Глава 1. Накануне (V-X вв.)

 "Русин или христианин…"

(Договор Олега Вещего с Византией, 907 г.)

"Кто из нас не любит тех времён, когда русские были действительно русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю…"

( Н.М. Карамзин. "Наталья, боярская дочь")

"Он вольным был. Клыкастые драккары
Вёл в синь и солнце, стоя у главы.
От Груманта до Кипра и Сахары
Весёлый клич гремел: "На вы! На вы!"
Русь оценил, Царьграда хлебосольство
И златоглавий самоварный вид.
Он усмехался: "Слишком мало солнца?
Так вот вам солнце — на ворота щит!"
Русь не любил молебны и базары,
Теодицей непроходимый лес.
Склоняли выю греки и хазары
Перед мечом с насечкой черт и рез".

(А. Широпаев. "Пленник")

Дохристианскую Русь — как, впрочем, едва ли не всякое историческое явление — окружает немало мифов. Один из них, самый любимый православствующей нашей публикой, гласит, что никакой Руси, собственно, до крещения и не было.

Недаром, когда в 1988 году доживающий последнее Советский Союз решил отпраздновать тысячелетие крещения, вчерашние глашатаи "научного атеизма" заблажили со всех трибун, экранов, подмостков: "тысячелетие русской культуры", "тысячелетие русского искусства", "тысячелетие русской живописи", "тысячелетие русской архитектуры"…

Последнее особенно умиляет. Язычники, надо полагать, на поле спали, другой накрывались. Благо что никто не додумался возопить про "тысячелетие русского костюма", скажем; хотя, может, и вопили, просто мимо ушей и глаз проскользнуло — тогда было много слоганов в этом духе, ничуть не более осмысленных.

Ещё раз повторяю — речь не о православных, речь о православствующих. Для православного неинтересна роль православия в культуре (скорее — роль культуры в православии), государственности и т.д., и т. п.

Тем паче не волнуют его взаимоотношения его веры со сказочным зверем прогрессом (а может, и не зверем, до сих пор никто из верующих в эту диковину не объяснил мне, тёмному, что он такое).

Как сказал один неглупый православный — "христианство ценно не тем, что помогло построить империю, а тем, что оно истинно". В последнем я, нехристь, оставлю за собой право усомниться, но и спорить здесь не стану.

А вот, когда православствующие начинают оскорблять мою языческую святыню, моих Предков — тут уж извините. Тут я не просто могу или стану, тут я просто обязан возразить.

Говорят — и тут я с прискорбием должен отнести к малопочтенному сонму православствующих не только мирянина-публициста со звучной фамилией Штильмарк, но и людей церковных, в частности, того же диакона Кураева и иеромонаха Виталия Уткина — будто до крещения Русь не была государством.

Так, какие-то вечно грызущиеся между собой племена, с которых брали дань то хазары, то чуть менее дикие норманны.

Насчёт государства — в последние годы историки вообще не могут выработать какого-то общеприемлемого определения государства. Поэтому некоторые из них сделали очень мудрый и верный шаг — заинтересовались тем, что считали государством сами люди прошлого — Средних веков, Древности…

Посмотрим и мы — как смотрели на языческую Русь современники. Чем считали её — скопищем "племён" или всё-таки государством?

В средневековой Европе очень серьёзно относились к титулам. Серьёзней там относились только к Христу и Христовой вере. За неправильно употребленный титул могли вызвать на поединок, отправить на плаху, объявить войну.

Так вот, правителей Руси с 839 года, когда, по Вертинским хроникам, к правителю восточных франков, Людовику Благочестивому, пришли послы "народа Рос", зовут королями.

Позднее, в "Хронике продолжателя Регинона", княгиню Ольгу, в крещении Елену, величают "Еленой, королевой ругов" (германцы называли русов ругами). И так далее, вплоть до "короля Полоцкого" и "короля Суздальского" у Генриха Латвийского.

Заведомых правителей государств, христиан-католиков из Польши и Чехии, и то их единоверцы именовали всего лишь герцогами или князьями-"дюками".

В западных хрониках XI века говорится о том, как польский "герцог" Болеслав помогал киевскому "королю" Святополку в войне с его братьями.

Тем паче, не называли королями вождей племён. Забавно бывает читать в хрониках про "сеньора ливов" или "половецких баронов" — впрочем, если вдуматься, эти словосочетания не забавней привычного "цыганский барон".

На Востоке правителей языческой Руси называли даже не царями, а хаканами, "хакан-Рус". Хакан — императорский титул! "Ар-Рус, так же, как аль-Хазар и ас-Серир — это название государства, а не народа и не города", пишет арабский автор.

Серир — это севернокавказское княжество, а "аль-Хазар" — хазарский каганат, разрушенный язычником Святославом. То есть, речь о временах до крещения.

Не признавала за правителями Руси царского достоинства одна надменная Византия — но она не признавала его и за православными царями Болгарии, и за христианским императором Священной Римской империи германской нации Оттоном, и за эмиром мусульманского Египта.

Жители Восточного Рима знали только одного царя — своего императора, а за границами империи могли быть только "вожди".

Впрочем, в "записке топарха" византийский чиновник, губернатор крымских владений-климатов, величает язычника-руса "царствующим на север от Дуная".

А митрополит Иларион пишет о язычниках Игоре и Святославе — "не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышима всеми четырьмя концами земли". О "племенах" так не пишут.

По устройству Русь времён Игоря не очень отличалась от франкской державы времён того же Людовика Благочестивого. Так же правили в своих владениях "племенные герцоги" (а у нас — "всякое княжье", что "под рукою великого князя").

Так же полгода колесил по стране король со всем двором, как наш князь на полюдье. Только у нас в полюдье уезжали на зиму, а короли кочевали по стране летом. По римским дорогам как раз летом лучше всего путешествовать; а у нас и ныне в иные края иначе, чем по речному льду, не доедешь.

Точно так же собирались на законодательные собрания "все франки" (а у нас подписывалась под договорами "вся русь").

Наконец, саксы бунтовали против франков, как наши древляне и вятичи против русов, даже успешнее. Саксам всё же удалось усадить на престол восточных франков свою, Саксонскую династию. Древляне с вятичами ничего подобного не добились.

Собственно, сами рассуждения про "племена" — плод некоторого недоразумения.

В летописи такого слова нет. Древлянские послы говорят Ольге: "Послала нас к тебе Деревская земля" — отнюдь не "племя"!

Сами древляне — а также вятичи, дулебы и прочие первонасельники земель, на которых возведено было Русское государство, ставятся летописью в ряд с литвой, немцами, свеями-шведами, лютичами, поморянами.

Литва, немцы и шведы — вообще народы. Лютичи и поморяне — тоже не племена, а, выражаясь суконным языком этнографической науки, "союзы племён".

В состав лютичей входили, например, ратари, хижане, чрезпняне, доленчане и с полдюжины племён помельче. Так же, надо думать, обстояло и на Руси.

Вятичи, например, по данным археологии, включали в себя шесть племён. Только на Востоке Европы об отдельных племенах сведений не сохранилось.

Трудно сказать, что тому виною — меньшая ли дотошность наших летописцев по сравнению с немецкими хронистами или то, что наши "земли" — союзы племён — сложились раньше западнославянских и ко временам написания летописи отдельные племена успели в них бесследно раствориться.

Между тем, союз племён — это уже качественно новая ступень объединения людей, не родовая, а территориально-политическая.

Говоря попросту, племя объединяло людей по происхождению, "земля" — по общему месту проживания (собственно земле) и политическим интересам — совместной обороне от чужаков, контролю над торговыми путями и так далее.

А это уже маленькое государство, недаром "Повесть временных лет" упоминает в этих союзах племён и "княжение свое" и законы (именно законы, а не обычаи, тут же упомянутые особо) "отцов своих".

А византийский император Константин Рождённый в Пурпуре — чаще его несколько невнятно зовут Багрянородным — говоря о славянских данниках русов, древлянах-"дервианах", дреговичах-"друтувитах", кривичах-"кривитеинах" и прочих, называет их "Славиниями".

Это слово исследовал на известиях о балканских славянах Г.Г. Литаврин. И пришёл к вполне ясному выводу, что обозначался им не народ, не племя — тогда бы просто писали "славины", — а маленькая держава.

Никто не называл, скажем, племена печенегов-"пацинаков" "Пацинакиями". Окончание "ия" появлялось, когда говорили о земле, о государстве — Шранкия, Болгария, Хазария.

И отношения между маленькими державами Восточной Европы — впрочем, такими ли уж маленькими? те же самые древляне занимали территорию, не уступавшую королевству англов тех времён — не сводились к пресловутой "вражде" не только до крещения, но и до Рюрика: "жили мирно поляне, древляне, северяне, радимичи, вятичи и хорваты".

Это слова не из "Велесовой книги", не из сочинений "неоязыческих идеологов", а из "Повести временных лет" "святого преподобного" Нестора.

Так что историки очень неудачно применили к летописным "землям" этнографический штамп "племена", что многие из них, кстати, и признают, но уже — сложилось, устоялось, стало привычным.

Историки, даже лучшие из них, склонны иногда забывать о том, что за пределами их кафедр и аудиторий живет ещё пара-другая миллиардов человек, лишённая специального исторического образования.

Безобидный этнографический термин может отозваться в их ушах совсем не безобидным образом.

Вот пример — когда И.Я. Фроянов доказывал, что Киевская Русь не была феодальным государством, он применял термины "общинный строй" и "варварское общество".

При этом Игорь Яковлевич, увы, не учёл, что в глазах многих и многих эти слова были не описанием, а оценкой; "общинный" воспринималось, как "первобытно-общинный" и вызывало в памяти картинки из школьных учебников с изображениями охоты на мамонта. Про "варварский" можно и вовсе не упоминать.

У неспециалистов — а многие из них, при всей своей простоте, сидели в весьма высоких кабинетах — сложилось впечатление, что Фроянов "принижает" Русь, чем не замедлили воспользоваться противники Игоря Яковлевича; в результате теория Фроянова, весьма обоснованная, была жестоко раскритикована в научной печати и тем более не дошла до просто любящих свою историю людей.

Я намеренно упомянул здесь Игоря Яковлевича Фроянова, чей патриотизм вне сомнений — он поплатился за него положением главы факультета в престижнейшем ВУЗе "культурной столицы России" и, увы, верностью многих своих учеников.

К сожалению, сегодня такие люди в среде академических учёных скорее исключение, нежели правило.

И сейчас, после отставки И.Я. Фроянова, смерти его оппонента Б.А. Рыбакова и других учёных-патриотов, В.В. Седова, И.П. Русановой, О.М. Рапова и А.Г. Кузьмина, тон в науке о Древней Руси задают совсем другие люди. От них ещё меньше можно ожидать внимательного отношения к словам.

И эту невнимательность охотно используют, причём, не только православствующие публицисты, но и откровенные недоброжелатели русского народа, вообще славянства.

"Племена" — значит, дикари, значит, шкуры и каменные топоры. Так показаны славяне-"вендели" в голливудском фильме "Тринадцатый воин", славяне-"кубраты" в романе "Возвышение Криспа" американского фантаста, историка по профессии Гарри Тертлдава.

Но мы вспомним слова великого русского историка и патриота С.А. Гедеонова: "из… дикарей никакое призвание (варягов; добавим — и никакое крещение. — Л.П.) не сделает Руси времён Ярослава Мудрого".

И скажем спасибо православным летописцам, при всей неприязни к язычеству, честно донёсшим до нас правду о языческой Державе.

В этой державе отношения между малыми державами-"землями" и покорившей их "русью" строились отнюдь не на голой военной силе, грабеже и принуждении, как пытаются сейчас показать некоторые авторы.

Призывая Рюрика, князя ругов-русов с острова Рюген, славяне обращались к нему: "судить и володеть нами по праву".

Русы X века, захватившие закавказский (да-да, закавказский… вот так далеко простирались походы некрещёных "дикарей", тогда как князь-христианин XII века Игорь Святославич чувствовал себя "далече залетевшим" в донских степях!) городок Бердаа, обратились, по словам арабского автора Ибн Мискавейха, к его жителям со следующими словами:

"На вас лежит обязанность хорошо повиноваться нам, а на нас — хорошо относиться к вам".

Многие современные "демократические" правители не имеют столь ясного понятия об обязанностях правителя по отношению к подданным, как "захватчики"-русы!

Ибн Мискавейх свидетельствует, что обещание своё русы держали, хотя в городе продолжались бунты одержимой исламским фанатизмом черни.

И даже после убийства нескольких русов толпою фанатиков, язычники всего лишь захватили жителей в плен и предложили выкупать себя, причем уплатившему выкуп выдавалась печать (!) на глине, дабы никто не потребовал с него этого выкупа вторично.

Константин Багрянородный называет подчинённых "россам" славян "пактиотами", то есть заключившими с ними "пакт", "ряд" по-древнерусски (любопытно, не отсюда ли пошло слово "рядович" из "Русской Правды", чей смысл для учёных не до конца ясен).

Летопись, византийский топарх — так же отмечавший "величайшее человеколюбие и справедливость" варваров — и Лев Диакон единодушно указывают, что многие "земли" отдавались под власть-защиту русов добровольно.

В X веке, когда язычник Святослав захватил христианскую Болгарию, он оставил в живых и на свободе царя Бориса II, не тронул царскую казну (её потом разграбило войско православных "освободителей" — византийцев), и многие болгары бок о бок с "завоевателями"-русами бились до конца с армией Второго Рима.

Несколько слов об уровне культуры в Державе русов-язычников. Во-первых, там были города. Об этом свидетельствует не только скандинавское название Руси — Гарды, буквально — города.

