Альтернативная история

Сейчас верить нельзя никому. Даже себе. Мне можно.

(Мюллер . «Семнадцать мгновений весны»)

Одной из самых популярных тем в мемуарной и публицистическо-исторической литературе является альтернативная история. «Не так надо было действовать, не так!» – с горячностью восклицают заслуженные, убеленные сединами военачальники. Им вторят «разоблачители режима» и конъюнктурщики, очерняющие или обеляющие ту или иную историческую личность в зависимости от изгибов очередной генеральной линии. Что характерно, простым путем вроде поиска виновников неудач в зеркале идут в редких, я бы даже сказал, исключительных случаях. Я безмерно уважаю одного из лучших советских танкистов, B. C. Архипова, прошедшего всю финскую и Великую Отечественную с июня 1941 г. по май 1945 г. и нашедшего в себе силы сказать «Я виноват» при описании форсирования Днепра осенью 1943 г. в своих воспоминаниях «Время танковых атак». Куда чаще обвинения и ценные советы идут в адрес непосредственных начальников или даже высшего руководства.

Одним из традиционных полей брани альтернативной истории является битва за Москву. Чаще всего под микроскоп попадает деятельность Г. К. Жукова на посту командующего Западным фронтом, как в оборонительный, [246] так и в наступательный период сражения. Так, в частности, причиной умеренных успехов советских войск в ходе второй фазы наступления советских войск называют ошибочные распоряжения, исходившие из штаба фронта. Обычно в подтверждение этого тезиса приводят цитату из работы бывшего начальника штаба 4-й армии Гюнтера Блюментрита «Московская битва» о чудесном спасении немцев под Москвой вследствие неверных решений, принятых Г. К. Жуковым. Блюментрит пишет следующее: «Что-то вроде чуда произошло на южном фланге 4-й армии. Нам было непонятно, почему русские, несмотря на их преимущество на этом участке фронта, не перерезали дорогу Юхнов – Малоярославец и не лишили 4-ю армию ее единственного пути снабжения. По ночам кавалерийский корпус Белова, который во второй половине декабря причинил нам так много беспокойства, продвигался в нашем глубоком тылу по направлению к Юхнову. Этот корпус достиг жизненно важной для нас коммуникации, но, к счастью, не перерезал ее. Он продолжал продвигаться в западном направлении и скрылся где-то в огромных Богородицких болотах»{107}.

Казалось бы, нужно только поцокать языком и признать, что если бы не Г. К. Жуков, то немецкая 4-я армия несомненно бы дала дуба на заснеженных полях и в лесах Подмосковья. Однако не будем забывать, что эффект Пекинхема наблюдаем по обе стороны фронта. Немецкие мемуаристы также могли преувеличивать возможности противника и занижать свои собственные. Если мы перевернем страничку, то узнаем, что «25 декабря штаб 4-й армии в самый последний момент переместился в Юхнов»{108}. В этой связи тезис о беззащитном [247] Юхнове несколько бледнеет: глупо было бы перемещать штаб армии в незащищенную точку. Еще бледнее тезис о легко перерезаемой линии снабжения 4-й армии становится, если мы пролистаем страничку назад и обогатимся сокровенным знанием о том, что в Юхнове конников Белова уже ждали: «Был отдан приказ провести рекогносцировку новой линии обороны. Одна моторизованная дивизия уже выступила в район Юхнова»{109}. Здесь Блюментрит допустил неточность и говорит о выдвижении к городу моторизованной дивизии, в то время как к нему выдвинули 19-ю танковую дивизию из центра построения 4-й армии. Моторизованная дивизия (10-я) прибыла позже. Взяли ее на сравнительно [248] спокойном участке фронта: в начале декабря 1941 г. части 19-й танковой дивизии участвовали в вялом наступлении под Наро-Фоминском. Также довольно странно звучит тезис Блюментрита о расположении Юхнова в «глубоком тылу». К 25 декабря 1941 г. линия фронта проходила через Калугу, всего лишь в полусотне километров от Юхнова.

