Глава 2. КОНЕЦ «ПОЛЬСКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА»

Окончательный итог операции по разгрузке офицерских лагерей сегодня хорошо известен: 15 131 человек передан областным УНКВД, 395 переведено в Грязовецкий лагерь.

15 131 и 395. Баланс мертвых и живых, смерти и жизни. Людоедская бухгалтерия НКВД.

Что стало с остальными солдатами польской армии, превратившимися в рабов ГУЛАГа?

В январе 1940 года в Криворожском лагере выходило на работу лишь около трети общею числа узников, в Запорожском — около половины: в конце января пленные Запорожского лагеря объявили голодовку. Описывая эти события, Н. С. Лебедева, видимо, не подозревает, что это были не просто отказы от работы, а забастовки: пленные знали, что добытый ими уголь экспортируется в Германию. На забастовки администрация лагерей отвечала репрессиями, однако добиться желаемого эффекта так и не смогла. Сразу по окончании акции в Козельске, Осташкове и Сгаробельске пленных-солдат стали переводить в сибирские и заполярные лагеря.

Одним из конечных пунктов был Севжслдорлаг (река Чибья). «Обзор о состоянии службы KB НКВД СССР за 2-й квартал 1940 г.» в разделе «Особые задачи 2-го квартала» содержит следующий пункт: «Конвоирование 33 585 заключенных и 7910 военнопленных на строительство Северо-Печорской ж.д. магистрали (приказ НКВД № 0192)».[72]

О 1000 военнопленных, вывезенных в мае 1941 года в Мурманскую область на строительство аэродрома, я уже упоминал. Чтобы завершить этот сюжет, приведу в хронологической последовательности три документа, из которых без особых пояснений будет ясно, что произошло с ними впоследствии.

«28 мая 1941 г.

Совершенно секретно

тов. Орловскому

копия тов. Френкелю[73]

копия тов. Сопруненко

копия тов. Шарапову

В соответствии с приказом Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР № 00358 от 8/IV 1941 года в период с 15/V по 15/VI с.г. Вам направляется 4.000 человек интернированных для работы на строительство аэродрома в Поной.

В связи с этим предлагаю принять к руководству следующее:

1. Все интернированные должны быть размещены в одном лагере отдельно от заключенных.

2. Охрана внутри лагеря возлагается на вахтерский состав.

3. Наружная охрана лагеря и охрана на производстве осуществляется конвойными войсками.

4. Внутрилагерный режим среди интернированных устанавливает начальник лагеря согласно имеющихся инструкций Управления НКВД по делам о военнопленных и интернированных.

5. Использование интернированных на производстве производится по указанию начальника строительства.

6. Начальник лагеря наравне с начальником строительства отвечает за выполнение интернированными установленных производственных норм.

7. Оборудование лагеря для размещения конвойных войск, сотрудников лагеря и интернированных возлагается на начальника строительства.

8. Обеспечение всеми видами довольствия интернированных и сотрудников лагеря как от Мурманска, так и на месте работы возлагается на Строительство № 106 НКВД.

Примечание. Обеспечение конвойных войск всеми видами довольствия производится УКВ.

9. Рабочий день сотрудников лагеря, внутренней и наружной охраны и интернированных установлен приказом Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР № 00368 от 8/IV 1941 г.

10. Питание интернированных производится в зависимости от выполнения производственных норм согласно прилагаемой инструкции.

11. Денежное вознаграждение интернированным выплачивается согласно приказа Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР № 298 от 2 апреля 1941 i.

12. Учитывая короткие сроки навигации. Строительству № 106 НКВД предусмотреть необходимый завоз продовольствия на случай оставления интернированных на зиму.

Заместитель Народного Комиссара

Внутренних Дел Союза ССР

Чернышев

Верно. Старший оперуполномоченный

Секретариата Заместителя

Народного Комиссара Внутренних Дел

Союза ССР

Лебедев»[74]

Обращаю внимание читателей на пункты 6 и 10. Вспомним, что писали «Известия» об условиях труда в суровых районах Севера, рекордно коротких сроках и о том. как строители «со свойственным большевикам упорством и энергией преодолели встретившиеся трудности».

Из оперативной сводки штаба 41-й бригады KB НКВД от 6.7.1941:

«По сообщению начальника УНКВД Мурманской области, 4000 военнопленных, находящихся на работах в Поной, эвакуированы водой в Архангельск. Донесений же от начальника конвоя об этом нет. Сведения перепроверяются». Подпись: «Врио командира бригады майор Гусев».[75]

Из оперативной сводки штаба 41-й бригады от 14.7.1941:

«2 рота 225 полка под командой капитана Патракеева с полуострова Кольский местечко Поной с военнопленными поляками прибыли в Архангельск. Дальнейшее назначение военнопленных уточняю».

Подпись та же.[76]

Еще один адрес называет мой читатель А. В. Сидоров (Запорожье):

«В зиму 1940/41 г. мой отец был командирован в г. 06дорск (ныне Салехард) для инспекции построенной (или почти построенной) там электростанции. Возвратясь оттуда, он под большим секретом рассказывал домашним об ужасной участи поляков, заключенных в лагере. Помню, он описывал польских солдат и офицеров, занимавшихся стройкой на 50-градусном морозе, без перчаток, в конфедератках, падающих от голода, непосильного труда и коченеющих, умирая, на снегу. Тогда же отец говорил, что ему описывали тамошние жители еще большие зверства, творимые в других лагерях, расположенных в устье Оби и по всему побережью». Судьбы оставшихся в живых польских военнопленных тесно переплетаются с участью гражданского населения, депортированного с территорий, включенных в состав СССР в сентябре 1939 года. Это отдельная большая тема. здесь мы коснемся ее лишь ради полноты картины и с тем. чтобы попытаться внести коррективы в катынский сюжет. Но сначала перескажу свой разговор с Лукиным. С бывшим начальником связи 136-го батальона я встретился у него дома в Твери (тогда еще Калинине) 2 мая 1990 года. Со мной была съемочная группа Анджея Минко — редактора польского телевидения, с которым до этого мы уже сделали две передачи. Не скажу, что Алексей Алексеевич с большим энтузиазмом согласился на съемку, но, надо отдать ему должное, и не искал предлогов для отказа. Человек, видимо, от природы мягкий, он волновался (впрочем, мало кто не волнуется, впервые оказавшись перед камерой, да ведь и камера-то польская), старательно припоминал подробности, подбирал слова, однако же держался достойно и позицию свою нисколько не переменил, хотя говорили мы уже после официального советского признания. Что ж, тем с большим вниманием следует отнестись к его свидетельствам.

