кроме ПСЕ. Создание ПСЕ было логическим шагом в строительстве социалистической вертикали профсоюзы — партия — государство.

На собрании ПСЕ 20 апреля 1937 г. были избраны ее руководящие органы. Почетным председателем стал сам Д.Торо. В руководство номинально вошли министры Х.Виера, Э.Финот, Х.Пас Камперо, высшие военные чины генерал Э.Пеньяранда и полковник Х.Буш. Возглавил партию Х.Санхинес¹³². Новая партия претендовала на роль единственной разрешенной. ПСЕ заняла непримиримую позицию по отношению к своим оппонентам как справа, так и слева. Подчеркивая верность социалистическим идеалам, ПСЕ в специальном обращении к Д.Торо 14 апреля 1937 г. потребовала «принять энергичные меры, чтобы искоренить подлую политику наших противников, постоянно сеющих анархию по всей стране»¹³³.

Создание ПСЕ было чисто бюрократической акцией, и факт ее существования не изменил расстановки политических сил. Это была верхушечная организация. Когда в годовщину «майской революции» в Ла-Пасе состоялся парад кадров ПСЕ, правительство было неприятно поражено малочисленностью демонстрации, так как, не считая оркестра, по улицам города прошло не более 100 человек¹³⁴.

В среде ветеранского движения образовалось консервативное националистическое течение, близкое по своим идейным позициям к франкизму и национал-социализму. В августе 1937 г. в Кочабамбе была создана праворадикальная партия Боливийское националистическое действие во главе с К.Пуэнте Ла Серна. Вскоре это движение слилось с Боливийской социалистической фалангой (ФСБ), возглавляемой молодым политиком Унсага де Ла Вега. Фаланга, партия чернорубашечников, была создана по примеру одноименных испанской и чилийской партий. Программа ФСБ повторяла многие положения франкистской фаланги, заявляла о своей цели — свершении «фашистской революции». Фаланга сразу привлекла к себе внимание и пользовалась большим влиянием среди молодежи, студенчества, средних городских слоев. ФСБ исповедовала корпоративистские принципы «консервативного католического социализма». Социалисты настороженно восприняли появление Фаланги, хотя некоторые левые группы, в частности, газета «Критика», с большой симпатией отнеслись к появлению этой партии. Идеологически ФСБ была конкурентом социалистов и самого режима «государственного социализма».

Кроме ФСБ из среды ветеранов выделилась пронацистская организация «Железная звезда», к которой примыкали многие члены правительства, в частности, С.Меначо, ставший в августе 1937 г. министром внутренних дел, а также министр горнорудной и нефтяной промышленности Д.Фионини, считавшийся инициатором экспроприации «Стандард Ойл». Все они слыли сторонниками установления тоталитарного режима в Боливии¹³⁵. Да и сам Х.Буш не скрывал своего восхищения «обновлением и омоложением» Германии и Италии.

Участник войны в Чако С.Меначо, занимавший сначала пост министра сельского хозяйства, а затем внутренних дел, открыто заявлял о своих антидемократических убеждениях и пронацистских симпатиях. С.Меначо был темпераментным, сильным деятелем, активно пропагандировавшем свои идеалы. Ему удалось объединить вокруг Х.Буша группу его земляков, придерживавшихся национал-социалистических взглядов, которые ввиду своей близости к президенту оказывали большое влияние на политику правительства. Самого Буша в нацизме привлекал тезис о приоритете интересов государства, нации над личностью. Орудием подчинения личного интереса благу всей страны и нации, по его мнению, был режим «государственного социализма».

Противовесом «профашистскому» влиянию был Габриэль Госалвес, руководитель сааведристов. Националисты и социалисты, за спиной которых стоял ЛЕК ветеранов, а также такие влиятельные политики как Х.Пас Камперо и В.Мендоса Лопес, бывшие идеологами «государственного социализма» при Д.Торо, выбрали своей мишенью Г.Госалвеса, имевшего огромное влияние на Х.Буша. Г.Госалвес противостоял тем деятелям режима, которые проповедовали установление «тоталитарного режима фашистского типа»¹³⁶. Став министром внутренних дел, Г.Госалвес отменил контракт с итальянской полицейской миссией, что вызвало недовольство профашистски настроенных членов кабинета. Его фигура вызывала особое раздражение тех лидеров ветеранского движения, которые прямо указывали на необходимость установления тоталитарной диктатуры в Боливии. Некоторые руководители ЛЕК даже подали в отставку, протестуя против назначения Г.Госалвеса. В ответ они неизменно получали суровую отповедь от самого Х.Буша, который им указывал, что «не дело ветеранов, прошедших школу дисциплины и патриотизма в Чако, заниматься политиканством» и давить на правительство¹³⁷. В связи С этими демаршами ПРС, партия Г.Госалвеса, созвала конференцию, на которой подтвердила свой союз с Х.Бушем. Залогом этого альянса должно было стать непременное участие Г.Госалвеса в правительстве¹³⁸.

Несмотря на влияние профашистских лидеров ЛЕК под давлением рабочего и левого движений правительство было вынуждено принимать меры, ограничивавшие праворадикальную пропаганду. В октябре 1938 г. после решительных заявлений ССТБ, потребовавшей запретить фашистскую пропаганду в стране и прекратить деятельность «миссии фашистской полиции» при МВД, С.Меначо оправдывался перед Х.Бушем, уверяя его в полезности миссии и в том, что она не имеет никаких политических задач, а является лишь технической группой, помогающей проводить реорганизацию полиции. Министр был вынужден попросить главу миссии прекратить пропагандистскую кампанию в прессе, чем активно занимались итальянцы¹³⁹.

По декрету от 8 сентября 1937 г. ЛЕК получал право в целях контроля делегировать своих представителей в местные органы власти¹⁴⁰. В феврале 1938 г. Х.Буш утвердил устав ЛЕК. Согласно его положениям, решения верховного лидера не могли ни оспариваться, ни обсуждаться. Президент страны являлся вождем всех ветеранов. ЛЕК должен был представлять кандидатуры на государственные должности, которые рассматривались президентом, министрами и местными властями. ЛЕК становился своеобразным отделом кадров режима¹⁴¹. Эти распоряжения мало вязались с обещаниями вернуться к конституционному правлению и восстановить республиканские представительные институты.

В конце октября 1937 г. Легион провел конференцию, на которой была принята программа, провозгласившая необходимость установления «функциональной системы» организации власти, основанной на корпоративных началах. ЛЕК предлагал положить в основу нового конституционного устройства принцип корпоративного представительства. По мнению лидеров ЛЕК, конгресс должен был формироваться по профессиональному и социальному принципу: 4 депутата — от собственников рудников, 3 — от торговли, 3 — от лиц свободных профессий, 4 — от университетов, 3 — от учителей, 2 — от журналистов, 3 — от армии, 5 — от ЛЕК, 5 — от рабочих организаций, 3 — от землевладельцев, 3 — от женских организаций, и 3 — от индейцев. Всех депутатов выбирали профессиональные объединения, образованные в соответствии с декретом о всеобщей синдикализации. Армия должна была послать одного депутата от командного состава, двух от офицерского. Солдаты не получали права голоса. Ветеранов мог представлять лишь ЛЕК, в то время как в стране действовало более десятка других ветеранских организаций. Рабочее представительство полностью передавалось в руки ССТБ. Наибольшая неясность оставалась по представительству индейцев и женских организаций. По ним так и не определились, а ограничились заявлением, что будет издан специальный регламент после детального изучения вопроса¹⁴².