Однако этих странностей критики Г. К. Жукова словно не замечают и увлеченно рассказывают о якобы упущенных возможностях советского наступления под Москвой зимой 1941/42 г.: «Даже по признанию германских генералов, положение под Юхновом складывалось исключительно удачно для наступавших. Группа Белова, уже достигнувшая Варшавского шоссе, имела все шансы, повернув на Медынь, окружить и уничтожить во взаимодействии с 43, 49 и 50-й армиями главные силы 4-й полевой армии генерала Людвига Кюблера. В этот момент Жуков, которому окружения одной армии противника было недостаточно, и сотворил для немцев «чудо»: он приказал Белову наступать на Мосальск, а оттуда – на Вязьму. Овладеть Юхновом поручалось 50-й армии генерала Болдина»{110}.

Начнем с того, что «окружения одной армии противника было недостаточно» звучит несколько странно. Переименование 3-й и 4-й танковых групп в танковые армии произошло только 1 января 1942 г. Предположение о том, что Г. К. Жуков уже знал об этом в первые дни января, когда кавкорпус Белова был развернут от Юхнова, сродни рассказам о плане «Барбаросса», положенном на стол Сталина разведчиками через две недели после его подписания. Наша разведка работала не так оперативно, как хотелось бы. Даже на картах книги издания 1943 г. «Разгром немецко-фашистских войск [249] под Москвой» в середине января числятся «танковые группы». Более того, даже Гальдер 1 января по инерции написал «3-я и 4-я танковые группы отражают наступление русских войск». Так что речь могла идти только о 4-й армии, полоса которой простиралась вплоть до рубежей рек Лама и Руза, практически полностью покрывая полосу Западного фронта. Изменение направления действий 1-го гв. кавкорпуса не затрагивало полос других армий. К тому же в документах Западного фронта номера армий и корпусов противника не фигурируют, идет привязка группировок противника к их географическому расположению.

После могучего объяснения действий Г. К. Жукова желанием «срубить баобаб побольше» В. В. Бешанов цитирует мемуары командира 1-го гв. кавалерийского корпуса П. А. Белова, у которого из рук была вырвана верная победа. Во избежание недоразумений должен сказать, что никаких претензий лично к П. А. Белову у меня нет. Он заслуживает уважения и как мемуарист, и как военачальник. Я бы даже сказал, что он написал одну из лучших книг серии «Военные мемуары». Воспоминания П. А. Белова «За нами Москва» написаны информативно и с душой. Читатель отчетливо себе представляет, как воевали Белов и его сослуживцы. Он рисует картины войны, которые не сможет придумать ни один литератор:

«15 декабря, как только было освобождено Дедилово, мы с Грецовым <начальником штаба 1-го гв. кавалерийского корпуса. – А. И.> поехали туда. Михаил Дмитриевич смотрел и не узнавал знакомую улицу. По обеим сторонам ее тянулись выгоревшие изнутри коробки домов. Развалины сменялись черными пепелищами. – Останови, – сказал Грецов шоферу.

Мы вышли из машины. Михаил Дмитриевич сделал несколько шагов и снял шапку.

– Это и есть мой дом.[250]

Обуглившиеся бревна, потрескавшиеся кирпичи да полуразрушенная русская печь – все, что осталось от постройки. Мелкий снежок уже припорошил угли и золу.

Грецов прислонился спиной к печке и на несколько секунд закрыл глаза. Глядя на него, я подумал, что возле этой печки грелся он, наверное, в те далекие годы, когда был еще мальчуганом»{111}.

Но от характерных особенностей мемуарной литературы мы никуда не денемся. Поэтому, к большому сожалению, приходится отметить избирательность памяти П. А. Белова в отношении событий наступательной фазы битвы за Москву. Это явление нормальное, и я бы скорее удивился, не обнаружив подобных моментов. Перефразируя знаменитую фразу Уинстона Черчилля, тот, кто пишет сплошную неправду, у того нет ума, а кто нигде не преувеличивает, у того нет сердца. Поэтому хорошим тоном для историка является сверка почерпнутых из различных источников сведений. Это не паранойя или неуважение к мемуаристу, а лишь следование общепринятым методикам. Поэтому когда В. Суворов или В. Бешанов выхватывают из советского мемуара несколько абзацев, «подтверждающих» их рассуждения, и радостно размахивают выдернутой с мясом цитатой, то это просто демонстрация их непрофессионализма. Ни тот ни другой не пытаются ответить на вопрос о правильной интерпретации и правдивости сообщенных источником сведений.

