Битва с объединенной армией Европы

С делегацией Приска Аттила был подчеркнуто холоден. Каждым своим жестом показывая, что она неприятна ему. Неприятен обман, царящий кругом. Великий кипчак давно знал, что искусство лжи — и есть политика. Но он не мог смириться с этой уродливой нормой, существующей в Европе. Не мог принять ее.

Он жил по другим правилам, с другой политической культурой. Его мораль была иной. Кипчаки росли с мыслью, что обманом не разбогатеешь и ничего, кроме позора, не добьешься. Вот и сейчас Аттила ясно видел, что христиане переманивают его лучших воинов. Делают это открыто и нагло. Он показал списки и потребовал выдачи предателей. Но европейцы, лицемерно улыбаясь, все отрицали.

Царь кипчаков не владел искусством вести переговоры, потому что был слишком честным для политики человеком. Он говорил с послами открыто. Что те принимали за слабость Аттилы и издевались над ним.

Собственно, говорить-то было не о чем. Все ясно и так. От него переманивали войско. Военачальников. Конечно, это не могло устраивать Аттилу. Но то было лишь полбеды.

А вся беда состояла в том, что они, эти люди, не могли не уйти! Уход их был неотвратим. Его нельзя остановить ни указом, ни казнями, ни страхом, он заложен в природе человеческого общества. Потому что общество само устанавливает свою численность!.. Как? И это еще одна непознанная тайна этнографии.

Талантливые люди уезжают из родной страны, как правило, не из-за денег, а из-за власти и перспектив. Той самой власти и тех самых перспектив, которых никогда бы они не имели у себя дома.

Кипчаки ненавидели Рим и не скрывали своей ненависти, однако уходили служить чужой стране. Один из перебежчиков, например, так и написал в письме, что он горячо мечтает стереть само имя римляне и преобразовать Римскую империю в Кипчакскую. Но при этом он с грустью отметил, что у тюрков очень плохие законы. «Поэтому я решил скорее стремиться к возрождению славы Рима во всей его незыблемости», причем возрождения за счет тюрков, закончил он.

Это трагедия, настоящая трагедия коснулась кипчаков: рост населения давал им ядовитые плоды… Их стало слишком много на свете, даже огромный Дешт-и-Кипчак был уже тесен. Общество не могло вместить своих одаренных сынов, не могло создать им должное благополучие… У народа не могут быть сразу сто мудрецов или тысяча талантливых военачальников. Для них не найдется дел.

Нужен только один мудрец и один хороший военачальник (в крайнем случае, два-три, но не сто и не тысяча). Так же как не могут быть рядом сто великих поэтов… Их устанут слушать. Переизбыток талантов — это такая же трагедия общества, как и их недостаток. Вот с чем столкнулись кипчаки.

Римляне и греки, наоборот, испытывали недостаток в талантах. Языческая Европа давно и безнадежно состарилась, ей нужна была свежая кровь, которая обновила бы ее культуру. Поэтому она охотно принимала перебежчиков, создавала им прекрасные условия жизни, жертвовала многим. Рим, например, в 380 году даже принял унизительное для себя греческое христианство. Принял от отчаяния. Зная, что кипчаки — союзники христиан. Так они открывали для себя пути к тюркскому миру.

А тюрки, эти простодушные тюрки… Баловни Судьбы… Они сидели на коне, не чувствуя повязки, которая все плотнее и плотнее закрывала им глаза. Не замечали, что творилось вокруг, жили одним днем. Рано или поздно, перебежчики из Дешт-и-Кипчака должны были показать себя. Они же по крови кипчаки!

Это от них римляне узнали об аталычестве — о древнем тюркском обычае отдавать детей на воспитание в другие семьи. И отправили к Аттиле отпрыска из знатного римского рода Аэция. Этого Аэция Аттила назвал младшим братом, учил его, как того требует обычай… А когда пришло время, Аэций вернулся домой искушенным человеком. Он стал генералом, потом полководцем римской армии. Лучше него (ученика самого Аттилы!) никто во всей Западной империи не знал кипчаков.

Это он, Аэций, не жалея себя, потом стравливал тюркских правителей, наговаривая одному на другого, это он переманивал кипчаков, зазывал военачальников, духовенство, простых людей. Давал им богатые земли и поместья, должности и звания. Делал для них все, потому что трагедию талантов тюркского народа он понял раньше самих тюрков. Нашел слабину и сумел использовать ее во благо Рима. Он воевал против тюрков руками самих тюрков.

Кто был сам Аэций? Уж слишком уверенно он чувствовал себя в обществе кипчаков, как свой человек. Неудивительно. Его же отец по имени Гауденций был тюрком, главнокомандующим (магистром) в римской коннице, а мать Итала была римлянкой, «благородной и богатой женщиной», как писали о ней современники… От их брака родился злой гений.

Галлия (теперь Франция) стараниями Аэция стала настоящим королевством перебежчиков. Там жили тысячи кипчакских семей, и все там было тюркское. Даже имя столицы. Привычное для тюркского уха слово — Тулуза.

…Выдачи этих предателей и требовал Аттила у делегации Приска, не зная, что нельзя повернуть реку в источник, из которого она вытекает. Требовал невыполнимого!.. Приводил сотни имен, говорил о Тулузе (Толозе), о других городах, где скрывались перебежчики… Тщетно.

