Беседа «один на один» глав государств и правительств всегда окружена ореолом таинственности.

(Из воспоминаний дипломата В. М. Суходрева)

Места, где развертывались выдающиеся исторические события, обладают большой притягательной силой. Они позволяют приобщиться к прошлому, приподнять завесу времени и за строкой бесстрастного документа почувствовать биение пульса далекой жизни. Эквадорский город Гуаякиль известен тем, что здесь в 1822 году состоялись переговоры «с глазу на глаз» Боливара и Сан-Мартина — двух гигантов антиколониальной борьбы испанской Америки.

Один путешественник назвал Гуаякиль «тихоокеанской жемчужиной». Побережье Южной Америки, выходящее на Великий океан, небогато хорошими природными гаванями. Современный Гуаякиль — это главный порт Эквадора, расположенный в двух десятках километров от океана в широком устье реки, напоминающем морской залив. Одновременно он является и основным торгово-промышленным центром страны. Стратегическое значение этого города-порта было очевидно для всех и в первой четверти XIX века, что важно отметить для нашего повествования.

Почти каждый приморский город Латинской Америки славится своей набережной (малеконом). Обычно это самый красивый и благоустроенный район, любимое место отдыха горожан, где великолепные пляжи обрамляет цепь отелей, роскошных магазинов и многочисленных ресторанов, угощающих дарами моря. Но малекон Гуаякиля известен не

только этим. Здесь находится одна из главных достопримечательностей города — монумент, посвященный встрече Боливара и Сан-Мартина. Знаменитая Ротонда представляет собой полукруглую беломраморную колонну, расположенную у самой кромки воды, и две бронзовые фигуры в генеральской форме на постаменте. Их правые руки сплетены в крепком рукопожатии, а лица обращены друг к другу. Настоящее место их свидания сегодня увидеть уже нельзя. Его поглотили современные постройки.

Напротив Ротонды высится внушительное здание из стали, бетона и мрамора — «Банко насиональ де кредито и ла провисора». У входа в него висит скромная мемориальная доска, потемневшая от времени и выхлопных газов: «На этом месте состоялась…» Что же касается самой Ротонды и изображения героев, то обращает на себя внимание, что бронзовые Боливар и Сан-Мартин совершенно одинакового роста. А ведь в жизни Сан-Мартин был почти двухметровым гигантом, а Боливар… И тут нельзя не вспомнить походные и парадные мундиры Освободителя, выставленные в числе других реликвий в Каса Наталь и в Музее национальной истории в Лиме, здании, где останавливался Боливар во время пребывания в Перу. Мундиры Боливара поражают миниатюрностью. Кажется, что они принадлежали юному корнету, а не знаменитому полководцу. Случайно ли скульптор погрешил против правды жизни или в таком скульптурном решении заложен большой символический смысл? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вдумчиво, страница за страницей прочитать полную драматизма историю пересечения их жизненных судеб в Гуаякиле.

Два освободительных потока в Южной Америке, один с севера — армия патриотов во главе с Боливаром, а второй с юга — объединенная аргентино-чилийская армия под командованием Сан-Мартина, неумолимо двигались навстречу друг другу, пядь за пядью освобождая от испанцев родную землю. Логикой событий им было предопределено соединиться на границе между Эквадором и Перу. Условия для личного свидания двух руководителей, которые до этого никогда не виделись друг с другом, созрели. Более того, их встреча стала неизбежной. Враг потерпел серьезные поражения, но не был еще окончательно разгромлен, и предстояло обсудить пути завершения великой освободительной эпопеи. С каким «багажом» пришли Боливар и Сан-Мартин к этому историческому рубежу? Без ответа на данный вопрос нельзя начинать повествование о том, что произошло в Гуаякиле. Там встречались не только овеянные славой полководцы. Оба действующих лица были яркими, самобытными личностями. Неординарные характеры и несхожие черты их психического склада не могли не оказывать влияния на атмосферу свидания.

Армия под командованием Боливара завершила освобождение территории Новой Гранады от испанских войск к концу 1821 года. В октябре пала крепость Картахена, а в ноябре восставшее население Панамы изгнало колонизаторов и воссоединилось с Великой Колумбией. Это позволило Боливару в начале 1822 года двинуться во главе освободительной армии в аудиенсию Кито (Эквадор). Положение в этой провинции было сложным. Гуаякиль первым еще в октябре 1820 года провозгласил свою независимость, но на остальной территории испанцы удерживали позиции. Отряд Сукре, направленный Боливаром для оказания помощи местным патриотам в мае 1821 года, не смог внести перелом в борьбу. Армии Освободителя потребовалось почти полгода, чтобы вынудить колонизаторов капитулировать. Роялисты оказались между двух огней: с севера на них наступала армия во главе с Боливаром, а с юга из Гуаякиля наносила удары дивизия Сукре. В решающем сражении при Пичинче в мае 1822 года основные испанские силы потерпели сокрушительное поражение. После этого сдался гарнизон Кито и прекратили сопротивление роялисты Пасто в южной провинции Новой Гранады. Отныне на всей территории Великой Колумбии реял республиканский флаг.

Население Кито 16 июля 1822 г. торжественно чествовало освободителей. Этот день навсегда остался в памяти Боливара. Но не море цветов, которыми осыпали Освободителя и его воинов восторженные жители, и не чувство радости в связи с удачным завершением трудной военной кампании были тому причиной. Этот день одарил Боливара великим счастьем подлинной любви. Молодая незнакомка с балкона одного из домов бросила Боливару, гарцевавшему на белом коне, лавровый венок. А вечером на балу двадцатипятилетнюю Мануэлу Саэнс представили Боливару. Они закружились в вихре танца и уже больше не расставались. Сердце Боливара навсегда пленили романтическая красота молодой женщины, смелость и цельность ее характера, пламенная преданность идеалам свободы и независимости.

«Джульеттой ураганов» назвал избранницу Боливара Пабло Неруда. Через море жизненных страстей, приключений и неординарных поступков Мануэлиту вела вера в свою исключительность. Она с гордостью носила орден, полученный за участие в подпольной борьбе патриотов в Лиме, и позднее хладнокровно отвела кинжал заговорщиков, занесенный над Боливаром. «Освободительница Освободителя», как назвал ее за этот подвиг народ, оставалась рядом с Боливаром до конца его дней.

Одновременно с освободительной армией Боливара к границе, разделяющей Перу и Эквадор, с юга приближалась армия генерала Сан-Мартина. Она прошла с боями тысячи километров и одержала много славных побед над испанцами.

Сан-Мартин был на пять лет старше Боливара. Он родился на северо-востоке вице-королевства Ла-Платы в семье офицера, чиновника колониальной администрации, получил военное образование в Испании и прошел долгий путь профессионального военного — от кадета до подполковника испанской королевской армии. За его плечами были 20 лет службы в войсках и участие в освободительной войне испанского народа против Наполеона. Это обстоятельство заслуживает внимания: в отличие от Боливара, Сан-Мартину на первом этапе его жизни не приходилось плавать по бурному морю, называемому политикой, хотя он и являлся членом тайного общества «Ложа Лаутаро», основанного испано-американскими патриотами в Европе. Следует упомянуть, что Боливар также был среди ее членов.

Известие о победе майской революции на Ла-Плате — смещении в 1810 году восставшим народом Буэнос-Айреса испанского вице-короля — вызвало переворот в душе Сан-Мартина. «Перечеркнуть свою карьеру и связанные с ней надежды меня заставило неодолимое желание внести вклад в дело свободы моей родины»,[210] — говорил он. В 1812 году Сан-Мартин кружным путем через Лондон с фальшивым паспортом в кармане вернулся на родину и примкнул к радикальному крылу патриотов. Вместе с ними Сан-Мартин участвовал в создании в Буэнос-Айресе местной организации «Ложи Лаутаро», выступившей за немедленное провозглашение независимости. Свою главную задачу он видел в том, чтобы с оружием в руках служить революции. И успехи не заставили себя ждать. В 1813 году сформированный им полк конных гренадеров в битве при Сан-Лоренсо одержал первую победу над испанскими войсками. Вскоре после этого правительственная хунта Буэнос-Айреса назначила его командующим Северной армией для отражения угрозы, исходившей от оплота испанских колонизаторов в Перу.