В конце концов полудиким скандинавам позволительно и не различать города в собственном смысле от спрятавшегося за тыном селеньица.

Нет и араб Ибн Русте пишет, что у русов "много городов" (притом, его соплеменник и современник, Ибн-Хордадбег, утверждает, что в самой Византии есть только пять городов, остальные же — "укреплённые деревни"), и географ Баварский исчисляет города в землях восточных славян сотнями.

Оба автора — люди безусловно цивилизованные для раннего Средневековья и что такое город, безусловно, понимали.

Ещё занимательней, что ещё персидский аноним и тот же Ибн Хордадбег, таможенник по профессии, свидетельствуют, что русы производят "отличные мечи" и ввозят их в земли халифов.

Вдумайтесь — речь идёт не только о высоком качестве работы русских оружейников.

Это-то вне сомнений — стоит только почитать у Льва Диакона, как мародёры-византийцы собирали на полях битв русские мечи, а у Ибн Мискавейха — как жители окрестностей Бердаа лазили за мечами в могилы русов, умерших от морового поветрия (!).

Нет, речь о том, что русы продавали не только всевозможное "сырьё" — меха, мёд, воск, но и изделия своих ремесленников. И те находили спрос даже в краю булатных клинков!

Другим предметом экспорта были кольчуги — Ибн Русте называет кольчуги славян "прекрасными", а средневековая поэма "Рене де Монтабан" — "отличными".

Заглавный герой поэмы, рыцарь Карла Великого, купил одну и стал пользоваться славой неуязвимого бойца. Технологии, таким образом, в языческой Руси были не ниже мирового уровня. Некоторые клинки той эпохи сохранились до наших дней. На них имена кузнецов-русов — "Людота" и "Славимир".

На это тоже обратим внимание, читатель, — русы-кузнецы, представители профессии, дольше прочих державшейся за древних Богов (не зря молитва святого Патрика защищает христианина "fri brichta goband ocus druad" — "от чар кузнецов и друидов"), оказывается, грамотны.

И не они одни — в одном из курганов могильника Гнездово на кувшине красуется надпись, которую учёные читают то как "горушна" (горчица), то как "Горух пса" (то есть, "Горух писал").

Честно признаться, мне больше по душе последняя расшифровка: большинство древних надписей — вот такие "автографы", а представить, зачем северным славянам в X веке могла понадобиться огромная амфора с горчицей, мне как-то не по силам.

Наконец, самая, на мой взгляд, занимательная надпись той эпохи найдена в Новгороде, в слоях середины X века. Это бирка-пломба от мешка с данью. На ней изображён символ княжьего рода — сокол, вилкой раскинувший крылья, и надпись: "Мечнич мех в тех метах. Полтвец" ("Этим помечен мешок мечника. Полтвец".)

Мечник — служилый княжеский человек, которому, очевидно, принадлежал мешок. Рядом со своим званием" он для неграмотных вырезал меч. А Полтвец — имя этого поэта на княжьей службе.

Оцените игру созвучий в оригинальной надписи! Эта короткая надпись очень похожа на "висы" — короткие, иной раз — из одной строчки, стихи скандинавских поэтов, скальдов.

Между прочим, идея, что письменность на Русь принесло лишь крещение или, по крайней мере, Кирилл с Мефодием, — "заслуга" опять-таки православствующих, а не православных.

В православном "Паннонском житии св. Кирилла" чёрным по белому написано, что будущий святой, посетив Корсунь-Херсонес, древний город неподалёку от нынешнего Севастополя, видел там книги, написанные "русьскими письмены".

Именно "русьскими" — так написано в 26 (прописью — двадцати шести) известных нам списках жития, так что попытки переделать их на "сурские" (сирийские), "готские" и т.д., ни что иное, как проявление какого-то странного страха иных исследователей при мысли о грамотности далёких предков[6].

И скорее всего это были те письмена, которые сегодня неправомерно называются кириллицей. Именно их, как пишет палеограф С.В. Высоцкий, в Средние века называли "русским письмом", а "славянским" — глаголицу.

"Солунских братьев", как известно, считают изобретателями именно славянской письменности. И первые памятники глаголицы — это церковные надписи и богослужебные книги, именно то, на что могли направить свои усилия братья-миссионеры.

А вот "кириллица" встречается впервые в местах совершенно "неподобающих" — на глиняном кувшине, на клинках мечей, на бирке, в надписях совершенно мирских по смыслу и содержанию, не упоминающих даже имён христианских.

А, по единодушному мнению русских летописцев, византийских хронистов и арабских географов, торговцами, сборщиками дани, воинами и кователями мечей в Восточной Европе X века были именно русы — вот и "русское письмо".

Так что, любители порассуждать о том, сколь многим-де мы обязаны "Солунским братьям", очевидно, пишут глаголицей. Я же пишу эту книгу знаками, восходящими к "русьским письменам" язычников Людоты, Славимира, Полтвеца и Горуха.

И если признание иноземцами титула государей за русскими правителями и имени государства за самой Русью говорит об уровне общественного развития языческой Руси, если высокая оценка иноземцами изделий русских мастеров — это уровень цивилизации, то грамотность русов-язычников, не жрецов или князей, а простых людей — кузнецов, купцов, княжьего служилого люда — это уровень культуры.

Уровень, надо сказать, весьма высокий — ещё несколько веков спустя в ином рыцарском романе христианской Европы можно было прочесть: "жил благородный рыцарь. Он был таким учёным, что даже умел читать".

Конечно, неверно говорить, что страна грамотных кузнецов стояла "выше" стран с уже возникавшими университетами. Просто надо признать, что нет и не может быть никакого "выше" и "ниже", что особенности языческой Руси — или Запада — это именно особенности, а не признаки загадочной "отсталости" (чтобы говорить об отставших, нужно быть твёрдо убеждённым, что все идут в одном направлении[7]), или не менее загадочного "прогресса".

Поскольку речь в нашей книге о язычниках, то надо сказать несколько слов и о язычестве Древней Руси, дать хотя бы самое общее, естественно, чудовищно схематичное представление о Вере, ради которой герои нашей книги будут жить, сражаться и погибать.

Для начала: — славяне и русы знали единого Бога. Об этом свидетельствует Прокопий Кесарийский, византийский автор VI века и немец Гельмольд полтысячи лет спустя.

В договоре руси с греками в 945 году сказано: "…а те из них (русов. — Л.П.), кто не крещен, да не имеют помощи от Бога и Перуна", а в 971 году воинствующие язычники Святослава клянутся "от Бога, в него же веруем, в Перуна, и в Волоса, скотья Бога".

В насквозь, как увидим, языческом "Слове о полку…" — "суда Божия не минута" в цитате из оборотня и колдуна Бояна, Велесова внука, обращённой к князю-оборотню Всеславу Полоцкому.

Второй раз Бог упоминается в "Слове…", когда в ответ на молитву Ярославны Солнцу, Ветру и Дону: "Игорю князю Бог путь кажет из земли Половецкой на землю Русскую". Вряд ли на языческую молитву отозвался Христос!

Князь ещё некрещёных болгар Пресиян писал в своей так называемой Филиписийской надписи: "Когда кто-то говорит правду — Бог видит. И когда кто-то лжёт — Бог видит. Болгары сделали много хорошего христианам, а христиане забыли об этом — но Бог видит!"

Сам болгарский правитель, кстати, величал себя "От Бога князь" — притом, что от христиан он себя, как мы с вами, читатель, только что видели, чётко отличал.

Язычники не часто называли это Божество собственным именем. Да и понятно. Да простится мне такое сравнение, но есть звери — лисы, лоси, барсуки, кабаны, а есть — Зверь, которого по имени лишний раз лучше не поминать, а то ведь, о нём речь, а он — навстречь.

У поморов были рыбы — сельдь, треска, навага — и была Рыба, которую лучше не поминать всуе (обидится, уйдёт), спасение поморских посёлков от голода и цинги — сёмга. Её я рискнул назвать, ибо она читателям неочевидна, да и я не помор.

Для, простите, наркомана есть всякие там осока, пырей, лебеда, а есть — Трава, основа его страшного и жалкого существования.

Самое главное мы подчас называем не собственным именем, а родовым. Отсюда и этот Бог у славян-язычников для обозначения Бога над Богами, Бога Богов.

Между прочим, не одни русы пользовались такой логикой. Скандинавы очень часто называли своего верховного Бога Одина просто "Ас" — "Бог". Тюрки называли "Богом" Тенгри — повелителя Богов, небесного хана. Эллины звали Зевса Олимпийского " Богом" — Днём.

Верховного Бога балтов звали Диевс — опять-таки попросту "Бог". Мать Богов индусов именуется до сих пор Дэви — Богиня.

Но мы знаем Его имя, имя, под которым славили Его наши пращуры-русы. Это заслуга покойного академика Бориса Александровича Рыбакова. Его открытия не опровергнет никакая злопыхательская "критика".

Впрочем, мы не будем здесь подробно её рассматривать и опровергать. За открытие Рыбакова говорят источники — единственный надежный фундамент любой исторической мысли.

В одной из древнерусских книг сказано — "Всему бо есть творец Бог, а не Род" — следовательно, кто-то утверждал обратное! В "Слове Исайи пророка о Роде и Рожаницах" культ Рода противопоставляется на равных "праведной" вере в "истинного" бога Библии.

Есть и иные доказательства, но здесь хватит этих. Как говорили древние римляне, sapienti sat — разумному достаточно, желающих же спора ради спора не утолишь и множеством томов.

Именно Род скорее всего изначально порождал из Себя мир в "Голубиной книге". Для существования этого мира Род принёс Себя в жертву.

Так мы получаем культ жертвенности и Жертвы, Бога, принёсшего Себя в жертву за мир. И отношение к миру — телу Бога, жертвенному дару Его.

Солнце красное от лица Божья,

Млад ясен месяц от грудей Божьих,

Утренняя заря, заря вечерняя

От очей Божьих…

На Жертве Божества зиждился миропорядок — Рота (слово, родственное древнеиндийскому "рита" с тем же значением). Рота так же и клятва. Языческая присяга, тесно связывающая слово человека с мирозданием. Русы клялись — "пока мир стоит, пока Солнце светит".

Хранителями роты в обоих её смыслах были следующие за Родом Боги русов. Это Перун — Бог гроз и битв, покровитель воинов.

В его честь знатные славянские воины выбривали себе бороды и головы, оставляя лишь усы и длинные пряди на макушке — именно так изображает Перуна текст "Повести временных лет" и миниатюры Радзивилловской летописи.

Это Волос, Бог зверей, мертвецов и колдунов, покровитель волхвов. Само его имя означало "волосатый, косматый". В его честь на сжатом поле оставляли последний сноп — "Волосу на бородку".

Его люди — волхвы и жрецы — согласно летописям и западным хроникам, носили длинные бороды и волосы.

В договоре заклятого язычника Вещего Олега — том самом, где "русин или христианин" — русы клянутся Перуном и Волосом.

Игорь, у которого в дружине появляются христиане, клянется только Перуном.

В договоре воинствующего язычника Святослава вновь появляется нетерпимый к христианам Бог волхвов.

Подчеркну — эти Божества упоминаются в договорах вместе. Теория об их "вражде" не имеет никаких оснований.

Сейчас она, хоть и продолжает неоправданно занимать место в популярной и справочной литературе, в книгах, в общем, замечательных — таких, как "Мы — славяне" Марии Семёновой и "Дорогами Богов" Юрия Петухова (во всяком случае, первые издания "Дорогами…" были неплохи), энциклопедии "Мифы народов мира" и многих других, — встречает достаточно серьёзный критический отпор.

А.А. Панченко критикует её в своём "Народном православии", М.А. Серяков в труде "Голубиная книга" — священное предание русского народа".

Со временем может быть кто-нибудь и вспомнит, что первую и, собственно, последнюю необходимую критику этой теории дал ещё покойный Борис Александрович Рыбаков во времена, когда она находилась на пике популярности.

Он обратил против неё единственное серьёзное возражение — возражение, которое не вправе оставлять без внимания ни один человек, желающий считаться разумным и здравомыслящим. Он показал, что она откровенно противоречит источникам, она — просто безосновательна.

Правомерней предположить в Божествах, которыми одновременно клялись русы, не соперников, а соратников, правую и левую руки Всеотца Рода.

Возможно, именно они скрывались на варяжских берегах под прозвищами Белобога и Чернобога, как Род скрывался под прозвищем Святовита. В честь Чернобога и Белобога, что почему-то часто забывают, пили, славя их, одну круговую чашу.

Разумеется, этими тремя Богами мир руса-язычника не исчерпывался, но здесь нет места для рассказа обо всём многоцветье древней Веры.

Ведь только о пяти Богах, чьи изваяния стояли на киевском холме — Перуне, Дажбоге-Хорее, Стрибоге, Семарьгле и Макоши — можно написать целую книгу. Что автор этих строк, собственно и сделал.

Пока же перейдём к некоторым вопросам отношения русов-язычников к себе и к миру.

Во-первых, это, конечно, культ предков. Про это так часто говорят, что уже совершенно не понимают, что же оно всё-таки означает.

Охотно поясню: культ предков это не вопль "Слава предкам!" над "братиной" с покупным пивом чеченской фирмы в замусоренном, затоптанном и заплёванном пригородном леске, у костерка из разломанных ящиков.

Это даже не посещение в Родительскую субботу могилок на кладбищах — травку прополоть, оградку поправить, гвоздички положить. Культ — это прежде всего отношение. Такое отношение, при котором объект находится вне критики.

Если человек, допустим, исповедует культ личности Вождя (как мои дедушки, работник Народного комиссариата внутренних дел ежовского призыва, Игнатий Адрианович Прозоров и подполковник Великой Отечественной Сидор Петрович Горбушин), он не может допустить в сознание мысль о том, что Вождь не прав.

