«Есть возможность отличиться…»

Случай с М. Г. Ефремовым следует рассмотреть поподробнее. Как показывает пример полковника Васильченко, критические замечания в отношении Г. К. Жукова появилась не в конце 1980-х и в начале 1990-х годов. В недрах советской военно-исторической мысли существовал ряд легенд, смысл которых сводился к наличию «пятен на солнце». В роли «солнца» выступал Г. К. Жуков. В новых условиях эти легенды несколько заострили свои формулировки, но по сути остались прежними и несут на себе неизгладимый отпечаток того времени, которое их породило.

У каждой эпохи есть свои герои. Помимо современников, литература и публицистика выбирает в прошлом личностей, в наибольшей степени соответствующих образу «героя нашего времени». В период застоя героями стали персонажи фильмов Э. Рязанова, снимавшего замечательные фильмы из жизни инфузорий, планктона, наполнявшего советские НИИ-фига и НИИ-чего. Он повествовал нам о славных парнях, совершавших далекие от радищевских путешествия в виде бесчувственного тела из Москвы в Ленинград, о поедателях документов на отчетных заседаниях гаражного кооператива и тому подобных личностях. Люди вроде бы неплохие, но не поражающие волевыми и интеллектуальными качествами. Иногда даже просится на язык слово «идиотики». Особенно ярко это проявляется, если сравнить рязановских горе-ученых «биолухов» из «Гаража» с главным [298] героем фильма об ученых героической эпохи – «Девять дней одного года» М. Ромма 1961 г. Вы можете себе представить блестяще сыгранного А. Баталовым ядерщика Гусева («А единицу измерения назовут Гусь…»), скандалящего из-за места в гаражном кооперативе? Я почему-то не могу. У него просто голова другим занята, и на мещанские радости ему просто наплевать…

К сожалению, тенденция смены вех и нравственных ориентиров коснулась априори мужественной и героической сферы – истории войны. Сказка ложь, да в ней намек: фильмы Э. Рязанова не были самостоятельным явлением, а отражали определенные тенденции развития общества. В сфере военно-исторической начались поиски своих «докторов Лукашиных» вместо «физиков Гусевых». Разумеется, таких патентованных инфантильных идиотиков, как Женя Лукашин, в военной сфере найти тяжело, а уж во главе армий – невозможно. Но оказалось вполне возможным найти плывущую по течению жертву обстоятельств. Идейным противовесом жесткого, даже жестокого Г. К. Жукова стал генерал М. Г. Ефремов, трагически погибший командующий 33-й армией. О его армии размером с комплектную дивизию написано едва ли не больше, чем обо всех остальных армиях, участвовавших в наступлении Калининского и Западного фронтов в январе – марте 1942 г. История с направленной на Вязьму, отрезанной от основных сил фронта и впоследствии разгромленной в ходе попытки пробиться к своим 33-й армии освещена в целом ряде статей и книг. О рвавшихся к Вязьме с севера 39-й армии и 11-м кавалерийском корпусе С. В. Соколова известно куда меньше, хотя с оперативной точки зрения они во многом повторили судьбу 33-й армии и корпуса Белова. Также не получили адекватного освещения в литературе позиционные бои под Юхновом в январе – марте 1942 г. За примерами не нужно далеко ходить: [299] наступательные операции 50-й армии, в ходе которых были «растрепаны» несколько танковых бригад, совершенно неизвестны в противоположность действиям практически лишенной танков 33-й армии. Сам Болдин в «Страницах жизни» предпочел отмолчаться, ограничившись пространным описанием тактического эпизода под деревней Милятино, где оборона немцев была взломана в лучших традициях позиционной войны – «сапой», т.е. подкопом, в который была заложена взрывчатка.