В это же время в Оруро проходил рабочий съезд ССТБ, принявший аналогичные конференции ЛЕК решения. Рабочий конгресс заявил о необходимости изменения старого избирательного закона, ограничивавшего участие в выборах граждан в соответствии с имущественным и образовательным цензом. ССТБ предлагала зарезервировать за ней ряд мест в парламенте, куда будут избраны депутаты непосредственно через профсоюзные организации¹⁴³. Теперь под знаменем демократизации избирательного закона ССТБ предлагала вернуться к корпоративистскому проекту, разработанному при Д.Торо. Это было одно из немногих предложений ССТБ, поддержанные министром С.Меначо. Он бесстрастно указывал, что если Х.Буш сочтет нужным, то просьба ССТБ будет удовлетворена, а избирательный закон будет изменен¹⁴⁴.

22 ноября 1937 г. X. Буш объявил о намерении провести в марте 1938 г. выборы в Учредительное собрание, которое должно было выработать новую конституцию в соответствии с принципами «государственного социализма» и «функциональной демократии», а также избрать нового президента и вице-президента¹⁴⁵.

Х.Буш подтвердил свое намерение провести выборы 13 марта 1938 г. Новым элементом выборов было участие в них наравне с партиями Легиона ветеранов и профсоюзов. Х.Буш рассчитывал, что большинство в Учредительном собрании получат сторонники «государственного социализма». Однако, ни одна из существовавших социалистических партий, групп, союзов ветеранов не могла стать единственной проправительственной политической силой ввиду своей малочисленности и органической слабости.

После падения Д.Торо среди социалистических партий и групп царило замешательство. ПСЕ, официальная партия режима, уже не пользовалась поддержкой властей. Революционная социалистическая партия (ПСР) во главе с префектом Ла-Паса У.Эрнстом и А.Камперо Арсе объединяла в своих рядах большинство социалистов. Они призывали все левые силы объявить политическое перемирие¹⁴⁶. Другая группа сформировала Рабочую партию государственного социализма (ПОСЕ) во главе со старым лидером соцпартии Х.Санхинесом. Она представляла обреристское крыло социалистов. Помимо всех этих групп оставалась и «старая» Социалистическая партия¹⁴⁷. Постоянные расколы и бесконечные «перебежчики» парализовали силу левых партий, которых могла объединить лишь их приверженность режиму.

Министр внутренних дел С.Меначо занялся созданием такого политического формирования, которое смогло бы объединить под своим крылом многочисленные и разрозненные левые социалистические и националистические партии антилиберального направления, то есть всех тех, кто поддерживал режим «государственного социализма». Первоначально действия правительственных чиновников по выдвижению на местах угодных властям кандидатов в депутаты Учредительного собрания были очень неуклюжими и вызвали многочисленные протесты сторонников режима. Создавались эфемерные блоки и фронты, предлагавшие малоизвестных и чаще всего бесперспективных с точки зрения их избираемости лиц. ЛЕК и рабочие организации посылали протестующие телеграммы в МВД по поводу действий властей и предлагали своих кандидатов¹⁴⁸. Кроме того, как местные власти, так и МВД провели чистку избирательных комиссий, из которых убрали всех ярых противников режима, в основном сторонников традиционных партий, заменив их выдвиженцами ЛЕК¹⁴⁹. В феврале 1938 г. Х.Буш своим распоряжением передал ЛЕК право отбирать кандидатуры членов избирательных комиссий, а также право контроля за формированием списков избирателей¹⁵⁰, что создавало явно неравные условия различным политическим силам. Несмотря на благоприятные условия предвыборной борьбы, ЛЕК не смог воспользоваться этими преимуществами будучи слишком аморфным и слабым образованием, чтобы создать солидный проправительственный блок.

Предвыборную кампанию взял под свой контроль министр внутренних дел. С.Меначо повел успешные переговоры с политическими лидерами, призывая их к укреплению антиолигархического единства, не останавливаясь перед угрозами недовольным его диктатом и запугивая сомневающихся. 18 февраля 1938 г. было проведено собрание лидеров левых партий и объявлено о создании Единого социалистического фронта (FUS — ФУС). В состав нового блока вошли: ЛЕК, ССТБ и ее филиал Рабочая партия, многочисленный и влиятельный прокоммунистический Народный фронт Потоси, профсоюзная конфедерация железнодорожников, социалисты, Партия государственного социализма, антиперсоналистская фракция Республиканско-социалистической партии во главе с Г.Госалвесом¹⁵¹.

Х.Буш приветствовал создание Фронта и утвердил состав его руководящих органов¹⁵². В исполком ФУС вошли по 4 человека от ЛЕК, профсоюза железнодорожников, ССТБ и Рабочей партии, от ПРС, ПСЕ, и 2 человека представляли Независимую социалистическую партию В.Паса Эстенссоро. Главой исполкома ФУС был избран социалист А.Камперо Арсе¹⁵³. Участие левых организаций в ФУС было обусловлено подписанием декларации, в которой задачей фронта объявлялось проведение антифашистской антиимпериалистической политики и принципиальное неприятие традиционных партий. Это условие было принято, и левые вошли в ФУС. Члены фронта договорились о паритетном распределении завоеванных мест в Учредительном собрании.

Съезд ФУС и формирование предвыборных списков кандидатов в депутаты осуществлялись под контролем МВД и лично С.Меначо. Левые кандидаты в депутаты, оставшиеся вне ФУС, вызывали особо пристальное внимание МВД. Если правые кандидаты не рассматривались как серьезные соперники официального блока, то с левыми дело обстояло иначе. Им чинились всяческие препятствия в проведении предвыборной кампании. МВД рассылало конкретные инструкции борьбы с левыми конкурентами ФУС¹⁵⁴. Вся подначальная властям пресса, особенно местная, восхваляла кандидатов ФУС, нападая на других представителей левых сил. Из-за строгого контроля со стороны МВД и непропорционального, а, по мнению Х.Пас Камперо (ПСЕ) и социалиста Х.Тамайо, несправедливого распределения мест в списке, ПСЕ заявила о своем выходе из коалиции. Свое решение ПСЕ объясняла несогласием с программой блока, отклонившегося от целей «майской революции»¹⁵⁵.

В списках ФУС большинство получили профсоюзные деятели нового послевоенного поколения Ф.Каприлес, Р.Вильярроэль Клауре, В.Альварес, социалисты А. Селада, В. Пас, Эстенссоро, АХусман, Э.Ормачеа Сальес, не входившие ранее в ПСЕ. Немало мест получили представители ПРС, например, по Ла-Пасу проходили Ф.Эгино Сабалья, А.Мольинедо. Ветераны, синдикалисты и республиканцы-социалисты пользовались преобладающим влиянием в блоке, оттеснив в невыгодные округа всех остальных союзников. Много мест в списке ФУС получили крайне левые, марксисты или коммунисты, причем по наиболее перспективным округам: Р.Анайя и В.Гевара Арсе в Кочабамбе, ААрратия и П. Вака в Потоси, А.Эчасу в Сукре и В.Альварес в Ла-Пасе¹⁵⁶. Левый индеанист К.Мединасели был выдвинут Народным фронтом Потоси кандидатом в сенаторы,

13 марта 1938 г. состоялись выборы в Учредительное собрание. Несмотря на опасения в подтасовке результатов голосования, выборы прошли на удивление честно и демократично, что признавали зарубежные дипломаты¹⁵⁷. Их даже называли самыми честными выборами за всю историю Боливии.

