Лунный ворог побежденный
Еле светится внизу.
Бог Перун на мир смущенный
мечет светлую грозу.

(С. М. Городецкий. Перун, 1907)

Кто он всё-таки, Перун: бог воинов, властителей или земледельцев? Вот в чём вопрос.

По распространённому в отечественной науке мнению, общеславянский культ Перуна восходит к культу бога грозы (грома) в индоевропейской мифологии и имеет много общих черт с культом Перкунаса балтов. Ещё ведические арии наделяли бога грозы военной функцией. Так, мужественного Индру, повелителя битв и мужей… убивающего врагов, завоевывающего награды, призывали для захвата добычи и поддержки в сражениях (РВ, IV, 12. 1–5, 13). Видимо, поэтому громовника принято считать покровителем военной дружины и её предводителя (у славян — князя), особенно на Руси (Иванов, Топоров, 1974).

Конечно, Индра, бог скотоводов-арьев, мчащихся на колесницах по азиатской равнине за две-три тысячи лет до н. э., вполне может иметь некоторые общие черты с Перуном, богом земледельцев-славян лесной и лесостепной полосы Русской равнины. Но ещё больше сходных черт у Перуна должно тогда быть с громовержцами народов, более близких славянам и во времени и в пространстве.

«Ц(а)рь же Леонь со Олександромъ миръ сотвориста со Олгом, имьшеся по дань, и роте заход(и)вше межы собою: целовавше кр(е)сть, а Олга водивше на роту и муж(и) ег(о) по рускому закону, кляшася оруж(и)емъ своим, и Перуном, б(о)гомъ своим, и Волосомъ, скот(ь) емъ б(о)гомъ. И утвердиша миръ…» (Радзивилловская летопись).

На основании упоминания рядом клятв оружием и именем Перуна обычно делают вывод о том, что Перун — славянский бог войны или что воинская функция для него главная. Хотя подобный пассаж давно уже стал общим местом в работах по истории Древней Руси и перекочевал в научно-популярные и просто расхожие описания язычества, оснований для подобного вывода недостаточно.

Из текста летописи явственно следует, что сопровождавшие Олега русы клянутся своим оружием, «своим богом» Перуном, а также неким Волосом, диким (скотьим) богом, который, стало быть, как бы «не их». Если допустить различие между богами по роду занятий (воины клянутся Перуном и оружием, а купцы или послы-дипломаты — Волосом-Велесом), то где в таком случае упоминание того, на чём клянутся эти самые «гражданские» купцы, в отличие от «военных»? На товарах? На грамоте? На злате? Ничего похожего! Следовательно, скорее всего, оружие — предмет, непосредственно к Перуну не относящийся. Вместо креста, который целуют греки, русы используют оружие. Только и всего!^{53}

Если мы обратимся к списку сравнительно поздней Новгородской 4-й летописи (1418–1428), то в нём вообще упоминания Перуна в договоре нет, что лишний раз подтверждает идею об отсутствии связи между оружием и Громовержцем в летописном тексте о клятвах: «Цар же Леон и Александр мир сътвориста с Олгом, имшеся по дань, и роте захотевше межю собою, целовавше сами кресть, а Олга и мужи его водиша на роту по Роускомоу и законоу, кляшася ороужием своим и Власьем^{54} скотьим богом; оутвердиша миръ…» (ПСРЛ, т. IV, ч. 1, с. 20). Допустим (хотя это и нелепо), что новгородский летописец имел «застарелую» в поколениях нелюбовь к Перуну, чей культ насильственно утверждался на Севере дядей князя Владимира Добрыней, и потому удалил имя этого бога из списка договора. Но если заглянуть в Патриаршую (Никоновскую) летопись (первая треть 1500-х гг.), обнаружится то же самое. Имени Перуна нет, русы Олега клянутся оружием своим и скотьим богом Власием: «Царь же Леонъ и Александръ миръ сотвориста съ Олгомъ, имышеся по дань, и роте заходиста межи собою, целовавши сами кресть, а Олга и мужи его водиша на роту по Русскому закону, кляшеся оружіем своимъ и Власіемь скотьим богомъ; и утвердиша миръ…» (ПСРЛ, т. XI, с. 19).

На знаменитой иллюстрации к Радзивилловскому списку (не самому, в отличие от Лаврентьевского, древнему) послы русов держат в руках мечи, коими, надо полагать, и клянутся. Но не меч — атрибут Громовержца, традиционно орудующего громовыми стрелами, палицей, метательным топором (нередко каменным) или секирою.

У балтов, где Перкунас при верховном боге Диевасе действительно исполняет некоторые воинские функции, меч упомянут лишь единожды — в мифе, раскрывающем карательно-охранительную роль балтского Перкунаса (рассказ о «небесной свадьбе» Солнца и Месяца). По пути на неё бог грома подносит дубу золотой пояс. Свадьба происходит в медном саду на белой песчаной горе, где цветут золотые розы и серебристый мак. В присутствии самого верховного бога Диеваса Солнце и Месяц кидают друг другу золотое яблоко, а Перкунас радостно отплясывает. Однако уже на следующее утро Месяц покидает свою красавицу жену, увлёкшись молодой утренней зарёй Аушрой. Перкунас в гневе разбивает дуб, а Месяца разрубает мечом (объяснение убывания Луны). Это единственный случай, когда упоминается меч Громовержца.

Вот как выглядит основа этого литовско-латышского мифа по А. Фанталову.

С появлением Перкунаса у Велса появился могучий противник. Однако гнев бога грома проявился не сразу. Велс похищал у него скот и оружие (вспомним Гермеса, ворующего молот у Гефеста и коров у Аполлона. — Авт.). Перкунас был влюблен в Вайне (радугу) и собирался жениться на ней, но в день свадьбы (четверг. — Авт.) та бежала с Велсом. Громовержец проклял Вайве и низверг её с небес вниз, где она превратилась в богиню земли Жемину. Велса же Перкунас отныне всюду преследует, поражая молниями (по некоторым представлениям, молнии испускают небесные жернова). Спасаясь, тот прячется в камни и деревья или превращается в чёрную кошку, собаку, свинью, козла и человека. Перед решающим боем кузнец Телявель выковывает Громовержцу новое оружие. Кульминационный момент преследования — гроза, разражающаяся животворным дождём. Вечером Перкуна Тете («мать молний») окунает пропылённого и уставшего сына в море, после чего он является утром свежим, во всей своей сияющей силе.