Давайте попробуем разобраться и свести воедино мемуары и документы. Относительно «стоп-приказа» с поворотом от Юхнова на Мосальск в своих мемуарах П. А. Белов пишет следующее:

«Нужно было прежде всего окружить и разгромить немецкие войска в районе Юхнова, занять или блокировать [251] этот город. Тем самым мы успешно завершили бы рейд. После этого наши дивизии могли бы двигаться на Вязьму, не опасаясь за свой тыл. Обстановка требовала действовать именно таким образом. Но вскоре после того, как я отправил командующему фронтом план действий, был получен новый приказ. Он не только не учитывал выдвинутые мной доводы и соображения, но и во многом противоречил директиве от 2 января, полученной сутки назад.

Этот приказ отразился впоследствии на боевых действиях не только моего корпуса, но и всего Западного фронта. Привожу его в полном виде:

«Тов. Белову. От 3.1.42 г.

Ваше решение о повороте главных сил группы против щелканово-плосской группировки не отвечает оперативной обстановке и нашему плану в целом.

Отход ваших главных сил от мосальской группировки противника даст возможность противнику быстро закрыть образовавшийся прорыв и организовать оборону.

Приказываю:

1. Оставить часть сил против плосской группировки противника, а главные силы повернуть на Мосальск для уничтожения группировки противника в районе Мосальска и выхода западнее Юхнова.

2. Против зубовско-плосской группировки противника ударить 217 сд, действующей в районе Зубова. В этот же район выйдут 154 сд и 112 тд 50 А.

3. Ускорить выдвижение в Мещовск и Мосальск двух сд 10 А.

Жуков. Хохлов. Соколовский».

Приказ удивил меня своей непоследовательностью. Во-первых, мое решение о повороте главных сил корпуса против щелканово-плосской (то есть юхновской) группировки противника соответствовало полученной накануне директиве: она требовала уничтожить на первом [252] этапе юхновскую группировку гитлеровцев. Во-вторых, вызывал недоумение упрек за то, что будто бы мы отводим свои главные силы от Мосальска. При чем тут Мосальск? Мы не вели и не намеревались наступать главными силами на этот город, да никто и не приказывал нам этого. Против мосальской группировки гитлеровцев были выделены 239-я и 325-я стрелковые дивизии, переданные в мое подчинение из состава 10-й армии. Кроме того, противник в Мосальске не был в то время достаточно сильным, чтобы появилась необходимость повертывать на город еще и кавалерийские соединения. <…> Мы сделали еще несколько попыток убедить Военный совет фронта в том, что гораздо целесообразнее действовать так, как предписывала его же директива от 2 января. Мы имели прекрасную возможность обойти Юхнов слева, ввести через разрывы в боевых порядках противника у деревни Касимовки и в других местах по меньшей мере четыре кавалерийские дивизии. Перерезав Варшавское шоссе и повернув на Медынь, эти дивизии начали бы громить тылы и штабы немецких войск»{112}. Если следовать только описанию событий конца декабря 1941 г. и первых дней 1942 г. самим Беловым, то логики в действиях Г. К. Жукова действительно не просматривается. Развитие наступления кавалерийского корпуса представлено едва ли не победным маршем. Собственно, о боях под Юхновом Белов пишет: «Мы одну за другой освобождали деревни, выгоняя немцев на мороз. 2 января захватили юхновский аэродром. Несколько кавалерийских отрядов вышли на Варшавское шоссе, у деревни Касимовки, в восьми километрах юго-западнее Юхнова, освободив при этом около пятисот советских военнопленных, которых немцы намеревались угнать в Спас-Деменск»{113}. Авторский коллектив [253] под руководством маршала Б. М. Шапошникова в книге «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой», вышедшей под грифом «секретно» в 1943 г., историй с массовым выталкиванием немцев на мороз не подтверждает. Действия корпуса П. А. Белова под Юхновом в этой работе описываются следующим образом:

«Боевые действия войск группы генерала Белова после 31 декабря проходили в такой последовательности: находившаяся на правом фланге группы с задачей прорваться в юхновском направлении 41-я кавалерийская дивизия с 1 по 4 января вела бои на фронте Солопихино, Зубово. К тому же времени 57-я и 1-я гвардейская кавалерийские дивизии, получившие такую же задачу, что и 41-я кавалерийская дивизия, с боями преодолевали рубеж Житеевка, Сухолом, Жеремесло (2 км западнее Сухолома), Куркино. Левофланговые 75-я и 2-я гвардейская кавалерийские дивизии наступали в направлении на Давыдово с целью выйти в район западнее Юхнова. К 4 января обе дивизии были остановлены противником на фронте Тибеки, Давыдово, Фошня, Петушки (2 км юго-восточнее Фошни), завязался огневой бой. 6 января немцы силою до трех пехотных полков при поддержке танков и авиации перешли в контратаку с фронта Озеро, Сулихово, Живульки и вынудили части левого фланга группы отойти на линию Давыдово, Фошня, Беклемищево. На этом рубеже завязался ожесточенный бой. Части 41, 57 и 1-й гвардейской кавалерийских дивизий вели тяжелые бои на прежнем фронте. Войска кавалерийской группы испытывали недостаток боеприпасов. В связи с этим генерал Белов 7 января решил перейти к обороне».

Как мы видим, весомых результатов в боях на ближних подступах к Юхнову корпусу П. А. Белова достигнуть не удалось, и он вынужденно перешел к обороне. Более того, на левом фланге под воздействием контратаки немцев он был вынужден отступить. Картина, нарисованная [254] в исследовании, подтверждается оперативными сводками Генерального штаба Красной армии. Первый раз группа Белова и город Юхнов встречаются на страницах оперсводок 30 декабря: «Опергруппа Белова, продолжая преследование отходящих частей противника в северо-западном направлении, к исходу 30.12 главными силами достигла района г. Юхнов». На следующий день оперсводка констатирует: «Опергруппа Белова развивала наступление в направлении г. Юхнов. Данных о положении частей к исходу 31.12 не поступало». В оперативной сводке на 8.00 2 января сказано: «Опергруппа Белова вела бои за овладение г. Юхнов». На следующий день, 3 января 1942 г., положение кавалерийского корпуса Белова характеризуется следующим образом: «Опергруппа Белова вела упорные бои с крупными силами противника». 4 и 5 января все то же самое: «Опергруппа Белова вела бои с частями прикрытия противника на юхновском направлении» и «Опергруппа Белова продолжала вести упорные бои с противником на юхновском направлении». Только 7 января эта заезженная пластинка меняется на «Опергруппа Белова вела наступательные бои с противником на мосальском направлении».

Тезис П. А. Белова о том, что он мог взять Юхнов очередным обходным маневром, представляется неубедительным. Он с вечера 30 декабря почти неделю без особых результатов стучался в оборону немцев под Юхновом. Перенос направления удара означал растягивание фронта, разрежение боевых порядков, что в схватке с активным и решительным противником было опасно. Уже 2 января 1942 г. не все соединения корпуса вели наступление, утренняя оперсводка Генштаба от 3 января гласит: «2 гв. кд, отражая атаки противника, вела бои на рубеже Любимово – Жилетово». Напротив, оперативная сводка OKW, датированная 2.00 3 января, [255] дышит оптимизмом: «Южнее г. Юхнов удалось потеснить противника на отдельных участках, отбит противник, атаковавший с юго-запада севернее Зубова». Зубово – это населенный пункт под Юхновом. Кроме того, П. А. Белов умалчивает о том, что поворот на Мосальск состоялся не сразу после полученного 3 января приказа, а только 6 числа. Вполне логично, что для сохранения темпов операции Г. К. Жуков развернул застрявший на неделю под Юхновом кавалерийский корпус на новое направление, рассчитывая захватить Юхнов силами подходящей с востока 50-й армии И. В. Болдина. Не приходится сомневаться, что если бы 1-й гвардейский кавалерийский корпус оставили под Юхновом, то Г. К. Жукову впоследствии были бы предъявлены претензии в недостаточной гибкости ведения операции. Вместо душещипательной истории о «нелогичном» повороте на Мосальск были бы рассказы о «бессмысленных лобовых атаках» на Юхнов.