Нельзя сказать, что М. Г. Ефремов был на хорошем счету у командующего Западным фронтом. Как раз в период подготовки к «проталкиванию» к Вязьме, 28 января 1942 г., Г. К. Жуков написал на командующего 33-й армией весьма нелестную характеристику. В ней, в частности, были следующие определения: «Оперативный кругозор крайне ограничен. Во всех проведенных армией операциях неизменно нуждался в постоянном жестком руководстве со стороны командования фронта, включительно тактического применения отдельных дивизий и расположения командного пункта армии. Приказы выполняются не в срок и не точно. Приходится все время подстегивать, за что имеет выговор в приказе»{136}. Общий вывод из характеристики был неутешительным: «Должности командующего армией не вполне соответствует. Целесообразно назначить командующим войсками внутреннего округа»{137}. Конспирологическая версия о том, что Жуков знал, что операция кончится катастрофой, и заранее готовил отрицательную характеристику на командующего бросаемой в пекло армии, представляется надуманной. Даже командующий 50-й армией И. В. Болдин, с которым, как мы могли видеть выше, [300] Г. К. Жуков совершенно не церемонился в обсуждении оперативной обстановки, получил куда более лестную характеристику: «И. В. Болдин лично дисциплинированный, испытанный, храбрый, энергичный и требовательный командир. Войсками армии руководил уверенно, в тяжелой обстановке не терялся». При этом списать какие-то свои потенциальные промахи на «оскандалившегося» И. В. Болдина у Г. К. Жукова было куда больше возможностей, чем на сидевшего без боеприпасов под Вязьмой М. Г. Ефремова. Отрицательные характеристики вообще были редкостью. Командующий 5-й армией Л. А. Говоров в характеристике, написанной в тот же день, что и ефремовская (28 января 1942 г.), был назван требовательным, энергичным, храбрым и организованным командиром.

Чтобы понять причины появления такой характеристики, обратимся к раннему периоду командования М. Г. Ефремовым 33-й армией. В первые дни декабря 1941 г. войска немецкой 4-й армии предприняли попытку наступления на Москву несколькими боевыми группами в центре своего построения. Для отражения немецкого наступления командармом-33 генерал-лейтенантом М. Г. Ефремовым 3 декабря была собрана группа войск в составе 18-й стрелковой бригады, 5-й танковой бригады, 136-го и 140-го танковых батальонов, 23-го и 24-го лыжных батальонов при поддержке дивизиона «катюш». Соответственно 136-й танковый батальон насчитывал на 1 декабря 10 Т-34, 10 Т-60, 9 «Валентайнов» и 3 «Матильды», 140-й танковый батальон 5 декабря имел 4 KB, 4 Т-34, 1 Т-60 и 1 Т-26. 5-я танковая бригада М. Г. Сахно насчитывала 9 танков. Также в отражении удара немцев участвовала 20-я танковая бригада соседней 5-й армии, но она ограничилась ведением огня с места по объекту атаки. Сосредоточение пехоты 18-й стрелковой бригады А. И. Сурченко запоздало. [301] М. Г. Ефремов прислал руководившему действиями двух танковых батальонов начальнику автобронетанковых войск 33-й армии генерал-майору М. П. Сафиру записку: «Михаил Павлович! Подожди до подхода пехоты». На всякий случай уточню: в распоряжении М. П. Сафира были танковые батальоны, не имевшие в отличие от танковых бригад своей мотопехоты.

Что в этой ситуации делает Сафир? Угадали: он плюет с высокой колокольни на указания командующего армией и атакует, не дождавшись пехоты. Это не его уровня решение, такие вопросы может решать только руководитель операции. Хотя бы потому, что владеет более развернутой картиной обстановки и может иметь свои виды на дальнейшее использование танковых частей. То, что атака подчиненных М. П. Сафиру частей не обернулась их избиением, есть следствие удачи и истощения наступательного порыва немцев к началу декабря 1941 г. Аналогичные атаки без поддержки пехоты, как правило, заканчивались летом и осенью 1941 г. крайне печально. Увещевать, вежливо по имени-отчеству просить о чем-то здесь смерти подобно. В глазах решившего выкинуть фортель подчиненного должна сразу вставать жуткая картина выкатывающегося из ЗИС-101 начальника с озверевшими глазами и чем-нибудь тяжелым и длинным в руке. В крайнем случае возникать звон в ушах и заливаться краской лицо в предвкушении «мужского» телефонного разговора. «Инициативу» М. П. Сафир понял как возможность проигнорировать прямые и недвусмысленные указания М. Г. Ефремова и как возможность нарушить азы тактики танковых войск, многократно повторенные в приказах. То, что обошлось без катастрофы, в общем-то, было большой удачей группы Сафира. Немцами было заявлено об уничтожении восьми танков Т-34, одного KB и двух «10-тонных танков». Как 10-тонный танк могли [302] быть интерпретированы Т-60 или, менее вероятно, «Валентайны». Группа М. П. Сафира признавала потерю одного танка безвозвратно и три – подбитыми и вскоре восстановленными. Впрочем, не был достигнут Сафиром и решительный результат сражения: прорвавшиеся боевая группа немцев не была окружена и уничтожена, а отступила.

