Полковник Олег Пеньковский – исключение или почти исключение. Он один из тех редчайших высших чинов советской разведки, которые передавали сведения на Запад, до конца оставаясь на своем посту: в Общем управлении ГРУ он отвечал за работу в Канаде, США, Великобритании и Южной Америке. Это один из самых известных "кротов", которого западным спецслужбам удалось завербовать по другую сторону "железного занавеса".

На Западе вербовались и другие советские офицеры. В качестве примера может служить подполковник Попов из ГРУ, работавший на ЦРУ с 1953 года по 16 октября 1959 года, когда его арестовал в Москве КГБ, но ни одна разведка не пожелала в этом публично признаться. Подобный источник сведений бесценен. А малейшая ошибка, малейшая нескромность могут стать для них роковыми. В отличие от стран демократических в коммунистических странах не шутят с "предателями". Агента, уличенного в том, что он стал "кротом", ждет расстрел. Олег Пеньковский был официально расстрелян 13 мая 1963 года. По свидетельству некоторых очевидцев его казни, в действительности он был сожжен заживо.

С 21 апреля 1961 года, когда состоялась его первая встреча с английским и американским агентами в гостинице "Монт ройял" в Лондоне, и до его ареста в октябре 1962 года в Москве этот полковник ГРУ передал более пяти тысяч документов, многие из которых были в высшей степени секретными. В виде завещания он оставил также записки, в которых подробно рассказал о механизме советской разведки и предостерег свободный мир от козней СССР.

После Пепьковского западные разведки изменили тактику борьбы с КГБ и разведками социалистических стран. Они перешли от "сдерживания" советского шпионажа к политике более наступательной, выражавшейся в том, чтобы, обнаружив узкое место противника, проникнуть в его разведслужбу и нейтрализовать ее.

Эти операции по так называемой обработке, самые деликатные из всех, проводятся с целью сначала засечь вражеского агента, затем выяснить его вероятные слабости, всесторонне прощупать его и, наконец, попытаться склонить на свою сторону. После удачно проведенной "обработки" агента используют либо в качестве источника информации, либо как фактор разложения внутри его собственной разведки. За последние несколько лет попытки подобной вербовки приняли постоянный характер и превратились в основное оружие в борьбе против разведок Восточной Европы.

Но "обработка" есть предприятие всегда опасное. Ни одна контрразведка не может быть полностью уверена, что по-настоящему перевербовала агента. Вместо того чтобы разлагать вражескую разведку, разведка-"манипулятор" рискует сама быть обманутой своим "кротом". У американцев есть горький опыт подобного рода с двойным советским агентом, завербованным в 1962 году под кодовым именем Федора.

Профессиональный дипломат и в то же время агент КГБ, Федора в течение многих лет работал в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. ФБР, которое занимается делами контрразведки на американской территории, считало его первоклассным агентом. На самом же деле "крот" играл тройную роль: он морочил голову американцам, которых убеждал, что работает только на них. Дело о "досье Пентагона" было одной из самых больших его удач. В самый разгар войны во Вьетнаме в печать просочились сведения о секретных операциях американской армии. Назревал скандал, публикуемая информация была одновременно пристрастной и неполной. Белый дом счел самым лучшим обнародовать документы, для того чтобы в зародыше прекратить эту кампанию, дискредитирующую американскую армию. Но в "досье Пентагона" содержались и настоящие военные тайны. Предать их гласности означало информировать северовьетнамцев о расположении американских войск на юге. Именно в этот момент Федора информировал ФБР о том, что советскому посольству в Вашингтоне уже известно полное содержание досье. Значит, и северовьетнамцы, которых поддерживал СССР, были в курсе всех дел. В этом-то и заключался обман. Президенту Никсону доложили об информации, полученной от "крота". Враг оказался в курсе событий, и ничто больше не препятствовало публикации секретов Пентагона. Белый дом дал "добро", и досье предали гласности. К явной выгоде Северного Вьетнама, положению и моральному духу американских войск был нанесен большой ущерб.

ФБР стало сомневаться в честности Федоры в 1978 году. Началось расследование, но за неимением достаточных улик тройной агент смог преспокойно уехать в СССР. Кто это был, так и осталось тайной. Но речь, очевидно, идет о Викторе Лесовском, одном из помощников Курта Вальдхайма, бывшего тогда генеральным секретарем ООН.

Вообще-то степень надежности какого-либо советского "крота" оценить тем более трудно, что КГБ – это служба совершенно непроницаемая. За неимением других источников, которые позволили бы провести сравнения и сгруппировать информацию, практически невозможно оценить значимость сведений, полученных от завербованного агента. Западным разведкам приходится брать его информацию, как говорится, "за наличные" и в придачу к ней опасность дезинформации, которую влечет за собой подобное положение дел. Еще труднее бывает убедить "крота" остаться на своем старом месте. Ведь вербовка, на которую зачастую уходят годы, проходит в основном в западной стране, где конкретный разведчик работает. Через пять лет, как правило, Центр отзывает его на родину. Это роковой момент. Возвращение в свою страну зачастую представляет опасность. Центр может узнать о его предательстве. Из страха большинство "кротов" предпочитают сжечь мосты и остаться на Западе. Для контрразведки перебежчики подобного рода, конечно, представляют интерес: "крот" выдаст всю ту информацию о своей разведке, которую по соображениям собственной безопасности не мог выдать, когда продолжал прежнюю работу. Однако переход на Запад является ощутимой потерей для будущего, брешью, которую еще только предстоит заделать, если принять во внимание те сведения, которые этот разведчик, вернувшись домой, мог бы передавать, работая в своей разведке. Тем более если бы он еще и продвинулся по служебной лестнице…

Бегство – реакция логичная, так как двойная игра – ужасное испытание для психики, требующее стальных нервов. Агент, предающий свой Центр, немного похож на шизофреника: он должен продолжать вести себя как примерный офицер разведки, чтобы не возбудить подозрений на службе, и в то же время выполнять требования своих новых хозяев. В подобном режиме некоторые люди ломаются. Например, в 70-е годы УОТ был завербован один офицер чешской разведки. В конце концов, после многих месяцев контактов и большого объема переданной информации, у него началась нервная депрессия. Его отозвали в Чехословакию, где он и исчез.

Если ни одна контрразведка не может на все 100 процентов быть уверена в чистосердечии "крота", то перебежчики, напротив, заслуживают большего доверия. Эти разведчики, которые сами приняли решение перейти на Запад, не будучи ранее завербованными какойлибо западной разведкой, являются основным источником информации. Как бы в подтверждение искренности своего желания "выбрать свободу" они чаще всего приносят с собой досье, служащие доказательством их правдивости. Идет ли речь о деятельности их коллег в той стране, где они просят убежища, или об идентификации граждан этой страны, являющихся шпионами КГБ, или, наконец, об интересе, проявляемом советской разведкой к некоторым конкретным сведениям, – любую их информацию можно проверить. Риск дезинформации гораздо меньше. Перебежчики сделали для знакомства с советскими секретными службами то же, что диссиденты – для, понимания феномена тоталитаризма.

Уже в 1930 году подрывная деятельность СССР была разоблачена первыми перебежчиками, такими, как генерал Александр Орлов, автор фундаментального советского учебного пособия по шпионажу. В 1938 году пришла очередь перейти на Запад генералу Вальтеру Кривицкому, бывшему начальнику армейской разведки в Западной Европе. Еще до того, как в феврале 1941 года он был таинственным образом убит в вашингтонской гостинице, Кривицкий написал мемуары и ряд статей об СССР, в одной из которых предсказал германо-советский пакт 1939 года.

Игорь Гузенко принадлежит к числу наиболее значительных перебежчиков послевоенных лет. Шифровальщик советского посольства в Оттаве, он перешел на Запад в 1945 году, выкрав секретные документы из референтуры дипломатического представительства СССР. Сначала он попытался войти в контакт с газетами, но его там сочли лжецом. Канадская полиция также не поверила ему. Спрятавшемуся у себя дома Гузенко в конечном счете чудом удалось избежать нападения НКВД. Его квартира была разгромлена, и только тогда Королевская канадская конная полиция начала принимать его всерьез. Именно с Гузенко начался провал многих разведгрупп в научных кругах, к которым, в частности, принадлежали Алан Нан Мей, Клаус Фукс, Гарри Голд, Дэвид Грингласс и супруги Розенберг. С помощью именно этих групп СССР стали известны секреты американской атомной бомбы, в результате чего появилась новая ядерная держава. Гузенко также дал показания, позволившие разоблачить Кима Филби. Однако тогда британская разведка не придала этому значения.

В конце I960 года другой знаменитый перебежчик, поляк Михал Голениевский, передал американцам 300 страниц микрофильмированных документов: списки имен, органиграммы, доказательства столкновений между КГБ и разведкой Варшавы. Благодаря ему британская контрразведка обнаружила двух шпионов на сверхсекретной военно-морской базе в Портленде (Гарри Хафтона и Этель Джи), которыми руководил советский "нелегал" Гордон Лонсдейл, чье настоящее имя – Конон Молодый, внедренный КГБ в Великобританию в 1955 году. Он также помог опознать советского "крота" в британской разведке Джорджа Блейка, арест которого ускорил бегство Филби в Москву в 1963 году.

В конце 60-х годов офицер советской разведки, известный под именем Олега Лялина, выдал англичанам всю разведсеть КГБ на британской территории. После его бегства на Запад в сентябре 1971 года Лондон решил выслать 105 "дипломатов" из советского посольства – рекорд, так никогда и не превзойденный другими западными странами.

Благодаря Станиславу Левченко, перешедшему на Запад в октябре 1979 года, был полностью разоблачен так называемый отдел активных действий КГБ ("дезинформация", см. главу четвертую).

Работая в Японии под видом корреспондента советского журнала "Новое время", Левченко завербовал с десяток "агентов влияния", японских политиков и журналистов, которые были нейтрализованы после его бегства в США.

Левченко, бывший в глубоком моральном разладе с советским режимом, как и многие нынешние перебежчики, больше не верил в то, что делал. Следует думать, что отныне радужное коммунистическое будущее больше не делает сборов даже среди самых верных своих слуг. И если за последние годы число перебежчиков возросло, то причину следует искать скорее в провале советской системы, чем в привлекательности Запада. Перебежчику, впрочем, редко удается в полной мере воспользоваться своей новой жизнью на Западе. После окончания долгой и изнурительной фазы допросов, отчетов и т.д., где он выдает всю имеющуюся у него информацию, ему приходится сменить свою биографию, иногда даже лицо, жить почти в подполье, чаще всего под постоянной охраной полиции, чтобы избежать мести своего бывшего Центра. Поэтому переход на Запад никогда не бывает похож на легкую и приятную прогулку.

"Полностью "нормальных" перебежчиков нет, – объяснил один бывший офицер ЦРУ. – Причины, побудившие человека сделать этот шаг, обычно связаны с серьезными психологическими проблемами. У перебежчиков постоянно что-то не ладится, и это "чтото" всегда имеет очень важное значение. Игорь Гузенко, например, стоил канадцам примерно семь миллионов долларов. Он был алкоголик и, когда выходил из дома, мог за один раз истратить сотни тысяч долларов". У Штатов существовали также проблемы с Михаилом Голениевским. "Во время допросов, – рассказал другой офицер ЦРУ, – его охватило настоящее безумие. Он на полную мощность включал пластинки со старыми европейскими песнями и напивался до потери сознания". Голениевский кончил тем, что вообразил себя наследником дома Романовых и обвинил Генри Киссинджера в том, что он советский шпион.

Во всяком случае, у всех перебежчиков есть отвратительная склонность видеть повсюду агентов КГБ. Было бы слишком просто счесть это обыкновенным проявлением паранойи. Подобное состояние является следствием как морального состояния перебежчика, так и методов, которые контрразведка, принявшая его, применяет во время допросов, Западные разведслужбы настолько жаждут все знать о КГБ, его механизме, методах работы и способах проникновения в демократические страны, что требуют иногда слишком многого от разведчика, перешедшего на их сторону. Со своей стороны этот разведчик, который полностью сжег мосты (в большинстве случаев еще и оставив своих близких в СССР, а следовательно, в руках КГБ), старается оправдать свой поступок и набить себе цену, приукрасив свою прошлую деятельность. Между обеими сторонами возникают отношения взаимозависимости – двусмысленные, а иногда и вовсе не здоровые. Разведка хочет знать все до мелочей, а перебежчик жаждет рассказать даже то, чего он не знает, лишь бы нe разочаровать своих собеседников. Таким образом, ему и самому начинает казаться, что он стал незаменимым, нашел причину для службы новому делу. Отсюда происходит та бессознательная и очень опасная эскалация отношений, которая может оказаться разрушительной.

Именно так, по всей вероятности, и произошло в отношениях ЦРУ и одного из наиболее значительных за последние 30 лет советских перебежчиков, Анатолия Голицына. Мнения о нем в кругах западных разведок существуют самые разные. Одни считают, что Голицын, перебежавший в 1961 году, бесспорно, предоставил возможность обнаружить значительное число советских "кротов" во многих западных странах, а также дал показания, вполне достаточные для обезвреживания целых разведгрупп внутри многих организаций на Западе, включая и секретные службы.

Для других, кроме обезвреживания нескольких шпионов, Голицыну, который думал, что он все знает, удалось парализовать на долгие годы работу многих западных разведок, в том числе и ЦРУ, заразив их своей одержимостью "кротами".

Отношения этого перебежчика с американской разведкой являются в некотором роде образцом данного жанра. Это по-настоящему удивительная история, в которой первостепенную роль сыграла Франция.

Анатолий Голицын привлек внимание ЦРУ уже в 1954 году в Вене (Австрия), где он начинал свою карьеру в КГБ. Один из его коллег, Петр Дерябин, только что перешел на Запад. Как всегда в подобных случаях, ЦРУ потребовало от него назвать имена офицеров КГБ, которые могли бы захотеть работать на американцев. Имя Анатолия Голицына стояло вторым в списке, составленном перебежчиком. По мнению Дерябина, Голицын был особенно уязвим. Его взбалмошную жену вполне можно было использовать для того, чтобы расшатать его психику, а еще он страдал чем-то вроде мании величия. Коллеги ненавидели его. Но Голицына отозвали в Москву, прежде чем ЦРУ смогло войти с ним в контакт. В результате его досье до лучших времен осело в архивах Центрального разведывательного управления.

Голицын, назначенный в Первое главное управление КГБ (ПГУ) в Москве, сначала занимался разведоперациями против США и Великобритании. Затем его перевели в одно из подразделений, занимавшихся оценкой информации, поступавшей из НАТО.

Дерябин не ошибся: его коллега очень хотел перебраться на Запад. Как Голицын потом рассказывал в ЦРУ, он думал об этом уже тогда, готовясь превратить в деньги свое предательство. Он начал тщательно анализировать донесения (анонимные) шпионов КГБ, внедренных в Организацию Североатлантического договора. С тем чтобы потом, очутившись на Западе, по характерным признакам опознать этих советских "кротов".

Однажды, в декабре 1961 года, начальник отделения ЦРУ в Хельсинки с удивлением увидел, как в его кабинет с пачкой документов под мышкой входит некто Климов. Он просит политического убежища в Штатах. Климов, за несколько месяцев до этого приехавший на работу в советское посольство вместе с женой и ребенком, надеялся, что его завербует ЦРУ. Разочарованный долгим ожиданием, он решил сделать шаг первым. Никто из персонала ЦРУ в Хельсинки не вспомнил о Голицыне и о Вене 1954 года и не связал с ним Климова.

Сначала начальник отделения проявил недоверие. "Подарок" кажется слишком уж хорошим, речь может идти о провокаторе, 48-часовой допрос убедил его, что он имеет дело с важным перебежчиком. Сведения, которые Климов передал о советском посольстве в Хельсинки, позволяют судить о серьезности его намерений.

Итак, Голицына можно переправить в Лэнгли, пригород Вашингтона, где расположена центральная штаб-квартира ЦРУ. И с этого момента все в высшей степени усложняется.

Голицын, которым занялось подразделение стран советского блока, начал с того, что отверг многих американских офицеров, считая их идиотами или недостойными выслушивать его "признания". В конце концов его передают одному из асов подразделения контрразведки в ЦРУ – Джеймсу Джезасу Энглтону. Эти двое созданы для того, чтобы договориться. Перебежчик утверждал, что "кроты" есть буквально повсюду; американец, большой специалист по КГБ, убежден, что советская разведка дьявольски хитра и способна проникнуть прямо в сердце демократических государств на самом высоком уровне. Между ними установились те исключительные отношения, которые и привели ЦРУ и многие западные разведки на самый край пропасти.

О Канаде – что один из ее послов в СССР, пойманный на гомосексуализме, является предателем. Расследование ни к чему не привело.

О Великобритании – что существует группа из пяти советских агентов. Двоих уже раскрыли – это Гай Берджес и Дональд Маклин. Они укрылись в Москве в 1951 году. Третий – Ким Филби – не замедлит к ним присоединиться. Четвертый, сэр Энтони Блант, хранитель Королевского музея, сознался, что работал на СССР. Его признание послужило поводом для помилования. Что касается пятого, то британская разведка ищет впустую, перерывая сотни биографий агентов, которые могли бы быть в контакте с теми четырьмя. Голицын говорит также и о "кроте" в адмиралтействе. Благодаря откровениям другого перебежчика, Юрия Носенко, англичане в 1962 году арестовали высокопоставленного чиновника Королевского флота Джона Вассала.

Кроме того, Голицын утверждает, что в ЦРУ есть агент КГБ под кодовым именем Саша, который информирует обо всех операциях, проводимых из ФРГ в странах за "железным занавесом". И опять придирчиво рассматриваются сотни досье. В конце концов подозрения пали на некоего Игоря Орлова, который долгое время работал в Берлине. Однако он так никогда и не признался.

Но гораздо серьезнее заявление перебежчика о существовании еще одного "крота", на этот раз в самых высших эшелонах ЦРУ. Доказательством, по его мнению, служит загадочное путешествие в Соединенные Штаты, совершенное в 1957 году В.М. Ковчуком, начальником первого отделения первого отдела Второго главного управления КГБ, иными словами – человека, в чьи задачи входила вербовка агентов среди американцев в посольстве США в Москве. А если, пояснил Голицын, столь важная шишка из КГБ рискнула приехать на вражескую территорию, то лишь с целью встретиться с очень важным агентом. По его мнению, речь может идти только о лице, завербованном много лет назад, еще в посольстве США в Москве, сотруднике ЦРУ, который впоследствии поднялся по иерархической лестнице управления и который в 1957 году пожелал возобновить контакты с КГБ. По словам Голицына, это разоблачение настолько важно, что КГБ, без сомнения, не замедлит заслать ложных перебежчиков, пытаясь дискредитировать его и помешать выяснить настоящие причины поездки Ковчука в ГИТА.

Действительно, вскоре после побега Голицына еще два сотрудника советского представительства в ООН попросили убежища в США, а в июне 1962 года ушел на Запад офицер КГБ, сопровождавший советскую делегацию на Женевской конференции по разоружению. Голицын немедленно заподозрил Юрия Носенко, с помощью которого был разоблачен Джон Вассал из Британского адмиралтейства, в том, что именно он и есть ожидаемый "провокатор". ЦРУ нейтрализует нового перебежчика, продержав его взаперти почти четыре года. Носенко допрашивали не менее 292 дней (с применением детектора лжи), стремясь добиться признания, что он подослан Москвой для введения в заблуждение американцев. В конце концов обвинения с Носенко сняли, но он подвергся тяжелому испытанию.

Охота на "кротов" достигла своего апогея. Голицын и Энглтон изучают до мельчайших деталей тысячи биографий. В их списке подозреваемых – десятки имен. Эти двое проводят сотни допросов, контрдопросов. Не пощадили они ни одного сотрудника, каким бы ни был его послужной список или пост, занимаемый в ЦРУ. Даже самого Энглтона, который на закате своей карьеры обнаружил на себе подозрения в том, что он и есть знаменитый "крот".

Таким образом, огромная машина американской разведки была на несколько лет почти парализована. Все подозревали всех; невозможно было работать из-за опасений, что о деталях проводимых операций через своего "крота" узнает КГБ. Некоторые начали подумывать: не является ли Голицын агентом-провокатором, засланным, чтобы парализовать ЦРУ?

На этот вопрос так и не нашлось ответа. Даже сегодня подозрения развеяны далеко не полностью.

Перебежчик не остановится на полпути. Навязчивая идея проникновения "кротов" захватила, помимо американской, все западные разведки. "Он был убежден, – рассказывал один бывший ответственный чиновник ЦРУ, – что КГБ обладает неограниченными возможностями и может обмануть не только американское, но и все остальные западные правительства. Этот заговор был детищем специального подразделения КГБ – "Управления дезинформации", которое внедряло своих агентов в высшие эшелоны власти разных государств, не ограничиваясь их органами разведки".

По мнению Голицына, Канада, Великобритания, Западная Германия и Австралия стали жертвами этого обширного заговора. Лучшие специалисты контрразведок упомянутых стран собрались в Вашингтоне, в ЦРУ, чтобы лично услышать то, что он скажет. Домой они увезли основные материалы, которые должны были позволить им начать собственное расследование, с целью обнаружения одного или нескольких предателей у себя дома. Так разведки этих стран были в свою очередь парализованы "откровениями" перебежчика.

Однако нигде, кроме Франции, дело это не достигло такого размаха. Правительство и спецслужбы были потрясены откровениями Голицына. Началась эра подозрений, последствия которой ощущаются до сих пор.

В основу подозрений легло личное письмо Джона Фитцджеральда Кеннеди генералу де Голлю, которое весной 1962 года доставил в Елисейский дворец специальный курьер. В послании, которое должно было быть вручено непосредственно главе государства, американский президент ставил де Голля в известность о том, что, по утверждению некоего информатора, которому он полностью доверяет, французские разведывательные службы и даже правительство де Голля полны советских агентов. Серьезность угрозы, уточнял Джон Кеннеди, служит объяснением того, почему он предпочел вручить письмо напрямую. Ибо теперь официальные каналы попали под подозрение. Американский президент уверял своего французского коллегу в чистоте своих намерений и обещал предоставить информатора в распоряжение любого эмиссара, которого генерал сочтет достойным доверия и пошлет в Соединенные Штаты.

Письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы. Через два дня после его получения генерал де Голль лично избрал генерала де Ружмона, начальника 2-го бюро (разведка) генерального штаба сил национальной обороны, для выполнения "исследовательской" миссии в США. Через неделю, окруженный чрезвычайной секретностью, французский офицер появился в Вашингтоне. Ни СРК, ни УОТ, ни Посольство Франции в США не были информированы о его миссии. Впрочем, за исключением горсточки людей, облеченных доверием де Голля, никто ничего не знал о тех серьезных претензиях, которые выдвинул Кеннеди.

В Вашингтоне генерала де Ружмона свели с Анатолием Голицыным. Сначала он слушал Голицына с недоверием. Как правоверный голлист, он пытался найти за всем этим делом какой-то американский маневр, направленный на то, чтобы осложнить проведение политики де Голля. Через три дня, после многочасовых бесед, де Ружмон убедился в искренности перебежчика. Угроза серьезна, даже огромна.

Вернувшись в Париж, генерал явился с докладом непосредственно к генеральному секретарю Елисейского дворца – Этьену Бюрен де Розье. Он сделал вывод, что перебежчик говорил правду, и полагал, что нужно как можно скорее послать в США команду, специализирующуюся по контрразведке, поручив ей собрать приметы советских агентов, проникших в самое сердце французского государства, а затем все тщательнейшим образом проверить. На следующий день по приказу генерала де Голля Бюрен де Розье собрал в Елисейском дворце руководителя СРК генерала Поля Жакье и директора УОТ Даниэля Дустена, чтобы поставить их в известность о серьезности положения. Немедленно была сформирована совместная команда СРК – УОТ из шести специалистов. Через неделю они выехали в Соединенные Штаты.

Слушания Голицына будут длиться месяцами, одно за другим, до самого конца лета.

Две недели контрразведчики провели с Голицыным. Все допросы записывались на пленку. Вечером шестеро французов сами расшифровывали магнитофонные пленки. Ежедневно их резюме отсылалось в СРК и УОТ в Париж по специальной системе кодирования, которую французы привезли с собой. После этого первого этапа другие контрразведчики по нескольку раз приезжали из Парижа в Вашингтон с целью показать перебежчику списки имен, биографии, соответствующие данным им приметам. Ибо Голицын не знал, кто те агенты, которых он изобличал. Он никогда лично не занимался разведсетью КГБ. В его задачу входила оценка сведений, поступавших от разных агентов. По типу информации и источникам документов, которые он получал, Голицын мог попытаться оцепить этот источник, а следовательно, и информатора. В Москве он присутствовал также на обобщающих совещаниях, где мог составить представление о работе некоторых групп во Франции и других западных странах. Но и в этом случае он не мог назвать никаких имен. Следуя подобным, более или менее расплывчатым показаниям, и должна была работать французская контрразведка. Кротовья работа, если можно так выразиться.