У греков мечами владели бог войны Арес (ср. со скифским Ареем, чей огромный меч, вкопанный на кургане остриём к небу, обагрялся кровью), лучезарный Аполлон, хитроумный Гермес и тёмный Аид. У германцев меч — атрибут белого аса Хеймдалля и светлого Фрейра, а также тёмного Суртра и бога справедливой битвы и честного поединка Тюра. У западных славян обладателями грозных мечей были бог солнечного света Радегаст-Сварожич, бог войны Руевит и воитель Белобог-Свентовит.

Вооружённый дубиной (палицей, булавой) славянский Перун уже не мог быть «узкоспециализированным» покровителем воинских искусств (вытеснив более древних богов — Стрибога, Дыя, Сварога). Но он, несомненно, являлся богом небесной мужской силы, господствующей над землёй и проливающей на неё сверху живительный дождь.

В 945 г. князь Игорь призывает послов и идёт с ними на холм (где, возможно, и располагалась дубовая роща с идолом Перуна, а потом был установлен весь пантеон князя Владимира), «положили (они) оружие свое и щиты, и золото, и приведены были к присяге Игорь и мужи его, и сколько было язычников Руси; а христианскую Русь приводили к присяге в церкви святого Ильи…» (К. Багрянородный, 1989, с. 49). Современники вообще свидетельствуют об особом почитании дуба, как считается, посвященного именно Перуну, восточными славянами. Однако опять ни слова о том, что Перун — божество войны, а всего лишь указание, что к богу-судье не приходят с оружием и с золотом, т. е. ему нельзя угрожать и его нельзя подкупить! Освободившись от оружия (мечи были дороги, стало быть, по большей части от секир, способных поранить священную дубовую рощу) и золота, язычники были приведены к присяге-роте. В церковь, понятно, русам-христианам с оружием тоже входить не годится.

Истолковать летопись в том смысле, что язычники принесли к идолу обнажённые мечи, щиты и золото (оставив всё это в дар), никак не возможно, ибо крещёная русь явно находится в более выигрышном положении: она ни оружия, ни золота нигде (особенно в церкви) не оставляет. Следовательно, речь действительно идёт о том, что в дубовую рощу Перуна или к его идолу нельзя приходить с оружием и золотом.

Может быть, описание поставленного Владимиром идола Перуна позволит утверждать, что Перун — бог войны или воинского искусства? Ничего похожего нет ни в Радзивилловском и ни в каком ином списке русских летописей: «И нача кн(я)жити Володимеръ в Кыеве единь, и постави кумиръ на холмъ внъ двора теремнаго: Перуна древяна, а глава ему серебряна, а усъ золоть, и Хорса, и Дажеб(о) га, и Стробога, и Семарьгла, и Мокошь. И жряху имъ, наричюще а богы, и привожаху сыны своа и дщери и жряху бесом, и оскверняху землю требами своими. И осквернися кровьми земля Руская и холмъ той…»

Исчерпывающие сведения об идоле Перуна содержатся в Густинской летописи: «Во первых Перконос, си есть Перун, бяше у них старший бог, создан на подобие человече, ему же в руках бяше камень многоценный аки огнь, ему же яко Богу жертву приношаху и огнь неугасающий з дубового древия непрестанно паляху; аще ли бы случилося за нерадениемъ служащаго иерея когда сему огню угаснути, таковаго же иерея безъ всякого извета и милости убиваху».

«Въ первых постави началнейшаго кумира, именем перуна бога грому и молнию и облаков дождевых на пригорку высоком над буричевым потоком подобию члвечку. Ту лов его бе от древа хитростне изсечен главу имущь слияну от сребра уши златы нозе железны. Въ руках же держаше камен по подобию перуна палающа. Рубинами и каръбуклем украшен…» («О идолах Владимировых»).

«У новгородцев, когда они были язычниками, был идол по имени Перун — бог огня (русские „Перуном“ зовут огонь). На том месте, где стоял идол, построен монастырь, сохранивший ещё название от него: „Перунекий монастырь“. Идол имел вид человека, а в руках держал камень, похожий на громовую стрелу или лук. В честь идола этого они днем и ночью жгли костер из дубового леса, и если прислужник из лени давал погаснуть огню, его наказывали смертной казнью. Когда, однако, новгородцы были крещены, и стали христианами, они бросили идола в Волхов. Как они рассказывают, идол поплыл против течения, и когда он подошёл к мосту, то раздался голос: „Вот вам, новгородцы, на память обо мне“, и на мост была выброшена дубина. Этот голос Перуна и впоследствии слышался в известные дни года, и тогда жители сбегались толпами и жестоко избивали друг друга дубинами, так что воеводе стоило большого труда их разнять. По сообщению достоверного свидетеля — барона фон Герберштейна, подобные вещи происходили и в его время. Теперь ни о чём подобном не слышно…» — сообщает Адам Олеарий в книге «Описание путешествия в Московию», написанной примерно в 1636 г. и впервые изданной в 1647 г. Ссылается он на сочинение барона Сигизмунда Герберштейна «Записки о Московитских делах», бывшего в 1517 и 1526 гг. на Руси (1526) (Олеарий, 1996). Так называемые «палицы Перуна» — деревянные, с наконечниками из олова — долгое время хранились в Борисоглебской церкви^{55} Новгородского кремля, пока в 1652 г. митрополит Никон не распорядился прилюдно сжечь языческие орудия, чтобы никто уже ими «не мог тешить дьявола».

В соседней с Русью Литве культ Перкунаса был в расцвете ещё в XIV в. Не исключено, что именно союзному Золотой Орде полуязыческому Великому княжеству Литовскому, чьи войска не поспели на Куликово поле в 1380 г., возможно, мы обязаны упоминанием Перуна (т. е. Перкунаса): «Мамай же царь… нача призывати боги своя: Перуна, Салманата, Мокоша, Раклия, Руса и великаго своего помощника Ахмета» («Поведание о Мамаевом побоище»).

