Наша родина — Америка, наши враги — испанцы, наша цель — независимость и свобода.

(Симон Боливар)

На венесуэльской земле Боливара ждало трагическое известие о гибели старшего брата. Назначенный, как и Симон, главой дипломатической миссии, Хуан Висенте Боливар в сопровождении второго эмиссара — Т. Opea и секретаря миссии X. Тиноко в июне 1810 года прибыл в США. Начало миссии было обнадеживающим, хотя США, как и Англия, отказались установить с Венесуэлой официальные отношения. Государственный секретарь США Р. Смит встретился с Хуаном Висенте Боливаром и его коллегами частным образом. Приняв верительные грамоты венесуэльской миссии, Р. Смит от имени правительства США приветствовал Верховную правительственную хунту Каракаса. Он заверил посланцев Венесуэлы в желании правительства США установить с ней дружественные отношения и развивать торговлю. Очень оперативно Вашингтон назначил Роберта Лоури торговым агентом США в Ла-Гуайре и других портах Венесуэлы, придав ему консульские полномочия. В августе 1810 года Лоури прибыл в Венесуэлу и оставался там до июля 1812 года, регулярно информируя правительство США о ходе борьбы патриотов и роялистов в Венесуэле.[64] Начало неофициальным отношениям, таким образом, было положено, но они не послужили прологом к дипломатическому признанию.

Воодушевленная первым успехом, Верховная правительственная хунта направила Хуану Висенте груз фруктов и кожи стоимостью 70 тыс. песо с поручением продать их и на вырученные деньги закупить в США 6 тыс. ружей и боеприпасы. При выполнении этой задачи венесуэльская миссия столкнулась с большими трудностями. Американские оружейные заводы были заняты выполнением полученного незадолго до этого заказа правительства США на изготовление 80 тыс. ружей, так как все имевшиеся запасы оружия закупили представители Испании.[65] 6 сентября 1810 г. Верховная правительственная хунта Каракаса через американского торгового агента Лоури заявила протест государственному департаменту США в связи с отправкой испанцами груза оружия из Филадельфии в венесуэльский порт Маракайбо, находившийся в руках испанских роялистов.[66] Это была первая нота протеста в истории венесуэльско-американских отношений.

С большим трудом Хуану Висенте Боливару и его коллегам удалось закупить полторы тысячи ружей и отправить их в Ла-Гуайру. Остальные деньги пришлось истратить на приобретение нескольких прядильных и бумагоделательных машин. Корабль, на котором Хуан Висенте Боливар возвращался в августе 1810 года домой, попал в шторм и затонул. Никому из пассажиров спастись не удалось.

Между тем обстановка в Венесуэле обострялась с каждым днем. В провинциях усиливались сепаратистские настроения. Роялисты сохраняли в своих руках контроль над половиной территории провинции Маракайбо и над округом Коро неподалеку от столицы. Они поддерживали тесный контакт с испанским населением Каракаса, где жило более 2 тыс. испанских крупных торговцев, офицеров и чиновников упраздненной колониальной администрации, и готовились перейти в наступление. Надежды умеренно настроенной креольской аристократии поладить миром с испанской монархией, получив автономию и расширив свои права, не оправдались. В ноябре 1810 года уполномоченный Регентского совета в Карибах Антонио Кортабарриа потребовал от венесуэльской Верховной правительственной хунты допустить в Каракас нового генерал-капитана, назначенного Кадисом, восстановить королевскую аудиенсию (верховный судебный орган) и распустить трехтысячный отряд народного ополчения, созданного после событий 19 апреля. Естественно, подобные требования были отклонены, и в январе 1811 года Кортабарриа начал военно-морскую блокаду морского побережья Венесуэлы. Непримиримые роялисты из Регентского совета жаждали взять реванш.

Возвращение Боливара и Миранды в Венесуэлу усилило активность радикального крыла антиколониальных сил. Сторонники полной независимости от Испании объединились вокруг Патриотического общества по развитию сельского хозяйства и экономики, основанного в августе 1810 года. Первоначальное «хозяйственное» предназначение Патриотического общества не помешало ему вскоре превратиться в своего рода якобинский клуб. Боливар и Миранда, вступив в ряды Патриотического общества, быстро выдвинулись в число его руководителей. К ним примкнули братья Франсиско и Фернандо Topo, пользовавшиеся большим влиянием, агитатор и трибун Хосе Феликс Ривас, вернувшийся из эмиграции, и др. Деятелей радикального крыла поддерживали газеты, издававшиеся в то время в Каракасе. «Гасета де Каракас», «Семанарио» и «Меркурио» в первой половине 1811 года развернули активную кампанию за окончательный разрыв с Испанией.

Влияние Патриотического общества в Каракасе и в провинциях росло. На его заседаниях, проходивших, как правило, по ночам, собирались радикально настроенная молодежь из богатых семей, выходцы из средних слоев и народных масс.

Политические страсти накаляли атмосферу Венесуэлы, и Боливар чувствовал значительность переживаемого момента. Наступил новый этап борьбы. С марта 1811 года в Каракасе заседал Конституционный конгресс, избранный населением Венесуэлы. Члены конгресса начали свою деятельность с торжественной клятвы защищать права «матери-родины» и Фердинанда VII. Население Каракаса ответило демонстрациями протеста 19 апреля 1811 г. В день первой годовщины изгнания колониальной администрации демонстранты обрушили свой гнев на символы испанской тирании, уничтожали портреты Фердинанда VII. Газета «Эль Патриота де Венесуэла» писала: Сегодня годовщина нашей революции. Дай Бог, чтобы этот день положил начало первому году независимости и свободы».[67] Однако на заседаниях конгресса продолжались нескончаемые споры. Большинство депутатов — выходцев из богатейших семей креольской аристократии увязли в колебаниях и сомнениях. Необходимо было предпринять решительные шаги.

4 июля 1811 г. Боливар выступил на заседании Патриотического общества со страстным призывом к немедленным действиям. В этом первом дошедшем до нас значительном выступлении уже видны мастерство аргументации и дар убеждения, умение придать мыслям законченную форму, что впоследствии сделало его, пожалуй, самым выдающимся оратором эпохи борьбы за независимость, пламенным трибуном, чье слово воодушевляло на беспримерные подвиги и обезоруживало политических противников. Боливар сказал: «В Конституционном конгрессе спорят о том, какое решение следует принять. И что же говорят нам? Что, прежде чем провозгласить независимость, следует объединиться в конфедерацию, как будто мы все не объединены против иностранной тирании! Что следует подождать, к чему приведет политика Испании. Какая разница, продаст ли нас Испания Бонапарту или будет впредь владеть нами, как рабами, если мы решим обрести свободу? Эти сомнения показывают, что мы еще находимся в плену старых представлений. Нам говорят, что важные решения следует принимать, хорошенько подумав. Разве трехсотлетнего господства испанцев было недостаточно для размышлений? Патриотическое общество с должным уважением относится к Конституционному конгрессу, но конгрессу, в свою очередь, следует прислушаться к голосу Патриотического общества, являющегося светочем прогресса и выразителем всех революционных чаяний. Заложим же бесстрашно краеугольный камень южноамериканской свободы! Проявить нерешительность в этом вопросе равносильно поражению».[68]

Предложение Боливара потребовать объявления независимости и с этой целью направить делегацию в Конституционный конгресс получило всеобщее одобрение.

На следующий день члены Патриотического общества и его сторонники заполнили улицу перед зданием, где заседали депутаты, и после длительного заседания за закрытыми дверями Конституционный конгресс 5 июля 1811 г. торжественно провозгласил независимость Венесуэлы. Жребий был брошен. Событие это приобрело не только национальное, но и континентальное значение. Венесуэла первой из испанских колоний в Америке разорвала цепи рабства и стала примером для других. Это обстоятельство понимали творцы первой Конституции республики Венесуэла, принятой 21 декабря 1811 г. Они протягивали руку дружбы патриотам всей Америки. В Конституции нашла отражение столь дорогая сердцу Боливара идея испано-американского единства. В ней говорилось, что народы «колумбийского континента» должны объединиться для совместной защиты своей религии, свободы и независимости. Решение о создании союза могут принять «их полномочные представители, собравшиеся на Генеральном конгрессе Колумбии» (испанской Америки).[69]

Это положение не случайно появилось в венесуэльской Конституции. Дипломатия национального освобождения заявила о себе. Революционное движение охватило соседнюю с Венесуэлой Новую Гранаду. Восставшее население ее столицы — Боготы в июле 1810 года свергло власть испанского вице-короля и создало Верховную хунту. Вслед за тем правительственные хунты возникли в Картахене, Сокорро, Памплоне, в других городах и провинциях. Между Венесуэлой и ее соседями установились отношения дружбы и солидарности. В послании Боготы, адресованном Верховной правительственной хунте Каракаса, содержались поздравления по поводу успеха дипломатической миссии Боливара в Лондон и высказывалась надежда, что проложенный Венесуэлой канал связи с Англией послужит интересам всей испанской Америки, освобождение которой не за горами. Хунта Сокорро обратилась к Венесуэле с просьбой о помощи оружием. «Гасета де Каракас» в январе 1811 года приветствовала решения правительственных хунт Боготы и Картахены об объявлении вооруженного нейтралитета. Обе хунты отказались выполнить приказ Регентского совета о блокаде венесуэльских портов и готовились отстаивать свое решение.

Для укрепления дружественных отношений с обеими хунтами Венесуэла в декабре 1810 года направила в Боготу дипломатическую миссию. По совету Миранды провести переговоры и заключить договор о взаимной поддержке было доверено X. Кортес-Мадариаге. Личность Кортес-Мадариаги, так же как и многих других активных участников войны за независимость, интересна и неординарна. По меткой характеристике одного из историков, это был «католический священник, наделенный способностями свободного мыслителя».[70] Он родился в Чили в богатой аристократической семье и получил духовное образование. В Испанию Кортес-Мадариага отправился, чтобы разрешить теологический спор. Последующее пребывание в странах Европы сделало его сторонником французских философов-просветителей. В Лондоне он встречался с Мирандой. Согласно одной из версий, именно Миранда направил его в Каракас для ведения революционной пропаганды. В других источниках встречается иное объяснение: возвращаясь домой через Каракас в 1806 году, Кортес-Мадариага был покорен бурной жизнью столицы Венесуэлы, охваченной революционным брожением, и решил поменять свой чилийский приход на место каноника в каракасском соборе. Как многие священники, он обладал даром слова и умел убеждать.

К моменту прибытия Кортес-Мадариаги в Боготу там уже (в марте 1811 г.) была провозглашена Конституция «государства Кундинамарки», управляемого президентом при признании верховенства Фердинанда VII. После двухмесячных переговоров 28 мая 1811 г. в Боготе президент Кундинамарки Хорхе Тадео Лосано и Кортес-Мадариага подписали Договор о дружбе, союзе и федерации. Договаривающиеся стороны решили объединить усилия для защиты своей свободы и независимости. Они обязались оказывать взаимную помощь в условиях войны и мира. Кундинамарка, например, немедленно после заключения договора оказала Венесуэле финансовую поддержку.

Волна контрреволюций, вскоре прокатившаяся по Венесуэле и Новой Гранаде, поглотила многое, в том числе и документы, касающиеся миссии Кортес-Мадариаги. До наших дней дошли лишь отдельные статьи договора 1811 года, но и они позволяют прийти к выводу о характере этого документа. Первый в истории независимых латиноамериканских государств международный договор в официальной форме отразил их стремление к братскому союзу.[71] В этом свете становится понятным внесение в Конституцию Венесуэлы положения о возможности присоединения к Венесуэльской федеративной республике других народов «колумбийского континента» на основе их свободного волеизъявления.

По непонятным причинам многие историки, особенно североамериканские, мало внимания обращают на эти важные обстоятельства, считая венесуэльскую Конституцию 1811 года копией Конституции США. Конечно, нельзя отрицать влияния американского образца. Венесуэла избрала демократическую и федеральную форму правления и приняла Декларацию прав человека. Она установила разделение властей и издала законы о гражданских свободах, свободе печати и др. Все это действительно напоминало политические учреждения, созданные в США после завоевания независимости. И так было не только в Венесуэле, но и во многих других южноамериканских странах. Однако необходимо видеть и существенные отличия. Главное же заключалось в степени соответствия конституционных норм и государственного устройства национальным условиям и особенностям переживаемого исторического момента.

Боливар считал федеративное устройство и слабое центральное правительство неприемлемыми в условиях внутренней политической неустойчивости и вооруженной борьбы против метрополии. «Федеративная система, даже если и признать ее самой совершенной и в наибольшей мере способной обеспечить счастье человека в обществе, — говорил Боливар в 1812 году, — больше всего противоречит интересам наших нарождающихся государств… Какая страна, будь она сколь угодно умеренной и республиканской, может в условиях внутренних распрей и войны иметь столь сложную и слабую систему правления, как федеральная? Невозможно сохранять эту систему в шуме сражения и столкновений противоборствующих сторон…

Я убежден, что, пока мы не добьемся централизации государственного управления, враги будут иметь полное преимущество; мы неизбежно погрязнем в распрях и потерпим жалкое поражение от кучки бандитов, бесчинствующих на наших землях».[72]

Внутреннее и международное положение молодой республики было тяжелым. В различных городах страны вспыхивали мятежи сторонников испанцев. В Каракасе обострялись противоречия между консервативным крылом патриотов, возглавляемым маркизом Topo, и радикалами, руководимыми Мирандой и Боливаром.

Не оправдались надежды на английское посредничество. Выполняя обязательства, взятые в ходе переговоров с Боливаром, маркиз Уэлсли в мае 1811 года дал указание английскому послу в Кадисе начать переговоры с министром иностранных дел, представлявшим Регентский совет, об условиях осуществления Англией посреднической миссии между Испанией и ее восставшими колониями в Америке.

В дипломатической практике той эпохи посредничество широко использовалось для улаживания вооруженных конфликтов. Обычно в качестве посредника выступала одна из наиболее влиятельных держав. Руководствуясь своими интересами, она играла самостоятельную роль при налаживании переговоров между враждующими сторонами и могла при желании существенно помочь одной из них.