Далее следует точная запись нашей беседы без каких бы то ни было изъятий или перестановок. Долго я примеривался к этому тексту, выбирал для него место в книге, перекраивал так и этак. В конце концов решил ничего не трогать, дабы избежать невольной тенденциозности. Надеюсь, мои примечания отчасти компенсируют некоторую сумбурность разговора. Пробелы в тексте объясняются техническими причинами.

В. Абаринов. Алексей Алексеевич, скажите, пожалуйста. какие у батальона были плановые маршруты?

А. Лукин. Перевозили до Урсатьевской. в Урсатьевской передавали другому конвою, или до Сухобезводной Кировской области, или вот я возил один конвой: за Куйбышевом, в 12 километрах, строился большой авиационный завод. И в Карелии севернее Кандалакши тоже строился авиационный комбинат — вот туда возили.

В.А. Но ведь вы начальник связи. Почему вы конвоированием занимались? У вас же свои обязанности были.

A.Л. Было столько много работы, выходит дело, у батальона. Мы все выезжали, чуть не до последнего офицера. Я меньше ездил. Я провел что-то 4 или 5 конвоев. Это маршрутных, где я был или начальником, или помощником начальника конвоя.

В.А. Это всего пять или пять польских?

А.Л. Нет, всего пять.

В.А. А с поляками?

А.Л. Так все с поляками были.

В.А. Это, значит, за какое время — конец 39-го и?…

А.Л. И до самой войны. Кстати, я же был кандидатом и партию, мне дали рекомендацию, как только я пришел в батальон, а принять нельзя: то я в командировке, то все бюро в командировке. Так до войны дотянули, и эту рекомендацию отправили в Главное управление конвойных войск, и она меня встретила уже на фронте около Орла.

В.А. Алексей Алексеевич, расскажите, пожалуйста, о Козельском лагере. Что он из себя представлял?

А.Л. О Козельском лагере… Я всего там один раз был. Мне доложили, как обеспечена связь с постами, я проверил.

В.А. Это как раз входило в ваши обязанности.

А.Л. Да, я как начальник связи там и был. Вот… Проверил… Ну что я мог там заметить? Нары нормальные, двухъярусные, нельзя сказать, что там плохо было или тесно. Питание нормальное было. Собственно говоря, солдаты одинаково питались с заключенными. Так солдаты-связисты мне говорили.

В.А. А как поляки выглядели, как держались?

А.Л. Я с ними немного… Встречался с теми, кто говорит по-русски. Они меня спрашивали и вот Шарапова…[77] Нет, Шарапов у нас был в Юхнове, а в Козельске…

В.А. Начальник лагеря? Королев.

А.Л. Нет, почему Королев…

В.А. А Демидович был комиссар.[78]

А.Л. Демидович… Да. Демидович комиссар. Правильно. Ну вот я с ними же ходил. Вопросы задавали в основном такие: как нам связаться с родственниками? Потому что ведь, когда мы стали вывозить из Польши, нам сказали: вы вывозите осадников,[79] офицерский корпус, представителей министерства иностранных дел, служащих правительства. То есть тех людей, которые могут быть потенциальными противниками и потенциальными сотрудниками с немцами. Нам так объяснил генерал Серов, слышали про него?

В.А. Да. конечно. Который потом стал министром госбезопасности.

А.Л. КГБ,[80] да. Я про него ничего отрицательного не могу сказать и не согласен… вот тут было высказывание, что он пособник Берии. Я до сих пор не могу понять: мог ли он быть пособником Берии? Он в подчинении был… Но как он нас инструктировал и как он с нас снимал, как говорится, стружку за то, что если мы допустим нарушение при конвоировании!.. Нет, неверно, это ложь про него.

В.А. Это он в 41-м приезжал?

А.Л. Нет, он с самого начала, по-моему, там был. С самого начала операции по вывозу польского населения. Он там руководил. Он нас инструктировал первый раз. по-моему, в Минске в конце 39-го года. Зимой это было или в декабре. или в январе. Нового года мы тогда не праздновали, нам некогда было праздновать, нагрузка была сильная… Ну и потом он собирал нас в Барановичах, инструктировал. Это уже было, наверно, в начале 40-го года. По-моему, он все время руководил этой операцией… этими операциями, которые касались вывоза польского населения.

В.А. Скажите, пожалуйста, а вот полковник Степанов из Москвы, из Главного управления — помните такого?

А.Л. Нет. Я помню, в начале войны к нам приехал генерал Любый.[81] Он, по-моему, заменил генерала Серова и он уже тут руководил. Он с командиром полка уехал в Катынь, нас оставил тут, я забрал всех своих людей и вклинился в пехотный полк. Вернее, как вклинился? Забрали меня, да и все. Я в пехотном полку был, значит, до самого ранения, до 21 июля.

В.А. Это за Смоленск бои были?

А.Л. Это уже в Смоленске и за Смоленском. Мы же в Смоленске были до самого 24 числа, а сейчас пишут, что сдали Смоленск 16-го. Это неправильно.