«Хроника Литовска и Жмойтська» сообщает о языческом князе Гедимине, правившем в начале 1300-х гг.: «Огонь вечный перу нови… Поставил ещё Кгедимин болвана перунова з каменя кременистого великого, с которого огонь попы огонь поганские кресали, в руках держачи и огонь ему вечный з дубины в день и в ночи палили на том местцу где теперь костел святаго Станислава в замку от Ягелля, внука Гедиминового, збудованый…» Таким образом, кремень, ударами о который можно добыть искры, также является атрибутом Перуна.

Но камень — не меч. Символика его абсолютно иная.

Рассматривая пантеоны западных и восточных славян, А. Гильфердинг отмечает: «Перун был бог вполне вещественный, подобно Зевсу и Юпитеру, он владел не благородным светом, а разрушительною молниею; замечательно, что вообще молния не почиталась у Балтийских Славян, как у прочих язычников, принадлежностью божества, или по крайней мере не составляла такой принадлежности, которая бы обратила на себя внимание современных писателей: писатели же эти, особливо же начитанный в Вергилии и других древних поэтах Саксон Грамматик, не пропустили бы в изображении богов Балтийско-Славянских черты столь видной и столь сходной с классическим образом Юпитера» (Гильфердинг, 1855, т. I; 1994, ч. I, с. 172–173).

Согласно Mater Verborum, у чехов, соседствующих с восточными славянами, «Perun: Перунъ — Jupiter, Perunova: Перунова — Jovis». Юпитер, несомненно, правящий (в какой-то период небесной истории) бог, могущественный, сильнейший из всех в плане той физической Силы, которой наделён и Зевс (способный пересилить олимпийцев, взявшихся за один конец цепи, ухватившись за другой её конец).

Юпитер (Diupiter = Div pater) — «бог-отец», однако этой функцией обделён славянский Перун, не в пример тому же небесному отцу Диву/Дыю или даже Сварогу, как мы уже показали в соответствующих разделах выше.

Но молодой громовержец и у германцев, и у балтов, и у славян оттесняет древнего «отца-небо» на второй план, перенимает большинство его функций. Донар^{56} отодвигает Тиу, Перкунас — Диеваса (с которым в позднее время сливается в глазах почитателей), Перун — Дыя. Более древние божественные кузнецы, в отцы годящиеся Громовержцу, превращаются в его обслугу.

Сила молодого узурпатора, карающая за неисполнение чего-либо — обязательств перед князем, например, сила, следящая за исполнением Правды, хороша она или нет?

Увы нам, славянский Перун — не бог воинского искусства непосредственно, он — покровитель князя в том смысле, что князю надо править (в том числе и карать за непослушание холопов, данников и прочих с применением воинской силы).

Слово «Перун» в значении «небо» использовано в ряде древнерусских рукописей XV в.: «Колико есть небесъ? Перунъ есть многъ» (Срезневский, т. 2, ч. 2, с. 920). По представлениям Средневековья небес (небесных уровней) и в самом деле несколько. Но из этого ответа на вопрос отдельные исследователи, опуская сам вопрос, обычно почему-то делают космический вывод: мол, бог Перун настолько велик и главен, что предстаёт смертному во всех мыслимых образах. И вообще — именно Перун-то и был главным, а то и единственным богом «всея славян».

Сравнивая тексты гомеровских гимнов Зевсу и Аресу, мы обнаружим, что первый значительно короче, нежели прочие (Эллинские поэты, 1999). Вот характерные эпитеты Богов: Зевс — судья-воздаятель, владыка державный, а Арес — Победы родитель, сверхмощный боец, златошлемный, меднооружный воин.

Быть может, мы найдём указание на покровительство Зевса войне и военному искусству в Орфических гимнах? Нет, ничего похожего!

Зато есть прямое указание на вспомоществование Зевса физическому здоровью и целительские функции (Орфические гимны, 1988). «Демоном, оружья любителем» именуется у орфиков именно Арес, покровитель войны и воинских искусств. Вот фрагмент соответствующего гимна:

Неистребимый, великомогучий, с отважной душой сильный демон, Любишь оружие, непобедимый, убийца людей, рушишь стены,

Властный Арес, со звенящим оружьем,
забрызганный вечным убийством,
Крови ты рад человекоубийной,
войны возбудитель ужасный,
Копьям своим и мечам ты желаешь
непоэтичного^{57} боя,
Спор подымаешь свирепый,
смягчаешь гнетущее сердце страданье…

((LXV. Аресу. Пер. Н. Павлиновой. Книга Орфея, с. 145))

Они же отмечены и в культе Тора.

«Сага о Книтлингах» рассказывает, что даны разорили на острове Рюген три святилища: «122 (1168 г.). Датский король Вольдемар в Коренице… приказал сокрушить трёх идолов, которые именовались Рунвит (Руевит. — Авт.), Турупит и Пурувит (Поревит. — Авт.). Эти идолы такие чудеса творил: если кто желал сойтись с женщиной в городе, то они сцеплялись, будто псы, и не прежде разъединялись, чем покидали город… Там захватили у идолов много денег, золото и серебро, шелк и хлопок, и пурпур, шлемы и мечи, кольчуги и всякого рода оружие…».

«Турупит» — явное искажение: у Саксона Грамматика третьим идолом Кореницы назван Поренут.