Предлагая посредничество, Лондон преследовал две основные цели: предотвратить втягивание Испании в вооруженный конфликт с американскими колониями, что отвлекло бы ее от войны с Наполеоном, и получить признание права Англии на свободную торговлю с испанской Америкой. Как минимум Англия добивалась заключения перемирия между метрополией и ее колониями на период военных действий в Европе. При этом английская дипломатия довольно бесцеремонно напоминала Регентскому совету о том, что Кадис находится на содержании Лондона, получая от него миллионные субсидии, и должен использовать испанские корабли, оснащенные и вооруженные Англией, не для морской блокады Мексики, Каракаса и Буэнос-Айреса, а для военных операций против Франции.[73]

Регентский совет, в свою очередь, помышлял только об одном: реставрировать колониальное господство Испании в Америке, не поступившись ни одной из своих привилегий. Более того, испанский министр иностранных дел Э. де Бардакси-и-Асара пытался в ходе переговоров заманить Англию в ловушку и навязать ей обязательство, в случае провала посредничества, участвовать своими вооруженными силами совместно с Испанией в подавлении мятежа в колониях.

В Каракасе информация об англо-испанских переговорах была получена от оставшегося в Лондоне Лопес-Мендеса. «Гасета де Каракас» в ноябре 1811 года опубликовала его сообщение по этому вопросу, из которого следовало, что негативное отношение Англии к стремлениям патриотов порвать с Испанией усиливалось. Наполеон находился в зените славы и могущества, готовясь к походу на Москву. Все думы Лондона были прикованы только к европейскому театру. Лорд Р. К. Кэстльри, сменивший маркиза Уэлсли на посту министра иностранных дел, следующим образом в апреле 1812 года инструктировал английского посла в Испании, ведшего переговоры о посредничестве: «Договоры, связывающие двух монархов, накладывают на Великобританию основное обязательство сохранять целостность испанской монархии всеми доступными ей средствами… От этого зависят возможности войны в Европе против Франции. В случае отделения колоний богатства Америки нельзя будет использовать для дела свободы Европы. Если же они будут замирены и объединены с метрополией, их ресурсы вновь будут направлены на нашу поддержку».[74] Естественно, правительство независимой Венесуэлы решительно высказалось против английского посредничества, заявив, что только грубой силой можно принудить венесуэльцев вновь надеть на себя колониальное ярмо.

Англо-испанские переговоры довольно быстро зашли в тупик, хотя встречи дипломатов и обмен нотами между Лондоном и Кадисом продолжались до середины 1812 года. Провал английского посредничества явился чувствительным ударом по престижу Лондона. Регентский совет, не считаясь ни с чем, отдал приказ готовить 6-тысячную карательную армию для посылки в испанскую Америку.

В это время страшный удар венесуэльской республике нанесло разрушительное землетрясение небывалой силы. В пасхальный четверг 26 марта 1812 г., когда толпы празднично одетых жителей Каракаса направлялись к собору Сан-Хасинто и другим церквам на торжественное богослужение, пугающая мгла средь бела дня окутала город, и подземные толчки в считанные минуты превратили Каракас, Ла-Гуайру и соседние селения в груды дымящихся развалин. Под ними оказалась погребенной почти половина жителей Каракаса, многие в панике бежали из города. Священники-мракобесы с церковных амвонов слали проклятья сторонникам республики. Божья кара, вещали они, настигла посягнувших на священные права испанской короны.

Боливар был среди тех, кто спасал раненых и пытался успокоить народ, напуганный стихийным бедствием. Заставив замолчать очередного прорицателя, сулившего прихожанам новые беды, Симон в гневе бросил ему: «Если природа против наших намерений, мы будем бороться с природой и заставим ее подчиниться».[75] Потрясенный случившимся, он у развалин древнего собора в третий раз в своей жизни произносит клятву — никогда не отступать перед обстоятельствами.

Тем временем капитан испанской королевской армии Доминго Монтеверде, сколотив в Коро отряд в 230 штыков, двинулся в наступление на столицу. В царившей неразберихе и сумятице сторонники испанцев поднимали мятежи, и венесуэльские города один за другим капитулировали перед Монтеверде.

Перед лицом угрозы конгресс республики вручил всю полноту власти Миранде и назначил его верховным главнокомандующим армией, присвоив звание генералиссимуса. Боливар, отличившийся при подавлении антиреспубликанского мятежа в Валенсии, был назначен комендантом военно-морской крепости в Пуэрто-Кабельо, служившей главным арсеналом республики. Однако защитить республику от врагов не удалось.

Крушение первой венесуэльской республики напоминает сцены классической греческой трагедии, где неумолимый рок правит свой страшный бал и обрекает героев на невообразимые страдания и смерть. Многие детали трагических событий, так же как некоторые побудительные мотивы поступков главных действующих лиц, не нашли исчерпывающего отражения в достоверных документах и остались скрытыми во мраке тех далеких дней. Неудивительно, что и сегодня среди историков разных направлений ведутся острые баталии относительно оценки этих событий.

Гарнизон под командованием Боливара не смог удержать Пуэро-Кабельо. Мятеж роялистов и предательство одного из офицеров поставили немногочисленных защитников крепости в критическое положение. Отчаянный призыв о помощи, направленный Боливаром Миранде, остался без ответа. Возможно, послание Боливара прибыло слишком поздно, а может быть, генералиссимус не оценил опасности. Крепость пала. Боливару с несколькими уцелевшими офицерами удалось бежать в Ла-Гуайру.

Немало историков считают трагической ошибкой Миранды его согласие взять на себя ответственность за судьбу Венесуэлы и возглавить ее армию в критический момент. Долгих двадцать пять лет он был оторван от родины и скитался по белому свету. За четверть века Миранда сам изменился, еще больше изменений произошло в Венесуэле. Мог ли он в 62 года с легкостью, присущей только молодости, адаптироваться к новой венесуэльской действительности? По силам ли было ему привести армию к победе, если последний раз он был в огне сражения двадцать лет назад?

Ответы на эти непростые вопросы дала жизнь. Добившись успеха в первых незначительных боях с Монтеверде, Миранда не стал преследовать противника, а занял выжидательную позицию. Он непрерывно маневрировал, менял один за другим оборонительные рубежи. В войсках упала дисциплина, началось дезертирство. Дело кончилось тем, что, не вступая в решающее сражение, Миранда сдался на милость противника, хотя под его командованием находилась хорошо вооруженная армия (около 5 тыс. человек), превосходившая по численности почти вдвое силы роялистов. После недельных переговоров с Монтеверде 25 июля он подписал акт о капитуляции. Армия патриотов должна была немедленно сложить оружие. Монтеверде обещал не преследовать республиканцев и разрешить им выезд из страны.[76]

Что толкнуло Миранду на этот шаг, граничивший, по мнению Боливара и многих других республиканцев, стремившихся продолжать борьбу, с предательством? Неверие в победу? Страх перед длительной гражданской войной и ее социальными последствиями, волнениями обездоленных крестьян и восстаниями рабов, жаждавших освобождения? Иллюзорные надежды получить без кровопролития независимость и свободу из рук испанцев в связи с принятием кортесами в 1812 году Конституции Испании, основанной на принципах равенства и народного суверенитета? Или же внезапный слом под тяжестью задач, оказавшихся не по плечу?

Бесспорных доказательств в пользу какой-либо из этих версий не сохранилось. Достоверно известно только одно: последние недели перед капитуляцией Миранду не оставляла мысль уехать в Англию и там подготовить новую армию для освобождения Венесуэлы. Генералиссимус загодя отправил свой архив и личный багаж в Ла-Гуайру и приказал погрузить их на английский корабль, стоявший в гавани. Туда же он переправил 22 тыс. песо, полученные из казны, и 11 тыс. унций золота.[77]

Последний раз дороги Боливара и Миранды пересеклись в Ла-Гуайре. Группа из восьми офицеров, в которую входили Боливар и комендант Ла-Гуайры М. М. де Лас-Касас, арестовали Миранду по обвинению в предательстве и заключили его в форт Сан-Карлос. В это время авантюрист и флибустьер Монтеверде, поправ обязательства, записанные в акте о капитуляции, обрушил репрессии на патриотов. В Ла-Гуайру был направлен отряд одного из подручных Монтеверде, прославившегося кровавыми расправами. Миранда попал в его руки. Четыре года спустя Франсиско Миранда, давно объявленный «личным врагом» испанского короля, умер в камере страшной тюрьмы «Четыре башни» в Кадисе.

Боливару удалось тайно бежать из Ла-Гуайры и при содействии одного из своих друзей получить в Каракасе из рук Монтеверде паспорт на выезд за границу. Враги Симона из лагеря роялистов, а вслед за ними некоторые историки, например С. Мадариага (Испания), Б. Митре (Аргентина), обвинили Боливара в том, что он «оплатил» свою свободу жизнью Миранды. Эта версия решительно отвергается всеми серьезными исследователями жизни Освободителя. В критический момент визита к Монтеверде за паспортом Боливар бросил ему в лицо: «Я арестовал Миранду, чтобы покарать предателя, а не для того, чтобы услужить королю».[78] Лучшим свидетельством несостоятельности обвинений против Боливара служило поведение сыновей Миранды. Продолжая дело жизни отца, юные

Леонардо и Франсиско Миранда в 1823 году покинули Лондон и отправились в Колумбию. Там они предложили свои услуги Боливару, который сердечно принял их. Леонардо он направил служить в министерство иностранных дел, а Франсиско сделал одним из своих адъютантов.

После падения республики в Венесуэле начался разгул террора. Тысячи патриотов были брошены в тюрьмы. Репрессиям подвергались все активные сторонники независимости, их собственность конфисковывалась и делилась между приспешниками Монтеверде.

Как и многие другие республиканцы, бежавшие из страны, Боливар нашел приют в одной из островных английских колоний в Карибском море. Тяжело переживая поражение, он не сложил оружия. Его взоры приковывает Новая Гранада, где гордо реет знамя независимости. При первой возможности Симон во главе группы венесуэльских патриотов покидает Кюрасао и направляется в Новую Гранаду. Он верит: там им не откажут в братской помощи.

Здесь нет возможности излагать все сложные перипетии участия Боливара в военных действиях против испанцев под новогранадскими знаменами. Это особая тема, и ей посвящены многие страницы монографического исследования одного из советских историков. Но и в Новой Гранаде Симон ни на минуту не забывает о страданиях своей несчастной родины. 15 декабря 1812 г., будучи в Картахене, он обращается с посланием к гражданам Новой Гранады. Первый политический манифест Боливара проникнут боевым патриотическим пафосом и суровым анализом причин поражения венесуэльских патриотов. В нем излагался план дальнейшей борьбы. Пассивная оборона — это смерть для патриотов. Необходимо громить врага на его территории. С большой убедительностью Боливар доказывал, что судьбы новогранадской революции неразрывно связаны с освобождением Венесуэлы, народ которой готов восстать против угнетателей. «…Для безопасности Новой Гранады необходимо вернуть Каракас… Нет никакого сомнения, что, как только мы появимся в Венесуэле, к нам присоединятся тысячи мужественных патриотов, которые нетерпеливо ждут нас, чтобы свергнуть иго тиранов и присоединить свои усилия к нашим в защите свободы».[79] Призыв Боливара покончить с распрями и провинциальной разобщенностью, объединить силы против общего врага нашел поддержку.

В мае 1813 года отряд венесуэльских патриотов-эмигрантов и новогранадских добровольцев во главе с

Боливаром ступил на землю Венесуэлы и освободил город Мериду. Их дальнейшее наступление было стремительным, а военные победы — ошеломляющими. Историки назовут марш войск Боливара на Каракас «славной кампанией». 6 августа 1813 г. население столицы горячо приветствовало победителей и устилало им дорогу цветами. К этому времени партизанские отряды Мариньо, Пиара и Арисменди освободили от испанцев северо-восточную часть страны и остров Маргариту. Однако до полного триумфа было далеко. Монтеверде с крупными силами укрылся за неприступными стенами военно-морской крепости Пуэрто-Кабельо. Роялисты продолжали удерживать также Коро, Маракайбо, Гвиану.

Вторая венесуэльская республика начинала жить в тревожной обстановке. Муниципалитет Каракаса назначил Боливара главнокомандующим вооруженными силами и присвоил ему титул «Освободителя Венесуэлы». Всю свою жизнь Симон ценил это почетное звание выше всех орденов и других наград.[80] Высокую честь он решил разделить с другими героями «славной кампании». «Офицеры, солдаты армии — вот кто настоящие освободители, вот кто заслуживает национального признания»[81] — подчеркнул Боливар, выступая в январе 1814 года в Каракасе. По его предложению был учрежден орден «Освободитель Венесуэлы». Семиконечную звезду (по числу венесуэльских провинций) в числе первых получили генералы и офицеры X. Ф. Рибас, Р. Урданета, А. Хирардот и др.

Вскоре в связи с обострением положения в стране Боливар был наделен неограниченными полномочиями и провозглашен, как раньше Миранда, диктатором. Верный демократическим убеждениям, Боливар согласился принять на себя всю полноту власти лишь временно, только на период до окончания военных действий против испанцев. Он дал торжественное обязательство, завоевав победу, незамедлительно созвать представительную ассамблею Венесуэлы, призванную решить три главные задачи: определить форму государственного устройства, принять конституцию страны и избрать президента.

Лавина сложнейших проблем и неотложных дел обрушилась на Боливара, вставшего во главе второй венесуэльской республики. Экономическая жизнь страны была дезорганизована, правительственная казна пуста, а содержание армии и продолжение военных действий против испанцев, укрывавшихся в Пуэрто-Кабельо, требовали немалых денег. Архиепископ Каракаса и другие высшие иерархи католической церкви в пастырских посланиях призывали венесуэльцев сохранять верность Фердинанду VII. Каракас еще не оправился от последствий страшного землетрясения. Во внутренних районах вспыхивали мятежи роялистов.