В.А. Так зачем все-таки командир полка уехал в Катынь?

А.Л. Он уехал потому, что немцы уже находятся в Минске, уже к Минску подходят — значит, надо ускорить эвакуацию. Вопрос был очень сложный: надо эвакуировать, а немецкие самолеты над шоссейной дорогой летают на высоте 10–15 метров, все дороги загромождены беженцами, и не только шоссе, а и проселки. Очень трудно было, а машин было очень мало. Мы пользовались теми машинами, которые останавливали, высаживали беженцев, отнимали машины и в эти машины грузили польское население из лагеря Катынь.[82] Я одного человека встретил — это было, дай Бог памяти, в самом конце июля, 25-го примерно, — а фамилию я его забыл, этого лейтенанта.

В.А. Вы говорили, что это вроде бы политрук.

А.Л. Вот-вот, а фамилию никак не могу вспомнить. Но он из тех товарищей, которые… Ведь мы как формировали полк? Он был сформирован из тех, кого призвали для переподготовки еще до, войны, весной. Это председатели колхозов, начальники цехов — они у нас переподготовку проходили. Когда началась война, из них сделали сержантов, офицеров, и они стали в основном кадрами командного состава. Они все пожилые, в возрасте…[83]

В.А. Алексей Алексеевич, вернемся к началу. Какие объекты батальон охранял? Значит, два лагеря…

А.Л. Три лагеря.

В.А. Три?

А.Л. Юхнов, Коэельск и Катынь. Это я знаю.

В.А. Так…

А.Л. А других я не знаю.

В.А. А в городе?

А.Л. А в городе у нас тюрьма была, но тюрьму охраняло подразделение, которое, когда сделали КГБ. стало подчиняться непосредственно КГБ, а мы оставались в подчинении Главного управления конвойных войск, которое было в МВД, то есть в НКВД.[84]

В.А. Понятно. Вот вы говорили, что проверяли связь постов в Козельском лагере. Сколько постов было?

А.Л. Наверно, постов около 10-ти.

В.А. А колючая проволока была вокруг лагеря?

А.Л Была.

В.А. А гражданские лица содержались в лагере?

А.Л. Так они, очень многие бывшие военные, переоделись как могли. Очень мало с польскими знаками различия было, очень мало.

В.А. Вы были начальником конвоев от 10 и, по-моему, от 17 апреля в западные районы Украины и Белоруссии. Это из лагеря конвои или в лагерь?

А.Л. Это из лагеря. А один не из лагеря, а из Лиды я вез. Я его отвез до Куйбышева.

В.А. Кто в нем был?

А.Л. Тут были в основном дамы. Из публичных домов. Из-под красного фонаря.

В.А. На то самое строительство вы их и отвезли.

А.Л. Не знаю. Я сдал их другому конвою. Меня там встретил уполномоченный, всю мою команду из вагона выгнал, опросил всех, чем недовольны. Кстати, нас проверяли, как правило, два-три раза, не нарушаем ли мы правила конвоирования.

В.А. Да, очень строгие были порядки.

А.Л. Очень строгие. Вот я про то и говорю, что коль такое строгое отношение было к нам, я не понимаю, зачем это было нужно. Можно так поставить вопрос? Зачем это было нужно? А, по-моему, нужно было затем, чтобы сохранить этих людей, потому что они нам нужны будут — думали об этом, очевидно.

В.А. Служба тяжелая была?

А.Л. Да уж не легкая.

В.А. Все время в дороге…

А.Л. Все время в дороге, без нормального сна…

В.А. Сухой паек…

А.Л. Нет, кухня-то у нас была. И с плановым конвоем у нас кухня была, и с маршрутным. У нас кухня была, а конвоируемых мы питали на определенных станциях: останавливались в тупике, подъезжала к нам кухня, кормили и ехали дальше.

В.А. А вы не помните Татаренко — командира отделения, кажется?

А.Л. Был такой.

В.А. Почему он застрелился?

А.Л. По-моему, это не Татаренко был. Татаренко? Нет…

В.А. В августе 1940-го.

А.Л. Почему Татаренко…

В.А. Татаренко, Татаренко, я по документам знаю.

А.Л. Да я помню этот случай. Но почему — я так и не вдавался. Я этого до сих пор не понимаю.

В.А. Скажите, а какое оружие было у конвоя? Ведь там и пистолеты были, да?

А.Л. Да, уже были пистолеты.

В.А. Даже у солдат?

А.Л. У солдат карабины.

В.А. А пистолет кому полагался?

А.Л. Начальнику конвоя и его помощнику.[85]

В.А. Я почему про оружие спрашиваю — нашел протокол комсомольского собрания, и там говорится, что при проверке батальон показал плохую стрелковую подготовку в стрельбе именно из пистолетов.

А.Л. Не помню такого. Вполне возможно. Я стрелял неплохо. Мое подразделение тоже. Ну а какое это имеет значение, собственно?

В.А. Да просто к тому, какое оружие было. Значит, пистолеты только у начальников и помощников?

А.Л. Пистолеты и наганы. Пистолетов мало было, в основном наганы. Пистолеты ТТ еще только входили в моду.

В.А. Вообще, судя по документам, батальон на хорошем счету был.

А.Л. У нас Межов был командиром батальона — мужик с революционным прошлым, в партии что-то с 17-го года, такой дядька очень уважительный, дисциплинированный, сам дисциплинированный, и от нас требовал дисциплины. Он был почти до самой войны.

В.А. А почему, кстати, его заменили?

А.Л. Он говорил то, что думал, а не то, что нужно. Поменяли и замполита тоже — он был очень недоволен.

А. Минко. Алексей Алексеевич, сколько времени занимала дорога из Козельска в Смоленск?