Смещение направления удара 1-го гв. кавалерийского корпуса не изменяло задач Западного фронта в целом. Просто Юхнов, оказавшийся более «крепким орешком», чем предполагалось вначале, перепоручался подходившим с востока стрелковым соединениям 50-й армии И. В. Болдина. Директива Г. К. Жукова командующим 43, 49 и 50-й армий № 0152/оп от 8 января 1942 г. гласила: «Командарму 50 – разгромить зубово-юхновскую группировку противника и не позднее 11.1 овладеть Юхновом; в дальнейшем, взаимодействуя с группой Белова, главными силами наступать в общем направлении на Слободка, Вязьма»{114}. В свою очередь направления наступления войск Западного фронта и задачи фронта как таковые определялись Ставкой ВГК. [256]

Именно директивы Ставки оформили документально боевые действия под Москвой в январе – апреле 1942 г. как попытку разгрома противника ударами по сходящимся направлениям Калининского и Западного фронта. Координатором действий двух фронтов Г. К. Жуков стал только в конце января 1942 г, а в его начале, когда, собственно, разворачивал Белова от Юхнова, он был лишь одним из игроков спланированного наверху зимнего наступления. Фактически приказы Жукова 50-й армии и 1-му гв. кавкорпусу от 8 января были детализацией директивы Ставки ВГК от 7 января:

«Командующему Западным фронтом разгромить не позднее 11 января юхновско-мосальскую группировку противника, нанести главный удар – силами ударной группы т. Белова и 50-й армии на Вязьму и завершить окружение можайско-гжатско-вяземской группировки противника, во взаимодействии с войсками ударной группировки Калининского фронта»{115}.

Невооруженным глазом видно, что заказанная Жуковым дата захвата Юхнова – 11 января 1942 г. – есть не что иное, как проекция на подчиненных указаний Ставки ВГК. Впоследствии этот срок постоянно сдвигался, т.к. под Юхновом подошедшие к нему стрелковые соединения завязли в позиционных боях. Строго говоря, кавкорпус Белова не был повернут от конечной цели наступления, а выполнил маневр, который моряки называют «коордонат»: за поворотом примерно на 90 градусов на Мосальск последовал поворот на Вязьму также на 90 градусов. Фактически кавалеристы не меняли направление своих действий, а обходили крупный узел сопротивления немцев. Выход на тылы мосальской группировки противника был побочным продуктом этого [257] маневра. Сам Юхнов войска 49-й армии заняли только 5 марта 1942 г. после тяжелых позиционных боев.

Период собственных позиционных боев под Юхновом П. А. Белов в своих воспоминаниях перекрывает рассказом о выгнанных на мороз немцах. Вообще это своего рода маячок: если мемуарист вдруг съезжает от действий своего соединения или объединения в целом к мелким тактическим эпизодам или к «психическим атакам эсэсовцев с закатанными рукавами», то в данный период явно было что-то важное, но нежелательное для описания в деталях. Чтобы придать весомость своим словам, командир 1-го гвардейского кавалерийского корпуса процитировал все тот же кусочек исследования Блюментрита, который впоследствии использовали В. В. Бешанов и начальник разведотдела корпуса А. К. Кононенко. На самом деле никакого чуда не произошло: оправившись от шока начала декабря 1941 г., немецкое командование приняло ряд решительных мер по восстановлению целостности фронта. Более того, перевод Блюментрита из штаба 4-й армии в Генеральный штаб совершенно непохож на скандальное смещение Гудериана или фон Бока. Блюментрит по итогам оборонительного сражения под Москвой 16 января 1942 г. получил звание генерал-майора, пошел на повышение, а 26 января 1942 г. получил награду, известную среди немецких военных как «партийный значок для близоруких» – Германский крест в золоте. Им награждались только за боевые заслуги, а прозвище свое награда получила за крупную свастику на белом фоне в центре. О полученном повышении и награде Блюментрит в своем исследовании скромно умолчал. Видимо, в период написания «Московской битвы» он не считал нужным афишировать свои собственные заслуги на службе фюрера. В его повествовании отчетливо не хватает рассказов о том, что он с детства ненавидел нацистов, был диссидентом с момента прихода Гитлера к [258] власти, а в свободную минуту в штабе любил слушать Би-би-си. В конце своего повествования он все же не удержался и приписал немецким солдатам подпись под картиной о походе Наполеона на Москву: «Они ворчали, но все же следовали за ним!» В общем, ворчал вермахт и лично полковник Блюментрит, а успехи случались сами собой, русские постоянно в поддавки играли. Все это звучит просто смешно, особенно сейчас, когда стали известны многие детали январских боев на московском направлении. Особенно трогательно звучат слова о сгинувшем в болотах на страницах исследования Блюментрита кавалерийском корпусе, в то время как конники Белова стали на несколько месяцев участниками тяжелых боев под Вязьмой. Правда, уже после того, как сам начальник штаба 4-й армии получил повышение.

