В многочисленных поучениях против язычества Рожаницы (роженицы) или одна из них, Рожаница, сопутствуют Роду при его упоминании (Гальковский, 1913, т. 2). И тут же встаёт вопрос: если Род столь велик, почему Род в большинстве случаев не упоминается отдельно от Рожаниц?

В «Вопросах Кирика» — памятнике словесности XII в. — находим: «Аже се Роду и Рожанице крають хлебы и сиры и мед…», «Извыкоша елени класти требы Атремиду и Артемиде, рекше Роду и Роженице, тации же игуптяне. Також и до словен доиде се слов, и ти начаша требы класть Роду и Рожаницам… а се егуптяне требы кладут Нилу и огневе, рекуще Нил плододавецъ и раститель класом…» (Слово св. Григория). Род сопоставлен с Аполлоном-Атремидом (Артемидом): «Артеми(д), юже нарицають Родъ» (Мученіе св. Трифона, 1854). Тем самым эта Рожаница может быть близка Артемиде. Одно из прозвищ Аполлона — Мойрагет, т. е. «водитель судьбы» (Павсаний, 1938, X, 24, А — 5).

Логика заставляет нас связать Рожаниц с тем, что «написано» или пишется при рождении, «на роду». Исходя из параллелей с эллинским пантеоном, у славян могли быть всего две или три высшие Рожаницы.

Одна (именуемая выше Артемидой) приняла роды у собственной матери, поэтому Аполлон, и Артемид, и Летоид одновременно («Атремид» — явная ошибка переписчика): «Но к Артемиде, деве небесной, стрелы носящей, я, в родах хранящей, я громко взывала» (Еврипид, Ипполит). У Аполлона есть и карательная функция в сфере судьбы: он исполняет высший закон. Так, например, им была наказана Ниоба с дочерьми. Обратим особое внимание на соседство в одном тексте с ним и Мойры, что нашло, вероятно, своё отражение и у славян. «Гибельной Мойрой и сыном Лето я погублен» (Гесиод. Сошествия Пирифоя, 2). (Главных мойр всего три, но под «гибельной Мойрой» понимают именно Артемиду, чьи стрелы столь же смертоносны, как и Аполлоновы).

Велико значение Рожаниц: «То, иже служат Богу и волю его творят, а не Роду, ни Роженицам, кумиром суетным, а вы поете песнь бесовскую Роду и Роженицам» (XVI в.) (Сб. Троицк. XVI в.).

Под Рожаницами у славян многие понимают Ладу и Лелю, о которых будет сказано ниже, хотя ни разу в рукописях поучений их не именуют так непосредственно. Ясно, что Рожаницы — девы жизни и судьбы, которым «с робятъ первыя волосы стригутъ и бабы каши варятъ на собрание рожаницамъ» (Цветник, XVII в.), но ещё в XIII в. люди «готовающеи ражаницам трапезоу и исполняюще демонови чьрпания» (Паремейник, 1271), «а овце вернии людьи, иже работають Богу, а не рожаницам» (Изборник, XIII в.). Отмечали учёные монахи и «ставление трапезы рожаницам и прочая вся служенья дьавола» (Паисіев сборник, XIV в.).

Представление о божествах или духах, присутствующих при рождении человека и прозревающих его будущее, присутствует во многих мифологических системах и перекликается с легендами о норнах, мойрах, пряхах, парках и т. д.

«В древние времена был обычай вопрошать богинь рождения о будущей судьбе детей. По этому обычаю и Фридлев захотел узнать о судьбе сына; он принес торжественный обет и, помолясь, вошел в храм богов. Там он сразу увидел трёх женщин, сидящих в особо отделенном месте. Первая из них, настроенная по-доброму, подарила мальчику благородную стать и любовь со стороны других людей; вторая же в качестве своего дара дала ему щедрость; а третья, женщина, настроенная злобно и желающая всем вреда, не пожелала признать даров своих сестер и, решив отменить их, наградила мальчика грехом скаредности. Так добрые дары других были испорчены ядом одного злого жребия…» — пишет Саксон Грамматик в 6-й главе «Истории данов» (Saxo Grammaticus. Gesta Danorum… VI).

«Время настало, когда предначертано было, чтоб Артур (британский король) родился. Как только он появился на свет, эльфы приняли его, они заговорили (bigoleri) ребенка могучими чарами (galdere), они дали ему силу величайшего воина. Во-вторых, они предначертали ему быть благородным королем. Третье он получил от них — дар долгой жизни. Они вручили ему, королевскому наследнику, наиболее превосходные дары, дабы он стал самым щедрым изо всех живущих людей. Этим эльфы наделили его, и затем этот ребенок процветал…» — сообщал в XIII в. в поэме «Брут» английский священник Лайамон.