А.Л. Из Козельска в Смоленск…

А.М. Ночь? Меньше? Больше?

А.Л. Утром садимся, а вечером уже на месте. Ужинали там.

А.М. Это вы сами ехали. А когда конвоировали?

А.Л. А когда конвоировали, тут от железной дороги зависело. Но конвои в основном пропускали на уровне пассажирского поезда, потому что хоть раз надо нам горячую пищу принять где-то в середине дня. Ночь ехали, а днем останавливались.

А.Л. Я никак не могу поверить, что наши специально решили этих поляков уничтожать.

В.А. То есть даже не верите, что…

А.Л. У нас разговоров не было. Меня в батальоне не считали таким… обывателем, что ли, меня приглашали на партийное бюро как участника конвоя, спрашивали с меня, требовали, как сейчас говорят, лучшего отношения к личности. И чтобы наши люди принимали участие — я в это совершенно не могу поверить. Репринцев как только пришел, это его главная была задача, главный вопрос на всех совещаниях: если вы будете нарушать дисциплину и правила конвоирования, будем строго наказывать. И действительно наказывали. Увольняли из армии — вот перед самой войной одного лейтенанта уволили за то, что он посадил пассажиров, и еще там какое-то нарушение — его сразу из партии исключили и из армии уволили.

В.А. Он деньги взял за это?

А.Л. Очевидно. А что ж без денег-то. С билетами было плохо, вот он и воспользовался. Строю наказывали. Меня никогда не наказывали. И вот сейчас… нас мало осталось… я, выходит, как на исповеди? А, Владимир Константинович?

В.А. Ну не совсем так, Алексей Алексеевич…

А.Л. Ну как же!

А.М. Скажите, а вот я получил письмо от человека, который рассказывает историю, как будто из Козельского лагеря люди бежали. Возможны ли, по вашему мнению, были побеги из этого лагеря?

А.Л. Вполне возможно. Я уже после войны в Узбекистане встретил поляков, великолепно там устроившихся. Это в 46-м или 47-м году было. я прибыл туда для продолжения службы. И один старик мне, значит, коротко рассказал свою судьбу, вернее, судьбу своего зятя. Он, конечно, был в лагере и из лагеря ушел каким-то образом. Как иначе? Никак. А потом он вступил в армию Андерса и с Андерсом ушел в Иран.

А.М. Но была амнистия.

А.Л. Да, была. знаю. У нас было несколько человек, специально работавших с письмами. Когда письма приходили к нам в батальон, разыскивали этих людей по лагерям, кто где, и потом давали возможность списаться с семьями. Семьи-то мы увезли на юг, в Азию — в Южный Казахстан, в Узбекисган. Мы их передавали в Урсатьевской. Представляете Урсатьевскую? Это узловая станция, где развилка на Алма-Ату и Ташкент. Их увозили туда. и там. значит, они располагались уже, обосновывались на жительство. Не совсем это человечно, но такое было указание: всех осадников, эту полосу, которую создал Пилсудский около нашей границы… Он же им дал по 10 тысяч злотых, дал землю, лес на строительство, так ведь? Помните? Эта полоса была, так сказать… потом ее называли железным занавесом. Так что всех этих людей было необходимо вывезти по приказанию нашего правительства.

В.A. Скажите, а в Брест — это был плановый конвой?

А.Л. Из Бреста?

В.А. В Брест, из Бреста.

А.Л. В Брест не было. Из Бреста вывозили.

В.А. А из лагерей в Брест?

А.Л. Нет.

В.А На обмен.

А.Л. На обмен — это было. Было на обмен. Но они, по-моему, где-то располагались ближе к Минску. Эти вот, которых на обмен везли с немцами. Я гут не участвовал совершенно в этих операциях. Там участвовало в основном КГБ, кагэбисты этим делом занимались. А мы туда не касались. Мы занимались только конвоированием уже приготовленных кагэбистами людей. У нас с каждым конвоем шел вот этот самый уполномоченный КГБ. Нам страшно надоедал.

В.А. Чем?

А.Л. Придирался уж очень. Некультурно себя вел Зазнайства уж очень у них много было.

В.А. В каком примерно звании были эти уполномоченные?

А.Л. У них звания свои — такие треугольнички, вернее, не треугольнички, a уголки. Два уголка, три уголка — меньше не было.[86]

В.А. А почему вы в полк не вернулись после госпиталя?

А.Л. А тяжелораненых увезли далеко в тыл. Я попал в Уфу. И когда я пролежал 3 месяца в госпитале, меня направили на формирование в Свердловск. А в Свердловске, по сути дела, и не спрашивали.

В.А Но у вас особого не было стремления вернуться в свою часть?

А.В. Вообще-то меня направили в Свердловске помощником начальника связи дивизии. Но когда я дежурил по штабу дивизии, связался с одним знакомым, который служил в Москве, в Главном управлении наших внутренних войск. А. нет, он в пограничных войсках был. Я связался с ним по ВЧ, разговариваю — и входит командир дивизии. Ты что ж, говорит. на фронт хочешь? И сразу отправил на фронт.

В.А. И где войну закончили?

А.Л. В Бресте. До Кракова дошли — и нас вернули. Бандформирования в Прибалтике организовывали соединения с украинскими националистами. И задача была охранять дорогу Москва — Минск — Брест, по которой шло очень много техники. Мы гут и закончили войну.

В.А. А у батальона была прямая связь с Москвой?

А.Л. ВЧ была. Я первый 22 июня принял приказ вскрыть пакет и начать формирование полка. В 5 часов утра.

В.А. То есть можно было связаться с Москвой, минуя штаб бригады?

А.Л. Конечно.

В.А. Алексей Алексеевич, но ведь НКВД такие жуткие преступления совершил против собственного народа. Почему вы думаете, что они поляков не могли ликвидировать?