Преобладание социалистов в Учредительном собрании способствовали укреплению влияния левых сил в стране. Крайне левый политический фланг занимала Рабочая партия (ПОР), основателями которой были Х.Агирре Гайнсборг и Т.Мароф. В октябре 1938 г. на 2-ой конференции партии произошел разрыв Т.Марофа и его сторонников с троцкистской ПОР якобы по идейным соображениям. Т.Мароф увел за собой большинство и создал в ноябре 1938 г. Социалистическую рабочую партию Боливии (ПСОБ). С ним ушли ведущие деятели ПОР: Э.Арсе Лоурейро, А.Валенсия Вега (Иван Кесвар), А. Мендеса Лопес.

Создание Т.Марофом новой партии приветствовали националистические и реформистские политики, в том числе, газета «Ла Калье». Мароф еще в конце 1937 г. пока находился в Сукре вел переговоры с властями, результатом которых было его согласие на поддержку режима «государственного социализма». Тогда Генштаб по поручению президента отправил в Сукре полковника Гаррона для конфиденциальной встречи с Марофом, с целью выяснить его намерения и провести переговоры с тем, чтобы привлечь влиятельного левого лидера на сторону режима. На конфиденциальных встречах с Гарроном Т.Мароф заверил военных в своей лояльности и желании сотрудничать с ними «со всей сердечностью и в духе гармонии». Также он отмежевался от коммунистов и марксистской агитации. Более того, он подчеркнул, что все его прошлые выступления, статьи и книги выдержаны «в духе глубокого национализма». Во избежание недопонимания с властями он просил личной аудиенции у президента Х.Буша или другого государственного руководителя, чтобы убедить их в своем искреннем желании сотрудничать с социалистическим режимом¹⁵⁸. Создание ПСОБ было политически подготовлено еще до идеологических дискуссий в ПОР. ПСОБ мыслилась как партия поддержки военных на крайне левом политическом фланге.

В манифесте ПСОБ говорилось: «Единственная возможность освобождения Боливии — это создание социалистической экономики и защита национального достояния с опорой на народ и армию». Впервые марофисты признавали ведущую роль армии в социалистических преобразованиях, тем самым выражали поддержку военно-социалистического режима, что было неудивительно, учитывая договоренности между Т.Марофом и правительством. ПСОБ заявляла о политическом плюрализме как принципе строительства новой партии: предлагалось сформировать конфедерацию социалистических партий и групп. Создание ПСОБ поддержали не только троцкисты и «стойкие марксисты» такие как, Иван Кесвар (А.Валенсия Вега) или Э.Арсе Лоурейро, но и индеанисты, и националисты, например, под манифестом партии есть подписи В.Гевара Арсе, а также одного из видных деятелей силистской партии, а затем Социалистической конфедерации А.Мендоса Лопеса, рабочего лидера и депутата Учредительного собрания Р.Вильярроэля Клауре¹⁵⁹.

К ПСОБ присоединился основатель Варисаты — Э.Перес. Индеанистская и националистическая составляющая была важной частью марофизма. Первоначально ПСОБ и сам Т.Мароф имели большой успех. По свидетельству мексиканского посла в Боливии, партия Т.Марофа превосходила своей численностью и влиянием все новые партии, в том числе и «республиканцев-социалистов» (бывших сааведристов) Г.Госалвеса¹⁶⁰. Т.Мароф повсюду выступал с лекциями, публиковал статьи, пропагандируя свои «новые идеи» об особенностях боливийского социализма, что на деле было воскресением его прежних индеанистских, полусоциалистических воззрений¹⁶¹. Т. Мароф стремился отмежеваться от своего марксистского прошлого. Он заявлял, что никогда не входил ни в какие международные организации, тем более, в коммунистические¹⁶².

Очередной его вираж, на этот раз разрыв с троцкизмом, вполне объясним. Т.Мароф, несмотря на свое участие в марксистском движении, собственно никогда не был марксистом. Его идеалом была широкая массовая рабочая партия с размытыми идеологическими границами, без жестких доктринальных установок, типа лейбористской в Англии. Он не был ни троцкистом, ни сталинистом, ни марксистом. Марксизм, даже в его примитивном, вульгарно-доктринальном виде, он не усвоил. Его поведение было во многом типичным для леворадикальной интеллигенции в Латинской Америке. Либорио Хусто¹⁶³ называл его «социалиствующий либерал». В 1939 г. Л.Хусто писал своим друзьям в Боливию: «Мы не можем согласиться с вашей защитой Т.Марофа и ПСОБ. Я хорошо знаю Т.Марофа…, чтобы быть уверенным, что он не имеет ничего общего с марксизмом…, поэтому мы всегда выступали и выступаем против него, но не по личным соображениям. Начиная с разрыва с Х.Агирре Гайнсборгом на съезде ПОР, Т.Мароф показал со всей очевидностью свою тенденцию к размытому, пустому, мелкому «социализму», граничащему с буржуазным либерализмом, не имеющим ничего общего с марксистским классовым, революционным социализмом. И то, что против него выступают сталинисты из ПИР (как и он против них), еще не свидетельствует о его революционности»¹⁶⁴. Крупнейший боливийский историк и политический деятель Г.Лора признавал, что в Латинской Америке к троцкистам чаще всего шли не те, кто хотел бороться со Сталиным за «чистоту» марксистско-ленинских идей против их бюрократического извращения, а те, кто по сути выступал против марксизма, и со временем покидал ряды троцкизма¹⁶⁵.

С момента своего возвращения в Боливию Т.Мароф стал поддерживать военно-социалистический режим и лично Х.Буша. В 1938 г. Мароф издал книгу «Социалистическая правда в Боливии», где полностью покинул свои прежние политические позиции. Он уже выступал против национализации горнорудной промышленности. В этой связи Т.Мароф полностью поддержал экономическую политику Х.Буша. Он подчеркивал, что видит боливийский социализм исключительно как антиимпериалистическое государство, а, следовательно, поддерживает националистическую политику правительства¹⁶⁶. Впрочем, союз с режимом Х.Буша был недолговечным.

Пока Учредительное собрание обсуждало конституционные вопросы и проекты реформ Буш создал правительство во главе с капитаном Элиасом Бельмонте. Он был членом тайной ложи РАДЕПА, члены которой заявляли о своем принципиальном нежелании занимать государственные посты. Однако Э.Бельмонте стал министром внутренних дел. Как и большинство членов ложи, Э.Бельмонте считал себя приверженцем национал-социалистической идеологии. Примером для подражания были Германия и Италия. Будучи в 1937 г. шефом полиции Ла-Паса, он намеревался создать полицейские органы по образцу нацистской Германии. Не без его участия было принято решение послать 134 человека на военное и полицейское обучение в Италию¹⁶⁷. По масштабам полицейского корпуса это была многочисленная делегация.