Сан-Мартин, так же как в свое время в Венесуэле Боливар, сыграл важную роль в официальном провозглашении в 1816 году независимости Объединенных провинций Рио-де-Лa-Платы (Аргентины).

Как и Боливар, Сан-Мартин мыслил континентальными масштабами, что выдвинуло его в крупнейшего руководителя освободительной борьбы на юге континента. Находясь в городе Тукумане, он отчетливо увидел бесперспективность наступления в северном направлении: неприступные горы надежно защищали противника. Здесь можно было вести только оборонительную войну. «Думать иначе, — отмечал Сан-Мартин, — означало бросать деньги и солдат в бездонную пропасть». Ключи к победе находились в Чили, хотя добраться туда было нелегко. Предстояло преодолеть Анды, вместе с чилийцами изгнать испанцев с территории соседней страны, а затем морем вдоль тихоокеанского побережья объединенными силами двинуться в Перу. «Война не кончится, пока мы не овладеем Лимой»,[211] — писал Сан-Мартин одному из своих друзей.

Сан-Мартин приступил к формированию так называемой андской армии, предназначенной осуществить его стратегический замысел. Как профессиональный военный, он понимал значение тщательной подготовки каждого солдата и офицера и не жалел на это усилий. Знавший его лично генерал Т. Эрес отмечал: «Сан-Мартин осторожен в своих суждениях и планах, с достоинством держится и очень предан своему делу».[212] Подготовка армии стала поистине всенародным делом. Бедняки отдавали последнюю копейку, богатые жертвовали золото и драгоценности. В армию вступили О'Хиггинс и другие чилийские патриоты, бежавшие от репрессий после реставрации испанского владычества в Чили. Важную роль сыграла помощь, поступившая из Буэнос-Айреса от Хуана Пуэйрредона, избранного на Тукуманском конгрессе Верховным правителем Объединенных провинций. К началу 1817 года под командованием Сан-Мартина находилась прекрасно обученная и сплоченная 5-тысячная армия, готовая к походу.[213]

В труднейшем переходе через Анды и в ходе военной кампании против испанских войск в Чили в полной мере раскрылся полководческий талант Сан-Мартина. Андская армия в 1817–1818 годах нанесла поражение силам роялистов в сражении при Чакабуко, затем наголову разгромила их в битве при Майапу. С испанским владычеством в Чили было покончено. Представители чилийского народа просили Сан-Мартина возглавить правительство страны, провозгласившей свою независимость. Но он отклонил их предложение. Его долг повелевал ему продолжать освободительную войну. Верховным правителем Чили был избран Бернардо О'Хиггинс.

Внебрачный сын военного деятеля, занимавшего посты генерал-капитана Чили и вице-короля Перу, О'Хиггинс еще во время учебы в Лондоне вступил в тайное патриотическое общество, основанное Мирандой. Он участвовал в свержении испанского господства в Чили в 1810 году и был членом Национального конгресса, в 1813–1814 годах являлся главнокомандующим войсками чилийских патриотов. С Сан-Мартином его связывали тесные узы братства по оружию. Правление О'Хиггинса в Чили ознаменовалось проведением реформ, направленных на укрепление позиций патриотов и ограничение власти олигархии, настроенной происпански.

Осуществление второго этапа стратегического плана Сан-Мартина потребовало длительной подготовки. Испанский флот господствовал на море, и, не разгромив его, нельзя было добраться до Перу. Патриотам пришлось создавать свой военный флот. Его возглавил адмирал Кокрейн, английский мореплаватель, вставший на сторону патриотов. По совету Сан-Мартина правительство Объединенных провинций Рио-де-Ла-Платы в феврале 1819 года заключило с Чили союзный договор о совместной военной экспедиции для освобождения Перу от испанского господства. В соответствии с договором была создана армия освобождения Перу. В нее влились 2,5 тыс. аргентинцев и 2 тыс. чилийцев. В воззвании к перуанцам Сан-Мартин заявил: «Пришел великий день вашего освобождения».[214]

Перуанская экспедиция оказалась на редкость тяжелой. После понесенных поражений на севере и на юге испанцы сконцентрировали все свои силы на территории Перу. Под командованием вице-короля Ла-Серны оказались регулярные войска общей численностью более 20 тыс. Мадрид требовал отстоять этот стратегический оплот испанского владычества в центре Южной Америки. Экономическая ценность данной территории для Фердинанда VII определялась крупными месторождениями драгоценных металлов, обеспечивавшими непрерывный поток золота и серебра в королевскую казну. Колониальная администрация имела на своей стороне поддержку части крупных землевладельцев-креолов. Освободительное движение в Перу было слабее, чем в соседних странах.

Сан-Мартин учитывал все эти обстоятельства, начиная перуанский поход, и проявил осторожность. Освободительная экспедиция высадилась в сентябре 1820 года на юге Перу, не решившись нанести удар по сильно укрепленной столице — Лиме. Армия патриотов почти в пять раз уступала по численности испанским войскам. Однако вице-король Ла-Серна не сумел оказать серьезного сопротивления. К тому же в Испании разразилась вторая буржуазная революция, ждать скорой помощи из Мадрида не приходилось, и ряды роялистов в Перу оказались дезорганизованными. Не принимая боя, вице-король Ла-Серна с основными испанскими силами оставил Лиму и отступил во внутренние районы. Роялисты надеялись укрыться в труднодоступной части страны, так называемом Верхнем Перу (Боливия), и подождать исхода событий в метрополии.

Население Лимы восторженно встретило освободителей. При огромном стечении народа в июле 1820 года состоялось торжественное провозглашение независимости Перу. Временным главой нового государства, протектором Перу стал Сан-Мартин. Ему была вручена вся полнота гражданской и военной власти.

Один из ближайших сподвижников Сан-Мартина генерал X. Эспехо оставил потомкам яркий словесный портрет командующего андской армией: «Генерал Сан-Мартин был строен и осанист; на смуглом, обожженном солнцем и ветрами лице выделялся крупный орлиный нос, однако особое внимание привлекали черные, большие, на редкость выразительные глаза. Он был неизменно вежлив и любезен, даже когда отдавал приказы и распоряжения, предпочитая не отчитывать, а убеждать в своей правоте, хотя и делал это в энергичных выражениях. Если он что-либо обещал, то всегда выполнял с точностью, с почти фанатичной скрупулезностью… Одевался он с поистине «республиканской скромностью». В еде был чрезвычайно воздержан, хотя и отличался хлебосольством.

Генерал был удивительным стратегом, прозорливым и расчетливым. Непререкаем был его авторитет в армии и поистине удивительно влияние, каким пользовался этот мужественный человек среди солдат».[215] Не только Эспехо, но и другие современники, знавшие лично Сан-Мартина, подчеркивали его преданность идеалам освобождения и отсутствие личных амбиций.

Правительство независимого Перу вскоре столкнулось с большими трудностями. «Временный статут», обнародованный Сан-Мартином в октябре 1821 года, провозглашал незыблемость частной собственности и вводил ряд гражданских свобод. Другие реформы, объявленные протектором Перу (открытие портов для иностранной торговли, отмена повинностей индейцев, освобождение детей рабов), могли дать эффект только по прошествии определенного времени.[216] К тому же они носили половинчатый характер и вызвали критику как слева, так и справа. Но, пожалуй, больше всего дестабилизировала внутриполитическое положение нерешенность главного вопроса: роялисты сохраняли контроль над большей частью страны и не собирались складывать оружия. Сан-Мартин не рискнул преследовать превосходящие силы противника и не развил таким образом первоначальный успех. Неоднократные обращения за помощью к Буэнос-Айресу остались без ответа. На Ла-Плате в 1820 году произошел взрыв междоусобной борьбы, и центральное правительство распалось.

В бездействующей армии патриотов в Лиме начали свою разрушительную работу бациллы разложения. Часть генералов потеряла веру в успех и покинула ряды патриотов. Адмирал Кокрейн увел свою эскадру в открытое море бороздить морские просторы вдоль побережья Южной Америки. За пределами Лимы поднимали голову сторонники роялистов из числа местной знати. Сложившаяся напряженная ситуация требовала решительных мер.