Это уже были лишь отголоски исконной веры германских народов в то, что сразу после рождения к каждому ребёнку приходят богини судьбы и предсказывают всю его грядущую жизнь. Его судьба и зависела от того, какие именно норны пришли к новорождённому: «И эти (норны) из рода „богов“, а другие эльфийского рода. Третьи же из семейства карликов-двергов…» (Снорри Стурлусон. Видение Гюльви). «Много их и все они разные: некоторые из семейства асов, некоторые из семейства эльфов, некоторые дочери Двалина…» («Сага о Вёльсунгах»).

Справедливо ли представление Рода и Рожаниц в качестве своего рода «Триглава» как матери, дочери и её брата-близнеца?

В каких соотношениях тогда могут находиться Род и Рожаницы, если по-прежнему продолжать считать его богом-творцом?

Достаточно ли у нас оснований, чтобы говорить только о двух или трёх Рожаницах славянского пантеона? Или Рожаниц в пантеонах славян было больше? Отдельные изыскатели так и норовят поставить знак равенства между Рожаницами и звёздным скоплением Плеяды — так ли это?

По созвучию Летница — Лето — Лато — Лада А. Н. Афанасьев сопоставляет богиню Ладу с женской ипостасью Громовника: «Богиня Лада, в христианской замене её Богородицею, чествуема в народе прозваниями громницы и огненной Марии» (Афанасьев, 1994, т. 2, с. 143, 498). У него же упомянут «суд Солнцевой матери», коего следует дожидаться людям. Мария здесь: мать Иисуса Христа, Богородица.

В народной же молве Огненная Марина (Мария) считается сестрой громовержца святого Ильи, которая вынуждена скрывать от брата день его именин, дабы тот не развеселился и не пожёг бы всё живое молниями (Славянские древности, т. III, с. 183). Вспомним, что иной раз сестра и жена Зевса Гера также усмиряет его гнев. Характерно, что она же охраняет от укуса змей, прямых врагов Перуна-Илии, и властвует над ними. В день Марии (за три дня до Перунова дня) запрещены все женские работы. Её молят защитить от пожаров и засухи.

Сказанное не мешает нам более доверять сведениям Mater Verborum («Lada: Лада — Venus, dea libidinis, cytherea»). Здесь Лада — богиня любви, сходная с Венерой, богиня желаний, отличается от той же Летницы (супруги Перуна-Юпитера).

Если отцом огня у славян выступает Сварог (Гефест, Вулкан), так и Ладу надо сопоставлять с Афродитой (Венерой), женой Гефеста^{70}. В таком случае огонь Ладин иного свойства, это пламень страсти. До «Синопсису» она — богиня брака. Именно Лада, возможно, упомянута в «Повести о построении бенедиктинского монастыря на Лысой горе» (XVI в.) под именем Gardzyna («Охранительница») и в паре Lado и Lely в польских церковных запрещениях языческих обрядов начала XV в. (Urbanczuk, 1947, s. 88).

«Лысая гора названа от замка Лысец, который на ней был, названный так потому, что был белел. В том замке одна госпожа перед тем жила. Превознесшись от гордости, что победила Александра Великого под той горой, велела она почитать себя как богиню Диану… на том же месте был храм трёх идолов, которых звали Лада, Бода, Леля. К ним простые люди сходились в первый день мая, молитвы им творить и жертвы им приносить». По приказанию княгини Дубравки храм разрушили, а поставили там Троицкий монастырь.

То, что чествование Лели и Лады приходилось на первые числа мая, даёт основание говорить, что они всё же богини, а не божества мужского (Лель) и среднего (Ладо) рода. На первые же числа пятого месяца солнечного года у русских и белорусов приходится Красная горка — праздник по преимуществу женский, а по представлениям католиков в ночь на 1 мая на Лысой горе ведьмы проводят шабаши.