Э.Бельмонте и его единомышленники называли себя просто социалистами. Анализируя взгляды боливийского национализма того времени, очень трудно провести разграничительную линию между нацизмом и псевдосоциалистическими идеями. Их главными постулатами были приоритет интересов нации перед лицом эгоистического, либерального капитализма и достижение социальной гармонии через преодоление классовой борьбы. С левыми, марксистами их сближало понимание того факта, что главным препятствием для поступательного развития страны является союз местной олигархии и американского империализма. Успехи третьего рейха и муссолиниевской Италии сделали привлекательными нацистские идеи и политические методы фашизма. Главное, что объединяло в глазах социалистов фашистский и коммунистический режимы, — это отрицание ценностей либеральной демократии и свободно-конкурентного рынка. По их мнению, либеральная демократия в Боливии полностью дискредитировала себя неспособностью эффективно управлять страной в период потрясений мирового кризиса и войны с Парагваем.

Если увлечение фашизмом в эти годы у многих националистов было поверхностным и отчасти данью моде, то Э.Бельмонте определился в своих взглядах и симпатиях еще в 20-е годы. Как и многие другие боливийские офицеры, находившиеся под влиянием работавших в Боливии немецких советников, среди которых достаточно еще раз упомянуть создателя штурмовых отрядов Э.Рема, Э.Бельмонте был увлечен национал-социализмом. Вместе с тем, мексиканский посол, человек, придерживавшийся левых марксистских взглядов, У.Розенцвейг Диас характеризовал Э.Бельмонте как социалиста, хотя и симпатизировавшего фашистским режимам¹⁶⁸. Бельмонте, действительно, развивал идеи, близкие левым социалистам и коммунистам, особенно в экономической сфере. Правый депутат Учредительного собрания У Сальмон в разговоре с А.Аргедасом рассказал ему, что Бельмонте твердо намерен выполнить свою программу-минимум, включавшую два главных пункта: национализировать горнорудную промышленность и добиться реального улучшения положения рабочего класса¹⁶⁹. Э.Бельмонте был одной из самых ярких и противоречивых фигур в правительстве Х.Буша¹⁷⁰. В деятельности Э.Бельмонте отразились внутренние противоречия самого режима «государственного социализма»: тенденция к тоталитаризму, антидемократизму, некоторая антибуржуазная, антисистемная направленность сочетались с умеренностью реальных действий, боязнью более тесного союза с рабочим движением и леворадикальными партиями. Не менее скандальным было назначение молодого социалиста К.Салинаса Арамайо на ответственный пост префекта Ла-Паса. В руках этого темпераментного политика, бывшего большим другом Х.Буша, оказались все репрессивные органы столицы. Назначение Э.Бельмонте и К.Салинаса Арамайо было воспринято консервативными столичными кругами как преддверие катастрофы.

Националистически и антиолигархически настроенные министры во главе с Э.Бельмонте воспользовались преобладанием левых в Учредительном собрании и с опорой на социалистических депутатов организовали ряд радикальных акций. Первое, за что принялся Х.Буш были средства массовой информации, которые, по его мнению, обслуживали частные интересы олигархии вместо того, чтобы служить государству и всей нации. Он требовал установления полного государственного контроля над всеми «олигархическими изданиями». В июне 1938 г. Буш направил в собрание проект закона о печати, главный пафос которого состоял в борьбе с «правым экстремизмом» и олигархическим влиянием в средствах массовой информации. В конкретном применении этот закон был направлен против оплота либерализма — высокопрофессиональной и имевшей массового читателя газеты «Эль Диарио».

Собрание в течение двух месяцев, в июне и июле 1938 г., неоднократно обсуждало содержание публикаций в «Эль Диарио». Законопроект Э.Бельмонте серьезно ограничивал независимость средств массовой информации. Направляя свой главный удар против демократии и ее институтов, Э.Бельмонте видел в свободной прессе единственный несокрушенный оплот либеральной оппозиции. Выступая в собрании во время дискуссии по поводу «Эль Диарио», он говорил: «Я являюсь сторонником свободы прессы, но не абсолютной свободы… В сегодняшней ситуации необходимо не размышлять над тем, что следует делать, а нужна руководящая идеология, способная вывести эту бедную страну из ее несчастий». В качестве такой идеологии или «национальной идеи» он предлагал национал-социализм. Э.Бельмонте призвал собрание взять в качестве примера для подражания законы о печати нацистской Германии, где, по его мнению, газеты служили общенациональным интересам и стояли на страже моральных принципов¹⁷¹.

Депутаты поддержали жесткие меры против либеральных газет, прежде всего «Эль Диарио», позволившей усомниться в компетенции собрания. Левые заявляли, что газета виновна «в организации полномасштабного заговора против стабильности социалистического государства, ее деятельность противоречит доводам разума и морали»¹⁷². Из среды левых депутатов даже слышались предложения провести «социализацию» всей прессы, подчинив ее тем самым общественным интересам, вырвав журналистов из-под влияния капитала¹⁷³. Безусловными выразителями этих общественных интересов депутаты считали самих себя.

13 июня 1938 г. собрание проголосовало за этот закон, давший полномочия исполнительной власти запрещать неугодную «правую олигархическую прессу». Единственными защитниками принципа свободы слова оказались либерал Фахардо и сааведрист-синдикалист Р. JIoca, решительно возражавших против доводов «социалистического» большинства¹⁷⁴. За пределами собрания помимо традиционных партий наступлению на свободу прессы воспротивилась Университетская федерация, обычно поддерживавшая левонационалистическое большинство собрания¹⁷⁵.

Закон о печати, направленный против «Эль Диарио», вызвал правительственный кризис: правые министры А.Паласиос (финансы), Х.Сальмон (сельское хозяйство) и А. Барриос (здравоохранение) подали прошение об отставке в знак протеста против гонений на прессу¹⁷⁶. Х.Буш не принял их демарша и попытался успокоить, заявив, что закон о печати — явление переходного периода и вскоре будет заменен на новый, более мягкий. Правые круги были чрезвычайно напуганы активностью Э.Бельмонте и его радикализмом. Хотя их радовал антикоммунизм министра, они опасались установления антидемократического тоталитарного режима националистической ориентации¹⁷⁷. На президента оказывали давление самые различные силы, стремившиеся ограничить деятельность Э.Бельмонте. Министры олигархического крыла кабинета требовали его отставки.

Последним и самым весомым аргументом не в пользу Э.Бельмонте был скандал, связанный с именем некого Отто Берга. Обстоятельства этого неприятного для Э.Бельмонте дела заслуживают внимания, ибо показывают уровень политической культуры новых правителей Боливии. Кроме того, они свидетельствуют о слепой вере и невероятном энтузиазме Э.Бельмонте в отношении тоталитарных режимов, в первую очередь, национал-социалистической Германии.