Однако еще до того, как Блюментрита повысили, произошел ряд важных событий, которые он не счел нужным внятно описать в своей исторической работе. Прежде всего, следует отметить, что кризис на правом фланге немецкой 4-й армии возник, по крайней мере, за две недели до того, как кавалеристы П. А. Белова вышли к Юхнову. Фон Бок записал в своем дневнике 15 декабря 1941 г.: «Трудные переговоры с Гудерианом о разрыве к западу от Тулы. Он отверг все предложения о закрытии разрыва с юга. Я передал в его подчинение оставшиеся части 137-й пехотной дивизии из 4-й армии и подчеркнул необходимость отправки чего-либо, неважно насколько слабого, на лыжах или каким-либо другим методом в Одоево»{116}. Образовавшийся в результате Тульской наступательной операции 40-километровый разрыв между смежными флангами 4-й и 2-й танковой армий серьезно беспокоил немецкое командование, и [259] был принят целый комплекс мер по его ликвидации. В сущности, именно хаотичность отступления 2-й танковой армии, приведшая к образованию разрыва фронта, стала поводом для смещения «быстрого Гейнца»: он был отстранен по приказу Гитлера. Но две недели лихорадочного сбора сил для восстановления целостности фронта не прошли даром. Уже 27 декабря 1941 г. была создана так называемая группа Штумме. Управлением группы стал штаб ХХХХ моторизованного корпуса, перебрасываемого из 4-й танковой группы, закрепившейся на рубежах рек Лама и Руза. Ядром группы должна была стать свежая 216-я пехотная дивизия, перебрасываемая с запада. Помимо нее в группу входили 10-я и 19-я танковые дивизии и 10-я моторизованная дивизия. Кроме того, с 20 по 26 декабря 1941 г. транспортной авиацией в район Калуги было переброшено 8512 человек пополнения и 4-й полк СС из Кракова.

Принятые немецким командованием меры рано или поздно должны были перейти из количества в качество. Уже в боях за Калугу приняли участие переброшенные по воздуху части. Далее они были отброшены на запад, и к Юхнову стянулась уже достаточно сильная группировка, вполне пригодная для отражения попытки 1-го гвардейского кавалерийского корпуса с ходу овладеть этим важнейшим узлом коммуникаций. Отступая от Москвы, немцы создавали несколько подготовленных в инженерном отношении рубежей обороны. Сам Белов пишет: «С начала зимы <т.е. с начала декабря. – А. И. > немцы расчищали шоссе. По обеим сторонам его образовались высокие снежные валы, закрывавшие шоссе от глаз наших наблюдателей. В некоторых местах фашисты облили валы водой, превратив их в ледяные. Под защитой этих валов гитлеровцы имели возможность незаметно для нас маневрировать резервами»{117}. [260]

Легкой жертвой Варшавское шоссе и узлы дорог на нем были лишь в охотничьем рассказе генерала Блюментрита. Летом 1941 г. советское командование лихорадочно возводило укрепления в тылу истекающих кровью войск. Зимой 1941/42 г. точно так же немцы сооружали ряд рубежей обороны, названных по имени городов Германии. Отступать на следующий рубеж разрешалось только по его готовности к занятию войсками.