В несколько более ранней (1423) «Ченстоховской рукописи Яна из Михочина» мы узнаем, что «в эти три дня (Троицких праздников)… сходятся старухи, женщины и девушки, но не в храм, не на молитву, а на пляски, не бога, а дьявола, т. е. Йеша, Ладо, Леля, Ныя. Такие если не покаются, да пойдут с „Yassa, Lado“ к вечному проклятию». В ряде других польских поучений против язычества XIII–XIV вв. говорится, что именно девушки поклоняются идолам именно в эти дни. Таким образом, Леля — богиня. Лишь в фантазиях авторов XVI–XVIII вв. она стала мальчиком Лелем^{71}. Было бы глупо искать поклонения юному богу у «старух». Лель возник из желания непременно заиметь в славянской мифологии своего Купидона.

Культ Лады и дочери её Лели подробно рассмотрен Б. А. Рыбаковым, склонным видеть в них Рожаниц, с одной стороны, а с другой стороны, аналогию с Латоной и Артемидой из страны гипербореев (Рыбаков, 1981, 1987). Если же проводить аналогию между Ладой и Деметрой, Леля будет тождественна жене Аида Персефоне (обратите внимание на соседство имени славянского Аида — бога Ныя и богини Лели в процитированной рукописи).

Возможно, на русских вышивках рожаницы (Леля и Лада) представлены как две лосихи. Между ними на изображении находится фигура Макоши или некоего солярного бога (Даждьбог?). Леле посвящена рябина, а также берёза. Металл Лели, по аналогии с лунным культом Артемиды, — серебро.

Лелю упоминают часто рядом с Ладой-Ладом. Лада, очевидно, ещё и богиня брака, она представляется женой бога Лада. По принятому в современной науке мнению, Лада и Лад(о)^{72} — одно божество; за выделение бога Лада в своё время сильно ругали такого известного исследователя, как Фаминцын (Фаминцын, 1884). Однако значительное число упоминаний бога Лада имеется в первоисточниках: Лад (Синопсис); Ладо или Ладон (Густинская летопись, О идолах Владимировых); Ладон — «Польская хроника» Я. Длугоша (в ней он сравнивается с Марсом, а Венера — любовница последнего); Alado (в польских церковных запрещениях языческих обрядов начала XV в. (Рыбаков, 1981)). Божество Ладо имеет и признаки гермафродитизма: Dedis Dewie («Дид-Ладо — великое наше божество»), что указывает на его значительную древность.

«Четвертый (идол) Ладо (си есть Pluton), богъ пекелный, сего верили быти богомъ женитвы, веселія, утешенія и всякого благополучія, якоже Елины Бахуса; сему жернты приношаху хотящй женитися, дабы его помощію бракъ добрый и любовный быль. Сего Ладона беса, по некакихъ странахъ, и доныне на крестинахъ и на брацехъ величаютъ, поюще своя некія песни, и руками о руки или о столь плещуще, Ладо, Ладо, преплетающе песни своя, многажды поминаютъ» (Густинская летопись).

Налицо явное несоответствие пекла и Плутона с благополучием и браком. Почему? Видимо, речь идёт не об Аиде/Гадесе, а о муже Афродиты/Венеры — повелителе огня Гефесте/Вулкане, в самом деле хтоническом, пёкельном (свергнутом с небес) боге, который куёт свадьбы и судьбы в виде волоса, способствует доброму браку и богатству. Вулкан соответствует славянскому Сварогу, которого иногда вполне могли соотносить с Творцом. По созвучию имён, как было в обычае у славян (Род и Рожаница, Див и Дива, Дый и Дия), Лад и Лада составляют супружеские пары.

Итак, Лада может отождествляться с римской Венерой или греческой Афродитой (женой Вулкана/Гефеста), или греческой Персефоной, супругой пекельного Плутона-Аида. В таком случае, если Ладу сравнивают с Венерой, то Лад близок Марсу. Если Лада близка к Деметре или Персефоне — Лад соотносится с Аидом-Плутоном.

Если вслед за Б. А. Рыбаковым соотносить Ладу и Лелю с Рожаницами (что отнюдь не однозначно), не окажутся ли имена Лад и Род эпитетами некоего мужского божества, упоминаемого с ними «в связке» и оттеснённого затем «вниз», как Ситоврат и Кродо?

Обратимся к ещё одной женской божественной паре — Карне и Жле (Желе). Из «Слова некоего христолюбца» известно о существовании даже в XVII в. парных языческих обрядов «жаленья и карания». Богиня Зела была известна западным славянам — чешский хронист середины XIV в. Неплах из Опатовиц упоминает Zelu: «Habebant enim quoddam ydolam, quod pro deo ipsorum colemant, nomen autem ydoli vocabatur Zelu» (Славянские древности, т. I, с. 213).