Десятки подозреваемых прошли перед ними. Одного за другим французы представляли их Голицыну, называя должность, вид выполняемой работы, места пребывания, а перебежчик рылся в глубинах своей памяти. Потом ему задавали роковой вопрос: "Он?" Осторожный Голицын отвечал: "Может быть, на него это похоже". Или полностью оправдывал того, над кем нависли тяжкие подозрения. Полицейские, депутаты, высшие чиновники, дипломаты, высшие офицеры и даже министры – в обстановке величайшей секретности их жизнь была просеяна сквозь сито, их связи проанализированы, их грехи и добродетели исследованы.

Допросы всегда проходили в присутствии представителей ЦРУ. Перед ними проходила добрая часть французов, занимавших важное положение в политике, высшей администрации и спецслужбах. Создавалось ужасное впечатление, что все они один подозрительнее другого. Услышав это перечисление имен, американцы могли подумать, что все французское государство, как гангреной, поражено просочившимися советскими агентами. И кроме того, не приняты никакие меры, никто не арестован, как будто правительство, самые высокопоставленные политические власти буквально парализованы в результате такого, почти невероятного проникновения.

С этого времени началось охлаждение во франко-американских отношениях, которое является отличительной чертой голлистского периода. Итак, одним из наиболее вредных последствий разоблачений Голицына стала постоянная подозрительность, появившаяся в отношениях между Вашингтоном и Парижем, сильно ослабившая Атлантический договор.

Какое доверие могли питать американцы к политике генерала де Голля, когда им казалось, что французское государство находилось под колпаком могущественных и тайных советских агентов влияния? Выход Франции из НАТО в 1966 году только подтвердил самые худшие опасения Вашингтона. Не явилось ли это подтверждением апостериори тайной работы "кротов"? Многие за океаном думали именно так, даже если подобное объяснение и покажется слишком простым.

Много лет спустя, в 1976 году, другой перебежчик, Алексей Мягков, капитан КГБ, без колебаний написал, что подобная смена курса Франции была огромной победой советских секретных служб. "Выход Франции из НАТО является примером эффективности подрывной деятельности КГБ в Западной Европе, – сказал он. – Вербуя агентов среди журналистов и членов Общества франко-советской дружбы, КГБ активно внедрял в политических кругах мысль о том, что политическая независимость страны страдает от принадлежности Франции к НАТО. Этот факт (выход Франции из НАТО) использовался в качестве примера при обучении в школах КГБ. В 1968 году директор школы N 311 КГБ в прочитанной будущим офицерам лекции о деятельности организации за границей прямо заявил, что для Кремля выход Франции явился положительным результатом усилий Советского правительства и КГБ".

Что касается Франции, подспудный антиамериканизм большей части голлистского политического персонала (и отвращение де Голля к англосаксам вообще) был только обострен в результате дела Голицына. Им руководило ЦРУ, и было весьма соблазнительно считать его подрывным орудием американского империализма, провокатором на жалованье Вашингтона, который пытался парализовать правительство и его политику именно в тот момент, когда Франция хотела несколько отдалиться от своего союзника.

После недолгого периода удивления и даже подавленности французские власти отнеслись к откровениям советского разведчика с большим недоверием. Контрразведка быстро осталась в одиночестве со своими поисками "кротов" и не пользовалась никакой политической поддержкой. Что бы ни думали о достоверности данной перебежчиком информации, в подобных условиях расследование имело очень мало шансов закончиться каким-либо результатом. Так оно и получилось за некоторыми редкими исключениями.

Вот основные ключи, данные Анатолием Голицыным, и результаты, полученные после нескольких лет расследования.

По утверждению перебежчика, в НАТО действовал советский агент, внедренный на такую важную должность, что КГБ может очень быстро получить любой натовский документ, включая и документы с грифом "cosmic". Производительность агента такова, заявлял он, что КГБ использует точно такую же нумерацию, как и в НАТО, чтобы избежать ошибок в классификации.

Голицын, которому поручили определить ценность этих документов, видел многие из тех, которые были украдены в Париже.

Чтобы установить истинность его утверждения, французская контрразведка устроила ему проверку. Однажды Голицына познакомили с 30 самыми секретными досье НАТО, среди которых несколько сфабрикованных специально фальшивок. Он должен указать те досье, с которыми ознакомился еще в Москве. Советский агент не сделал ни единой ошибки: все выбранные им документы – подлинные. Вывод: он говорил правду.

Параллельное расследование, предпринятое в августе 1963 года, приводит к аресту Жоржа Пака, самого значительного "крота", когда-либо обнаруженного во Франции. Однако вопреки всему тому, что сказано или написано до сих пор, Пак не был тем самым советским агентом в НАТО, которого изобличил Голицын. По одной простой и очевидной причине: перебежчик оказался на Западе в декабре 1961 года, тогда как Пак поступил на работу в НАТО в октябре 1962 года. Иными словами, почти на год позже. Значит, Голицын не мог знать о его существовании. Эта важная деталь, однако, не означает, что Пак не использовал свою службу в НАТО, чтобы передавать необходимые документы в КГБ. Напротив, его арест послужил доказательством того, что он был активным шпионом внутри самой организации.

Действительно, Жорж Пак, работавший на СССР с послевоенного времени, был особенно продуктивен, когда работал в генштабе сил национальной обороны в качестве ответственного за информацию. Другими словами, в конце 50-х годов. Впрочем, во время своих отчетов Голицын разоблачил и этот источник КГБ во Франции. Следствие закончилось безрезультатно, и не без причины: когда в конце 1962 года начались расследования, Пак перешел из генштаба в НАТО. Путем сопоставления фактов, сведя воедино поиски "крота" в НАТО и "крота" во французском генштабе, УОТ в конце концов им заинтересовалось. Совпадение было по меньшей мере странным. Но мы увидим, что если бы не одна мелкая деталь, то Жорж Пак так никогда и не подвергся бы аресту.

Итак, кто же был тем "кротом" в НАТО, которого разоблачил Голицын? В течение многих лет под подозрением находился один из высокопоставленных дипломатов. Многое в его биографии соответствовало тому, что говорил перебежчик о французском агенте КГБ: близкий к генералу де Голлю во времена Сопротивления, этот человек испробовал себя в политике, прежде чем избрать иной путь. Затем он вступил на дипломатическое поприще. После недолгой работы в ООН карьера подозреваемого считалась более чем почетной. Он занимал различные ответственные должности в министерстве иностранных дел. Прошло уже довольно много времени после разоблачений Голицына, а контрразведка все еще продолжала расследование по делу этого дипломата.

Женившись на одной известной женщине, он прервал карьеру по соображениям личного порядка. С приходом к власти социалистов его назначили главой одного второстепенного посольства, и лишь по прошествии некоторого времени он получил звание посла Франции. Против него не смогли собрать достаточных улик. Контрразведчики, однако, были убеждены в том, что он работал на СССР в течение всей своей карьеры.

Но так же, как и Пак, он не был "кротом" КГБ в НАТО. Итак, оставался все тот же вопрос: кто?

Загадка была в конце концов решена, но уже много лет спустя. В ноябре 1979 года. И если быть совсем точным, то после ареста в Канаде почтенного профессора квебекского университета Лаваль – Хью Джорджа Хэмблтона.

Хэмблтона выдал советский агент, перевербованный ФБР. Вскоре после ареста он во всем сознался канадской полиции, обусловив свое признание тем, что останется безнаказанным. Его и оставили сначала на свободе, но потом, в июне 1982 года, все-таки арестовали. Однако сделано это было на английской территории и британской полицией. Лондонский трибунал приговорил его 6 декабря 1982 года по обвинению в шпионаже в пользу СССР к 10 годам тюрьмы.

Так закончилась карьера одного из самых значительных советских шпионов послевоенного периода.

Хью Дж. Хэмблтон был завербован КГБ в начале 50-х годов. Весной 1956 года он поступил на работу в НАТО по совету своего офицера-агентуриста, майора Алексея Трищина, который несколько лет спустя будет также руководителем Пака. Хэмблтон только что получил докторскую степень по экономике в Париже.

Вначале его работа в НАТО состояла в том, что он анализировал сильные и слабые стороны, экономический потенциал стран-членов Атлантического договора. Через несколько месяцев он без труда получает доступ к самым секретным документам НАТО. Его первая передача сведений в КГБ датируется ноябрем 1956 года. И вплоть до самого ухода из этой организации (в мае 1961 года) он по собственной инициативе передал советской разведке более 1200 сверхсекретных документов. Он выносил их из здания НАТО целыми связками в своем портфеле, потом отдавал своему офицеру-агентуристу на перроне станции метро и через час забирал обратно. За это время документы переснимали в советском посольстве.

В 1958-1959 годах производительность труда Хэмблтона такова, что КГБ решает переоборудовать целый грузовик в "темную комнату", чтобы фотографировать документы рядом с местом встреч и таким образом избежать поездок в посольство и обратно. Ядерная стратегия, равновесие сил, политические конфликты между странами-членами НАТО – в этот период у НАТО не было никаких секретов от Кремля.

15 лет спустя, в июне 1975 года, Хэмблтона во время одной его тайной поездки в Москву поздравит лично Юрий Андропов (шеф КГБ).

После ухода из НАТО Хэмблтон в течение многих лет будет жить в Израиле и Латинской Америке. Он продолжит работу на КГБ, посылая им в основном политические и экономические анализы. Для Советов он уже не представлял прежнего интереса. Окончательно разведка прекратит с ним контакты в 1978 году, за несколько месяцев до того, как Хэмблтона арестовала канадская полиция.

Без всякого сомнения, Хэмблтон и был тем самым "кротом" в НАТО, о котором говорил Голицын. В этом деле французскую контрразведку постигла неудача. К тому времени, как началось следствие, Хэмблтон уже давно покинул НАТО, следовательно, предъявить ему обвинение оказалось невозможно.

Голицын утверждал, что один ученый, азиат по происхождению, был завербован КГБ на конгрессе в Лондоне. И опять – никакого имени, только некоторые его приметы.

После многих недель поисков УОТ уже собиралось прекратить расследование, и вдруг представитель научных кругов сообщил в контрразведку, что желает исповедаться. На смертном одре он сознался в том, что в молодости его завербовали и он вступил в ряды Сопротивления по приказу Москвы. Доктор наук, до войны он был техническим директором в одном из министерств, которое работало и на армию. Прибыв в 1940 году в Лондон, он впоследствии поссорился с де Голлем и отправился в Алжир к Жиро (к тому же Жиро больше нравился СССР, чем раздражительный генерал). После войны упомянутый ученый стал журналистом и приобрел мировую известность.

Имел ли перебежчик в виду именно этого человека? Несомненно, нет. Тем не менее, с его известностью и положением в обществе, ученый имел доступ к самым секретным исследованиям во всех областях и во всем мире и информировал о них КГБ.

На одном из совещаний в КГБ Голицын узнал о том, что бывший министр, близкий к генералу де Голлю, два или три члена госаппарата или парламента работали на СССР. Хотя их имена и не были названы, столь точные сведения позволили сузить крут поисков. Но дознание следует вести с ловкостью и соблюдением глубочайшей тайны.

"Крот" – министр? Глава государства был не такой человек, чтобы принять подобное предположение без доказательств. Контрразведка должна быть твердо уверена, прежде чем назвать какое-либо имя в Елисейском дворце. Сотрудники УОТ впряглись в дело с безмятежной добросовестностью и, однако, не получили ничего, кроме кучи предположений, недостаточных для доклада де Голлю.

Голицыну на экспертизу были представлены многие имена, и каждый раз звучал роковой вопрос: "Он?" Перебежчик остерегался давать четкие ответы. Знал ли он хоть что-нибудь на самом деле? Не шла ли в данном конкретном случае речь скорее о провокаторе, чем об информаторе? Эти вопросы составляют часть тайны Голицына. Ничего конкретного из всех дознаний известно не стало. УОТ всегда хранило каждое дело в тайне. Таким образом, остается только вспомнить предположения, высказанные в печати и некоторых книгах. По мнению названных источников, один из "кротов", выданный Голицыным, бьш военным соратником генерала де Голля и в 1944 году мог занимать пост министра или близкий к этому пост во временном правительстве генерала. И наконец, за время своей политической карьеры "крот" побывал в Москве.

Основываясь на таких признаках, сначала называли имя Жака Фоккара, члена кабинета де Голля, занимавшегося африканскими делами. Тщательно проверяя его, контрразведка заметила, что он был связан с одним французским бизнесменом югославского происхождения, который поддерживал широкие коммерческие связи с СССР. Благодаря ему Советский Союз получал западные технологии, запрещенные к экспорту.

Подобное доказательство выглядело несостоятельным: ведь если ты друг человека, который работает на Москву, это вовсе не означает, что ты и сам советский агент. Подозрения с Жака Фоккара были сняты благодаря трем важным обстоятельствам: прежде всего, он не был сотрудником де Голля во время войны. Затем, после освобождения страны он не входил в состав кабинета де Голля (в то время он руководил гаражом министерства снабжения). И наконец, предпринятое расследование позволило установить, что он никогда не был в Москве. А все эти составные фигурировали среди примет, данных Голицыным для опознания "крота".

Тогда зачем же вообще было подозревать Жака Фоккара? Вероятно, он стал обыкновенной жертвой заговора, организованного французскими спецслужбами. Во время недавно закончившейся войны в Алжире Фоккар принудил эти службы к участию в борьбе против ФНО. Многим контрразведчикам не понравилось изображать из себя параллельную полицию. Подсунув его в качестве подозреваемого американцам, которые все время присутствовали на допросах Голицына, разведка решила отомстить Фоккару, скомпрометировав его в глазах союзников Франции. Поступок весьма подлый.

Луи Жокс – второе имя, названное перебежчику. В данном случае соответствие приметам казалось гораздо серьезнее. Во время войны Жокс был близок к генералу де Голлю (занимал пост генерального секретаря Комитета национального освобождения в Алжире с 1942 по 1944 год), а после освобождения страны выступал почти в министерской роли секретаря временного правительства республики в 1945-1946 годах, что позволяло ему присутствовать на заседаниях совета министров без права участия в обсуждениях. Кроме того, Луи Жокс с 1952 по 1955 год был послом Франции в Москве. Три признака, которые отлично подходили к портрету "крота". Ко всему этому добавлялся еще и тот факт, что Жокс – левый голлист – всегда с пониманием относился к политике СССР. (В дальнейшем он стал национальным президентом ассоциации "Франция – СССР".) Сделать из всего этого агента… И все-таки понадобились настоящие доказательства, а не простые совпадения.

Так же как и Жак Фоккар, Луи Жокс стал, несомненно, жертвой заговора. Государственный министр по делам Алжира. Его роль в урегулировании конфликта нравилась не всем. За несколько месяцев до описываемых событий в подпольной листовке ОАС его обвинили без малейших доказательств в том, что он "советский агент". И сам факт, что он фигурировал в списке подозреваемых, переданном Голицыну, слишком похож на маневр с целью дискредитировать человека, которому было поручено выполнение Эвианских соглашений 1962 года, по которым Алжир получал независимость.

Подозрения, однако, не помешали Луи Жоксу продолжить политическую карьеру и сохранить доверие генерала де Голля.

Чем больше контрразведка занималась прошлым людей, окружавших главу государства, тем больше запутывался след. При ближайшем рассмотрении многие голлисты походили на идеального "крота", нарисованного перебежчиком. Другой подозреваемый, Жорж Горс, – государственный секретарь по иностранным делам (1961-1962), потом министр по делам сотрудничества в правительстве Помпиду. Этот бывший депутат-социалист от Вандеи входил в состав кабинета де Голля в Алжире, а ранее от имени Французского комитета национального освобождения выполнял различные поручения в Москве. Как и Луи Жокс, Горс никогда не скрывал своих симпатий к Советскому Союзу. Впоследствии он также стал членом национального руководства ассоциации "Франция-СССР".

В конечном итоге под подозрение попало столько людей, что Франция стала походить на кротовник или – хуже того – на филиал КГБ.

Существовал ли в действительности подобный агент в самом сердце французского государства?

Поскольку весьма мало вероятно, что Голицын когда-нибудь снова повторит свои признания, то и дело это навечно останется одним из самых таинственных в истории шпионажа.

Однако много лет спустя, в начале 80-х годов, один французский политик дал возможность хоть частично разрешить загадку. Он сам попросил УОТ выслушать его и признался, что работал на КГБ. Человек, близкий к де Голлю, член его кабинета в первые годы президентства, он был завербован во время войны. Он признал, что передавал секретную информацию. Но так как это признание было добровольным, то старика оставили в покое. Он мирно дожил свои дни.

И еще контрразведка узнала курьезный факт. Раскаявшийся "крот" переправил в Москву экземпляр "Мемуаров" де Голля с дарственной надписью автора. Труд, в котором, конечно, нет ничего секретного… Но который давал руководителю 5-го отдела ПГУ КГБ (в чьи задачи входит работа во Франции) возможность похвастаться перед подчиненными: "Мы так хорошо внедрились в политические круги Франции, что даже получили книгу с автографом главы государства".

Именно по этой сфере разоблачения Голицына ударили сильнее всего. По его словам, внутри службы разведки и контрразведки (СРК) действовала разведгруппа КГБ под кодовым названием "Сапфир", за которым скрывалась добрая дюжина офицеров.

Во время допросов перебежчик доказал, что он на редкость хорошо знаком с французскими разведслужбами. Он подробно описал предпринятую несколько лет назад реорганизацию с привязкой по отделам. Он знал имена многих руководителей. Такая информация могла быть получена только с помощью источника внутри СРК.

Известие о существовании "Сапфира" для специалистов-контрразведчиков было подобно удару молнии. Оно явилось недостающей деталью головоломки. Если советский разведчик говорил правду, если КГБ и на самом деле проник в СРК, тогда многие тайны обретали разгадку. Существование "Сапфира", в частности, позволяло объяснить, почему в нескольких весьма деликатных делах разведка потерпела сокрушающий провал.

Например, операция "Минос", проводившаяся в 1950 году совместно с ЦРУ. Ее цель: внедрить за "железный занавес", а именно в Чехословакию, группу боевиков-антикоммунистов для организации партизанской борьбы. Эта экспедиция – амбициозная и рискованная – финансировалась американцами, они же поставляли материально-техническое обеспечение и вооружение. Группа, которую должны были выбросить на парашютах в Словакии, тренировалась во Франции (в Люзарш, департамент Валь-д'Уаз, и в Серкотт в Луаре) под руководством специалистов службы "Аксьон" СРК. Все коммандос были добровольцами. Все бежали из Чехословакии после захвата власти коммунистами в 1948 году. Из-за того, что предполагалось парашютировать группу в лес, им пришлось тренироваться в течение нескольких недель. Чтобы свести риск до минимума, американцы соорудили специальные комбинезоны, в которых наиболее уязвимые части тела предохранялись прокладками. Только четыре человека знали об ультрасекретной операции "Минос", и все-таки, несмотря на все предосторожности, о ней узнали и чешские власти. В день "X" парашютистов, направив на них автоматы, ждал весьма оригинальный комитет по встрече. Их взяли в плен, и больше никто ничего о них не слышал. Несколько дней спустя службе радиоперехвата СРК удалось поймать передачу одного из коммандос. Но она, без сомнения, велась под контролем чешской разведки. Американцы тогда сочли, что провал "Миноса" был следствием утечки информации из недр СРК. Было проведено безрезультатное расследование. В дальнейшем ЦРУ еще очень долго с недоверием относилось к французской разведке.

Через четыре года Николай Хохлов из отдела ОС-2 КГБ, в чьи функции входили убийства (сейчас этот отдел распущен), перебежал на Запад и попросил убежища в США. Он получил приказ ликвидировать во Франкфурте (ФРГ) Игоря Околовича, лидера НТС (Национального трудового союза) – оппозиционной партии, объединяющей эмигрантов из СССР. Для этой операции КГБ вручил Хохлову специальное оружие: пакет сигарет, стреляющих пулями с цианистым калием. Очутившись на Западе, Хохлов отказался выполнить приказ. В Штатах во время одного из допросов он рассказал о том, что его друг, Волокитин, работающий в Париже, мог бы согласиться сотрудничать с западными разведками или по меньшей мере бежать на Запад. Американцы предупредили СРК и УОТ, а те собрали сведения о "дипломате". Началось наблюдение, установили подслушивающие устройства, чтобы точнее определить момент, когда без риска для Волокитина можно вступить с ним в контакт. Через несколько недель ЦРУ решило привезти в Париж Хохлова, чтобы он сам установил контакт со своим другом. Доклад службы подслушивания категоричен: Волокитин лично, без посредства коммутатора посольства, отвечает на телефонные звонки. Было решено, что Хохлов позвонит Волокитину и договорится о встрече. Но в назначенный день все идет не так, как задумано. Трубку снимает телефонистка, которая заявляет, что "дипломат" отсутствует. Новая попытка, предпринятая через несколько часов, опять не приносит результатов. Американцы и французы решили назавтра начать все сначала. Слишком поздно. Ранним утром посольская машина покинула Париж, увозя с собой Волокитина. В Орли "дипломата" посадили на самолет "Аэрофлота". Французские полицейские попытались вмешаться, но Волокитин, со всех сторон окруженный коллегами, заявил, что добровольно возвращается в СССР. О нем больше никто и никогда не слышал. ЦРУ ясно, что КГБ был предупрежден о попытке перевербовки. И снова только утечка из французской разведки, или, еще точнее, из СРК, могла объяснить этот провал.

Два дела, два провала, две загадки. Может быть, все объяснялось существованием "Сапфира"? Но с чего начать? Как найти? Голицын не дал никаких точных указаний.

При помощи УОТ в СРК немедленно создали специальное подразделение в отделе контрразведки, поставив задачу как можно быстрее определить, кто именно скрывается под этим кодовым названием. В мельчайших подробностях изучены сотни биографий, допрошены десятки агентов… то есть происходило абсолютно то же самое, что и в ЦРУ. Атмосфера в разведке совершенно отравлена навязчивой мыслью о существовании "крота". Подозрительными становятся буквально все, никто никому не доверяет. В конце концов французская разведка, как и американские службы, оказалась полностью парализованной. Если такова была настоящая задача Голицына, то она успешно выполнена.

"Сапфир" навсегда сохранил свои секреты. В УОТ так и не нашли никакого "крота". По крайней мере официально. Потому что в 1970 году, под предлогом реорганизации разведслужбы, при довольно странных обстоятельствах были отправлены в отставку два самых высокопоставленных руководителя разведки. Никто напрямую не обвинил их в предательстве, но подозрения на их счет тем не менее оставались.

У первого из этих двоих около 20 лет назад была связь с женщиной, о которой разведка знала, что она советский агент. В начале 50-х годов он ушел из УОТ и был назначен военным атташе в посольство Франции в Праге. По мнению некоторых западных разведслужб, именно тогда он совершил и поездку СССР. Официально-в отпуск, что, учитывая его служебные обязанности в Чехословакии, выглядело по меньшей мере странным. Через некоторое время он снова совершает непонятные перемещения в сопровождении своей любовницы, работавшей на КГБ. Другие источники указывают также и на то, что он был связан с упомянутым выше бизнесменом югославского происхождения, который торговал с СССР и другом которого был Жак Фоккар. Кстати, именно благодаря Фоккару он и был назначен на ответственный пост в СРК.

Еще более странным образом дело обстояло со вторым подозреваемым. В биографии этого офицера, поступившего в СРК в 1948 году, множество темных мест. Профессиональный военный, во время войны работавший в службе пропаганды Филиппа Анрио, он после освобождения Франции стал жертвой чистки. Однако месяц спустя тот же самый офицер из организации "Франтиреры и партизаны", который применил к нему эту санкцию, вновь принимает его в армию. Второй признак: военным атташе в Югославии он бьш назначен с помощью Шарля Тийона (коммуниста, министра вооружений в 1945-1946 годах). По всей вероятности, именно тогда у него завязались связи с югославской разведкой. В 1969 году агент СРК, уличенный в шпионаже в пользу Белграда, дал понять, что этот офицер уже давно состоит на югославской службе. Третий признак: у этого высокопоставленного руководителя СРК были многочисленные связи с женщинами – гражданками социалистических стран. В молодости он даже соорудил для себя фальшивый паспорт, чтобы ездить за "железный занавес" на свидания к завоеванным им дамам. Для разведчика такое – безумная неосторожность. Наконец, и это главное, имя офицера фигурировало среди тех четверых, кто во Франции знал о подготовке операции "Минос". Когда Голицын сообщил о существовании группы "Сапфир", этого человека много раз допрашивали специалисты УОТ. Безрезультатно.