Саксон пишет о том же событии, что и «Книтлинг-асага»: «Отличием этого города (Кореница) были здания выдающихся храмов, заметные блеском превосходного мастерства. Достоинство местных богов пользовалось почти таким же почтением, как среди арконцев — авторитет общественного божества… Главное капище находилось посреди передней части храма, которая так же, как и капище, не имея стен, завешано было пурпуровой тканью, так что кровля лежала на одних колоннах. Служители (церкви), разломав ограду двора, взялись за внутренние завесы храма. Когда они сорваны были, то дубовый идол Руевита безобразно раскрылся со всех сторон». Он имел восемь мечей и семь ликов «под одним черепом» и был исполинского роста. Четыре головы были мужские и две женские, седьмая — звериная — была на груди. «Восьмой, обнажённый меч держал в руке; вложенный в кулак, он был крепчайше прибит железным гвоздём, так что нельзя было извлечь, не разрубив, что показало рассечение. Ширина была его больше человеческого роста, высота такая же, что (епископ) Абсалон, встав на цыпочки, едва достигал до подбородка топором… Этого бога почитали, совсем как Марса, возглавляющим силы войны» (Saxonis Grammatici, p. I, V, II, XIV, 822–827, 837–838, 841–843).

Возможно, Яровит из города Волегоща и Руевит с острова Рюген — два имени одного божества западных славян (ср. русск. «ярый» и «рьяный»). Яровит хорошо известен как бог войны, сходен с поздним Марсом (Герборд, III, А-5). Соответственно, его можно уверенно сравнивать с греческим Аресом и скандинавским Тюром. Символом Яровита был огромный золочёный щит, скорее всего, олицетворявший солнце, поскольку праздники в честь него устраивали перед началом лета, когда призывали плодородие на поля. Щит этот нельзя было сдвигать с места, кроме как во время войны. Герборд и указывает, что «бог Яровит по-латыни зовётся Марс» (Там же, III, 6).

Ещё одно свидетельство: «В городе Юлине… некоторые роды сохраняли своих идолов… (в том числе) покровителей войны и торговли Яровита и Поревита, как бы Марса и Меркурия…» (Давид Хитреус. «Саксонская хроника», XVI в. (Свод… 1994).

В качестве гипотезы предположим, что западнославянская богиня плодородия Порвата (согласно Mater Verborum — аналог Прозерпины) тоже имеет некое отношение к этимологически близким к ней многоликим мужским божествам тех же западных славян. Речь идёт о Поренуче или Поренуте (Porenutius) и Поревите (Porevith). «De Porenuito, Deo embryonis», т. е. бог произрастания, «De Porevitho praedarum <…> bello oppressorum Deo» (Френцель). Тогда Поревит — бог достатка и добычи.

Указание на рассмотренный нами выше запрет приходить к идолу бога с оружием (см. выше) есть и в польских свидетельствах о вере литовцев, а также в германских текстах, повествующих о жиЗни западных славян. Речь идёт о Прове/Проно, главном боге альденбургской земли, боге правосудия и священных дубовых рощ, державшем в руке «красное железо испытаний»:

«I. 84. Пробыв же у царька эту ночь и еще следующие день и ночь, мы отправились дальше по Славии… И случилось так, что по дороге мы прибыли в рощу, которая — единственная в той земле — вся лежит на равнине. Там среди очень старых деревьев мы увидели священные дубы, посвященные богу той земли — Прове. Их окружало свободное пространство, обнесенное деревянной, искусно сделанной оградой, имевшей двое ворот… Сюда во второй день каждой недели весь народ страны с царьком и жрецом имел обыкновение собираться на суд. Входить в огражденное место запрещалось всем, кроме жреца и желающих принести жертву, или же тех, кому угрожала смертельная опасность, ибо таким никогда не отказывали в убежище. Ведь славяне питают к своим святыням такое благоговение, что место, где расположен храм, не позволяют осквернять кровью даже во время войны… Когда мы прибыли в эту рощу, в это место кощунства, епископ воодушевил нас, чтобы мы решительно приступили к уничтожению рощи. Сам же он, сойдя с коня, сбил шестом разукрашенную переднюю часть ворот. И, войдя в ограду, мы разрушили всю изгородь вокруг тех священных деревьев и, свалив в кучу, разожгли костер, однако не без страха, как бы на нас не обрушилось возмущение местных жителей. Но бог уберег нас…» (Гельмольд. Пер. Л. H. Гумилева. I. 83).

Подобная форма отправления правосудия бытовала, по-видимому, у всех северных народов до весьма поздних времён. Вот что пишет А. В. Циммерлинг в примечаниях к «Саге об исландцах»:

«Божий суд обычно предполагал несение калёного железа. Затем руку перевязывали, а в положенное время судьи решали, зажили ли раны. Данная норма для решения спорных вопросов, например при наличии тяжких обвинений против лица (подозрения в воровстве, колдовстве) или при наличии серьезных претензий со стороны лица на наследство, родство с кем-либо и т. п. использовалась в скандинавском областном праве. Отменена в Норвегии в 1247 г. указом папского легата кардинала Вильгельма Сабинского» (Тордарсон, 2007, с. 365).

Мы уже оговорились, что Прове, в отличие от «загробного» Nya, — прижизненный бог-судья и вершитель справедливости. В «Саксонской хронике» Конрада Бото сказано (1495): «1123 г. В Ольденбурге был бог, именовавшийся Прове, и он стоял на столбе, и имел в руке красное железо испытаний, и имел знамя и длинные уши, и пару сапог, а под ногой — колокол». «De Prove, deo sive praeside Justitia ac fori» (Френцель), т. е. Прове надзирал за правосудием.

Сходные функции «аса тинга» выполнял, согласно воззрениям древних исландцев, бог Тюр (Тиу) — он же, судя по надписи на одном из алтарей у стены Адриана (Хыозстедс, Англия, П в. н. э.), «Марс тинга» у фризов (Simek, 1984, р. 251). Тюра именовали ещё «стражем храмов». Ему, как и Прове, был посвящён второй день недели. Перуну же, как известно, посвящали четверг. Следовательно, вопреки внешнему впечатлению, Прове всё-таки не является полным западнославянским аналогом нашего Перуна…

«Да имеем клятву от Бога, в которого веруем, в Перуна и в Велеса, скотьего бога, да будем золоты, как золото, и своим оружием да иссечены будем…» — клянутся воины Святослава в большинстве списков летописей. Клянутся именами двух богов, каждый из которых по-своему следит за исполнением клятв и договоров (может, ещё и потому, что Перун наказывает беззаконников при жизни, а Велес — на Том Свете).