Хорошую оценку возможного развития событий в том случае, если бы Г. К. Жуков не развернул конников П. А. Белова от Юхнова, дают нам действия 1-го гв. кавалерийского корпуса под Вязьмой в феврале 1942 г. Точно так же для предотвращения захвата важнейшей линии коммуникаций немецкое командование бросило под Вязьму остатки двух танковых дивизий – 5-й и 11-й. Эти две дивизии заняли оборону к северу и югу от шоссе соответственно. Кроме того, 5-я в зависимости от обстановки меняла свои позиции, перемещаясь к югу от Вязьмы. Позднее на усиление этих двух дивизий прибыли части 246-й пехотной дивизии. С оперативной точки зрения обстановка под Вязьмой была в целом сходной с той, которая сложилась под Юхновом после Калужской операции. Точно так же П. А. Белов пытался смещать направление главного удара, стремясь обойти открытый фланг обороняющихся под Вязьмой частей немцев. В сущности, он реализовывал план, который был им задним числом предложен в отношении несостоявшегося штурма Юхнова: «Мы имели прекрасную возможность обойти Юхнов слева, ввести через разрывы в боевых порядках противника у деревни Касимовки и в других местах по меньшей мере четыре кавалерийские дивизии». Оборону 11-й танковой дивизии под Вязьмой П. А. Белов точно так же пытался обойти слева позиции противника, смещая острие удара своего корпуса на запад. Весь февраль раз за разом П. А. Белов [261] атаковал шоссе Вязьма – Смоленск, стараясь «обойти слева». К 20 февраля до железной дороги Смоленск – Вязьма оставалось уже 6-7 километров. Уже 23 февраля конники Белова вышли к железной дороге между Ребровом и Алферовом, в 30 км западнее Вязьмы. Однако вскоре контратаки немцев вынудили кавалерийские дивизии группы Белова отойти в исходное положение. Далее произошло то, чего удалось избежать под Юхновом: немецкая контратака больно ударила по растянутому вследствие стремления «обойти слева» правому флангу группы Белова, что привела к окружению 329-й стрелковой дивизии, переданной в группу из состава 33-й армии. Немцы вполне успешно реализовывали идею асимметричного удара, обрушивая контратаки на ослабленный фланг атакующего, стараясь одновременно удержать оборону на атакуемом крыле. У меня нет никаких оснований утверждать, что поединок с группой Штумме под Юхновом кавалеристы провели бы результативнее боев под Вязьмой месяцем позднее. Как бы ни хотелось П. А. Белову и его начальнику разведки А. К. Кононенко представить Юхнов как упущенный шанс корпуса, приказ Г. К. Жукова о повороте на Мосальск был лишь бесстрастным судейским «брэк!», сказанным в совершенно бесперспективной для кавалеристов ситуации.

Традиция ценных советов командующему фронтом в мемуарах продолжилась также в описании событий, последовавших за прорывом корпуса Белова через Варшавское шоссе. Преуспел в этом начальник разведки 1-го гв. кавкорпуса А. К. Кононенко в мемуарах, написанных в 1959-1962 гг., но не изданных по цензурным соображениям. Уже в наше время они были обработаны и изданы Ф. Д. Свердловым. Одна из основных претензий к Г. К. Жукову заключалась в жалобах на недостаточное прикрытие действий кавалерийского корпуса с воздуха: [262]

«Майор Холод <командир авиаполка. – А. И. >в 23 часа 5 февраля сообщал Белову:

«Командующий ВВС 10-й армии подчинил нас себе и приказал прикрывать район армии. На мой доклад, что я имею задачу 1-го гв. кавкорпуса, мне ответил начальник штаба ВВС 10-й армии, что есть приказ Жукова о том, что 66-й ИАП в течение 4 и 5.02.42 должен выполнять задачу 10-й армии.

Жду указаний. Майор Холод».