Сан-Мартин понимал, что у него не хватит сил окончательно разгромить испанцев в Перу. Боливар также не переоценивал своих возможностей и не был до конца уверен, сможет ли Великая Колумбия выдержать еще одну трудную военную кампанию. Объективная обстановка, таким образом, диктовала необходимость объединения всех сил патриотов для победоносного завершения освободительной эпопеи. При этом незримо витал вопрос: кому улыбнется счастье возглавить великое историческое событие и кого увенчают лавровым венком немеркнущей славы? Вслух об этом не говорилось, но в сознании это не могло не присутствовать. Таков был второй план «встречи в верхах», первый же, доминирующий, определялся интересами дела.

До тех пор пока на территории Перу сохранялся последний крупный очаг испанского владычества, продолжала существовать угроза независимости Великой Колумбии, Перу, Чили и других стран. Патриоты уже один раз торжествовали победу, но не смогли в 1815–1817 годах отстоять свои завоевания. Нельзя было допустить повторения трагедии. Не будет преувеличением следующий вывод: «встреча в верхах» имела решающее значение для судеб народов Южной Америки. Боливар и Сан-Мартин понимали свою историческую ответственность и в равной степени стремились наладить взаимные контакты.

В октябре 1820 года Сан-Мартин обратился с посланием к Боливару, на которое последний ответил так: «Этого момента я ожидал всю свою жизнь… Скоро божественное Провидение… соединит нас в одном из уголков Перу, после того как мы пройдем путь, устланный трофеями поверженных тиранов американской земли». В следующий раз инициатива принадлежала уже Освободителю. Одержав решающую победу над роялистами в Венесуэле, Боливар 23 августа 1821 года спешит поделиться своими надеждами на скорую встречу с Сан-Мартином: «Моя первая мысль на поле сражения при Карабобо, когда я увидел свою родину свободной, была о Вашем Превосходительстве, Перу и освободительной армии. Меня охватила радость, как только я осознал, что больше не существует препятствий, которые могли бы помешать мне скоро протянуть руку дружбы Освободителю Юга Америки. Ваше Превосходительство должны поверить мне: после блага Колумбии моя первая забота — это успех Вашего оружия…».[217] В тот же день в письменном сообщении, адресованном Кокрейну, Боливар заявил, что в случае необходимости он готов во главе освободительной армии прийти на помощь Сан-Мартину в Перу, если адмирал сможет обеспечить их доставку морем.[218]

Сан-Мартин откликнулся на это обращение Боливара не только словами, но и делом. В начале 1822 года он предпринял попытку встретиться с Боливаром. Накануне отъезда из Перу Сан-Мартин 12 января 1822 г. издал декрет, в котором изложил свои взгляды относительно «встречи в верхах»: «Я направляюсь в Гуаякиль на свидание с Освободителем Колумбии. Общие интересы обоих государств, скорейшее окончание войны, которую мы ведем, и быстро приближающееся новое состояние Америки делают нашу встречу необходимой. Ход событий уже возложил на нас высокую ответственность за успех столь важного мероприятия».[219] Но встреча не состоялась, так как Освободитель находился со своей армией далеко от места свидания. Боливар, в свою очередь, высказал убежденность в объективной необходимости союза двух стран и выразил солидарность с позицией протектора Перу: «Наше первое объятие скрепит печатью гармонию и союз наших государств. Не существует препятствий, которые нельзя бы было устранить… Я полностью разделяю предложение Вашего Превосходительства о встрече, и я жду ее, как и Вы, с огромным нетерпением и надеждой».[220]

Обмен посланиями между Боливаром и Сан-Мартином продолжался без малого два года. Анализ этих документов позволяет выявить широкую область согласия двух руководителей накануне встречи в Гуаякиле. Привлекает внимание ряд моментов. Переписка отражает высокое уважение Боливара и Сан-Мартина друг к другу, можно сказать, их взаимное притяжение. Боливар первым назвал Сан-Мартина «Освободителем Юга Америки», и с этим титулом Сан-Мартин вошел в историю. Оба руководителя демонстрируют свою заинтересованность в личной встрече. Они едины в понимании ее исторической значимости и согласны в том, что их переговоры должны укрепить союз Великой Колумбии и Перу, провозглашенный в договоре, подписанном представителями двух стран 6 июля 1822 г.

В это время освободительные армии Севера и Юга уже начали взаимодействовать в борьбе с испанскими колонизаторами. Боевой союз двух стран, о котором вели политический диалог Боливар и Сан-Мартин, скреплялся совместно пролитой кровью на полях сражений. В составе освободительной армии Сан-Мартина находился состоявший из венесуэльцев батальон «Нумансиа», заслуживший высокую оценку главнокомандующего. В свою очередь, 1200 перуанцев и аргентинцев из бригады полковника А. Санта-Круса вместе с колумбийцами принимали участие в решающих сражениях против испанцев. Сообщая Сан-Мартину в июне 1822 года о победах патриотов при Бомбоне и Пичинче, Боливар выразил ему благодарность за оказанную поддержку и подтвердил свою готовность бороться вместе с перуанцами против общего врага: «Война в Колумбии окончена, и ее армия готова направиться туда, куда ее призовут наши братья, особенно на родину наших соседей на Юге…».[221]

Тенденция к сотрудничеству двух стран и их руководителей пробивала дорогу, несмотря на серьезные противоречия между ними. Весьма трудной, острой, таившей множество подводных камней была проблема Гуаякиля. Колумбия и Перу с одинаковым рвением претендовали на него, хотя весомость выдвигавшихся ими аргументов была различной.

Образование большого числа независимых латиноамериканских государств на месте единой испанской империи очень остро поставило вопрос о территориальном разграничении между ними. Как правило, новые республики образовывались в границах основных административных подразделений колониальной эпохи (вице-королевств и генерал-капитанств). Однако во многих случаях фактические границы расходились с юридическими, закрепленными в документах. К тому же ни первые, ни вторые четко не демаркировались на местности и на картах. Ряд районов оставались «белыми пятнами», так как никогда не осваивались. Все это являлось питательной почвой для возникновения территориальных споров. Необходимо было найти общую основу для их разрешения, иначе континенту грозили нескончаемые вооруженные конфликты и войны.

Прецедент, а он имеет особое значение в международных делах, был создан договором между Венесуэлой и Кундинамаркой 1811 года. В нем впервые было зафиксировано согласие сторон руководствоваться в установлении территориального разграничения между ними известным принципом римского права uti possidetis («владейте тем, чем владеете»). При этом учитывается фактическое положение, а когда добавляется слово «juris», то и юридические права. За точку отсчета брался 1810 год — год начала войны за независимость.[222]

Боливар последовательно боролся за признание этого принципа в качестве одной из основ латиноамериканского сотрудничества. Отступления от него угрожали разногласиями между молодыми государствами. Конституция Колумбии, принятая Учредительным конгрессом в Кукуте, законодательно закрепляла принцип uti possidetis juris 1810 года и устанавливала на его основе границы территории республики в пределах бывших административных подразделений колониальной эпохи: генерал-капитанства Венесуэлы, вице-королевства Новой Гранады и аудиенсии Кито. Колумбийская дипломатия в соответствии с инструкциями Боливара руководствовалась этим принципом во всех переговорах с другими независимыми государствами региона при обсуждении территориальных проблем.

Права Великой Колумбии на провинцию и город Гуаякиль подтверждались неоспоримыми документами, прежде всего королевским указом от 7 июля 1803 г., а также королевскими разъяснениями, направленными Мадридом в июне 1819 года вице-королю Перу и губернатору города и провинции Гуаякиль.[223] Претензии Перу обосновывались ссылками на решения метрополии в период войны между Испанией и Англией в 1803–1806 годах. Тогда Мадрид возложил ответственность за оборону крепости и порта Гуаякиль на вице-короля Перу. Кроме того, правительство Лимы заявляло, что население спорной территории предпочитало присоединиться к Перу. Действительно, правительственная хунта, образованная жителями Гуаякиля после провозглашения независимости в 1820 году, в первые же дни обратилась к Сан-Мартину с просьбой о помощи и защите. Такое обращение, очевидно, не было равнозначно волеизъявлению населения относительно воссоединения с Перу. Сан-Мартин учитывал это обстоятельство. В марте 1822 года он предлагал Боливару: «Давайте предоставим Гуаякилю возможность самому определить свои интересы и свою судьбу. Пусть он свободно решит вопрос о присоединении к тому, кто ему больше подходит».[224]

Боливар, можно сказать, внял этому предложению провести консультацию с народом, хотя и сделал это на свой лад. Еще в мае 1821 года он направил в Гуаякиль генерала Сукре для переговоров с правительственной хунтой города. Ближайший сподвижник Освободителя оказался столь же талантливым дипломатом, как и полководцем. Опираясь на поддержку общественного мнения, которое, по его словам, «в целом высказывается в пользу Колумбии», ему удалось убедить членов правительственной хунты в необходимости союза Гуаякиля с Колумбией в интересах торжества дела патриотов в борьбе с Испанией. 15 мая 1821 г. Сукре подписал в Гуаякиле договор, отразивший эту договоренность.[225] Окончательно судьбу Гуаякиля должна была решить Ассамблея народных представителей провинции.