Б. А. Рыбаков сопоставляет «Зелу» с Желей «Слова о полку Игореве». Однако такой бог есть и в немецком переводе «Хроники Дилимила» (XIV в.): «Зелу был их (имеются в виду князья чехов) бог».

Вацлав Гаек из Либочан в «Чешской хронике» (1541) говорит: «734 г. …статуя из золота в виде человека, сидящего на троне, была вылита, что несла образ и имя бога Зелу. Её поместили в особом святилище внутри дворца, и каждый князь ее с особой набожностью почитал, бросая в огонь вместо фимиама обрезанные волосы и ногти. 735 г. Либуша… свершив своим богам жертвоприношение в храме Зелу, узнала о своём смертном часе… Была она погребена… облаченная в лучшие одежды, положенная на носилки, облитые смолой, в левой руке держа кошель с пятью золотыми монетами, которые муж Пржемысл в жертву неведомому богу в её пальцы велел вложить, в правой — две серебряные монеты, одну — проводнику, другую — перевозчику Харону».

Желя, жаление — плач, скорбь по умершим, часть погребальной обрядности. В поучении против язычества «Слове святого Дионисия о жалеющих» сказано: «Дьявол желению учит и иным бо творит резатися по мертвых, а иных в воде топитися нудит и давитися учит». У вятичей по смерти мужа жены совершали обряд самоубийства путём повешения. Он мог быть связан с почитанием богини Жели.

В славянском сказочном фольклоре встречаются такие женские имена, как Карина, Кара, Кручина. Возможно, они восходят к богине погребальных обрядов «карания» по имени Карна, парной Желе: «О, далече зайде сокол, птиць бья, к морю! А Игорева храбраго полку не кресити! За ним кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу мычючи в пламяне розе. Жены руския въсплакашась, аркучи: „Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!“» («Слово о полку Игореве»).

Нам достаточно близко мнение знаменитого русского этнографа, филолога и собирателя памятников древнерусской письменности Е. В. Барсова. Он связывал Желю с погребальным языческим ритуалом и считал её и Карну мифическими спутницами Девы-Обиды, упомянутой в том же произведении.

«Вопленица вступала в свои права тотчас же по смерти покойника, — писал Барсов, — Желя же заканчивала погребальный ритуал, разнося сетование по родным и знакомым вместе с погребальным пеплом». По мнению Барсова, в зависимость от Карны и Жели поставлена переживаемая действительность. «Кликнула Карна — и вое плакались жены; скочила Жля по всей Русской земле, разнося погребальный пепел — и потекла скорбь по всей русской земле» (Соколова, 1995, с. 187–190).

Обращает внимание сходство имени матери богов Коруны в «Слове св. Григория» и Карны. Автор «Слова…» не называет богинь славянскими именами, употребляя греческие: «…Бесятся жруще матери бесовьстеи Афродите богине, и Коруне — Коруна же будетъ Антихрисця мати — и Артемиде проклятой». Не исключено, что в глазах монаха Коруна — это Персефона-Кора, согласно тому же орфическому гимну Дионису, родившая Диониса-Загрея во всём схожим с «диаволом». В любом случае Персефона, будучи женой Аида, участвует в похоронных мистериях.

Пекельность богов Йеши(?), Ныя и Ладо, вместе с которыми в поучениях против язычества упоминаются Лада и Леля, также может косвенно свидетельствовать о причастности этих божьих жён к погребальным обрядам. Не являются ли имена парных Жели и Карны подлинными именами тех же Рожаниц или эпитетами Лели и Лады?

С обрядом самоубийства женщин — «кульминацией жаления и карания» — «сати» мы сталкиваемся в описании арабских путешественников обычаев славян-русов и у ближайших их соседей.

«После поражения литовцев и эстов тевтоны с семигаллами возвратились к захваченному у обоих этих народов; добыча оказалась несметной: тут и кони, и скот, и одежды, и оружие. Спасенные, по милости божьей, все возвратились домой здравыми и невредимыми, благословляя бога. Один священник, бывший в то время в плену у литовцев по имени Иоанн, рассказывал, что там пятьдесят женщин, потерявших мужей, после этого повесились. Это потому, конечно, что они надеялись вскоре же встретиться с ними в другой жизни…» — сообщает Генрих Латвийский (1205) (Хроника Ливонии, 1938).

Ещё Маврикий в «Стратегионе» восхищается славянками-язычницами: «Жены же их целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве» (Свод…, 1994, т. 1, с. 369).