Если он не понимает действий Вождя, он просто принимает эти действия не раздумывая (достойные противники моего деда по материнской линии говорили в таких случаях: "Фюрер думает за тебя"). Или пытается понять, где сам — именно он сам, а не Вождь! — допустил ошибку.

Там, где возникает иное отношение, кончается культ — даже если памятники ещё стоят на всех перекрестках и цветы у пьедесталов не успевают завянуть.

А теперь попытайтесь понять, читатель, чем же был культ предков? По свидетельству выдающегося русского лингвиста И.И. Срезневского, "старый" в древнерусском означало "почитаемый", "разумный", "опытный", "лучший".

Древний миф об убийстве неспособных участвовать в прокормлении племени стариков первобытными людьми оказался именно мифом.

Справедливости ради надо сказать, что народные рассказы на эту тему всегда рисовали подобное изуверство временным, частным случаем, возникшим когда-то в силу чрезвычайных обстоятельств.

Только "учёные" современной западной цивилизации додумались до того, чтоб приписать предкам истребление физически беспомощных старцев, как норму.

В 1960 году в иранской пещере Шанидар было обнаружено погребение сорокалетнего мужчины-неандертальца (!), невзирая на врождённый дефект, лишивший его возможности пользоваться правой рукой, он всё же дожил до этого весьма почтенного по меркам той суровой эпохи возраста.

При этом, у человека из Шанидара были почти начисто стёрты передние зубы — как видно, он пытался ими помогать себе, возмещая беспомощность правой руки. Однако, он жил и без зубов и погиб под обвалом свода пещеры.

Другой престарелый неандерталец из пещеры Шапель-о-Сен потерял все зубы, кроме двух, был буквально скрючен артритом — но прожил долгую жизнь после этого.

Так отчего же земледельцы-славяне должны были быть суровее к своим старикам, чем пещерные охотники раннего каменного века?

Все источники как раз говорят о почтении славян к своим старцам. Хотя, конечно, "старая чадь" и "градские старцы" русских летописей обозначали скорее всего отнюдь не возраст обозначаемых этим понятием людей, а принадлежность их к "старым", раньше остальных поселившимся в каком-либо месте родам.

Такие порядки на Русском Севере сохранялись до начала XX века. Однако основной принцип был тот же: старый — значит "лучший". От ПРАщуров завещанное было ПРАвильным — только так и никак иначе.

Слово же "новь", "новый" прозрачно намекало на "Навь", "навий" — мир тьмы и нежити и его исчадье. Русская поговорка гласила, что "Были люди божики (или — велеты, великаны), теперь — пыжики, а будут — тужики; эти петуха впятером резать будут[8]".

Другое предание гласило, что Боги утвердили Мать-Землю на четырёх огромных рыбах над водами мрака и смерти. Одна за другой рыбы уплывали или погибали и ныне мир держит одна рыба; он же с каждым разом всё больше погружается в хляби тьмы, всё более пропитывается ею.

Миру предстоит, верили русы, в ближайшие времена погибнуть и возродиться вновь. Представления русов о посмертии, слишком сложные, чтобы о них здесь рассказывать, включали и представления о перевоплощении.

А теперь попытайтесь представить, как подобное мировоззрение сочетается с представлением о "прогрессе".

"Первобытный", "примитивный" — в устах наших современников эти определения говорят о неполноценности. В устах древних людей это была величайшая хвала.

Представление о том, что мир, люди, жизнь улучшаются с ходом времён, было не просто чуждо языческому мировидению русов, а прямо противоположно ему.

Впрочем, что уж говорить о славянах, если даже в иных торговых городах-государствах Эллады, несравненно более открытой всевозможной новизне, человек, вздумавший предложить новый закон, обязан был являться в собрание с верёвкой, скользящим узлом завязанной на шее — чтоб согражданам не пришлось долго искать этот предмет, буде нововведение придётся им не по нраву.

Кстати, как ни относись к понятиям традиционного общества о старом и новом, именно этот обычай прародины демократии я бы горячо рекомендовал современным парламентам. Жизнь стала бы много спокойнее!

Либо ты веришь в прогресс — либо исповедуешь культ предков. Тут уж одно из двух. Прогрессизм и язычество — несовместимы. Тот, кто утверждает, что совмещает их, лжёт или заблуждается.

Вот только не надо, читатель, в духе как раз современных представлений о "примитивном", "старом" и "прогрессивном", "новом" видеть в предках дикарей, кланявшихся дурно обтёсанным брёвнам, вкривь и вкось (это, кстати, просто поветрие какое-то — на десяток картинок с изображением славянских капищ не насчитаешь и трёх, где бы "идолы" стояли прямо) понавтыканным в огороженную щелястым тыном полянку, как это любят рисовать на иллюстрациях к художественным и популярным книгам про язычников-славян.

На Руси, по единодушному свидетельству таких предельно незаинтересованных в воспевании русского язычества источников, как "Сага об Олафе, сыне Трюггвы" и "Похвале и памяти князю русскому Владимиру" мниха (монаха) Иакова, были храмы.

В первом упоминается, что "конунг Гардов Вальдемар" (Владимир Святославич, будущий креститель Руси) в годы своего правления в "Хольмгарде"-Новгороде посещал храм языческих Богов.

Второй источник утверждает, что этот же Владимир после крещения "храмы идольские раскопа и по-сече".

Сейчас несколько таких храмов найдены даже археологами — от Ладоги, где этот храм, полностью повторяющий архитектуру храма балтийских славян в Гроссен-Радене, стоял на улице Варяжской — до Прикамья.

Об их внешнем облике мы можем судить, разве что, по сравнению с описанными западными авторами храмами балтийских славян — как я уже сказал, устройство храмов на Варяжском Поморье и в северно-русских землях полностью совпадают.

Саксон Грамматик — о храмах Рюге-на-Руяна: "Посреди города (Арконы. — О.В.) была площадь, на которой стоял храм из дерева, изящнейшей работы (…), внешняя стена здания выделялась аккуратной резьбой, включавшей формы разных вещей…

Отличием этого города (Коренице. — О.В.) были три храма, заметные блеском превосходного мастерства".

Гельмольд говорит, что Святовит имел в Арконе "величайшей пышности храм", а в Рерике вокруг священных дубов Перуна стояла "искусно сделанная ограда".

"Житие Оттона" о храмах Триглава в Волыни: "С большим старанием и искусством сооруженные".

Герборд о кумирне того же Триглава в Щецини: "Была сооружена с удивительным старанием и мастерством. Внутри и снаружи она имела скульптуры, выступавшие из стен изображения Людей, птиц и зверей, столь соответственно своему виду переданных, что казались дышащими и живущими (…) Краски внешних "изображений никакая непогода, снег или дождь не могли затемнить или смыть, таково было мастерство художников".

Титмар Мезербургский о городе Радигощ и святилище Сварожича: "В нём нет ничего, кроме храма из дерева, искусно сооружённого, который, как основы, поддерживают рога разных зверей. Его стены снаружи украшают изображения Богов и Богинь, удивительно вырезанные, как видно рассматривающим".

Были, конечно — в деревнях, по окраинам — и те кумиры под открытым небом, которые обычно рисуют нам современные художники. Как в православной культуре наряду с Софией Новгородской или Кижами существовали одинокие кресты с иконой под кровелькой-голбцом на распутьях.

О сути обряда жертвоприношений у славян я уже говорил. Это было не кормлением взрослыми детьми деревянных кукол. И не торговлей с Богами по принципу "Ты мне — я Тебе".

Даже общая трапеза с Бессмертными, обновлявшая связь (помните — "ре лигио"?) не исчерпывала сути жертвоприношения. Это было повторением Первожертвы — жертвы Рода, актом обновления, пересоздания мира, в котором жертва мистически уподоблялась Самому Богу Богов, Всеотцу.

Голова жертвы, например, надевалась на шест или вывешивалась на дерево не из эстетических соображений, а в подражание тому, как в начале времён младшие Боги утвердили небо — череп Всеотца — на мировой Оси или мировом Древе.

Именно так, кстати, поступают с побеждённым врагом "россы" великого князя Святослава у Льва Диакона (кричащие, что уподобили убитого "жертвенному животному"), ободриты на Варяжском Поморье, и… богатыри русских былин Илья Муромец, посмертно произведённый в христиане и даже в святые, а также Алёша Попович.

Война, как видим, приравнивалась к жертвоприношению — не потому ли столь почётной была гибель воина?

Естественно, абы кого из людей Роду Всеотцу наши предки уподобить не могли. На алтари шли во всём индоевропейском мире, от Индии до гладиаторских арен Рима, три категории людей: пленники (по описанным выше соображениям), преступники (законы общества были продолжением законов Вселенной, "доколе мир стоит, доколе Солнце светит", и посягавший нарушить их как бы уподоблял себя установившему эти законы Роду, а стало быть, напрашивался и на ритуальное уподобление Всеотцу-Первожертве), и добровольцы.

Последних было не так мало, как может показаться — ведь участь жертвы была более чем почётна.

В Индии верили, что жертва поселяется в райском мире того Божества, которому была принесена и становится сопричастной Его силе.

В Древней Греции верили, что принесённая в жертву своим отцом царевна Ифигения стала Богиней, покровительницей Крыма, а у римлян бык, принесённый в жертву Митрой, стал Богом плодородия Сильваном.

У славян, как считается, отзвук подобных представлений сохранился в превращении "не своей смертью умерших" людей (изначально — жертв) в существ на грани местных полубогов и нечистой силы — русалок, водяных и пр.

Если же вам, читатель, не даёт покоя мысль о высшей ценности человеческой жизни, на которую покушались злодеи-язычники, найдите своему негодованию более достойный объект.

Например, аборты — за день в России, по данным Минздрава, гаснет тринадцать тысяч "высших ценностей", уничтоженных с согласия собственных "мам".

По сути — самое примитивное жертвоприношение: убей малыша, получи выгоду (экономию материальных средств, личного времени и пр.), только вот такого размаха ритуальное детоубийство никогда не достигало не то, что у славян, но даже у карфагенян или ацтеков, этих образцовых изуверов древности.

По подсчётам русского демографа В.А. Башлачева, аборты за XX век нанесли в два с половиной раза больший ущерб нашей нации, чем все войны! Это при том, что именно на русский народ пришлась основная тяжесть жертв в двух самых страшных, мировых войнах.

Современники принесения детских жизней в жертву идолам комфорта и карьеры в промышленных масштабах не имеют ни малейшего права на чувство морального превосходства перед предками, изредка отправлявшими к Богам пленных (которых, впрочем, при современном оружии может и не быть), преступников (которых сейчас как раз лелеют и кормят до конца их дней) и добровольцев (каковых в наше шкурное время скорее всего не нашлось бы).

Вот что, более или менее точно, мы в основных чертах знаем о древнерусском язычестве. Но среди русов, самое раннее с IX века, упоминаются и христиане.

Православствующие публицисты любят утверждать, что-де о русском язычестве мы почти ничего достоверно не знаем. Надо, однако, отметить, что и начальная эпоха христианства на Руси не может не вызвать вопросов.

Начать с того, что едва ли не все самые главные слова и названия русского православия имеют западное, романо-германское происхождение.

"Крест" — немецкое "крейц" от латинского "Кристос".

"Алтарь" от латинского "алтариа".

"Поп" — верхненемецкое "паппе" от латинского "папа".

"Пастырь" от "пастер".

"Церковь", по-древнерусски "церкы" — немецкое "кирка", от латинского "циркус"… и так далее, вплоть до "еретика" и "поганого".

До XX века полку под иконы в красном углу кое-где величали "тяблом", от отлично всем известного "табло, табула" — попросту доска.

Да что там, если сам народ, от которого русы приняли-де христианство, русы звали не его самоназванием "ромеи", а обидной латинской кличкой "греки", "радовавшей" подданных Второго Рима не больше, чем гражданина современного Израиля порадует обращение "жид".

Православные знакомые ничего внятного мне по этому поводу объяснить не смогли, робко бормоча что-то про "единство церквей" до великой схизмы-раскола 1054 года, когда римский папа и константинопольский патриарх взаимно прокляли и отлучили друг дружку.

Ну и что? Византийская церковь также была "единой" с западной, что не мешало византийцам называть крест ставросом, алтарь — бомосом, попа — иереем, церковь — экклезией (или наосом), еретика — гетеродоксом[9], а поганого — этникоем.

Византийская церковь не знала колокольного звона — этой "визитной карточки" православной Руси, зато его знал и знает католический Запад (вспомните только колокола собора Парижской Богоматери из романа Гюго). Точно так же дело обстояло с церковным пением.

Вплоть до начала XIII века русские князья спокойно роднились с западными правителями. Русские княжны выходили замуж за французов (знаменитая Анна Ярославна, привёзшая в Париж будущие коронационные регалии французских государей — славянское евангелие, написанное глаголицей и саблю киевской работы, невесть с чего провозглашённую французами "мечом Карла Великого"), датчан, поляков.

В свой черёд русские князья (которых, напомню, на Западе называли "королями") венчались с западными принцессами — скажем, женой Владимира Мономаха была англичанка Гита, дочь последнего англосаксонского короля Британии.

Есть сообщения, что и в походах крестовых участвовали и даже городок Русь (Россиа, Ругия, Руйя и т.д.) в Сирии основали.

Но, пожалуй, занимательней всего истовое почитание русскими православными мужичками праздника Николы Вешнего. Праздник сей русские люди иной раз, как отмечали встревоженные церковнослужители, чтили выше Пасхи, Воскресения Христова.

А учреждён он был во времена крестовых походов, когда несколько ушлых католиков умыкнули мощи угодника Николая из его родных Мир Ликийских в итальянский и, естественно, католический город Бари.