Такому демократическому решению долгое время препятствовала напряженная обстановка в городе. После провозглашения независимости в Гуаякиле образовалось три политических течения. Одно выступало за вхождение в состав Великой Колумбии, второе — за присоединение к Перу, а третье хотело сохранить самостоятельность. Когда политические распри между ними начали перерастать в вооруженные столкновения и в городе воцарилась анархия, Боливар, находившийся в Кито, решил принять меры, исходя из исторических и документально обоснованных прав Колумбии. Понимая остроту проблемы и возможные международные осложнения, он заранее обратился за советом к правительству в Боготе. Полученный им ответ представлял коллективное мнение Сантандера, временно исполнявшего обязанности главы государства в связи с отсутствием Боливара, и кабинета министров. В нем содержались две рекомендации: «предпочтение в решении вопроса о Гуаякиле должно всегда отдаваться дружественным переговорам», если же они не принесут необходимого результата, «без промедления занять колумбийскими войсками всю провинцию и таким путем включить ее в состав Колумбии».[226]

Именно так и действовал Боливар. 11 июля 1822 г., за две недели до встречи с Сан-Мартином, Освободитель во главе отряда войск появился в Гуаякиле, приветствуемый жителями города. Он взял в свои руки всю полноту власти и провозгласил воссоединение Гуаякиля с республикой Великая Колумбия. Три недели спустя Ассамблея представителей населения провинции высказалась в поддержку такого решения. Даже те, кто осуждал Боливара за эти действия, признавали его правоту. Аргентинский историк Б. Митре писал по этому поводу: «Вопрос был решен силой, но исторические документы юридического характера давали Колумбии законное основание для этого».[227] Не потому ли в государственном совете Перу при обсуждении поставленного Сан-Мартином вопроса о защите перуанских интересов в Гуаякиле возобладал голос разума и объявления войны Колумбии не последовало?

Вторая область серьезных разногласий между Боливаром и Сан-Мартином касалась государственного устройства стран, добившихся независимости. Боливар был последовательным, убежденным республиканцем и считал справедливым только демократический строй. «Суверенитет народа является единственной законной основой государственной власти»,[228] — говорил он. Для Боливара все короли являлись олицетворением тирании. «Я же считаю, что времена монархий уже прошли»,[229] — писал Освободитель. Исходя из таких убеждений, он и строил всю свою политическую деятельность.

У Сан-Мартина подход был другим. Встречавшийся с ним в Лондоне Андрес Бельо считал его «страстным республиканцем и одним из наиболее пламенных революционеров среди молодых патриотов».[230] Несмотря на это, Сан-Мартин и ряд других руководителей освободительного движения в политической практике по тактическим соображениям отдавали предпочтение монархическим формам правления. Это отнюдь не было необъяснимым противоречием. Данная группа патриотов считала народные массы, пребывавшие в течение трех столетий в рабстве и зависимости, пока еще не готовыми к демократии. В создании конституционных монархий под эгидой отпрысков королевского дома Бурбонов эти деятели усматривали гарантию против политической анархии и междоусобиц и надежду на более быстрое примирение с Испанией. Такие тенденции проявлялись в Аргентине, Мексике и других странах.

Историки располагают несколькими документальными свидетельствами относительно монархического проекта Сан-Мартина. Наиболее весомое из них — подписанные Сан-Мартином детальные инструкции для специальной дипломатической миссии, направленной в Европу по решению государственного совета Перу в начале 1822 года с целью пригласить на перуанский трон одного из «свободных» европейских принцев. В инструкциях указывались цели монархического проекта: обеспечение внутриполитической стабильности, создание сильного правительства, получение международного признания независимости и приобретение покровительства «одной из держав первого ранга в Европе». Предписывался также строгий порядок поисков кандидата на звание императора Перу. Начинать следовало с Англии, России и Австрии. В случае неудачи — обратиться к Франции и Португалии и только в последнюю очередь — к Испании. В инструкции оказался включенным и пункт, говоривший о том, что проект Сан-Мартина не ограничивался Перу. По дороге в Европу через Чили миссия должна была провести переговоры с О'Хиггинсом и убедить его присоединиться к усилиям Сан-Мартина.[231] Не питал ли протектор Перу надежду склонить на свою сторону и Боливара?

Различия подходов Сан-Мартина и Боливара в вопросах государственного устройства не являлись чем-то исключительным. Они отражали реальные противоречия в лагере патриотов. И эти противоречия не знали географических границ или национальной принадлежности.

Таким образом, на пути к встрече в Гуаякиле возникали препятствия, но Боливар и Сан-Мартин верили в то, что их удастся преодолеть. Накануне отъезда на свидание с Освободителем Сан-Мартин направил ему послание, заканчивавшееся словами: «Америка не забудет день, когда мы заключим друг друга в объятия».[232] Такой день наступил 26 июля 1822 г.

«Тайна Гуаякиля» привлекла внимание историков многих стран. Их усилиями составлена детальная хронограмма пребывания Сан-Мартина на эквадорской земле и его переговоров с Боливаром. Такая скрупулезность понятна: когда речь идет о великих событиях, то мелочей не бывает.

25 июля 1822 г. военный корабль протектора Перу «Маседониа» появился на рейде Гуаякиля, и ранним утром 26 июля на борт корабля поднялся Боливар и воскликнул: «Наконец-то исполнилось мое желание лично увидеть и прижать к груди знаменитого генерала Сан-Мартина!».[233] Дружеские объятия двух героев символизировали братство по оружию народов испанской Америки в борьбе за свою свободу.

В то же утро на набережной Гуаякиля проходила торжественная церемония встречи Сан-Мартина. Город был украшен цветами и флагами. Почетный караул колумбийских солдат отдавал почести, подобающие главе иностранного государства, офицеры и солдаты образовали живой коридор от места высадки и до резиденции, приготовленной для высокого гостя. Жители Гуаякиля горячо приветствовали освободителя Юга Америки.

У входа в резиденцию, на лестнице, протектора Перу встречал Боливар, облаченный в парадный мундир. В салоне для почетных гостей Освободитель представил Сан-Мартину овеянных славой полководцев колумбийской армии и членов городского совета. Пышность торжественной церемонии подчеркивала историческое значение события. В один из моментов к гостю направилась юная красивая девушка и водрузила на его голову венок из золота и лазури. Как истинному кабальеро Сан-Мартину не оставалось ничего другого, как сказать, что он не достоин такой награды, но сохранит венок, который будет служить напоминанием о прекрасных руках, преподнесших этот дар, и патриотических чувствах тех, кто удостоил его столь высокой чести. Современники Боливара оставили немало рассказов о его склонности к театральным эффектам, но они видели в них не чудачества, а проявления художественной одаренности и традиционной приверженности испано-американцев к праздничной зрелищности и стихии фантазии. В течение дня Сан-Мартину несколько раз приходилось выходить на балкон дворца, где он остановился, и каждое его появление вызывало восторженные возгласы народа, заполнившего прилегающие улицы, При этих демонстрациях дружеских чувств со стороны населения не было ни малейших следов недовольства тем, как решилась судьба Гуаякиля.