А разведка у кипчаков работала исправно. Она отметила, например, что и галльский город Аврелиан переименован на тюркский лад — Орлеан. (Такие «переименования» неизбежны, искажая чужое слово, пришельцы делают его понятным для себя.)

Посольство Приска отрицало все, даже появление в Галлии новых тюркских городов!.. Не найдя слов, Аттила выгнал лжецов из дворца.

А тем временем события принимали крайне неприятный для кипчаков оборот. Враги тянули, выигрывая время, чтобы Аэций успел собрать объединенную армию Европы, они рассчитывали на внезапность удара. Однако просчитались.

Аттила сам пошел в Галлию. Тулуза и Орлеан привлекали его. Прихода Аттилы здесь не ждали и не готовились к нему.

Едва завидев знамена с крестом и отряды всадников, переселенцы и вся Галлия потеряли покой. Суд над изменниками был быстрым и справедливым. Ему даже не сопротивлялись. Перебежчики знали, для кипчака предательство — самый большой грех. Степняки простят все, но только не предательство и трусость.

Горькие минуты раскаяния… Уже в Орлеане, когда Аттила завершил расправу, ему донесли о выходе римских войск, Аэций объявил войну. Смутное предчувствие вдруг обожгло Аттилу. Обманы и подозрения давно мучили его. Он обратился к гадателю.

По обычаю, зарезали барана. И когда гадатель взглянул на лопатку животного, он отшатнулся и предрек беду. (Не исключено, что и гадатель получил из Рима подарок.)

Так, еще до начала битвы, Аэций ходил в победителях. Ему удалась психологическая атака: он заронил смуту в душу Аттилы…

Но то была его единственная победа. Слишком рано он обрадовался, предложив провести бой на Каталаунских полях, знаменитой равнине Шампанье. Явно поспешил.

Местность, правда, была не удобна всадникам, но Аттила принял невыгодные ему условия, может быть даже специально сделав это, чтобы притупить внимание противника. Однако снова тяжелые предчувствия стали мучить его: Аттиле вдруг показалось, что ему навязали условия боя, он не хотел принимать их, но принял.

В страдании полководец поднимал голову, подолгу смотрел вверх, но Небо молчало. Безмолвно прошла ночь перед боем. Засветилось раннее утро. Войска построились в шеренги, а Аттила все еще метался в сомнениях. Наконец произнес: «Бегство печальнее гибели». И измученный самим собой подошел к коню. Солнце было уже высоко.

С возгласом «ура!» всадники устремились в атаку. Но Аэций, воспитанник самого же Аттилы, все рассчитал правильно. Атака захлебнулась, тюрки были отброшены. И тогда, почувствовав горечь поражения, Аттила успокоился. Слава Тенгри, в ту минуту он победил сам себя.

Подъехал к войскам и нашел, что сказать. Его чистый дух рождал чистые слова, они звучали, как песня рубящей шашки. Слова полководца распаляли сердца кипчаков:

«Защита — признак страха… Отважен тот, кто наносит удар… Мщение — это великий дар природы… Идущего к победе не достигают стрелы… Кто пребывает в покое, когда Аттила сражается, тот уже похоронен» — эти слова были последними в его короткой речи.

«Сарын къоччакъ!» («Слава храбрецам!») — прогремел великий кипчак и шашкой перекрестил своё войско. Его голос утонул в ответном яростном «у-ра-а», что на языке кипчаков означает «бей», «рази».

В одно мгновение все смешалось. Каталаунские поля словно озарились ярким светом победы. Солнце теперь отражалось в тюркских шашках, просветлела земля. На этот раз битва с объединенной армией Европы закипела по-настоящему… Посланцы Тенгри лишь ночью вернулись в свой лагерь. Усталые и довольные возвращались они.

Утром великодушный Аттила дал уйти недобитой армии Аэция, а врага нельзя щадить. Благородный жест побитые римляне приняли за слабость кипчаков. Они, вернее их историки, потом засчитали Аттиле поражение в битве на Каталаунских полях.

Вот чем заканчивается жалость на поле боя!

Аттила ничего этого, конечно, знать не мог. Как он мог знать о событиях, которые произойдут через века? Полководец повел свое войско на Рим, сметая с лица земли города Северной Италии, где теперь жили тюрки. Особенно пострадал Милан — еще одно прибежище кипчаков-перебежчиков.

Вскоре войска Аттилы стояли на дальних подступах к Риму… «Потерпевшие поражение» кипчаки с боевыми знаменами явились в Рим! Их встречала знать во главе с епископом Львом. Римляне умоляли Аттилу пощадить их, они знали о доброте тюрков, об их отзывчивости и незлопамятности. Римский папа с мольбой даже встал на колени… Эта встреча отражена в картине Рафаэля, которая хранится в Ватикане.

Конечно, не слезы врага остановили кипчаков. И даже не ложь о том, что в Италии якобы свирепствует чума. Крест, который поднял над собой римский епископ. Он остановил.

То был крест Тенгри! Всадники приняли его за волю Неба. Рим поднял над собой тюркскую святыню, признавал власть Дешт-и-Кипчака. Война закончилась.

Аттила повернул домой… Зрелище поверженного врага не доставляло удовольствия.