Г. К. Жуков умел находить аргументы для таких «инициативных» людей, как М. П. Сафир. Так, в ответ на жалобу командующего 49-й армией на начальника по автобронетанковым войскам он отвечает: «Его надо лупить, он такой человек. Он у меня был помощником на Халхин-Голе по снабжению. Когда его лупят, он работает. Характер у него такой»{138}. Четко, до рефлексов: «не выполнил приказа – получил в лоб». Есть у меня подозрение, что на Халхин-Голе указанный персонаж действовал без нареканий. Также у меня нет никаких сомнений, что, окажись на посту командующего 33-й армией сам Г. К. Жуков, он бы нашел способ заставить подчиненных беспрекословно исполнять его простейшие указания. А у М. Г. Ефремова такие проблемы носили, похоже, системный характер.

Генерал М. Г. Ефремов был неплохим человеком, но он был слишком интеллигентен для жестокой и бескомпромиссной войны XX столетия. Здесь нелишне вспомнить о том, что я писал в предисловии: об умении полководца проводить свои решения в жизнь (и жестко наказывать неповиновение) и держаться выбранной линии без вносящих хаос метаний. В разговоре об М. Г. Ефремове вспоминается еще один интеллигент от военного дела, участие которого в войне породило почти катастрофические последствия. Это Мольтке-младший, [303] возглавлявший германскую армию в сражении на Марне в самом начале Первой мировой войны. Он вырос в военной семье, будучи племянником легендарного Мольтке, получил блестящее военное образование. Однако круг интересов его ума и сердца, как ни странно, имел мало общего с военным делом. Это хорошо видно по его письмам к жене, которые она опубликовала уже после его смерти с целью оправдать обвиненного в неудачах германской армии мужа. Мольтке целыми днями рисовал или играл на виолончели. «Устроил себе мастерскую художника, – извещает он жену, – пишу пейзаж. Много занимаюсь также виолончелью. Живу для искусства…» Мольтке часто писал в поэтическом стиле: «Вокруг меня царит ночная тишина. Сон на фетровых крыльях опустился на город, прекратив шум дня. Мирную тихую улыбку вызовет он на лицах бедняков и несчастных, которых несколько часов тому назад угнетали нищета и невзгоды…» Конечно, военачальник может допускать в быту какие-то чудачества, но «жизнь для искусства» и «фетровые крылья» сна – это уже что-то из ряда вон выходящее. Это, может быть простительно приват-доценту или рантье, но никак не высокопоставленному военачальнику.

Нет ничего удивительного, что в решительный момент сражения на Марне в августе 1914 г. Мольтке-младший впал в глубокий пессимизм и фактически отстранился от руководства войсками. Чаще всего он просто соглашался с предложенными командующими подчиненных ему армий решениями. Итог всего этого был печальным: Париж, который французы всерьез собирались сдавать уже в конце августа 1914 г., устоял, произошло «чудо на Марне». Уже 13 сентября 1914 г. состоялся нелицеприятный разговор Мольтке с кайзером Вильгельмом II, в ходе которого Мольтке был смещен, оставив свой пост генералу Фалькенгайну. Последний [304] прославился одной из первых позиционных «мясорубок», получившей его имя. Но основу для «мясорубок» заложила именно вялость и нерешительность Мольке-младшего.