В этот же день начались переговоры между Боливаром и Сан-Мартином. Всего состоялось три встречи двух руководителей «с глазу на глаз». Первая — сразу же после окончания торжественной церемонии в резиденции высокого гостя. Затворив двери, оба государственных деятеля беседовали в течение полутора часов наедине в салоне для почетных гостей. Если верить аргентинскому историку Б. Митре, после окончания переговоров «Боливар удалился с серьезной миной на лице, непроницаемый, как сфинкс, а Сан-Мартин с таким же серьезным выражением проводил его до ступенек лестницы, где они дружески простились».[234]

Вечером того же дня Сан-Мартин нанес визит Боливару, и они беседовали более получаса. Третья, самая важная, встреча состоялась на следующий день в доме Освободителя. В течение четырех часов главы двух государств обсуждали без свидетелей интересующие их вопросы. После завершения переговоров состоялся торжественный банкет. За праздничным столом собралось около пятидесяти гостей, высшие офицеры и представители властей города. Вечером по традиции в честь высокого гостя давался бал. По словам Руфино Гидо, первого адъютанта Сан-Мартина, «это было великолепное зрелище. Роскошный зал, богато украшенный и иллюминированный, заполнили элегантные и красивые женщины. Что же касается мужчин, большинство из них составляли генералы и офицеры колумбийской армии и генерального штаба Освободителя».[235] В самый разгар бала, в час ночи, Сан-Мартин, не привлекая к себе внимания, через боковой вход покинул зал вместе со своими адъютантами. Боливар сопровождал их до причала, где Сан-Мартина уже ждала лодка. Прощаясь, Освободитель вручил отъезжающему медальон со своим миниатюрным портретом. Сегодня этот подарок можно увидеть в Музее национальной истории в Буэнос-Айресе. На рассвете «Маседониа» выбрала якоря и взяла курс на Перу.

Что же произошло «за закрытыми дверями»? Этот вопрос волновал непосредственных участников и современников события. И по сегодняшний день он не меньше занимает умы исследователей прошлого Латинской Америки.

Один из аргентинских историков нашел очень простой ключ к разгадке «тайны Гуаякиля». До встречи — кто не знал, какие проблемы тревожили Сан-Мартина и Боливара? После окончания встречи — кто не знал, к каким результатам привели переговоры?

Самые простые решения не всегда бывают самыми правильными, а спрямленные дороги не обязательно ведут к истине. Человечество интересуют не только результаты исторических событий, но и возможные альтернативы, поведение основных участников в кризисных ситуациях или на переломных этапах. Ариадниной нитью в исторических лабиринтах служат исследователям прежде всего подлинные документы, а также прямые и косвенные свидетельства участников и современников. При этом разные участники одного драматического события могут не только неодинаково его воспринимать, но и еще более различно потом воспроизводить пережитое. Переплетение сознательного, подсознательного и доминирующих черт личности может сильно смещать перспективу.

Через два дня после отъезда Сан-Мартина, 29 июля, Боливар продиктовал два конфиденциальных отчета о переговорах: один — на имя министра иностранных дел Гуаля для правительства в Боготе, а второй — на имя генерала Сукре, занимавшего официальный пост главы провинции Кито. В тот же день Освободитель написал подробное письмо вице-президенту Великой Колумбии Сантандеру. 3 августа в письме, также адресованном Сантандеру, он последний раз коснулся вопросов, обсуждавшихся на встрече в Гуаякиле.

Сан-Мартин не оставил никаких письменных свидетельств. По возвращении в Лиму он информировал членов государственного совета о состоявшейся встрече с Боливаром и в кратком публичном выступлении выразил удовлетворение результатами переговоров.

В дальнейшем оба государственных деятеля никогда больше не возвращались к тому, что произошло между ними в Гуаякиле.[236] Как будто заключили между собой негласный договор хранить молчание до последних дней своей жизни.

Уважая обет главных героев свидания в Гуаякиле, долгое время хранили молчание и лица, причастные к этому событию. Мемуары адъютантов, сопровождавших Боливара и Сан-Мартина, а также некоторых генералов из окружения увидели свет только в 50 — 60-х годах XIX в., то есть тогда, когда Освободитель Севера и Освободитель Юга уже сошли в могилу. Разрыв во времени в 30–40 лет и изменение обстановки в странах региона не могли не отразиться на интерпретации описываемого события.

Полное содержание переговоров осталось неизвестным. Однако названные выше документы и письма Боливара с учетом других свидетельств, выдержавших проверку временем, дают возможность приоткрыть завесу тайны и восстановить с известной степенью достоверности картину того, как проходили «за закрытыми дверями» беседы между президентом республики Великая Колумбия и протектором Перу.

Четыре проблемы доминировали на переговорах. Главной темой, судя по всему, являлся вопрос о совместных действиях против испанских войск в Перу. Боливар и Сан-Мартин выразили готовность оказывать любую помощь и поддержку друг другу для успешного завершения освободительной войны. Конкретные вопросы объединения армий Севера и Юга, видимо, не обсуждались. Боливару для такого шага требовалась санкция Боготы. Сан-Мартин высказал убеждение, что испанская армия в Верхнем Перу уже не так сильна, как прежде, и он намерен после возвращения начать против нее новую военную кампанию. К тому же Великая Колумбия согласилась оказать Перу помощь и направить для участия в боевых операциях на перуанской территории три батальона общей численностью 1800 закаленных и опытных бойцов. С учетом ранее выделенных контингентов общая численность колумбийских войск в Перу, по словам Боливара, должна была достичь 3 тыс. человек.[237] Находясь в Гуаякиле, Сан-Мартин считал такую помощь достаточной.

При обсуждении будущего молодых государств Сан-Мартин изложил свой монархический проект, заметив, что приезд европейских принцев в Южную Америку — дело далекой перспективы. Боливар отстаивал преимущества республиканского строя. В этом он оказался прав: за исключением Бразилии, монархии не прижились на латиноамериканской земле. Идеологические различия двух деятелей не могли не проявиться в Гуаякиле. Но они сражались по одну сторону баррикады, и это, а не расхождения, определяло ход переговоров.

Протектор Перу горячо поддержал идею Боливара об объединении испано-американских стран в федерацию после окончания войны с Испанией. Сан-Мартин «желает, чтобы все развивалось успешно в отношении создания союза, так как уверен, что без этого не может быть мира и спокойствия», — сообщал Боливар в Боготу. Сукре он писал о том же: «Протектор Перу с энтузиазмом принял идею федерации американских государств, усматривая в ней важную основу нашего политического существования». Следует отметить прозорливость некоторых прогностических оценок Сан-Мартина. Его предсказание о том, что Буэнос-Айрес предпочтет остаться вне рамок латиноамериканского союза, впоследствии подтвердилось.

Обсуждение конкретных вопросов взаимоотношений Колумбии и Перу также проходило в духе дружбы и согласия. Сан-Мартин заявил о своем намерении не вмешиваться в решение судьбы Гуаякиля. Боливар сообщил о предстоящем заседании народных избранников, которые вынесут окончательный вердикт. Оба участника легко пришли к соглашению о путях урегулирования проблемы пограничного разграничения между Колумбией и Перу.

В связи с гуаякильской встречей нельзя не коснуться одного частного вопроса, заслуживающего внимания. Рассматриваемые документы, как это ни удивительно, доносят информацию об атмосфере, царившей на переговорах. При желании можно заметить даже отдельные нюансы. Сан-Мартин рассказал Боливару о трудных отношениях, сложившихся у него с некоторыми соратниками по оружию, и высказал свое намерение вернуться на родину, подав в отставку со всех постов после первой же военной победы, если к этому времени удастся создать авторитетное правительство в Перу. Такими сокровенными мыслями делятся только с другом, когда к нему испытывают полное доверие. Интересно отметить и одну психологическую деталь. Встретившись впервые в жизни, каждый из участников испытал как бы чувство некоторого разочарования. Сложившийся ранее образ не во всем совпадал с живым человеком, состоявшим из достоинств, личных особенностей и противоречий.

Боливар поделился с Сантандером своими впечатлениями о Сан-Мартине: «Его характер несет сильный отпечаток военного профессионализма. Он мне показался наделенным живым умом, активным и с быстрой реакцией… Однако ему недостает тонкости в отношении возвышенного в идеях и делах». В свою очередь, Сан-Мартин признался О'Хиггинсу: «Боливар оказался не таким человеком, как мы ожидали».[238] Крупнейшие деятели эпохи, Боливар и Сан-Мартин заключали в себе огромный и сложный мир. Можно ли было его познать во всей полноте при кратком свидании?

Помимо обсуждения главных проблем Боливар и Сан-Мартин обменялись мнениями о положении в Мексике и Чили. Затрагивался ими и вопрос о мирных переговорах с Испанией. Оба при этом исходили из необходимости проводить единую линию в отношениях с Мадридом.