Некий субъект под именем О.Берга появился в Боливии в 1937 г., представившись родственником Геринга. Он повсюду намекал, что прибыл в Боливию с секретным поручением от немецкого правительства. У некоторых политиков его личность вызвала подозрения. Генерал Э.Пеньяранда, к которому с якобы конфиденциальными предложениями от германского руководства обратился Берг, сделал запрос в боливийское посольство в Берлине¹⁷⁸. Пока шли проверки и ожидали ответ, Берг завоевал симпатии среди местных поклонников нацизма, включая Э.Бельмонте. Немец был принят самыми высокими боливийскими властями, вплоть до президента. Э.Бельмонте представил его кандидатуру на пост советника полиции. Затем Берг уехал из Боливии, а в Берлине появился некто Отто Гессман, представлявшийся агентом секретной службы и полковником боливийской армии. Он утверждал, что имеет секретные поручения боливийских властей к германскому правительству. Ответ Ла-Паса был однозначен: Гессман — самозванец¹⁷⁹. Позднее выяснилось, что Отто Берг и Гессман — одно лицо, авантюрист и уголовник, имевший 13.судимостей в Германии в 20-е годы¹⁸⁰.

Ко всему этому скандалу с последующим разоблачением оказался причастен доверившийся авантюристу Э.Бельмонте, павший жертвой собственной страстной любви к гитлеризму. Конфуз с делом Берга сильно повредил Э.Бельмонте. Постепенно его отношения с президентом ухудшались, и в августе 1938 г. X. Буш отправил Э.Бельмонте в отставку¹⁸¹.

Х.Буш мало интересовался конституционными вопросами, а дебаты и острая полемика в собрании, в которых он видел лишь обычное политиканство и демагогию, настраивали его против публичной политики и демократического правления как такового. В конце октября 1938 г. в правительстве обсуждался вопрос о дальнейших действиях после принятия конституции. Г.Госалвес предлагал формулу «добровольного прекращения деятельности ассамблеи». В прессе и обществе ходили слухи о подготовке роспуска собрания и установлении фашистской диктатуры¹⁸².

Считавший себя левым социалистом К.Салинас Арамайо, оказывавший на президента большое личное влияние, эволюционировал к национал-социалистическим взглядам (точнее в тот момент он был увлечен этими теориями). В фашизме он видел пример эффективной антилиберальной, антидемократической национальной революции. К.Салинас Арамайо подталкивал Х.Буша к установлению «фашистского режима типа бразильского»¹⁸³. По сути речь шла об авторитарном варианте национал-реформистских преобразований, имевших антиолигархический и националистический характер. Сам Х.Буш все более склонялся к советам тех, кто ратовал за. «тоталитарный режим».

Х.Буш активно обсуждал со своим окружением перспективы роспуска Учредительного собрания и установления новой системы власти. Главным противником диктатуры был Г.Госалвес, возглавлявший республиканско-социалистическую партию, генетически связанную с традиционной системой и олигархическим государством. Г. Госалвесу и другим умеренным политикам все-таки на время удалось отговорить Буша от установления диктатуры. Любопытную запись беседы Х.Буша с лидером «восточного блока» в собрании, бывшим министром Х.Сальмоном приводит мексиканский посланник. Информация была получена из конфиденциальных, но верных, по его мнению, источников. Тогда состоялся следующий диалог:

Буш: Я закрою собрание и установлю военный тоталитарный режим, так как вполне ясно, что все демократии пришли к банкротству. Это видно на примерах Бразилии, Италии, Германии, показавших эффективность тоталитарного режима.

Сальмон: С кем, с какой партией вы хотите установить этот режим? Нет людей, которые его поддержат…

Буш: Я закрою Ассамблею и созову новые выборы!

Сальмон: Но кто попадет в новое Учредительное собрание? Это будут те же люди, что и сегодня¹⁸⁴.

Многие, даже его рьяные сторонники были против установления тоталитарной диктатуры. Подталкиваемый одними и отговариваемый другими, Х.Буш не решился на установление фашистского режима. Официально правительство объявило о своем решении распустить собрание сразу же после принятия конституции, а затем через год созвать этот же состав депутатского корпуса уже как обычную сессию парламента¹⁸⁵.

30 октября после многомесячных обсуждений Учредительное собрание, наконец, приняло новую конституцию. Таким образом, ассамблея исчерпала свои полномочия. Президент, исполнительная власть должны были в дальнейшем государственном строительстве руководствоваться новым основным законом. И хотя Х.Буш склонялся к установлению диктатуры, он, не найдя серьезной поддержки даже внутри кабинета министров, приветствовал переход к новому конституционному режиму и демонстрировал готовность следовать всем демократическим процедурам.

Вторая половина 30-х годов в Латинской Америке характеризовалась формированием двух противостоящих блоков государств, ориентировавшихся на «державы оси» и на демократические страны. Идеологические и политические симпатии правителей латиноамериканских стран порой вступали в противоречие с их непосредственными экономическими интересами.

Внешняя политика военных-социалистов отличалась крайней противоречивостью. Своего рода экзаменом во внутренней и внешней политике «государственного социализма» стало отношение к гражданской войне в Испании. Хотя Боливия официально придерживалась позиций невмешательства и нейтралитета в испанской войне, отношение политических партий к сторонам конфликта отражало общий расклад сил в обществе. Консервативные политики, газеты «Эль Диарио», «Ла Расон», «Ультима Ора» демонстрировали свою поддержку и солидарность с франкистами.

Рабочие и левые организации безоговорочно встали на защиту дела республиканцев и Народного фронта.

Против франкистского мятежа яростно выступила Социалистическая партия и газета «Ла Калье». При этом нельзя забывать, что многие члены партии и журналисты «Ла Калье» симпатизировали итальянским фашизмом и германским нацизмом. Учитывая, что Муссолини и Гитлер участвовали в войне на стороне Франко, было бы логичным ожидать такого же поведения от их адептов в Латинской Америке, в том числе и в Боливии. Между тем боливийские социалисты, при всех своих симпатиях к национал-социализму и фашизму, во многом оставались очень своеобразным идеологическим и политическим феноменом. Они не всегда следовали за своими кумирами.

С началом гражданской войны франкистская пропаганда сравнивала «Крестовый поход 1936 г.» и завоевание Америки, подчеркивая миссию Испании в упрочении католицизма и традиционных ценностей. Хотя франкизм сконцентрировался на критике либерализма, его гегемонистские по отношению к Америке идеи вызывали оппозицию даже среди единомышленников право-консервативного толка¹⁸⁶. Для радикальной «Ла Калье» франкизм был явлением одного порядка с боливийским консерватизмом и клерикализмом. Франкистский лозунг. «Евангелизация против коммунизма» и идея новой империи отталкивали антилиберальных политиков, националистов, которые при иных идейных постулатах могли бы быть союзниками. Традиционалистские лозунги Франко не могли вызвать симпатий у боливийских радикалов, решительно вставших на сторону испанских республиканцев и Народного фронта. Во взглядах боливийских национал-реформистов (социалистов, «Ла Калье») сочетались не только антилиберализм, национализм, ксенофобия и антисемитизм, но и антиолигархические, антиимпериалистические и социалистические воззрения.