У меня сложилось впечатление, что сфера умственных интересов генерала М. Г. Ефремова, как и Мольтке-младшего, также лежала где-то вне плоскости военного дела. Его выступление на совещании командного состава Красной армии в декабре 1940 г. довольно шаблонно, как говорил персонаж известного кинофильма, «космические корабли, бороздящие Большой театр». Дошло до того, что из президиума ему с досадой бросили: «Скажите по-русски, прямо, какие результаты есть и что вы хотите сделать?» Его выступление явно слабее как пространного и эмоционального выступления И. С. Конева, так и короткого, но делового и изобилующего конкретными примерами выступления А. А. Власова. С некоторым оживлением Ефремов, пожалуй, говорил об изучении математики. Лихие времена революций и давление военных кланов (как это было в случае Мольтке) часто заносят в армию людей, которые могли бы куда результативнее реализовать себя в какой-либо другой сфере человеческой деятельности.

Теперь попробуем разобраться с ролью «жертвы ужасных приказов скудоумного Жукова», которую пытаются отвести М. Г. Ефремову. Вполне осмысленное объяснение своего замысла в отношении 33-й армии и 1-го гв. кавалерийского корпуса Г. К. Жуков дал в авторской редакции «Воспоминаний и размышлений» в главе о битве за Москву: «Отсутствие сплошного фронта дало нам основание считать, что у немцев нет на этом направлении достаточных сил, чтобы надежно оборонять город Вязьму. В этой обстановке и было принято решение: пока противник не подтянул сюда резервы, захватить с ходу город Вязьму, с падением которого рушился [305] здесь весь оборонительный порядок немецких войск»{139}. Т.е. идея была в том, чтобы пусть слабыми силами, но прорваться к Вязьме и захватить этот узел коммуникаций. Однако немецкое командование сумело предугадать и упредить этот ход и сосредоточило именно в районе Вязьмы силы двух танковых дивизий. Немцы были хорошими игроками, и некоторые ходы советского командования у них получалось угадывать и своевременно парировать.

Конечно, нельзя не согласиться с тем, что план Г. К. Жукова был рискованным. Бросок на Вязьму не только кавалеристов, но и пехотинцев с отрывом от тылов был ходом нетривиальным и требовавшим решительных и быстрых действий по восстановлению коммуникаций прорвавшихся к Вязьме соединений. Но сам факт того, что немцы сняли с фронта две танковые дивизии и поставили их под Вязьму, отнюдь не свидетельствует об идиотизме принятого Жуковым решения. Грамотным военачальникам оно напрашивалось само собой, и обе стороны сделали ходы в одинаковом направлении: штаб Западного фронта бросил на Вязьму свободные силы в разрыв фронта, а немцы высвободившиеся в результате отступления 4-й танковой армии соединения использовали для обороны города.

В середине января 1942 г., еще не зная о принятых немцами мерах, Г. К. Жуков ищет, кого можно бросить вперед для броска на Вязьму. В тот момент кавкорпус П. А. Белова еще мечется перед Варшавским шоссе южнее Юхнова, пытаясь его преодолеть. Не имея крупных резервов, он решается снять одну армию из центра построения войск фронта и отправить ее в разрыв фронта на Вязьму. В результате 17 января М. Г. Ефремов получает приказ следующего содержания: [306]

«1. 5-я армия атакует Можайск и овладевает им без Вашей помощи. Движение 33-й армии на Ельню, как запоздалое, отменяется. 2. 43-я армия (194 сд), не встречая особого сопротивления противника, овладела Износки, Кошняки и наступает на Юхнов.

3. Создалась очень благоприятная обстановка для быстрого выдвижения 33-й армии в район Вязьмы в тыл вяземской группировки противника»{140}.

Поставив задачу в общем виде, командующий Западным фронтом уточнил: «Ударную группу иметь в составе 113, 338, 160, 329 и 9-й гвардейской стрелковых дивизий… Вам <М. Г. Ефремову. - А. И. > быстрее выехать в 113-ю стрелковую дивизию, откуда управлять ударной группой»{141}.

Эпопея 33-й армии начинается. Соединения армии постепенно выходят из боя в районе Вереи и маршами отправляются южнее, в район севернее Юхнова, где в тот момент не было сплошного фронта.

После выдвижения основных сил 33-й армии в новый район 30 января 1942 г. шифровкой № к/92 Г. К. Жуков усиливает 33-ю армию и конкретизирует задачу:

«Приказываю: 1. Ударной группой армии без задержек наступать в направлении Красный Холм, Соколово, куда выйти не позднее 1 февраля 1942 г.