Протектор Перу считал переговоры неофициальными, и никаких соглашений в ходе встречи заключено не было. Тем не менее президент Великой Колумбии и протектор Перу высоко оценили результаты Гуаякиля. С присущей ему эмоциональной возвышенностью Боливар писал Сантандеру: «Клянусь Богом, нельзя испытывать большее удовлетворение; первый раз в моей жизни мне нечего больше желать и я вполне счастлив… Фортуна улыбнулась нам, и мне удалось добиться решения важных вопросов: во-первых, освобождения Юга; во-вторых, воссоединения с Колумбией Гуаякиля, Кито и других провинций; в-третьих, дружбы Сан-Мартина и Перу; в-четвертых, отправки наших войск в Перу, что принесет нам славу и благодарность этой страны».

Мнение Сан-Мартина о Гуаякиле донес до перуанцев правительственный официоз в Лиме «Гасета дель гобиерно». «День 26 июля этого года, когда мне представилась возможность заключить в объятия Освободителя, — заявил протектор Перу в августе 1822 года, — был одним из самых счастливых дней в моей жизни. Президент Колумбии не только направил нам в качестве помощи три батальона храбрых колумбийских солдат, которые вместе с перуанской дивизией, возглавляемой Санта-Крусом, примут участие в завершении военной эпопеи в Америке. С этой целью он передает нам также значительное количество вооружений. Давайте же все выразим глубокую признательность бессмертному Боливару!»[239]

Эти заявления прямых участников переговоров имеют ключевое значение, и они дают основание сделать несколько выводов. В них с предельной отчетливостью выражена мысль об успехе встречи в Гуаякиле. Кроме того, оценки достижений, высказанные Сан-Мартином и Боливаром независимо друг от друга, в главном совпадают. Значит, в них нашла отражение объективная реальность. И, наконец, они были настолько ясными и четкими, что не оставляли места для кривотолков и спекуляций.

Встреча в Гуаякиле открывала, таким образом, новые горизонты для сотрудничества патриотических сил, несмотря на сохранившиеся различия позиций ее участников. Казалось, ничто не предвещало потрясений. Однако буря разразилась. Ее эпицентром явилась Перу.

Незнание точных фактов, как говорят, необычайно стимулирует фантазию. Рассмотренные выше наиболее важные подлинные документы о «встрече в верхах» были обнаружены в архивах и опубликованы через 80 лет после описываемых событий, в начале XX века. Полное собрание писем Освободителя и архив генерала Сан-Мартина увидели свет еще позднее.

До этого ничто не мешало выдвигать самые фантастические интерпретации происшедшего. И не только выдвигать свои толкования, но и конструировать версии, запуская на орбиту полемики сомнительные документы. Свидание в Гуаякиле стало, пожалуй, самой дискуссионной темой в латиноамериканской исторической науке. Ни один сколько-нибудь крупный историк не обошел ее стороной. Всеобщий интерес к этому событию подогревался драматическим уходом Сан-Мартина с политической арены. Мировая история знает не так много примеров, когда бы государственный деятель такого масштаба, овеянный славой полководец в расцвете лет добровольно отказывался от своего жизненного призвания и навсегда удалялся в частную жизнь.

Как же все это произошло? В ту эпоху дорога морем от Лимы до Гуаякиля занимала около двух недель, так что Сан-Мартин отсутствовал в Перу в общей сложности более месяца. За это время обстановка в стране резко ухудшилась, и внутренняя борьба в стане патриотов приняла неожиданный для протектора Перу оборот. Наиболее влиятельный деятель созданного им правительства, аргентинец Бернардо Монтеагудо, занимавший сначала пост военного министра, а затем министра иностранных дел, был отстранен от власти и изгнан из страны. Политический смысл случившегося не мог укрыться от Сан-Мартина; речь шла об идейном вдохновителе его программы реформ, ближайшем друге, прошедшем с ним весь путь от Аргентины до Перу. Попытки оказать давление на государственный совет и добиться возвращения своего соратника результата не принесли. Эта неудача сыграла, видимо, роль последнего камня, обрушившего лавину.

Сан-Мартин объявил о своем решении уйти в отставку со всех постов. В те времена отставкой часто пользовались как инструментом политического воздействия при разногласиях между влиятельным лидером и выборными учреждениями. Боливар не раз подавал в отставку, чтобы добиться от непокорного конгресса необходимых ему полномочий. На этот раз все было иначе. Обуревавшие его чувства Сан-Мартин излил в письме к близкому другу, чилийцу О'Хиггинсу: «Я устал от того, что меня называют тираном, приписывают желание стать королем, императором и чуть ли не самим дьяволом. С другой стороны, мое здоровье ухудшилось. Климат этой страны может свести меня в могилу. Моя молодость была отдана службе в Испании, зрелые годы — моей родине. Полагаю, у меня есть право распорядиться своей старостью».[240] Содержит ли это письмо исчерпывающее объяснение отхода протектора Перу от политической деятельности? До старости еще было далеко, ему только что исполнилось 44 года. Болезни, действительно, были, но Сан-Мартину предстояло прожить еще долгих 28 лет.

Созвав заседание перуанского конгресса, Сан-Мартин 20 сентября 1822 г. официально сложил с себя все полномочия. Он считал свою миссию завершенной. Обращаясь к членам конгресса, Освободитель Юга заявил: «Я выполнил священную клятву, данную Перу».[241] В знак признания его выдающихся заслуг конгресс принял решение о выплате ему пожизненной пенсии в размере 12 тыс. песо ежегодно. В тот же день он навсегда покинул Перу. Злой рок продолжал преследовать Сан-Мартина. Находясь в Чили, он тяжело заболел и два месяца был прикован к постели. В это время в Буэнос-Айресе скончалась его жена. На родине он также не нашел успокоения. Правительство не простило ему независимого поведения в недалеком прошлом. Забрав свою единственную дочь, Сан-Мартин уехал в Европу и поселился во Франции. Известный аргентинский общественный деятель, писатель и историк Д. Ф. Сармьенто назвал последний период жизни Сан-Мартина «добровольной Святой Еленой». «По утрам я работаю в небольшом саду или в своей ковровой мастерской, днем совершаю прогулки, а вечера посвящаю чтению веселых книг и периодических изданий. Так течет моя жизнь»,[242] — признавался Сан-Мартин своему верному адъютанту Р. Гидо. Скончался великий деятель в 1850 году в небольшом местечке Булонь-сюр-мер, пережив Боливара на 20 лет.

Жизненный путь Боливара после встречи в Гуаякиле сложился иначе. Уход Сан-Мартина с политической арены окончательно вверг Перу в глубокий кризис. Междоусобицы и частые смены деятелей у руля правления породили политический хаос. Испанские войска нанесли несколько поражений армии патриотов и заняли Лиму. На их сторону перешли многие крупные землевладельцы-креолы, заботившиеся прежде всего о сохранении своих привилегий колониальной эпохи. Даже в правительстве находились деятели, готовые к сговору с врагом. Положение патриотов стало катастрофическим. В этих условиях перуанский конгресс призвал Боливара прийти на помощь Перу во главе колумбийской армии. Своим решением в сентябре 1823 года конгресс назначил Освободителя верховным командующим всеми вооруженными силами патриотов и вручил ему всю полноту военной и гражданской власти, официально провозгласив диктатором Перу.

Поистине титанические усилия пришлось приложить Боливару, Сукре и другим патриотам, для того чтобы переломить неблагоприятную ситуацию в Перу. Длительное время борьба проходила с переменным успехом. Столица Лима и главная морская крепость Кальяо несколько раз переходили из рук в руки. Только к середине 1824 года Боливару удалось, мобилизовав все ресурсы Великой Колумбии и Перу, создать многочисленную армию патриотов, перевооружить ее и укрепить воинскую дисциплину.

Последнее, решающее сражение войны за независимость произошло в декабре 1824 года на высокогорном плато Аякучо. Боливар с отрядом войск в это время освобождал от испанцев побережье Перу. Армия патриотов под командованием Сукре настигла основные силы испанцев и в быстротечном бою наголову разгромила их. Эта блестящая победа окончательно обеспечила независимость испанской Америки. Население Верхнего Перу провозгласило создание самостоятельной республики, названной в честь Освободителя Боливией.