Столь же естественно, что византийская церковь этого праздника не отмечает. Что ж тут, в самом-то деле, отмечать?! Мощи угодника божьего украли! А русские простолюдины, как уже сказано, чтили дату этого преступного деяния зачастую выше главного православного праздника.

В русских былинах и духовных стихах угодника так иной раз и звали — Микола Барградский. Вот Мирликийским в русском фольклоре Николая, кажется, не называют.

Далее, в том же фольклоре был такой жанр "обмирания" — рассказы о благочестивых людях, почему-то чаще женщинах, которые в состоянии "обмирания", говоря языком современной медицины, клинической смерти, путешествовали душой по тому свету.

Так вот, эти обмирания зачастую описывают место, куда попадают люди, недостаточно нагрешившие для вечной погибели, но и не настолько праведные, чтоб попасть в рай. В этом образе легко опознать католическое Чистилище.

А как крестятся русские люди, замечали когда-нибудь? Понаблюдайте — и обнаружите, что большинство не дотягивают нижнюю часть креста ниже груди.

Получается перевёрнутый крест — символ отнюдь не сатаны, как полагают малограмотные подростки, насмотревшиеся американских ужастиков, но апостола Петра, считающегося (в католической традиции, разумеется) первым папой и основателем римско-католической церкви.

Западные хроники сообщают, что Ольга — помните, "Елена, королева ругов"? — посылала за проповедниками и епископом в Священную Римскую империю Германской нации, а византийский император Константин Рождённый в Пурпуре сообщал, что в момент прибытия в Константинополь Ольгу уже сопровождал её духовник, отец Григорий.

О крещении Ольги в Византии Константин молчит. Младший современник крещения Руси, Адемар Шабанский, сообщает, что Владимира и его людей крестил святой Бруно-Бонифаций Кверфуртский, а уж позднее "некоторый греческий епископ" ввёл у наших предков "обычай греческий".

Наконец, знаменитая Анна Ярославна, королева Франции, мало что вышла за католического владыку, но ещё и привезла на свою новую родину евангелие, написанное хорватской глаголицей.

Хорваты, как известно, католики, тем и отличаются от своих вроде бы братьев по культуре и языку сербов. Их угловатая глаголица резко отличается по начертанию от округлых глаголических букв болгар.

При всём этом, надо заметить — сохранилось немало свидетельств, что Русь приняла христианство всё-таки от греков.

Многие из этих свидетельств вполне непредвзяты: так, та же хроника, что говорит о просьбе Ольги прислать ей епископа и вероучителей с Запада, сообщает, что "королева ругов" была крещена в Константинополе.

Чего византийские источники, с величайшей помпой фиксировавшие крещение любой ватаги грозных "россов", отчего-то не заметили.

Соблазнительно, конечно представить такую картину — сперва крестили по западному обряду знать, а потом, после схизмы-раскола между западной и восточной церквями, знать и церковь приняли сторону Константинополя и окрестили простонародье на греческий лад (Адемар Шабанский примерно так события и излагает).

Только вот предания о чистилище, культ Николы Вешнего Барградского и манера креститься крестом святого Петра сохранились в самой что ни на есть простонародной среде.

И боюсь, учитывая всю сумму источников, ничего однозначного про крещение Руси сказать просто невозможно (поэтому авторы учебников и популярных книжек и выкидывают или, скажем деликатнее, стараются не обращать внимания на пласт информации, связанный с западным христианством на Руси — хотя усилие для этого нужно просто титаническое, у нас ведь даже названия месяцев латинские!).

Тем паче, что кроме западного, римского варианта христианства, в русском Средневековье "отметился" ещё один вариант этой религии, пусть и не так внушительно, как "латинство". Я говорю про, так называемую, ересь Ария.

Этот церковнослужитель III века утверждал, что Христос не единосущен богу-отцу, а всего лишь подобосущен, благо в греческом эти слова отличала одна буква — соответственно "омойусиос" и "омоу-сиос".

Ариане или омии, как их ещё называли, в своё время подчинили половину умирающей Римской империи, такие могучие варварские народы, как готы и вандалы.

Именно для борьбы с их учением враги готов, франкские короли, ввели в символ веры знаменитое "филиокве" (принцип равного исхождения духа святого и от бога-отца, и от бога-сына).

Если читатель не вполне понимает, о чём идёт речь, то ничем не могу ему помочь — я и сам не очень понимаю.

Могу только отметить, что арианство понималось и врагами, и, наверно, иными приверженцами, как уступка и языческому многобожию (троица разделялась, превращаясь в трёх по сути различных божеств), и языческому рационализму (не надо было ломать голову над логически необъяснимой нераздельностью и неслиянностью триединства).

С огромнейшим трудом церкви удалось победить эту ересь — но не уничтожить. И вот в летописи, в рассказе о крещении Владимира, христианский проповедник говорит русскому князю, что бог-отец — "старейший" в троице (арианский принцип!), что бог-сын подобосущен отцу своему (прямое арианство!) и "забывает" прибавить обязательный тезис о единосущное лиц Святой Троицы (специально против ариан сочинённый).

Ладно бы дело ограничивалось только этим, хотя и тут появление арианства (в символе веры! в рассказе о крещении страны!) удивляет.

Но как быть с тем, что уже в первые века после крещения у нас переведены сочинения византийца Василия Великого против арианина Евномия?

Тогда же переводят "Слова" против ариан их главного противника Афанасия. И отечественные мыслители — Феодосии Печерский, Кирилл Туровский — уже сами творят в антиарианском ключе.

Раз с арианством воевали, значит, оно было! Так же, как, скажем, присяжные атеисты 1970-1980-х воевали не с "новыми друидами" или уиккои, "религией ведьм", не проникавшими в Советский Союз, а с баптистами, иеговистами, кришнаитами — с сектами, существовавшими в нашей стране.

И тут поневоле вспоминаешь один из апокрифов русской истории — так называемое, "письмо Иоанна Смеры". Суть этого "письма" такова: Владимир отправил в Византию, как говорит и летопись, своих людей для того, чтоб получше ознакомиться с верой греков.

Однако, один из них, автор "письма", "половец" Иоанн Смера, сошёлся с арианами и на Русь возвращаться отказался, а князю насулил множество неприятностей, буде тот примет византийский вариант христианства. Обычно это "письмо" считают подделкой белорусских протестантов XVI столетия.

Но в свете арианства летописного символа веры и антиарианских поучений древнерусских святителей становится любопытно, а не был ли первый невозвращенец Смера (Иоанном он, конечно, мог стать лишь после крещения) реальной личностью, а его письмо — реальным документом, в списках дошедшим до времён Реформации и использованным её приверженцами?

Учёных очень смущает национальность Смеры — половцы у русских границ появились через век без малого после крещения Руси.

Но ни эфиопы, ни шотландцы с Русью не граничили вообще, что не помешало Абраму Ганнибалу и Филиппу Лермонту оказаться на службе русских царей и стать предками великих русских поэтов. Впрочем, это лишь моё личное подозрение…

Так, в какую же веру крестил Русь Владимир? Кем были первые русские христиане?

Однозначно ответить на этот вопрос невозможно. О первых веках христианства на Руси мы знаем так же мало, как и о русском язычестве.

Напоследок стоит заметить, что в летописях немало упоминаний, как тот или иной храм освящается века спустя после его создания.

Старейшина Союза славянских общин, Вадим Станиславович Казаков, полагает, что многие из этих храмов первоначально были языческими святынями.

Такого, конечно, никак нельзя отрицать. Достаточно только вспомнить, что в Вильно, нынешнем Вильнюсе, литовские князья воздвигли каменный храм верховного Бога Литвы — Перкуна-Громовержца, который, правда, после крещения Литвы в XV веке, разрушили, заменив деревянным костёлом.

Но не менее вероятно, что эти храмы — по крайности, некоторые из них — были первоначально святынями инославных христиан — ариан-омиев или католиков, позднее присвоенных и вторично освящённых священниками византийской церкви.

Откуда же взялись на Руси ариане?

Из многочисленных гипотез исследователей о происхождении народа русов, наиболее обоснованной источниками и здравым смыслом представляется версия о тождестве их с ругами — народом с южных берегов Балтики, в III-IХ веках основавшими на Среднем Дунае небольшое государство-княжество, которое германские соседи называли то Рутиландом, то Русарамаркой.

Сами руги, отметим, германцами не были, что чётко прописано в источниках. Впоследствии ругами упорно именовали в Европе киевских русов (напомню — "королева ругов Елена", она же киевская княгиня Ольга-Елена).

В свою очередь, славянское население прародины ругов, острова Рюген, в житии, скажем, Оттона Бамбергского именуется русинами.

Впрочем, я уже немало места посвятил этому вопросу в других книгах ("Святослав", "Кавказский рубеж", "Времена русских богатырей"), ему, в основном, думаю посвятить следующую книгу (рабочее название — "Варяги: славянская Атлантида").

Как и другому вопросу, смежному — о любимой нашей академической публикой "версии" про то, как не отмеченный ни в каких источниках (!) глагол "ротс", означавший-де в скандинавских языках не то "крутить", не то "грести", лёг-де в основу финского названия шведов, Руотси.

Подчёркиваю, именно глагол — не "страна гребцов"[10], а "страна Грести"! Затем это слово финны передают славянам — совершенно неясно, каким образом.

Если, как в рассуждениях, создавших этот "последний писк" научной моды учёных XVIII века, полагать, что славяне шли к Ильменю и балтийским берегам с юга, то они должны были бы заимствовать это слово не у финнов, а у карел или эстонцев.

Но эстонцы называли "руот-си" не шведов, а… ливов. А карелы вообще… финнов. Так что, "русью", в таком случае, должны бы звать эстонцев или ливов — но их зовут чудью и ливью, никаких следов именования их русью в поздних источниках нет. Как, впрочем, нет таких следов и в отношении шведов.

Ну, а если, как это всё определённее выясняется в последнее время, ильменские славяне пришли к Ильменю не с юга, а с "Поморья Варяжского за Гданьском" (само слово Ильмень, скорее всего, перенесено на озеро у Новгорода с мекленбургской речки Ильменау), тогда всё окончательно запутывается — ибо эти-то славянские мореходы встретились с первым шведом у родных берегов за много вёрст от ближайшего финна.

Надобность заимствовать у "убогого чухонца" наименование для ближайших соседей он испытывал такую же, как, скажем, украинский крестьянин — в заимствовании удмуртского слова "бигер" для татар-крымчаков.

Кстати, про слово "бигер" — оно за последние несколько веков поменяло значение: сперва оно обозначало волжских болгар, потом перешло на татар, уничтоживших Волжскую Болгарию.

А, где гарантия, что финское слово "руотси" за девять столетий от времён Рюрика до его записи не поменяло значения? Да нет такой гарантии и быть не может!

Точно так же, как нет и быть не может быть вероятности, чтоб образование из шведской элиты и славянской массы взяло за самоназвание финское слово (а непосредственно из мифического "ротс" славянское "русь" не выведешь).

И вот эту чехарду невероятностей — неведомый глагол, повелительное наклонение которого стало-де основой для названия народа, записанного в XVIII веке, от которого произошло название народа, жившего в IX и не имевшего отношения ни к тому народу, из языка которого вышел (напрочь вышел, без остатка) неведомый глагол, ни к тем умникам, которые этот глагол сделали названием народа, — вот этот парад абсурда сейчас многие именуют наиболее серьёзной версией происхождения названия "Русь"!

Нет уж, читатель, увольте. Остатки уважения к себе — и к вам, впрочем, тоже — не позволят мне присоединиться к подобным развлечениям. Лучше обращу внимание на систематическое и постоянное отождествление ругов и русов в реальных документах.

Так вот, Ругиланд, он же Русарамарка, он же Дунайская Русь — сами себя, судя по всему, наши предки именно русами именовали, в "ругов" их превратил двойной "испорченный телефон" германцев и латинян.

VI век. В земле русов живёт и проповедует святой Северин. И в житии этого святого сообщается, что те немногие из "ругов"-русов, что приняли христианство, исповедуют арианскую ересь. Она в те века вообще была популярна, как я уже говорил, среди варваров, обитавших на границах рассыпающегося Рима.

Арианская версия христианства была понятнее и доступнее варварам, вчерашним язычникам. "У них есть большой Бог и маленький Бог", — возмущались противники арианства, не понимая, что это-то и облегчало варварам переход к арианству от родных капищ.

Арианство не требовало стоящего за спиною у проповедника дружинника с топором. Да и церковной организации у арианства практически не было.

Ариане-омии даже епископов выбирали. Что делало выживание арианской общины в варварском мире и менее затратным, и менее заметным. Да и влиятельной жреческой касте не мозолили глаза конкуренты.

После Северина русские христиане надолго исчезают со страниц источников — как, впрочем, почти исчезают и сами русы.

После убийства их вождя Одоакра — того самого, что низложил последнего римского императора, Ромула Августула и окончательно "закрыл" Римскую империю, — готским вождём Теодорихом, дунайское княжество русов утратило независимость и силу, вскоре попав под власть аварских каганов.

Про войну Теодориха-Тидрека с русами помнила ещё семь веков спустя шведская "Тидрек-сага". А русская Первая Новгородская летопись в те же годы вспоминает про "злого поганого Дидрека".

В VII веке "народ рус" к северо-западу от докатившихся до Паннонии кочевников-аваров, по соседству с чешскими "амазонками" и лангобардскими "людьми-псами", упоминает сириец Захария Ритор.

А Тифлисская летопись и византиец Константин Манассия называют россами славянских воинов, что привёл под стены Восточного Рима аварский каган в 626 году.