В дальнейшем, взаимодействуя с группой Белова, овладеть Вязьмой, охватывая ее с юго-запада.

2. Фронтовой резерв – 9 гв. сд, следующую в район Кукушкино, подчиняю Вам.

3. Ударную группу иметь в составе 113, 338, 160, 329 и 9 гв. сд»{142}. [307]

Отдав вполне определенные распоряжения, 30 января 1942 г. штаб фронта интересуется исполнением предыдущих приказов. Он запрашивает М. Г. Ефремова: «Кто у Вас управляет дивизиями первого эшелона?» – и получает ответ:

«Дивизиями первого эшелона управляет военный совет армии. Выезд мой и опергруппы в район действий первого эшелона 29.01.1942 г. временно отложен в связи с обстановкой в районе Износки.

Ефремов, Шляхтин, Кондратьев».

М. Г. Ефремов находился в Износках и организовывал обеспечение флангов 33-й армии. Сразу же следует приказ:

«Тов. Ефремову, 30.01.1942 г. Ваша задача под Вязьмой, а не в районе Износки, Оставьте Кондратьева в Износках. Самому выехать сейчас же вперед.

Жуков»{143}.

Надо сказать, что в авторской редакции своих воспоминаний Г. К. Жуков пощадил помять погибшего военачальника и не стал описывать, как ему пришлось палками гнать его возглавить основные силы своей армии, пробивавшиеся к Вязьме: «Генерал-лейтенант Михаил Григорьевич Ефремов решил лично встать во главе ударной группы армии и стремительно двигаться с ними на Вязьму». Фактически он приписал М. Г. Ефремову те действия, которые от него требовал, но которые командарм-33 выполнял только под нажимом сверху, словно подтверждая свою характеристику.

На самом деле приказы Г. К. Жукова по своему смыслу были предельно просты: «Ноги в руки и дуй в Вязьму на всех парах!» От М. Г. Ефремова не требовалось вытягиваться «кишкой» от Износок до Вязьмы. Ему нужно [308] было наступать плотной группой, ощетинившейся во все стороны («Ослов и ученых на середину!» – как говаривал Наполеон), изначально наплевав на снабжение. Обрыв коммуникаций должен был продлиться сравнительно короткое время, до тех пор пока не возьмут Юхнов или же не рухнет немецкий фронт после захвата Вязьмы. После захвата этого узла железных и шоссейных дорог прерывалось снабжение как 4-й армии и отпочковавшихся от нее 3-й и 4-й танковых армий, так и 9-й армии. Основная линия снабжения последней Ржев – Великие Луки уже была прервана наступлением 4-й ударной армии. Вязьма была той шашечкой домино, которая должна была вызвать поочередное падение по цепочке всего фронта немецких войск от Юхнова до Ржева включительно.

Но командующий 33-й армией не решился отрываться от снабжения. Его армия к 31 января представляла собой вытянутую с запада на восток «кишку», занимавшую фронт 30 км и в глубину 80 км. Наиболее напряженным было положение в точке прорыва фронта. Сам прорыв представлял собой узкий 15-километровый коридор южнее железной дороги, идущей на Вязьму из Калуги. Для защиты флангов М. Г. Ефремовым были оставлены 1290-й стрелковый полк 113-й стрелковой дивизии, по стрелковому батальону из 338-й и 93-й стрелковых дивизий, три стрелковых батальона из 9-й гвардейской стрелковой дивизии. Заметим, что М. Г. Ефремовым были израсходованы части тех дивизий, которые должны были войти в ударную группу армии. Более того, прославившаяся в оборонительном сражении под Москвой в составе 16-й армии 9-я гв. стрелковая дивизия в боях под Вязьмой не участвовала. Она была подмята под себя командующим 43-й армией. Командир дивизии А. П. Белобородов уже получил задачу от М. Г. Ефремова, но во время возвращения в расположение [309] штаба соединения его встретил офицер связи 43-й армии. В своих воспоминаниях Афанасий Павлантьевич описывает это следующим образом:

«Он вручил мне пакет, в котором нахожу приказ. На основании боевого распоряжения штаба фронта 9-я гвардейская дивизия передается из 33-й армии в соседнюю, 43-ю. Приказ ее командующего генерал-лейтенанта К. Д. Голубева ставит перед нами новую боевую задачу. Дивизия должна немедленно повернуть обратно, выйти из прорыва к деревне Захарово и «уничтожить противника, прорвавшегося на правом фланге 43-й армии», то есть на ее стыке с 33-й армией»{144}.