Подробно описан обряд добровольного предания себя смерти русской девушки и Ибн Фадланом. А вот что пишет араб Ибн Русте о славянах-русах в труде «ал-А'лак ан-нафиса» (XI в.): «Когда у них умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут в ту могилу его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заключении» (Гаркави, 1870).

Он же сообщает о земле Ва'ат (скорее всего, вятичей): «Женщины же (их), когда случится покойник, царапают себе ножом руки и лица. На другой день после сожжения покойника они идут на то место, где это происходило, собирают с того места пепел и кладут его на холм. И по прошествии года после смерти покойника берут они бочонков двадцать больше или меньше меда, отправляются на тот холм, где собирается семья покойного, едят там и пьют, а затем расходятся. И если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она особенно любила его, то она приносит к его трупу два столба, их вбивают стоймя в землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой перекладины веревку, она становится на скамейку и конец завязывает вокруг своей шеи. После того, как она так сделает, скамью убирают из-под нее, и она остается повисшей, пока не задохнется и не умрет, после чего ее бросают в огонь, где она и'сгорает. И все они поклоняются огню…»

Не тот ли это священный огонь, отправляющий души мёртвых прямой дорогой к богам, который разносят в рогах Карна и Желя?

Вопросов много. Так, А. Н. Веселовский предполагает возможность существования параллелей между именем Желя и словом «жалеть», а также между именем Карна и словом «кара», при этом допуская и их связь с рожаницами-суденицами, которые нарекают судьбу новорожденному (одна — хорошую, другая — плохую). Насколько он прав в этом, особенно если учесть, что древнерусскому языку давно известно мужское имя Карнъ (из договора князя Олега с ромеями, согласно Лаврентьевской летописи, 912 г.): «Мы от рода Руска Карлы, Инегелдъ, Фарло, Верему, Рулавъ, Гуды, Руадъ, Карнъ, Фрелафъ, Руалъ, Актеву, Труанъ, Лиду, Фостъ, С теми иже послани от Олга, велико князя Руска».

К числу общеславянских, несомненно, стоит отнести ещё богинь Смерти и Жизни.

Великая Жива, богиня жизни и плодородия, по средневековым польским источникам дочь Свентовита и некоей Нонцены, т. е. дня и ночи. Ян Длугош (сер. XV в.) сопоставлял ħywye и Vita.

А. Стрыйковский связывает некоего «бога ветра шумящего Живе» и Погоду, «бога ясных и веселых дней». Двумя веками позже Прокош говорит о боге Живе как верховном и сыне некоего бога Тржи^{73}. Живе у Прокоша «творец жизни, долгого и счастливого благополучия, особенно ему поклонялися те, кто услышит первый крик кукушки… Считалось, что этот верховный владыка Вселенной превращается в кукушку, дабы объявить им срок жизни…». Впрочем, это уже весьма и весьма позднее книжное мифотворчество, но весьма характерное: не исключено, что Жива и Живе образовывали некогда пару.

Не идёт ли речь о западнославянском эквиваленте божественной пары восточных славян Дивия/Дива и Див, Богини (Земли) и Бога (Неба)?

Зато, рассказывая об обычаях современных ему западных славян, Гельмольд несколькими веками ранее сообщал о Живе: «После того как умер Кнут, по прозвищу Лавард, король бодричей, ему наследовали Прибислав и Никлот^{74}, разделив государство на две части и управляя: один землёй вагров и полабов, другой землёй бодричей. Это были два мрачных чудовища, очень враждебно относившихся к христианам. И в эти дни во всей славянской земле господствовало усердное поклонение идолам и заблуждения разных суеверий. Ибо помимо рощ и божков, которыми изобиловали поля и селения, первыми и главными были Прове, бог альденбургской земли, Жива, богиня полабов, и Радегаст, бог земли бодричей. Им предназначены были жрецы и приносились жертвы, и для них совершались многочисленные религиозные обряды. Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми — христианами, кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам. После умерщвления жертвенного животного жрец отведывает его крови, чтобы стать более ревностным в получении божественных прорицаний. Ибо боги, как многие полагают, легче вызываются посредством крови. Совершив, согласно обычаю, жертвоприношения, народ предается пиршествам и веселью» (Гельмольд, 1963,1, 52).