А.Л. Я не слышал этого. Не слышал.

В.А. Но ведь могло быть так: конвой сопровождает до определенного пункта, а дальше передает госбезопасности.

А.Л. Именно так и было. Я, например, всех своих передавал другому конвою. Сдаю я их — их допрашивают, не нарушал ли я порядок, не оскорблял ли. И мне подписывали: претензий нет, проверял такой-то. Я этот документ предъявлял командиру.

В.А. Да, я видел такие документы. Но могли конвойные просто не знать, что с поляками стало?

А.Л. Я, например, не слышал, ради Бога, не слышал я этого.

В.А. Ведь это была строго секретная операция.

А.Л. Вот, выходит дело, настолько она строга, что не все о ней знали. А сейчас с прискорбием приходится слышать задним числом…

…Вот и генерал Серов и потом генерал Любый тоже из наркомата внутренних дел — не было такого, чтобы он нас заставлял или информировал об этом. Не информировал и не заставлял. Хотя иногда необходимо было просто пристрелить нарушающего.

В.А. То есть как?

А.Л. Ну если едет человек с огромным количеством золота, денег в чемодане, бежит на восток — и таких он не требовал расстреливать. А надо бы расстрелять. Это уж когда мы в Смоленске несколько дней были в заградотряде, и беженцы шли большими группами — вот среди них такие люди были. И то никто нас не принуждал расстреливать таких людей. А таких бы надо, кажется, расстреливать.

В.А. Мародеры?

А.Л. Мародеры самые настоящие. Мы их судили «тройками» и в конце-то концов расстреливали, но не самосудом же. Это не самосуд. Страшно уж очень, понимаете, когда беженцы… Их приходится встречать, у них вот такие глаза… Это нужно видеть, а передать, что это такое…

В.А. А почему вы их задерживали?

А.Л. Наша задача была не пропустить такой багаж и не допустить мародерства. У нас же все магазины, очень многие, были разграблены — ив Минске, и в Бресте. В Минске было много ювелирных магазинов. Вот была задача наша найти, разыскать этих людей, отобрать золото.

В.А. Как же вы их отличали среди беженцев?

А.Л. Проверяли имущество.

В.А. Но не всех же подряд проверяли?

А.Л. Нет, конечно. Там специалисты были. Заградотряды в основном из пограничников и госбезопасности состояли.

В.А. И когда эти заградотряды сняли?

А.Л. 17 июля. Нас 17 июля немец обстрелял из орудий. Сначала наш дом — там был музвзвод…

В.А. Улица Смирнова.

А.Л. Да, на улице Смирнова. На площади мы окопались. там и встретили немецких мотоциклистов…

Диалог этот особых комментариев не требует за исключением места, где речь идет о конвоях на запад. Изучая книгу приказов по 136-му батальону, я изумился числу конвоев, отправившихся в апреле-мае 1940 года по одному и тому же маршруту: Смоленск западные области Украины и Белоруссии. Сначала я решил, что это были пленные, предназначенные для обмена. А поскольку других лагерей на обслуживаемой батальоном территории не было, оставалось предположить, что это узники Козельска и Юхнова. Именно в таком виде эта информация — разумеется, не через меня — впоследствии попала в печать («Эхо планеты», 1989, № 24) и использовалась для дальнейших манипуляций. Однако слишком много достоверно установленных фактов противоречило такому толкованию. От Лукина я получил разъяснения относительно двух его конвоев: один, по его словам, имел конечным пунктом Кандалакшу («там уже были новые, как нам показалось, бараки»), другой — станцию Сухобезводную близ Кирова («туда уже много было свезено»). Но Кандалакша и Сухобезводная — не Белоруссия и не Украина. Противоречие казалось неразрешимым до тех пор, пока я не сообразил, что это были конвои не из Смоленска на запад, а с запада на восток, из Смоленска же ездки были порожними. Вскоре обнаружилось и подтверждение — обширная документация, касающаяся массовых депортаций польского населения.

ПОЛЬСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ АВТОНОМИЯ В СССР Историческая справка

Факт существования на территории СССР польских автономных районов сегодня предан забвению. Между тем «польский эксперимент» заслуживает внимания хотя бы уже потому, что это была первая попытка решения проблемы национального меньшинства на демократических началах.

Начало польского эксперимента относится к 1922 году, когда Юлиан Мархлевский[87] и Феликс Кон[88] выступили на конгрессе Коминтерна с предложением создать польские автономные территориально-административные единицы в приграничном поясе. С этой целью, по данным польской разведки. с 1923 по конец 1925 года из городов Центральной России и Сибири на так называемые дальние восточные территории, прежде всего в Волынскую область, было переселено свыше 30 тысяч польских семей. Их разместили на землях бывших польских магнатов дальних восточных земель. Для советских поляков были созданы два относительно крупных автономных района: имени Ю. Мархлевского на Украине (40 тысяч жителей и 650 кв. км территории) и имени Ф. Дзержинского в Белоруссии (44 тысячи населения и 1000 кв. км площади). Эти районы повсеместно называли Мархлевщина и Дзержинщина. Во всех партийных и государственных учреждениях этих районов, включая милицию и суды, применялся польский язык.

Структура польской социалистической национальной автономии в Советском Союзе складывалась также из весьма широкой сети так называемых польских национальных местных советов, которые создавались повсюду там. где проживало более 500 поляков. По инициативе советской власти было открыто свыше 670 начальных и средних польских школ, 7 специальных школ, занятия в которых велись на польском языке, два вуза (Минский польский педагогический институт и Киевский институт общественного воспитания), а также несколько польскоязычных факультетов в разных вузах Украины, Белоруссии, в Москве и Ленинграде. Был создан советский судебный аппарат на польском языке, 3 профессиональных польских театра, 16 польских районных, 6 республиканских газет и одна центральная всесоюзная газета на польском языке. Ежегодно издавались сотни названий книг на польском языке, было создано польское радио, польские научно-исследовательские институты в рамках Академий наук Украины и Белоруссии. В Конституции БССР польский язык был объявлен одним из государственных языков.