Власть центрального правительства признали лишь четыре провинции из семи (Каракас, Баринас, Мерида и Трухильо). В трех восточных провинциях (Кумана, Барселона и Маргарита) верховодили командиры партизанских отрядов Сантьяго Мариньо, Мануэль Пиар и Хуан Баутиста Арисменди, изгнавшие немногочисленные испанские гарнизоны. Мариньо провозгласил себя диктатором и при поддержке Пиара, ставшего его заместителем, отклонял призывы Боливара договориться об объединении всех антииспанских сил. «Что скажут испанцы и весь мир, следящие за нашим поведением, — взывал Боливар к Мариньо, обосновавшемуся в Кумане, — и к каким выводам они придут, видя вспыхнувший огонь разногласий между братьями, которые совместными усилиями разорвали сковывавшие их цепи и смело шли навстречу опасностям в сражениях за общее дело?» Далее Боливар прозорливо предупреждал: «Если мы создадим два независимых правительства, одно на западе, другое на востоке, мы образуем два государства, и оба они окажутся бессильными и не смогут защитить себя…».[82] Однако честолюбивый и удачливый партизанский вожак не внял голосу разума.

Раскол страны явился одной из причин того, что второй венесуэльской республике удалось продержаться лишь один год (август 1813 — июль 1814 г.). Но и в эти немногие месяцы в сложнейшей обстановке проявились неукротимая энергия и воля Боливара, его выдающиеся способности государственного деятеля и военного руководителя. Декреты Боливара напоминают постановления революционных властей Франции эпохи Великой революции 1789–1793 годов. Были осуществлены финансовая и административная реформы, обеспечено снабжение армии патриотов, сформировано временное правительство в составе министра внутренних дел, военного, финансов и иностранных дел, генерального контролера. На эти посты были назначены деятели, преданные идеалам революции 19 апреля. «В эпоху гражданской войны и внутренних революций, — утверждал Боливар, — наша административная система должна быть простой до предела. Из этого рождаются ее сила и быстрота действия».[83] Тем не менее для решения самых важных вопросов в Каракасе созывались народные ассамблеи, выносившие свой вердикт действиям правительства.

Львиную долю времени и усилий Боливара поглощали финансовые, экономические и военные вопросы. Несмотря на это, его недолгое пребывание на посту главы второй венесуэльской республики было отмечено активной внешнеполитической деятельностью.

Пост министра финансов и иностранных дел в своем первом правительстве Боливар доверил Антонио Муньосу Тебару. Вместе с ним в рядах Патриотического общества он готовил свержение испанского господства. В момент назначения Тебару исполнился всего лишь 21 год. Никогда впоследствии на международной арене Венесуэлу не представлял столь молодой министр иностранных дел.

Несмотря на молодость, Тебар обладал немалыми знаниями и политическим опытом, пользовался популярностью среди патриотов. В четырнадцатилетнем возрасте он уже окончил Центральный университет Венесуэлы и получил звание бакалавра философии. Когда грянули события 19 апреля 1810 г., он с радостью покинул стены церковного прихода, где был помощником священника, и окунулся в политическую борьбу.

Тебар был одним из тех, кто с энтузиазмом приветствовал возвращение Миранды на родину. Вскоре он стал активным членом «команды Миранды». По словам венесуэльского историка X. Хиль-Фортоуля, деятели, подобные Тебару, «подражали разящему красноречию французских клубов, метали громы и молнии против колебаний конгресса и ежедневно требовали немедленного провозглашения независимости». В период первой венесуэльской республики он занимал пост сначала второго, а затем первого секретаря в министерстве иностранных дел. Известность ему принесли выступления на страницах газеты «Эль Патриота венесолано», основанной Патриотическим обществом в июне 1811 года. Его статьи, безукоризненные по стилю и форме, отличала столь страстная и яркая пропаганда дела патриотов, что вскоре Тебара стали называть «пером революции». В 20 лет он возглавил министерство юстиции в правительстве первой венесуэльской республики.

После поражения патриотов Тебар оказался пленником испанцев, но был освобожден армией Боливара и вновь занял пост министра в правительстве. Под первым внешнеполитическим документом второй венесуэльской республики — Воззванием к иностранцам стояли подписи Симона Боливара и Муньоса Тебара. Это воззвание было обнародовано 16 августа 1813 г. на испанском, английском и французском языках. Венесуэльское правительство призывало всех иностранцев, покинувших страну после падения первой республики, вернуться в Венесуэлу для продолжения своей хозяйственной деятельности. Оно обещало всем иностранным предпринимателям, независимо от их национальной принадлежности и профессии, защиту со стороны венесуэльского государства, гарантировало им предоставление всех прав и привилегий, которыми они пользуются в своей стране.

Как показали дальнейшие события, это было началом осуществления внешнеполитической стратегии, нацеленной на завязывание стабильных контактов с зарубежными партнерами и преодоление стены дипломатического непризнания, изолировавшей Венесуэлу от внешнего мира. Воззвание заканчивалось словами: «Любому иностранцу, вставшему под наши знамена для защиты дела свободы и независимости, будет предоставлено гражданство Венесуэлы и выплачено достойное вознаграждение за его услуги».[84] Здесь Боливар впервые, пока еще в общей форме, упоминает о задуманном им грандиозном проспекте — создать из опытных военных, прошедших горнило наполеоновских войн и сохранивших верность идеалам свободы и национальной независимости, иностранный легион. Он поможет укрепить ряды венесуэльских патриотов и тем самым приблизит день окончательной победы над Испанией. Французский генерал Лафайет внес неоценимый вклад в завоевание независимости английскими колониями в Северной Америке. Почему бы представителям нового поколения европейцев не помочь испанской Америке обрести свободу?

В напряженные дни второй республики Боливар предстает уже как государственный деятель, обладающий глубоким видением бурного океана международной политики первых десятилетий XIX века. Его политическое мышление отличали конкретное знание главного центра международных импульсов той эпохи — Европы, проникновение в механизм сложной и подвижной системы «европейского равновесия». В сравнении со своими сподвижниками Боливар обладал важнейшим преимуществом: для него международная политика была открытой книгой, в то время как для многих из них — туманной абстракцией,

С каждой новой внешнеполитической акцией дипломатия национального освобождения Боливара обретала конкретное содержание. Все должно служить главной цели: окончательной победе над испанцами, международному признанию и упрочению национальной независимости Венесуэлы. Важнейшее значение для решения этой задачи приобретало объединение усилий двух братских народов Венесуэлы и Новой Гранады. Опираясь на свой опыт участия в освободительной борьбе Новой Гранады и сотрудничества с ее государственными деятелями, Боливар в 1813–1814 годах развил и углубил идеи, воплощенные в Договоре о дружбе, союзе и федерации между Венесуэлой и Кундинамаркой 1811 года. В письме к Сантьяго Мариньо он высказал свою заветную мысль: «…Венесуэла и Новая Гранада, объединившись, смогли бы образовать единую нацию».[85] В послании президенту Новой Гранады Камило Торресу от 13 сентября 1813 г. Боливар ведет речь о конкретных путях осуществления своей мечты: «Когда территория Венесуэлы будет освобождена от врагов, будет созвана представительная ассамблея Венесуэлы… Эта ассамблея определит позицию в отношении объединения с Новой Гранадой».[86]

В дипломатии национального освобождения Боливара достижение тесного союза двух братских народов носило характер программного требования и рассматривалось как необходимый шаг на пути к победе в войне за независимость. В дальнейшем ареной международной деятельности Боливара станет весь американский регион. Его помыслы будут направлены на поиски достойного места для латиноамериканских стран в мировой системе суверенных государств. При этом Боливар понимал ограниченность арсенала внешнеполитических средств, находившихся в его распоряжении. Венесуэла, как и другие латиноамериканские страны, в своих действиях на международной арене не могла опираться на весомый экономический потенциал, а тем более на военную мощь. Главный инструмент дипломатии Боливара — моральная и юридическая сила аргументации, убеждение партнеров, мобилизация международного общественного мнения, понимание и прогнозирование хода событий на международной арене в целях умелого использования в своих интересах противоречий между сильными мира сего. В первых же инструкциях своим дипломатическим эмиссарам Боливар подчеркивал необходимость вести переговоры с иностранными государствами «на основе полного равенства», Таким образом, дипломатия национального освобождения Боливара носила интеллектуальный и этический характер. Она строилась на использовании преимущественно политических средств и принципов.

Исходя из своих демократических убеждений, Боливар решительно отверг освященную веками практику ведения внешней политики с помощью тайного сговора, закулисных махинаций, шантажа, подкупа и использования грубой силы. Конечно, тайна в дипломатии является одним из ее методов и повседневно используемой формой. «Тайна есть душа договоров»,[87] — утверждал еще в начале XVIII века известный дипломат и теоретик международных отношений Ф. Каллиер, чье руководство по дипломатии широко использовалось во многих странах. Действительно, раскрывая все свои карты, в дипломатии нельзя умело маневрировать, использовать фактор внезапности, строить игру на противоречиях не только между противниками, но и среди партнеров-союзников. Не случайно все значительные дипломатические донесения издавна писались шифром или же отправлялись со специальными посланцами — дипломатическими курьерами.

Боливар — дипломат и политик был далек от того, чтобы абстрагироваться от окружающей его действительности, игнорировать реальности международной жизни своего времени и отказываться от того, без чего вообще не может существовать дипломатия. Вместе с тем он гневно осуждал традиционную дипломатию, сравнивая ее с мастерской, где под покровом тайны производятся разбойные войны. Из своей пока еще скромной дипломатической практики Боливар смог убедиться, как ничтожно мало значат в международных отношениях нравственные принципы и заповеди христианской морали, хотя на словах к ним непрестанно взывали правители «цивилизованной» части мира. На международной арене правили бал пресловутое «право сильного», циничный расчет и попрание свободы «варварских» народов. «У Англии нет друзей, а есть только интересы» — в такой классической формуле выразил впоследствии внешнеполитическое кредо «коварного Альбиона» один из самых влиятельных представителей английской дипломатии середины XIX века лорд Пальмерстон.

По замыслам Боливара, Венесуэла и другие молодые независимые государства, рождавшиеся на развалинах испанской и португальской колониальных империй в Америке, призваны положить начало новой дипломатии, основанной на принципах демократии, социальной справедливости и высоких этических нормах. Для новой дипломатии должны быть законом отказ от захватнических войн, урегулирование конфликтов путем переговоров и посредничества, невмешательство во внутренние дела соседей, солидарность с народами, борющимися за свое освобождение от угнетения иностранных властителей или же собственных тиранов. Освободитель считал, что внешнеполитические цели Венесуэлы справедливы и высокоморальны. Поэтому ее дипломатия должна носить честный, открытый характер.

Учитывая переходный характер эпохи, когда международные отношения феодального типа все явственнее замещались более гласными и свободными отношениями буржуазного общества, Боливар одним из первых в мировой политике стал широко прибегать к обращениям через головы монархов и правительств, отказывавших Венесуэле в дипломатическом признании, к народам мира, международному общественному мнению, деловым людям, стремясь донести до них правду о событиях в испанской Америке и завоевать их на сторону ее справедливого дела.

20 сентября 1813 г. Симон Боливар выступил с Обращением к нациям всего мира. В первых же строках в нем исчерпывающе объяснялись причины предпринятого дипломатического демарша: «…с целью предупредить клевету наших врагов нам следует кратко, в общих чертах… изложить причины нашего поведения и вызвать у вас гнев и отвращение к нашим угнетателям. Они заслужили, чтобы их преследовали как врагов рода человеческого, поскольку совершили самые ужасные преступления против справедливости и прав человека… Они проливают нашу кровь, издеваются над нашими соотечественниками и опустошают наше государство».[88]

Обращение к нациям всего мира не оставляет равнодушным, никого, кто читает это написанное кровью сердца послание. В нем осуждаются малодушная нерешительность и постоянные колебания деятелей первой венесуэльской республики, описываются страшные последствия землетрясения 1812 года, разоблачается вероломство Монтеверде, поправшего условия капитуляции, подписанной Мирандой. Справедливый гнев Боливара вызывают бесчисленные преступления испанцев на венесуэльской земле, уничтожение пленных, мирных жителей городов и крестьян, узаконенные грабежи, жестокое обращение с выдающимися и заслуженными людьми. В документе обличается мракобесие кадисского Регентства, назначившего Монтеверде генерал-капитаном Каракаса.

Патриоты заявляли всему миру о своей решимости довести борьбу до окончательной победы. «Мои руки все еще сжимают оружие, — говорилось в обращении Боливара, — и я не выпущу его, пока полностью не освобожу от испанцев провинции Венесуэлы, которые совсем недавно познали их тиранию, несправедливость, коварство и жестокость».

В обращении подчеркивалась мысль об открытости Венесуэлы для внешнего мира и выражалась надежда на понимание и поддержку ее справедливого дела. «Нации мира! Пусть Венесуэла воздаст вам должное за то, что вас не ввели в заблуждение уловки этих злодеев, которые пытаются дискредитировать нас… И если вы стремитесь к истине, то Каракас не только приглашает, но и преисполнен желания видеть людей, прибывающих в его порты, чтобы поселиться у нас и помочь нам своим умением и знаниями, не спрашивая при этом у них, в какой части мира они родились».

Столь подробному рассмотрению обращения есть одно оправдание: перед нами — первое развернутое изложение основополагающих принципов дипломатии национального освобождения Боливара.