Ни тот, ни другой не признались, что совершили предательство в пользу СССР. Но когда в 1970 году их отстранили от работы, они не потребовали никаких объяснений. И не протестовали. Этот случай особенно настораживает. Если признать, что они могли принадлежать к группе "Сапфир", придется также признать и то, что у СРК в течение почти 20 лет не было ни одного секрета от КГБ. Становится страшно лишь от одного подобного предположения.

Некоторые расследования, начатые после бегства Анатолия Голицына, все еще продолжаются. И однако, если подытожить все разоблачения этого перебежчика, то полученные результаты окажутся весьма скудными, практически призрачными. Ни одного значительного "крота" во Франции не засекли и не обезвредили, за одним лишь исключением: Жорж Пак. Одно из двух: или Голицын солгал, или наша разведка до крайности неэффективна. По правде говоря, выбрать что-то одно непросто.

Разумеется, Анатолий Голицын – очень крупный перебежчик, один из самых лучших среди тех, кто когда-либо попадал на Запад. Объем информации о работе КГБ, полученной от него западными разведками, огромен. Даже и сегодня то, что мы знаем о механизме советской разведки, о напряженности, которая может существовать внутри нее, идет в основном от Голицына. Но к несчастью, от него захотели слишком многого. Из информаторов Голицына произвели в эксперты. Под впечатлением того, что он знал, ЦРУ пожелало заполучить его мнение о некоторых достаточно сомнительных делах, о подозрительных личностях, о которых он априорно не имел ни малейшего представления. Для него было весьма лестно сыграть такую роль. В результате пошла по нарастающей волна ложной информации, в чем он в конечном счете не бьш так уж виноват.

Он видел столько досье, ознакомился с таким количеством дел, что просто больше не мог отличить свои действительные знания от информации, привнесенной гораздо позже. Многие невинные люди, имена которых прошли перед ним, попадали затем под подозрение, так как Голицын бьш более не способен отличить врожденные знания от благоприобретенных, если можно так выразиться. Что и произошло во время поисков "крота" в ЦРУ и его многочисленных встреч с французскими контрразведчиками. Двигаясь по этой сумасшедшей спирали взаимоинтоксикации, буквально все должны были стать виновными в измене.

Другое смягчающее обстоятельство. В Москве Голицын должен был оценивать информацию, поступавшую из некоторых западных стран и НАТО. Он не только не знал имен агентов, но и работал в основном с обзорными документами. Отсюда вполне возможно, что досье, с которыми он знакомился, не имели какого-то единого источника, одного и того же шпиона. Отсюда и те ошибки, которые он мог совершить, пытаясь на основе этих сведений определить "кротов". И значит, с самого начала он мог исходить из неверной посылки о предателе, которого необходимо найти.

Так что и вопрос о неэффективности французской разведки не так уж прост. Если бы все в этом деле зависело от УОТ, то многие высокопоставленные военные, чиновники, дипломаты и политики были бы отстранены от ответственных постов, которые они занимали, а некоторые еще занимают и до сих пор.

Контрразведка всегда предпочитала придерживаться политики наименьшего риска вместо того, чтобы быть ослепленной доказательствами. Иными словами, лучше предотвратить, чем лечить. Действительно, жизнь показала, что у шпиона, пойманного за руку, обычно бывает достаточно времени для того, чтобы причинить огромный ущерб, и его обычно нейтрализуют тогда, когда бывает уже слишком поздно. Но чтобы предупредить, нужно еще добиться согласия высших властей страны. А если не считать случая с тем высокопоставленным дипломатом, который в течение нескольких последних лет был под сильным подозрением и которого отправили в отставку (возведя, однако же, в ранг посла Франции), власть, у кого бы в руках она ни была, никогда не любила принимать превентивных мер. Это – следствие примиренчества, которым всегда отличался французский правящий класс перед лицом подрывных действий советской разведки, что происходит по трем основным причинам.

1. Из чувства солидарности. Политический мир – это микрокосм, и все те, кто его составляет, сплачивают ряды, как только могут быть задеты интересы, которые они считают жизненно важными. Так было в случае с прошлым – весьма сомнительным – нескольких руководителей или опасными связями некоторых политиков с СССР. В каждой партии есть люди, которые не хотели бы, чтобы слишком пристально изучались их биографии или слишком интересовались их знакомствами. Со всеобщего молчаливого согласия мир политики предпочитает не касаться подобных тем. Власть как эманация этого микрокосма повинуется тем же правилам. Тот или иной лидер, депутат или высокопоставленный чиновник, подозреваемый в том, что он поддерживает отношения с иностранной державой, становится в силу этого почти неприкасаемым – во имя статус-кво, выгодного в конце концов для всех. В худшем случае – закрывают глаза, в лучшем – предпринимают какие-нибудь меры предосторожности, зачастую незначительные и запоздалые. Пальцев обеих рук не хватит, чтобы сосчитать, скольких политиков – со времени окончания второй мировой войны – нужно было бы отстранить от ответственных постов во имя безопасности страны.

2. Чтобы не повредить престижу Франции. Власть всегда воображала, что ее репутация за границей пострадает в результате шпионских дел. Предательство Филби в Великобритании, Гийома в Западной Германии не повредило имиджу этих стран. Для людей, кто хоть немного знаком с подрывной политикой СССР, не подлежит ни малейшему сомнению тот факт, что западные страны стали ее жертвой. И отрицание этого факта – из терпимости или осторожности – скорее заставит относиться к Франции с подозрением. Возьмем случай с Голицыным. Мы уже видели, с каким недоверием американцы восприняли то, что не было принято никаких мер, даже символических, по отношению к лицам, бывшим под наибольшим подозрением. В борьбе против советского шпионажа страусиная политика, без сомнения, является наихудшей.

3. Из-за незнания СССР. В основном власти считают, что с Москвой можно поддерживать такие же отношения, как и с любой другой столицей. Ведомство на Кэ д'Орсэ всегда было самым непримиримым сторонником чисто дипломатической сдержанности. Это ошибка вдвойне. СССР воспринимал подобное молчание не как жест доброй воли по отношению к себе, а прежде всего как слабость с нашей стороны. Кроме того, Советы понимают только отношения с позиции силы, такие, какие они всегда практикуют сами. Доказательство: когда Франсуа Миттеран выдворил из Франции 47 их "дипломатов", СССР не только не предпринял никаких репрессивных мер, но понял и принял сигнал. В результате деятельность КГБ во Франции на несколько месяцев поутихла. Подобная чистка, по правде говоря, почти полностью обезглавила его французскую базу.

И наконец, не могло быть эффективной борьбы против советского шпионажа без элементарного понимания глубочайших мотиваций руководства СССР. Как это ни банально, для него коммунизм все еще оставался светлым будущим человечества. Таков неизбежный закон Истории. Его миссия, так же как и смысл его существования, заключались в том, чтобы способствовать приближению этого лучезарного будущего. В эпоху "равновесия страха" столь далеко идущее намерение невозможно реализовать при помощи только грубой силы. Политика Советского Союза была направлена на то, чтобы обойти эту трудность, чтобы навязать свою волю, не прибегая к войне, чтобы расширить свое политическое господство без борьбы. И в такой обстановке шпионаж и подрывная деятельность становились необходимыми орудиями.

КГБ – настоящая военная машина, которая должна проникнуть в лагерь противника, чтобы подорвать основы его существования, ослабить и в конце концов уничтожить его. Подобных целей легко достичь в открытых обществах, особенно если они не верят в существование опасности.

Сколько людей в западных странах попались в ловушку, расставленную Советами, даже не отдавая себе отчета в том, что они предают свою страну? Сколько – из любезности или по дружбе – простодушно согласились сообщить с виду совершенно безобидную информацию советским дипломатам, журналистам, ученым? Без сомнения, таких людей – неисчислимое количество. И что же, нужно их всех осудить? Об этом никто не помышляет. Однако они помогли, пусть самую малость, Советскому Союзу в его беспрестанной подрывной работе против "классового врага".

Для КГБ нет малозначительной информации или неинтересныx контактов. Любая информация систематически собирается, анализируется, используется, хранится. Любой советский человек, который по служебным или личным делам встречается с человеком из капиталистической страны, должен составить для разведки отчет, уточнив повод для встречи, предмет беседы и, если возможно, сведения о профессии, семейном положении и психологическом состоянии своего собеседника. Эти биографические данные, которые поступают в компьютеры Центра в Москве, используются затем для новых вербовок.

Вербовка – приоритетная задача КГБ. "Без вербовки невозможна никакая операция, – писал еще в 30-е годы в учебнике о подрывных методах СССР генерал Александр Орлов. – Если бы было возможно на каком-то одном примере объяснить, как функционирует машина советского шпионажа, то следовало бы выбрать именно вербовку".

Эта работа ведется ПГУ КГБ, которое занимается операциями на Западе. Оно подразделяется на несколько отделов. Франция относится к 5-му отделу, так же как Италия, Испания, Нидерланды, Бельгия, Люксембург и Ирландия. Именно этот отдел засылает в перечисленные страны своих офицеров и руководит их операциями. Именно здесь хранятся в архивах досье завербованных или тех, кто может быть завербован. Именно этому отделу подчиняется резидент, который из посольства СССР в Париже руководит работой всех офицеров КГБ в городе. И наконец, именно с этим отделом он консультируется, прежде чем принять какое-либо решение.

Офицеры 5-го отдела, возглавляемые резидентом и работающие, что называется, "в поле", составляют "линию ПР" (политическая разведка). Их поле деятельности весьма широко: проникновение в политические круги, прессу, религиозные и политические движения; эксплуатация агентов влияния, необходимых для проведения активных мероприятий, чаще называемых "дезинформацией" (см. главу четвертую). Но "линия ПР", как и "линия X" (научный и технологический шпионаж), прежде всего сосредоточивает усилия на работе по вербовке, без которой его сотрудники не смогли бы добывать информацию.

Любая вербовка проходит в три этапа: определение и оценка выбранного объекта, установление личных контактов, установление тайных отношений.

Обычно офицер КГБ не идет на контакт с человеком, вербовка которого возможна, не собрав тщательнейшим образом сведений о нем и в большинстве случаев опираясь на биографические справки, поставляемые уже действующими агентами. Эти справки весьма интересны, почти так же, как и те сведения, которые агенты собирают на своей работе. Именно из этих соображений офицер-агентурист всегда требует от своих подопечных сведений об их окружении. Шпион КГБ в административном органе, фирме похож на раковую клетку в здоровом теле: он дает метастазы, распространяется, способствует вербовке других агентов, которые в свою очередь… и т.д.

Первый этап вербовки, когда определяется и оценивается вероятный объект, является наиболее деликатным. Отсюда пойдет все остальное. "Искусство вербовщика состоит в том, чтобы найти уязвимое место в броне, – полагает бывший комиссар УОТ. – А это не будет ни легким, ни быстрым делом. Но время не в счет, когда надо держать в памяти невообразимое количество мельчайших деталей, изучать чье-то поведение, чтобы знать, что такой-то инженер чувствителен к почестям и деньгам, а такой-то военный или дипломат не согласен с внешней политикой своего правительства. Все эти с виду не обоснованные сплетни, которые добропорядочные люди именуют бульварщиной, и станут теми нитями, которые завяжет в узел Центр. И возможно, настанет день, когда один инженер продаст анализатор атомной пыли, другой даст сведения о ракете или химическом веществе, а кто-то еще предоставит информацию, разглашение которой поставит под удар всю систему обороны; профсоюзы и газеты будут тайно финансироваться из-за границы с единственной целью – сделать из них орудие в борьбе против профсоюзов и газет, финансируемых другой иностранной державой, а кости будут подделаны, и партия выиграна еще до того, как начата игра…"

Каждый офицер КГБ получает солидную психологическую подготовку, которая позволяет ему распознать и использовать все человеческие слабости. Он будет играть на них, чтобы завербовать агента и управлять им. Тогда предательство становится несчастьем для слабого, который не смог или не знал, как сопротивляться в определенных обстоятельствах своим наклонностям или чувствам – и самым благородным, и самым низменным. Стать их жертвой может любой. Вот почему так много людей на Западе предали, предают или предадут, иногда не осознавая своего предательства, а чаще всего – попав в ловушку собственных грехов, что их не извиняет, но позволяет все-таки понять, каким образом они дошли до этого.

В своем рассказе о методах КГБ перебежчик Станислав Левченко, который в 1979 году остался на Западе, вспоминает, что в разведшколе в Юролове, неподалеку от Москвы, один полковник-инструктор подытожил причины, по которым люди становились его агентами. Для него все сводилось к четырем буквам, MICE, американский акроним слова "мышь": Monnaie – деньги, Ideologie – идеология, Chantage – шантаж, Ego – Я.

"В идеале, – сказал Левченко, – хороший офицер КГБ должен уметь сыграть на всех четырех факторах сразу".

А если это была шутка? А если это была провокация французской службы безопасности? Жак П., шифровальщик посольства Франции в Белграде, не знает. Но и сомневаясь, он сохраняет отличные рефлексы. Он немедленно ставит свое начальство в известность о том, что стал жертвой странной попытки вербовки. Так начинается дело Волохова.

Юрий Рылев, помощник военного атташе посольства СССР в Париже и вдобавок полковник ГРУ, совершил самую грубую ошибку в своей жизни. Специально приехавшему в югославскую столицу для выполнения четко поставленной задачи разведчику до странности изменило знание психологии. Из-за торопливости и желания понравиться руководству он провалил одну из самых изящных операций по вербовке, которую когда-либо проводила во Франции советская разведка.

Вечером 30 августа 1971 года он неожиданно появился в доме Жака П. После того как Рылев передал хозяину дома рекомендательное письмо от его зятя Дмитрия Волохова, в котором тот просил принять его друга, шифровальщик доверчиво допустил его в свой дом. После нескольких банальных фраз о кончающемся лете Рылев приступает прямо к делу. Он приехал в Белград не как турист. Гораздо больше его интересуют коды, используемые посольством Франции для сообщения с Кэ д'Орсэ в Париже, кодовые таблицы и схема шифровальных цепей. Конечно, за всю эту информацию он готов хорошо заплатить. Жак П. огорошен. Еще через несколько минут, придя в ярость от слов посетителя, из которых следовало, что его можно купить, он выгнал Рылева из дома. Несолоно хлебавши Рылев возвратился в Париж, молясь всем святым, чтобы дело на этом закончилось.

На следующий же день Жак П. проинформировал МИД. Провокация показалась ему столь чудовищной, что он в конце концов подумал о ней как об очередной проверке на безопасность. Поэтому он рассказал обо всем, включая и рекомендательное письмо своего зятя. Служба безопасности МИД ставит в известность УОТ. Через неделю, 8 сентября, контрразведка задерживает Дмитрия Волохова, 39 лет, инженера-атомщика по профессии.

Очутившись в УОТ и явно испытав огромное облегчение от самого факта своего ареста, Волохов немедленно обо всем рассказал: о своей вербовке, встречах, переданных документах. Так закончились 12 лет предательской деятельности в пользу СССР. 3 мая 1973 года Суд государственной безопасности приговорил его к 10 годам заключения.

Вербовка Волохова прошла в 1959 году гладко, как в учебнике. Ему тогда было 27 лет, и он проходил военную службу в инженерном подразделении в Анжере. Волохов – выпускник Школы восточных языков, лиценциат естественных наук, обладатель диплома о высшем образовании Института ядерных исследований, где перед самым призывом в армию защитил докторскую диссертацию. Офицеры ценили его. Русское происхождение Волохова – родители его эмигрировали во Францию после революции 1917 года – заинтересовало одного из них, который однажды спросил, не хочет ли Волохов сделать для своих товарищей по службе обзор советских пятилетних планов. Если нужно, то этот офицер может дать ему специальное разрешение, чтобы съездить за материалами в Париж. Волохов с радостью согласился.

Первый контакт Волохова с ГРУ состоялся в Советском информационном бюро, располагавшемся в то время в доме N 8 по улице Прони, в 17-м округе. Молодой человек пришел туда за материалами для своего сообщения. Его принял заведующий бюро Алексей Стриганов, на самом деле офицер ГРУ. Завязалась приятная беседа. После нескольких ловких вопросов Стриганов узнал о Волохове все, что ему нужно. Его русское происхождение, его учеба – все это чертовски интересовало разведчика. Ученый высокого уровня не каждый день вот так запросто, ни с того ни с сего, появлялся в Информационном бюро. Беседа продолжалась до того момента, когда Стриганов расставил ловушку. Дело в том, что ему нужен переводчик. О, сущие пустяки, но это так упростило бы ему жизнь, если бы молодой человек смог помочь. Конечно, за вознаграждение. Волохов ни секунды не колеблется. Он недавно женился и успел уже стать отцом семейства, так что ему очень трудно содержать жену и ребенка на свое солдатское жалованье. В этот раз он уходит, держа под мышкой несколько переводов и не осознавая, что процесс его вербовки уже начался.

Он много раз приходил за переводами на улицу Прони. Стриганов казался довольным его работой. Он хорошо платил. Впрочем, одна деталь могла бы насторожить Волохова: каждый раз Стриганов просил у него расписку в получении денег. "Можно на любое имя, – говорил он. – Это не имеет значения. Это для отчетности". Молодой человек выполнял его просьбу и не задавал ни единого вопроса. Такие невинные встречи продолжались в течение многих недель.

Из инженерного полка в Анжере Волохова перевели в Обервилье в военно-технический отдел, а точнее – в лабораторию радиационныx измерений. Для советской разведки он становился все более и более интересен. Но офицер ГРУ совершил оценочную ошибку. Его подопечный еще не готов к предательству. Едва лишь ему начинали задавать вопросы о работе, как Волохов пугался, внезапно осознавая, что из него пытаются вытянуть сведения, составляющие военную тайну. Он перестал встречаться со Стригановым.

История могла бы на этом и кончиться, и Дмитрий Волохов никогда бы не стал агентом ГРУ, но советская разведка отличается цепкостью и хитростью. О молодом человеке ей известно главное: он нуждается в деньгах.

Через несколько недель некий Поройняков возобновил контакт якобы для новых переводов, более высокооплачиваемых, чем у Стриганова. Поройняков, более хитрый, чем его предшественник, не торопил события. Он понимал, что сначала должен получить возможность оказывать влияние на вербуемого, чтобы успешнее склонить его к сотрудничеству. После нескольких бесед он находит обходной путь. Глубоко верующий молодой человек религиозен до страсти. Однажды Поройняков признается ему в своем атеизме. Волохов произносит длиннейший монолог о счастье веры и упорно хочет привести к Богу эту заблудшую овцу. Офицер ГРУ готов на игру, дав понять, что и ему в душу иногда закрадываются сомнения. Между ними возникает некое сообщничество, даже дружба. Для друга предать легче, чем просто продаться. С Поройняковым Волохов может удачно сочетать оба варианта: он помогает другу обрести прямой путь и одновременно значительно увеличивает благодаря ему свою зарплату.

Так продолжалось в течение четырех лет – с 1960 по 1964 год. Освободившись от военной службы, Волохов стал работать инженероматомщиком в фирме, которая занималась строительством завода по разделению изотопов в Пьерлатт. Завод давал Франции возможность стать ядерной державой. Эти четыре года, когда он работал по указке Поройнякова, были самыми продуктивными для ГРУ.

В мае 1964 года Волохов оставил свое предприятие для новой работы, менее интересной в плане развития. Он также сменил офицера-агентуриста. Вместо Поройнякова появился Леонид Морозов, и, хотя у инженера нет больше дружбы в качестве предлога, он продолжал предавать. Морозова заменил Владислав Архипов, потом его место занял Иван Трушин. В октябре 1970 года Юрий Рылев становится пятым офицером-агентуристом Волохова.

По словам адвоката, инженер в совокупности получил за свое предательство 30 тысяч франков. (Во время процесса гражданский истец говорил о 48 тысячах франков.) Учитывая важность переданных сведений, оплата представляется совсем незначительной. Благодаря Волохову в СССР получили полный план завода в Пьерлатт и предварительный проект "60", который позволил определить, еще даже до установки оборудования, количество обогащающего урана, предполагавшегося получать на заводе, или – в конечном счете – количество атомных бомб, которыми будут располагать французы. Для Москвы это была наиважнейшая информация. Волохов также передал технические карточки из библиотеки Сакле и Комиссариата по ядерной энергии (КЯЭ).

Для ГРУ инженер, без сомнения, был первоклассным источником сведений. Для своей шпионской работы он получил лучшее из оборудования, производимого в КГБ. Прежде всего, фотоаппарат "Контакс Д" с треногой, йодовой лампой и фотоэлектрической ячейкой для легких работ, затем, аппарат, специально созданный для пересъемки технических карточек в библиотеке Сакле. Этот аппарат, величиной с бумажник, открывался снизу вверх. Его нужно было просто положить на переснимаемую карточку под углом 45Ї. Вспышку заменяла встроенная лампочка. Достаточно нажать на спуск, чтобы заснять карточку на пленку 1 см шириной. Для микрофильмов библиотеки КЯЭ Волохову дали специальный маленький металлический ящичек 2 см толщиной и величиной с почтовую открытку. Необходимо вставить туда микрофильм, закрыть и сфотографировать. Детская игра.

Передача документов также не составляла трудности. "Вначале почтовые ящики, указанные офицером-агентуристом, располагались неподалеку от места работы Волохова, в зоне Шатене-Малабри, – рассказывает один из инспекторов УОТ, длительное время допрашивавший Волохова после ареста. – Первый был устроен у подножия дерева в лесу Верьер, второй – под большим камнем в лесу Кламар и третий – под корнями дерева с тремя стволами в лесу Медон. Для того чтобы предупредить, что в том или ином тайнике находятся документы, Волохов пользовался довольно простыми сигналами. На бульваре Малерб, на тротуаре у церкви святого Августина, стояли три скамьи. Мелом он чертил вертикальную линию на спинке первой скамьи – для первого тайника, и так далее. В случае крайней необходимости, к примеру для срочной встречи, такую черту надо было обозначить до 17.00 на четвертой скамье, стоявшей на грунтовой земле на углу бульвара Малерб и улицы Бьенфезапс. Свидание в таком случае должно было состояться этим же вечером во дворе русской церкви на улице Дарю. Если знак был проставлен после 17.00, то свидание происходило в том же месте, но на следующий день. Юрий Рылев, ставший его опекуном в 1970 году, внес некоторое разнообразие в эту систему. Просьба о встрече с ним отмечалась на светофорном столбе на углу улицы Гренель и проспекта Бурдонне. Свидание происходило вечером следующего дня в 19.00 на станции метро "Либерте", на платформе в сторону Мезон-Альфор. Если же Рылев не мог прийти на встречу, то он прикреплял небольшую синюю наклейку на рекламном щите на станции метро "Мишель Бизо", с которой Волохов каждый день ездил на работу. Тогда свидание происходило на следующий день, также на станции "Либерте".

Однажды инженер рассказал Рылеву об одном из своих родственников – шифровальщике посольства Франции в Белграде. Весьма заинтересовавшись, офицер попросил прощупать его, чтобы выяснить, не согласится ли он сотрудничать с ГРУ. Волохов заводит с зятем разговор на эту тему в тоне шутки, приманивая перспективой больших денег. Жак П. не поддержал разговора, который, как он думал, был просто шуткой дурного тона. Когда Рылев захотел узнать, какой оказалась реакция шифровальщика, Волохов поведал о его молчании. Советский разведчик имел глупость истолковать его как знак согласия. Он взял у инженера рекомендательное письмо, заплатив, однако, за него 1500 франков, и отправился в Белград, уверенный, что завербует нового агента. Столь неуместное усердие обернулось для Рылева высылкой из Франции, а Волохов отправился размышлять в тюрьму.

Через год после ареста инженера УОТ занималось другим делом о шпионаже, в котором главной побудительной причиной опять были деньги. Этот случай остался неизвестен широкой публике и юридических последствий не имел. Наверняка из высших политических соображений. Контрразведка, затратившая больше года на то, чтобы распутать все нити, и глазом не моргнув, снова проглотила пилюлю.

И опять все началось с ошибки советской разведки, точнее, КГБ. Из-за пренебрежения самыми элементарными правилами безопасности один из офицеров разведки буквально на тарелочке преподнес своего подопечного французской контрразведке.

Чтобы понять, как все произошло, следует рассказать о некоторых методах работы офицеров КГБ в Париже и способах, применяемых УОТ, для того чтобы проследить за ними.