Приказ прикрывать 10-ю армию был отдан 66-му ИАП как раз в момент, когда группе Белова было приказано атаковать Вязьму и во что бы то ни стало овладеть городом. Что же это – ошибка, досадное совпадение, недоразумение или оплошность? – спрашивает Кононенко.

Но еще хуже обстояли дела с прикрытием истребителями группы войск Белова в дни ее наступления на север на соединение с кавкорпусом Соколова. Здесь вообще командующий фронтом забыл о прикрытии ее с воздуха»{118}.

Намеки, как мы видим, следуют вполне прозрачные: злобный командующий фронтом решил извести кавалеристов и намеренно лишил их поддержки авиации. Однако начальник разведки 1-го гв. кавалерийского корпуса просто не в курсе. Г. К. Жуков проблему поддержки действующих у Вязьмы соединений понимал и докладывал о необходимых мерах И. В. Сталину 22 февраля 1942 г.:

«Брать авиацию армий приказ № 0127 запрещает. Западный фронт, имея в своем распоряжении всего лишь один полк ТБ-3, не может сейчас совершенно прикрыть 12 дивизий, действующих в районе гор. Вязьма, жел.дорожных перевозок и выгрузочных районов. [263]

Прошу усилить фронтовую авиацию на 2 полка «Харрикейнов» для обеспечения Белова, Соколова, Ефремова и на 2 полка ЯК-1 для помощи армейской авиации для усиления отпора авиации противника при массированных налетах для прикрытия перевозок»{119}.

События лета 1941 г. и битва под Москвой выявили существенный изъян в организации ВВС Красной армии. Командующий фронтом (см. ссылку Г. К. Жукова на приказ №0127) не имел возможности массировать авиацию фронта на ключевом направлении действий своих войск. Тот же самый приказ № 0127 был «виновником» того, что командующий 10-й армии мог запретить использование 66-го ИАП-а в интересах конников Белова. Это если оставить без внимания тот факт, что в некоторые дни в этом авиаполку было по… три (!) исправных самолета. К тому же в начале февраля Жуков вникал в обстановку в полосе подчиненного ему в новой должности Калининского фронта. В те дни, о которых пишет Кононенко, Жуков находился в штабе 20-й армии А. А. Власова, т.е. на противоположном от Юхнова крыле Западного фронта.

Глобально проблема была в том, что большая часть авиации была размазана по армиям. То есть между авиаполком в нужной точке и командованием фронта чаще всего было промежуточное звено в лице командования армии. Соответственно, если в полосе одной армии решалась судьба операции, то ВВС этой армии работали на износ, в то время как ВВС армии на более спокойном участке фронта действовали с куда меньшим напряжением и даже искали, чем заняться. Подобная система сложилась до войны и, к сожалению, не прошла проверку на прочность. Эта проблема была решена весной 1942 г., когда начали формироваться воздушные [264] армии. Тем самым командующий фронтом управлял всеми силами авиации, распределяя ее между армиями в зависимости от текущей обстановки. Первая воздушная армия, как и следовало ожидать, была сформирована в составе Западного фронта. Но в период, когда Белов и Ефремов сражались под Вязьмой, ее еще не было. Поэтому фраза в мемуарах А. К. Кононенко «Утром 31 января Белов пишет командующему Воздушной армией Худякову…» звучит просто издевательски. Мало того, что 1-я воздушная армия была сформирована только 10 мая 1942 г., ее командующим С. А. Худяков стал только в июле 1942 г., а до этого армией командовал Т. Ф. Куцевалов. Меня больше всего поражает во многих мемуаристах именно это: незнание фактов и подводящая на каждом шагу память при непробиваемом апломбе. Потом эти написанные с апломбом пассажи вырывались из контекста и использовались для очернения Жукова.

Не раз сталкиваясь с мыльными пузырями «упущенных возможностей», я стал крайне скептически относиться к «альтернативной истории», особенно излагаемой на страницах воспоминаний. Избирательность памяти, постоянное стремление выдавать желаемое за действительное и скудные сведения о действиях противника существенно снижают ценность таких исследований. Происходило то, что должно было произойти. Мелкие флуктуации чаще всего не могли изменить развитие событий, в которых участвовали десятки дивизий и сотни тысяч человек. [265]