Второе обращение к международной общественности последовало через полгода после первого. Манифест «К нациям мира о войне насмерть», обнародованный 24 февраля 1814 г., подписал Муньос Тебар. Эта дипломатическая акция диктовалась необходимостью разъяснить обстоятельства и причины, которые привели к крайнему ожесточению вооруженной борьбы между испанцами и патриотами и вынудили Боливара издать 15 июня 1813 г. свою прокламацию «О войне насмерть». «Справедливость требует возмездия, и необходимость диктует нам этот шаг…, — говорилось в прокламации. — Всякий испанец, который самым энергичным и действенным образом не борется за правое дело, будет считаться врагом и наказываться как предатель родины, а следовательно, расстреливаться. Тех же, кто перейдет в наши ряды с оружием или без него, кто будет помогать добрым гражданам в их усилиях сбросить гнет тирании, — тех ждет полное помилование».[89]

Ни один из декретов Боливара на протяжении всей его политической жизни не вызвал столь острой и противоречивой реакции как современников, так и представителей последующих поколений, в первую очередь исследователей его жизни. Одни убежденно доказывали, что это был шаг вынужденный и необходимый для успеха дела патриотов. Другие, особенно на Западе, не менее категорично осуждали с позиций гуманизма «войну насмерть» как варварский акт, несовместимый с человеческими нормами и установившимися обычаями.[90]

Неоспоримые факты требуют признать, что испанские колонизаторы на протяжении трехсотлетнего господства в Америке широко практиковали так называемый «закон конкисты», презрев все христианские заповеди и моральные нормы. На их совести — уничтожение многих индейских народностей, особенно на островах Карибского бассейна, где нельзя было скрыться от конкистадоров, разграбление огромных богатств, созданных трудом коренного населения, разрушение его неповторимой культуры. Любые выступления против испанского господства подавлялись жесточайшим образом. «Поджаривание» жертв на медленном огне, четвертование, разрывание осужденных на части пущенными бешеным аллюром лошадьми, выставление голов казненных на всеобщее обозрение — весь этот арсенал устрашения средневековой Европы был перенесен испанцами на американскую землю и применялся ими повсеместно. После начала войны за независимость испанские колонизаторы не изменили своей практике. Роялисты считали венесуэльских патриотов изменниками испанской короны, безбожниками, предателями, то есть людьми, стоящими вне закона, и расправлялись с ними жесточайшим образом без суда и следствия. Террор испанцев обрушивался не только на патриотов, взявшихся за оружие, но и на мирное гражданское население.

Следует сказать еще об одном обстоятельстве, сопутствовавшем испанскому террору. Под знаменами патриотов сражалась лучшая часть венесуэльской нации, вдохновляемая высокими идеалами свободы и независимости. Испанцы (их в Венесуэле было не более 5 тыс.) и мантуанцы — богатые землевладельцы, торговцы, клерикалы и чиновники, сохранявшие верность королю, — имели поддержку среди наиболее отсталых слоев населения, нередко охваченных религиозным фанатизмом. Чтобы держать их в узде и управлять ими, роялисты разжигали самые низменные страсти и инстинкты, сознательно толкали их на массовые грабежи, насилия, кровавые оргии.

Боливар и другие участники освободительного движения неоднократно во всеуслышание протестовали против развязанного роялистами массового террора, осуждали расправы над мирными жителями в районах военных действий. Но ничего не менялось. В этих конкретных условиях Боливар и обнародовал свою прокламацию.

Дело было не только в том, что многие патриоты требовали мести и ответных репрессий. «Война насмерть» должна была, по замыслам Боливара, создать непреодолимую пропасть между местным населением и колонизаторами, лишить испанцев возможности использовать венесуэльцев против венесуэльцев, превратить борьбу за независимость в общенародную войну против иностранных угнетателей, пробудив национальное самосознание венесуэльцев. До нас дошло немало документальных свидетельств того, что объявление «войны насмерть» было одобрено многими жителями Венесуэлы, хотя вооруженная борьба в стране после этого приняла еще более ожесточенный и беспощадный характер.

Манифест «К нациям мира о войне насмерть» заканчивался призывом к народам Америки и нациям земного шара увидеть подлинные намерения испанцев, горстки чужеземцев, господствующих над миллионами, и оказать помощь и поддержку венесуэльским патриотам.[91]

Вопреки утверждениям некоторых историков о том, что Освободитель вскоре «прозрел» и «раскаялся» в сделанном шаге, Боливар до конца жизни не только считал принятое решение обоснованным и правильным, но и усматривал в нем важный вклад в окончательную победу. Через пять лет после издания прокламации он писал одному из своих сподвижников — Фернандо Пеньялверу: «Именно она — война насмерть — принесла нам жизнь, свободу и родину». Эту же мысль он повторил в письме к генералу X. А. Паэсу, одному из руководителей партизанской борьбы в Венесуэле: «Чтобы освободить мою родину, я провозгласил войну насмерть, подчинив себя, следовательно, всей ее жестокости».

Убежденность Освободителя в своей правоте очевидна, тем более что он пронес ее через всю жизнь. Но оправдывает ли высокая цель применение любых средств? Можно ли оправдать такой эпизод «войны насмерть», как предание смерти восьмисот испанских пленных в январе 1814 года, после чего и был опубликован манифест «К нациям мира о войне насмерть»? Героизм и самопожертвование венесуэльцев в борьбе за независимость своей родины и всей испанской Америки вызывают восхищение, граничащее с преклонением: Венесуэла, насчитывавшая около одного миллиона жителей, принесла на алтарь свободы жизни своих 316 тыс. сыновей и дочерей.[92] Обязательно ли эта цена должна была быть столь высокой?

Такие вопросы легче ставить, чем находить ответы на них. Исторический процесс нельзя, как киноленту, прокрутить в обратном направлении и вновь, с исходной точки, начать поступательное движение вперед другим путем. Однако через призму именно таких вопросов нередко извлекаются важные уроки истории и человечество глубже познает себя.

Принимая внешнеполитические решения, Боливар с пристальным вниманием следил за развитием событий в Европе, где завершалась эпоха наполеоновских войн, два десятилетия сотрясавшая континент. В переписке со многими своими друзьями и соратниками он делился наблюдениями о том, что в Европе «великие события произошли за весьма короткий период времени» и они в конечном счете приведут к миру в Европе и торжеству свободы и независимости на Американском континенте. Европейский фактор учитывался Освободителем при направлении за рубеж венесуэльских дипломатических представителей и подготовке для них правительственных инструкций. В апреле 1814 года он выступил на страницах «Гасета де Каракас» со статьей, озаглавленной «Размышления о современном положении в Европе и Америке», содержавшей анализ перспектив эволюции международной обстановки с позиций интересов венесуэльских патриотов.[93] Больше всего его волновал вопрос: какая судьба ожидает Америку среди множества соглашений и сговоров, которыми ознаменовалось окончание эпохи наполеоновских войн?

Боливар отчетливо осознавал, что объективно Венесуэле не приходилось ожидать благоприятных для себя перемен на международной арене и, пока с Наполеоном не будет покончено, патриотам трудно надеяться на английскую помощь. Испания являлась главным континентальным союзником Англии в войне против наполеоновской Франции, и для укрепления этого союза сент-джеймсский кабинет был готов на многие уступки, даже за счет своих интересов в других регионах мира. Новый англо-испанский союзный договор, подписанный в Мадриде 5 июля 1814 г. герцогом Сан-Карлосом и Артуром Уэлсли, обязывал

Лондон ужесточить контроль за своими подданными, с тем чтобы они не поставляли оружие и боеприпасы мятежникам в испанской Америке. В соответствии с этой линией губернатор Ямайки стал препятствовать операциям корсаров против испанских кораблей, а губернатор Тринидада объявил о конфискации имущества и высылке с острова тех, кто нарушает запрет на военные поставки в восставшие испанские колонии.

Правда, министр иностранных дел лорд Кэстльри в категорической форме отклонил попытки Мадрида привлечь Англию к участию в карательных экспедициях против «мятежников». Окончание наполеоновских войн развязывало Лондону руки и делало вероятными благоприятные для Венесуэлы перемены в позиции Англии. Однако одновременно возникала новая серьезная угроза.

В Испании первая буржуазная революция переплелась с народной борьбой против французских оккупантов, которая, однако, велась под монархическими и религиозными лозунгами. Присущий ей двойственный характер мешал осознанию неразрывной связи борьбы испанского народа за суверенитет своей страны и против монархии с освободительным движением в колониях. Это обстоятельство подметил Боливар. «История нечасто дает увидеть воочию такое странное сплетение противоречий, какое являет собой политика испанского государства, — писал он в 1814 году. — Испания желает быть свободной, она сражается за свою независимость, но одновременно стремится надеть ярмо на народы, которые отстаивают то же самое священное право — быть независимыми».[94] Действительно, кадисская Конституция 1812 года, одна из самых демократических в то время и основанная на принципах «равенства» и «народного суверенитета», не гарантировала населению колоний предоставления независимости.

Двойственный характер первой испанской буржуазной революции во многом предопределил ее поражение, после того как разгромленные народом французские войска к маю 1814 года покинули территорию Испании. Вырвавшись из заточения, Фердинанд VII 23 марта 1814 г. вернулся в Мадрид.

Испанские Бурбоны, как и их французские собратья, ничего не поняли и ничему не научились. Широкоизвестный портрет Фердинанда VII кисти Ф. Гойи сохранил для потомков облик этого представителя бурбонской династии: пурпурный парадный мундир и сверкающие бриллиантами королевские атрибуты лишь подчеркивают ничтожность личности, ее самодовольство и тупоумие, помноженные на лживость и коварство. На троне в Испании утвердился «тот самый Фердинанд, который известен в Америке своими кровавыми злодеяниями», — отмечал Боливар.

Феодально-клерикальная реакция объединилась вокруг Фердинанда VII и, сделав его своим знаменем, перешла в наступление на революционные завоевания народа. 5 мая 1814 г. король объявил недействительными Конституцию 1812 года и все декреты о реформах, принятые кадисскими кортесами, и поклялся любой ценой привести к повиновению мятежников в Америке. В качестве первого шага он приказал перебросить из Пуэрто-Рико на помощь Монтеверде подкрепление из 1200 отборных испанских солдат. Еще больше встревожили венесуэльских патриотов известия о начале подготовки в Испании по приказу короля большой экспедиционной армии для подавления освободительного движения в американских колониях.

Натуре Боливара было свойственно умение максимально мобилизовываться в трудные моменты. Как-то он признался: «Я чувствую, что мои душевные силы возрастают, крепнут и всегда стремятся соответствовать масштабам опасности. Мой врач мне говорил, что опасность питает подъем моих душевных сил и позволяет мне сохранять трезвость мысли. Сотворив таким, небеса погрузили меня в бурю революции, с тем чтобы я смог полностью реализовать предназначенную мне особую судьбу».[95] Наверное, невозможно найти критическую ситуацию в жизни Боливара — а их было великое множество, — которая бы не подтвердила правильности этого психоаналитического вывода, сделанного самим Освободителем.

Из новой ситуации, складывавшейся в Европе, Боливар сделал несколько выводов. «Испания, уже освобожденная от французов…, вновь обратит свой взор к Америке», — писал он в феврале 1814 года. Для нейтрализации связанных с этим опасностей необходимо попытаться, во-первых, представить в истинном свете правое дело венесуэльских патриотов победителям Наполеона, с тем чтобы вызвать их сочувствие, и, во-вторых, «завоевать Англию на нашу сторону».[96]

В связи с намеченными мирными переговорами между союзными державами (Россия, Пруссия, Австрия) и Наполеоном в Шатильоне (Франция) Боливар предложил конгрессу Новой Гранады совместно направить в Европу дипломатического эмиссара, поручив ему добиваться от участников Шатильонской конференции признания прав молодых независимых государств Америки. Эта ответственная миссия была возложена на доктора X. М. Реаля. Добравшись до Европы, Реаль развернул активную пропаганду в пользу испано-американских патриотов, и ему удалось заключить несколько сделок о военных поставках для них. Однако в главном миссия потерпела неудачу: Реаль не был допущен на конференцию в Шатильоне. В Европе период революции и наполеоновских войн сменялся эпохой торжества легитимизма, и дипломаты коронованных особ Европы не желали иметь дело с посланцем американских мятежников. Не удалось ему также в соответствии с полученными инструкциями добиться официального признания своего дипломатического статуса со стороны Англии или хотя бы встретиться с министрами сент-джеймсского кабинета.[97]

Несмотря на неудачу миссии Реаля, Боливар продолжал настойчиво искать бреши в англо-испанском союзе. В мае 1814 года он решил направить в Лондон новую миссию и назначил инспектора артиллерии П. Г. Лино де Клементе и полковника Хуана Робертсона чрезвычайными дипломатическими представителями Венесуэлы в Англии. Следует отметить, что уже в это время Боливаром была разработана система критериев для выбора достойных дипломатических представителей свободной Венесуэлы. В 1813 году он следующим образом сформулировал свои основные требования: «Помимо образованности и безграничного патриотизма дипломат должен обладать изящными манерами и необходимыми качествами для ведения переговоров с дипломатическими представителями сильного государства или просвещенного королевского двора, твердым характером, позволяющим защищать достоинство народов, чьи интересы ему доверены, и действовать так активно, как это нужно для решения возложенных на него задач в кратчайший срок».[98]

В инструкциях Клементе и Робертсону, подписанных министром иностранных дел Тебаром, им поручалось добиваться дипломатического признания Венесуэлы, убеждая английского короля и его правительство в больших политических и экономических выгодах этого шага для Англии. Обращает на себя внимание разработанность аргументации и детализации поручений. По мнению Боливара, только будучи свободной от цепей колониального рабства, Америка сможет гарантировать, что в этой части мира не будет ни господства Испании, ни экспансии Франции. Такое положение отвечает интересам Англии и позволит ей пользоваться всеми благами прямой торговли с Америкой. В инструкциях была поставлена задача убедить английское правительство воздействовать на Испанию, с тем чтобы последняя признала независимость Венесуэлы или, по крайней мере, согласилась на прекращение военных действий. Подчеркивалась важность получения английской военной помощи для скорейшего окончания войны на Американском континенте.

Инструкции свидетельствовали о неустанной заботе Боливара об общеамериканских интересах. В случае если в Лондоне находятся дипломатические представители других районов испанской Америки, провозгласивших независимость, посланцам Венесуэлы предписывалось действовать с ними единым фронтом и не выдвигать на переговорах каких-либо предложений, не получив их согласия.[99]

Дипломатические эмиссары Боливара с первых же шагов столкнулись с непреодолимыми трудностями. Маклеан, губернатор английской колонии Сан-Томас, не только отказал им в просьбе помочь добраться до Лондона, но и грубо выдворил Клементе и Робертсона, несмотря на официальный характер их миссии. Такое самоуправство английских колониальных властей глубоко возмутило Боливара. Он лично написал ноту протеста и в мае 1814 года направил ее министру иностранных дел Англии. Последовавшее вскоре крушение второй венесуэльской республики помешало дальнейшему осуществлению миссии Клементе — Робертсона, так же как и реализации других намеченных шагов, в том числе направлению дипломатического представителя Венесуэлы в США.