В Mater Verborum Жива сопоставлена с Церерой-Деметрой по признаку причастности к плодоношению: «Ziva: Жива — dea frumenti Ceres, — Diva Estas». В сербо-лужицком пантеоне А. Френцеля приведены ещё вариации этого имени как богини жизни: «Siwa Polon. Zyvvie, Dea vita». Крупнейшее святилище Живы было в полабском городе Ратибор. Зарубежные авторы XV–XVII вв. перерисовывают друг у друга её изображение в виде пышногрудой голой женщины с плодами в руках. По смыслу имя богини близко к слову «жизнь» и связано с идеей достатка (ср. «нажива, пожива»).

Главный же источник по истории хозяйства, быта, социальной структуры и нравов поморян — «Житие Оттона Бамбергского», составленное по рассказам участников двух миссионерских поездок епископа в Поморье по приглашению польского князя Болеслава III в 1124 и 1127 гг. и написанное в форме диалога бамбергским монахом Гербордом около 1160 г.

Согласно «Житию», служение богам и богиням у славян могли выполнять матёрые женщины: «Кн. II, гл. 23. В деревне неподалеку от города Камень некая вдова, богатая и очень знатная, пренебрегая христианской религией, говорила, что поклоняется отечественным богам и не хочет по случаю какой-либо новой суеты отступить от старинного предания своих предков. Она имела многочисленную семью и пользовалась немалым уважением, деятельно управляя своим домом. Муж её, когда был жив, имел обычно для сопровождения его 30 лошадей со всадниками, что в той земле считалось весьма значительным. Ибо ведь силу и могущество знатных лиц и военачальников там привыкли оценивать по обилию или числу лошадей. „Силен, могуществен и богат такой-то человек, — говорят они, — он может держать столько-то и столько-то коней“; и так, услышав о числе лошадей, узнают они число воинов. Ведь никто из воинов обычно не имеет там более одного коня… Все воины сражаются без щитоносца… Только князья и военачальники довольствуются одним, самое большее двумя слугами.

Случилось так, что в некое воскресенье, в пору жатвы, когда народ со всех сторон торопился в церковь, упомянутая выше вдова ни сама не пошла, ни людям не позволила, но, более того, говорила в возбуждении: „Идите жать на мои поля! Это ведь полезнее, чем служить тому невесть какому новому богу, которого привез нам из своей страны этот Оттон, епископ Бамбергский. На что он нам? Разве вы не видите, сколько добра и сколько богатств дали нам наши боги?.. Поэтому отступиться от почитания их — большая несправедливость.

Итак, идите, как я вам сказала, жать наши нивы. И чтобы вы меньше боялись, приготовьте мне повозку: я сама поеду с вами в поля на жатву“. Приехав на поле, она сказала: „Что я делаю, то и вы так же делайте“. И тотчас, засучив рукава и подобрав платье, схватила в правую руку серп, левой же, держа колосья… но внезапно… застыла неподвижно…» (Житие Оттона, епископа Бамбергского, 1987).

Возможно, у южных славян прославляющие Живу обрядовые песни продержались вплоть до XIX в. (Веркович, 1881, IV, 5,5–13), но в силу сомнительности источника едва ли стоит относить их складывание ко временам глубокой древности.

Наиболее вероятная противница и наследница Жизни — Маржана, Морена (Марена), Морана. Согласно «Хронике Польши», Marzyana — Ceres (Церера), т. е. обладает теми же плодородными функциями, что и Жива по Mater Verborum (Длугош, I, I. 47–48; II, VII, 447). Mater Verborum соотносит саму Морану с Гекатой и Прозерпиной («Morana: Ecate, trivia vel nocticula, Proserpina»). По А. Френцелю, Marzava — «De Marzava, Dea Morte, Dea Mortis» (Михайлов, 1998). У чехов в позднем Средневековье Морана — персонаж, связанный не просто со смертью, но и с зимой (Ирасек, 1952, с. 17).

Тем не менее ясно, что она тоже богиня плодородия, как и тёмная Персефона у греков (в таком случае славянской Деметрой естественно считать Живу). Иными словами, Морана-Морена может восприниматься как богиня Жизни-Смерти в своей древней ипостаси^{75}.

Для изгнания Мары-Морены-Марены использовали кочергу и обряд опахивания. С разрушительной сутью богини связаны такие понятия, как «мор», «морок» (и, вероятно, «море» как иной мир). Саму Марену можно понимать как ипостась древнейшей Великой Матери — хозяйки жизни и смерти. В этом случае она является тёмной стороной богини Макоши, о которой речь впереди. Не случайно Макошь сравнивали с Гекатою.

В предпоследнее перед Пасхой (так называемое «смертное» или «кветное (вербное») воскресенье чехи и словаки ещё в начале XX в. совершали так называемый «вынос смерти». Он бытовал во множестве вариантов.