Прежде чем вынуть "груз" из тайника для посланий и документов или отправиться на встречу с агентом, любой офицер КГБ проверяет, нет ли за ним слежки. Он покидает свое место работы (посольство, консульство, ЮНЕСКО, Совинформбюро и т.д.) обычно за четыре часа до назначенного свидания, с тем чтобы оторваться от возможного "хвоста". Если он едет на машине, то оставляет ее, например, возле метро, затем делает две или три пересадки, выxoдит из метро, садится в такси. Потом снова метро, снова такси. И так два или три раза. Все это время он внимательно наблюдает за тем, что происходит сзади него. На месте встречи один из его коллег, который также прибегал к подобным мерам безопасности, обеспечивает его прикрытие, наблюдая за окрестностями, чтобы вовремя засечь любое подозрительное присутствие. Если путь свободен, то встреча может состояться. Если нет, то все аннулируется. Оба офицера возвращаются, не встретившись с агентом, у которого был приказ пассивно ждать встречи, не проявляя никакой инициативы. В случае срыва встречи предусмотрены две новые явки, в условленном месте и в заранее оговоренное время.

Прежде чем отправиться за рубеж, каждый офицер КГБ и ГРУ в течение нескольких месяцев изучает в Москве технику, позволяющую ему оторваться от слежки, выполняя тренировочные упражнения. Если соблюдены все правила, то практически невозможно постоянно следовать за профессионалом в таком большом городе, как Париж. Причем исключено, чтобы он не заметил и не оторвался от слежки. Однако для контрразведки крайне важно знать, кто и что делает и кто и куда направляется во вражеской службе. В целях преодоления этой трудности УОТ разработало так называемую технику "сетки". Полицейских, связанных друг с другом по радиотелефону, размещали в стратегических точках столицы – мосты, крупные магистрали, обязательные места проезда, – чтобы на большом расстоянии проследить путь офицера, вышедшего на задание. Если "сетка" сделана хорошо, то он не мог ускользнуть. Если он в течение длительного времени не появлялся там, где должен появиться, то становилось ясно, что он сделал остановку. Значит, встреча должна произойти в периметре, который уже просто рассчитать. Затем все полицейские стягивались в определенное место и проводили незаметный осмотр квартала, чтобы засечь встречу и постараться опознать французского агента.

Техника "сетки" очень эффективна, но она не всегда срабатывает. Полицейские могут слишком поздно прибыть на место встречи. Офицеру КГБ иногда удается проскользнуть сквозь ячейки сети, если полицейские не смогут опознать его среди тысяч незнакомых людей, проходящих перед ними. И наконец, советская контрразведка может принять собственные меры, чтобы помешать таким наблюдениям. В каждом советском посольстве есть отдел КГБ, который специально занимается подобными делами. Этот отдел, называемый "линия КР", одновременно контролирует советских подданных (наблюдение) и обеспечивает безопасность офицеров КГБ на задании (контрразведка). Когда, например, кто-либо направляется на встречу с агентом, сотрудники отдела прослушивают радиочастоты, на которых работает полиция. Если они отмечают ненормальное увеличение количества выходов в эфир, то отзывают офицера, которого явно засекли. Они могут также одновременно вывести нескольких офицеров, чтобы перегрузить наблюдение. Эти добавочные офицеры должны водить за собой полицейских, пока где-то в городе не состоится настоящая встреча, не обнаруженная французской службой контрразведки.

В деле, о котором пойдет речь, КГБ не использовал ни одного из подобных методов для прикрытия Виктора Соколова, третьего секретаря посольства СССР и заместителя директора Советского информационного бюро. Этот вышедший на тропу войны офицер просто-напросто совершил роковую ошибку, когда пренебрег всеми мерами безопасности и прямо направился к месту встречи.

Все началось 8 июля 1971 года в Булонском лесу. "Сетка" позволила контрразведчикам засечь машину советского посольства в одной из аллей. Встреча? С десяток полицейских прибыли на место и обнаружили спрятавшегося за кустом своего старого знакомого Виктора Соколова. Он не делал ничего недозволенного: пожирал глазами группу полуголых молодых женщин, загоравших на лужайке. Офицер КГБ довольно долго наблюдал за ними, а потом сел в машину и поехал по направлению к Нейи. Он не предпринимал никаких мер предосторожности. В 19.25 Соколов оставил свою машину на бульваре Инкерманн. Совершив обход квартала и даже не обратив внимания на возможную слежку, он направился прямо к месту встречи на углу бульвара и улицы Перроне. Его агент уже там: высокий мужчина, одетый в колониальном стиле. Они устроились в ближайшем кафе. После получасовой беседы и обмена документами, за чем издалека наблюдали сотрудники УОТ, они разошлись. Двое инспекторов последовали за незнакомцем, который, сев в машину, в конце концов от них ускользнул. Однако полиция располагала двумя важными фактами: регистрационным номером автомобиля и фотографией агента.

УОТ хватило недели, чтобы узнать его имя и профессию. Венсан Грегуар, врач, работавший в Южном Вьетнаме. (Поскольку дело так никогда и не было передано в суд, то это псевдоним). Проездом в Париже Грегуар вместе с женой и ребенком остановился в гостинице, прежде чем отправиться на свою виллу в Вар. Тщательное расследование и несколько подслушанных разговоров убедили контрразведку в том, что они напали на очень интересный след. В середине августа Грегуар снова возвратился в Париж, но уже не встречался с Соколовым. В начале сентября вместе с семьей он уехал в Сайгон.

Терпение – одно из достоинств контрразведки. УОТ отложило досье Грегуара в уголок и заняло выжидательную позицию. До утра 12 июля 1972 года, когда Грегуар вновь вместе с женой приехал в Париж в отпуск. Он остановился в том же отеле, что и ранее. Теперь полицейские заняли соседнюю комнату, чтобы лучше наблюдать за ним. Ждать им пришлось недолго. Во второй половине дня врач сказал жене, что должен встретиться с другом и вернется только к ужину.

Именно тогда КГБ совершил вторую ошибку. Встреча проходила в том же кафе, что и в прошлом году. Задача УОТ упростилась. В ожидании контакта инспекторы рассыпались по кварталу, твердо решив поймать Грегуара и офицера-агентуриста с поличным.

В этот день Владимир Нестеров, третий секретарь посольства СССР, заменил Соколова. Более осторожный, чем его коллега, он отправился на встречу в сопровождении еще одного человека из посольства – Георгия Слюченко – в качестве охраны. Прежде чем принять решение, оба разведчика долго патрулировали Нейи вокруг места встречи. В 18.00 Нестеров подошел к Грегуару.

Ни один закон не запрещает встречаться с человеком из СССР, будь он хоть сто раз из КГБ, и инспекторам пришлось ждать до тех пор, пока француз не передал разведчику конверт, который держал в руке, и только тогда произошло вмешательство и был осуществлен арест с поличным. В таких случаях секунды кажутся часами.

После пятнадцатиминутной беседы конверт начал переходить из рук в руки. Нестерова и Грегуара тут же окружили полицейские.

Георгий Слюченко, который оставался в сотне метров от места встречи, мог только наблюдать за происходящим.

Пользующихся дипломатической неприкосновенностью Нестерова и Слюченко через несколько дней отозвали в СССР. Правительство также дало понять Москве, что возвращение во Францию уехавшего в отпуск Виктора Соколова нежелательно. Что касается Венсана Грегуара, то он без сопротивления признался в предательстве.

"Завербованный в 1976 году Вьетконгом в Сайгоне, – рассказывает инспектор УОТ, который присутствовал на допросах, – он сначала передал немного денег, потом медикаменты, а затем постепенно начал передавать политическую и военную информацию, поскольку имел доступ в правительственные круги. Грегуар, которого все считали надежным человеком, в июне 1967 года впервые поехал в Москву. Там он получил законченное шпионское образование: использование белой копирки, тайные встречи, фотографирование документов и т.п. Конечно, в Москву он поехал не из Парижа и не из Сайгона. Транзитом он прибыл в Нью-Дели, где в консульстве СССР ему выдали въездную визу на вкладном листочке. Никаких следов в паспорте… В 1968 году он точно так же проехал через Вену, а в 1969 году – через Хельсинки. В обмен на свою информацию Грегуар получал большие суммы денег. Он снял в Сайгоне шикарную квартиру, организовывал там приемы для генералов и политиков. По приказу Центра он в 1969 году купил специальный фотоаппарат "Олимпус", и, когда полковник Минг, заместитель командующего специальными операциями в Южном Вьетнаме, оставил в кресле свою записную книжку, набитую адресами и заметками, это был настоящий праздник. Для передачи документов, если речь шла о сведениях местного значения или деталях тактических военных операций, Грегуар определенным образом ставил свою машину рядом с домом. На следующий день к нему на прием приходил безымянный больной и забирал материалы. Для сведений более важных Грегуар при помощи белой копирки писал письмо и отсылал на условленный адрес в Сингапур. В 1969 году в Москве сочли, что дальнейшие поездки в СССР могут стать опасными и раскрыть его. В дальнейшем встречи проходили уже в Париже: до 1970 года – неподалеку от вокзала Аустерлиц, а потом – в Нейи, где ошибки Соколова взорвали всю эту отличную механику".

В конверте, переданном Нестерову до задержания, были важные документы о военной и политической обстановке в Южном Вьетнаме, финансовый отчет об использовании фондов, полученных от КГБ в предыдущем году, и использованная белая копирка.

С 1967 по 1972 год Венсан Грегуар получил за свое предательство 20 тысяч долларов. Судебный следователь, который вел дело, запросил мнение МИД и военного ведомства, чтобы оценить значение информации, в течение пяти лет передававшейся в КГБ. Ему ответили, что врач не повредил ни военным, ни дипломатическим интересам Франции. Венсана Грегуара освободили за отсутствием состава преступления. А то, что он помогал СССР в военных усилиях против союзника Франции (Южного Вьетнама), которого поддерживал другой ее союзник (США), было в глазах властей фактом абсолютно незначительным.

События 1956 года в Венгрии и 1968 года в Чехословакии, рассказы диссидентов о советской реальности, и особенно свидетельства Александра Солженицына, открыли глаза большинству людей на Западе на сущность коммунизма. За исключением нескольких закоренелых "попутчиков", тех, кто верит, что на Востоке куется светлое будущее человечества, осталось совсем немного. В наше время просто невозможно найти таких людей, как Филби, Берджес, Маклин, которых завербовали в 30-е годы и которые действовали из любви к социализму. На свой лад и в своей области деятельность КГБ тоже является жертвой гибели идеологий, которая характерна для конца нынешнего столетия. Дело Жоржа Бофиса, о котором мы уже упоминали, составляет исключение; свою страну больше не предают – или почти не предают – из-за верности партии социализма.

Но у КГБ отличные адаптационные способности. Он проявлял безграничную изобретательность при вербовке своих агентов. Если коммунистическая идеология больше не является достаточной побудительной причиной, то, чтобы поймать в силки людей, их заинтересовавших, офицеры КГБ играют на других чувствительных струнах:

– Пацифистские чувства. Подспудный антиамериканизм многих европейцев, страх перед войной могли заставить человека выбрать социалистический лагерь, чтобы помочь сохранить равновесие сил и "расстроить планы империалистов".

– Культурные корни. В кругах русской эмиграции этот подход может иметь успех. Достаточно убедить интересующего вас человека в том, что Россия и СССР – одно и то же. Это совсем нетрудно. Известнейшие "специалисты" по СССР разве не утверждают того же, пытаясь объяснить советский режим, исходя лишь из одной русской традиции?

– Обида. Человеку кажется, что его не оценили по достоинству. Неудовлетворенность своей работой, желание отомстить начальству или отплатить за допущенную несправедливость – все это может привести к предательству. Офицеры КГБ отлично умеют подметить подобные чувства. Сначала они разжигают обиды, потом льстят самолюбию, дав понять, что агент наконец-то сможет сыграть роль, достойную его ума и его возможностей.

Советская разведка применяет этот метод с постоянством, а иногда и с успехом. Ослепленный своими обидами, агент больше не понимает, что он предатель. Полковник ВВС Швеции Стиг Эрик Веннерстрём, арестованный в 1963 году после разоблачений Голицына, был именно таким шпионом. Военная карьера шведа застопорилась в результате его пронацистской позиции во время второй мировой войны. Сначала КГБ раздул его обиду на начальство, потом, когда он начал работать на ГРУ, Веннерстрёму было присвоено звание генерала Советской Армии. Москва дала ему чин, в котором отказал Стокгольм. Как дисциплинированный военный, он слепо повиновался своим тайным руководителям, выдав им самые основные элементы оборонительной системы страны.

Несколько лет назад во Франции произошел просто хрестоматийный случай предательства, в котором, чтобы завербовать агента, Советы сыграли одновременно на чувстве обиды, культурных корнях и пацифизме. Его вербовка явилась столь большим успехом, что вопреки всем правилам безопасности, обычно применяемым советской разведкой, ГРУ сделало его руководителем группы.

Со времени побега в Канаду Семена Гузенко (в 1945 году) советская разведка старается сделать так, чтобы агенты не были знакомы и не контактировали друг с другом. Гузенко выдал имена нескольких шпионов, которых он знал. После ареста эти люди выдали целые группы. Урок пошел на пользу. С этих пор КГБ и ГРУ тщательно изолируют каждого агента, сводя на нет все возможные контакты между ними. Внутри отдельной группы существует своего рода непроницаемая переборка. Агент знает только своего офицера-агентуриста, иными словами, "легала", обычно работающего на разведку под дипломатическим прикрытием. В случае ареста он не сможет назвать никаких имен. Что касается офицера, то, если его задерживают с поличным, он никогда не выдаст своих подопечных. Он знает, что в лучшем случае дипломатический иммунитет просто позволит ему вернуться в свою страну, а в худшем – его обменяют через несколько месяцев.

В этом деле ГРУ поступило иначе. По той простой причине, что главой группы бьш француз, который должен был руководить несколькими агентами вместо "легала".

Уникальный случай в анналах советского шпионажа во Франции. Контрразведка напала на след в 1975 году, после того как от одного перебежчика была получена информация, подобная той, что позволила арестовать Жоржа Бофиса. Из его слов следовало, что ГРУ в промышленных кругах, где-то в парижском пригороде, имело очень важный источник информации. Агент, имя которого он не знал, работал в компании SERGI. Это была просто аббревиатура; существовало три предприятия с подобным названием. После двух долгих лет поисков УОТ обнаружило настоящего виновника. Сергей Фабиев, 54 лет, русский по происхождению, принявший французское гражданство, генеральный директор компании, занимавшейся, кроме того, исследованиями в области общего и промышленного производства. Она располагалась в городе Бюк, в Ивелин.

Фабиев был арестован 15 марта 1977 года в аэропорту Орли в тот самый момент, когда по делам службы собирался лететь в Алжир. В УОТ он сразу же признался в предательстве, выдав попутно псевдонимы агентов своей группы: Макс, Рекс и Жан, – а потом и их настоящие имена. 17,20 и 21 марта контрразведка арестовывает Джованни Ферреро, 54 лет, итальянца по национальности, редактора в компании "Фиат-Франс"; Роже Лаваля, 74 лет, бывшего аэронавигационного диспетчера генерального секретариата гражданской авиации (ГСГА); Марка Лефевра, 50 лет, инженера Межпрофессионального информационного центра, расположенного в Ханивелл-Булл. Пятый виновный, Раймон X., 45 лет, руководитель производства в издательстве медицинской литературы, ставшем "почтовым ящиком" группы, был отпущен под залог.

Группа Фабиева работала с 1963 года до конца декабря 1974 года, когда деятельность ее по таинственным причинам прекратилась. В этот период Сергею Фабиеву не удалось установить условленный контакт в Цюрихе, чтобы нелегально уехать в СССР. После бегства офицера, информировавшего УОТ, ГРУ, без сомнения, обрубило все концы.

Вербовка Сергея Фабиева в 1963 году тоже может быть принята за образец подобного рода дел. Его офицер-агентурист, советник посольства Иван Кудрявцев, поддерживавший с Фабиевым коммерческие связи, поочередно приводил в действие различные психологические рычаги, чтобы склонить коммерсанта к предательству.

Прежде всего, его культурные корни. Сын эмигранта, Фабиев свободно говорил по-русски. Ему было приятно разговаривать с Кудрявцевым на родном языке. "Я открывал Святую Русь, о которой мне столько говорили родители. Передо мной был не советский человек, а соотечественник. У меня возникла романтическая необходимость обрести Родину", – объяснял он на суде.

Затем – обида. До 1967 года Сергей Фабиев был человеком без гражданства, апатридом. Французские власти долгое время отказывали ему в предоставлении гражданства под предлогом его поведения во время второй мировой войны. Он родился в Нише, в Югославии, от русских родителей, которые затем эмигрировали во Францию. Молодой Фабиев вместе с отцом до 1943 года был рабочим-добровольцем в Германии. Потом он вернулся в парижский пригород, где оккупанты направили его на работу в комендатуру Сен-Клу.

Советская разведка сумела использовать как сожаления Фабиева о столь бесславном прошлом, так и обиду на Францию, отказывавшуюся простить ему ошибки молодости. Во время первой нелегальной поездки в СССР в 1965 году (потом он еще два раза ездил туда) Фабиев получил советское гражданство и чин в Советской Армии. Таким образом ГРУ удовлетворило его потребность в обретении Родины и его желание забыть сотрудничество с нацистами. То, что он стал воином "доблестной Советской Армии", было для него явным реваншем над историей.

На суде Фабиев попытался использовать как довод эту особую ситуацию, заявив: "Меня завербовали, когда я был апатридом, дали русское гражданство и поручили выполнение разведзадания. Я согласился, и в течение многих лет у меня не возникало чувства, что я предаю Францию, поскольку гражданином ее я стал только в 1967 году. С этого момента я начал осознавать свою ошибку. После предоставления гражданства я не сообщил властям о своей деятельности, так как не хотел становиться двойным агентом. Я никогда не служил Советскому Союзу, но только России".

Само собой, что эксплуатировались и его чувства пацифиста. В качестве офицера Советской Армии Фабиев должен был вносить свой вклад в дело установления равновесия сил и препятствовать тому, чтобы его новую Родину обогнали в военном и экономическом отношении западные державы.

К несчастью для советской разведки, их агент не имел доступа к секретной информации. Его прежде всего использовали как вербовщика на тех предприятиях, которые интересовали советскую разведку: "Матра", "Дассо", "Норд-Авиасьон", Научно-исследовательское общество по баллистическим ракетам (НИОБР). Затем, после специальной подготовки в школе ГРУ в Москве, в 1965 году ему поручили руководство группой агентов, завербованных разными советскими офицерами.

– Марк Лефевр, с которым познакомился в сентябре 1962 года на празднике "Юманите" Валентин Григорьев, помощник военноморского атташе посольства СССР. Этот инженер-электронщик фирмы "Матра", а затем "Ханивелл-Булл" пошел на предательство по политическим убеждениям. Близкий по взглядам к ФКП, Лефевр обычно проводил отпуск в Югославии, на Кубе, в СССР и других социалистических "райских уголках". Работа на ГРУ не тяготила его совесть. "В то время я был убежденным социалистом, – говорил он на суде. – Я считал нормальным, что СССР старается защитить себя, так как против него вооружались западные страны".

– Джованни Ферреро, редактор в компании "Фиат-Франс", был завербован полковником Алексеем Лебедевым, военно-воздушным атташе посольства СССР, на одном из приемов в 1961 году. Человек, продажный до мозга костей, он пошел на предательство ради денег. 100 тысяч франков за восемь лет. До 1971 года, когда управление вооружений и авиации фирмы ФИАТ, где он работал, было поглощено государственной авиакомпанией "Аэра Италиа". Секретарь и доверенное лицо руководителя этого управления, бывшего генерала итальянской армии, Ферреро имел постоянный доступ к самым секретным документам компании, включая и те, что приходили из НАТО.

– Роже Лаваль, авиадиспетчер в отставке, был завербован в 1966 году Вячеславом Сафроновым, сотрудником торгпредства. Он жил в крайне стесненных условиях в пансионате для холостяков недалеко от Лионского вокзала и пошел на предательство буквально за пригоршню франков – пять тысяч в год. Как бывший служащий гражданской авиации, он сохранил знакомства в этой сфере. По заданию ГРУ Лаваль побывал на многих авиабазах, разбросанных по всей Франции, под тем предлогом, что хочет повидаться с бывшими коллегами. Он использовал поездки для того, чтобы делать съемку установок.

После ареста он во всем признался, и УОТ смогло в полном объеме представить тот вред, который нанесли стране эти агенты. Список весьма впечатляет.

С помощью Марка Лефевра – несомненно, самого значительного агента группы – ГРУ удалось получить отчеты НИОБР, планы компьютеров для пусковых установок, компьютеров, контролировавших запуск ракет класса "земля-земля" (баллистическо-стратегических), патент на электронное отключение посадочных полос. Короче, он дал возможность "связать по рукам и ногам наши ударные силы", как выразился в обвинительной речи заместитель прокурора Колетти.

Джованни Ферреро передал почти 1,5 кубометра документов, в частности касающихся: автоматической системы НАТО для наземного управления средствами ПВО; консультативной промышленной группы НАТО (организации, занимающейся стандартизацией промышленного оборудования для армий стран НАТО); программы совместных исследований в области вооружений (американской организации, занимающейся осуществлением некоторых военных проектов стран-членов НАТО); организации снабжения вооруженных сил НАТО; европейской научно-исследовательской организации по ракетам; сведений об американском самолете "F-104", в числе которых отчет о летных испытаниях, сопоставительный доклад ВВС США о летных испытаниях американского истребителя "Т-33" и итальянского истребителя "G-91 Fiat"; отчетов о различных совещаниях и исследованиях ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития, штаб которой находился в Париже).

Во время допросов у Роже Лаваля начались провалы в памяти. Его поместили в психиатрическую лечебницу с диагнозом "слабоумие". На суде он не появился. По словам Фабиева, Лаваль передал ГРУ подробные планы около сотни французских аэродромов, гражданских и военных; документы о радарах из управления авиабазами в генеральном секретариате гражданской авиации (ГСГА); различные документы управления аэронавигации, технической службы гражданской авиации; досье архивно-библиотечной службы ГСГА; планы центра телекоммуникаций национального флота в Росне, учреждения, очень интересного с точки зрения обороны страны.

При обыске, проведенном дома у Сергея Фабиева, были обнаружены химические вещества для тайной переписки (симпатические чернила, белая копирка и т.д.) и частичная отчетность группы с 1969 по 1974 год. Он брал деньги, предназначенные для оплаты агентов из специально оборудованных тайников в лесах Виль-д'Авре и Медона. Контрразведка также конфисковала ультрасовременное радиооборудование, выданное ГРУ, для того чтобы получать приказы и передавать закодированные сообщения – либо в советское посольство в Париже, либо прямо в Москву; приемно-передающую коротковолновую радиостанцию и передатчик, замаскированный в автомобильном радиоприемнике, – для тайной связи с посольством. В военной миссии в Париже Фабиев за 48 часов получил специальную радиоподготовку. Поскольку за зданием миссии постоянно ведется наблюдение, то вполне понятно, что ГРУ пошло на такой риск только ради своего исключительно ценного агента.

В распоряжении Фабиева имелись также многочисленные "почтовые ящики" в Париже и один "живой почтовый ящик" для передачи наиболее объемистых документов. Этот "ящик" содержал Раймон X., попавшийся крайне глупо. Он сам об этом рассказал вскоре после того, как был отпущен под залог.

"Для меня все началось в 1967 году, – утверждал он. – В то время я делал в одном издательстве серию рекламных открыток для фармацевтической фирмы. На каждой открытке был изображен туристический корабль и указаны его технические характеристики. Я хотел, чтобы моя коллекция была по возможности более полной. У меня уже имелись "Франс", "Куин Мэри", греческие корабли, итальянские. Отсутствовали только советские теплоходы, курсирующие по Черному морю. Я поступил так же, как и с западными компаниями, которые запрашивал: позвонил в посольство СССР.

Мне посоветовали связаться с торговой миссией, а точнее, с "Морфлотом" на улице Фезандери. Я пошел туда, показал открытки, которые мы издаем, объяснил цель нашей работы. Сказал, что это, конечно, послужит и рекламой для их компании. Уточнил, что мы не сможем заплатить за авторские права, но в знак благодарности предоставим сотню открыток без рекламных надписей. Мой собеседник, Игорь Мосенков, пообещал проинформировать свою дирекцию, сказав, что сделает все возможное, чтобы мне помочь. Я много раз возвращался к этому вопросу. В один прекрасный день он мне объявил: "У меня есть для вас два диапозитива с нашими кораблями". Он мне также передал их технические характеристики, число пассажиров, название линии и т.п. Мосенков попросил меня поместить аббревиатуру его компании на открытки. Закончив работу, я вернул ему документы: он был восхищен качеством репродукций. Я остался доволен, он дал мне понять, что его компания могла бы мне сделать кое-какие заказы.