Столь значительное число польских институтов и административных единиц было предназначено для обслуживания около 1,2 млн. поляков (в том числе 650 тысяч на Украине и около 300 тысяч в Белоруссии).

Несмотря на огромные усилия польских коммунистов, населению этих территорий не удалось привить стереотип «социалистического мышления». Мархлевщина стала «белым пятном» на карте успехов колхозного строительства. Так, в 1932 году процент обобществленных крестьянских хозяйств составлял в целом по стране 61,5 процента, на Украине — 72 процента, на Мархлевщине — 16,9 процента.

Сопротивление коллективизации повлекло за собой массовую высылку местных «кулаков» и «подкулачников» и другие репрессии. Уже в 1933 году население Мархлевщины сократилось почти на 23 процента. Польское коммунистическое руководство в полном составе также подверглось репрессиям.

Поляки стали первой многочисленной группой населения СССР, которая была коллективно репрессирована в 1936–1938 годах, исходя из национальной, а не классовой принадлежности. Они были в массовом порядке выселены из городов и сел Украины и Белоруссии в отдаленные районы азиатской части СССР (в основном в Кокчетавскую область в Казахстане).

Польский национальный район им. Мархлевского был ликвидирован декретом 1935 года, район им. Дзержинского просуществовал до 1938 года. Однако самые тяжелые испытания для польской советской общины были впереди. Роспуск Коминтерном в 1938 году КПП означал лишь обострение репрессий.

После 17 сентября 1939 года 12 миллионов польских граждан, в том числе около 4 миллионов поляков, оказались в СССР. Указом Президиума Верховного Совета (ПВС) от 29.11.1939 всем им было присвоено советское гражданство. Депортировано было с этих территорий около 600 тысяч человек, а всею за годы сталинизма в глубь СССР в принудительном порядке было вывезено 1.5–1.8 миллиона поляков.

Это подсчеты польских специалистов, в частности «Союза сибиряков». Из советских ученых вопросами депортаций в смешанной комиссии занималась ведущий научный сотрудник Института славяноведения и балканистики АН СССР B. C. Парсаданова, несколько раз выступавшая в прессе с рассказами о том, какую трогательную заботу о депортированных проявляло советское правительство. По словам Парсадановой, члены комиссии «исключили из разряда депортаций призыв в Красную Армию, переезды поляков из западных районов Украины и Белоруссии в поисках работы на шахты Донбасса, на Урал, а также отселение с приграничной территории, где возводились укрепления» («Международная жизнь», 1988, № 5, с. 156).[89]

Главный поток депортированных, или, по терминологии тех лет, спецпереселенцев, пришелся на первую половину 1940 года. Так, в 1-м квартале 1940 года частями конвойных войск НКВД отконвоировано 138 619, во 2-м — 59 419 спецпереселенцев из западных областей УССР и БССР. Из инструкции от 17.1.1940 узнаем, каким образом и в каких условиях их перевозили. Эшелон состоял из 75 вагонов, в каждом помещалось 30 человек. Состав сопровождали 22 охранника, 1 врач, 1 фельдшер и 2 медсестры. Вещей разрешалось брать с собой не более 500 кг на семью. На питание одного человека выделялось 2 рубля 50 копеек в сутки.

Нечего и говорить, что вывезенные в глубь страны поляки-спецпереселенцы оказывались в чрезвычайно тяжелых условиях. Приведу лишь одно свидетельство — Владимира Яковлевича Зленко из Ставрополя. «Поздней осенью 1939 года, — пишет он, — мои родители, продавцы Салаирского Золотопродснаба, были отправлены на работу на золоторудник «Громотуха», расположенный недалеко от вершины Таскыл, что на границе Кемеровской области и Хакассии. Весной 1940 года на рудник пригнали много семейных и одиноких поляков. Работали они на руднике, а после работы пилили лес, ошкуривали бревна и строили себе дома. Бедность поляков бросалась в глаза даже детям».

Отдельный «спецконтингент» составляли перебежчики, осужденные постановлениями ОСО. Цитирую циркуляр полковника Кривенко, врио начальника KB НКВД, от 2.3.1940:

«Народный Комиссар Внутренних Дел Союза ССР тов. Берия приказал Народным Комиссарам Внутренних Дел УССР и БССР — осужденных Особым Совещанием НКВД перебежчиков с бывшей территории Польши направить для отбытия срока наказания в Севвостлаг НКВД (г. Владивосток).

Организация отправки осужденных возложена на тюремные отделы и отделы исправительно-трудовых колоний НКВД.

Конвоирование этих заключенных возложено на конвойные войска эшелонами численностью 1000–1500 человек под усиленным конвоем. Всего будет 6–8 эшелонов.

Для обеспечения этого конвоирования предлагается Вам:

1) связаться с Народными Комиссарами Внутренних Дел соответственно УССР и БССР и приступить к подготовительной работе этого вида конвоирования;

2) учесть, что конвоируемые будут стремиться бежать, а потому командованию частей весь состав конвоя подобрать персонально и в усиленном составе против существующего расчета;

3) для того чтобы конвоируемые не могли определить систему охраны и численность конвоя, в пути следования, в необходимых случаях, в зависимости от обстановки, производить увеличение и сокращение постов в эшелоне, а для этого при оборудовании товарных вагонов потребовать вагоны с тормозными площадками в двойном размере;

4) для предупреждения побегов конвоируемых необходимо тщательно подготовиться к приему и использованию агентуры;

5) для поимки бежавших выделить в эшелоны лучших младших инструкторов службы собак с собаками;

6) учесть опыт работы по конвоированию спецпереселенцев…»[90]

И так далее.