Большое значение для социалистов и самого режима имело заявление мексиканского МИДа о безусловной поддержке республиканского правительства Испании. «Ла Калье» напечатала это заявление и в дальнейшем посвящала целые страницы освещению войны в Испании, выражая солидарность с республиканцами¹⁸⁷. Позиция «Ла Калье» и социалистов оказала решающее влияние на политику военных-социалистов в этом вопросе. Франкистское правительство обратилось к Боливии с просьбой о признании и установлении «сердечных отношений». Боливия оставила это обращение без ответа.

В октябре 1936 г. в Мадриде был убит боливийский посол. Ухватившись за этот инцидент, поверенный в делах Италии в Боливии использовал все свое влияние, в основном в среде пылких поклонников Муссолини из числа боливийских военных и членов кабинета, чтобы добиться разрыва правительства Д.Торо с испанскими республиканцами и признания Франко. Однако даже в этих обстоятельствах итальянцам не удалось достичь своей цели. Д.Торо не желал создавать внешнеполитических осложнений для своей страны в споре, исход которого был еще далеко не ясен¹⁸⁸.

Правительство Х.Буша продолжало линию Д.Торо. В июле 1937 г. чилийское правительство запросило мнение Боливии о предварительном признании Франко. Ответ министра Э.Финота был однозначным: Боливия продолжит политику невмешательства и считает несвоевременной постановку вопроса о признании Франко¹⁸⁹. При всех симпатиях видных деятелей правительства, да и самого Х.Буша, к союзникам франкизма германскому и итальянскому фашизму, военные-социалисты не поддержали мятеж Франко. Если национал-социализм и фашизм выглядели в их глазах революционными антилиберальными националистическими движениями, близкими по духу самим военным-социалистам, то Франко ассоциировался со «старым режимом» и олигархией. Идеологический рупор режима газета «Ла Калье» при всем своем «антиинтернационализме» и антикоммунизме до конца войны активно поддерживала испанских республиканцев¹⁹⁰. Даже в конце 1938 г. правительство делало прореспубликанские жесты. Так, глава кабинета Г.Госалвес распорядился запретить вывешивать франкистские знамена в «день расы», так как Боливия не признавала Франко¹⁹¹.

Однако, официально боливийское правительство сочло необходимым присоединиться к чреде признаний Франко большинством латиноамериканских государств в феврале 1939 г., когда исход гражданской войны был уже предрешен. Первоначально Боливия сделала запрос о позиции Мексики и, получив ответ из Мехико о категорическом неприятии франкистского правительства, выразила понимание мексиканской позиции, но, тем не менее, присоединилась к общему хору латиноамериканских государств¹⁹².

Оборотной стороной внешнеполитического курса режима были демонстративные пронацистские акции МИДа и официозной прессы. Стали нормой профашистские выступления членов кабинета и видных политических деятелей. Пронацистские настроения были широко распространены среди военных и политиков. С приходом к власти военных-социалистов резко интенсифицировались разносторонние связи с фашистскими государствами. В октябре 1936 г. в Боливию прибыла итальянская миссия для обучения полиции страны. Делегацию в Риме торжественно провожал сам граф Чано, который призвал «посланцев» нести в Новом свете «откровение» фашизма. В Боливии на этой волне профашистского энтузиазма возник Национал-социалистический легион ветеранов Чако, симпатии которого к нацизму были очевидны¹⁹³.

Связи Боливии с нацистской Германией носили сердечный характер. Полковник Х.Санхинес, назначенный Д.Торо послом в Германии, на вручении верительных грамот Гитлеру 12 ноября 1936 г. говорил: «Мы в Боливии с восхищением наблюдаем за поступью национал-социалистической Германии, ибо сами идем тем же путем строительства национального социализма, программу которого наша страна выстрадала в ходе тяжелой войны в Чако. Особенно мы приветствуем политическую концепцию гитлеровского режима, противостоящего разрушительной и анархиствующей тенденции советского коммунизма»¹⁹⁴. В ответной речи Гитлер подчеркнул: «Тот факт, что Боливия видит в коммунизме врага своей конструктивной деятельности, не может не радовать и является основанием взаимопонимания между нашими народами»¹⁹⁵.

В своем отчете о беседе с Гитлером посол Х.Санхинес с удивлением отмечал «хорошую осведомленность фюрера о политическом развитии Боливии и строительстве национал-социализма правительством Д.Торо», из чего не без основания делал вывод об интенсивной работе германского посольства в Ла-Пасе, подробно информировавшего Берлин обо всем происходящем в Боливии. Кроме того, Гитлер упомянул о старых традиционных связях и добрых отношениях между боливийскими и немецкими военными¹⁹⁶. Отношения военных-социалистов с Германией оставались дружественными, несмотря на наличие некоторых раздражителей, как, например, позиции Боливии в гражданской войне в Испании или в вопросе о еврейской иммиграции. Немцы предлагали помощь в реорганизации армии, в воспитании молодежи. Германские власти заявляли о своей готовности принять любое количество офицеров на обучение, а Гитлерюгенд приглашал многочисленные юношеские боливийские делегации в Германию на отдых и учебу¹⁹⁷.

Фашистское влияние на военных-социалистов было огромным. В подражание европейским фашистам боливийские военные принимали законы и акты, вызывавшие справедливое возмущение внутри страны и за рубежом. Дело доходило до позорящих страну акций официальных властей Ла-Паса. Когда в ноябре 1937 г. пост министра сельского хозяйства занял неистовый антисемит и, как он сам себя называл, национал-социалист полковник В.Мендес, его ведомство, казалось бы, второстепенного ранга, занялось чисто политическими вопросами, в том числе и внешнеполитическими.

В.Мендес подготовил скандальный антиеврейский иммиграционный закон, который местами дословно повторял Нюрнбергские законы против евреев. Новые правила устанавливали обязательную регистрацию евреев в полиции, а также контроль за хозяйственной деятельностью еврейских иммигрантов, которым разрешалось заниматься лишь сельскохозяйственным производством в колонизуемых тропических районах страны¹⁹⁸. Х.Буш сразу же подписал проект закона, который затем пришлось срочно отменять под давлением общества и дипломатов, а также поддаваясь разумным уговорам и доводам членов кабинета¹⁹⁹. Однако вскоре, в 1938 г. МИД издал распоряжение о запрете еврейской иммиграции в Боливию. В такой многорасовой и полиэтнической стране как Боливия, пронацистские акции правительства вызвали не только гнев и возмущение, но и выглядели полным абсурдом. Ровно через день Хунта отменила это распоряжение МИДа, а затем даже заявила о поощрении еврейской иммиграции для колонизации востока страны²⁰⁰.

14 марта 1938 г. было опубликовано очередное распоряжение, регулирующее еврейскую иммиграцию. Всем консульским учреждениям за рубежом предписывалось направлять просьбы о въезде в страну евреев в министерство сельского хозяйства. Разрешалось выдавать визы лишь тем, кто по своей профессии, мотивам и имущественному состоянию был способен участвовать в колонизации сельских районов востока страны. Более того, для временно выезжающих из страны евреев вводился особый режим, по которому они могли вернуться в Боливию, лишь заранее запасшись разрешением именно министерства сельского хозяйства²⁰¹. Националистическая пресса цинично объявляла такой режим образцом политики, лишенной всякого антисемитизма.