Промедление с организацией прорыва к Вязьме стоило М. Г. Ефремову одной дивизии, которая в определенных условиях могла сыграть решающую роль:

«Что делать? С одной стороны, я имею приказ генерала Ефремова вести дивизию к Вязьме, с другой – приказ генерала Голубева немедленно повернуть обратно, в район Захарова. Подобная ситуация на войне не редкость, и наши воинские уставы это учитывают. Устав требует выполнять тот приказ, который получен последним. Тем более если он санкционирован высшей инстанцией – в данном случае штабом Западного фронта»{145}.

Был ли данный маневр согласован с Г. К. Жуковым или командующий 43-й армией просто уговорил А. П. Белобородова остаться для выполнения его задачи, мы уже скорее всего не узнаем. Возможен и третий вариант: дивизия осталась с разрешения Г. К. Жукова на одни сутки, а коридор к основным силам армии М. Г. Ефремова остался перерезан уже на следующий день. Немцы довольно оперативно отреагировали на продвижение 33-й [310] армии к Вязьме и 2-3 февраля нанесли контрудар силами 4-го пехотного полка СС с юга и 20-й танковой дивизии с севера. В результате коридор, по которому 9-я гв. стрелковая дивизия могла выйти к Вязьме и принять участие в сражении за этот узел дорог, оказался перерезан. Попытки пробить его силами частей дивизии А. П. Белобородова успеха не принесли.

Столь же расточительно штаб 33-й армии отнесся к тем соединениям, которые никто из армии даже не пытался изъять: «В связи с угрозой противника штабу 33-й армии в Износках начальник штаба армии генерал-лейтенант А. К. Кондратьев приказал командиру 160-й дивизии срочно возвратить один из полков в его распоряжение. Находившийся ближе других, в районе Валухово, 1293-й полк получил указание вернуться в Износки. Боеспособность дивизии значительно снизилась – 1293-й стрелковый полк являлся самым укомплектованным. Возглавляли полк опытные командиры – полковник Антон Иванович Слиц и батальонный комиссар Андрей Викторович Залевский (воевавший в дивизии со дня ее организации). До конца вяземской операции (апрель 1942 года) дивизия вела боевые действия в составе двух стрелковых полков»{146}. Вырисовывается просто какая-то феерическая картина: штаб 33-й армии вместо того, чтобы возглавить ударную группу армии в броске на Вязьму, сидит в Износках и изымает для своей защиты полки из выделенных приказом штаба фронта для наступления на Вязьму соединений. Причем изъят был самый укомплектованный полк, который, как и гвардейцы А. П. Белобородова, мог сыграть важную роль в сражении за Вязьму. Но вследствие распыления [311] сил попытка захватить Вязьму с ходу оказалась обречена на провал.

Строго говоря, командование группы армий «Центр» заложило в свои планы ликвидацию разрыва в районе Износок еще до ввода в это «окно» в направлении Вязьмы 33-й армии. Еще 13 января, даже до того, как М. Г. Ефремов получил приказ на выдвижение в новый район, одним из тезисов доклада Гальдера Гитлеру идет фраза: «предпринять наступление с севера для ликвидации бреши севернее Медыни». На следующий день, 14 января, он пишет в своем дневнике: «Закрыть брешь у Медыни. Как можно скорее!» Всю вторую половину января он почти каждый день упоминает этот участок. В окончательном варианте плана закрытия разрыва фронта был обрисован в приказе фон Клюге от 27 января 1942 г.:

«В целях закрытия бреши между 4-й армией и 4-й танковой армией я приказываю: 1. 4-й танковой армии атаковать 29.1 на юг всеми имеющимися в распоряжении <войсками> сильн<ого>восточн<ого>флан<га> в направлении Желанье, Мелентьево.

20-й танковой дивизии установить связь с частями 4-й армии вдоль шоссе Егорье – Кулеши – Юхнов.

Район Мелентьево удерживать до подхода северного крыла 4-й армии.

