16. Хронос и борьба с ним

В том мире, в котором мы живем, есть космос – пространство, заполненное материей, облеченной в разные формы, – и время, ломающее все устоявшиеся формы и выбрасывающее субатомные частицы в вакуум, в древности называвшийся бездной. Вакуум – это пространство без вещества и энергии. В вакууме частицы из реальных превращаются в виртуальные, то есть ежесекундно меняющие знак заряда и теряющие при этом часть своей массы – фотон, уносящийся в край без дна – пустое пространство, где нет понятий бытия и небытия, добра и зла, жизни и смерти. В понимании древних людей это ад, в эрудиции современных физиков – аннигиляция вещества и энергии.

На зачем нам, историкам, эта фантасмагория? Пусть бы ей занимались физики-теоретики, а мы имеем дело с реальными людьми и прекрасными вещами – искусством, традиция которого уходит корнями в глубокую древность. Но если мы поставим вопрос иначе – а зачем и почему люди древние, и новые, и даже будущие не жалеют творческих сил для создания картин, орнаментов, поэм и симфоний, – мы увидим в их поступках (скорее, деяниях) защиту прекрасного, разнообразного мира от разрушающего Времени, ныне именуемого процессом энтропии.

Да как его не назови, суть дела остается той же. И недаром Гесиод нарисовал Хроноса в образе старика с косой, той самой, которой он оскопил своего отца, Урана, и которой он лишился, когда его сын, Зевс (энергия), заточил его в подземелье. Но время все-таки идет, и борьба с его уничтожающей силой – подвиг общечеловеческого значения.

Путей для защиты от враждебного Хроноса – два, только два, и больше нет. Один– жизнь, не страшащаяся гибели, вечно обновляющаяся и теснящая мрачную стихию вакуума. Жизнь – преображающая кристаллы вирусов в микроорганизмы, а тех в свою очередь – в гигантские деревья, в могучих зверей и в неукротимые племена людей, покорившие всю поверхность планеты. Но жизнь и обновление ее неизбежно связаны со смертью, будь то отдельные люди, или этносы (народности), или даже целые иды растений и животных. Жизнь – особая форма бытия, которая питается биохимической энергией живого вещества биосферы, ныне открытой и описанной академиком Вернадским[78] и введенной в этническую историю автором этих строк. Благодаря оболочке из живого вещества (биосфера) наша планета принимает разные виды космической энергии (фотосинтез) и делает Землю разнообразной и прекрасной. Слава биосфере!

Но в вечных сменах рождений, расцветов, упадков и неизбежных концов сфера жизни теряет плоды творческих взлетов. Удержать эти дорогие для человечества следы порывов должна была бы память, но, увы, ее возможности ограниченны. Всего не упомнишь, а вместе с ненужным хламом уходит ценное, дорогое для всех людей знание. И тут вступает в силу нечто новое, присущее только человеку – искусство.

Искусство – это то, благодаря чему создаются памятники, переживающие свои эпохи. «Все прах, одно, ликуя, искусство не умрет. Статуя переживет народ», – писал Теофиль Готье. Изобразительное искусство – это фиксация переживания и формы в исключительно долговечном материале или, если материал нестоек (дерево, бумага, ткань и т.п.), повторение формы из поколения в поколение. Это последнее – народное искусство. Часто оно уходит корнями в такую, древность, сведений о которой не сохранили самые старинные хроники. Или содержит такую информацию, какую летописцы не сумели ни передать потомкам, ни сохранить.

Иными словами, народное искусство – это кристаллизация той же самой энергии живого вещества биосферы, причем оно выводит свои шедевры из цикла рождения – старения – смерти и хранит ненарушенными формы, уже неподвластные всеразрушающему времени. Эта функция давно известна. У нас говорят об этом тускло и вяло: «Искусство как исторический источник», как будто это просто тема диссертации, а не подвиг борьбы с Хроносом. А мы скажем иначе: «Слава искусству!»

Итак, искусство устойчиво, а этногенезы – природные процессы, и потому они, «как иволги, поют на разные лады». М.М.Пришвин, отметив это в своей дивной поэме «Фацелия», вспомнил мысль Гете о том, что природа создает безличное, а только человек личен. Нет, писал М.М.Пришвин, «только человек способен создавать... безликие механизмы, а в природе именно все лично, вплоть до самих законов природы: даже и эти законы меняются в живой природе. Не все верно говорил даже и Гете»[79].

Действительно, ни древние каменные орудия – скребки, рубила, наконечники копий, – ни средневековые металлические топоры, ножи и гвозди, ни новейшие машины личного начала не имеют. Но Джоконда, Сикстинская мадонна, Афродита Милосская, Демон Врубеля и многие другие не только уникальны, но и находят отклик в душах людей, созерцающих картины. Этим искусство перекидывает мост между живой и неживой, даже искусственной природой. И благодаря этому его свойству возможно сопоставление того и другого, а тем самым и анализ культуры – явления, совмещающего вещи, вызывающие восхищение у людей, способных чувствовать красоту.

На уровне личности человека – это станковая или настенная живопись, на уровне этноса – это орнамент, на уровне суперэтноса – сакральные изображения: идолы, где личность изображаемого преобразуется либо в светлый лик, либо в дьявольскую личину. Но во всех случаях красота, заключенная в прекрасных созданиях человека, взаимодействует с человеком так же, как история этническая – с историей культуры.

Примечания:

7

Гумилев Л. Н. Открытие Хазарии. М., «Наука», 1966.

78

См.: Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружение. М., 1965.

79

Пришвин М.М. Повести, поэмы, охотничьи рассказы. Челябинск, 1980, с.281.