Антисемитским актом выглядели и неуклюжие действия боливийского МИДа, протестовавшего против предоставления Парагваем права поселения на спорной территории в Чако 15 000 австрийским евреям. Проблема заключалась не в пронацистском курсе Боливии, а в недопустимости распоряжаться территорией, принадлежность которой Парагваю еще не была подтверждена международными соглашениями. По сути Боливия была права, но неуклюжее акцентирование еврейского вопроса повредило этому демаршу. Кроме того, Боливия официально обратилась к Германии с просьбой воспрепятствовать еврейской эмиграции из Австрии в Парагвай. Обращение было выдержано в пронацистских тонах и воспринималось как акт солидарности с антисемитской политикой Германии²⁰². Многие страны, в том числе и США, заступились за еврейских иммигрантов из Европы, а Боливия была вынуждена оправдываться²⁰³. Лишь открытие страны для неограниченной еврейской иммиграции сняло напряженность вокруг Боливии, не без основания подозреваемой в прогерманском внешнеполитическом курсе и идеологических симпатиях. В июне 1939 г. министерство миграции вновь ввело ограничения на въезд в страну евреев, выделив квоту в 250 человек в месяц²⁰⁴.

Антисемитизм проник в боливийское националистическое движение, олицетворявшееся газетой «Ла Калье» и социалистами. Это был явно импортный политический товар. В «Ла Калье» с антисемитскими статьями выступал К.Монтенегро, для которого символом еврейского проникновения в Боливию был один из «баронов олова» Хохшильд. Антисемитские настроения усилились в конце 30-х годов, когда в Боливии стали появляться еврейские беженцы из Европы, искавшие убежища от нацистских преследований. «Ла Калье» утверждала в своих редакционных статьях, что евреи занимаются не производством, а торговлей и спекуляциями, обвиняла иммигрантов в эксплуатации боливийского народа²⁰⁵.

«Интеллектуальный» антисемитизм неожиданно нашел поддержку среди широких масс населения. Дело в том, что иммигранты активно скупали сельскохозяйственные угодья вблизи городов, а в маленьких городках становились владельцами магазинов, мастерских и других мелких заведений. Таким образом, появился слой боливийцев, продавших свои магазины или ремесленные мастерские, но потерявших в период инфляции и девальвации вырученные от продажи средства, и винивших во всех своих бедствиях приехавших евреев. Эти мелкобуржуазные элементы питали антисемитские настроения политических партий и движений националистического толка. Газеты комментировали первые бытовые стычки боливийцев и европейских евреев при переделе мелкорозничного рынка, конфликты по поводу еврейских магазинов, мест на рынке и прочее²⁰⁶. Хотя не стоит преувеличивать масштабы этого явления, тем не менее, антисемитская риторика надолго стала частью лексикона националистических политиков.

В феврале 1939 г. еврейская проблема обсуждалась на «самом высоком» общественно-политическом уровне. В обществе «Друзья города Ла-Паса» известный философ Роберто Пруденсио прочитал лекцию, выдержанную в крайне пронацистских тонах. Оппонентом выступил либеральный политик Т.М.Элио, подчеркнувший неразрывную связь демократии с расовой, религиозной и классовой терпимостью. Он высказался за победу демократий перед лицом наступления тоталитарных режимов в Европе. На лекции присутствовали министры правительства К.Салинас Арамайо и Э.Дьес де Медина, которые не стали осуждать экстремизм Р.Пруденсио. Оба лишь настаивали на необходимости проводить избирательную иммиграционную политику, поощряющую колонизацию удаленных районов²⁰⁷. Антисемитизм стал составной частью идейного багажа боливийского национал-реформизма в 30—40-е годы. Впоследствии это нашло отражение в «Программе принципов МНР», в которой разоблачались «антинациональные происки международного еврейства»²⁰⁸.

По иронии судьбы разразившийся скандал с визами еврейским эмигрантам стал катализатором кризиса режима «государственного социализма». Как уже говорилось, с 9 июня 1938 г. правительство объявило о поощрении еврейской иммиграции для колонизации тропических районов востока страны²⁰⁹. Правительство, по примеру аргентинцев, хотело создать целые еврейские районы в Чако, заселив таким образом пустынные районы востока страны. В январе 1939 г. боливийское правительство издало указание полиции проверить род занятий всех недавно въехавших в страну евреев. В случае если они не занимались сельским трудом в колонизуемых районах, их предписывалось высылать из страны²¹⁰.

При всех дискриминационных ограничениях для евреев Боливия стала единственной страной в мире, разрешавшей в тот период неограниченную еврейскую иммиграцию, хотя это вызвало недовольство части офицерского корпуса и националистов. За год в Боливию въехало 10 тысяч европейских евреев²¹¹. Скандал разразился, когда выяснилось, что боливийский консул в Париже К.Виррьера выдавал въездные визы, получая «вознаграждение» по 20 тысяч франков за каждую. Газеты требовали расследования и отставки замешанных в афере политиков. Первой жертвой пал министр иностранных дел Э.Дьес де Медина.

Скандал привел в замешательство все руководство социалистических партий, министров, военных. Х.Буш окончательно убедился в моральном упадке и коррупции государственной власти. В марте-апреле 1939 г. Х.Буш переживал серьезный морально-психологический кризис. Он был крайне неудовлетворен результатами своего правления. Вот уже несколько месяцев, как обсуждались пути коренного изменения ситуации через установление тоталитарного режима, который смог бы покончить с «разрушительным» политиканством и коррупцией. По убеждению Х.Буша обновление нации, ее омоложение, могло произойти лишь благодаря силе и энергии правителя. Все это подталкивало к мысли о ликвидации демократического правления, к отказу от проведения выборов в Конгресс в мае 1939 г. и установлению диктатуры.

В марте 1939 г. умер один из соратников Х.Буша, самый молодой министр, философ и выдающийся политик А.Селада. Смерть близких товарищей, неудачи в политике и экономике угнетающе действовали на президента. В апреле возникли серьезные проблемы со снабжением городов продовольствием. Практически полностью прекратились поставки мяса²¹². Правительство оказалось неспособным противостоять обстоятельствам. Тогда Х.Буш твердо принимает решение установить диктатуру и сделать личное энергичное усилие, чтобы переломить ситуацию и начать строить «новую Боливию».

Отсутствие реальных результатов правления, топтание на месте, продолжающиеся кризисные явления в экономике, а также усталость и раздражение от политической борьбы и дворцовых интриг были теми побудительными мотивами, которыми руководствовался Х.Буш в своем решении установить диктатуру. Большое впечатление на него оказывали «успехи» фашизма в Европе, о чем тогда повсеместно говорили. В тоталитарных режимах его привлекал представляемый нацистской пропагандой «романтический» образ национального единства, классового и социального мира, политической сплоченности народа, а также экономические успехи по преодолению безработицы и инфляции. Х.Буша мало интересовали подробности экономических реформ и реальности функционирования политической системы нацизма, его привлекала форма правления, не допускавшая формальной демократии, ставшей для него синонимом коррупции и политиканства.

Его советники и друзья, в первую очередь, К.Салинас Арамайо, человек яркой и трагической биографии²¹³, в эти годы метавшийся между социалистическими идеями и профашистскими увлечениями, подталкивали Х.Буша к диктатуре левореформистского типа. К.Салинас Арамайо приложил немало усилий к подготовке президента к резкой смене курса и установлению диктатуры. За диктатуру стоял и министр внутренних дел В.Лейтон, имевший репутацию левого политика. Однако, многим наблюдателям тогда казалось, что речь идет о диктатуре фашистского типа.