В VIII веке упоминания про дунайских русов отсутствуют — во всяком случае, прямые упоминания. Зато, именно тогда легендарный англосаксонский певец Видсид, сравнимый с Орфеем или Бояном, впервые называет правителя их северных сородичей, "островных ругов", каганом — титул скорее всего занесённый на берега Балтийского моря беженцами от аварского владычества[11].

Но беглецы с Дуная могли нести не только новый титул, но и новую веру. И уже в середине следующего века, в 842 году, арабский таможенник, перс Ибн Хордадбег, сообщает, что "русские купцы, племя славян", приходившие, очевидно, в халифат по Волге "из отдалённейших областей земли славян", на землях Повелителя правоверных "выдают себя за христиан".

Разумеется, выгода в этом была, с христиан (а также иудеев, зороастрийцев и сабиев) правители мусульман просто собирали особый налог, джизью. В то время как язычники были совершенно бесправным "человеческим материалом".

Но именно поэтому крайне сомнительно, чтобы язычникам с края света удалось убедительно разыграть христиан перед бдительным налоговым ведомством халифата.

А сомнения Ибн Хордадбега следует всецело отнести за счёт его профессии — да и некоторой необычности исповедуемого русскими купцами христианства.

Возможно, речь именно об арианах. Но уж во всяком случае не о шведах. Те ещё двести лет спустя будут приносить быков и людей в жертву асам Упсалы, а основной аудиторией проповедников в их краях будут оставаться рабы из христианской Европы.

Впрочем, ещё до Ибн Хордадбега житие Стефана Сурожского сообщает, как город Сурож на месте современного Судака взял приступом "князь русов Бравлин из Новгорода".

Якобы в главном городском соборе Сурожа, где лежали мощи заглавного героя жития, князя разбил припадок — и одновременно посетило видение, после которого он немедленно приказал соратникам вернуть награбленное в церквях Сурожа добро и крестился сам.

В этой истории, честно говоря, много непонятного — что за русы, из какого Новгорода? Новгород на Ильмене тогда вряд ли существовал, да и был… далековато. Новгород-Северский?

Или автор жития просто перевёл название Неаполя — Нового города — Скифского, что на средневековых картах Крыма красуется возле нынешнего Симферополя, в примечательном соседстве с заливом Россофар (буквально — залив русов) и озером Варанголимен (Варяжское озеро)?

Однако, не на ровном же месте возник этот рассказ?! А происходило его действие в самом конце VIII века.

В "Житии Кирилла", как мы помним, говорится о Псалтыре и Евангелии "Русьскими письмены", что видел будущий святой в Корсуни. По мнению одних исследователей, это было в 858 году, по другим — и вовсе в 840-м.

Во всяком случае где-то около истории с русскими купцами Ибн Хордадбега. Как видим, свидетельства о христианстве у русов прибывают.

Тут — сообщение о "выдающих себя за христиан" купцах, там — рассказ о крещении князя, и, наконец, в качестве заключительного аккорда — записанные русскими письменами богослужебные книги христиан.

Про обращение грозных "россов" сообщает в связи с осадой их флотом Константинополя патриарх Фотий. По позднейшей легенде, патриарх опустил в морскую воду священный покров Богородицы, поднялась буря, перетопила "безбожную русь", а уцелевшие в ужасе приняли крещение.

Но это именно житийная легенда — сам Шотий именно тому и дивится, что корабли северных язычников уходили от Царьграда при тихой и спокойной погоде.

А его современник, церковный — и, стало быть, не заинтересованный в сокрытии чуда и возвеличении язычников — писатель Иоанн Диакон сообщает: русы "предавшись буйному грабительству предместий и нещадно избив очень многих, с добычей отступили восвояси".

Здесь вообще не идёт речи о бегстве — налетели, взяли добычу, ушли.

Но, как ни странно, многие отечественные писатели — в том числе покойный Рапов, учёный, казалось бы, вполне патриотически настроенный, — пренебрегают этим сообщением современника, предпочитая ему позднейшие байки про бурю, разметавшую-де русский флот.

Однако, о крещении какой-то группы руси Фотий говорит вполне определённо. Очень может быть, что Аскольд, командовавший осадившим Константинополь флотом, был из семьи, обращённой в христианство (арианское? Или он был потомком крещённого Северином православного[12]?) ещё на Дунае.

Фотий, обнаружив в нём христианина, вполне мог использовать этот факт для заключения с русами мира. До того скорее всего Аскольд воспринимал своё христианство, как семейный, родовой обычай.

Также было с индийскими христианами, образовавшими особые касты и таким образом вписавшимися в индийское общество, не тревожа его древней культуры. Примерно также дело обстояло с христианами японскими до реформ Мэйдзи.

Сообщение же о том, что у его семьи есть единоверцы, да ещё — правящие огромной державой Восточного Рима и самим Царём городов, могло потрясти Аскольда и произвести в душе соратника князя-Сокола гибельный для него переворот.

Затем Константин Рождённый в Пурпуре сообщает о крещении "россов" следующим за Шотием патриархом, Игнатием.

Учреждается даже "митрополия Россика" — вероятно, для крещеных русов Крыма, известных со времён Бравлина и святого Кирилла, но возможно, что уже и для киевских — в 944 году, во время переговоров с греками, в договоре упомянут соборную (!) церковь Святого Ильи на киевском Подоле, а в дружине великого князя киевского Игоря — немалое количество христиан.

Дальше начинается крайне запутанная история — на следующий же год после заключения этого договора Игорь зачем-то отправляется в Деревскую землю.

Затем в Киев возвращается часть дружины, заявив, что князь с "малой дружиной" — самыми близкими людьми — отправился собирать ещё одну — третью по счёту? — дань с древлян.

Мол, дружинникам (наверняка тем, что остались-де с князем) показалось, что они "наги" — это после огромной дани, взятой с ромеев! А их великий князь, изволите ли видеть, отпустил…

Через несколько дней из Деревской земли приезжают послы, их казнят, а киевлянам сообщают — великий князь убит древлянами.

Вскоре прибывает ещё одно посольство, совершенно не ожидающее ловушки, — это только что убив великого князя и ничего не зная о судьбе исчезнувших, словно в воздухе растворившихся предшественников?!

Гибнут и они. Ольга же с войском отправляется в Деревскую землю, где её встречают… праздничным пиром. Ольга, дождавшись, пока древляне упьются, начинает резню.

Когда из Новгорода приезжает Святослав с воспитателем Асмундом, отношения с древлянами уже благополучно доведены до той степени накала, когда никто и не помышляет искать истины, обе стороны думают лишь о мести.

При таких странных обстоятельствах заканчивает жизнь великий князь Игорь Сын Сокола, прозванный Старым, после гибели множества своих воинов при первом походе на греков подкрепивший дружины крещёными варягами — уж не они ли вернулись в Киев с, мягко говоря, странным рассказом?!

А сменяет его на престоле супруга, Ольга. Та самая, которой предстоит стать первой русской святой, будущая христианка… Будущая?

Русская летопись и западные "Хроники продолжателя Регинона" единодушно твердят, что крестилась Ольга в Константинополе, только с именем крестившего её кесаря никак не определятся.

Да вот только тот, к кому и впрямь ездила Ольга, Константин Рожденный в Пурпуре, Багрянородный, писал, что приехала Ольга к нему в 958 году со своим священником.

Кто и зачем скрывал, что Ольга крестилась ещё на Руси?! И почему предания полешуков, современного населения тех краев, где убили Игоря, где тысячами резала ничего не подозревавших древлян будущая святая, утверждают, что "Игора" или "Ригора" в их краях убила его жена Ольга[13]?

А если вспомнить, что незадолго до того воины князя Игоря объявились и попытались закрепиться в области Закавказья, богатой нефтью — основным компонентом супероружия Восточного Рима, "греческого огня", которым незадолго до того ромеи спалили русский флот[14]…

Змей "христианской премудрости" впервые показал пригревшим его на груди простодушным язычникам-русам зубки.

В 967 году снова встречается упоминание о "русских священниках", которые служат мессу "на славянском языке". На сей раз в булле римского папы Иоанна чешскому князю Болеславу.

Очевидно, появление "русских священников" в этих краях — или остаток Дунайской Руси, или результат смещения христианки Ольги ярым язычником Святославом в 962 году.

Стоит хотя бы мимоходом отметить такой аспект: все сообщения о крещёных жителях Восточной Европы в VIII-XI веках говорят именно о крещении руси, как народа (и то, не всей — волхвы, поднимавшие большие города, а то и целые волости против княжеской власти и христианской веры, определённо относятся к тем самым "пользующимся величайшим почётом знахарям" русов, о которых писал ибн Русте).

Что до "славян", то сельская округа городов, как раз место проживания отличных от варяжской руси славянских народов, как нам ещё предстоит убедиться, оставалась языческой ещё долго после 988 года.

Так что в X-XI веках русское христианство так и остаётся этнической религией варягороссов. Все первые упоминания о крещении — про "россов", "аррус", русь.

Плюс собственно варяги — "мнози бо варязи христиане" в договоре 944 года с Восточной Римской империей, варяги-христиане в Киеве в 983 году, варяги Шимон-Рюрик и его брат Шрианд, сыновья Аф-рикана, основатели и "спонсоры"-покровители первого русского монастыря — Киево-Печерской лавры.

И при этом — ну совершенно ни следа скандинавского присутствия в раннем русском христианстве. Отчего бы это?

И священники русские в эпоху, когда о крещёных славянах в Восточной Европе — ни слуху ни духу, служат наднациональному богу на славянском языке. Отчего бы это?

Но, оставим в стороне вопросы происхождения варягов и русов. Вернёмся к русским христианам до крещения Руси.

Про отношения с крещёными земляками — в том числе своим братом Глебом — великого князя Киевского Святослава, сына великого князя Игоря и Ольги, подробно рассказывается в моей книге, посвящённой этому величайшему деятелю русского Средневековья.

Предположения Л.Н. Гумилёва о роли киевских христиан в гибели русского великого правителя на Днепровских порогах весьма серьёзно обоснованы, и скорее всего, именно их винили в гибели князя и киевляне.

Во всяком случае, когда сын Святослава от рабыни-хазарки Малки — Ольгиной ключницы — Владимир, подошёл к стольному граду, многие киевляне не поддержали законного правителя именно на основании покровительства, которое Ярополк оказывал христианской общине (именно к этому времени относятся сообщения Кведлинбургских анналов, что послы "короля русов" принимали участие в праздновании Пасхи в Германии — следовательно, были христианами).

Такая сильная неприязнь к чужакам для веротерпимых язычников не очень свойственна. И вынуждает предположить, что к христианам в Киеве стали — после нескольких десятилетий более или менее спокойного отношения — относиться, как к врагам. А на это, в свою очередь, должна была быть веская причина.

Получается весьма занимательная картина. К 988 году христианство среди русов насчитывает не менее века — если не четыре столетия со времён дунайских ругов-ариан и святого Северина.

На древности русского христианства обыкновенно настаивают его сторонники, вроде протоиерея Стефана Ляшевского, чья книга "История христианства в земле Русской с I (! — Л.П.) по XI век" не так давно переиздана у нас.

Наоборот, его критики — например, Игорь Яковлевич Фроянов в работе "Начало христианства на Руси" — пытаются отказать в доверии даже убедительным свидетельствам о крещении Бравлина или русов Аскольда и Дира.

И ни те, ни другие словно бы не замечают, что древность русского христианства говорит не за христианство, но против него. Не против древней религии русов, а в её пользу.

Если после столь длительного соседства христианство остаётся религией кучки маргиналов, если решившему обратить всех русов в веру Христа правителю приходится — как об этом будет подробно рассказано в следующей главе — развязать кровавую гражданскую войну, дабы навязать своим подданным новую веру.

Если, как мы увидим, и век, и два спустя в крупнейших городах Руси будет всё же проживать немало язычников, не желающих примириться с чужой религией, если главным аргументом проповедников любви и милосердия на Руси будут огонь и меч княжьих дружин, пронесённый на переговоры под полой топор, камнемётные машины под стенами непокорного Мурома, значит христианам было попросту нечего противопоставить жрецам древней Веры в честном споре на равных.

Значит, не приходится и говорить о "примитивном" язычестве, за которое держались по невежеству, пока не знали христианства, не приходится и говорить, что язычество было, темнотой, уничтоженной одним проникновением на Русь "света истинной веры".

Не приходится рассуждать о некоей "природной" склонности русов к православию.

Напоследок, в заключение этой вводной главы — краткий, даже не портрет — набросок, очерк облика и первой половины жизненного пути того, кто, собственно, и привёл на Русь новую веру — не просто терпел её приверженцев, как его предки или относился с доброжелательным интересом — как убитый им брат, даже не просто принял сам эту веру, как бабка.

Он был первым христианским правителем страны, начавшим обращать всю страну в иноземную веру и с него эта череда не прерывалась.

И право же, читатель, не моя вина, что облик этот и этот жизненный путь имеет так мало общего с ясноглазым рыжебородым витязем из свежего мультфильма, говорящим голосом бандита Сашки Белого из фильма "Бригада" (точнее, конечно, актёра Сергея Безрукова).

Даже невероятная география этого мультика — в котором от Руси до Византии (находившейся, если кто не знает, там, где сейчас — Турция) плыть всего-то три дня, новгородцы всерьёз опасаются нападения на их город печенегов из южноукраинских степей, византийские купцы, прежде, чем попасть в Киев, приплывают в деревеньку, стоящую на пути из Новгорода в Киев.

На ту же деревеньку нападают печенеги, византийский император заявляет, что Русь — щит Византии (напоминаю, находившейся на месте нынешней Турции) от печенегов (совр. Южная Украина)[15] — даже вся эта фантасмагория, способная не хуже той злополучной карты из романа "Золотой телёнок" довести какого-нибудь несчастного географа до сумасшедшего дома, имеет больше общего с реальностью, чем нарисованный в том же фильме благостный образ простоватого, но отважного князя.