2. 4-я армия осуществляет отход на зимние позиции, удерживая при этом район восточнее Сегова. В районе северо-восточнее и севернее Юхнова сосредоточить, по возможности, сильную группировку и атаковать ею противника севернее Юхнова с целью его уничтожения. Одновременно следует восстановить связь с южным флангом 4-й танковой армии в направлении на Егорье, Кулеши. Конечной задачей 4-й армии [312] является: повернув на восток, занять окончательные позиции в прежней бреши между обеими армиями.

Предпосылкой успеха намеченных операций 4-й армии является удержание теперешнего фронта обороны южнее Юхнова»{147}.

Для 4-й танковой армии эта задача становилась едва ли не главной: «4-й танковой армии снять все возможные силы с фронта и атаковать из района по обеим сторонам Агафьино и Егорье, Кулеши в южном направлении с целью выйти к шоссе ст. Износки – Холмы – Панашино – Волухова»{148}.

Как мы видим, командующий группой армий «Центр» практически в ультимативной форме приказывает подчиненным ему 4-й и 4-й танковой армиям сомкнуть фланги. «Окно» в построении немецких войск существовало ограниченное время, и поэтому Жуков торопил Ефремова. Это была большая удача – проскочить в разрыв фронта без длительного и кровопролитного процесса пробивания бреши в обороне противника. Такой временный разрыв был бы закрыт в любом случае, вне зависимости от намерений Жукова и действий Ефремова. Расходование на удержание коридора выделенных командованием для захвата Вязьмы соединений не имело смысла. Нож гильотины, перерубающей путь из Износок в Вязьму, уже был в полете, когда Ефремов пытался организовать оборону района прорыва. Противопоставить «всем возможным силам», снятым с фронта 4-й танковой армии, ему было нечего.

Проблема защиты коридора за спиной 33-й армии не имела адекватного решения. Те, кто задним числом дают советы Г. К. Жукову, мыслят лишь на один ход вперед. [313] Например, сын М. Г. Ефремова в своей статье в «Военно-историческом журнале» предлагает задействовать для этой цели 9-ю гв. стрелковую дивизию А. П. Белобородова. Допустим, она встает на защиту коридора. Немцы смещают направление удара на запад, обрезают коммуникации 33-й армии не на р. Воря, а западнее. Дивизия А. П. Белобородова пытается пробиться на запад и подставляет фланги, которые оказываются под ударом там, где в действительности произошло прерывание коммуникаций 33-й армии. Побочным продуктом на этот раз оказалось бы окружение 9-й гв. стрелковой дивизии. Следует четко осознать тот факт, что защитники коридора в любом случае обладали бы открытым флангом, обрекавшим задачу защиты коммуникаций 33-й армии «в лоб» на неудачу.

Часто цитируемая фраза Жукова: «…Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виновен в том, что его коммуникации противник перехватил»{149} – приобретает в связи с этим совсем другой смысл. Длина фланга 33-й армии, образовавшегося в результате пробежки из района Износок к Вязьме, практически исключала его прямую защиту. Для этого пришлось бы израсходовать всю ударную группировку, назначенную собственно для захвата Вязьмы. Не перехватили бы его в районе Захарово – перехватили бы на Угре или где-нибудь еще, у немцев простора для творчества в данном случае было много. Оставить за собой узкую трассу снабжения можно было только одним способом: заставив немцев забыть о воздействии на нее. Иными словами, вынудить бросить все силы на отражение удара на Вязьму, а в идеальном случае – на попытку выбить войска 33-й армии из Вязьмы. Поэтому, разбазарив [314] силы на защиту и без того державшегося на честном слове коридора и ослабив на самые сильные стрелковые полки ударную группировку, генерал Ефремов автоматически обрекал себя на катастрофическое развитие событий. Если бы оборона немцев под Вязьмой затрещала, то контрудара в основание пробитого 33-й армией коридора просто не состоялось бы. Но провернуть заказанную Г. К. Жуковым операцию смог бы, пожалуй, только какой-нибудь лихой рубака-кавалерист, понимающий сущность маневренной войны. Например, Ф. Я. Костенко. Для выполнения поставленной задачи М. Г. Ефремову не хватило именно определенной «лихости» и умения пройти по лезвию бритвы. Медленное продвижение к Вязьме существенно прореженной ударной группы 33-й армии и принятые немцами меры сделали ситуацию патовой. Для восстановления коммуникаций армии Ефремова и корпуса Белова требовалось пробить фронт, а для расшатывания фронта требовалось перехватить дорогу Вязьма – Смоленск. В дальнейшем, вплоть до гибели 33-й армии, стержнем боевых действий стала позиционная борьба за Юхнов и затухающие попытки Ефремова и Белова выполнить поставленную задачу. Вообще, выбор М. Г. Ефремова на роль антипода Г. К. Жукова может быть объяснен также тем, что он не участвовал в позиционных баталиях на Западном фронте в феврале – апреле 1942 г. Он прорвался в конце января и начале февраля 1942 г. на подступы к Вязьме и там вел довольно вялые наступательные действия, объяснимые отсутствием у него крупных сил артиллерии и танков. Напротив, остальные командармы увязли в позиционных боях, постоянно понукаемые Г. К. Жуковым и вынужденные выслушивать от него лекции по тактике. В таком раскладе антитеза «белый и пушистый командарм» и «зеленый и склизкий Жуков» не вытанцовывается. [315]