Через несколько дней Мосенков снова встретился со мной, для того чтобы попросить у меня эскиз с эмблемой его компании. Возможный клиент? Я с удовольствием дал Мосенкову этот эскиз. Он пригласил меня выпить по стаканчику. Потом мы еще раз ходили в ближайший ресторан пообедать без всяких формальностей. Говорили о детях, о спорте, о делах тоже. "Увидимся", – сказал он мне, когда мы прощались. И мы действительно встречались еще не раз. Наши встречи стали дружескими. Однажды он пришел с крайне встревоженным видом. "У меня сложности, – признался он. – Я хотел бы получать письма от одной приятельницы, но так, чтобы жена ничего не знала". Я посоветовал ему получать письма до востребования, но он заявил, что как иностранец не имеет на это права. Я поверил ему на слово. Тогда я сказал, что, возможно, кто-то из его сослуживцев мог бы ему помочь. "Невозможно, – ответил он, – я знаю только директоров, генеральных директоров. А ты мой приятель, и я счастлив, что у меня есть друг-француз, с которым я могу говорить обо всем на свете…" Тогда я согласился.

Через две недели я получил первое письмо в зеленом конверте, отправленное из пригорода. Это действительно было похоже на любовную переписку. Я поспешил передать его Мосенкову. Через три недели – новый зеленый конверт, и так дальше в течение нескольких месяцев. Один раз я решил, что хватит быть почтовым ящиком. Он пообещал что-нибудь придумать. Но ничего не изменилось, письма продолжали приходить ко мне – примерно одно письмо в месяц. Потом Мосенков перестал говорить дружеским тоном. Он начал мне передавать небольшие суммы за оказанные услуги. Тогда-то я и подумал в первый раз о шпионаже. Предупредить полицию? Я колебался. Я зашел уже слишком далеко и боялся, что меня арестуют. Что тогда будет с моей женой и дочерью? Они останутся одни, без средств к существованию. Петля затянулась. Такой шпион, как я, остается один на один со своим страхом. Он не осмеливается поговорить с женой, с родителями или друзьями. Он один, совсем один".

Суд государственной безопасности, рассматривавший в январе 1978 года дело группы Фабиева, принял во внимание его смятение. Раймон X. был осужден к двум годам тюрьмы, из них полтора с отсрочкой.

Что касается остальных членов группы, то заместитель прокурора Колетти потребовал примерного наказания. "Сурово осудив этих людей, – сказал он, – вы дадите понять остальным, тем, кто во тьме продолжает аналогичную работу, что их ждет". Генеральный прокурор Бетей был еще суровее: "Из этого зала я обращаюсь к тем, кто плетет гигантскую агентурную сеть, лишь одной из составляющих которой является группа Фабиева. Вы должны знать: если человек говорит о себе, что он француз, и продает большие и маленькие секреты Франции, то ему дорого будут стоить "радости белой копирки" и служение советской стороне".

Ранее Дезире Паран, заместитель директора УОТ, пояснил: "Впервые после второй мировой войны мы видим группу ГРУ, полностью состоящую из французов. Ее целью было систематическое ограбление наших передовых технологий. Никогда во Франции мы не встречали ничего подобного, но уверены, что существуют, к несчастью, и другие, те, которых мы еще не обнаружили".

Исключительной группе – образцовое наказание. Сергей Фабиев приговорен к 20 годам тюрьмы, Марк Лефевр – к 15 годам, Джованни Ферреро – к восьми годам, а потом (через год, после обжалования приговора) его срок был сокращен до шести лет.

Дело Вальдимара Золотаренко (несколько лет спустя) во многом похоже на дело группы Фабиева. Также как и в случае с деловым человеком из SERGI, КГБ сыграл на русском происхождении этого нового агента, с тем чтобы заставить его служить матери-родине, даже если сегодняшний СССР и не имеет ничего общего с той Россией, которую столь чтил Золотаренко.

Для него первый контакт состоялся во второй половине дня в ноябре 1962 года на улице Бюси в Париже, в библиотеке "Глоб", специализирующейся на русских и советских книгах. Золотаренко, довольный тем, что есть возможность поговорить на родном языке, легко поддался очарованию корреспондента ТАСС, который в лирических выражениях говорил о вечной России. Они встретились еще несколько раз, разговаривали о литературе, музыке, религии. Андрей Зыков, отлично подготовленный офицер КГБ (под журналистской крышей), сразу почувствовал слабое место этого сына эмигрантов. "Никогда в разговоре со мной он не произносил слов "Советский Союз" или "коммунистическая партия"", – рассказывал Золотаренко на суде в феврале 1984 года, вспоминая четырех офицеров-агентуристов, которые вели его в течение 17 лет предательства.

От изящных искусств они в своих беседах незаметно переходили к политике. Тому способствовала и международная обстановка. Кубинский кризис, наглость американцев; при каждом удобном случае "журналист" играл на самой чувствительной струне и бичевал непонимание западными странами того факта, что русский народ хочет только мира. Этим он просто приспосабливал к вкусам своего наивного слушателя то великолепное дихотомическое видение мира, которое свойственно советской идеологии. И это отлично срабатывает. Золотаренко оценил его речи. Вскоре он созреет для того, чтобы помочь Святой Руси расстроить планы противника, другими словами, для того, чтобы сотрудничать с СССР против стран Атлантического договора.

Вальдимар Золотаренко работал в Консультативной группе по научным исследованиям в области аэронавтики – организации НАТО, специализирующейся на аэронавтических исследованиях и разработках. Он поступил туда шофером три года назад, в 1959 году. С тех пор он продвинулся до должности специалиста по множительной технике, делал фотокопии документов. Место весьма незначительное. Если не считать того, что Золотаренко получил допуск с пометкой "НАТО – весьма секретно", позволявший ему знакомиться с самыми секретными документами организации, чтобы копировать их. Это превзошло все ожидания Зыкова. Достаточно одной лишней фотокопии, чтобы удовлетворить советскую разведку. Чем и занимался Золотаренко вплоть до 20 октября 1980 года, когда его арестовало УОТ.

В 1964 году его нового офицера-агентуриста звали Валентин Львов. Он пользовался теми же идеологическими уловками, что и Зыков, усилив свой цинизм до того, что заставил Золотаренко подписать документ, в котором он обязывался служить Советскому Союзу. "Это напомнило то время, когда мне было восемь лет и я учился в кадетской школе в Версале. Мы принесли присягу на верность Царю и Отечеству, что вполне в славянском характере", – попробовал он оправдаться перед судьями.

Золотаренко в течение нескольких лет играл в шпионов по старым добрым правилам этого жанра. "Когда Львов хотел меня видеть, он чертил букву V на стене неподалеку от моего дома. Это означало: встреча в Пантен, улица Пре-Сен-Жерве, в третью среду месяца до 20 часов. Если я не мог прийти, то мелом рисовал крест на стене", – рассказал он на суде. Этот маневр осуществлялся два или три раза в год для передачи документов. Мелочи, пустяки, по его мнению. Не зная английского языка, рабочего языка НАТО, Золотаренко, вполне вероятно, не всегда понимал всю ценность и важность того, что он передавал КГБ: досье по "Дассо", "Мессершмитту", Национальному обществу конструирования и производства авиационных двигателей, биографические данные персонала (очень полезные для КГБ при вербовке новых агентов); все документы с грифом "НАТО-секретно", "НАТО-конфиденциально" или "НАТО – для ограниченного пользования", которые он должен был фотокопировать; "План 2000", в котором сведены в единый комплекс стратегические цели Атлантического договора (как гражданские, так и военные) на территории СССР в 2000 году, даже список участников ультрасекретного совещания в НАТО, прошедшего в Дании.

Подобная производительность не мешала, однако, Золотаренко думать, что его офицеры-агентуристы встречались с ним просто ради удовольствия. "Я заметил в них одну вещь, – говорил он. – Они навещали меня, чтобы просто поговорить. Мне казалось, что им скучно дома…" Что же касается 100 тысяч франков, которые он получил в обмен на документы, то это были "просто подарки к праздникам; так принято на Востоке".

Классическая система защиты. На деле Золотаренко не так уж невинен, как хотел показать. Если вначале он и попал в ловушку изза своей ностальгии по Святой Руси, то, вероятнее всего, быстро понял, что КГБ использовал его чувствительность. Но каким образом можно остановить ужасные колеса? Однако прояви он хоть чуточку доброй воли, то в 1969 году мог бы это сделать. Вызванный в УОТ во время следствия по делу о румынской шпионской группе в НАТО (группе Карамана), он побоялся признаться в своем предательстве. Тогда его вызвали в контрразведку из-за дружеских отношений с Франсисом Д., который служил главным источником информации для Карамана внутри НАТО. Золотаренко поступил в консультативную группу НАТО по рекомендации самого Франсиса Д. Дружба эта его и погубит… Через 11 лет контрразведка вспомнит о ней. Когда в УОТ узнали благодаря перебежчику об утечке информации в организации, то Золотаренко стал первым из подозреваемых. Через несколько недель расследования сомневаться в его виновности уже не приходилось.

7 февраля 1984 года Суд присяжных города Парижа приговорил этого мучимого ностальгией по прошлому человека к 10 годам тюремного заключения.

Хорошо известному у себя в стране французскому преподавателю, очевидно, на всю жизнь запомнится его пребывание в Ленинграде в начале 50-х годов. Находясь на стажировке в одном из университетов бывшей столицы Российской империи, он стал жертвой чудовищной провокации со стороны советских спецслужб, которые хотели бы видеть в его лице своего агента. Надо сказать, что, будучи предупрежденным о возможных кознях, наш преподаватель был, как говорится, постоянно настороже. Он знал, что ему следует остерегаться всех и вся, даже (и в особенности) милых студентов, с которыми он постоянно общался. Его контакты с ними никогда не заходили дальше обычной беседы или предложения пообедать в университетской столовой. Несколько раз он отказывался от приглашений провести вечер в компании со своими знакомыми. Его образцовое поведение не давало ни малейшего повода для кривотолков. Но ведь и на старуху бывает проруха.

Однажды поздним вечером, когда этот преподаватель работал в своей комнате, кто-то постучал в его дверь.

– Кто там? – спросил он по-русски.

– Ольга, – ответил хорошо знакомый ему женский голос. Он принадлежал одной очаровательной студентке, с которой ему не раз приходилось работать в университете. – Откройте дверь, – умоляла молодая женщина. – Мне обязательно надо с вами поговорить.

– А вы не можете подождать до завтра? Я уже лег в постель, – попытался отговориться он.

– Нет, это очень срочно. Это вопрос жизни и смерти…

3а дверью послышались ее всхлипывания.

Невозможно было оставаться безучастным к страданиям молодой женщины. Он поколебался еще несколько секунд. Рыдания между тем усилились.

Когда преподаватель открыл дверь, вид заплаканной Ольги вызвал у него неподдельную жалость. И тут он совершил ошибку, позволив ей войти в комнату.

Едва только закрылась дверь, как молодая женщина быстро скинула с плеч пальто. Под ним не было совершено никакой одежды. Прежде чем наш бедняга пришел в себя от неожиданности, девушка истошным голосом закричала: "Помогите! Насилуют!"

"По случайности", как раз в это время, неподалеку находились трое милиционеров. Ловушка неумолимо захлопнулась.

В ближайшем отделении милиции ему дали понять, что положение крайне серьезно. По советским законам попытка изнасилования карается очень сурово. Преподавателя ожидало длительное тюремное заключение, не говоря уже о том, что оказалась затронутой его честь.

Заявлять о своей невиновности было бесполезно. Он решительно потребовал связаться с консульством Франции, хорошо понимая, что и в этом элементарном праве всех иностранцев, арестованных в чужой стране, ему также будет отказано. Он осознал весь трагизм своего положения после первых же криков Ольги. Но, отнесясь к своему положению философски, он приготовился выслушать те предложения, которые ему будут сделаны, чтобы затем, приняв их для видимости, попытаться вырваться из этого кошмарного водевиля.

Спустя несколько часов, проведенных под стражей, ему был предложен компромисс: гуманное советское правосудие готово забыть его достойные осуждения порывы при условии, что со своей стороны он также проявит добрую волю. Для этого вполне бы подошли некоторые безобидные сведения о французских колониях в Ленинграде и в Москве, куда он зачастую ездил по делам. Ему дали также понять, что впоследствии, возможно, от него потребуются еще кое-какие услуги.

Очевидно, убитый горем, наш бедняга с облегчением поторопился принять эти условия.

Едва оказавшись на свободе, он поспешил в консульство Франции, чтобы рассказать там о своих злоключениях. Несколько дней спустя ему удалось незаметно покинуть Советский Союз. Все это время никто с ним ни словом не обмолвился о КГБ, но он отлично понимал, что отныне въезд в СССР ему будет запрещен.

Хитроумный замысел провалился потому, что преподаватель принял единственно верное решение, заключавшееся в немедленном извещении французских представителей о возникших чрезвычайных обстоятельствах. А сколько было французов, которые из-за стыда, по глупости или по незнанию попались в похожие ловушки? Надо думать, немало, если учесть, что это лишь один из наиболее предпочитаемых советскими спецслужбами методов вербовки иностранных агентов на территории страны.

Такой работой занимается Второе главное управление КГБ, в задачу которого входит наблюдение за советскими и иностранными гражданами на территории СССР. Около 30 тысяч офицеров и информаторов работают в его двенадцати отделах, службе политической безопасности, отделе охраны промышленных тайн и в группе технического обеспечения. В задачу отделов входит вербовка агентов среди иностранных дипломатов и осуществление контроля за советскими гражданами с целью предотвращения их нежелательных контактов с иностранцами. Распределение работы между отделами осуществляется по географическому принципу:

1-й отдел: США и Латинская Америка.

2-й отдел: Великобритания и страны Британского Содружества.

3-й отдел: ФРГ, Австрия, Скандинавские страны.

4-й отдел: все остальные европейские государства, включая и Францию.

5-й отдел: Япония, Австралия.

6-й отдел: развивающиеся страны.

7-й отдел осуществляет наблюдение за всеми иностранными туристами независимо от их национальной принадлежности.

В ведении 8-го отдела сосредоточена вся информация об иностранцах, находящихся на территории СССР.

9-й отдел занимается иностранными студентами (именно с работой этого отдела "посчастливилось" познакомиться нашему преподавателю).

И наконец, 10-й отдел ведает наблюдением и вербовкой (если это возможно) иностранных журналистов, работающих в Москве.

Два оставшихся отдела ведут работу среди советских граждан, выезжающих за границу, и проводят расследования наиболее крупныx преступлений, связанных с коррупцией и хищениями на государственных предприятиях.

Все отделы, занимающиеся вербовкой иностранцев, работают в тесном контакте с Седьмым управлением КГБ, в котором насчитывается около пяти тысяч сотрудников. Данное управление также подразделяется па отделы по географическому принципу, как это сделано в рассмотренной выше схеме. Немного изменены функции четырех отделов:

7-й отдел: материально-технические средства наружного наблюдения (автомобили, телекамеры, фотоаппаратура, магнитофоны, оборотные зеркала…).

10-й отдел: наблюдение за общественными местами, посещаемыми иностранцами (парками, музеями, театрами, магазинами, вокзалами, аэропортами…).

11-й отдел: снабжение разного рода аксессуарами, необходимыми для ведения слежки (париками, специальной одеждой, другими предметами для маскировки и изменения внешности…).

12-й отдел: проведение особых операций, связанных с наблюдением за высокопоставленными иностранными гражданами.

Вся эта сложнейшая структура создает впечатление, что КГБ опутал всю страну не видимой простым глазом паучьей сетью, с тем чтобы попытаться поймать в нее неосторожных иностранцев. Можно, нисколько не преувеличивая, сказать, что все гостиницы, все общественные места находятся под тщательным наблюдением. Учитывая общую малочисленность городов, разрешенных для посещения иностранными дипломатами, бизнесменами, журналистами и просто туристами, создание столь гигантской и уникальной в своем роде системы контроля представляется относительно несложным делом.

Рассмотрим несколько примеров. Вы остановились в одной из гостиниц Москвы, Ленинграда или Киева. Вполне вероятно, что ваш номер нашпигован микрофонами. Некоторые комнаты оборудованы специальными зеркалами, позволяющими снимать наиболее интимные моменты вашей жизни. Горничная, круглосуточно дежурящая на вашем этаже, фиксирует все ваши передвижения. Она также может, в случае получения на то указаний, провести во время вашего отсутствия тщательный обыск в вашей комнате. Или смазать подошвы ваших ботинок особым веществом, позволяющим специально обученной собаке следить за всеми вашими передвижениями, несмотря на предпринятые вами ухищрения. Или посыпать ваши карманы специальным порошком, который будет обязательно присутствовать на всех отправленных вами письмах. Это делается для того, чтобы при необходимости их можно было легко отсортировать на почте и узнать их содержание. Если вы сядете в такси, водитель будет обязан по первому требованию компетентных органов сообщить о маршруте вашей поездки. Если вы возьмете напрокат какую-нибудь машину, ее легко можно будет оснастить специальным устройством для слежки с большого расстояния. Если вы сядете в автобус, поезд или самолет, работники транспорта обязательно сообщат по первому требованию контролирующих инстанций о цели вашей поездки.

Конечно, речь не идет об обязательном использовании подобных методов наблюдения в отношении каждого иностранца. Ежегодно СССР посещают десятки тысяч иностранных граждан (в основном организованным порядком), не привлекая к себе особого внимания со стороны КГБ. Но весь этот механизм постоянно присутствует и в случае необходимости может быть мгновенно приведен в действие. Для чего? Прежде всего, чтобы быть в курсе, кто и чем занимается, то есть чтобы контролировать и предупреждать все несанкционированные контакты с советскими гражданами. А также для того, чтобы выявить возможные уязвимые стороны у интересующего КГБ иностранца. Для этого советские спецслужбы располагают на его пути разного рода "соблазны": спиртное, наркотики, женщин, мужчин… Если это срабатывает и он попадает в ловушку, с помощью шантажа можно легко добиться от него согласия сотрудничать.

Такая форма вербовки существует не только в шпионских романах. И кстати, немало иностранцев попадаются на такие уловки, несмотря на многочисленные предупреждения. Небольшая сигарета с марихуаной в стране, где самым строгим образом наказывается любое употребление наркотиков, любовница для женатого мужчины (особенно когда можно пошантажировать с абортом), любовник для одинокой секретарши, партнер-гомосексуалист для проявляющих к тому определенную склонность мужчин – все эти "трюки" проходят даже с выходцами из высокоразвитых западных государств, отличающихся чрезвычайно либеральными нравами.

Один офицер КГБ, попросивший в 1963 году политического убежища в США, подробно описал исключительно сенсационную операцию такого рода, проведенную в отношении высокопоставленного дипломата, работавшего в Москве. Речь идет о после Франции в СССР Морисе Дежане, занимавшем этот пост с 1955 по 1964 год. Свидетельства упомянутого перебежчика, Юрия Кроткова, лично участвовавшего в этой операции, тщательно изучались в американском сенате в ноябре 1969 года. На основании его свидетельств, а также после длительных личных бесед с самим Кротковым журналист и писатель Джон Бэррон подробно описал проведенную акцию в своей книге "КГБ: тайная работа советских секретных агентов", являющейся на сегодняшний день лучшим произведением о советских спецслужбах. Прежде чем опубликовать эту историю, он уточнил полученные сведения у самого Мориса Дежана. Вот лишь основные ее моменты, приведенные в книге Бэррона:

"КГБ предпринял одну из наиболее значительных со времен второй мировой войны операций в надежде внедрить своего агента в самые верхние эшелоны французской власти. Русские надеялись поставить рядом с генералом де Голлем человека, который был бы способен направлять политику Франции таким образом, чтобы нанести максимальный ущерб всему западному блоку. Более сотни офицеров и агентов КГБ (среди которых были и блистательные интеллектуалы, и элегантные проститутки) участвовали в этом заговоре, приведшем к настоящей осаде посольства Франции и смерти одного почтенного гражданина Франции. Операция шла полным ходом, когда ее главный исполнитель со стороны КГБ неожиданно покинул страну и открыто выступил со своими разоблачениями. Благодаря этой информации, подтвержденной и уточненной затем другими перебежчиками, а также на основании проведенного самими западными спецслужбами тщательного расследования стало возможным воссоздание всего хода грандиозного проекта, направленного на заманивание посла в подготовленную ловушку с целью его последующей вербовки.

В один из особенно теплых июньских дней 1956 года Юрий Васильевич Кротков был приглашен в гостиницу "Москва" для встречи со своим непосредственным начальником, полковником КГБ Леонидом Петровичем Кунавиным. Высокий шатен с карими глазами и суровым лицом, Кунавин был известен особым рвением и жестокостью. Во время одного футбольного матча Кротков видел, как он избил двух болельщиков, которые оскорбляли команду КГБ. Он отличался фантастической работоспособностью, а его истинной страстью были интриги КГБ.

За последние годы Кроткову приходилось участвовать в стольких операциях КГБ, что, казалось, его вряд ли чем можно было удивить. И все же он удивился, когда услышал от Кунавина, что КГБ собирается подкупить посла Франции. "Приказ получен от высшего руководства, – сообщил полковник, явно воодушевленный столь дерзким планом. – Сам Никита Сергеевич [Хрущев] хотел бы, чтобы француз попался в нашу ловушку".

Кротков поинтересовался, кто был послом Франции. "Его зовут Морис Дежан, – ответил Кунавин. – Нам о нем все известно".

И в самом деле, КГБ располагал самой исчерпывающей информацией о нем. С момента начала второй мировой войны, когда Дежан занимал важные посты в эмигрантском правительстве генерала де Голля в Лондоне, КГБ завел на него персональное досье. Оно постепенно увеличивалось благодаря сведениям, полученным советскими разведчиками в Нью-Йорке, Париже, Лондоне и Токио, то есть в городах, где приходилось работать Дежану. После приезда посла и его жены в Москву в декабре 1955 года КГБ установил за ним постоянное наблюдение. Микрофоны, спрятанные в квартире и в здании посольства, улавливали все их разговоры, включая и самые интимные из них. Русский шофер, предоставленный в распоряжение посла по линии МИД СССР, являлся информатором КГБ, так же как и личная служанка госпожи Дежан. Во время дипломатических приемов офицеры КГБ, представленные как мидовские чиновники, могли, что называется, вплотную наблюдать за поведением супружеской четы. И тем не менее, несмотря на столь долгую и кропотливую работу, специалисты КГБ не смогли выявить у Дежана ни малейшей предрасположенности к предательству. Впрочем, было замечено, что пятидесятилетний посол, элегантный мужчина и умница, был не совсем безразличен к женскому очарованию. И это не могло не сделать его потенциальной жертвой КГБ.

В подобного рода операциях Юрий Кротков был настоящим специалистом. С момента окончания войны он попытался завлечь в свои ловушки довольно внушительное количество иностранных дипломатов и журналистов из таких стран, как США, Австралия, Великобритания, Канада, Франция, Индия, Мексика, Пакистан и Югославия.

Драматург и сценарист по образованию, Кротков не бьш кадровым разведчиком. Но можно сказать, он с самого детства находился в постоянной связи с органами государственной безопасности. Начальное образование он получил в Тбилиси, где его отец работал художником, а мать – актрисой. В 1936 году отец нарисовал портрет Лаврентия Берии, бывшего тогда руководителем Компартии Грузии. Работа Берии была высоко оценена самим Сталиным, который вскоре назначил его руководителем службы государственной безопасности (НКВД, в 1954 году переименованного в КГБ). Его портрет можно было встретить во всех уголках страны, и вплоть до самой смерти художника Берия оставался его покровителем.

Приехав в Москву для поступления в литературный институт, Кротков попытался отыскать старых друзей своих родителей, работавших в органах государственной безопасности, и попросить их помощи. В 1941 году, когда немецкие войска находились на самых подступах к Москве, его вместе с другими студентами эвакуировали из города. Вернувшись спустя восемнадцать месяцев в столицу, он обнаружил, что его комната занята другой семьей. После обращения в органы НКВД он добился ее выселения. С той же помощью Кротков был принят на работу, сначала в ТАСС, а позднее – на Московское радио.

В 1946 году Кротков еще больше сблизился со спецслужбами, после того как у него появились первые контакты с иностранцами. В 28 лет он согласился стать одним из бесчисленных секретных агентов НКВД. Таким образом, он смог продолжить изучение литературы, так как, чем больше у него бьшо дипломов, тем полезнее он считался для органов госбезопасности. Но с этого момента он больше уже не мог считать себя независимым по отношению к своим покровителям.

Как писатель, интеллектуал и друг семьи Бориса Пастернака, Кротков был хорошо принят среди иностранных дипломатов, работавших в Москве. Этот высокий худощавый мужчина с темно-русыми волосами и выразительными чертами лица мог свободно вести беседы как на русском, так и на английском языках по самым разнообразным темам, будь то искусство, история или руководители страны. Он уже вполне научился использовать стремление иностранцев расширять свои контакты с советскими гражданами.