Для начала — несколько слов о происхождении. Отец будущего крестителя Руси более или менее известен — великий князь Святослав Игоревич. Любопытнее фигура его матери.

До сих пор ещё мелькает на страницах популярных изданий и многими принимается на веру романтическая версия, высказанная ещё в XIX веке Д. Прозоровским.

В семидесятых-восьмидесятых годах следующего, XX столетия для её популярности немало постарался киевский краевед Анатолий Маркович Членов.

Речь о том, что мать Владимира якобы приходится дочерью древлянскому князю Малу. Оснований для этой теории, в общем-то, почти никаких, и серьёзные учёные её не рассматривают.

Только лишь некоторое созвучие между именем мятежного древлянского князя и настоящим отцом Малки и Добрыни, неким "Малъком Любечанином".

На этом основании с помощью притянутых, мягко говоря, за уши "данных" русских былин Анатолий Маркович сочинил целую "древлянскую теорию", точнее, драматический роман о борьбе отважных древлян с варяжско-норманнскими оккупантами.

К первым русским князьям, создателям державы, Рюрику, Олегу и Игорю, Членов относился с какой-то воистину биологической ненавистью.

Святослава изображал недалёким солдафоном, марионеткой в руках "варяжских интервентов", проливавшим кровь русских воинов в ненужных-де Руси походах на культурных ромеев и добрых хазар, защищавших-де Русь от… арабов.

Как говорил сородич Анатолия Марковича, замечательный советский киноартист Владимир Абрамович Этуш в фильме "Иван Васильевич меняет профессию", — "Закусывать надо!".

Вообще-то последний крупный поход арабов полководца Буги-старшего в направлении будущей Руси состоялся ещё до "призвания варягов" и сорвался не из-за доблести наёмников хазарского кагана, а оттого, что сыны жарких аравийских пустынь испугались зимних холодов… на Северном Кавказе, в Осетии.

До Руси это воинство попросту не дошло бы — перемёрзло бы насмерть где-нибудь в районе Кубани или Северского Донца.

Когда в финале своего труда "По следам Добрыни" Анатолий Маркович заставляет своих героев, Владимира и его дядьку по матери, взять "за образец государственного устройства Руси", ни много ни мало, двенадцать колен Израилевых ("библейская федерация 12 свободолюбивых племён, вырвавшихся из-под ига фараона и ведомых могучей рукой Саваофа"), уже не знаешь, смеяться или плакать.

Православных патриотов, цепляющихся за "древлянскую теорию" происхождения равноапостольного князя, можно поздравить с таким иудеологом.

Ни малейших намёков на древлянское происхождение Малки и её брата в летописи нет. Когда Святослав распределяет княжения в землях Руси и речь заходит о Древлянской, про Владимира никто и не вспоминает — а ведь это, казалось бы, естественнее всего, раз уж они сами древляне.

В Древлянскую землю отправляют княжить Олега Святославича. Нет и намёка на то, чтобы Мал — или его наследник — остались в живых после побоища 946 года.

И чего ради Ольга стала бы держать при дворе детей своего злейшего врага, детей того, кто считался убийцей ее мужа? Виновники, свидетели, соучастники — Мал с семейством не были нужны Ольге ни в каком из этих качеств.

Более того, даже этимологического родства между именами Мала Древлянского и Малъка-Любечанина, как выясняется, нет. Передаю слово Алексею Карпову, автору биографии Владимира, вышедшей в 1997 году в серии "Жизнь замечательных людей":

"Имена Мал и Малък — разного происхождения. Если в имени Мал без труда виден славянский корень, то основа имени Малък, вероятно, иная. В семитских языках (арабском, древнееврейском) слово "Маlik" ("малик") означает "царь", "правитель".

Карпов предполагает хазарское происхождение Малки и её брата. Собственно, это предположение выдвинули ещё в 1970-х годах гебраист Валерий Емельянов (ныне, к сожалению, покойный) и А. Добровольский (известный также, как Доброслав).

Карпов, увы, не то не счёл необходимым сослаться на первооткрывателей, не то и впрямь ничего о них не слышал, что тоже вполне допустимо — исследования обоих авторов игнорировались в "академической среде", запуганной жупелом "антисемитизма"[16].

В любом случае, с радостью исправляю это, сознательное или нет, упущение исследователя. Единственное, в чем не могу с ним согласиться — так это в предположении, будто Малък мог быть "хазарским беком", наместником в городе Любече.

Я весьма скромного мнения о пресловутом "государственном гении" святой Ольги — и уже высказывал всё, что я думаю по этому поводу, в книгах "Святослав" и "Кавказский рубеж", но всё же, мне трудно допустить, чтоб даже при ней, спустя полстолетия после Олега Вещего, в русских городах вновь появились хазарские наместники!

А вот с утверждением Карпова — "славянское имя сына Малька Добрыни в этом случае не должно смущать" я как раз охотно и целиком соглашусь.

Ещё в "Киевском письме", документе из деловой переписки, которую еврейская община Киева не то в X, не то в IX веке вела с единоверцами из далёкого Каира, появляются имена вроде Иегуды Северяты и Гостяты Кабиарта бен Коген (сочетание, кстати, фантасмагорическое — имя славянское, прозвище тюркское, а фамилия обозначает принадлежность к касте потомков жрецов-когеним Иерусалимского храма, которая не смешивалась не то что с гоями-инородцами, но даже и с другими евреями).

Так что, как видим, Владимиры Гусинские, Вадимы Рабиновичи и Борисы Березовские, появились отнюдь не вчера.

Так что, Владимир Святославич — не просто сын рабыни. Он сын хазарки, судя по иудейскому имени — из господствующего клана так называемых "белых хазар", до похода Святослава Игоревича жиревших на торговых пошлинах и продаже двуногого товара (преимущественно славянского), на налогах и поставленном на государственную основу фальшивомонетничестве, благоденствовавших в тени и роскоши "элитных кондоминиумов" в крепостях из белого камня.

Их номинальные "соплеменники", так называемые "чёрные хазары", не допускались в эти, охраняемые иноземными наёмниками с Кавказа и Средней Азии, островки безопасности и сытости даже в качестве стражи.

Об их уровне жизни можно судить по тому, что, как сообщают арабские путешественники, на рынках Хазарии можно было встретить матерей, торгующих собственными детьми[17].

Ничего не напоминает, читатель?

Ольга, фавориткой (по-древнерусски "милостницей") которой была ушлая рабыня, видимо, неплохо представляла возможную реакцию своего молодого сына на появление у него отпрыска от матери из этого племени, и от греха отправила Малку с ребёнком подальше от княжьих глаз, в своё сельцо Будутино.

Так что, на момент распределения престолов в своих владениях Святослав, собственно, и не помнил, что у него есть такой сын.

Да и не вспомнил бы, если бы разгневанные новгородцы, не вытребовавшие себе князя и не сумевшие произвести на Святослава впечатления угрозами вновь, как при Рюрике, призвать себе государя со стороны (желающего самовольно усесться в землях победителя исполинской Хазарии и достойного противника Восточной Римской империи им пришлось бы долго искать), не столкнулись с его дядькой Добрыней.

Кстати, вопреки многим исследователям, этот Добрыня ровно ничего, кроме имени, общего с былинным богатырём, победителем лютой Змеихи, не имел. Как и его племянник не имел ничего, кроме имени, общего с Владимиром Всеславичем Красно Солнышко из былинного Киева на Дунае[18].

Именно Добрыня и посоветовал новгородцам просить себе Владимира. Святослав с полным равнодушием согласился.

В следующий раз мы встречаемся с Владимиром в 975-979 годах, во время его войны со своим старшим братом и государем, Ярополком Святославичем.

Напомню читателю официальную, летописную версию этой войны.

Некий Лют, сын Свенельда, воеводы Ярополка, до того служившего Святославу, Ольге и Игорю, охотился в Древлянской земле. Там он повстречался с младшим братом Ярополка Олегом, который, спросив его, кто он такой, убил его.

Тут, кстати, вовсе не обязательно предполагать за Свенельдом некую вину, за которую Олег мог убить его сына — в былинах богатыри тоже стараются выспросить имя у уже повергнутого противника, готовясь его убить.

Он стал у поленичищи выспрашивать:
"Да и скажи-ко, поленица, проповедай-ко,
Ты коей земли, да ты коей литвы?
Ещё как-то поленичку именем зовут,
Удалую звеличают по отчеству?"

(("Королевичи из Кракова"))

"Уж коего ты города, какой земли?
Да чьего ты отца да родной матушки?"

(("Бой Добрыни с Ильёй Муромцем"))

Тут и стал старой выспрашивать:
"Да какой ты удалый добрый молодец?"

(("Застава богатырская"))

Здесь можно видеть, как опасение ненароком убить кого-то из ближайших родичей (которых оторвавшийся от дома дружинник мог и не знать в лицо), к чему языческая мораль была чрезвычайно строга, так и опасение мести со стороны духа убитого, обезопаситься от которого можно было тем надёжнее, зная его имя.

В тех же былинах как раз даже побеждённые враги не спешат сообщать своё имя победителю — уж не из опасения ли угодить в окончательную, посмертную зависимость от него?

Причиной же собственно убийства могло послужить элементарное нарушение охотничьих владений, оскорбительное для князя.

Разъярённый Свенельд требует от Ярополка войны с Олегом, тот начинает её, разбитое в столкновении с киевскими дружинами древлянское войско бежит в Овруч, ставший столицей земли взамен сожжённого Ольгой Искоростеня, Олег гибнет, падая с моста в ров.

Его тело с трудом отыскивают воины брата под грудами трупов. Потрясённый Ярополк в слезах бросает Свенельду: "Этого ты хотел?"

После этого Свенельд исчезает со страниц летописей — впрочем, ничего удивительного — старый полководец служил уже третьему поколению потомков Сокола-Рюрика и даже по нашим меркам был уже в более чем почтенном возрасте.

Узнав про гибель Олега, Владимир бежит за море, к варягам. Никаких сообщений о пребывании в своих землях отлично известного им "Вальдамара Старого из Гардов" скандинавские источники не сохранили, что не мешает норманнистам рассказывать нам с уверенностью очевидцев, как Владимир вербовал войска в… Швеции.

На самом деле речь, конечно, идёт о "Поморье Варяжском в Кашубах за Гданьском", по выражению русской летописи — на южном побережье Балтики, где все источники и упоминают варягов, верингов, варангов.

В те времена как раз на "Поморье Варяжском" правили христианские оккупанты из-за Лабы. В их приёмах насаждения "евангельской вести любви и милосердия" на землях варяжских предков Святослава будущие крестители могли почерпнуть немало полезного для себя.

И, как в любой земле в мутное время иноземного засилья, наверняка было немало народу, готового идти за кем и куда угодно — лишь бы отсюда. То есть, готовых дружинников для беглого князя.

Затем последовало возвращение. Водворившись в Новгороде, недавний беженец тут же посватался к уже просватанной за его брата-противника полоцкой княжне Рогнеде. Её отцом был правивший в Полоцке Рогволод, "пришедший из-за моря".

Наши норманнисты не были бы норманнистами, если бы тут же не "поняли" всё "правильно" и не объявили беднягу Рогволода с дочерью, которых ни одна летопись даже варягами не называет, "конунгом Рагнвальдом" и его дочерью "Рагн-хейд".

На самом деле имя Рогволода насквозь славянское, такое же встречается у чехов (Rohvlad) и поляков (Ругволод).

Имя же его дочери, в летописи воспроизводимое, как "Рогънеда", состоит из славянского корня "Рог", очевидно, родового для полоцких правителей, и женского имени Неда, по сей день бытующего у сербов и болгар, народов, в норманнских контактах не замеченных[19].

Ещё яснее происхождение полоцкой династии делается из ответа Рогнеды на сватовство Владимира: "Не хочу разуть робичича (сына рабыни. — Л.П.), а хочу за Ярополка".

Разували жениха невесты у славян; у скандинавов и германцев, наоборот, именно жених разувал невесту.

Невзирая на всё это, наши и зарубежные норманнисты наперебой выдают перлы о "призвании (?! — Л.П.) полочанами князя из Скандинавии" или даже о том, что "в Полоцке издревле (?!! — Л.П.) правила норвежская (?!!! — Л.П.) династия".

Злополучное упоминание о приходе князя Рогволода "из-за моря", столь губительно повлиявшее на некрепкие умы иных учёных, может быть как обычным фольклорным штампом, так и говорить о его (Рогволода) временном — как у самого Владимира — пребывании за морем (последнее наиболее вероятно в свете упоминания о "волости", то есть, законном владении Рогволода в Полоцке).

Наконец, не стоит забывать и о страшном жупеле наших норманнистов — цивилизации балтийских славян, мореходов, купцов и морских разбойников.

Уязвлённый "в лучших чувствах" напоминанием о своём происхождении и месте, Владимир напал на Полоцк, захватил его (очевидно, в отличие от отца, робичич не затруднял себя объявлением войны) и, изнасиловав на глазах у отца и братьев полоцкую княжну, тут же убил своих свёкра и шурьев.

После этой первой победы началось триумфальное шествие к Киеву, первые стычки с войсками великого князя, благополучные для хазарского полукровки, но, очевидно, не вполне — Добрыня всё же счёл необходимым подстраховаться и вступил от имени племянника в тайные переговоры с новым воеводой Ярополка с выразительным именем Блуд.

Владимир обещал киевскому полководцу за предательство государя отеческие почести и многие дары. В результате Владимир вскоре подошёл к Киеву.