К этому времени патриоты Мексики также добились ликвидации испанского владычества. В январе 1826 года выбросил белый флаг гарнизон последнего очага испанского сопротивления — крепости Кальяо. Многолетняя освободительная эпопея народов континента завершилась полным разгромом колонизаторов и изгнанием их с латиноамериканской земли. Испании удалось удержать в своих руках только Кубу и Пуэрто-Рико.

Полярность жизненных судеб Боливара и Сан-Мартина после Гуаякиля вызвала острые столкновения мнений в кругах общественности и историков стран Южной Америки относительно причин такого драматического развития событий. Авторы первых исторических трудов о войне за независимость — X. М. Рестрепо и др. — были ее современниками или участниками. Их рассказ о свидании в Гуаякиле являлся отражением непредвзятого взгляда на это историческое событие.[243] Но эти книги впоследствии были преданы забвению.

Во второй половине XIX века в обстановке участившихся конфликтов между странами континента широкое распространение получила концепция о конфронтационном характере «встречи в верхах», родившаяся в недрах националистического мировоззрения. Она ставила целью переписать историю и имела несколько вариантов. В одном случае утверждалось, что, действуя «с позиции силы», Боливар вынудил Сан-Мартина капитулировать. В другом — Боливар рисовался опытным и прожженным политиком, сумевшим обойти скромного и благородного Сан-Мартина. В третьем — обосновывалась схема: уход протектора Перу из политической жизни произошел сразу же после свидания в Гуаякиле, следовательно, там первопричина его отставки. До встречи — потенциальные соперники, в Гуаякиле — противоборство «за закрытыми дверями», после встречи — триумфатор и побежденный. Для утверждения подобной концепции, писал член аргентинской Академии национальной истории X. С. Раффо де ла Рета, «извращают логику и честную интерпретацию фактов, игнорируют доказательную ценность подлинных документов».[244]

Сотворение этого мифа и всплеск эмоций начались после публикации в 1843–1844 годах двухтомного сочинения Лафонда де Люрси о его путешествии в испанскую Америку.[245] Автор, французский офицер, служил на торговом судне, курсировавшем в 20-х годах XIX в. между Перу и южными районами Колумбии. В дни исторической встречи Боливара и Сан-Мартина Лафонд находился в Гуаякиле. Но не повествование о событиях, которые наблюдал Лафонд, принесли его сочинению громкую известность. Всеобщее внимание привлек один ранее не известный документ, опубликованный на страницах книги в переводе на французский язык. Речь шла о письме Сан-Мартина, направленном якобы Боливару 29 августа 1822 г. из Лимы. Согласно заверениям Лафонда, он получил это письмо от Сан-Мартина в 1840 году во время встречи с ним в доме последнего в Париже, сделал с него перевод, а оригинал вернул хозяину. По другой версии, Лафонд ознакомился с оригиналом письма при содействии секретаря Боливара.

Содержание письма сводилось к следующему. Сан-Мартин в Гуаякиле убеждал Боливара незамедлительно прийти во главе колумбийской армии на помощь Перу, чтобы отвести смертельную угрозу делу патриотов всей испанской Америки, выражал готовность признать главенствующую роль Боливара и служить под его командованием. Категорический отказ Освободителя протектор Перу объяснял для себя его честолюбивыми замыслами, жаждой славы и желанием не делить ни с кем лавры победителя Испании. Тогда Сан-Мартин, движимый благородными побуждениями, решил по своей доброй воле освободить место Боливару. Он не видел другого пути, гарантировавшего торжество дела патриотов. В заключительных строках письма Сан-Мартин обращался к Боливару со словами: «Мое решение позволит именно Вам пожать лавры завершения войны за независимость в Южной Америке».[246]

По горячим следам сенсационное «открытие» Лафонда произвело впечатление на многих. Публикации Лафонда доверился аргентинский историк Б. Митре, назвавший письмо от 29 августа 1822 г. «политическим завещанием» Сан-Мартина.[247] Его яркий талант повествователя придал убедительность суждениям, содержавшимся в письме. Четырехтомный труд Митре «История Сан-Мартина и освобождения Южной Америки» получил широкую известность. В той или иной степени мифу о конфронтации в Гуаякиле отдали дань многие аргентинские и другие историки: чилиец А. Баррос, венесуэлец Ф. Ларрасабаль, испанец С. Мадариага. Известный аргентинский историк Р. Левене озаглавил свое специальное исследование так: «Письмо Сан-Мартина Боливару от 29 августа 1822 г. — основополагающий документ аргентинской и американской истории».[248]

Другая группа историков, прежде всего венесуэльские и колумбийские исследователи, поставили под сомнение «открытие» Лафонда. По поводу письма Сан-Мартина возникало множество вопросов и сомнений. Почему оно увидело свет только спустя 14 лет после кончины Боливара? Почему оригинал письма, направленного Освободителю, нашелся не в его архиве, не в архивах Колумбии, Венесуэлы или Перу, а оказался в 1840 году в руках Лафонда? Почему о столь важном письме ничего не знали ни Сукре, ни Брисеньо-Мендес, ни О'Лири, ни другие деятели из ближайшего окружения Освободителя, пользовавшиеся полным доверием Боливара? И что стало с ответом Боливара? Как известно, Освободитель всегда отвечал на полученные письма. Как мог он не отреагировать на письмо Сан-Мартина, которого высоко ценил? Почему такое важное письмо не опубликовал сам Сан-Мартин или не передал вместе с другими архивными документами своему доверенному биографу Митре?

Впоследствии при внимательном изучении версии Лафонда знатоки истории войны за независимость обнаружили в ней немало фактических неточностей и ошибок. В. Лекуна, Кристобаль Л. Мендоса и другие исследователи привели весомые доказательства того, что письмо от 29 августа 1822 г. как источник не заслуживает доверия.[249] Более того, оно бросало тень на обоих участников «встречи в верхах». Боливар — победитель, но низкий честолюбец. Сан-Мартин, воплощение благородства, — побежденный. Чем дальше, тем больше противоречий. Почему Сан-Мартин, если он остро нуждался в военной помощи, ни до, ни после Гуаякиля не обратился к своему боевому товарищу и другу, верховному правителю Чили О'Хиггинсу? Далее, согласно письму, Боливар усматривал в Сан-Мартине основное препятствие для объединения всех сил патриотов. Отставка протектора Перу устранила это препятствие. Отчего же Боливар не появился в Перу немедленно после этого, а направился в эту страну только год спустя? Наконец, если верить письму от 29 августа 1822 г., Боливар — человек, готовый ради личного успеха и славы на все. Почему же тогда спустя год, 3 августа 1823 г., в своем последнем письме Боливару Сан-Мартин адресовал ему такие слова: «Прощайте, мой друг. Пусть Вам всегда сопутствуют успех и счастье. Таково пожелание преданного Вам X. де Сан-Мартина».[250] Ведь только чудовищный лицемер мог писать подобным образом, а, как известно, Сан-Мартин был человеком прямым и правдивым. Известно также, что, уезжая из Буэнос-Айреса в Европу, Сан-Мартин в числе немногих вещей взял с собой портрет Боливара, написанный его дочерью Мерседес. Возникали и другие вопросы по существу.

Однако версия Лафонда на многие годы пережила своего творца. Если заглянуть в «Советскую историческую энциклопедию» или другие сочинения на эту тему, то встречаемся со знакомыми элементами лафондовской конструкции: Боливар отклонил предложения Сан-Мартина, и последний был вынужден самоустраниться с политической арены во имя интересов скорейшего освобождения Перу и т. д.[251]

История не закончилась на Лафонде. Почти столетие спустя бывший аргентинский посол в Перу Э. Коломбрес-Мармоль в 1940 году опубликовал книгу «Свидание Сан-Мартина и Боливара в Гуаякиле в свете новых подлинных документов».[252] На этот раз историческая наука была «осчастливлена» целой коллекцией апокрифических документов, якобы обнаруженных автором в перуанских архивах во время его пребывания на дипломатическом посту в Лиме, — девять ранее не известных писем Боливара, Сан-Мартина и Сукре, написанных в период 1822–1827 годов. На следующий год к ним прибавилось еще три новых письма (одно Боливара и два Сан-Мартина), подаренных Коломбрес-Мармолем аргентинскому историку Ромулу Д. Карбиа. Правда, по странному совпадению, все эти письма в основном касались встречи в Гуаякиле и ее последствий. Своим содержанием они подкрепляли версию Лафонда.