К несчастью для патриотов, события развивались так, как предвидел Боливар. Известия из Европы о восстановлении феодально-абсолютистской монархии в Испании воспламенили воинственный дух роялистов в Венесуэле. Получив подкрепление в 1200 штыков, Монтеверде вынудил патриотов снять осаду Пуэрто-Кабельо, а затем перешел в наступление. Лишь мобилизовав все силы, венесуэльской армии, возглавляемой Боливаром, удалось в ожесточенном сражении у горы Барбула отбить атаки испанцев и заставить их отступить под защиту крепостных стен Пуэрто-Кобельо. Раненый Монтеверде передал командование гарнизоном испанскому маршалу X. М. Кахигалю. В этом сражении Боливар потерял одного из своих самых блестящих офицеров — молодого новогранадца Хирардота, который личным примером в критический момент, подхватив упавшее знамя, увлек солдат. В Венесуэле был объявлен общенациональный траур. По решению Освободителя Хирардоту посмертно присвоили почетное звание «Первого благодетеля родины». Сердце юного героя, которое Боливар лично доставил в Каракас, было с почестями захоронено в кафедральном соборе.

Пока республиканская армия сражалась с испанцами в центре страны, на равнинах Ориноко как лавина нарастала новая угроза. Испанскому авантюристу Хосе Томасу Бовесу, полугерою и полуконтрабандисту, как назвал его один из историков, осужденному в прошлом на восемь лет каторжных работ, удалось увлечь за собой жителей бескрайних венесуэльских степей — льянос, простирающихся от отрогов Анд на северо-западе и до лесов Гвианы на юго-востоке. Основное население этого обширного района составляли пастухи-индейцы, метисы и негры-рабы, обслуживавшие огромные стада крупного рогатого скота и табуны лошадей. Они славились как мужественные и выносливые наездники и отличные стрелки. Бовес соблазнял их посулами вольной жизни и богатой наживы, разжигал их ненависть к белым креолам-помещикам. Крестьянам и пастухам он обещал землю, а рабам-неграм — свободу. Многие пошли за Бовесом, восхищенные его личным бесстрашием, безразличием к роскоши, умением владеть конем, копьем и лассо, что так высоко ценилось в льянос. За несколько месяцев Бовесу удалось сколотить армию, состоявшую из 5 тыс. всадников и 2 тыс. пехотинцев, и двинуть ее на Каракас. Другой крупный отряд возглавил канарец X. Янес.

Историки нередко сравнивают Бовеса с такими героями испанской конкисты, как Кортес и Писарро, покорителями ацтекской и инкской империй, и называют его «гением зла», Атиллой степей. Свой путь головорезы Бовеса устилали горами трупов, безжалостно истребляя всех сторонников республики, устрашая мирное население кровавым террором.

Несколько месяцев республиканцы героическими усилиями сдерживали наступление отрядов Бовеса, нанесли им несколько чувствительных поражений. Но в конце концов сказалось неравенство сил. Против 7-тысячной орды Бовеса Каракас смог выставить лишь 1500 пехотинцев и 600 всадников. Остро сказывалась нехватка оружия. Кроме того, патриотам приходилось сражаться на два фронта, так как испанский гарнизон Пуэрто-Кабельо вновь двинулся на столицу. Боливар разрывался между штаб-квартирой республиканской армии и Каракасом, где его присутствия требовали неотложные правительственные дела. Лихорадочные усилия Боливара срочно закупить несколько тысяч ружей в английских колониях в Карибах не увенчались успехом. 15 июня 1814 г. в быстротечном сражении в Ла-Пуэрте республиканская армия, возглавляемая Боливаром, потерпела сокрушительное поражение и была рассеяна. В руки Бовеса попали вся ее артиллерия и другое вооружение.

Через три недели Боливар с остатками республиканских войск оставил Каракас. Вместе с ним бежала половина населения столицы — более 20 тыс. жителей, надеясь скрыться от террора головорезов Бовеса. Вторая венесуэльская республика пала, хотя разрозненные отдельные очаги сопротивления тлели до конца 1814 года. В одном из последних сражений патриот Амбросио Брабанте копьем пронзил Бовеса. Его место занял X. Т. Моралес, столь же кровавый головорез. По всей Венесуэле испанские роялисты торжествовали победу.

Вынужденный, как и многие другие руководители патриотов, покинуть родную землю, Боливар обратился к своим соотечественникам с посланием, получившим название «Манифест Карупано». Причины крушения второй республики, по его мнению, коренились в том, что испанцам удалось привлечь на свою сторону часть местного населения, в то время как силы патриотов оказались разобщенными.

Действительно, самый влиятельный вожак партизанских отрядов — Мариньо долгое время оставался сторонним наблюдателем агонии второй республики, а когда спохватился, то было уже поздно, и ему самому пришлось спасаться бегством. Своим манифестом Боливар пытался заронить искру надежды в души тех патриотов, кто был деморализован поражением. «Я клянусь вам, дорогие соотечественники, оправдать звание Освободителя, которым меня наградили. Нет такой силы на земле, которая заставила бы меня свернуть с избранного пути. Я вновь вернусь и освобожу вас».

С немалыми трудностями Боливар пробился на новогранадскую землю, где еще развевалось знамя свободы, и обосновался в Картахене, городе, чьим почетным гражданином он являлся. Им движет дерзкая надежда повторить «славную кампанию», которая совсем недавно принесла освобождение Венесуэле. Однако обстановка здесь изменилась к худшему. Разброд, соперничество и интриги среди новогранадских патриотов не позволяли рассчитывать на успех задуманного, и Боливар решает уехать. Дни Новой Гранады были сочтены.

В мае 1815 года на побережье Венесуэлы высадилась 15-тысячная испанская экспедиционная армия, направленная в Америку Фердинандом VII для усмирения мятежников. Никогда за всю трехсотлетнюю историю своего господства в Америке Испания не посылала туда столь крупную армию, доставленную армадой из 18 военных и 40 торговых кораблей. Она состояла из шести пехотных и двух кавалерийских полков с преданной артиллерией, которые были укомплектованы ветеранами войны с Наполеоном. Возглавил ее один из самых блестящих испанских военачальников — Пабло Морильо. Выходец из крестьянской семьи, он тринадцатилетним парнем бежал из дома, прошел путь от солдата до фельдмаршала и был фанатично предан королю. Фердинанд VII предоставил ему неограниченные полномочия вместе с официальным титулом «умиротворителя».

Пройдя через Каракас, уже занятый роялистами, железная когорта Морильо двинулась в глубь континента, сметая все на своем пути. Патриоты Новой Гранады не извлекли уроков из трагической гибели второй венесуэльской республики. Безбрежный федерализм, сепаратистские настроения в провинциях и нескончаемые междоусобицы подрывали единство их рядов, не позволяли организовать серьезный отпор испанцам. Упорнее всех держались героические защитники главной военно-морской крепости — Картахены, но и они были задушены блокадой с моря и суши. После этого войска Морильо в мае 1816 года заняли Боготу. Жертвами террора испанцев пали тысячи патриотов. Погибли от рук карателей Камило Торрес, президент республики Новая Гранада, Мануэль Родригес Торрихес, один из руководителей патриотов Картахены, эквадорский генерал Карлос Монтуфар, известный астроном и ботаник Франсиско Хосе Кальдас, которого высоко ценил Гумбольдт. Морильо докладывал Фердинанду VII, что мятежники усмирены и на вверенных ему территориях вновь воцарились колониальные порядки.

Венесуэла и Новая Гранада не составляли исключения. На первом этапе войны за независимость патриоты почти повсеместно потерпели жестокие поражения. К середине 1816 года господство Испании было восстановлено на всем протяжении от северной границы Мексики и до южной оконечности Чили. Только населению Ла-Платы удалось отстоять свою независимость. Здесь, в прилегающем к

Андам районе, под руководством национального героя аргентинцев генерала Хосе де Сан-Мартина скрытно формировалась новая освободительная армия. Вскоре ей предстояло возобновить наступательные операции против испанских колонизаторов. Положение последних было непрочным. В различных частях испанской Америки, потерпевшей поражение, но не смирившейся, вспыхивали зарницы герильи — народной партизанской войны.

Спасаясь от преследований, многие патриоты находили приют на островах Карибского бассейна. Боливара судьба забросила на Ямайку, куда он добрался на английском военном корабле в мае 1815 года.

Шестимесячное пребывание Освободителя в островной английской колонии относится к одному из наиболее трудных периодов в его жизни. Вынужденная эмиграция после поражения всегда является временем испытания характера человека на прочность, его веры в правоту дела, которому он посвятил свою жизнь, выдержки, стойкости идейных убеждений, способности сохранять трезвость аналитического мышления, не поддаваясь горьким эмоциям, а порой и отчаянию.

Обстановка была тяжелой. Многих патриотов в первые месяцы эмиграции захлестнула волна сомнений и шатаний. Взаимные обвинения в промахах и ошибках, действительных и мнимых, приняли характер эпидемии, усиливавшей разброд И подозрительность среди соратников по оружию и борьбе. Авторитет каждого подвергался сомнению, и это не мог не чувствовать Боливар. По свидетельствам, его временами посещала мысль о самоубийстве.

На Ямайке Освободитель впервые в своей жизни на собственном опыте познал горький вкус бедности. Ураган «войны насмерть» поглотил все его богатства. Поместья были разорены, прислуга и рабочие рудников разбежались, рабам-неграм он в 1813 году даровал свободу. Через месяц после прибытия на Ямайку Боливар признавался друзьям: «Я живу в нищете и неопределенности».[100] В одном из писем, отправленных с Ямайки, он сообщал: «У меня нет ничего. Те немногие ценности, что удалось привезти с собой, я разделил со своими товарищами по несчастью… Но мое сердце не боится ударов судьбы».[101] Подобное поведение было органически присуще Симону. О бескорыстии Боливара, можно сказать, презрении к деньгам слагались легенды, и это достоинство его личности не осмеливались оспаривать даже злейшие враги Освободителя. Придет время, и Боливар, не колеблясь, отклонит щедрую награду в миллион долларов, которую перуанский конгресс пожалует ему в знак признания его вклада в дело освобождения Перу от испанского господства.

Однако свет не без добрых людей. На помощь венесуэльцу приходят его друзья — английский плантатор Максуэл Хислоп, гаитянка Хулия Кобье, принявшая горячее участие в судьбе Боливара, богатый негоциант и судовладелец с Кюрасао Луис Брион. Предельно щепетильный в денежных делах, Симон принял их финансовую поддержку лишь тогда, когда голод стучался в его дверь.

Не столько материальные лишения, сколько вынужденное бездействие угнетало Боливара: ведь его родина стонала под испанским сапогом. Губернатор Ямайки граф Манчестер любезно встретил Освободителя, пригласил к себе на обед, но и только. Когда Боливар обратился к нему с просьбой оказать содействие в поездке в Лондон (он надеялся лично добиться помощи Англии для возобновления освободительной борьбы), глава колониальной администрации оставил это обращение без ответа. Не принесли результатов и письма-призывы о помощи, направленные Освободителем Ричарду Уэлсли и другим своим влиятельным друзьям в Лондоне.

Лишенный оружия, Боливар продолжал сражаться пером. Он публикует серию статей в виде писем и обращений, адресованных редактору «Ройял газетт». Эта газета издавалась в столице Ямайки — Кингстоне. Сохраняя верность своим идейным учителям — французским просветителям, убежденным противникам рабства и тирании, Боливар выступает в этих статьях как глубокий и оригинальный мыслитель. В них широко представлены история народов испанской Америки, особенности экономической деятельности и психического склада населения, образовавшегося из невиданного сплава индейцев, негров, метисов, мулатов и белых, характеристики различных расово-этнических групп.

Однако Боливар не бесстрастный академический ученый, а борец-революционер. Печатное слово должно пропагандировать революцию, призывать к действию. Поэтому главное в его статьях, написанных на Ямайке, — это соображения и выводы, родившиеся в результате долгих, мучительных раздумий о судьбах освободительного движения в испанской Америке после 1810 года, причинах побед и поражений патриотов и перспективах их борьбы. Из этого анализа родилась программа, ставшая знаменем борцов за окончательное свержение господства Испании. Именно так была воспринята самая знаменитая статья из этой серии — «Ответ одного южноамериканца — кабальеро с этого острова», вошедшая в историю под названием «Письмо с Ямайки».[102]

Боливар не испытывает ни малейшего сомнения в неизбежном торжестве правого дела патриотов. Эта пламенная вера основана на глубоком понимании необратимости начавшегося процесса освобождения испанской Америки. Нужно было обладать великим даром проникновения в суть общественно-политических явлений и предвидения будущего, чтобы в момент, когда испанцы торжествовали победу почти на всем континенте, написать пророческие строки: «Успех увенчает наши усилия, ибо судьба Америки твердо предопределена; узы, связывающие нас с Испанией, разорваны… Ненависть, внушаемая нам Испанией, больше, чем океан, отделяющий нас от нее. Пелена спала, мы увидели свет, а нас хотят снова погрузить во тьму… Посему Америка сражается отчаянно, а отчаяние, как правило, способствует победе… Народ, стремящийся всей душой к независимости, в конце концов ее добьется».