Если представлять Ящера как противника бога-громовника или бога Света, то на роль «родственника» змееобразного существа претендуют греческий Тифон и/или Пифон, германский Мидгардский Змей и/или Нидхёгг — пекельный дракон, грызущий корни Мирового древа.

Однако в упоминавшемся уже нами бродячем средневековом сюжете «Сказание о князьях Словене и Русе» приведена легенда об основании Новгорода-Словенска и упоминание Перуна… отнюдь не в, роли змееборца, а самого уподобленного крокодилу:

«Старший же сын этого князя Словена Волхов, бесоугодник и чародей, ненавидящий людей, с помощью бесовских ухищрений стал колдовать и принял тогда облик лютого зверя, крокодила, и залег он в той реке Волхов, перегородив путь водный, и непокорных себе стал пожирать, а других хватать и топить. Потому и люди, находившееся тогда в язычестве, называли того, окаянного, богом, и „громом“, или „Перуном“ его нарекли; по-белорусски „гром“ значит „Перун“. Построил тот окаянный чародей для ночных волхвований на собраниях бесовских маленький городок на одном месте, называемом Перыня, где стояд кумир Перуна. А неразумные рассказывают сказки об этом Волхве, так говоря: „Вместо бога сел, окаянного заменяя“. Наше же христианское истинное слово, проверенное неложным испытанием, свидетельствует об этом окаянном чародее-волхве, что он был жестоко побит и удавлен бесами в Волхове, и бесовскими чарами окаянными его тело было вынесено и выброшено на берег вверх по той реке Волхову, напротив того колдовского городка, что ныне зовется Перыня. И здесь неразумными со многими слезами погребен был окаянный, с великой тризной языческой, и могилу насыпали над ним очень высокую, как это принято у язычников. И по прошествии трёх дней там, где совершалась тризна по тому окаянному, провалилась земля и поглотила мерзкое тело крокодила, и могила его стала на дне ада, и до сих пор, как говорят, есть следы этой ямы, ничем не заполняемой» (Сказания Новгорода Великого, 2004, с. 52).

Эта легенда записана Тимофеем Каменевичем-Рвовским, иеродьяконом Троицкого Афанасьевского монастыря в конце XVII в., т. е. приблизительно в то время, когда в Новгороде по образцу польских хроник М. Стрыйковского собирали поздние летописи, содержащие немало любопытных фрагментов (возможно, к ним относится и так называемая Иоакимовская летопись, доставшаяся на какое-то время В. Н. Татищеву и также включавшая рассказы о дорюриковской истории Новгорода и Руси и о крещении Новгорода).

В рукописи Большой Синодальной библиотеки, называемой «Цветник» (XVII в.), также сказано: «Наше же христианское истинное слово… о сем окоянном чародеи и волхве — яко зло разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове и мечтанми бесовскими окоянное тело несено бысть вверх по оной реце Волхову и извержено на бег против волховнога оного городка, иже ныне зовется Перыня. И со многим плачем от невеглас ту погребен бысть окоянный с великою тризною поганскою. И могилу ссыпаша над ним вельми высоку, яко есть поганым». Волховство и чародейство — занятия явно не для Перуна, так что мы имеем дело с наложением одна на другую двух легенд.

Волх, ставший военным вождём, в отличие от остальных богатырей русских былин, обладает способностью к оборотничеству, а оборотни за редким исключением всегда относились к хтоническим силам и Дикой Природе. Волх являет собой пример перехода от магии охотницкой к магии воинской.

Однако как пришлый культ Перуна потеснил более древний местный, так сравнительно скоро разорили и Перуновы требища, причём те же, кто их ставил.

В летописях сохранилась легенда, подтверждающая сведения Герберштейна: «В год 6496 (988). Крестился великий князь Владимир Святославич и взял у Фотия-патриарха первого митрополита Киеву Леона, а Новгороду — епископа Иоакима Корсунского, а по другим городам разослал епископов, и попов, и дьяконов, которые крестили всю землю Российскую. И была радость повсюду. Когда пришел епископ Иоаким, он требища разорил и Перуна, что в великом Новгороде стоял на Перыни, срубил и повелел его тащить в Волхов. И связав его веревками, волочили его по калу, ударяя палкой и пихая его. А в то время вселился бес в Перуна и начал кричать: „О горе мне! Ох, достался я на расправу к этим немилосердным судьям“, и бросили его в Волхов. Когда же он плыл мимо Великого моста, то метнул палицу свою на мост и сказал: „Пусть ею поминают меня новгородские дети“, которой и доныне безумные бьются, творя потеху для бесов. И запретил Иоаким никому Перуна нигде не вылавливать. Однажды вышел пидблянин рано на реку, собираясь везти в город горшки, и вдруг увидел, что Перун приплыл к берегу. И оттолкнул он Перуна шестом, говоря ему: „Перунище! Ты досыта ел и пил, а теперь поплыви прочь“, и поплыл Перун из света в преисподнюю, т. е. во тьму кромешную» (из Новгородской 3-й летописи; цит. по: Сказания Новгорода Великого, с. 94–95).

У В. Я. Петрухина расправа над кумирами Перуна вызывает фольклорные ассоциации: «Исследователи давно обратили внимание на то, что это действо напоминает уничтожение календарных чучел типа Масленицы и Костромы: согласно этнографическим записям, о чучеле Масленицы говорили, что она „блинов объелась, обожралась“, что соответствует приведенной инвективе новгородца. В таком случае последние „погребальные“ почести воздавались Перуну не как обрубку дерева, а как настоящему фетишу и даже божеству» (Петрухин, 2004, с. 251). К подобного рода ассоциациям Петрухин относит также поругание идола Перуна, когда того привязывают, точно поверженного врага, к конскому хвосту, а также избиение кумира двенадцатью палочниками. Возможно, в этой идее в самом деле есть рациональное зерно.

Культ «молниеносного» Перуна-Перкуна-Перкунаса имел широкое распространение в Литве наравне с культом земного огня Знича и короля Ужей и много позже Гедимина, о чём свидетельствует Ян Длугош:

«Владислав, король польский, при содействии католических князей, прибывших с ним, прилагал много стараний к тому, чтобы рыцари и простые люди, отвергнув ложных богов, которым они, обманутые тщетой языческих заблуждений, до тех пор поклонялись, согласились почитать единого истинного Бога и поклоняться ему и исповедовать христианскую веру.