Главный объект действа, соломенная кукла, была одета либо в женское платье (морена, маржена, марена), либо в мужское (маржак). «Смерть» могла быть обряжена в праздничное платье, даже в наряд невесты, а то и в лохмотья.

От этого зависело и отношение к ней. Нарядную «морену» именовали Маржена Прекрасная, Маржена моя милая. Солому, шедшую на её изготовление, потом разбрасывали по полям для прироста урожая.

«Девушки в праздничных одеждах шли с фигурой „смерти“ по деревне, затем её бросали в воду, сжигали или разрывали в клочья… Парни могли носить маржака, одетого в рваное мужское платье.

Они подбегали к девушкам, несущим женскую фигуру, старались свалить ее своим чучелом и потом также бросали его в воду…

Пожилые женщины в северной Словакии объясняли обряд выноса марены необходимостью изгнания зимы. Они даже вспоминают, что когда в одну из весен не выполнили этого обряда, наступило такое холодное лето, что пришлось торжественно выносить морену уже летом.

О древности этого обряда свидетельствует строгое его запрещение чешским синодом в 1366 г., которое было повторено ещё раз в 1384 г. Несмотря на это, в самой Праге молодежь торжественно выносила смерть даже в XVII в. В старых обрядовых песнях, сохранившихся в некоторых областях Чехии до второй половины XX в., часто повторяется, что морена за кого-то умерла. Песни состоят из вопросов к морене и её ответов, где называются лица или группа людей, за которых она была принесена в жертву:

Morena, morena,
za kohos umerla?
— Za hroznenske dzievsky,
Za pekne panenky.

((Старый Грозенков, северо-восточная Моравия)» (Календарные обычаи и обряды, 1977, с. 118–230).)

Восточные славяне чествовали Марену, вероятно, на Сретение (Сречу), когда по одной из реконструкций зима-Мара первый раз встречается с приближающейся весной-Живой (лето, соответственно, связывается с Ладой, а осень — с Лелей). 12–18 февраля её задабривают, чтобы зима не затянулась, и зовут весну (так называемые «Первые заклички весны»). Кульминацией празднований дней Марены считается Масленица, когда Марену сжигают, возвращая на Тот Свет.

Впрочем, это, скорее, перерождающий Марену обряд, так как она позднее участвует в Купальских мистериях (мареной до сих пор называют деревце, заламываемое в поле и бросаемое в реку) (Славянские древности, т. III, с. 180–182). Обряд утопления куклы Маржаны в реке описывает Мартин Вельский в «Хронике Польской» (1551) (Bielski, 1829, s. 120–121).

По списку Mater Verborum некая «Девана», дочь Летницы-Латоны и Перуна-Юпитера: «Devana Lentnicina i Perunova dci: Девана Diana Latone et Jovis filia»; она же, вероятно, Dzievvauna А. Френцеля: «De Dzievvauna seu Dzievonia, Dea ferarum Silvestrium, Silvarumque», т. е. «О Дживане или Джевоне, богине лесов и диких животных». По-видимому, это тоже не собственное имя богини, но нарицательное, прозвание, а речь идёт о некоем божестве славян, уподобленном Диане римлян. Вот и согласно «Хронике Польши» Длугоша, она — славянская богиня лесов и охоты.

Не стоит, разумеется, путать с Дианой-Деваной по созвучию Диву/ Дивию, мать Землю. Супругою Перуна, как мы видели, названа некая Летница, в Mater Verborum сопоставленная с Латоной, матерью Артемиды/Дианы. Другие имена супруги Перуна, вероятно, Громовица, Меланья, царица-Молния.

Однако современный «основной», т. е. грозовой, миф, который вынуждает его последователей искать и находить всё новые и новые обоснования величия и превосходства Перуна, подчас мнимые, прочит в жёны громовержцу совсем иную богиню. Например, у восточных славян имеется персонаж Пятница, который является поздним осмыслением одной из главных богинь пантеона — Мокоши. Чтобы эту богиню «выдать замуж» за Перуна, изворачиваются даже вот как:

«Пятница — нечётный день недели, следующий за чётным днём, четвергом, посвящённым различным ипостасям громовержца Перуна. В паре Четверг — Пятница, воспроизводящий более древнюю Перун — Макошь, особенно ясна взаимная связь противопоставлений чёт — нечет, мужской — женский». Это мнение Вяч. Вс. Иванова и В. Топорова, представленное в энциклопедии «Мифы народов мира» (1982, т. II, с. 357).