Обращая взоры к насущным задачам, Боливар пишет о главном уроке понесенного поражения. Чтобы лишить испанцев поддержки части населения и вовлечь народные массы в освободительное движение, необходимо соединить борьбу за независимость с осуществлением социальных реформ в их интересах. Ход событий «может заставить в недалеком будущем партию независимости провозгласить социальные лозунги, чтобы привлечь на свою сторону народ». Так в политическом лексиконе Освободителя зазвучала тема социальной революции. Это был огромный шаг вперед в становлении его как политического руководителя и государственного деятеля. К сожалению, многие руководители войны за независимость оказались неспособными подняться над узкоклассовыми интересами креольской прослойки и встать на путь широких социальных преобразований. Сам же Боливар до конца своих дней ориентировался на этот маяк, хотя, как и Дон Кихоту, с которым его порой сравнивают, Освободителю не удалось осуществить многого из задуманного. Обстоятельства часто оказывались сильнее него.

Многие страницы «Письма с Ямайки» посвящены международной политике. Видя безразличие Европы и США к борьбе испанской Америки за независимость, Боливар свои надежды возлагал на латиноамериканское единство, взаимную поддержку всех колоний в борьбе против Испании.

Задерживаться дольше на Ямайке не имело смысла. Более того, пребывание там стало опасным. В декабре 1816 года Боливар лишь по счастливой случайности избежал смертельного удара кинжала. Его слуга, негр Пио, подкупленный испанцами, в ночной темноте поразил ножом насмерть капитана Хосе Феликса Аместоя, приняв его за Боливара. Аместой, ожидая Боливара, отлучившегося из дома, заснул в его гамаке, укрывшись от ночной прохлады пончо, принадлежавшим Освободителю. Наемным убийцам одного из самых опасных врагов испанской монархии генерал Морильо обещал 5 тыс. песо.[103]

Через неделю после этого Боливар в пути. Его сопровождает небольшая группа преданных соратников, деливших с ним тяготы жизни на Ямайке: Педро Брисеньо-Мендес и Франсиско Антонио Cea, Педро Чипиа, адъютанты Рафаэль Паэс и Чарлз Чемберлейн. Корабль из флотилии Бриона, предоставленный Боливару, держит курс на Гаити. Освободитель верит, что президент негритянской республики А. Петион не откажет ему в помощи. В день отъезда из Кингстона он обратился к Петиону с письмом, прося принять его. Надежды Боливара не беспочвенны. На Гаити нашли приют его старшая сестра и племянник, здесь укрылись от преследований почти 600 венесуэльских и новогранадских патриотов. Гавани Гаити служили прибежищем для корсаров, которые вели неравную борьбу на море с испанским военным флотом.

24 декабря 1815 г. корабль Бриона, счастливо избежав встреч с испанскими кораблями, бросил якорь в небольшом гаитянском порту Лос-Кайос (французское название Ле-Кайе).

Гористый остров Гаити, расположенный по соседству с Кубой, был открыт Колумбом и колонизован в XVI веке испанцами, назвавшими его Эспаньолой. Как и в других островных колониях, коренное индейское население подверглось поголовному истреблению. Его заменили рабы-негры, привезенные колонизаторами из Африки для работы на плантациях сахарного тростника и в золотых рудниках. После одной из неудачных династических войн испанской короне пришлось в 1697 году уступить западную часть острова Франции, давшей своей колонии название Сан-Доминго.

Великая французская буржуазная революция всколыхнула жителей Сан-Доминго. Восстание негров-рабов в 1791 году, к которым присоединились свободные мулаты и негры, положило начало борьбе за независимость. Во главе восстания встал знаменитый «черный консул» Ф. Д. Туссен-Лувертюр, провозгласивший отмену рабства. Многолетняя борьба завершилась провозглашением в 1804 году независимости Гаити (одно из индейских названий острова). Участник восстания 1791 года, в прошлом раб, Александр Петион в 1807 году был избран президентом. Ему удалось укрепить положение республики, проведя ряд важных реформ. В 1816 году население Гаити провозгласило Петиона пожизненным президентом.

Историческая наука в чем-то сродни географической: исследователю может улыбнуться счастье открытия, и тогда будет «стерто» еще одно «белое пятно». В 1951 году, спустя 135 лет после описываемых событий, в Боготе были найдены неизвестные письма Боливара к Петиону. Вместе с интересными документами о периоде борьбы за независимость в Венесуэле, обнаруженными в архивах Гаваны, они позволили более полно и во многом по-новому осветить один из важных эпизодов дипломатии национального освобождения.

Боливар прибыл в столицу Гаити — город Порт-о-Пренс через неделю после вступления на землю этой страны. Когда окончились новогодние праздники, в национальном дворце 2 января 1816 г. состоялась его первая встреча с Петионом.

Между двумя выдающимися деятелями быстро установилось взаимопонимание, хотя они видели друг друга впервые. Их сближали преданность идеалам свободы и независимости, вера в высокое предназначение человека, в равноправие всех людей, независимо от цвета кожи или происхождения. Симпатии гаитянского народа, завоевавшего свою независимость в долгой и тяжелой вооруженной борьбе, были на стороне испано-американских патриотов.

Принципиальная готовность Петиона поддержать патриотов испанской Америки не означала автоматического предоставления помощи. Президент республики Гаити проявил известную осторожность. Письмо Боливара, написанное 2 января 1816 г., позволяет воссоздать атмосферу первой встречи с Петионом: «Только что закончился визит к президенту. Он прошел в столь добром духе, какой Вы можете себе только вообразить… Я ожидаю многого от его любви к свободе и справедливости, хотя наша беседа не вышла за рамки общих рассуждений».[104]

Осторожность Петиона вполне объяснима. Во-первых, нужно было присмотреться в Боливару. Не секрет, что среди патриотов хоть не часто, но встречались авантюристы всех мастей. Во-вторых, предстояло выяснить, сможет ли Боливар объединить вокруг себя всех патриотов в эмиграции. Крушение второй венесуэльской республики не прибавило ему славы, и некоторые открыто возлагали на него ответственность за поражение. Без авторитетного руководителя любая освободительная экспедиция заранее обречена на неудачу. Истраченные на ее подготовку средства будут брошены на ветер, а Гаити не располагала лишними деньгами. В-третьих, все дело следовало сохранить в тайне. Официально Гаити придерживалась нейтральной позиции в отношении борьбы между Испанией и ее колониями в Америке. Положение негритянской республики было не простым. Она испытывала давление со стороны испанцев, сохранивших в своих руках колонию Санто-Доминго в восточной части острова. Все Антильские острова кишели испанскими шпионами. Открытое нарушение республикой Гаити объявленного нейтралитета могло вызвать военные репрессалии со стороны Испании. Сможет ли Боливар обеспечить достаточную секретность?

В ходе многочисленных встреч и бесед с Петионом в январе 1816 года Боливару удалось завоевать доверие президента Гаити. На переговорах затрагивались самые различные темы: международная обстановка, взаимоотношения Гаити с Испанией и Францией, не желавшей признавать ее независимость, противоречия между различными частями острова и особенно вопросы военной стратегии в освободительной борьбе. Боливар изложил президенту свой план освободительной экспедиции на континент, задуманный еще на Ямайке. Из Венесуэлы и Новой Гранады поступали известия о том, что против испанских колонизаторов начинается народная война. В ответ на жестокие репрессии за оружие брались даже те, кто еще недавно, как, например, жители льянос, сохраняли верность Фердинанду VII. В глубинных и труднодоступных районах возникли пока еще разрозненные очаги герильи. Приближался новый подъем освободительной борьбы. Достаточно искры, верил Боливар, чтобы вновь возгорелось священное пламя войны за независимость. Такую искру сможет высечь небольшой, но хорошо вооруженный отряд закаленных и опытных бойцов, высадившись на континенте и нанеся несколько победных ударов по испанским колонизаторам. Боливар умел передать свой энтузиазм, свою убежденность собеседнику, и Петион поверил в возможный успех смелого предприятия, на первый взгляд казавшегося чистым безумием, — горстка смельчаков бросала вызов 15-тысячной армии Морильо.

Через три недели после первой встречи Боливар и Петион достигли согласия по всем основным вопросам. Президент Гаити выразил готовность предоставить оружие и материальные ресурсы для снаряжения освободительной экспедиции и обещал морально-политическую поддержку Боливару в нелегком деле объединения всех патриотов, находившихся в изгнании. Риск был немалый, но Петион был умным и дальновидным политиком. Он понимал, что в конечном счете судьба Гаити зависит от успеха борьбы испано-американских патриотов. В случае их поражения маленькой негритянской республике, окруженной колониальными владениями Испании и других европейских держав, будет трудно отстоять свою независимость.

Предоставление помощи Петион оговорил двумя условиями: в случае победы испано-американские патриоты должны даровать свободу рабам-неграм в Венесуэле и в других колониях, которые они освободят.[105] Боливар с радостью согласился. На Ямайке он уже осознал необходимость такого шага. Не составляло труда выполнить и второе условие: Петион просил никогда не упоминать его имени в связи с освободительной экспедицией Боливара, чтобы не нанести ущерб внешнеполитическим интересам Гаити. Только после смерти Петиона в 1818 году Боливар нарушил обет молчания и впервые в официальном заявлении воздал должное вкладу Петиона в освобождение Венесуэлы и Новой Гранады.[106]

После окончания переговоров Боливар 20 января 1816 г. возвратился в Лос-Кайос и приступил к подготовке освободительной экспедиции на континент. Городские власти не отказывают ему ни в чем. Командующий военным округом Лос-Кайос генерал Игнасе Марион 26 января 1816 г. получает распоряжение президента Гаити передать Боливару первую партию оружия (2 тыс. ружей и боеприпасы к ним) и оказывать ему содействие во всех вопросах.[107] Воодушевленный открывшимися возможностями, Боливар развивает бурную деятельность, вникает во все детали организации будущего похода. Подготовка и оснащение кораблей, оружие, амуниция и продовольствие, подбор личного состава — до всего у него доходят руки.

Большой выдержки и дипломатического искусства потребовали от Боливара сплочение всех патриотов и формирование боеспособного, дисциплинированного отряда. Приходилось преодолевать недоверие и разобщенность, порожденные предшествующими военными неудачами, болезненную игру самолюбий, честолюбивые претензии командиров различных рангов. Весть о подготовке экспедиции быстро облетела все Антильские острова, и на Гаити хлынул поток патриотов, рвавшихся в бой. В Лос-Кайос прибыли Ф. Бермудес и другие уцелевшие участники героической обороны Картахены, С. Мариньо и М. Пиар, партизанские вожаки восточных провинций Венесуэлы, корсар-француз Л. Ори, сподвижник Миранды шотландец Г. Мак-Грегор и многие другие. Среди них были и те, кто оспаривал право Боливара возглавить экспедицию.

Чтобы преодолеть недоверие некоторых патриотов, Боливар решает созвать ассамблею наиболее известных и авторитетных участников войны за независимость, собравшихся на Гаити. Ее заседания проходили в бурных дискуссиях. Боливар изложил участникам свои соображения: только единоначалие может обеспечить успех экспедиции. Часть участников (Бермудес, Ори и их сторонники) высказались против избрания Боливара главнокомандующим и предложили передать руководство походом совету из трех или пяти генералов. В этот критический момент Петион решительно поддержал Боливара. Стало известно об указании, отданном президентом Гаити генералу Игнасе Мариону, признавать в качестве полномочных представителей испано-американских патриотов только Боливара и его уполномоченного Маримона.[108] Веское слово в поддержку Боливара сказал Брион, передавший в его распоряжение свою флотилию из семи небольших, но быстроходных кораблей. Это склонило чашу весов. Под возгласы «Да здравствует Родина!», «Да здравствует Венесуэла!» Боливар был избран главнокомандующим экспедицией. До созыва в будущем представительной ассамблеи на освобожденной территории Венесуэлы он наделялся всей полнотой военной и государственной власти. Боливар назначил Мариньо своим заместителем по военным вопросам, Бриона — командующим флотом, a Cea — главным администратором.

Три месяца заняла подготовка освободительного похода. Боливар поддерживал постоянный контакт с Петионом, советуясь с ним по всем вопросам. Не доверяя почте, оба предпочитали пользоваться услугами доверенных лиц, которые курсировали между Порт-о-Пренсом и Лос-Кайосом. У Боливара роль связных выполняли генерал Пиар, французский морской офицер А. Г. Вилларет, полковник Дю Кайла и полковник П. Чипиа. Петион эту ответственную миссию доверил министру Б. Ингинаку, генералу И. Д. Мариону и своему давнему другу англичанину Р. Сазерленду. Президент Гаити неоднократно торопил Боливара с отплытием. Испанские ищейки уже пронюхали об экспедиции, и колониальные власти Венесуэлы, Кубы и Санто-Доминго направляли ему один за другим протесты с обвинениями в нарушениях нейтралитета и помощи «мятежникам».

Наконец, все было готово. Накануне отплытия Боливар отправился в Порт-о-Пренс. Прощание с президентом Гаити получилось трогательным. Обменялись портретами на память, и со слезами на глазах Петион произнес: «Пусть милостивый Господь поддерживает вас во всех ваших делах».[109] 31 марта 1816 г. флотилия из восьми кораблей взяла курс на Венесуэлу, имея на борту около 300 человек, в основном офицеров, включая 30 гаитянцев. Они располагали 6 тыс. ружей, большими запасами пороха, амуниции, продовольствия, а также типографским станком.[110] Стратегический замысел был очевиден: отряд представлял собой командный костяк будущей освободительной армии.

Поначалу успех сопутствовал им. На подступах к побережью Венесуэлы удалось выиграть сражение с испанской эскадрой, захватив два корабля. В награду Брион получил звание адмирала. На острове Маргарита к Боливару присоединился генерал Арисменди с отрядом патриотов. Захватив венесуэльский порт Карупано, Боливар 2 июня 1816 г. торжественно провозгласил декрет о свободе рабов, «стенавших под властью испанцев в течение трех последних столетий».[111] С этого момента борьба за независимость начала наполняться социальным содержанием.