Варвары, однако, оказывали сопротивление этому и заявляли, что с их стороны было бы нечестиво и дерзновенно, вопреки установлениям предков, изменить себе, покинуть и ниспровергнуть своих богов, главными из которых были следующие: огонь, его они считали вечным, он поддерживался жрецами, подкладывавшими дрова днём и ночью; леса, почитавшиеся ими священными; ужи и змеи, в которых, по верованию язычников, невидимо пребывают боги. Этот огонь, почитавшийся варварами, как вечный, и сохранявшийся в Вильно, главном городе и столице народа, где жрец, называвшийся на их языке „знич“, берег его и питал усердным подкладыванием дров (а также давал ответы молящимся, вопрошавшим божество о будущем ходе вещей, будто бы получая их от бога), король Владислав распорядился потушить на глазах у варваров. Капище и жертвенник, на котором совершалось заклание жертв, король также приказал разрушить; сверх того, он повелел вырубить рощи в лесах, почитавшиеся священными, и сломать в них ограды; а ужей и гадов, которые имелись в каждом доме в качестве домашних богов, перебить и уничтожить.

…У литовцев, пока они пребывали во тьме язычества, существовало унаследованное от предков священное празднество и обычай: в начале октября месяца, после сбора урожая, отправляться с женами, детьми и домочадцами в леса, почитавшиеся священными, и приносить в течение трёх дней отчим богам быков, баранов и прочих животных в жертву и полное сожжение; а после жертвоприношений и священнодействий проводить эти три дня в празднествах, играх и плясках, предаваясь пиршествам и пьянству; и это празднество было главным и важнейшим, от которого никому нельзя было уклониться.

Также, возвратясь из вражеских земель с победой или с добычей, они воздвигали из груды дров костёр, на сооружение которого каждый кидал по полену; в огне этом сжигали самого красивого и знатного пленника, полагая, что такого рода нечестивым сожжением они более всего угождают своим богам и умилостивляют их. Нам неясно, однако, унаследовали ли они этот обычай от предков или сами измыслили обряд, так как язычеству вообще свойственно в своем ослеплении возрастать в своих заблуждениях.

Кроме того, они сжигали своих покойников, что было, как мы знаем, в обычае не только у италиков и латинов, но и у прочих народов. Однако литовцы благодаря множеству лесов и рощ имели особые леса, в которых каждое селение и каждый дом и семья располагали особыми кострищами для сожжения по обычаю тел покойников. При этом к сжигаемому человеческому телу присоединяли наиболее ценных животных и вещи: коня, быка, корову, седло, оружие, пояс, ожерелье, кольцо, и все это сжигали вместе с трупом, не считаясь с тем, что вещи могли быть золотые или серебряные. Согласно этому обычаю был предан сожжению в лесу Кокивейт, близ замка и селения Мижехолы, великий князь литовский Ольгерд, сын Гедимина^{58} и отец Владислава, короля польского (похищенный смертью в заблуждении язычества), вместе со своим лучшим конём, одетый в затканный жемчугами и драгоценными камнями жупан, в великолепной пурпурной одежде, расшитой золотом, и с серебряным позолоченым поясом…

…Те же самые святыни, боги и священнодействия были у литовцев, что и у римлян в пору их языческого заблуждения. Вулкана они почитали в огне, Юпитера — в молнии, Диану — в лесах, Эскулапа — в ужах и змеях, в главных городах поддерживали огонь, который они называли и считали вечным. Этот огонь сохранялся жрецом, который давал даже, будучи научен бесом, двусмысленные ответы тем, кто приносил жертвы и вопрошал его; Юпитера же они почитали в молнии и называли на своем народном языке Перкун, как бы percussor. Также и многие леса они чтили как священные, так что проникать в них и подымать на них руку, срубая деревья или листву, считалось преступлением; ибо того, кто срезал листву или вступал в эти леса, бес умерщвлял или изувечивал, поражая ту или другую часть тела. Наконец, почти в каждом доме они содержали гадов и змей, давая им в пищу молоко, и резали им петухов в качестве умилостивительной жертвы…» (Длугош, 1962).

Таким образом, подводный «бог» Ящер выступает как противник Бога-Вседержителя (в понимании язычника XI в., возможно, и Перуна). Тор, между прочим, назван недругом Мирового (Мидгардского) Змея, коего почти поймал в Океане, но этот сын Локи сорвался с крючка. Предсказано, что в Рагнарёк Тор будет биться со Змеем, убьёт его, но и сам погибнет, отравленный ядом чудовища.

Неудивительно, что у соседей балтов — ляшских полян, псковских кривичей и новгородских словен и в уже сравнительно позднее время как отголосок веры в Мирового Змея, Ящера (?), прослежен обычай почитания «гадов». В поучениях против язычества «гадов» сих именуют крокодилами. Агент английской торговой компании Джером Гарсей свидетельствует: «Я выехал из Варшавы вечером, переехал через реку, где на берегу лежал ядовитый мертвый крокодил, которому мои люди разорвали брюхо копьями. При этом распространилась такое зловоние, что я был им отравлен и пролежал больной в ближайшей деревне, где встретил такое сочувствие и христианскую помощь, что быстро поправился» (1589).

Упоминание о крокодиле-ящере встречается ещё в XI в. В «Беседе Григория Богослова об испытании града» в разделе, посвящённом рыболовству и связанным с ним языческим обрядам, записано: «…Ов (т. е. некто, который. — Авт.) пожьре новоду своему, имъшю мъного (благодарственная жертва за богатый улов. — Авт.)… бога створьшаго небо и землю раздрожаеть. Ов реку богыню нарицает, и зверь, живущь в ней, яко бога нарицая, требу творить».