В качестве первых заданий Кротков должен был вербовать красивых девушек, которые могли бы быть использованы спецслужбами для заманивания иностранцев. Он набирал их главным образом среди актрис, с которыми ему постоянно приходилось сталкиваться по работе. В качестве поощрения им обещали лучшие роли, деньги, красивую одежду или немного свободы и развлечений – все то, что отсутствовало в обычной жизни. Подобные сотрудники назывались "ласточками". Для выполнения заданий они использовали так называемые ласточкины гнезда – специально оборудованные двухкомнатные квартиры. В одной комнате девушка соблазняла иностранца, которого она должна была затем скомпрометировать, а в другой специалисты разведслужбы фиксировали все происходящее па фотопленку.

Два дня спустя после объявления о начале операции Кунавин снова вызвал к себе Кроткова для передачи ему некоторых уточнений. "Посол – наша главная цель, – объяснил он, – но нас также интересует помощник военно-воздушного атташе".

Кунавин подробно рассказал о прошлом посла и его жены, при этом он неоднократно цитировал целые фразы из их бесед, записанных с помощью подслушивающих устройств.

Через несколько дней Кунавин познакомил Кроткова с другим секретным сотрудником КГБ, который должен был соблазнить жену помощника военно-воздушного атташе. Этим человеком был Михаил Орлов– известный актер и певец, идол московской молодежи. Высокий рост и цыганская внешность делали его первоклассным соблазнителем, и эти его качества зачастую использовались для заманивания в ловушку иностранных представительниц слабого пола. Незадолго до того КГБ предоставил ему квартиру в качестве вознаграждения за оказанные услуги при проведении операций с американками.

На третьей встрече присутствовал Борис Черкашин – молодой лейтенант КГБ, который выдавал себя за дипломата и проходил под фамилией Карелин.

Несколько месяцев назад Черкашин и Орлов получили приказ сопровождать группу французов, направлявшихся к Черному морю, играя одновременно роль отпускников-холостяков. Там Черкашину "случайно" удалось познакомиться с госпожой Дежан, и по возвращении в Москву ему уже довольно часто приходилось с ней встречаться на официальных приемах. К тому времени КГБ посчитал, что уровень их знакомства вполне достаточен, чтобы он мог пригласить ее на прогулку со своими друзьями и поближе свести ее с Кротковым. Проконсультировавшись со своим мужем, госпожа Дежан приняла приглашение, уточнив, что она поедет вместе с двумя своими подругами.

Сценарий прогулки был разработан Кунавиным и Кротковым самым тщательным образом. В их распоряжение был передан милицейский катер вместе с милиционером, которому предстояло отвезти всю компанию на Химкинское водохранилище. Катер был предварительно перекрашен и основательно переоборудован, для того чтобы не догадаться о его функциональной принадлежности. В специализированных магазинах КГБ были закуплены вина, сыры, фрукты, пирожные, а также солидное количество шашлыка.

Едва катер отчалил от пристани, Кротков, как предусматривал план операции, завел непринужденный разговор с госпожой Дежан.

"Расскажите о ваших впечатлениях о Советском Союзе", – попросил он.

"Мы просто восхищены, – ответила госпожа Дежан. – Все, с кем мы встречались, оказались так любезны. Недавно у меня была долгая беседа с Шепиловым (Дмитрий Шепилов – министр иностранных дел СССР с июня 1956 по май 1957 года), он мне показался довольно обаятельным мужчиной".

Катер пристал к небольшому пустынному острову, где чекисты вместе со своими гостями прекрасно провели время, прогуливаясь по берегу, купаясь и дегустируя блюда с кухни КГБ.

На обратном пути благодаря выпитому вину и коньяку все смеялись и пели.

Когда катер причалил к городской пристани, госпожа Дежан, обращаясь к своим друзьям, сказала:

"Мне хотелось бы поблагодарить вас за вашу любезность и пригласить всех 14 июля в посольство на празднование Дня взятия Бастилии".

Руководство КГБ расценило это приглашение как крупный успех. Черкашин, который во время своего последнего пребывания в Париже "засветился" как советский разведчик, отказался от приглашения. Кротков и Орлов пообещали прийти.

Во время приема госпожа Дежан сразу же представила их своему мужу, который проявил в разговоре довольно сносное знание русского языка. Хотя посол не был ни высок ростом, ни красив лицом, по его живой взгляд, здоровый цвет лица и седеющие волосы свидетельствовали о нем как о человеке достаточно порядочном и уравновешенном. Чуть позже Кротков обратил внимание на то, как Дежан вместе с Хрущевым (который присутствовал на приеме в качестве почетного гостя) пили шампанское, обмениваясь шутками и время от времени, смеясь, по-дружески обнимали друг друга.

Вечер закончился новым успехом Кроткова: госпожа Дежан и ее подруги согласились принять участие в пикнике, который должен был состояться на следующей неделе.

Руководители КГБ приняли необходимые меры, чтобы подготовить к осени свой "второй фронт". Это был один из основных этапов плана, который предусматривал появление в посольстве Франции человека, отвечавшего за весь ход операции: генерал-лейтенанта Олега Михайловича Грибанова, руководителя Второго главного управления КГБ.

Коренастый, с обозначившейся лысиной, всегда в мятых брюках и в очках без оправы, Грибанов был похож на типичного представителя советской бюрократической системы. В тот период он считался довольно смелым теоретиком, одним из семи или восьми наиболее влиятельных руководителей КГБ. За организацию и проведение массовых арестов в ходе венгерского восстания 1956 года он был отмечен наградой (вместе с Кунавиным) за "особые заслуги перед социализмом". Блестящий расчетливый ум и чрезвычайное самолюбие снискали ему славу "маленького Наполеона".

Чтобы ввести в заблуждение чету Дежан, Грибанов должен был предстать под именем Олега Михайловича Горбунова, "одного из ответственных работников Совета Министров". Ему надлежало появиться в сопровождении своей "супруги" – майора КГБ Веры Ивановны Андреевой.

В его планы входила организация встречи с супругами Дежан при посредничестве своей "жены": это выглядело бы более естественно. Кроме того, решено было воспользоваться услугами двух известных "помощников" КГБ: Сергея Михалкова, писателя, одного из авторов Государственного гимна СССР (который в 1970 году стал председателем Союза писателей России) и его жены, Натальи Кончаловской, автора популярных рассказов для детей. Во время одного из дипломатических приемов майор Вера была представлена в качестве "госпожи Горбуновой, переводчицы при министерстве культуры, супруги высокопоставленного работника из Совета Министров".

Пухленькая, словно матрона, Вера свободно говорила по-французски благодаря тому, что в течение долгого времени работала в Париже. Ее теплые воспоминания о Франции очень понравились супругам Дежан. Она много рассказывала о своем "муже", представляя его человеком, чрезвычайно обремененным государственными делами, одним из приближенных советских руководителей. С такого рода людьми был бы не прочь познакомиться любой посол. И поэтому супруги Дежан с огромной радостью приняли приглашение встретиться с семьей Горбуновых.

Чтобы оказать достойный прием послу, по приказу КГБ бьши реквизированы и соответствующим образом обставлены просторные апартаменты, которые должны бьши служить московской квартирой Горбуновых. Кроме того, сам председатель КГБ, Иван Александрович Серов, передал для нужд операции свою дачу в Куркино-Машкино, которая располагалась в 20 километрах от столицы. Она представляла собой старинную бревенчатую избу с портиками, резными оконными рамами и огромными комнатами. Эта дача стала местом восхитительных встреч, на которые семья Горбуновых, специально для своих французских друзей приглашала писателей, художников, актеров и актрис, а также некоторых "политиков". На самом же деле все они были агентами КГБ, или "ласточками". Время от времени Грибанов сообщал послу некоторые подлинные сведения, которые могли бы быть ему полезны, в то время как Вера возила по экскурсиям его жену "для знакомства со страной".

Все это время Кротков с помощью своих агентов продолжал встречаться с госпожой Дежан.

К началу 1958 года, то есть спустя полгода после начала операции, ни один из подготовленных планов по компрометации французского посла так и не был реализован. Единственным серьезным козырем в игре оставалась дружба между Кротковым и госпожой Дежан. Поэтому Грибанов решает воспользоваться успехами Кроткова, чтобы подготовить ловушку для посла.

Женщину, которую Грибанов выбрал для этой цели, звали Лидия Хованская. Разведенная, на вид лет 30, веселая и чувствительная по натуре, она приобрела западные манеры и вполне приличное знание французского языка, живя долгое время в Париже, где ее муж работал дипломатом. Грибанов воспользовался стремлением супругов Дежан расширять свои связи, с тем чтобы внедрить Лидию в их окружение.

Грибанов попросил в министерстве культуры организовать эксклюзивную постановку балета "Жизель", пригласив на нее посла для того, чтобы тот смог познакомиться с выдающимися деятелями советского кино. Кротков, назначенный распорядителем встречи, подготовил список приглашенных. Среди прочих там значилась "Лидия Хованская, переводчица". Чтобы придать особый блеск этому вечеру, руководство КГБ пригласило на него нескольких балерин Большого театра, среди которых была знаменитая Майя Плисецкая.

Во время представления, которое проходило в одном из старинных зданий в Гнездниковском переулке, Лидия, как никогда восхитительная и благоухающая, сидела неподалеку от господина посла. Затем она присоединилась к Кроткову, чтобы помочь ему в качестве переводчицы в его беседе с госпожой Дежан.

Через три дня Кротков позвонил госпоже Дежан, чтобы пригласить ее на новую встречу. "В пятницу я организую ужин, – начал он. – Господин посол произвел большое впечатление на моих друзей, и вы бы оказали мне большую честь, если бы смогли убедить его прийти на этот вечер".

Для проведения операции КГБ снял главный зал ресторана "Прага" и выложил на угощение 900 рублей. Хотя вечер организовывался с единственной целью предоставить Лидии еще одну возможность попытаться соблазнить посла, Кунавин и Кротков попутно познакомили его с двумя другими "ласточками": Надей Чередниченко и Ларисой (Лорой) Кронберг-Соболевской.

За полчаса до начала ужина Кунавин разместил своих людей по всему ресторану для наблюдения за ходом вечера и предотвращения любых неожиданностей. Лидия, Надя и Лора бьши восхитительны. Известный сценарист Георгий Мдивани, также работавший на КГБ, играл роль этакого бунтаря и весь вечер произносил за столом довольно дерзкие и насмешливые тосты в адрес социализма. Дежан вел себя как настоящий дипломат, а также как учтивый и искусный танцор. Ему настолько понравился вечер, что он решил пригласить всю компанию посетить посольство на следующей неделе.

Во время ужина в посольстве супруги Дежан показали себя такими хлебосольными хозяевами дома, что Кротков, Мдивани и три "ласточки" чуть было не позабыли о своем задании. Испытывая самое искреннее удовлетворение от того, что они находятся среди русских людей, которых они считали своими самыми близкими друзьями, посол вместе со своей супругой показали гостям внутреннее убранство здания посольства, прекрасно обставленного старинной французской мебелью.

Спустя какое-то время Вера пригласила госпожу Дежан совершить небольшую поездку по стране. Кротков же тем временем позвонил послу. "Один старый друг моей семьи, грузинский художник Ладо Гудиашвили, организует свою выставку в Москве. В свое время он обучался во Франции и безумно полюбил вашу страну. Теперь это уже старый человек, и для него было бы очень важно, если бы вы смогли посетить его выставку в ближайшее воскресенье".

Посол согласился и приехал на выставку в черном посольском "шевроле", за рулем которого сидел водитель из КГБ. Там он присоединился к Кроткову и Лидии и с удовольствием принял предложение, чтобы она помогла ему в качестве переводчицы. Дежан высказал несколько хвалебных замечаний старому художнику, который в то время находился в немилости у властей, так как в его картинах, излишне романтичных, не хватало "социалистического реализма".

В тот момент, когда Дежан уже собирался было покинуть выставку, Лидия попросила его проводить ее до дома и пригласила выпить с ней по чашечке кофе.

На следующее утро Кротков позвонил Кунавину. "Посол проводил Лидию до ее дома".

Руководители КГБ совершенно не собирались использовать этот факт в качестве средства шантажа.

"Продолжайте укреплять отношения, но не будьте слишком назойливы", – приказал Кунавин. Лидия постаралась в точности исполнить это указание. Во время официальных приемов, на которых число членов группы Кроткова становилось все больше и больше, она стремилась выглядеть достаточно любезной и почтительной по отношению к послу.

В мае 1958 года заговор против посла принял неожиданный для КГБ оборот. Советские разведчики в Париже предупредили, что вскоре генерал де Голль должен снова вернуться к власти. Руководители КГБ предполагали, что в таком случае Дежан, продолжая оставаться одним из приближенных генерала, неминуемо должен получить важный государственный пост. "Эта операция всегда имела для нас важное значение, – говорил Кунавин Кроткову. – Теперь ее значимость увеличилась в десятки раз".

В июне, во время одного из вечеров в посольстве, на котором присутствовал и Кротков, Дежан провозгласил тост за генерала де Голля и новую великую эру, которую тот пророчил Франции.

Кротков считал, что КГБ в ближайшее время захлопнет ловушку с Дежаном. Каково же было его удивление, когда Кунавин ему объявил: "Мы должны вывести Лидию из игры".

"Что?" – воскликнул Кротков.

"Она в этом не виновата, ошибку совершили мы, – заметил спокойно Кунавин. – Для успеха нашей операции следовало, чтобы женщина была замужем. К несчастью, муж Лидии был довольно известен в Париже, и в посольстве, несомненно, есть люди, которые знают, что они разведены".

Он приказал Лидии предупредить Дежана, что она должна на некоторое время покинуть Москву, чтобы участвовать в съемках какого-то фильма. В качестве замены Грибанов решил остановить свой выбор на одной из актрис, которая в свое время уже представлялась послу: это была Лариса (Лора) Кронберг-Соболевская.

По легенде КГБ, она была замужем за геологом, который большую часть года проводил в экспедициях в Сибири. Грибанов посоветовал Лоре, чтобы та в своих разговорах с Дежаном представляла мужа чрезвычайно жестоким и патологически ревнивым человеком.

После "отъезда" Лидии Лора снова стала появляться на приемах, организованных Кротковым в честь французского посла. Отношения последнего с молодой женщиной стали более последовательными, чем те, которые у него были с Лидией.

Когда госпожа Дежан уехала на отдых в Европу, Грибанов решил воспользоваться случаем, чтобы завершить операцию, длившуюся к тому времени уже более двух лет.

Лоре было приказано прекратить дней на десять все контакты с послом. Грибанов же в это время вызвал в Москву одного татарина по имени Миша, который использовался КГБ в качестве профессионального убийцы, и отозвал Кунавина из отпуска.

Бьши организованы специальные посты наблюдения, а технари из КГБ установили специальную аппаратуру в квартире, примыкавшей к той, где было намечено проведение операции.

Грибанов собрал свою группу в одном из номеров гостиницы "Метрополь". В нее входили: Кунавин, Лора, Вера и еще несколько агентов КГБ. Расположившись за богато уставленным столом, он давал им последние инструкции. "Я хочу, чтобы вы его сломили, – сказал Грибанов Кунавину и Мише. – Сделайте так, чтобы он понастоящему почувствовал боль. Наведите на него ужас. Но Боже упаси вас оставить хоть малейший след на его лице. Я вас засажу тогда в тюрьму".

На следующее утро Кротков вместе со своей "очень хорошей знакомой" Аллой Голубовой, а также Дежаном и Лорой отправились за город. Оба автомобиля находились под самым пристальным наблюдением КГБ. В конце концов Кротков нашел для пикника какую-то лесную опушку, возвышавшуюся над небольшим ручьем.

Тем временем Грибанов, Кунавин и Миша, находившиеся в соседней с Лориной квартире, получали донесения от своих агентов, скрывавшихся в лесу. Миша, игравший роль мужа Лоры, и Кунавин, его "друг", были одеты как настоящие геологи: ботинки с шипами, за плечами – рюкзаки.

Часа в три дня Кротков предложил вернуться в город, чтобы продолжить там свой отдых.

Как только они оказались в квартире Лоры, что располагалась в доме N2 по Ананьевской улице, она им объявила: "Я получила телеграмму от моего мужа: он завтра возвращается в Москву".

Слушая шум, доносившийся из квартиры Лоры, Грибанов с нетерпением ждал условленного сигнала. "Почему она не говорит пароль?" – непрерывно повторял он. Наконец она произнесла долгожданное слово: "Киев". И сразу же Миша вместе с Кунавиным бросились в соседнюю квартиру.

Они набросились на Дежана и принялись его с остервенением лупить. Кунавин, ненавидевший французов, насладился сполна этим занятием. Немного перепало и Лоре.

Во время всего этого спектакля, она плакала и кричала: "Прекратите! Вы сейчас его убьете! Это же посол Франции!" Со своей стороны Миша орал, что он подаст на обидчика в суд.

Дежану в конечном счете все-таки удалось в сопровождении своего шофера спешно покинуть место сражения.

Квартира Лоры после этого события напоминала раздевалку футбольной команды, только что завоевавшей кубок чемпионов: шампанское лилось рекой в фужеры и на пол.

В тот же вечер Дежан отправился на дачу Серова на званый ужин. Его там ждали как желанного гостя те, кто три часа тому назад устроил ему хорошую взбучку. Этот ужин был специально организован Грибановым, выступавшим в роли Горбунова: руководство КГБ хотело предоставить Дежану возможность самому попросить помощи, в которой он отчаянно нуждался.

Посол, испытав сильнейшее потрясение, за весь вечер ничем не выдал своего волнения. Только перед самым уходом он отвел Грибанова в сторону и произнес те слова, которые так долго ожидали в КГБ. "У меня серьезные неприятности. Мне нужна ваша помощь". Он рассказал о своих злоключениях и попросил вмешаться, чтобы муж Лоры забрал свою жалобу.

Руководство КГБ наградило Кунавина еще одним орденом Красной Звезды. Не остались без внимания и заслуги Кроткова. Был организован великолепный ужин в одном из залов ресторана "Арагви". В промежутках между закусками, подачей цыплят и сыров – все обильно сдобренное грузинскими винами и лучшими коньяками – несколько генералов КГБ воспроизводили вместе с Кунавиным и Кротковым основные этапы "плана Дежана". В конце ужина один из генералов взял слово: "Эту операцию можно отнести к разряду наиболее блистательных, когда-либо проведенных органами государственной безопасности. Без вашего активного содействия, Юрий Васильевич [Кротков], мало вероятно, чтобы нам удалось достичь цели".

Генерал сделал паузу и вытащил из кармана наручные часы "Докса", целиком изготовленные из золота (они бьши конфискованы у одного иностранца). "От имени Комитета государственной безопасности и Совета Министров СССР я с удовольствием вручаю вам этот подарок. Рассматривайте его как знак благодарности за вашу патриотическую деятельность. Сожалеем только, что мы не можем выгравировать на этих часах ту причину, по которой они вам вручены".

Тайна, в которую были посвящены Грибанов и Дежан, привела к установлению особых отношений между ними. Посол чувствовал себя одновременно признательным и обязанным генералу: "муж" Лоры в конце концов согласился "замять" дело.

Пока стратегия КГБ заключалась в управлении этими дружескими связями. Чем ближе бьши их отношения, тем легче впоследствии было нанести заключительный "укол".

Грибанов старался больше не напоминать Дежану о той кошмарной истории. Что же касалось посла, то он и в мыслях не мог допустить, что его дорогой друг Горбунов, к которому он испытывал абсолютно полное доверие и с которым консультировался по всем вопросам, бьш в действительности руководителем Второго главного управления КГБ. Для Дежана было вполне нормальным обсуждать со своим русским другом поступки и качества других западных дипломатов, с которыми он встречался в Москве, пересказывать их беседы. Также было нормальным явлением то, что он передавал в Париж информацию, полученную от своих русских друзей.

Так как Грибанов не мог все свое время заниматься одним только Дежаном, он взял себе в помощники красивого и элегантного офицера КГБ Алексея Сунцова. Когда в мае I960 года Дежан отправился в Париж на конференцию "четверки" (собрав представителей США, СССР, Франции и Великобритании для поиска путей урегулирования кризиса, возникшего вследствии уничтожения американского самолета-шпиона "У-2" над территорией Советского Союза, эта конференция закончилась неудачей), Сунцов также отправился вслед за ним. По возвращении в Москву он всегда был рядом с Дежаном, если у Грибанова были другие неотложные дела. Однажды, когда Сунцов неожиданно заболел и надо было ехать на прием, организованный индийским посольством в одной из московских гостиниц, Грибанов взял себе в помощники Юрия Носенко (который в июне 1962 года попросил политического убежища в Женеве). У индийцев было не принято подавать спиртное, но у официантов, которые все были агентами КГБ, имелся некоторый запас водки, разлитой в безобидные бутылки из-под минеральной воды. Заметив Дежана, Грибанов приказал, чтобы ему принесли одну из таких бутылок. Двое мужчин, улыбаясь друг другу, распили ее в стороне от шумных компаний, как два старых злоумышленника.

Все это время многочисленные агенты КГБ пытались найти себе жертву среди сотрудников посольства. Предпринимались неоднократные попытки добиться здесь успеха, хотя руководство КГБ отлично понимало, что шансы в этом плане у них невелики. Кротков, к примеру, получил приказ соблазнить одну маленькую секретаршу, но она даже отказалась от встречи с ним. Несмотря ни на что, КГБ продолжал вести подрывную работу и прощупывать сотрудников посольства. Летом 1961 года советской разведке все же удалось отыскать слабое звено – это был военный атташе. Но, очень быстро разобравшись в махинациях КГБ, французский полковник предпочел пустить себе пулю в висок прямо в своем кабинете в посольстве.

Самоубийство полковника вызвало панику во Втором главном управлении КГБ. Все боялись, как бы он не оставил записки, объяснявшей, в какую ловушку он угодил. Как только стало известно, что эти опасения напрасны, руководство КГБ вздохнуло с облегчением и приказало распустить слух среди работников дипкорпуса, что военный атташе решился на такой шаг, находясь в состоянии нервной депрессии.

Для Кроткова смерть полковника была не самоубийством, а убийством. Он еще больше укрепился в своем решении, вынашиваемом в течение последних месяцев: покончить с этой жизнью посредственного писателя, с этими постоянными предательствами, со всей этой грязной моралью. Он начал тайно вести записи и снимать на микропленку историю своих связей с КГБ. Одновременно он искал возможность покинуть Советский Союз.

2 сентября 1963 года он вместе с другими писателями и художниками прибыл в Лондон в составе небольшой туристической группы. Через 11 часов после приезда он покинул дешевый лондонский отель, в котором разместилась советская делегация. Затерявшись в толпе на улице Бейсуотер, он направился в сторону Гайд-парка, где его следы окончательно исчезли. В тот же вечер, находясь под самой надежной охраной, он начал передавать свои секреты представителям британских спецслужб. Полученная информация ошеломила их. Тут же был приглашен один из руководителей французской контрразведки. После двухчасовой беседы француз оказался настолько встревожен, что немедленно выехал в Париж, чтобы в срочном порядке представить свой доклад на самом высоком уровне. Он добился конфиденциальной встречи с одним из ближайших соратников де Голля. Спустя некоторое время, обеспокоенный, но решительный, генерал лично отдал приказ самым тщательным образом разобраться во всей этой истории и добраться до истины, какой бы суровой она ни была.

Англичане, американцы и французы внимательно изучили показания Кроткова, так как они затрагивали проблемы, одинаково важные для всех трех стран. Говорил ли перебежчик правду? Если да, то не продвинулся ли КГБ в "деле Дежана" дальше, чем это было известно Кроткову? И не является ли перебежчик одним из агентов КГБ, посланных на Запад с целью испортить отношения между союзниками и отвлечь внимание служб контрразведок западных стран, бросив тень на невиновного человека?

9 февраля 1964 года парижская газета "Монд" сообщила, что посол Морис Дежан отозван из Москвы. В статье отмечалось, что расставание проходило "в сердечной обстановке, сложившейся во многом благодаря личным связям, которые господин Дежан установил с советскими руководителями за те восемь лет, что он провел в стране". Так как он уже довольно долго работал в Москве, никто не удивился его отъезду.

После возвращения во Францию Дежан был подвергнут (в обстановке полной секретности) самому строгому допросу со стороны офицеров контрразведки. Были тщательно изучены все дипломатические депеши из Москвы, опрошены все сотрудники, упоминавшиеся Кротковым.