Странное мнение! Беда пассажа даже не в том, что в другой ветви Северной Традиции (например, согласно Гальфриду Монмутскому, чьи «Деяния бриттов» мы цитировали в начале книги), где начало недели приходится на воскресенье, пятница — чётный и шестой день недели. Он посвящён либо богине Фрейе, любовнице Одина-Одда, либо его жене Фригг. А громовержцу Тору-Донару в той же системе посвящён нечётный день недели — пятый. Н. Пенник и П. Джонс вообще считают, что «четверг — день Тора в семидневной неделе скандинавов — был первым и священным днём недели» (Пенник, Джонс, 2000, с. 265). Но всё равно нечётным! Более того… Один-Вотан, коему посвящена среда, всё-таки бог, а не богиня, но чётность или нечётность его дня всегда совпадает с чётностью или нечётностью пятницы. А если и параллели не убеждают, то достаточно вспомнить, что первым днём недели в России долгое время традиционно считалось воскресенье (собственно «неделя»). Поэтому славянские игры в чёт и нечет как дополнение оппозиции «мужское — женское» тут не просто условны, но просто «не проходят».

Получается никакой «древней пары Перун — Макошь» нет, она существует только в воображении и желаниях «грозовиков», зато среда и пятница на самом деле посвящены богу и богине, представляющим традиционную пару, но об этом будет сказано отдельно.

Примечания:

⁷ «Сколько же в действительности богов, Яджнявалкья? — Один» (Брихадараньяка Упанишада, III, 9).

⁷⁰ Сварога можно в этом случае сопоставить с богом Ладом.

⁷¹ Из столь же малодостоверных или поздних стоит упомянуть двух божеств. Первая богиня — Циця, или Цизя (по Френцелю, «Dea Nutrice vel Nutricum»), она же, вероятно, Дидилия-Дзифилия — богиня брака, сопоставляемая с Венерой (по Длугошу). Возможно, имя как-то соотносится с просторечными именованиями женской груди, кормящей и питающей. Кроме того, это могут быть эпитеты или прозвища более значимых богинь.

Вторая — Злата Майя, эпитет которой соотносится с именем Slota Вава. Согласно «Веде славян» А. Верковича — авторскому произведению, созданному на основе южнославянского фольклора в XIX в., это мать бога Коляды (Веркович, 1881, II, 1–5; 1,1–37). У него Злата Майя — жена Зелёного Егория-Юрия, возможно, мифологического наследника богов Ярилы, Хорса или Дажьбога времён двоеверия. Злата Баба — согласно Френцелю, «Dea obmtetrice».

Мы, впрочем, думаем, что Золотая Баба (Злата Майя) — образ, относящийся, скорее, к мифологии уральских или финских народов, хотя предания о нём были весьма широко распространены и в Европе. Её изображение присутствует даже на старинных картах (Косарев, 2003). Френцель вполне уже мог слышать эти легенды. Надо ли однозначно исключать возможность проникновения этого персонажа в авторское произведение?

⁷² То есть Ладо — это якобы звательный падеж от имени богини Лада. Впрочем, этой же точки зрения придерживается блистательный лингвист О. Н. Трубачёв (Трубачёв, 2006).

⁷³ Tři с чешского переводится как «три» (числительное). Нет ли в упоминании Прокоша другого поименования Триглава?

⁷⁴ Прибислав стал князем вагров в 1125 г. Год смерти неизвестен. Никлот — князь бодричей (1125–1160).

⁷⁵ В Mater Verborum некая богиня Своба (Svoba) упомянута как «Feronia, dea paganorum». Смысл имени непонятен. Гильфердинг предположил, что Своба, как и Феронія, была «богиня свободы, богиня вольноотпущенных» (Гильфердинг, 1885; История балтийских славян, 1994, с. 183). Но, скорее всего, выстраивая подобную связь, он заблуждался: древние греки отождествляли Феронию с хтонической Персефоной. Ферония была хтоническим божеством древних италиков и упомянута, например, у Вергилия в «Энеиде» (VIII, 563–565). Дионисий Галикарнасский переводит имя Феронии на греческий язык то как Антофора (Цветоносная), то как Филостефания (Любящая венки), то как Ферсефона. Словом, прослеживается некая связь богини с растительным миром (Мифы народов мира, 1982, с. 306). Что именно имел в виду автор Mater Verborum, сказать уже затруднительно. Всё будет только на уровне догадок.