А Блуд, недавно уверявший Ярополка, что тот вот-вот небольшими силами разгромит презираемого собственными воинами за низкое происхождение брата, теперь нашёптывал князю, что киевляне за его спиной сговариваются с Владимиром (и даже не врал ведь, иуда, вот только конкретное имя сговаривавшегося с врагом киевлянина, понятно, не назвал) и вот-вот откроют ворота.

Моральный дух в киевском войске после череды поражений и впрямь был не на высоте, а Ярополка ещё и недолюбливали из-за доверия, оказываемого христианам. Поверивший предателю Ярополк, покинул свою столицу с небольшой дружиной, оставив Мать городов русских полухазарину.

Печальная ирония судьбы — пренебрегавший воинственными Богами пращуров, мирволивший христианам Ярополк нашёл убежище в древнем культовом центре полянской земли — городе Родень в устье Роси, капище Бога Богов восточных славян — Рода.

К сожалению, причину своих несчастий доверчивый и мягкосердечный государь захватил с собою. Теперь Блуд, преобразившись из недавнего пламенного "ястреба" в "голубя мира", стал склонять великого князя к тому, к чему тот и сам, собственно, стремился всей душою — к миру с братом.

Напрасно здравомыслящий и верный дружинник Варяжко отговаривал государя от этого решения, предлагая бежать к печенегам.

Послушав Блуда, великий князь Киевский и государь Руси Ярополк Святославич вступил в переговоры с братом, получил заверения в собственной безопасности, отправился на личную встречу и… был поднят на мечи в сенях терема варяжскими дружинниками Владимира.

На несколько веков это братоубийство вошло на Руси в поговорку: "Беда, как в Родне — брат брата убил".

Добрыня вполне мог просветить племянничка по поводу обычаев народа своей сестры и его матери, согласно которым родство могло считаться только по материнской линии.

Рождённые от другой матери, Ярополк и Олег не были для будущего "святого" не то, что братьями — даже и людьми-то, собственно, не являлись. Акумы-язычники, животные, которым господь Абрахама, Ицхака и Яакова, дабы не оскорблять взоров своих избранников, придал человеческое обличье…

История сама по себе не слишком приглядная (и, естественно, до неузнаваемости искажаемая апологетами и панегиристами "святого" князя, начиная с романа А.Ш. Вельтмана и заканчивая недавним мультфильмом).

Но, более того, есть основания считать, что это не вся правда о войне братьев, а её приукрашенный вариант.

Археолог и историк А.Л. Никитин обращает внимание на пересказ истории Рогнеды в летописной статье 1128 года. Там, вне жизнеописания равноапостольного князя, он избежал зорких глаз церковных цензоров и сохранил некоторые поразительные подробности тех кровавых событий.

Так вот, в этом пересказе о "сватовстве" Владимира к полоцкой княжне и последовавшей за ним трагедии рассказывается вне всякой связи с предыдущим бегством "в варяги", гибелью Олега и прочим.

Там говорится, что посватался за Рогнеду Владимир ещё сидя в Новгороде, "детску сущю". Между тем, в 968 году, когда Владимира взяли на княжение новгородцы, ему просто не могло быть меньше 4-5 лет.

По официальной версии событий, история с Рогнедой происходит спустя двенадцать лет, и Владимир в этом возрасте никак не ребёнок, а скорее отрок. Основным действующим лицом и вдохновителем Владимира тут предстаёт Добрыня, его "уй" — дядя по матери.

Именно он "повеле" Владимиру изнасиловать пленную княжну на глазах у родичей. И Андрей Леонидович приходит к выводу, что первоначально в летописи причиной распри между братьями было именно сватовство Владимира к Рогнеде и захват Полоцка.

И уже потом, чтобы хоть как-то обелить будущего "святого", монахи-летописцы попросту перенесли этот рассказ в разгар войны между сыновьями Святослава.

Действительно, это многое объясняло бы. Потому что мне, честно говоря, трудновато иначе понять испуг Владимира и бегство его за море в официальной версии происшедшего.

Уже знакомый нам биограф Владимира Алексей Карпов в недоумении разводит руками: "Бегство Владимира кажется необъяснимым. Чего испугался он? Ведь Ярополк, насколько нам известно, не успел предпринять никаких шагов, враждебных новгородскому князю".

То есть, Владимир и в будущем не явит, говоря милосердно, примеров потрясающей храбрости. Но подобное паническое бегство выглядит даже для него чем-то неестественным.

Непонятно и поведение Добрыни — ведь, проявляя беспричинную трусость, его племянник навсегда ронял себя в глазах возможных воинов и союзников.

Вспомним, что в русском эпосе Алёша Попович, который "не силой силён, а напуском смел", входит в первую тройку героев, а калика Иванище, которого не кто иной, как Илья Муромец признаёт втрое сильнее себя, но который при этом несмел, презрительно поименован "дураком".

У поведения Владимира должна была быть какая-то вменяемая причина!

Да даже если бы и предпринимал государь Ярополк враждебные шаги — смею напомнить, что в подсылке наёмных убийц такие шаги стали выражаться много позднее, уже при сыновьях Владимира, когда "Русь озарилась светом христианской веры".

Языческая же Русь времён сыновей Святослава под такими шагами могла подразумевать, разве что, двинувшееся на Новгород войско во главе с князем.

Ну, не мог — не Владимир, так Добрыня! — не знать, что Ярополк нерешителен и потрясён смертью брата, что бывалый прежний воевода Свенельд вышел из доверия государя — если не ушел из жизни.

Печенежская конница Ярополка в болотах и лесах Новгородчины оказалась бы совершенно беспомощна (вспомним, что до Новгорода не дотянулись даже конные армады Батыя). А уж новгородцы-то накрепко бы встали за своего, ими выпрошенного у Святослава князя.

Они, спустя десятилетия, даже Ярослава Хромого, которого тогда никто не звал Мудрым, не бросят в войне с Киевом, несмотря на то, что тот буквально накануне устроил их лучшим мужам резню! В чём дело?!

А версия Никитина очень хорошо объясняет все события этой войны. После истории с несчастной Рогнедой, у Владимира были все основания опасаться мести брата и государя, чью невесту он изнасиловал.

Новгородцы, в свой черёд, отойдя от "праведного" гнева — ведь их князя "робичичем" обозвали! и возразить, что самое обидное, нечего, — могли к насилию над княжной и убийству её родни отнестись весьма неоднозначно.

Вот и пришлось пересиживать за морем реакцию подданных, пока посадники-наместники Ярополчьи их не доведут до вывода, что лучше уж какой-никакой, да свой князь. А за это время и история с Олегом могла приключиться, на радость Добрыне Хазарину и его воспитаннику.

Ваше дело, читатель, соглашаться с версией Никитина или нет. Лично мне она кажется вполне убедительной, но и в официальной версии Владимир, как вы уже, надеюсь, убедились, далёк от того сусального образа, коим потчуют нас авторы панегирических книжек — или разрекламированного "шедевра" отечественной мультипликации.

Ни простоты, ни отваги. И "злое язычество" тут ни при чём. Ни про изнасилование невест на глазах родителей, ни про братоубийство промеж язычниками-русью сочинённая монахами (!) летопись что-то не говорит.

Про то, как Владимир старался откупиться от Богов постройкой роскошного капища, я уже рассказывал в другой своей книге[20] и повторяться здесь не буду.

Скажу сейчас одно — утверждения о какой-то "религиозной реформе" Владимира, о какой-то попытке внести якобы порядок в "хаос" религии предков, есть целиком и полностью домысел историков.

Владимир возвёл святилище очень древнему, возможно, индоевропейскому культу Пяти Богов, следы которого сохранились и у галлов, и в Индии.

Кроме того, Владимир "отблагодарил" варяжскую дружину, принёсшую ему победу, отказавшись наградить её за одержанную победу, и отправив, после месяца лживых обещаний, в Константинополь.

Попутно в Царь Городов ушло письмо Владимира, советовавшее самодержцу Восточного Рима не держать посланных возле себя, а раскидать их по окраинным гарнизонам — "не то сотворят тебе зло — такое же, как и здесь".

Какое, любопытно, зло сотворили варяги Владимиру — добыли ему престол?

Впрочем, иных варягов Владимир оставил при себе и даже раздал им грады в кормление. Можно предполагать, что оставшиеся на Руси варяги были как раз не самыми рьяными сторонниками древних Богов — раз уж монах-летописец величает их "мужами добрыми и смыслеными".

Не из них ли был варяг-христианин Фёодор с сыном Иоанном, через несколько лет попавшие под жеребьёвку жертв Перуну?

Дальнейшее описание деяний Владимира тёплых красок в его образ не добавляет. Пять жён (из которых одна[21] — беременная супруга убитого им брата), восемьсот (!) наложниц. Ежегодные нападения на соседние народы. Вятичи, радимичи, ятвяги.

Что характерно, все — либо славяне, либо предельно близкие славянам балты, поклонявшиеся практически тем же божествам — Диву-Диевсу, Перуну-Перкуну, Велесу-Велсу, Ладе.

Я не в силах избавиться от впечатления, что Владимир (или Добрыня) тогда уже приучал своих бойцов видеть врагов в воинах, взывающих к Перуну, рубить заслоняющихся деревянными чурами стариков, за косы оттаскивать от алтарей кричащих девушек.

В 985 году Владимир нападает на волжских болгар. Народ, кстати, тоже с изрядной славянской примесью. Ибн Фадлан, лично посетивший их страну, попросту называет их "саклаба" — славянами.

Описанные им обычаи земледельческого народа, любящего купаться в реках и париться в банях, платящего дань правителю шкурками пушных зверьков и приветствующего его, снимая шапки, тоже не очень похожи на тюркские.

Ал-Ауфи называет титул правителя булгар — "владавац". Вам, читатель, ничего знакомого в этом слове не слышится?

Ибн Димешки ещё в XIV веке, повстречав группу волжских булгар, отправлявшихся в хадж — паломничество к мусульманским святыням (в результате чего окончательно становится ясно, что речь именно о волжских болгарах, мусульманах, а не дунайских, православных христианах), поинтересовался, что они за народ, и услышал в ответ, что булгары — смесь "саклаба" (славян) и тюрок.

Некоторые названия городов волжских болгар тоже звучат по-славянски — Жукотин, Басов, Изболь, Очель, Брягимов, Тухчин.

Всё это ещё в XIX веке вызвало у многих историков (в том числе и такого почтенного специалиста, как Д. Иловайский) подозрения, что волжские булгары были народом, по крайней мере, отчасти славянским.

В конце XX века археологи обнаружили, что возникновению Волжской Булгарии предшествовало долгое существование на её землях культуры земледельцев, пришедших с берегов Днепра, так называемых именьковцев, которых большинство исследователей-археологов считает славянами.

По-видимому, кочевники болгары ещё на Дону сроднились со славянскими племенами антов[22] и разбитые хазарами, предпочли откочевать в края, заселённые сородичами давних союзников и соседей — на Дунай и в земли расселения именьковцев.

Но нам сейчас интересно не происхождение волжских болгар, а поведение Владимира и его воспитателя во время этой войны.

После первых же стычек Добрыня подходит к Владимиру и заявляет: "Посмотрел я пленных, все в сапогах, эти дани платить не будут. Пойдём, поищем лапотников". Владимир соглашается — и заключает мир с болгарами.

Его отец снёс с лица земли разбухшую от пота покорённых и крови непокорившихся вампирью тушу Хазарского каганата, провёл границу Русской земли по Волге, в одну осень взял восемьдесят болгарских городов на Дунае и нагнал такого ужаса на столицу Восточного Рима, какого не удавалось никому ни до, ни после него.

Его дед был первым из полководцев земледельческих народов Европы, нанёсшим поражение кочевникам в их родной степи, покорившим Руси буйные печенежские племена, при нём Дон назывался Русской рекой, а Чёрное море — "Русским, потому что никто, кроме русов, не смеет плавать по нему" (Ибн Русте), он не устрашился "напалма Средневековья" — византийского "греческого огня" и едва не вырвал его секрет у Восточного Рима, отправив экспедицию в нефтеносный Бердаа (за что, по всей видимости, и был убит наёмниками Византии).

Воспитатель деда, Вещий Олег, вымел хазар из Приднепровья за Дон и прибил щит на воротах Восточного Рима, столицы мировой державы, мегаполиса раннего Средневековья.

А их наследник выбирает врага побезопаснее, ищет в противники безответных "лапотников".

Что тут ещё скажешь? Ведь ещё до сих пор многие, даже люди, называющие себя язычниками (родноверами, ведистами и так далее), всерьёз уверены, что Владимир по крайней мере и впрямь был смелым полководцем.

На самом деле по поводу его отваги никто из современников не питал никаких иллюзий — в исландской "Саге о Бьорне" креститель Руси выведен трусоватым "конунгом", который сам говорит про себя, что "не привык к поединкам".

Проклятие, даже в Исландии было известно, что этот человек — трус! И, судя по летописи, отлично известно это было и восточным соседям Руси, печенегам — впрочем, мы опережаем события.

Пока же, напоследок, отметим то обстоятельство, что, поклявшись булгарам в "вечном мире", "доколе камень тонет, а хмель плывёт", Владимир потом несколько раз нападал на прикамское государство.

Собственное слово для этого человека не значило ничего — впрочем, чего ещё ждать от лживо заманившего в смертельную ловушку родного брата?

Время конца X века было особым временем во многих отношениях. Христиане ожидали скорого конца "ветхого" мира, второго пришествия Христа, Страшного суда в тысячном году.

Ожидание это, однако, как мы уже говорили в предисловии, не было и вполовину настолько тревожным, как то, что охватило Европу и Русь пять веков спустя.