А вот что пишет мне ленинградка Анна Яковлевна Розина:

«В 1939 году в лагерь, где я находилась (Мордовская АССР, ст. Потьма, поселок Явас, Темлаг), прибыл этап. Это были молодые девушки, которые бежали от Гитлера из Польши. Они рассказывали, что, увидев советских пограничников, они бросились к ним, целовали их, видели в них своих спасителей. Их всех отправили в лагерь…»

Я, кстати, специально поинтересовался: что стало с этими польками после объявления амнистии, освободили ли их, вернули ли польское гражданство? Анна Яковлевна ответила отрицательно: все они остались на советской каторге.

Итак, Мордовия, Мурманск, Хакассия, Ямало-Ненецкий автономный округ. Дальний Восток… Это не просто география депортаций — это география кладбищ. Те, чьи останки покоятся там, умерли «естественной» смертью. Надгробий, конечно, нигде нет. Нет и могильных холмов. Это тоже естественно для режима, жертвами которого стали эти люди.

Кое-где, впрочем, места захоронений все-таки обозначены. Письмо от жительницы узбекского города Карши Дильбар Калимовны Исламовой:

«Лет 10 назад в райцентре Гузар мне показали на окраине поселка бугорок размером 50 на 50 метров, обнесенный металлической сеткой. Директор «Техсложбытприбора» И. Б. Черняк сказал, что это кладбище поляков-военнопленных, которых в годы войны здесь было очень много, рассказывал, как они погибали от голода и болезней. Мысль об этих людях с тех пор не покидала меня». Дильбар Калимовна приводит свидетельства и других местных жителей, подтвердивших рассказ И. Б. Черняка. «Всегда готова помочь в дальнейших поисках», — заканчивает она свое письмо.

Массовое захоронение поляков в Архангельской области указывает Б. П. Заморов (Архангельск).

Где-то на берегу Енисея, в Красноярском крае, погребены жертвы трагедии, о которой рассказал мне Г. С. Шайдуллин из Днестровска Молдавской ССР. «Во время войны я плавал матросом на пароходах «Багратион» и «Маяковский» по Енисею. Однажды мы причалили к стоящей у берега полузатопленной барже типа «Карская». Она стояла недалеко от дебаркадера пристани Придивная — это в 100–110 километрах от Красноярска вниз. Из затопленных трюмов несло трупным запахом». Из рассказов очевидцев, пишет далее Г. С. Шайдуллин, выяснилось: в трюмах баржи везли польских военнопленных. На мелководье баржа получила пробоину и стала тонуть. Люди бросились к единственному незадраенному люку. но охрана встретила их выстрелами. «Последний путь к спасению был завален трупами. Спаслось около 20 человек. Утопленников вывозили ночами, хоронили в траншеях и засаживали деревьями. Обо всем этом тогда рассказывалось шепотом. Боялись».

30 июля 1941 года в Лондоне было подписано соглашение между СССР и Польшей о восстановлении дипломатических отношений, 14 сентября — военное соглашение. На территории Советского Союза началось формирование польской армии под командованием генерала Владислава Андерса. Польским военнопленным была объявлена амнистия. Освобожденные из лагерей и тюрем, они отправились на сборные пункты. Эти изнуренные голодные люди обращали на себя внимание, а ведь и из советских граждан мало кто в то время не терпел лишений.

Штаб Андерса располагался в поселке Колтубанка Бузулукского района Чкаловской (ныне Оренбургской) области. Об условиях, в которых жили там польские военнослужащие, рассказывает Евгений Федорович Зарубин из Куйбышева:

«Если наши формируемые войска рыли для себя землянки, то поляки продолжали жить в палатках. Это им дорого стоило в морозную зиму 1941/42 года. их очень много померзло. Единственным их объектом строительства был костел. Там они отпевали своих умерших. Больно писать, но памятника на месте захоронения до настоящего времени нет. хотя я неоднократно ставил этот вопрос перед соответствующими товарищами в креслах». Евгений Федорович часто посещает кладбище в Колтубанке — там покоятся его родители — и берется совершенно точно указать место, где похоронены солдаты и офицеры армии Андерса.

Депортации польского населения продолжались и после войны. Леонид Михайлович Охлопков в конце 40-х годов в качестве молодого офицера войск НКВД вывозил из Белоруссии на алданские золотые прииски бывших солдат армии Андерса и членов их семей. Да, есть и такой эпизод в истории советско-польских отношений: 4520 «андерсовцев», прибывших по репатриации из Англии, были превращены советскими властями в спецпоселенцев, 74 человека интернированы с территории Польши в 1944–1945 гг. (данные кандидата исторических наук В. Земскова).

Когда я попросил Л. М. Охлопкова назвать свою часть, выяснилось, что это тот самый 136-й конвойный батальон. переформированный в 252-й полк, архив которого я изучил до тонкостей. После войны полк дислоцировался опять в Смоленске, командовал им все тот же полковник Репринцев. Бывал Леонид Михайлович и на спецдаче в Козьих Горах, где под большим секретом слышал о катынской трагедии, причем определенно было сказано, что «расстреливали наши».

«И еще, — продолжает Охлопков. — На всякий случай. В 1944 году я учился в Саратовском пограничном училище. В октябре курсантов этого училища внезапно отправили на Кавказ для усиления охраны советско-турецкой границы. Цель операции держалась в секрете, но слухи все же просочились: оперативные войска НКВД (были тогда такие) в начале ноября будут выселять тюрков и курдов.

Моя погранзастава стояла на уровне 4000 метров (на стыке Армении. Грузии и Турции), в ночное время были отчетливо видны бесконечные горные серпантины, освещенные фарами автомобилей, — «оперативники» вывозили людей.