Следы обитания загадочных «русских крокодилов» хранят топонимы многих озёр и рек Северо-Запада: река Ящера, озеро Ящино, населённые пункты Ящера, Малая Ящера и др. В окрестностях Москвы можно упомянуть Спас-Крокодильный монастырь близ Клина (ныне село Спас-Крокодилино). Возможно, на Новгородчине в районе развалин Рдейского монастыря существовало капище. В этих краях Ящера рассматривали как отца Волхова или даже самого Волхова.

Вновь свидетельство Сигизмунда Герберштейна: «Эта область изобилует рощами и лесами, в которых можно наблюдать страшные явления. Именно там и поныне очень много идолопоклонников, которые кормят у себя дома каких-то змей с четырьмя короткими ногами наподобие ящериц, с черным и жирным телом… с каким-то страхом благоговейно поклоняются им, выползающим к поставленной пище…» (Псковщина, 1517–1526).

А вот свидетельство из русского (псковского) летописца: «…Изыдоша коркодилы лютии из реки и путь затвориша, людей много поядаша, и ужосашося люди и молиша Бога по всей земле. И паки спряташася, а иных избиша. Того же году представися царевич Иван Иванович, в Слободе, декабря в 14 день» (1582) (ПСРЛ, т. XXX).

Может показаться, что загадочные русские ящеры исчезли по мере наступления Нового времени, но это не совсем так: «Лета 1719 июня 4 дня была в уезде буря великая, и смерч и град, и многие скоты и всякая живность погибли. И упал с неба змий, Божьим гневом опаленный, и смердел отвратно. И помня Указ Божьей милостью Государя нашего Всероссийскорго Петра Алексеевича от лета 1718 о Куншткаморе и сбору для ея диковин разных, монструзов и уродов всяких, каменьев небесных, и прочих чудес, змия сего бросили в бочку с крепким двойным вином…» Подписана бумага земским комиссаром Василием Штыковым.

Особо чествовали «коркодила»-Яшу на Ореховый Спас. Возможно, поддонному властителю бросали в воду девичью куклу (а прежде, не исключено, и саму девицу).

Насколько допустимо предположение о том, что в культе Ящера перед нами предстаёт почитание неких палеоживотных, называемых «коркодилами»? Есть ли в этом случае связь между Ящером и представлением о глотании неким существом светила (преимущественно солнца) при затмениях? И не послужили ли солнечные затмения основой представлений о похищении Солнечной девы Лунным богом?

«Змей — очень древний и сложный образ; он связан со стихиями огня и воды; с небом, дарующим земле дождь; с самой землёй и ее плодородием; с подземными пещерами и их богатствами; с культом предков. Но в то же время может вступать в отношения с живыми людьми, принимая человеческий облик. Одну из граней общего воззрения славян на змея отражает тема „Мифический любовник“, требующая отдельного изучения. Она имеет свой круг сюжетов и мотивов, разрабатываемых разными фольклорными жанрами: былинами, сказками, заговорами» (Козлова, 2000).

«Справедливо мнение, что мифологические образы Громовержца и его противника, как и многое другое, дошли до нас в разрушенном, искажённом виде. Чтобы восстановить их (если это вообще возможно), нужно пройти через слой позднейших переосмыслений и переделок и собрать по крупицам то, что рассеяно в разных фольклорных жанрах, этнографических комплексах и прочих составных частях народной культуры» (Там же).

С учётом спора Перуна и Змея ныне весьма распространено стремление отождествить Змея с Белесом (Семёнова, 2006, с. 43 и др.). Отталкиваются они от внешнего сходства роли Велеса как божества Нижнего мира и образа Ящера. Вольно или невольно подталкивает к этому и Б. А. Рыбаков, проводящий знак равенства между Ящером и Аидом: «…Славянский Ящер, женившийся на утопленной девушке, соответствует Аиду, богу подземного мира, супругу Персефоны. А жертва приносилась не самим этим силам сезонного действия, а постоянно существующему повелителю всех подземно-подводных сил, содействующих плодородию, т. е. Ящеру, Аиду, Посейдону» (Рыбаков, 1988).

Вопрос роли Ящера у восточных славян на деле довольно сложен: все свидетельства о его почитании сводятся к нескольким обрядовым играм, в приговорах которых упоминается «Яша», археологических находках сосудов с резным изображением змеевидного существа и особой роли змей у балтов. По совести говоря, этого маловато — во всяком случае, для постановки знака равенства между «Змеем-коркодилом» и Велесом. Соответственно, с учётом указанного обстоятельства возникают сложности и при толковании мифа о противостоянии Перуна и Велеса как «основного» мифа славян. Впрочем, об этом мы уже неоднократно говорили ранее.

Двоеверные черты отмечаются в апокрифической интерпретации образа ветхозаветного пророка Ильи, который и заменил Перуна в народном сознании. Ильин день (20 июля по старому стилю) со всеми признаками древнего языческого культа торжественно справляли ещё в последние годы царской России. Надо полагать, что этот-то грозовой день и был одним из исконных праздников в честь громовержца Перуна. Именно в конце июля — начале августа проходят в средней полосе России самые сильные и частые грозы (по крайней мере, если не случаются обычные в наши дни погодные аномалии), и именно эта пора — преддверье сбора урожая, который в немалой степени зависит от благосклонности Небесных Сил.

Двоеверные процессы, хотя и не вписывались в строгие рамки средневекового церковного канона, были объективной реальностью. Отражением этой реальности и являются широко распространившиеся на Руси списки апокрифов. Известен апокрифический текст, согласно которому ветхозаветный пророк воспринимался как могущественный Бог-Творец. В «Синаксари» (XVI в., Национальный музей в Праге, № 12) на вопрос: «Кто сотворил небо?» — следует ответ: «Илья» (Мильков, с. 371–372).

По народным поверьям, во время грозы Илья разъезжав по небу на огненной колеснице и побивал молниями чертей-бесов (а порою и змеев). Отождествление Громовержца с ветхозаветным Ильёй было, очевидно, связано с Перуном в облике небесного огня.