Грань между грехом и добродетелью, погибелью и спасением лежала для христиан, современников языческих государств, не внутри людских душ. Она казалась вполне очевидна — это была граница между христианством и язычеством.

Христианские проповедники практически за век до тысячного года использовали надвигающийся Страшный суд в качестве основного аргумента — а язычники видели в христианстве слишком много похожего на мифы о Рагнарекке — гибели Богов.

Язычникам Северной Европы христианская церковь, называвшая себя кораблём, а своих служителей — умершими для мира, живыми мертвецами, напоминала адский корабль мёртвых с восточных земель, Нагльфар.

Сам Христос, спускавшийся в ад, сравнивал себя с медным змием Моисея — "женовидного" лживого красавца Локи, распятого в аду-Хель за преступления другими Богами, которому предстоит вырваться и возглавить войско мертвецов и демонов, поднявшееся против Богов, отца чудовищного Змея-Иормунганда, в схватке с которым погибнет Громовержец Тор.

На эти чувства и ощущения накладывались и обстоятельства вполне земные — воинская знать языческих народов, особенно — правители, всё более тяготилась непререкаемостью древних обычаев, освящённых волею Родных Богов, хранимых Их жрецами.

Особенно это касалось правителей не слишком высокого происхождения, таких, как князь Мечислав, Мешко, потомок пахаря Пяста, крестивший Польшу лет за двадцать до описываемых событий[23].

Что уж говорить про сына хазарской рабыни — для него, живого воплощения нарушения норм языческого кастового общества, сына женщины из враждебного племени, братоубийцы, старая Вера была особенно непереносима, низвергнуть её было особенно важно.

Благо самые рьяные приверженцы древних Богов пали в походах Святослава, в междоусобице Святославичей — а себя Владимир окружил выходцами с крестимого немцами Поморья Варяжского, да дружинниками, натасканными на славянские святыни в вечных походах на сородичей.

Перед окончательным решением Владимир, согласно летописи, то приглашал к себе представителей разных конфессий, то отправлял посольства в страны, уже давно живущие по той или иной религии (вспомним загадочного Смеру).

Шаг, кстати, вполне разумный — как давно ни существовали бы в Киеве христианская, мусульманская и еврейская общины, а беседа со знающими проповедниками и знакомство с жизнью стран, где представляемые ими религии всесильны, были очень полезны.

Характерно, что без приглашения к Владимиру явились иудейские учителя-рабби.

Если они надеялись на родство по матери с правителем Руси, то горько просчитались — сменить авторитет всесильных жрецов на авторитет всезнающих рабби, жёсткие рамки племенных обычаев на ничуть не менее суровые предписания Талмуда (по сути, в общем-то, другой племенной религии) было последним, о чём мог мечтать молодой сын рабыни.

Очень возможно, что для повзрослевшего племянника религия сородичей дяди ассоциировалась с его опекой, от которой Владимир скорее всего уже начинал уставать.

Владимир в очередной раз показал, что на всякого мудреца довольно простоты — не дав рабби возможности блеснуть глубинами иудейской философии, он попросту "срезал" их незамысловатым вопросом: "Где земля ваша?"

Крыть, что называется, было нечем — древнее Иудейское царство почти тысячу лет лежало в руинах, а Хазарская империя была на памяти вопрошавшего и вопрошаемых сметена отцом Владимира.

Не нужны были Владимиру и западные христиане с их сильной церковной организацией, сильно напоминавшей жреческую касту. Да и повышенное внимание западного общества к родовитости сына рабыни могло отпугнуть.

Тут потомок рабыни-хазарки вспомнил о своих варяжских предках по отцу, насмерть рубившихся с римскими христианами на Лабе: "Отцы наши не приняли этого".

Мусульмане не подходили из-за осложнявших жизнь запретов на свинину и вино: "Руси есть веселие пити, не можем без того быти".

Оставалась, собственно, одна вера — византийское христианство, столь привлекавшее дорвавшегося до власти сына рабыни своей покладистой готовностью сносить любые измывательства светской власти, благословлять любую её затею.

Чего стоил пример одного только императора Михаила, правившего за век до крещения Руси, но многим в империи запомнившегося надолго.

Тот шатался по улице в компании пьяных прихлебателей, которым роздал шутовские церковные чины, вырядил в ризы священнослужителей и слонялся с ними по столице, распевая похабные пародии на богослужебные песнопения.

Святотатец не пощадил и родной матери, сделав её участницей гнусного розыгрыша, заставив слабую глазами старуху "исповедоваться" наряженному патриархом собутыльнику сына, Гриллу.

"Исповедь" закончилась тем, что Грилл, развернувшись к простёршейся ниц, испрашивая благословения, престарелой государыне, громко испустил ветры. Оба подонка от души веселились.

Церковь, сносившая от правителей такое (добавим, что официальным титулованием правителей Восточного Рима было "агиос деспоте" — "святой государь"), была для Владимира попросту находкой.

Да и с родовитостью никаких проблем тут не возникало — правившие в Константинополе императоры были потомками крестьянина Василия, лет за сто до описываемых событий явившегося в Город царей, нанявшегося в конюхи и в поразительно короткие сроки ставшего приближённым государя (того самого "шутника" Михаила). После чего убил своего государя и благодетеля и воссел на его престол.

Его сын Лев VI Философ (современник нашего Вещего Олега), очевидно, высмеивая взгляды варваров или античных язычников на родовитость, замечал, что, мол, только те, кто сами ничего не стоят, могут интересоваться родословными и ссылаться на них.

И он был не одинок в подобных суждениях — в Византии можно было повстречать патриарха-хазарина, императора-армянина, патриция из печенегов и даже придворного-негра.

А смешанная кровь даже приветствовалась — в теории из распространённого уже тогда заблуждения о якобы особой одарённости полукровок, на практике же из простого соображения, что полукровка, не связанный верностью никакому народу, всегда будет удобным орудием правителя-деспота.

Можно представить, насколько такие "передовые" воззрения влекли нашего "робичича".

Но он не просто принял христианскую веру — он ещё и вытребовал себе у византийских императоров Василия и Константина их сестру Анну. Попутно он осадил мятежный Херсонес — древний город неподалёку от современного Севастополя.

И взял его — с помощью предательства одного из горожан, по одним источникам, варяга Ждиберна (не иначе из тех отправленных им к императорам Константинополя, и озлобленного на нового нанимателя, заславшего его из столичной роскоши в крымскую глухомань — о "сопроводительном письме" от Владимира варягам, естественно, не сообщили).

По другим, предателем был местный священник (!) Анастас.

В любом случае, из летописей вырисовывается впечатление, что крепости Владимир брал исключительно с помощью измены. По-другому не умел.

После захвата Херсонеса переговоры с владыками Восточного Рима пошли на лад и сошлись на следующем: новому "архонту россов" выдаётся невеста с приданым, а он, в свою очередь, обращается в христианскую веру и отправляет на помощь боровшимся с очередным мятежом императорам русские дружины…

Я был там. Возможно, виною всему моё воображение — но мне казалось, над брусчаткой Андреевского спуска в Киеве, тогда, больше тысячи лет назад, носившего имя Боричева взвоза, ещё стоит незримое пламя и шумная толпа, толкущаяся у лотков с сувенирами, инстинктивно держится подальше от середины свободной от машин улицы — улицы, которой проволокли в Днепр изваяние Бога Олега, Игоря и Святослава, Бога Русских побед.

Здесь тащили Его вслед за конскими хвостами, здесь грохотали по дубовому телу двенадцать палок в руках двенадцати мужей. Мёртвый каганат мстил Богу своих победителей руками полукровки.

Люди плакали. А когда днепровские воды приняли и понесли прочь от Матери Русских Городов её супруга и покровителя, толпа ещё долго бежала по берегу с отчаянными криками: "Выдыбай, Боже!"

Кумир, словно услышав, пристал к берегу — там сейчас Выдубичи. Теперь это район Киева и странновато слышать это древнее имя в вагоне киевского метро — эхо давней трагедии.

Кумир вновь и вновь выкидывало на берег — словно Днепр Славутич отказывался принимать участие в святотатстве, словно Русская земля не желала отпускать своего исконного, извечного Защитника.

Княжеские дружинники теснили толпу, скидывали изваяние Громовержца обратно в Днепр и проводили Его до Днепровских порогов, словно желая убедиться, что грозовой дух, вдохновлявший походы князей-язычников, покинул Русь.

И вскоре, по воле вероотступника, объявившего своим личным врагом всякого, кто не придёт на реку креститься, киевлян погнали к водам Днепра — на крещение.

Вы наверняка слышали, читатель, а то и сами употребляли Выражение: "Что ты кричишь, как оглашённый?" Вот только, многие ли знают, что оглашённым в православии называют ведомых на крещение?

Сам Киев кричал в те дни. Кричал, как оглашённый, оплакивая своих Богов, оплакивая умирающую эпоху языческой Руси.

Начинались другие времена, нелёгкие для тех, кто желал остаться верным предкам и их Богам.

Примечания:

1

На фоне всего этого презабавно смотрятся иные нынешние «неоязычники», блажащие при входе в дом или баню: «Слава домовому!», «Слава баннику!». Ребята, вы бы хоть поинтересовались, что Им самим от вас надо — ваши вопли или чего посущественней. Соловья-то баснями не кормят.

2

Тема весьма объёмная, любопытствующего читателя отошлю к работам Б.А. Успенского, а здесь отмечу, что после находки в Новгороде двух берестяных грамот, содержащих, по крайности, единственный матерный глагол, да «ласковое» определение в адрес некой новгородки, задолжавшей деньги составительнице грамоты и обозначенной за это женским естеством, говорить о «татарском» происхождении мата всерьёз не приходится.

6

Для сравнения — знаменитое сочинение черноризца Храбра известно в пяти списках. При этом лишь в двух, Московском и Чудовском, сказано, что "преже убо словене не имеху письмен… поганы суще", а в трёх — Савинском, Лаврентьевском и Хилендарском — в большинстве! — сказано "не имели книг". Разница, согласитесь, значительная. А теперь угадайте, какие списки цитируют наши историки? Совершенно верно, читатель, те два списка, где славяне изображены не знавшими не только книг, но и письменности.

7

А чтобы осуждать их — надо быть твердо убеждённым, что в этом направлении идти нужно; а то невелика беда — отстать на пути к мировым войнам, феминизму, ядерной бомбе, СПИДу, абортам, ЛСД и психоанализу!

8

 Как-то довелось быть свидетелем дивной сцены — очередные неоязычники, где-то с полдюжины молодых людей обоего полу, пытались зарезать петуха — принести его в жертву Перуну. Цель сама по себе была, безусловно, благородной, но исполнение не оставило у меня сомнений, к какой категории людей относится наше поколение.

9

Впрочем, здесь в православной традиции сохранилась и калька с греческого "гетеродокс" — инославный, в противоположность православному — ортодоксу. Само же слово "православный" было калькой греческого "ортодокс", в свою очередь бывшего калькой с… иудейского "иехудим", как ни грустно это будет слышать иным "славящим Правь" неоязычникам.

10

Тогда было бы не "ротс", а "ротскарлар" (гребные парни) или "ротсмадр" (гребные мужики); впрочем, эти производные столь же не ведомы никаким источникам.

11

Впоследствии этот титул будут носить правитель русов, отправивший в 853 году послов в Константинополь, в конце того же столетия — верховный правитель русов, предводителем которых в походе на Царьград был Аскольд (Дир или Рюрик), затем правитель русов в середине X века По ибн Русте (возможно, Игорь Старый), в конце X века — Владимир Креститель, затем — его внук Святослав Ярославич и, возможно, сын последнего, Олег Святославич, известный также по прозвищу Гориславич в "Слове о полку Игореве".

12

Напоминаю читателю — в шестом веке православная, кафолическая церковь ещё не разделилась на греко-кафолическую, которую мы сейчас и называем собственно православной, и римско-католическую.

13

Вся эта детективная история подробно рассказана в моей книге "Святослав".

14

Подробнее об этом смотри мою книгу "Кавказский рубеж".

15

А вот тут всё же должен сделать замечание не только географического плана — надеюсь, читатель уже достал карту Древней Руси X века, хотя бы из школьного учебника или атласа? — но и исторического. Начиная с VI века, времени своего первого столкновения со славянами, и до самой своей гибели, Восточная Римская империя, она же Византия, как раз с завидным упорством натравливала кочевые племена на наших предков. Не были исключением и печенеги, о чём прямо сказано в трудах византийского императора Константина VII Рождённого в Пурпуре ("Об управлении империей").

16

Рискуя сам быть сопричтён к зловещим "антисемитам", коих так любят ловить под кроватями правоверные "правозащитники", замечу, что происхождение А.М. Членова, столь старательно напускавшего "древлянские" туманы на происхождение Крестителя, в этом контексте делается, скажем так, подозрительным.

17

Подробное описание того, что представлял из себя Хазарский каганат и в каких отношениях находился со славянами и русами, приведено в моей книге "Святослав".

18

Подробно об этом см. мою книгу "Времена русских богатырей".

19

В некоторых летописях есть вариант этого имени "Ярогнеда", и вовсе снимающий любые подозрения в норманнстве.

20

См. "Тайны киевского Пятибожия".

21

А возможно, и не одна — неясно, был ли старший сын Рогнеды Изяслав сыном Владимира или первого жениха княжны.

22

О чём, в частности, свидетельствуют очень рано, ещё до перехода через Дунай, появляющиеся в болгарском именослове бесспорно славянские имена, вроде Телец, Безмер, Гостун, Кормисош. В антский именослов, напротив, рано попадает тюркское имя Идар.

23

Любопытная параллель — династия Маурьев в Индии, отвергшая Богов Вед и на тысячу лет (!) сделавшая государственной религией Индии буддизм, происходила от… шудры!