С моей точки зрения, в истории 33-й армии главной ошибкой Г. К. Жукова было то, что он выбрал именно М. Г. Ефремова на роль человека, которому предстояло прорваться к Вязьме силами стрелковых соединений. Здесь требовалось «кавалерийское» мышление. В сущности, 33-я армия играла роль подвижного (кавалерийского или механизированного) соединения. Боевое применение подвижных соединений имеет свою специфику, и растяжка и временное прерывание коммуникаций для них рядовое явление. Этот выбор аукнулся Г. К. Жукову при жизни и теперь аукается после смерти. Некоторым оправданием в данной ситуации может служить тот факт, что никого больше под рукой не было. К. К. Рокоссовский был занят на правом крыле Западного фронта, а затем был вместе со штабом 16-й армии брошен на парирование кризиса под Сухиничами. А. А. Власов, К. Д. Голубев и И. Г. Захаркин, так же как и М. Г. Ефремов, были пехотными командирами.

Пожалуй, наиболее подходящим командующим для группы соединений, прорывающихся к Вязьме, мог стать заместитель командующего фронтом генерал Георгий Федорович Захаров. В своих мемуарах А. К. Кононенко представляет его злобным и трусливым изувером, что само по себе неплохая характеристика для начальника – похоже, добиваться исполнения своих указаний он умел. В конечном итоге именно его нажим на командование 1-го гв. кавалерийского корпуса привел к проталкиванию конников П. А. Белова через Варшавское шоссе. Тезису о трусости Г. Ф. Захарова при этом противоречат три нашивки за ранение, в том числе одна за тяжелое. Со своей стороны по опыту изучения документов в ЦАМО добавлю следующее. После того как Г. Ф. Захаров стал командующим 2-й гвардейской армией на Миусе летом 1943 г., в документации армии был наведен порядок, и подчиненные ей механизированные корпуса четко представляли донесения о [316] боевом и численном составе с точностью до одного человека. Также Г. Ф. Захаров вряд ли бы разрешил отобрать у себя дивизию, как это было сделано в отношении 9-й гв. стрелковой дивизии А. П. Белобородова в случае с М. Г. Ефремовым. Прецедент назначения заместителя командующего фронтом на должность руководителя временного объединения для решения узкой задачи в истории войны также присутствует. Это группа М. М. Попова, заместителя командующего Юго-Западным фронтом, участвовавшая в сражении за Харьков в январе – марте 1943 г. Таким образом, с высоты сегодняшнего дня можно назвать ошибкой Г. К. Жукова кадровый просчет с выбором на ответственную роль управления подвижной группы фронта штаба М. Г. Ефремова. Целесообразнее было создать «группу Захарова» и включить в нее соединения, изъятые из армий центра построения Западного фронта, в том числе из 33-й армии.

В одном из своих приказов командующему 33-й армией в январе 1942 г. Г. К. Жуков написал: «есть возможность отличиться». К сожалению, М. Г. Ефремов эту возможность упустил. [317]