24 апреля 1939 г. Х.Буш ко всеобщему удивлению объявил об установлении диктатуры. Он обратился к нации с манифестом, в котором подробно изложил свою биографию, свое служение на благо страны. Он подчеркивал, что разочарован в эффективности власти, погрязшей в коррупции, обвинял правящие круги, чиновничество, прессу, партии в аморальном отношении к собственной стране²¹⁴. Х.Буш констатировал, что три года «государственного социализма» ни к чему не привели: не было достигнуто ни одной цели, поставленной майской революцией 1936 г. Он напоминал, что правые политические силы требовали от военных уйти в казармы, а в этих призывах Х.Буш усматривал опасность разжигания вражды между армией и народом, чреватой гражданской войной. Х.Буш указал на опасность раскола армии, над чем трудились правые партии, побуждая консервативную верхушку вооруженных сил удалить реформистское руководство и подготовить возвращение к власти олигархии. Как показали события, впоследствии именно этот сценарий и был осуществлен.

Х.Буш призывал страну к «омоложению», построению нового общества, свободного от олигархической реакции и левого экстремизма. Х.Буш говорил: «Сегодняшняя жизнь нации контролируется привилегированными финансовыми группами, стремящимися поглотить всю государственную власть, провоцируя рост экстремистских тенденций в обществе, которые могут разрушить все государственные институты… Я выше этих тенденций и интересов, я с Боливией… Я понимаю всю значимость своих решений и осознанно принимаю всю ответственность на себя. Я беру в свои руки всю полноту власти»²¹⁵.

Многие опасались профашистского курса диктатуры, но вскоре стала очевидной необоснованность этих страхов. Правительство более склонялось к левым реформаторам, нежели к профашистски настроенным военным и политикам. Для упокоения общественного мнения и правительств за рубежом посол Боливии в США заявил, что его страна отныне стала союзницей США против блока фашистских государств. Посол подчеркнул, что диктатура положила конец проникновению фашизма в Боливию и одновременно нанесла сокрушительный удар по коммунистам и анархистам²¹⁶. Чтобы покончить с широко распространившимися слухами о стремлении Боливии к союзу с державами оси, МИД сделал заявление, в котором подчеркнул, что в стране установлена не тоталитарная диктатура, а временный чрезвычайный режим, и что Боливия стоит на стороне демократий и американского континента в целом²¹⁷.

В подтверждение этого декретом от 27 апреля Буш запретил «пропаганду иностранных политических доктрин, использование знаков, знамен, униформы, связанных с этими теориями»²¹⁸. Борьба с «иностранщиной» в идеологии — идея, вынашиваемая националистами К.Монтенегро и А.Сеспедесом, была воплощена в декрете, содержание которого могло быть направлено и против коммунизма, и против фашизма. Собственное идеологическое обоснование диктатуры состояло в моральном очищении и «омоложении» нации. По словам Р.Савалета Меркадо, Х.Буш попытался воплотить в жизнь то, о чем писал Тамайо²¹⁹. Речь шла о волюнтаристском противостоянии судьбе и историческом прорыве, о требовании личной жертвы во имя нации. Диктатура не могла решить ни одной из острых социальных и политических проблем страны. Кризис привел к краху и гибели самого Буша. 23 августа 1939 г. он покончил с собой.

Смерть диктатора привела к концу режима, который в течение трех лет своего существования так и не смог создать органической и прочной структуры социально-политической поддержки реформ. Ни Д.Торо, ни Х.Буш не создали солидную социальную базу, на которую могли бы опереться в проведении реформ, что обусловило слабость и колебания режима. Армия, отдельные левые и националистические группы и партии, профсоюзы с разной степенью вовлеченности в политику и участия во власти поддерживали правительство. Все попытки построить официальную партию дали столь незначительные результаты, что не могли повлиять на развитие событий. Политическая смерть режима после ухода из жизни Буша была логичной и естественной. Отсутствие четкой программы преобразований, которая могла бы претендовать на поддержку общества, объединив его вокруг национально значимых целей, постоянное, порой неудачное экспериментирование с неизбежными откатами и корректировками курса, непоследовательность в выполнении принятых решений ослабляли режим, и, в конце концов, привели к краху.

* * *

30-е годы нашего столетия были, пожалуй, самым бурным периодом в боливийской истории. Великая депрессия, война в Чако, установление режима «государственного социализма» с его неординарной политической и социальной практикой делают это десятилетие исключительно важным для понимания глубинных процессов и хода событий всего столетия.

Лейтмотивом идейной революции были поиски национальной самобытности, антилиберальная, антирационалистическая критика позитивистского исторического оптимизма, европоцентризма, демократии как таковой. Индеанизм, национализм, различные оттенки и направления антилиберального «социализма» полностью вытеснили из идеологической и политической сферы либерализм. Идейная революция выразила вполне осознанное желание патриотически настроенной интеллектуальной и политической элиты преодолеть «позитивный» рационализм, здравый смысл либерализма, проповедовавший «объективные законы» развития, которые обрекали страну на порочный круг отсталости и зависимости от мировой капиталистической метрополии. Лишь иррационализм, волюнтаристский скачек открывали перед ними иллюзорную (а может быть, и нет) перспективу социально-экономического и политического освобождения страны. Идеологические процессы подготовили почву для новой социальной и политической практики, ориентировавшейся на националистические ценности, волюнтаристское и иррационалистическое мировоззрение. Идейная революция была преддверием «государственного социализма», реформистских режимов 40-х годов и даже Национальной революции 1952 г.

«Революция» военных-социалистов в мае 1936 г. означала стремление изменить систему в целом, ибо либеральная демократия старого, аристократического, кастового типа стала дисфункциональной, не позволяла широким народным массам пользоваться достижениями прогресса, образования, общественной жизни, отстраняла от политического участия в управлении страной большую часть ее населения, в том числе и средние слои. Подготовленные «идейной революцией» основы реформ ориентировались на создание нового типа государства и общества. Идеи социальной справедливости, превосходство интересов нации над свободами и правами личности глубоко проникали в сознание интеллигенции и нового поколения политических деятелей. Успехи коммунизма в СССР, фашизма в Италии и национал-социализма в Германии на фоне находящегося в глубочайшем экономическом кризисе остального демократического мира, делали крайне привлекательными идеи антилиберального, антидемократического государства. Военные и их союзники декларировали построение принципиально нового социально-политического строя — «государственного социализма». Социализм воспринимался ими и в виде советской плановой экономики, и в образе нацистского тоталитарного государства. Корпоративистские проекты Д.Торо, его радикализм в реформировании политической структуры государства впоследствии сменились более умеренной программой преобразований Х.Буша.

Режим «государственного социализма» проводил политику реформ, главные параметры которых соответствовали основным постулатам национал-реформизма, нашедшего затем свое полное воплощение в программе партии Националистическое революционное движение (МНР) и в Национальной революции 1952–1953 гг. Все преобразования проводились военными при активном и все еще очень сильном сопротивлении традиционных политических сил, олигархии.