Однако предоставление свободы рабам-неграм оговаривалось в декрете одним существенным условием: все мужчины в возрасте от 14 до 70 лет, получавшие свободу и признанные здоровыми, обязаны были незамедлительно вступить в армию патриотов. В противном случае не только такой мужчина, но и все члены его семьи, включая престарелых родителей, по-прежнему остаются рабами. Что заставило Боливара поступить таким образом, сделать оговорку, снижавшую революционизирующий потенциал декрета? Опасения разжечь неконтролируемое пламя социальной революции? Острая необходимость пополнить ряды освободительной армии стойкими бойцами? Или же стремление, тесно увязав освобождение рабов с укреплением армии, сделать декрет более приемлемым для плантаторов-рабовладельцев и других консервативно настроенных членов венесуэльского общества? Видимо, данное соображение сыграло далеко не последнюю роль. Многие выходцы из имущих классов, даже примкнувшие к лагерю патриотов, как свидетельствуют документы той эпохи, считали освобождение рабов-негров слишком радикальной мерой. В дни первой венесуэльской республики «Гасета де Каракас», печатный орган патриотов, регулярно помещала на своих страницах статьи Миранды и других деятелей с призывами к демократии, свободе, равенству. И тут же рядом помещались объявления сеньоров с просьбами к «честным гражданам» содействовать поимке их беглых рабов.

Многие мантуанцы отказывались выполнять декрет Боливара об освобождении рабов. По оценкам, в 1800 году на плантациях в Венесуэле гнули спину 87,8 тыс. рабов-негров и 24 тыс. рабов находились в бегах. Спустя почти десять лет после декрета Боливара, согласно переписи 1825 года, в стране все еще насчитывалось 50 тыс. рабов-негров.[112]

Не это ли враждебно-настороженное отношение со стороны крупных земельных собственников и рабовладельцев не позволило первой освободительной экспедиции добиться успеха? К тому же в рядах патриотов недоставало единства. Пиар и Бермудес бросили вызов авторитету Боливара как главнокомандующего.

Испанцы застали врасплох отряд Боливара в Окумаре и разгромили его наголову. В их руки попали вооружение и боеприпасы, с таким трудом собранные в Лос-Кайосе. Вскоре после поражения Боливар, покинутый почти всеми, был вынужден вернуться на Гаити. На него обрушилась волна критики и обвинений со всех сторон. Он тяжело переживал неудачу, но не предавался отчаянию. «Неужели все потеряно и мне не суждено возглавить моих соотечественников в войне за независимость?… Нет! Если Петион вновь протянет мне руку дружбы, я возвращусь на континент и еще покажу себя!»[113] Дальнейшие события подтвердили, что вера в свои силы, в свое призвание может творить чудеса. Боливару пришлось второй раз обратиться за помощью к Петиону. Направляя президенту Гаити свою просьбу, он стремится убедить его, как, впрочем, и себя самого, в том, что, несмотря на поражение, первая освободительная экспедиция всколыхнула континент. «Мы показали великий пример Южной Америке, и ему последуют все народы, которые сражаются за свою независимость»,[114] — уверял Боливар. Петион вновь поверил Боливару и оказал ему поддержку в организации новой освободительной экспедиции. Возможно, такую политику подсказала президенту Гаити интуиция, о которой он упоминал в ответном письме Боливару, направленном 7 сентября 1816 г. В следующий раз, уверял Петион Боливара, судьба может оказаться благосклонной к нему. «По крайней мере, у меня есть такое предчувствие»,[115] — писал президент Гаити. Неоценимую помощь Боливару оказал Брион, также предоставивший в его распоряжение денежные средства, оружие, корабли. Когда в 1821 году Бриона не станет, Освободитель скажет: «Все сердца Колумбии сохранят навечно благодарную память об адмирале».[116]

Подготовка второй освободительной экспедиции близилась к завершению. В это время из Венесуэлы пришли обнадеживающие известия. Командиры партизанских отрядов Пиар и Арисменди, продолжавшие сражаться против испанцев, обратились к Боливару с призывом возглавить освободительную борьбу на континенте в качестве верховного руководителя. Боливар не колебался ни минуты. 21 декабря 1816 г. вторая освободительная экспедиция снялась с якоря и взяла курс на Венесуэлу.

После краткой остановки на острове Маргарита, почти полностью освобожденном от испанцев отрядами Арисменди, Боливар направился в Барселону, надеясь соединиться с отрядом Мак-Грегора, действовавшим в этом районе, а затем развернуть наступление на Каракас. Однако дорогу на столицу ему преградили превосходящие силы испанцев. После неудачных столкновений с ними Боливару пришлось отступить.

Трудности всегда подстегивали Боливара. И на этот раз он нашел удачное решение, кардинально изменив стратегию борьбы. Его новый план был прост, и в этом заключалось его главное преимущество. Противник значительно превосходил силами. Лишить его этого козыря можно было только за счет быстроты и маневренности при всемерном использовании фактора внезапности. Поэтому необходимо сначала освободить долину реки Ориноко, где испанцы не смогли прочно закрепиться, затем вырваться на оперативные просторы Новой Гранады, укрепить освободительную армию и государственную власть и только после этого обрушиться всеми силами на оплот испанцев в центральной части Венесуэлы. Освобождение Каракаса должно увенчать победную освободительную кампанию, а не быть ее началом. Такое решение не было открытием Боливара. Новые принципы ведения войны, созданные эпохой буржуазных революций, новая стратегия и тактика гениально использовались уже Наполеоном. Новаторство Боливара заключалось в искусном применении этого опыта к специфическим условиям испанской Америки.

Для начала предстояло объединить под общим знаменем всех патриотов. Прибыв на родину, Боливар обнародовал несколько воззваний к жителям Венесуэлы, в которых изложил свои цели и призвал народ встать в ряды борцов против Испании. «Во главе с товарищами по оружию я вернулся, чтобы разорвать опутывающие вас цепи. В Венесуэле больше не будет рабов. Все граждане станут равны перед законом. Жестокая Испания больше не будет господствовать на наших территориях. Отныне и навсегда мы будем свободными, равными и независимыми».[117] Вслед за этим из Барселоны Боливар обратился также к командирам партизанских отрядов во всех частях страны с призывом забыть о разногласиях и обидах, наладить сотрудничество и развернуть совместные военные действия против угнетателей. Для решения этой ключевой в достижении победы задачи Боливар мобилизует всю свою энергию, приобретенный политический и военный опыт. Единство, единство и еще раз единство — другого пути к победе нет. Шаг за шагом Боливар добивается поставленной цели. Сначала произошло примирение с Бермудесом и Мариньо. Затем Пиар, а позднее и вожак свободолюбивых льянерос Паэс признали Боливара верховным руководителем освободительной борьбы. В войне за независимость открылась новая страница.

Подробное освещение походов Боливара в 1817–1819 годах, как и других его военных кампаний, не входит в цели данного исследования — это тема для военных историков. Здесь же скажем, что в эти годы ярко засверкал полководческий дар Боливара. Под его руководством армия патриотов одержала блестящие победы, освободила от испанцев венесуэльскую Гвиану и овладела ее главным городом Ангостурой. На время Ангостура стала столицей борющейся Венесуэлы. Позднее этот город был переименован в Сиудад Боливар (город Боливара).

Воспользовавшись кратким затишьем в военных действиях, Боливар в феврале 1819 года созвал в Ангостуре Национальный конгресс для создания авторитетного политического руководства освободительной войной. На нем он выступил со своей знаменитой речью, посвященной обоснованию необходимости демократического государственного устройства Венесуэлы. «Республиканский строй установлен, существует и должен сохраниться в Венесуэле, — говорил Боливар, обращаясь к депутатам, избранным населением освобожденных районов, — а его фундаментом должны быть суверенитет народа, разделение властей, гражданские свободы, отмена рабства, упразднение монархии и сословных привилегий… Народное образование должно стать нашей первейшей заботой и пользоваться отеческой любовью Конгресса».[118] Речь Боливара вызвала всеобщее одобрение. Конгресс провозгласил восстановление независимой венесуэльской республики, утвердил ее Конституцию и назначил Боливара временным президентом и главнокомандующим вооруженными силами.

Следующим шагом в становлении нового независимого государства явилось решение конгресса в Ангостуре об объединении Венесуэлы и Новой Гранады. Давняя мечта Боливара становилась явью. 17 декабря 1819 г. конгресс провозгласил образование Федеративной Республики Колумбии. Такое официальное название новое государство получило в честь первооткрывателя Америки. В его состав вошли три самоуправляющихся департамента — Венесуэла, Кундинамарка и Кито (современный Эквадор), возглавляемые вице-президентами. Согласно основному закону республики Колумбия, департаментам предоставлялись широкие автономные права. Временным главой федеративного государства был избран Боливар.

Успехи патриотов побудили командующего испанской армией Морильо запросить в июне 1820 года перемирия. Боливар принял его предложение о прекращении военных действий. Передышка нужна была ему для пополнения и реорганизации освободительной армии, укрепления независимого государства, а также для неотложных внешнеполитических дел.

Со времени миссии в Лондон Боливар настойчиво искал пути получения иностранной помощи. Венесуэла была отсталой аграрной страной. Венесуэльцы производили и экспортировали какао, индиго, кожу, табак, хлопок и кофе. Ремесленные мастерские были немногочисленными, так как колониальные власти ввели запреты почти на все виды промышленной деятельности. Поэтому армия патриотов на протяжении всей войны за независимость была хуже вооружена, чем испанская. По свидетельству генерала Паэса, на вооружении кавалерии находились копья; что же касается пехоты, то ружья имела только часть солдат, остальные же — луки со стрелами.[119] Патриоты испытывали острую нужду в пушках, ружьях, саблях, порохе, свинце, обмундировании. Наладить производство всего этого на месте в условиях длительной и ожесточенной войны было невозможно, и оставалось надеяться только на закупки в других странах.

Многие годы усилия Боливара не приносили результатов. Призывы к иностранцам встать под знамена справедливого дела венесуэльцев оставались без ответа. Обстановка в Европе складывалась неблагоприятно для патриотов.

Создание иностранного легиона в 1817–1819 годах явилось крупным успехом дипломатии национального освобождения Боливара. Это был маневр, позволивший фактически прорвать блокаду и получить, наконец, иностранную помощь, правда, в своеобразной форме.

Армия патриотов, созданная на базе партизанских отрядов, нуждалась в укреплении профессиональными военными, чтобы успешнее вести боевые операции против регулярных испанских войск, прошедших школу войны против Наполеона. Военная кампания 1817–1820 годов принесла патриотам не только радость выдающихся побед. Неоднократно они терпели чувствительные неудачи, проигрывали сражения. Несколько раз оказывались даже на грани разгрома. «Побеждать учатся на поражениях», — утверждал Боливар, принимая меры с целью поднять боеспособность и тактическое мастерство освободительной армии.

Появление на венесуэльской земле полков и батальонов добровольцев из многих стран Европы нанесло чувствительный политический удар по Испании. Становилось очевидным, что объявленная Фердинандом VII блокада мятежных колоний дает трещины.

Не меньшее значение имели отклики на события в испанской Америке в других европейских странах, особенно в Англии. После окончания наполеоновских войн там развернулись дебаты по вопросам, связанным с международными последствиями борьбы за независимость в испанской Америке, и громче зазвучали голоса в поддержку патриотов. Испано-американским патриотам сочувствовал «певец свободы» поэт Байрон, в Германии — властитель дум Гёте, во Франции — аббат Прадт, в России их подвигами восхищались декабристы.

История создания иностранного легиона продемонстрировала тонкий политический расчет Боливара, его умение уловить момент и правильно оценить новую обстановку, сложившуюся в Европе. После окончания наполеоновских войн Англия оказалась в тисках серьезного экономического кризиса. В этой стране, как и на Европейском континенте, в результате перевода армии на условия мирного времени тысячи офицеров и солдат оказались на положении бедствующих безработных. В делах царил застой, а эта масса профессиональных военных умела только воевать. В этих условиях, как правильно рассчитывал Боливар, английское правительство даже при желании не сможет строго соблюдать условия союзного договора с Испанией. Промышленники, торговцы и военные дельцы заставят официальный Лондон считаться со своими интересами.

Во второй половине 1816 года, после поражения патриотов при Окумаре, Боливар направил указание венесуэльскому торговому представителю в Лондоне Л. Лопес-Мендесу начать вербовку добровольцев и закупку оружия для них. Освободитель подключил к этой операции английских полковников Дж. Элсона и полковника Дж. Инглиша, заключив с ними соответствующие контракты. Адмирал Брион в феврале 1818 года получил распоряжение подготовить свою эскадру для доставки на континент отрядов добровольцев из английских колоний в Карибах, игравших роль перевалочных пунктов.

Лопес-Мендес действовал открыто и проявлял большую активность. В газетах «Таймс» и «Морнинг кроникл» были помещены объявления о наборе добровольцев с указанием точного адреса, куда следует обращаться. Выполняя инструкции Боливара, он заключил соглашение с видным деятелем английского бизнеса и политики, принадлежавшим к лагерю вигов, Дж. Макинтошем. Последний взял обязательство обеспечить заем в размере 150 тыс. ф. ст. из 10 % годовых и помочь за счет этих средств экипировать, вооружить и перевезти в Южную Америку 10 тыс. волонтеров.

Венесуэла предлагала добровольцам следующие условия: 20 долл. при подписании контракта, повышение в чине после вступления в армию патриотов, жалованье в размерах, установленных в английской армии, оплату проезда. После окончания войны или пятилетней службы — вознаграждение в 500 долл., пенсии инвалидам, участок земли в 50 акров с хозяйственными постройками. Г. Уилсон, Дж. Инглиш, Д. Хипписли, Дж. Элсон, ирландец Дж. Деверс, ганноверец Г. Услар и др. формировали из этой пестрой массы военных полки и бригады, фрахтовали и готовили к отплытию корабли. Дело двигалось, но не так быстро, как ожидалось. Не все добровольцы горели желанием сражаться в Южной Америке. Они придирчиво выбирали себе экипировку, облачались в пышные мундиры, пригодные только для парадных маршей, браковали зафрахтованные корабли, ссорились и интриговали.