Только недавно мне стало ясно, что «тюрки» — это турки-месхетинцы».

Примечания:

ЦГАСА, ф. 38651, оп. 1. д. 100. л. 131.

ЦГАОР, ф. 353, оп. 3, д. 678, л. 1.

Сборник законов и распоряжений рабоче-крестьянского Правительства СССР, 1925. № 77, ст. 579 и 1930. № 48, ст. 497.

ЦГАСА, ф. 40, оп. 1, д. ISO, л. 201.

Френкель Нафталий Аронович — в 1941 г. корпусной комиссар, начальник Главного управления лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС НКВД СССР). Именно за Кандалакшу Френкель был награжден вторым орденом Ленина (первый в августе 1933 за Беломорско-Балтийский канал) — см. Указ ПВС от 20.7.1940 «О награждении работников железнодорожного строительства (Дальний Восток и Кандалакша — Куолаярви)». Подробнее о нем см. в «Архипелаге ГУЛАГ».

Там же, д. 185, лл. 167–169.

Там же, д. 186, л. 23.

Там же, л. 35.

Ошибка памяти. В. М. Шарапов, как сказано выше, был начальником ГУКВ НКВД СССР. Начальником Юхновского лагеря был майор ГБ Кадышев.

Моя ошибка. А. Я. Демидович — не комиссар, а начальник 2-го отделения Козельского лагеря.

Осадники — польские переселенцы на территориях, ставших советскими в сентябре 1939 г.

Здесь и далее оговорка: вместо КГБ в данном случае следует говорить МГБ, ниже — НКГБ.

Комбриг Любый Иван Семенович Указом ПВС от 26.4.1940 награжден орденом «Красное Знамя». Никакими другими сведениями по этой персоналии не располагаю.

А. А. Лукин почему-то уверен, что в Катыни также был лагерь военнопленных. Возможно, имеется в виду уже упоминавшаяся смоленская пересылка, но откуда Лукину известно географическое название «Катынь»?

С безымянным политруком Лукин встретился в госпитале. Тот рассказал ему о пешем конвое из лагеря в первых числах июля 1941 г. Колонна двигалась по шоссе, забитому беженцами, и в результате часть поляков, по словам политрука, разбежалась. Конечным пунктом конвоя была Вязьма. Остается только гадать, откуда взялись беженцы близ Козельска и почему конвой направился в Вязьму, расположенную на запад от Коэельска. Речь, несомненно, идет об эвакуации не лагеря, а тюрьмы Смоленского УНКВД. Этот конвой убыл, как мы знаем, 10.7.1941. но не в Вязьму, а именно в Катынь. На шоссе Смоленск-Витебск он и встретил беженцев, двигавшихся в противоположном направлении. Уж не для осуществления ли этой акции уехал в Катынь командир полка Репринцев?

См. Указ ПВС СССР от 3.2.1941 о разделении НКВД СССР на НКВД и НКГБ — «Правда», 4.2.1941.

Пистолет или наган полагался также проводникам служебных собак. Например, в приказе конвойным войскам «О покушении на самоубийство проводника служебных собак 146-го конвойного батальона Зибертова Т. С. и несоблюдении правил выдачи на руки и хранения личного оружия» от 6.11.1939 сказано, что револьвер «наган» образца 1895 г. являлся табельным личным оружием покушавшегося (ЦГАСА, ф. 40, оп. 1, д. 68, лл. 43–44).

Звания ГБ были введены постановлениями ЦИК и СНК «О специальных званиях начальствующего состава ГУГБ НКВД CCCp от 7.10.1935 и «Об утверждении Положения о прохождении службы начальсгвующим составом ГУГБ НКВД CCCp от 16.10.1935. По Положению, 2 нарукавных усеченных треугольника красного цвета соответствовали званию сержант ГБ. три — званию младший лейтенант ГБ. Знака различия в виде одного треугольника и соответствующего ему звания не существовало («Сборник постановлений и распоряжений правительства CCCp, 4.6.1936, № 26). Позднее знаки различия ГВ были приведены в соответствие с принятыми в РККА.

Мархлевский Юлиан Юзефович (1866–1925) — один из организаторов СДКПиЛ (Социал-демократия Королевства Польского и Литвы в 1918 г. объединилась с ППС в КП Польши), в 1907 г. кандидат в члены ЦК РСДРП, один из организаторов группы «Спартак» в Германии. В 1920 г. председатель Временного ревкома Польши. Председатель ЦК МОПР (Международная организация помощи борцам революции), с 1922 г. ректор Коммунистического университета национальных меньшинств Запада. Член ВЦИК.

Кон Феликс Яковлевич (1864–1941) — член КПСС с 1918 г. (партстаж с 1906 г.), один из руководителей Польской Социалистической партии. В 1921 г. секретарь КП(б) Украины, в 1922–1923 гг. секретарь Исполкома Коминтерна, в 1931–1933 гг. председатель Всесоюзного радиокомитета. Член ВЦИК, ЦИК СССР.

О том, как проходило отселение из приграничных районов, можно прочесть в письме В. П. Мороза (Елгава). опубликованном в «Совершенно секретно». 1990. № 2. Автор рассказывает, что до войны он с семьей жил на станции Бигосово Западной железной дороги. «Мой дедушка, Павлюкевич Емельян Антонович, и мать, Анна Емельяновна, были поляками. Стало известно, что поляков арестовывают, а латышей эвакуируют or границы, и дедушка, награжденный в 1935 году орденом «Знак Почета», каждый день ждал, когда за ним придут. Начальник погранзаставы вызвал его, чтобы уточнить происхождение, национальность». От ареста Е. А. Павлюкевича спасла смерть.

ЦГАСА, ф. 40, оп. 1. д. 179, лл. 181–182.

Оглавление