Проанализировав собранные данные, французская служба безопасности пришла к выводу, что история с Кротковым в основном была подлинной. Но ей не удалось найти ни малейшего факта, свидетельствовавшего о преднамеренности в действиях Дежана по отношению к Франции. КГБ переоценил степень его влияния на де Голля. Слишком надеясь на то, что Дежан займет какой-нибудь пост в правительстве, который де Голль вовсе не собирался ему доверять, КГБ потерпел здесь неудачу.

Убедившись в правдивости рассказа Кроткова, англичане, которые пока продолжали держать его в тюрьме, должны были решить его судьбу. Перебежчик неумолимо твердил, что он оставил свою страну, чтобы покаяться и рассказать все о своих поступках.

Эксперты из западных контрразведок были обеспокоены возможными последствиями этой истории. С явной тревогой они констатировали тот факт, что КГБ неумолимо продолжает двигаться к главной своей цели: добиться раскола между Францией и странами Атлантического союза. В Париже агенты КГБ постоянно пытались пробудить у де Голля старые обиды, которые он испытывал при общении – не всегда безоблачном – с англосаксами.

В то же самое время, когда Кротков передавал свои секреты, агенты КГБ стремились убедить де Голля, что американцы и англичане плетут интриги за его спиной. Англичане опасались, как бы обнародование этой истории не убедило де Голля в том, что речь идет о заговоре против него и что кто-то стремится задеть генерала, связав его имя со скандалом, в котором оказался замешанным его друг. Поэтому они потребовали от Кроткова полного молчания.

В Париже де Голль, изучив отчет службы контрразведки, пригласил своего старого друга в Елисейский дворец. Сняв очки и взглянув на него с высоты своего огромного носа, генерал принял отставку Дежана, заметив: "Итак, Дежан, пора на покой!"

Кунавин был уволен из органов КГБ еще до предательства Кроткова за алкоголизм и взяточничество. Грибанов помог ему устроиться администратором в гостиницу "Интурист", специально предназначенную для приема иностранцев.

Что касается Грибанова, этого "героя" Будапешта и мастера всякого рода ловушек, то он исчез в глубинах КГБ, и Горбунов, его двойник, также прекратил свое существование вместе с ним.

Дежан уединился в своей уютной парижской квартире. Он отказался от всяких комментариев и свидетельств по поводу того, что произошло в Москве. Но позднее он стал президентом Франко-советского общества по промышленному сотрудничеству, продолжая наведываться в Советский Союз.

Кротков опубликовал свою книгу о жизни в Советском Союзе, ни словом не упомянув о своем сотрудничестве с КГБ. В 1969 году подкомитет сената по вопросам безопасности пригласил его в Вашингтон для дачи свидетельских показаний по различным делам, в том числе и по "делу Дежана". С тех пор он обосновался в Соединенных Штатах, занимаясь писательской работой. В ходе моих многочисленных бесед с ним мне показалось, что теперь он больше занят рассуждениями о смерти и потребности в Боге. "Я знаю, что нас ожидает Страшный суд. И не рассчитываю на милость", – сказал он.

Некоторые из его друзей утверждают, что в последние годы он нашел новый смысл в своей жизни. Франция и другие демократические страны обязаны ему многим".

На этом заканчивается рассказ Джона Бэррона.

Морис Дежан, похоже, не был сердит на советских людей за их козни. Спустя немного времени после своего отзыва из Москвы он стал одним из руководителей ассоциации "Франция-СССР", где проявил себя активным сторонником улучшения взаимоотношений между двумя странами. Параллельно он выступал за развитие экономического сотрудничества с СССР. Он был назначен генеральным директором одного небольшого завода по производству часов "Слава", созданного немногим более 20 лет назад в Безансоне исключительно на советские капиталовложения.

Морис Дежан умер в Париже 14 января 1982 года в возрасте 82 лет. По поводу его кончины не было сделано ни одного официального комментария. В некрологе, опубликованном 16 января 1982 года в газете "Монд", все же прозвучало упоминание о его московских злоключениях: "В декабре 1955 года он был назначен послом в Москве. Занимая этот пост в течение восьми лет, Дежан был выбран в начале 1964 года дуайеном (старейшиной) дипломатического корпуса в советской столице. Генерал де Голль вынужден был, однако, отозвать его вследствие разоблачений, сделанных одним бывшим агентом КГБ относительно его сентиментальных приключений, компрометировавших звание посла".

Несколько дней спустя, 20 января, в той же газете посол Эрве Альфан отдал последнюю дань уважения его памяти, особо отметив его замечательную политическую прозорливость. Статья заканчивалась следующим: "…затем он был в течение восьми лет послом в Москве, где, по выражению генерала де Голля, "достойно и с честью представлял интересы Франции". Итак, во время своей долгой, разнообразной и бурной карьеры Морис Дежан проявлял то редкое качество, которое, по правде сказать, нечасто встретишь у людей, несмотря на утверждение Декарта: "Я имею в виду здравомыслие и, я бы еще добавил, отвагу".

Хотя шантаж, связанный с вопросами нравственности, и является одним из предпочитаемых методов работы КГБ при заманивании в ловушку представителей западных стран, его применение всегда сопряжено с большими трудностями. Поощрение гомосексуальных наклонностей или подталкивание к супружеской неверности требует, как это мы только что видели, огромных усилий и средств. Впрочем, если речь идет об СССР, такие проблемы отсутствуют, так как ни время, ни затраты не являются серьезным препятствием для КГБ. На Западе же такие операции прокручивать гораздо труднее: не хватает соответствующей инфраструктуры и находящиеся там советские разведчики более ограничены в средствах. Для вербовки своих помощников они предпочитают действовать более жестко и с максимально быстрым получением результатов.

Одним из основных элементов в этой целенаправленной охоте за новыми кадрами являются сведения биографического характера, поставляемые о своем окружении уже завербованными агентами. Выбранная жертва, сама того не подозревая, оказывается полностью беззащитной перед такого рода "рентгеновским облучением". Если речь идет об уже пожилом политическом деятеле, крупном чиновнике или журналисте, КГБ самым тщательным образом просеивает его прошлое, чтобы отыскать в нем темные пятна, которые могли бы быть использованы против него. Недавняя история Франции знала достаточно тревожных периодов, позволяя отыскать там неплохой материал для шантажа. Советские разведчики никогда от этого не отказываются, для них не существует никаких сроков давности. На всех досье КГБ есть даже такая надпись: "Хранить вечно".

В такого рода поисках у советских разведслужб есть еще один ценный источник: нацистские архивы, захваченные Красной Армией во время взятия Берлина в 1945 году. Все эти досье были тщательно изучены и при необходимости использованы даже спустя несколько десятков лет. Сколько их было, людей, живших в западных странах, которых посетил "любезный" человек из КГБ, для того чтобы напомнить им об "ошибках молодости"? Сколько мужчин и женщин согласились предать свою родину, пытаясь не допустить возвращения прошлого? В ФРГ, например, многие из бывших нацистов уступили под натиском подобного шантажа и согласились работать на советскую разведку, включая и тех, кто был связан с западногерманскими секретными службами.

В конце 60-х годов служба УОТ как раз разбирала один из таких случаев: речь шла о высокопоставленном чиновнике министерства обороны. В том грязном деле, правда, шантаж с прошлым не был единственным рычагом: свою немаловажную роль также сыграли продажность и чрезмерное самолюбие.

Контрразведка вышла на него совершенно случайно, расследуя факты незаконной торговли оружием. Упомянутый чиновник, назовем его господином X., оказался замешанным в связях с темными личностями – бывшими коллаборационистами, сотрудничавшими с нацистами во время оккупации Франции. Это показалось странным, так как господин X., кавалер ордена Почетного легиона, всегда хвастался тем, что в прошлом он якобы был участником движения Сопротивления. Впрочем, он провел два года в одном из концентрационных лагерей, что явилось первым сюрпризом.

В служебном досье этого чиновника страницы, относившиеся к военному периоду, странным образом исчезли; по всей видимости, они были попросту оттуда выдраны. Военные и оккупационные архивы, равно как и картотека Сопротивления, тоже оказались пустыми. Органам контрразведки стало известно, что в 1964 году одна из разведслужб союзников передала генеральному директору национальной полиции важное досье на господина X., отметив его сомнительные связи. Но никто тогда не обратил на него никакого внимания. Более того, спустя немного времени он был назначен на очень высокий государственный пост, дававший право на доступ к "секретам военного характера", что обычно предоставлялось наиболее надежным чиновникам после тщательнейшей проверки службы безопасности.

Преодолев огромное количество административных препон, полиции удалось в конце концов получить в министерстве юстиции, хранившем наиболее важные досье о бывших пособниках нацистов, подлинную биографию господина X. Оказалось, что он никогда не был участником Сопротивления, а, как раз наоборот, являлся агентом гестапо под регистрационным номером 290. С этого момента стало возможным воссоздание полной картины его прошлого.

Работая чиновником в период перемирия 1940 года, наш "герой" ожидал от режима Виши значительного продвижения по службе. Однако из-за подозрений в связях с масонами (что было на самом деле) его, наоборот, понизили в должности. Взбешенный, господин X. жаждет мести и, чтобы навредить Петену, вступает в контакт с оккупантами. Он становится агентом СД (нацистской службы безопасности) и выполняет приказы некоего Бауэра, обосновавшегося сначала в городе Вьерзоне, а затем в Блуа. Бауэр сводит его также с представителями гестапо в Руане. Что он смог сообщить оккупантам? Вероятно, сведения о политических тенденциях внутри руководства Виши, а также рекомендации по вербовке того или иного чиновника. Параллельно он внедряется в одну из подпольных организаций Сопротивления, которой руководил один из бывших министров III Республики. Вполне вероятно, он информировал гестапо о деятельности этой организации.

К своему несчастью, господин X. становится жертвой небольшой войны, которую вели между собой СД и абвер – две нацистские секретные службы. Некто Ришар бьш внедрен абвером в ту же самую подпольную организацию, что и господин X. Несколько месяцев спустя этот агент выдает имена всех ее членов, в том числе и господина X., чье истинное задание было ему неизвестно. И вот в августе 1942 года его арестовали вместе с другими, настоящими подпольщиками. Гестапо готово было вступиться за него, но немедленное освобождение означало бы его конец как секретного агента. Нацисты организовали ложный судебный процесс. Господина X. осудили на полтора года тюрьмы за "разглашение государственных секретов по неосторожности"(!).

Преследуемый злым роком, наш бедняга, как обычный заключенный, переводится в Германию. Дахау, Бухенвальд, Ордруф, снова Бухенвальд: он мотается от одного концентрационного лагеря к другому вплоть до самого освобождения страны. На его досье стоит гриф "ZS", то есть "беречь за оказанные услуги". Но это мало помогает. К моменту своего возвращения в 1945 году в Париж ему уже многое пришлось пережить за годы заключения. И все же он боится требовать для себя звания "Участник Сопротивления" и других наград.

Одна из сотрудниц Бауэра, арестованная после бегства немцев из Франции, выдвигает серьезные обвинения против господина X. По ее утверждениям, за 100 тыс. франков он предоставил в распоряжение СД важные секретные документы, касавшиеся французского флота в Тулоне, а также информацию о связях между Виши и Лондоном. 5 апреля 1946 года министр юстиции отдает распоряжение расследовать это крупное дело, связанное с пособничеством нацистам, что, впрочем, никак не повлияло на судьбу господина X.

Тем временем он не сидит сложа руки. Вступив в СФИО (Французскую социалистическую партию), он становится близким другом одного из депутатов от этой политической группировки, и тот оформляет ему благодарственный сертификат, свидетельствующий о его героическом поведении во время войны. Благодаря все тому же депутату господин X. награждается медалью "Участник Сопротивления" и орденом Почетного легиона. Как окажется впоследствии, его покровитель сам был в свое время агентом гестапо. Господин X. знал это, и у него даже было досье о его прошлом, с помощью которого он и смог "восстановить" свою невиновность.

К тому времени, когда служба УОТ обнаружила столь скандальное досье, правосудие уже давно перестало рассматривать дела бывших коллаборационистов. Этот высокопоставленный чиновник не мог быть привлечен к суду и по факту незаконного присвоения награды. Но его прошлое вполне могло наложить определенный отпечаток на его настоящее. Было ясно, что господин X. мог бы стать легкой добычей тех иностранных разведок, которые имели после войны доступ к архивам гестапо. Речь идет о спецслужбах США, Англии и СССР. УОТ понимало теперь причину замешательства английской контрразведки (МИ-5), когда Париж попросил у нее информацию о прошлом господина X. МИ-5 использовала его в качестве информатора. Так же, впрочем, как и американцы. Но французскую контрразведку больше обеспокоили подозрительные контакты этого чиновника с советскими дипломатами, чья принадлежность к КГБ была очевидна. Советской разведке, несомненно, было известно прошлое X., и она его на этом долгое время шантажировала. Он работал на СССР, что могло иметь серьезные последствия для безопасности страны.

Арест господина X. был произведен глубокой ночью 21 марта 1968 года в обстановке строжайшей секретности. Это было сделано для того, чтобы позволить следствию до конца распутать весьма деликатное дело, не испытывая какого-либо политического нажима, который, однако, не замедлил проявиться: некоторым силам было важно спасти этого известного и уважаемого человека. Несмотря на принятые меры предосторожности, информация об аресте господина X. быстро попала на первые газетные полосы. В первых статьях его характеризовали как германофила (он частично обучался в Германии перед войной) и обвинили всего лишь в некоторой болтливости, небесполезной для ФРГ: кто-то уже пытался приуменьшить значение данного дела.

И все же после многочисленных допросов и сопоставлений УОТ удалось установить истинные масштабы его преступления и определить степень его предательства.

Господин X. действительно работал по собственной инициативе на американские и английские спецслужбы. Они не подвергали его никакому шантажу. Первым он довольно дорого продал подборку разведсведений общего характера, не представлявших особой важности. Вторым он передал информацию о том, что министерство внутренних дел якобы поддерживает тайные связи с советскими спецслужбами. Ошеломленные такой новостью англичане все-таки поверили ему. В тот период многие западные разведки подозревали, что КГБ ведет подрывную работу в высших эшелонах голлистского государства (при этом они ссылались на разоблачения Анатолия Голицына, рассмотренные нами выше). В его доме полицейские обнаружили обширную переписку с видными западногерманскими политическими и государственными деятелями, в которой речь шла о внутренней и внешней политике Франции. Этот человек определенно питал страсть к сбору разведданных. Но в конечном счете все его контакты были всего лишь широкомасштабной ложной операцией, затеянной КГБ для заметания своих следов. Так как господин X. выступал главным образом как советский агент.

Его вербовка состоялась в 1959 году. С КГБ его свел один бывший французский дипломат, находившийся не у дел с 1953 года из-за своих подозрительных контактов с одним советским полковником. Свои первые задания он получил от Сергея Кузнецова, первого секретаря посольства СССР, занимавшего этот пост с сентября 1959 по май 1964 года. Затем, до января 1967 года, его курировал Игорь Усачев, советник-посланник посольства. После Парижа в качестве вознаграждения за работу во Франции Усачева направили послом в Заир.

В ходе допросов господин X. признался, что Кузнецов шантажировал его коллаборационистским прошлым. Советские разведчики обнаружили его Досье в архиве Главного управления германской службы безопасности в Потсдаме. По его собственному признанию, он передал КГБ сведения биографического характера о некоторых видных деятелях Франции и Германии, информацию о политике французского правительства по отношению к Германии, о позиции Парижа по "берлинскому вопросу", а также информацию о франко-алжирских отношениях.

Но оставался неясным один довольно важный вопрос. УОТ знало, что Сергей Кузнецов дважды бывал в доме господина X., а это было запрещено по правилам безопасности, принятым в КГБ (разведчик никогда не должен встречаться со своими агентами у него на квартире). Почему Кузнецов вел себя так неосторожно? Эта загадка становилась еще более интересной, если принять во внимание то обстоятельство, что один из визитов состоялся в ночь с 14 на 15 августа 1963 года, на следующий день после ареста Жоржа Пака (высокопоставленного натовского чиновника, о котором речь пойдет в следующей главе). В ту ночь Кузнецов вышел от господина X. с каким-то объемистым свертком в руке. Когда его неоднократно спрашивали о тех загадочных визитах и о том свертке, господин X. сразу же начинал путаться в собственной лжи и никогда не раскрывал всей правды.

Наиболее вероятная гипотеза такова: сразу после войны господин X. попытался любыми путями уничтожить все материалы, свидетельствовавшие о его сотрудничестве с гестапо. Отсюда – пустые досье, обнаруженные УОТ в начале расследования. Занимаясь своими поисками, он обнаружил некоторые биографии довольно сомнительного характера. Он начал создавать свою личную картотеку. Затем господин X. установил связь с бывшими немецкими агентами гестапо. Благодаря им ему стали известны другие случаи пособничества оккупантам. Это могло стать прекрасным орудием шантажа, а при необходимости и защиты, если кто-то слишком пристально начинал интересоваться его собственным прошлым. КГБ, зная, несомненно, о существовании такой картотеки, за большие деньги приобрел ее. Когда был арестован Жорж Пак, посольство СССР в Париже охватила настоящая паника. КГБ явно опасался новых арестов, в том числе (почему бы и нет?) и господина X. Было целесообразнее переправить его картотеку в более надежное место. Кузнецов решил взять на себя риск и лично забрал ее у француза.

Этот высокопоставленный чиновник сам косвенно подтвердил существование картотеки. Когда его взяли под стражу, он произнес такую фразу: "Вместе со мной полетят многие головы. Они меня вызволят отсюда!"

И он был прав.

Вслед за его арестом развернулась широкая волна негодования со стороны организаций, представлявших участников движения Сопротивления, которые не могли допустить, чтобы кто-то поставил под сомнение заслуги одного из борцов с нацизмом, а также со стороны некоторых влиятельных сановников, действовавших в угоду своим сугубо кастовым соображениям, и в особенности со стороны масонских групп, которые выступали в защиту своего "брата", попавшего в беду.

И тем не менее господин X. был обвинен в "сговоре с агентами иностранных разведок, который мог бы нанести ущерб военному и дипломатическому положению Франции, а также ее экономическим интересам", и приговорен в конце октября 1968 года к семи годам тюрьмы.

Но его друзья на этом не успокоились. Господин X. воспользовался их неутомимой поддержкой и сложившимися обстоятельствами. Вначале его дело было направлено на пересмотр вследствие нарушения судебной процедуры. Спустя немного времени уходит в отставку генерал де Голль. Президентом становится Жорж Помпиду. А новый президент – это, значит, амнистия.

Закон об амнистии, принятый 30 июня 1969 года, содержал некоторые существенные отличия по сравнению с предыдущими законами. Кроме лиц, осужденных до его избрания, президент мог своей властью амнистировать и тех, чьи дела находились в суде и по которым еще не был определен приговор, – независимо от того, каким было совершенное преступление. Это новое положение было применено и в отношении господина X., чье дело как раз находилось на пересмотре.

И случилось то, что должно было случиться: господин X. был амнистирован.

Он сразу же поторопился воспользоваться своим правом на пенсию и даже смог вернуть себе все свои награды и звания.

В данном случае безопасность государства была вынуждена уступить перед лицом государственных интересов.

Анатолий Голицын как-то заявил: "В одном из подразделений национальной обороны Франции работает шпион. Он, в частности, передал КГБ один очень важный документ НАТО. Этот агент имеет доступ к самым секретным досье. Благодаря ему вопросы обороны Франции и других западных государств не представляют больше никакого секрета для Москвы".

Отобрав около сотни подозреваемых – слишком много, чтобы быть уверенным в успехе, – французская контрразведка решила проверить искренность перебежчика, предложив ему 30 секретных досье НАТО, среди кoтopыx было несколько фальшивых. Голицын не совершил ни одной ошибки. Все отобранные им досье, которые он якобы уже держал в своих руках в Москве, оказались подлинными.

С этого момента УОТ перешло ко второму этапу поисков. Предстояло уточнить продвижение документа НАТО, переданного в Москву через одну из служб национальной обороны Франции. Достаточно было выяснить, кто из работников знал о его существовании, прежде чем он попал в руки КГБ. Преступник, несомненно, находился среди них. После многих месяцев поиска в списке подозреваемых осталось 14 фамилий. Это тоже было слишком много. А время торопило. Речь шла о безопасности всего западного мира.

Следующий этап отбора позволил оставить уже пять человек: четверых военных и одного гражданского. Были самым тщательным образом изучены биографии этих людей, их связи, наклонности (даже самые интимные) – все безрезультатно. По той или иной причине любой из них мог быть потенциальным преступником. Кого выбрать? Как решиться? Допросить по очереди каждого? Слишком рискованно. Настоящий "крот", заподозрив неладное, сразу бы забился в нору, и расследование потерпело бы неудачу. Кроме того, допрос подозреваемых лиц (каждое из которых занимало высокие посты и имело влиятельных друзей) мог бы иметь серьезный резонанс в политических кругах. Ситуация – хуже не придумать.

Оставалось только наблюдать за ними в надежде, что предатель совершит какую-нибудь ошибку. Круглосуточная "опека" пятерки потребовала бы привлечения как минимум пятисот полицейских и десятка автомобилей, чего невозможно обеспечить для одного-единственного дела, каким бы ни было его значение. В подобных случаях применялось так называемое зондирование, при котором слежка за подозреваемыми проводилась в течение лишь нескольких часов, например в один день – с десяти до тринадцати, затем, на следующий день, – с пятнадцати до девятнадцати и так далее, чтобы быть в курсе их привычек и времяпрепровождения. Такой тип наблюдения требовал меньшего количества полицейских, но все равно оставался недостаточно надежным. Настоящий преступник мог выйти на связь, когда за ним не было слежки, и спокойно продолжить свое темное дело. Это как раз и случилось в данной ситуации. Прошло несколько месяцев, а УОТ так больше и не продвинулось в своем расследовании. Наблюдение не дало никакой дополнительной информации.

Пришлось возвращаться к исходной точке, то есть к воспоминаниям Голицына, чтобы добиться от него более точных сведений. Небольшая следственная группа вылетела в США и представила ему список из пяти фамилий.

Это был правильный ход.

"Вы не могли бы повторить эту фамилию?" – неожиданно попросил перебежчик.

"Пак, Жорж Пак. Вам она что-нибудь говорит?" – спросил французский комиссар.

"Да, но я не могу сказать что. Я где-то ее уже слышал, вот и все".

У полицейских, возвращавшихся в Париж, наконец-то была теперь зацепка.

Они снова проштудировали досье Пака, с тем чтобы найти в нем ответ на вопрос: мог ли этот человек работать на советскую разведку?

Жорж Пак родился в 1914 году, в Шалон-сюр-Саон, в семье ремесленников. Он мог бы гордиться своими достижениями, своей карьерой. В 1935 году он поступил в педагогический институт, который закончил с дипломом учителя итальянского языка. С 1940 по 1941 год он преподает в Ницце, с 1941 по 1942 год – в Рабате. Высадка союзников в Северной Африке взволновала его. Он отправляется в Алжир, чтобы присоединиться к партизанам генерала Жиро, соперничавшего с генералом де Голлем. Там он встречается со своими институтскими друзьями, в частности с Пьером Бутаном, который помогает ему стать политическим редактором радиопрограмм, помощником Андре Лабарта. В этот период Пак выступал на волнах Сопротивления под псевдонимом Рене Версаль.

После освобождения Франции он работал в целом ряде министерств. Вначале, с 1944 по 1945 год, начальником канцелярии министра военно-морского флота, затем в госкомитете по делам мусульман. Вскоре он становится помощником начальника канцелярии у Рене Коти, бывшего тогда министром городского строительства и реконструкции (1946-1948). Год спустя его назначают руководителем секретариата заместителя министра здравоохранения, потом он переходит в секретариат премьер-министра Бидо. С 1950 по 1954 год Пак руководил журналом "Продюксьон франсэз", выпускавшимся Французской ассоциацией за увеличение производства, директором которой был он сам. И тем не менее он продолжает занимать важные государственные посты в ряде правительств IV Республики. В период с 1953 по 1958 год он назначался последовательно начальником канцелярии в министерстве торгового флота, техническим советником в госсекретариате по вопросам финансов и экономики, затем в госсекретариате по вопросам энергетики и, наконец, в министерстве промышленности и торговли в первом правительстве де Голля в 1958 году. В это время в его карьере наметился новый поворот. После назначения его в октябре 1958 года руководителем справочной службы ге обороны он начал интересоваться военными вопросами. Назначенный в июле 1961 года на пост начальника канцелярии Института национальной обороны (ИНО), он оставался на нем до октября 1962 года, то есть вплоть до того момента, когда был переведен в систему НАТО помощником начальника пресс-службы. Сам Жорж Горс (министр кооперации) ходатайствовал за него перед полномочным представителем Франции в НАТО Жаном Даниэлем Жюргенсоном.