В этнографических сборах Илья предстаёт верховным распорядителем водно-небесной дождевой стихии. Согласно каноническим церковным воззрениям, перемены погоды находятся непосредственно «в компетенции» Вседержителя (как, впрочем, и вообще всё — если говорить строго). В то же время в церковной практике приняты обращения к святым, «специализирующимся» на том или ином виде помощи людям. При этом святые выступали как посредники, способные умолить Бога. Илья же «узурпировал» функции Вседержителя и стал действовать напрямую — как демиург. В «Похвале пророку Илье» отразились народные воззрения на Илью-пророка как на преемника бога-громовника (Рождественская, 1987).

Илья «перенял» и некоторые иные свойства могущественного славянского божества, в частности творческие функции, влияние на погоду, плодородие и благополучие. Заменивший Перуна Илья-пророк следит за соблюдением клятв. Воспроизведение части этих свойств в апокрифических повествованиях об Илье — двоеверный реликт языческого мышления.

Из приведённых рассуждений и сведений явствует, что Перун:

1. Громовержец, владеющий громами и молниями, муж-плододавец, проливающий дожди на жену-Землю. Плодородие, столь необходимое земледельцу, может отождествляться и с физическим здоровьем мужа (и жены?). Он — славянский Зевс, позднее осмысление Дыя (см. соответствующий раздел). В одном из списков хроник Амартол и Малалы современники отождествляют Зевса и Перуна (см. Летописец еллинский и римский, 2001, с. 35, а также последующие поучения против язычества). В «Слове и откровении святых апостолов» объявлен «пероунь» старейшиной «во елинах».

2. Воинская функция Перуна на основании славянского материала «в лоб» не реконструируется и может быть принята во внимание только при сравнении с культом Индры и Перкунаса.

3. Перун соотносится с неугасимым Огнём (возможно, обновляемым от молнии, тогда — «небесным огнём»). Ему приносили в жертву врагов, а также жрецов, не уследивших за его священным Огнём. Это, видимо, относилось к любому священному огню, зажжённому в честь любого иного Бога. Например: «Сему же многоказненному идолу и керметь (капище) створена бысть и волхов вдан, а сей неугасимый огнь Волосу держа и жертвенная ему кури…» («Сказание о построении града Ярославля…»).

4. Символами Перуна являются камень (кремень) или огненная палка (громовая стрела, держава, булава, молот, палица). Некоторые авторы проводят аналогии между молотом и небесной мельницей (жернова которой дают искру молнии)^{59}.

5. Именем Перуна клянутся при заключении договора. Перун — державный правитель, он карает за неисполнение закона, договора, клятвы. В этом смысле культ его, несомненно, княжеский по сути. Перун — бог Порядка, осуществляющий закон и его олицетворяющий.

6. Перун/Перкунас как наследник Дыя/Диеваса может рассматриваться как повелитель небесных вод и действительно должен находиться в «особых» отношениях с Велесом/Велнясом, который в этом случае может быть рассмотрен как властелин вод «нижних».

Так существует ли и если да, то какова в действительности связь между образом Ящера и Белесом? Уместно ли ставить между ними знак равенства?

А если считать, что «основной миф» должен быть космогоническим и иметь объяснительный характер (происхождение мира, человека и их взаимоотношения), а также признать таковым описание сложных отношений Перуна с неким «нижним божеством», какую картину мира этот миф описывает?

Примечания:

⁵ В оригинале heitir, т. е. заменитель имени, поэтический синоним.

⁵³ Всё же не следует забывать, что у варягов (и не только) в те времена купец мало отличался от воина и наоборот. А ведь именно варяжской, скорее всего, была русская княжеская дружина — вне зависимости от национального состава. Надо думать, члены её, как истинные язычники, в зависимости от обстоятельств обращались к разным богам.

⁵⁴ Обратите внимание на форму написания имени древнего Волоса-Велеса. Ср: «…И Власиемь скотьимь богомъ» (6415), «въ Перуна и во Власа скотья бога» (6479) (ПСРЛ, Т. VII).

⁵⁵ День памяти первых русских святых, страстотерпцев Бориса и Глеба, установлен 24 июля (3 августа). Убиение же, по преданию, случилось в мае. Если прав Б. А. Рыбаков, видящий в этих датах стремление заменить какие-то праздники земледельческого цикла, то вовсе и не удивляет близость дня памяти святых князей к Перунову дню (20–21 июля). Отсюда, быть может, и обычай сохранять Перуновы палицы именно в Борисоглебской церкви. Но это, конечно, досужие предположения.

⁵⁶ Известна старогерманская форма Ferxunaz, или Ferkunaz, со значением «Высокий». Имя Перуна созвучно со скандинавским. По одним данным, это великан и отец богини Фригг, по другим — мать громовержца Тора. Имя означает «скала, твердая земля».

⁵⁷ Дословно — боя, в котором нет Музы.

⁵⁸ «О забитю князя Гедимина литов(ского). Року от Рожества Христова 1328. Кгедимин, великий князь, того року от Немцов в Прусех забит з ручници и там на том же местцу душу вырихнул. Сынове тело его припроводили до Вилня и все его рицерство, и там обычаем поганским, наложивши великий сруб смолного дерева, смолины сосновой, гроб ему наготовали. А потым, гды все седмь сынов на погреб отца своего з(ъ)ехалися, убрали его в одежу княжую цветную, в которой сам за живота найлепшей кохался, а при нем шаблю, рогатину, сагайдак, соколов пару, хортов пару, коня животного з седлом, слугу его, найвернейшого коханка, з ним звязавши на стос дров положили, так теж зброю его и часть некую лупов неприятелских и трох вязнев немцов збройных живых, вколь дрова запаливши, з ним спалили. А гды горели уже, на той час плакали з великою жалостю всего рицерства, кидали в огнь пазногти рисии и медвежии, як был в них звычай стародавный. Потым, гды тела погорели, пепел особно и кости якая если не згорела, княжие от конских и псих зобравши в труну зашпунтовавши, там же в землю поховали и до места Вилня вернулися все» («Хроника Литовска и Жмойтська»).

⁵⁹ На сохранившемся изображении кельтский громовник Таранис имеет в качестве атрибута многолучевое колесо (возможно, символ Времени, которое поворачивают, или колесо водяной мельницы).