Письма, «открытые» Коломбрес-Мармолем, пошли «гулять» по различным документальным сборникам, например «Переписка между Освободителями Сан-Мартином и Боливаром» (1941 г.), «Сан-Мартин о себе» (1940 г.) и т. д., где они помещались среди подлинных документов, обретая тем самым «статус» подлинности.

Потребовалось проделать большой объем разнообразных исследований, чтобы очистить историю от фальсификации. Аргентинская Академия истории создала специальную комиссию для изучения вопроса. Фактологический анализ показал, что письма содержат большое число ошибок и в них фигурируют данные, которые их авторы не могли знать в момент написания писем, так как они стали известны значительно позднее.

Для исследования документов был приглашен самый известный в то время в Америке графолог Анхель де Лука. Графологическая экспертиза представила два заключения. Во-первых, подписи под письмами отличаются от широкоизвестных подписей этих исторических деятелей под другими документами, подлинность которых не вызывает сомнений. Во-вторых, гипотеза о том, что письма могли быть написаны под диктовку их секретарями, несостоятельна, так как рукой этих секретарей, как было установлено, ни до, ни после не писался ни один документ. Внесли свой вклад в разоблачение мистификации ученые-лингвисты. Язык писем по своему грамматическому строю и словоупотреблению имел больше общего с современным испанским языком, чем с языком начала XIX века. Наконец, химический анализ состава бумаги показал, что оригиналы документов написаны на бумаге середины XX столетия, а не первых десятилетий XIX века. Национальные академии истории Венесуэлы и Колумбии, а также боливарские общества Эквадора и Панамы объявили «открытие» бывшего аргентинского посла в Перу фальшивкой.

Последнюю точку в этой истории поставило правительство Аргентины. В сентябре 1943 года специальным декретом президент П. П. Рамирес утвердил правительственное решение не приобретать за деньги и не принимать в качестве дара предложенное Коломбрес-Мармолем собрание архивных документов, так как «упомянутые документы не обладают существенными атрибутами, позволяющими установить их несомненную подлинность».[253]

Так завершились идейные баталии вокруг исторической встречи в Гуаякиле, длившиеся более 100 лет, и восторжествовала истина. В заключение следует предоставить слово известному современному венесуэльскому историку X. Сальседо-Бастардо, чей главный труд об Освободителе переведен и опубликован во многих странах мира. «Боливар и Сан-Мартин прибыли в Гуаякиль, охваченные горячим стремлением к встрече и достижению согласия, что там и произошло. Из Гуаякиля они уезжали, чтобы следовать своему призванию. Возросли дружба и взаимное уважение… Каждый из них в соответствии со своими способностями и образом действий, с учетом имевшихся в его распоряжении средств, преданно служил общему идеалу латиноамериканского единства».[254]

Вдумываясь в эти слова, прозвучавшие по случаю 200-летия со дня рождения Сан-Мартина, глубже понимаешь замысел автора мемориала, воздвигнутого на малеконе Гуаякиля в честь встречи двух самых выдающихся руководителей народной борьбы за независимость в Латинской Америке.

Примечания:

2

См. Bolivar у Europa en las cronicas, el pensamiento politico y la historiografia. — Vol. I. — Siglo XIX. — Caracas, 1986 (далее — Bolivar y Europa…); Rojas A. Bolivar diplomatico. — Caracas, 1983.

21

O'Leary D. Op. cit. — Vol. 27. — P. 10.

22

См. Guasch J. Bolivar. El eterno traicionado. — Barcelona, 1901. — P. 23–24, 25.

23

Bolivar. 1783–1983. — Caracas, 1983. — P. 13.

24

Peru de Lacroix L. Vida publica y privada del Libertador Simon Bolivar. — Medellin, 1967. — P. 69, 71.

25

O'Leary D. Op. cit. — Vol. 27. — P. 17.

210

Antologia sanmartiniana/Raffo de la Reta J. C. (Ed.) — Buenos Aires, 1950. — P. 133.

211

Цит. по Mitre В. Historia de San Martin y de la emancipation sudamericana. — Buenos Aires, 1946. — P. 172.

212

Цит. no Osorio Jimenez M. A. Notas sobre la vida del general Jose de San Martin. — Caracas, 1948. — P. 48.

213

См. Levene R. Lecciones de historia argentina. — Т. II. — Buenos Aires, 1978. — P. 97.

214

Ibid. — P. 108.

215

Antologia sanmartiniana. — P. 49–53.

216

См. Coleccion documental de la independencia del Peru. — Т. XIII. — Vol. I. — Lima, 1974. — P. 27–33.

217

Bolivar S. — Vol. I. — P. 524, 582.

218

См. Lecuna V. Catalogo… — Т. 3. — P. 354.

219

Mitre B. Op. cit. — P. 111.

220

Bicentenario de San Martin: Homenaje de Venezuela 1778–1978.- Caracas, 1978. — P. 142 (далее — Bicentenario de San Martin).

221

Bolivar S. — Vol. I. — P. 643.

222

См. Urrutia F. J. Op. cit. — P. 15–17; Rivas R. Op. cit. — P. 13.

223

См. Lecuna V. Catalogo… — T. 2. — P. 171.

224

Цит. no Lecuna V. La entrevista de Guayaquil. — Т. I. — Caracas, 1962. — P. 311.

225

См. Lecuna V. Catalogo… — T. 2. — P. 45–48.

226

Ibid. - P. 175.

227

Mitre B. Op. cit. — P. 1101.

228

Bolivar S. — Vol. II. — P. 1229.

229

Ibid. — Vol. I. — P. 444.

230

Bicentenario de San Martin. — P. 43.

231

См. Cruz Ernesto de la, Goenaga J. M., Mitre B. La entrevista de Guayaquil (El Libertador y San Martin). — Madrid, S. D. — P. 64–65.

232

O'Leary D. Op. cit. — Vol. 19. — P. 336.

233

Lecuna V. La entrevista de Guayaquil. — Vol. II. — P. 236.

234

Cruz Ernesto de la y otros. Op. cit. — P. 180.

235

Lecuna V. La entrevista de Guayaquil. — Vol. II. — P. 252.

236

Сан-Мартин в письмах к генералу Миллеру 19 апреля 1827 г. и президенту Перу Кастильо II сентября 1848 г., упоминая встречу в Гуаякиле, писал только о своем стремлении добиться объединения усилий двух освободительных армий (см. Antologia sanmartiniana. — Р. 206–211).

237

Это и последующие высказывания Боливара см. Bolivar S. — Vol. I. — Р. 652–663.

238

Цит. по Cruz Ernesto de ia y otros. Op. cit. — P. 181.

239

Цит. по Gurri Damlan A. Simon Bolivar. El ideal panamericano dei Libertador. — Montevideo, 1966. — P. 53; см. также Mitre В. Op. cit. — P. 1127–1128.

240

Lecuna V. La entrevista de Guayaquil. — Vol. I. — P. 127–128.

241

Antologia sanmartiniana. — P. 234.

242

Bicentenario de San Martin. — P. 54.

243

См. Restrepo J. M. Historia de la revolution de Colombia. — Т. IV. — Medellin, 1969. — P. 367–368.

244

Antologia sanmartiniana. — P. 185.

245

См. Lafond de Lurcy G. Voyage dans L'Amerique Espagnole. — Р., 1843.

246

Antologia sanmartiniana. — P. 189.

247

См. Mitre B. Op. cit. — P. 1128.

248

См. Levene R. La carta de San Martin a Bolivar de 29 de agosto de 1822, documento fundamental de la historia argentina y americana. — Buenos Aires, 1947.

249

См. Lecuna V. La entrevista de Guayaquil. — Vol. i-ii. Temas de historia americana. — Caracas, 1963. — P. 34–35.

250

O'Leary D. Op. cit. — Vol. 20. — P. 249.

251

См. Советская историческая энциклопедия. — Т. 12. — M., 1969. — С. 531; Очерки истории Аргентины. — M., 1961. — С. 113–114.

252

См. Colombres Marmol E. San Martin y Bolivar en la entrevista de Guayaquil a la luz de nuevos documentos definitivos. — Buenos Aires, 1940.

253

Цит. по Lecuna V. La entrevista de Guayaquil. — Vol. I. — P. 168–169.

254

Bicentenario de San Martin. — P. 137, 141.