В общем, обычный безупречный послужной список. Даже под микроскопом невозможно было выявить ни малейшего признака предательства. Однако те должности, которые он занимал в генеральном штабе, а затем в ИНО, прекрасно соответствовали тем постам, которые мог бы занимать "крот" КГБ, разоблаченный Голицыным. К тому же его последняя работа в НАТО давала ему доступ к документам организации, которые перебежчик видел в Москве. Отвечая за связи с прессой, Пак должен был на самом деле отфильтровывать поступавшую информацию, определяя, какую из нее можно было опубликовать, а какая должна была оставаться секретной. Для этого он имел доступ к самым важным досье.

Тем не менее контрразведка должна была действовать крайне осторожно. За годы службы Пак познакомился со многими авторитетными политическими деятелями. И если бы полицейские допустили ошибку, им бы этого не простили никогда. Широкая общественность не замедлила бы представить Пака жертвой новой "охоты за ведьмами".

И все же, по каким-то причинам он мог бы стать предателем?

Из-за денег? Квартира в 16-м округе Парижа, приобретенная за 40 миллионов франков, а также два автомобиля свидетельствовали: его уровень жизни был несколько выше того, что ему могло позволить жалованье натовского служащего. Однако проведенное расследование показало, что его супруга, итальянка по происхождению, работала этнологом и что ее личное состояние позволяло им приобрести такую квартиру. И потому данная версия не "проходила".

Из-за каких-то политических убеждений? Активный католик и интегрист, Пак был совершенно не похож на сторонника СССР. Пылкий и циничный в своих высказываниях, он, наоборот, придерживался скорее правых взглядов, слыл ярым антимарксистом и противником алжирской политики де Голля. Когда он начинал в 1951 году политическую карьеру в своем родном городе Шалон-сюр-Саон на стороне независимого депутата Андре Муане (бывшего летчика эскадрильи "Нормандия-Неман"), Пак попытался организовать кампанию против "антинационального коммунизма". Он не был избран депутатом и затаил обиду, к которой потом добавилась какая-то смутная неприязнь к политикам, чью подноготную Пак прекрасно знал благодаря близкому общению с ними в министерских кабинетах IV Республики. Как и многие французы, восхищавшиеся де Голлем и желавшие его возвращения к власти, даже если впоследствии они и осуждали некоторые аспекты его политики, он слыл противником США, хотя это вовсе не означало, что Пак придерживался просоветских взглядов. Некоторые из его друзей, тайно допрошенных УОТ, отмечая эту особенность его политического портрета, уточняли, что за маской реакционера Пак скрывает довольно либеральные идеи. Это противоречие заинтересовало контрразведку, но оно не могло быть предъявлено в качестве доказательства его предательства.

Был ли он жертвой шантажа? Будучи любящим мужем и отцом маленькой дочки, которую боготворил, он не имел любовницы и тем более каких-то гомосексуальных наклонностей. Что касалось его прошлого, то оно выглядело безупречным.

Но какая-то причина все же была. Однако пока не поддавалось объяснению, почему Жорж Пак мог бы стать агентом КГБ.

И тем не менее в этой истории существовал один интересный факт. Основатель УОТ Роже Вибо, который ушел из контрразведки в 1958 году, любил говорить: "Все шпионы занесены в наши картотеки. Достаточно только их там отыскать". Итак, имя Жоржа Пака почти случайно попало в одно из досье УОТ. В 1954 году он был допрошен полицией в ходе расследования дела об утечке секретной информации. Контрразведка пыталась тогда определить, кто информировал вьетнамцев о планах французской обороны во время войны в Индокитае (см. главу первую). Пак был допрошен, как и многие другие высокопоставленные чиновники, и признан невиновным.

Начиная с середины августа 1963 года, то есть спустя год после разоблачений перебежчика, УОТ решает ускорить расследование "дела Пака".

И вот через пять дней в руки контрразведки наконец-то попадает долгожданная улика.

В субботу, 10 августа 1963 года, в 9 часов 30 минут утра четверо дежуривших инспекторов были немало удивлены, увидев Пака выходящим из своего дома в столь ранний час. Им были прекрасно известны его привычки. Обычно по выходным он проводил утренние часы в кругу семьи. Их удивление еще больше усилилось, когда они обратили внимание на папку для бумаг, которую тот держал в руках: Пак не принадлежал к типу людей, любящих посещать свои кабинеты во внерабочее время. Некоторые, как раз наоборот, считали его скорее ленивым.

Полицейские двинулись за ним двумя группами по два человека: одна группа – пешком, другая – в автомобиле.

Пак остановился возле бывшего вокзала Пасси, у остановки автобуса N32, который следовал по маршруту Ворота Пасси – Восточный вокзал. Он выглядел спокойным и беззаботным.

Через полчаса он вышел из автобуса у вокзала Сен-Лазар и прогуливался в течение 10 минут по залу ожидания. Затем Пак уселся за стойку буфета и заказал себе бутерброд и стакан вина, что было совсем на него не похоже. Оставаясь настороже, двое инспекторов внимательно следили за малейшим его жестом, одновременно прощупывая находившихся неподалеку от него прохожих, в надежде узнать среди них силуэт какого-нибудь резидента КГБ, работавшего под "крышей" посольства СССР. Учитывая большое скопление людей, столпившихся на вокзале в то субботнее утро, данное место представлялось идеальным для разного рода тайных свиданий. Два других инспектора, оставшихся сидеть в ничем не примечательной машине, были готовы при необходимости в любой момент прийти на помощь своим коллегам.

Когда до 11 часов оставалось совсем немного времени, Пак направился в сторону билетных касс.

"Один билет во втором классе до Версаля и обратно", – услышал инспектор.

Надо было действовать молниеносно. Он быстро купил себе билет и побежал предупреждать остальных полицейских. Два автомобиля должны были успеть к прибытию поезда, чтобы продолжить там слежку. Добраться до Версаля на поезде можно было за 20 мипут. Это гораздо быстрее, чем на автомобиле. Предстояла настоящая гонка наперегонки со временем.

На всякий случай полицейский не стал садиться в тот же вагон, что и Пак. В 11.25 поезд прибыл в Версаль. Инспектора оказались на высоте: оба автомобиля были уже на месте. Пак сразу же направился к автобусной станции, обслуживавшей соседние деревни. Предстояла встреча в открытом поле? КГБ редко применял этот метод. Гораздо надежнее бьшо встретиться где-нибудь в Париже. Но указания были достаточно категоричны: ни на шаг не отпускать Пака от себя, куда бы он ни пошел.

Старинный колокол на башне церкви XII века в селе Фешероль, что располагалось в кантоне Марли (департамент Ивелин), отзвонил полдень, когда Пак вышел из автобуса и начал медленно подниматься по единственной в поселке улице. Почти безлюдное село плохо подходило для слежки. Группа наблюдения должна была рассредоточиться, чтобы не быть обнаруженной. Один из инспекторов расположился в своей машине у въезда в село, второй – у выезда, третий – за изгородью, чтобы наблюдать за всей дорогой, и, наконец, четвертый обосновался в единственном в Фешероле кафе, которое находилось на главной площади поселка, как раз напротив автобусной остановки. Он заказал себе стаканчик "Дюбонне", купил газету с информацией о скачках и сделал вид, будто она его страшно увлекает.

Потекли томительные минуты ожидания. Эти моменты всегда особенно трудны, так как малейшая ошибка или неосторожность может спугнуть подозреваемого и испортить все дело.

Дойдя до края села, Жорж Пак повернул в сторону грунтовой дороги, которая шла параллельно основной улице, чтобы вернуться по ней назад. Его странное поведение окончательно убедило инспекторов: он приехал в этот глухой уголок на встречу. Застать его здесь на месте преступления и успешно завершить трудное расследование – вот о чем мечтали в те минуты полицейские.

Им оставалось сделать только два шага до победного финиша.

Не прошло и десяти минут, как в Фешероль медленно въехал голубой "пежо-403" с парижским номером. Инспектор, расположившийся у въезда в село, узнал внешне ничем не примечательный автомобиль. Он принадлежал представительству СССР при ЮНЕСКО. Внутри него находились двое мужчин и женщина. Инспектор смог также заметить мимоходом, что за рулем сидел Владимир Хренов, второй советник представительства, давно известный УОТ как резидент КГБ. Все свидетельствовало о том, что арест с поличным был не за горами.

"Пежо" медленно двигался по главной улице. В то же самое время Жорж Пак возвращался по параллельной улице к центру села.

Агенты КГБ не могли его видеть. Доехав до конца поселка, автомобиль не стал останавливаться и поехал дальше. Чувство глубокого разочарования охватило полицейских.

Между тем погода испортилась, и пошел сильный дождь. Пак, вернувшись к своей исходной точке, решил забежать в кафе, чтобы переждать непогоду. Инспектор, который там находился, снова углубился в чтение газеты.

В этот момент произошло нечто такое, что окончательно развеяло сомнения по поводу истинной цели этой прогулки за город. На другом конце села снова появился "пежо-403" и все так же медленно стал спускаться по основной улице Фешероля. Женщины в кабине уже не бьшо. Мужчины же внимательно смотрели по сторонам, выискивая кого-то на дороге. Остановившись возле автобусной остановки, Хренов опустил боковое стекло и принялся тщательно рассматривать небольшой навес в поисках какого-то знака или указателя среди многочисленных надписей на его стенах. Находясь метрах в 50 от того места, Пак ничего не мог разглядеть за запотевшими окнами кафе.

И вдруг на площадь Фешероля выкатывает машина версальской полиции. Досадная случайность: полицейские приехали расследовать какое-то дело об украденных чеках. Как только Хренов увидел полицию, его охватил настоящий ужас. Он до отказа нажал на газ, и машина молнией вылетела из села. Встреча не состоялась.

Но инспекторам о ней было уже известно достаточно. Присутствие резидента КГБ в том же самом селе и в то же самое, что и Пак, время нельзя отнести к разряду случайностей. Когда его машина проезжала в первый раз по поселку, они могли бы еще посчитать это обычной для конца недели прогулкой трех членов советского представительства при ЮНЕСКО. Во второй же раз стало очевидно, что резидент Хренов искал здесь встречи со своим агентом. Его задержка перед автобусной остановкой была дополнительным тому подтверждением. Как только дождь закончился, Пак вышел из кафе и направился к навесу, чтобы попытаться отыскать там какой-то знак среди прочих настенных надписей.

Арест Жоржа Пака решено было провести в понедельник, 12 августа, в 18.30 при выходе его из здания НАТО, которое располагалось на бульваре Ланн.

Он не оказал ни малейшего сопротивления и даже, казалось, нисколько не удивился.

Очутившись в здании УОТ, он, несмотря на предоставленные ему улики, попытался вначале отрицать свои связи с советской разведкой.

"Я хотел посетить исторический памятник. В Фешероле находится прекрасная романская церковь", – заявил он в оправдание своей субботней поездки.

"А вот пометка в вашей записной книжке, что это такое?" – спросил его комиссар, который вел допрос.

На той странице, где стояла дата "10 августа, 13.00", Жорж Пак сделал пометку "М-3". Тем же таинственным знаком были помечены еще несколько дней, в частности "20 августа, 21.00". Речь шла, несомненно, о дате повторной встречи, о которой всегда договариваются разведчик и его агент на случай, если их первая встреча не состоится.

"Нам известно, кто скрывается за "М-3". Бесполезно это отрицать", – продолжил комиссар.

"Ну хорошо. Да, мне однажды приходилось встречаться с советским атташе по культурным связям. Вот и все, клянусь вам".

"Это происходило не один раз!"

Спустя полчаса Пак уже рассказывал историю своего давнего предательства, которое началось почти 20 лет тому назад.

В один из моментов он внезапно остановился.

"Я хотел бы исповедаться и причаститься, – сказал он. – Многие годы я жил во лжи. Я чувствовал себя недостойным совершать эти таинства…"

Один из инспекторов, славный малый, отправился за священником в церковь св. Маделены, расположенную неподалеку от улицы Соссэ.

Опасаясь скрытых микрофонов, Пак отказался исповедоваться в здании УОТ. Весь ритуал проходил во дворе. Затем в одной из комнат был подготовлен импровизированный алтарь. Сам комиссар, в молодости певший в церковном хоре, помогал священнику. После причащения душа Пака сразу же успокоилась.

Он устроился в одном из кабинетов и написал свою вторую исповедь, теперь уже для контрразведки.

В контакт с советской разведкой Жорж Пак вступил по своей собственной инициативе. Это произошло в Алжире в 1943 году. Его знакомый врач, Имек Бернштейн, бывший участник войны в Испании, представил его Александру Гузовскому, советнику Посольства СССР в Алжире. Шла война с нацистами, и в таких контактах между союзниками не было ничего предосудительного. Постепенно между ними завязалась дружба. После освобождения страны связь с Паком в Париже уже поддерживал Иван Авалов. Его настоящее имя было Иван Агаянц. Он сумел добиться у своего подопечного желания сотрудничать. Прекрасный разведчик, Агаянц, ставший впоследствии начальником отдела "Д" в Москве, был организатором самых известных операций по дезинформации, которые КГБ проводил против Запада. Когда в конце 40-х годов Агаянц покинул Париж, его сменил Александр Алексеев. Затем Сергей Гавричев, Алексей Тришин (который одновременно курировал и Хэмблтона, когда тот работал в НАТО), Николай Лысенко и, наконец, Василий Власов.

20 лет – довольно внушительный отрезок времени. Достаточный, чтобы нанести значительный ущерб. В Алжире Пак информировал Гузовского о политическом курсе комитета "Свободная Франция". В Париже, работая в министерских канцеляриях IV Республики, он предоставил в распоряжение советской разведки более двухсот биографий различных политических деятелей, высокопоставленных чиновников, дипломатов и журналистов. Начиная с 1958 года, когда он получил доступ к военным секретам вначале в генеральном штабе национальной обороны, затем в ИНО и, наконец, в НАТО, им всерьез заинтересовался КГБ.

За четыре последних года шпионской карьеры его сведения носили самый разнообразный характер: оборонительные концепции и планы западных стран; принципы построения отношений НАТО со странами советского блока; система обороны Западного Берлина; план размещения американских радаров в Турции; разведбюллетени НАТО и информация западных спецслужб о социалистических странах, о государствах Африки и Кубе; данные об экономических исследованиях западных специалистов и, наконец, самое важное – план обороны НАТО для всей Западной Европы.

Принимая во внимание значительную продолжительность его подрывной деятельности и важность постов, которые ему приходилось занимать, можно сказать, что Жорж Пак был самым крупным советским шпионом, когда-либо арестованным во Франции.

Как и ко многому другому, Пак подходил к шпионажу, что называется, по-дилетантски. Советские разведчики очень быстро поняли, что бесполезно требовать от него соблюдения элементарных мер безопасности, а также научить его пользоваться самыми последними методами сбора разведданных. Напрасно его руководители пытались познакомить его с белой копиркой, микропленкой, "мертвыми почтовыми ящиками". КГБ даже снабдил его специальным фотоаппаратом, обращаться с которым мог бы научиться любой ребенок. По форме и размерам он бьш похож на обычную пачку из-под сигарет. Достаточно было провести им три раза туда и обратно по листку бумаги (он бьш оснащен маленькими колесиками) – и снимок был готов. Но Пак отказался от этого "подарка". Несмотря на серьезный риск, он предпочитал прямые контакты и передачу документов из рук в руки.

Встречи обычно проводились один раз в две недели, или в девять часов утра, или в девять часов вечера, на одной из станций метро, которую заранее определял сам разведчик КГБ ("Пон-де-Нейли", "Порт-де-Клиши", "Анатоль Франс"…).

Два последних разведчика, Лысенко и Власов, назначали встречи в пригородных районах Парижа, например в Медонском лесу. В случае каких-либо затруднений новая встреча должна была состояться 10-го, 20-го или 30-го числа того же месяца в девять часов вечера на левом тротуаре улицы Тампль, если двигаться в сторону Ратуши. При необходимости резидент посылал ему безобидное письмо за подписью "Грасиа" или звонил в его отсутствие на квартиру и оставлял ему записку, подписанную тем же именем. Пак знал, что в этом случае он должен бьш явиться в тот же день в 9 часов вечера на улицу Тампль и ждать там связного на левом тротуаре. Со своей стороны в случае необходимости он мог позвонить в советское посольство и сказать такую условную фразу: "Я хотел бы поговорить с месье Ваго, это звонит Жюльен". "Вы ошиблись, месье, здесь находится советское посольство", – должно было прозвучать в ответ. Он вешал трубку. Предупрежденная телефонистка сообщала руководству о звонке, и в тот же вечер он встречался с советским разведчиком на улице Тампль.

На случай крайней опасности руководство КГБ даже предусмотрело для него специальный план бегства (при угрозе ареста, при обострении напряженности в международных делах). После получения письма за подписью "Бамбо" он должен был немедленно выехать в Рим. В ближайшее 20-е или 21-е число в девять часов утра возле церкви Санта Мария Маджоре, находившейся в итальянской столице, его должен бьш ждать связной с газетой "Орор" в руках, чтобы затем тайно переправить его через границу в Восточную Европу.

Существование этого чрезвычайного плана свидетельствовало о том, насколько важной считалась работа Жоржа Пака для КГБ. Только наиболее крупные агенты, такие, как Филби, Берджес или Маклин, имели такие планы бегства.

И логично было бы предположить, что, учитывая всю тяжесть обвинения и масштабы его предательства, Жоржу Паку грозила смертная казнь. В июле 1964 года он предстал перед судом. Вначале его приговорили к пожизненному заключению, но несколько месяцев спустя этот срок сократился до 20 лет. В мае 1970 года он был досрочно освобожден из тюрьмы по личному распоряжению Жоржа Помпиду, который так же, как и Пак, обучался в педагогическом институте. В общей сложности Жорж Пак провел в тюрьме семь лет.

Как же такой умный и образованный человек мог попасться в ловушку, поставленную КГБ?

УОТ рассчитало правильно. Пак предавал не из-за денег (за 20 лет своей работы он получил всего лишь 10 тысяч франков) и не из-за шантажа. Он играл в шпионов не столько по каким-то идейным мотивам, сколько из-за своего тщеславия. Этот далекий от марксизма христианин считал, что с СССР можно иметь дело, как с любым другим государством, и даже в некоторой степени влиять на решения, принимаемые руководителями Кремля.

Именно здесь находился ключ к пониманию мотивов предательства Жоржа Пака. Его адвокат сказал: "Мой клиент постоянно вел переговоры на высшем уровне с самим собой".

Другими словами, речь идет о гордыне, честолюбии и претензиях на роль исторической личности.

И советские разведчики, начиная с Гузовского в Алжире, с успехом использовали эти его качества. Находясь в алжирской столице, где вовсю шумели политические страсти, Пак "купился" на некоторые высказывания советского "друга". В то время СССР выступал союзником Франции. Надо было теперь думать о сохранении мира после всех ужасов войны. Но можно ли доверять самоуверенным и властолюбивым американцам? Такому умному человеку, как Пак, нетрудно было догадаться о грозящей опасности, и он мог бы способствовать построению лучшего мира, без войн и насилия. Льстивые речи приятно ласкали его слух: Паку безумно хотелось стать важной персоной. Он был целиком во власти своих амбиций, которые не могли удовлетворить ни его друзья, ни начальство. Никто не мог оценить его по достоинству, считал он. И тогда Пак решил действовать только ради своих собственных целей и играть только ту роль, которую он считал достойной себя, не отдавая отчета, что он превращается в послушную игрушку в руках советских спецслужб.

"Я миролюбивый человек, – сказал он на суде. – Я не люблю русских, но я также убежден, что и американцы в силу своих довольно примитивных концепций являются опасными поджигателями войны. И тогда я подумал, что для предотвращения международного конфликта, который неизбежно привел бы к глобальной катастрофе, необходимо поддерживать паритет между ними. Именно эта движущая сила всегда вдохновляла меня!"

На вопрос, почему он предоставил КГБ план обороны Западного Берлина в самый разгар кризиса, когда уже началось возведение берлинской стены, он ответил с приведшей всех в замешательство наивностью: "Автодорога была блокирована, полеты самолетов становились небезопасными. Хрущев прощупывал боевые порядки союзников. В тот момент у меня как-то возникла дискуссия с одним советником посольства, с которым мне регулярно приходилось встречаться. Он мне сообщил, что его правительство в этом конфликте решило идти до конца. Я ему ответил, что у союзников существует такая же непоколебимая решимость. Он тогда спросил меня, могу ли я предоставить ему конкретные тому доказательства. И тогда я передал ему упомянутые документы. Через две недели он мне заявил, что если бы положение Хрущева ослабло, то это произошло бы изза той информации, которую я ему передал. Я поступил так, чтобы спасти мир, и благодаря мне он бьш спасен".

20 лет спустя он заявил: "Я даже получил личное письмо от Хрущева. А еще раньше я получил такое же письмо от Сталина".

Лесть, умело расточавшаяся КГБ, стала настоящим бальзамом для этого самонадеянного человека, который любил повторять: "В жизни тот, кто не является первым и ничего не делает, чтобы стать таковым, обычно остается вторым и потом заканчивает последним".

Благодаря той скрытой роли, которую Пак рассчитывал сыграть в своих отношениях с русскими, ему казалось, что он как раз и является самым первым. Неважно, что во Франции никто не знал о его истинных заслугах. Он был убежден, что необходим для поддержания равновесия сил в мире, чего ему было вполне достаточно.

И до самого последнего момента он верил в это.

"Я подвергался большому риску, чтобы обеспечить мир на земле, – сказал Пак судьям перед объявлением приговора. – Я никогда не был советским агентом. Я не преклонялся ни перед русской культурой, ни перед культом марксизма. Я думал о высшей жертве в интересах Франции. Если, по-вашему, я был не прав – вам решать, но я считаю, что усилия, направленные на спасение людей, заслуживают иной участи, чем быть поставленным к стенке".

В своей книге "Как вор" (Georges Pague. Comme un voleur. Julliard, 1971) он еще больше развил эту идею. "Так как я принадлежу к западному лагерю, – писал он, – я попытался известить другой лагерь о намерениях и побудительных мотивах первого, с тем чтобы не допустить разжигания войны из-за какогото недоразумения".

Короче, он считал себя не шпионом, а одним из главных действующих лиц Истории…

Но нельзя безнаказанно играть с КГБ. Постепенно Жорж Пак окончательно уверился в том, что, действуя в интересах русских, сделал правильный выбор. Он косвенно признал это в одной из фраз своей книги: "Где мой лагерь? Среди бедных, среди побежденных, среди угнетенных, раздавленных деньгами, избитых полицией, заточенных в тюрьмах, истребленных в Гернике, Лидице и Орадуре". Вспоминая о наступлении советских войск во время последней войны, он восклицает: "Наконец наши войска перестали отступать!"

После своего освобождения в 1970 году он несколько раз посещал СССР и был окончательно покорен этой страной. Он даже выучил русский язык. Тогда он видел в коммунизме самый верный и самый гуманный ответ на важнейшие экономические и социальные проблемы.

Превратности судьбы: как только он перестал быть полезным, советская машина размельчила, проглотила и переварила этого мегаломана, считавшего себя наделенным какой-то исторической миссией. Тайный советник стал обычным пропагандистом. Довольно жалкая награда.

И еще одна деталь. Об аресте Пака было сообщено в конце сентября 1963 года, то есть через полтора месяца после самого ареста. Почему? Это никак не было связано с ходом следствия. Он во всем признался, и у него не было сообщников: Власов, на которого он выходил в последнее время, был уже отозван в Москву.

В действительности такая отсрочка свидетельствует о постоянных проволочках властей в подобных делах. Две концепции столкнулись тогда.

Для одних, ссылавшихся на интересы государства, признание существования шпиона внутри НАТО означало ослабление позиций Франции. Это правда, что в тот период генерал де Голль лелеял надежду добиться от американцев согласия на осуществление так называемого смешанного руководства Атлантическим союзом. Свидетельства Голицына о ближайших соратниках руководителя Франции совершенно не побуждали Вашингтон идти на уступки де Голлю, в чем состояла одна из причин, ускоривших выход Франции из НАТО и перенос штаб-квартиры организации из Парижа в Брюссель.

Другие же, занимавшие более реалистичные позиции, считали, что скандал все равно рано или поздно станет достоянием гласности. И поэтому не было никакого смысла его скрывать. Не будем забывать, что все допросы Голицына проводились французской контрразведкой в присутствии представителей ЦРУ. Когда перебежчик заговорил о советском агенте, внедрившемся в самое сердце французской национальной обороны, они были рядом и все слышали. Замалчивая результаты расследования, французские власти тем самым способствовали бы росту недоверия к голлистскому правительству.

И все же логика восторжествовала…

В истории советского шпионажа во Франции Жорж Пак считался в некотором роде французским Филби.