Боливар с неослабным вниманием, как видно из его посланий Лопес-Мендесу, следил за ходом формирования иностранного легиона. 12 июня 1818 г. он направил своему представителю в Лондоне письмо с подробными указаниями, как лучше вести дело. В письме речь шла об использовании займа в 200 тыс. ф. ст., полученного у английского банкира Уолтона, для закупки пяти военных кораблей. Боливар требовал проследить, чтобы команда каждого корабля была полностью укомплектована английскими моряками и хорошо обеспечена всем необходимым. Он советовал быть осторожными и предусмотрительными в пути. Каждый корабль с добровольцами, направляющийся к венесуэльским берегам, может быть задержан и даже конфискован колониальными властями на Антильских островах. Поэтому не следует заходить в их порты. Для получения известий и пополнения запасов продовольствия лучше всего посылать на берег лодки.

Боливар просил Лопес-Мендеса направить все оставшиеся от займа Уолтона средства на приобретение вооружения и боеприпасов, в которых нуждаются пехота и артиллерийские части. Он отмечал, что кавалерийское снаряжение, доставленное бригантиной «Сарах», «оказалось бесполезным», так как оно не подходит кавалерии, сформированной из льянерос. «Помимо оружия, боеприпасов и снаряжения, — писал Боливар, — нам оказалась бы очень полезной группа хороших испанских офицеров, капралов и сержантов из числа тех, кто сочувствует нам и живет в Англии и Франции, предпочитая изгнание рабству дома. От такого пополнения гораздо больше пользы, чем от других иностранцев, не владеющих нашим языком и затрачивающих много времени на его изучение, когда их практически нельзя использовать».[120] Боливар подчеркивал, что следует обеспечить прибытие добровольцев крупными отрядами, так как их приезд небольшими группами не дает с военной точки зрения желаемого эффекта.

Инструкции Боливара свидетельствовали об острой потребности в оружии, боеприпасах и обмундировании, испытываемой освободительной армией. В случае, если заем Уолтона уже истрачен, инструкции предписывали Лопес-Мендесу «со всем достоинством» добиться получения кредита в миллион золотых песо для закупки и немедленной отправки оружия, боеприпасов и другого военного имущества. «Даже обременительные условия такого кредита окупятся, так как приобретенное оружие позволит изгнать испанских колонизаторов», — подчеркивал Освободитель.

Нередко Лопес-Мендес не располагал наличными деньгами для скорейшего выполнения просьб Боливара. Пламенный патриот, он, не колеблясь, расплачивался личными долговыми обязательствами, которые не всегда мог погасить в срок. Взбешенные английские кредиторы опротестовывали в суде его просроченные векселя, и несколько раз Лопес-Мендес оказывался в «долговой яме» — так в обиходе называли лондонскую тюрьму для несостоятельных должников, пользовавшуюся мрачной славой далеко за пределами Англии. Когда его «выкупали», он с удвоенной энергией принимался за дела.

Между тем о формировании иностранного легиона стало известно Испании. 12 октября 1817 г. испанский посол герцог Сан-Карлос направил английскому министру иностранных дел лорду Кэстльри ноту протеста по поводу деятельности Лопес-Мендеса.[121] В сентябре 1818 года глава испанского правительства Перес де Кастро выразил английскому правительству озабоченность его страны незаконным экспортом из Англии оружия в Южную Америку и продолжающейся вербовкой пополнения для армии Боливара.[122]

Под давлением союзника правительство тори внесло в парламент проект закона о рекрутском наборе для заграницы. В случае его принятия сент-джеймсский кабинет получал возможность пресечь отправку волонтеров в испанскую Америку. Законопроект тори вызвал серьезную оппозицию в парламенте и за его пределами. Джозеф Марриат, связанный с торговыми интересами, выступил в палате общин против изменения английского законодательства в интересах Испании. «Будущее поведение Южной Америки в отношении нас, — рассуждал Марриат, — будет зависеть от нашей позиции в отношении них сегодня. Торговые отношения с этим обширным континентом привлекают взоры как Европы, так и Америки… Испания не имеет права нарушать мир и подрывать процветание всех торговых наций, продолжая бесплодную войну против Южной Америки».[123] Дебаты в английском парламенте затянулись надолго. Закон был одобрен и вошел в силу только в августе 1819 года, когда иностранный легион уже сражался на венесуэльской земле.

Первые четыре полка английских волонтеров и артиллерийская бригада прибыли в Ангостуру, являвшуюся временной столицей освобожденных районов Венесуэлы, в 1818 году. Когда последние отряды иностранного легиона высадились на венесуэльской земле, в распоряжении Боливара находился военный контингент, насчитывавший в общей сложности 5–6 тыс. воинов.[124] Его основу составляли англичане, но среди добровольцев можно было встретить представителей почти всех национальностей Европы: ирландцев, немцев, шведов, итальянцев, исландцев, французов, поляков. История сохранила имена двух русских — полковника Ивана Минуты и Ивана Миллера, отличившихся в сражениях. Было здесь и несколько североамериканских добровольцев.

В условиях венесуэльского и новогранадского театра военных действий иностранный легион представлял немалую боевую силу. При огромных территориях, слабо освоенных в хозяйственном отношении, и редком населении, к тому же сконцентрированном в узкой прибрежной полосе, было невозможно содержать многотысячную армию. В ходе войны за независимость многие сражения, имевшие судьбоносное значение, выигрывались несколькими тысячами бойцов. Так, в битве на реке Бояка 3 тыс. патриотов во главе с Боливаром нанесли поражение основным силам испанцев в Новой Гранаде и освободили Боготу. Лишь несколько раз концентрация войск в одном районе испанской Америки достигала 10–15 тыс. человек, Маршал Сукре, командовавший армией патриотов в решающем сражении войны за независимость на плато Айякучо, в своем воззвании к победителям воздал славу. 6 тыс. отважных республиканцев, разгромивших 10-тысячную армию испанцев во главе с вице-королем X. Ла Серной.[125]

Боливар разделил иностранный легион на батальоны и полки по национальному признаку и влил их в качестве составных частей в армии патриотов, действовавшие в долине реки Ориноко, на просторах льянос, в центральной Венесуэле. Были созданы и смешанные отряды, в которых опытные европейские офицеры и сержанты передавали свой боевой опыт венесуэльским патриотам.

Адаптация волонтеров к новой обстановке проходила нелегко. Непривычные условия быта и питания, тропический климат и незнакомые болезни, языковой барьер явились для многих суровым испытанием, и далеко не все успешно с ним справились. Венесуэльская действительность сыграла роль своеобразного фильтра, очистившего иностранный легион от накипи — авантюристов, интриганов, искателей легкой наживы и всех нестойких попутчиков, которым были глубоко чужды интересы борьбы патриотов за национальную независимость.

Боливар рассматривал это как неизбежные издержки, хотя они порой приносили Венесуэле немалый военный и политический ущерб. Один из отрядов ирландских волонтеров, посланный в наступление на Риоача, отказался подчиняться приказам венесуэльских командиров, поднял мятеж и, захватив корабль, бежал на Ямайку. Часть мятежников вернулась домой, а остальные примкнули к пиратам Антильских островов.[126]

Английские полковники Д. Хипписли и Г. Уилсон, направленные советниками к Паэсу, встали на путь интриг и заговоров. Первый отказывался служить, если ему не присвоят звание бригадного генерала. Второй пытался толкнуть Паэса на бунт против Боливара. Освободитель был вынужден арестовать Уилсона. Он намеревался предать его военному суду, однако Уилсону удалось бежать из тюрьмы и вернуться в Англию. Так же повел себя и французский офицер X. Л. Дюкудре-Хольштейн. Он присоединился к освободительной экспедиции Боливара в Лос-Кайосе, служил в его штабе, а затем оказался замешанным в заговоре против Освободителя, после чего был выслан из Венесуэлы. Эти бывшие участники иностранного легиона и им подобные стали злейшими врагами Боливара. Вернувшись в Европу, они занялись клеветой и фальсификациями. В опубликованных мемуарах Хипписли и Дюкудре-Хольштейна венесуэльцы представлялись полудикарями, не доросшими еще до высоких идеалов свободы. Боливар же изображался безмерным честолюбцем, врагом демократии и бездарным полководцем, одержимым «комплексом Наполеона» и мечтающим об императорской короне. В то же время себя и других легионеров они рисовали в розовых красках. Подчеркивались бескорыстие волонтеров, их преданность демократии и беспримерные воинские подвиги, обеспечившие венесуэльцам национальную независимость.

В те времена сведения из испанской Америки приходили в Европу нерегулярно. Они носили отрывочный и часто противоречивый характер. Поэтому мемуары бывших легионеров вызвали немалый интерес. Воспоминания Дюкудре-Хольштейна, например, всего лишь за три года увидели свет на английском, немецком и французском языках. Нечасто в ту эпоху книги получали такое быстрое и широкое распространение. Многие в Европе поверили этим сочинениям — ведь их авторы были очевидцами описываемых событий. В числе тех, кто оказался введенным в заблуждение, был и Карл Маркс. Не располагая достоверными данными, Маркс в статье о Боливаре, заказанной ему американской энциклопедией, дал в целом негативную оценку деятельности и личности Освободителя. Сказались, видимо, и вовлеченность Маркса в момент написания статьи в идейную борьбу против бонапартизма, его резкое неприятие всего, что касалось «культа личности».

В дальнейшем мемуары легионеров, враждебно настроенных по отношению к Боливару, послужили основой для создания «розовой» легенды об иностранном легионе, необоснованно приписывавшей ему решающую роль в освобождении испанской Америки.

Другую крайнюю позицию заняли приверженцы «черной» легенды об иностранном Легионе. Некоторые латиноамериканские историки, оскорбленные пренебрежительными отзывами о патриотах и местных жителях, стали отрицать заслуги добровольцев. Замысел Боливара и усилия Лопес-Мендеса, утверждалось в их трудах, были искажены законтрактованными вербовщиками и организаторами иностранного легиона, среди которых подвизалось немало темных личностей. Получая за каждого завербованного добровольца вознаграждение, они посылали в Южную Америку всех, кто попадал под руку, включая воров и преступников, избежавших правосудия.[127] По их мнению, волонтеры погибали не столько на полях сражений, сколько от болезней и непривычных условий в тропиках, и иностранный легион принес Венесуэле лишь большие долги.

При всей полярной противоположности «розовая» и «черная» легенды имели нечто общее. Это общее заключается в том, что обе они искажают историческую правду.

Под знаменами иностранного легиона в испанской Америке сражались многие идейные борцы против колониального угнетения: сын выдающегося борца за права ирландского народа О'Коннелла, племянник польского революционера Костюшко, сыновья Мюрата. Они приехали в Южную Америку не в поисках мифического Эльдорадо. Из рядов добровольцев вышли такие ближайшие помощники Боливара, как его адъютанты Д. Ф. О'Лири и У. Фергюссон, которым Освободитель доверял безоговорочно. В своем завещании Боливар отмечал безупречную службу и преданность английского полковника Белфорда X. Уилсона, сопровождавшего его до последних дней жизни.

Иностранный легион способствовал повышению боеспособности и воинской выучки освободительной армии. Многие добровольцы пали смертью героев на полях сражений. Командир английских волонтеров полковник Руук, умирая на поле боя, призвал свое войско храбро сражаться за свою новую родину Венесуэлу. Адъютант Фергюссон пожертвовал собой, заслонив Боливара от кинжала заговорщиков.

В своих воззваниях к венесуэльцам и новогранадцам Освободитель приветствовал иностранных добровольцев, сражающихся вместе с ними против роялистов.[128] Он отмечал храбрость и стойкость солдат ирландского легиона, заслуживших право называться «приемными сыновьями» Венесуэлы.[129]

В Каракасе на фронтоне одного из памятников мемориального комплекса в честь героев войны за независимость начертаны слова: «Венесуэльский народ выражает благодарность иностранным офицерам, внесшим вклад в дело независимости». Вглядевшись, можно прочитать множество имен…

После начала войны за независимость идеи солидарности и единства Америки, впервые выдвинутые Мирандой, получили новый импульс. Боливар и Бельо в числе первых подхватили их. Глашатаями дружбы народов континента выступили также многие другие идеологи и руководители патриотов в различных частях огромной испанской империи. Несмотря на различия во взглядах, эти политические деятели были защитниками общенациональных интересов. Они стремились к тому, чтобы, освобождаясь от колониального гнета, молодые латиноамериканские государства наладили тесное сотрудничество между собой, заняли достойное место на международной арене и проводили активную внешнюю политику.

Большой вклад в разработку концепции солидарности народов континента внесли деятели чилийского освободительного движения. В проекте декларации прав народов Чили, разработанном по просьбе правительственной хунты Хуаном Энганьей в 1810 году, провозглашалось: «Народы Латинской Америки не могут каждый в одиночку защитить свой суверенитет; им необходимо объединиться для обеспечения внешней безопасности перед лицом проектов Европы и в целях предотвращения войн между собой.

Такое положение не означает, что они… должны рассматривать европейские государства в качестве врагов, напротив, необходимо в максимально возможной степени развивать с ними дружественные отношения.

С того дня, когда Америка, представленная на конгрессе, объединится в рамках обоих континентов, испанской Америки или Южного континента, ее голос будет уважать весь остальной мир, и ее решениям будет трудно противодействовать».[130]

Эти идеи получили дальнейшее развитие в проекте конституции, который позднее был написан Хуаном Энганьей по поручению Национального конгресса Чили и опубликован в 1813 году. В ст. II проекта, касавшейся вопросов внешней политики, предлагалось два возможных пути претворения в жизнь стремления народов континента к единству: объединение в рамках общего государства во главе с конгрессом наций; если это окажется недостижимым, создание «общей системы взаимной безопасности и союза».[131]

Таким образом, в документах Хуана Энганьи содержался не только призыв к единству, но и предложения о конкретных мерах по его достижению.

Глашатаями идей латиноамериканского единства выступили выдающиеся деятели майской революции на Ла-Плате — Бернардино Ривадавиа и Мариано Морено. В сообщении о создании первой патриотической хунты в Буэнос-Айресе Ривадавиа выражал надежду, что дух «союза и гармонии» восторжествует среди народов континента, имеющих общее происхождение и интересы. Морено, возглавлявший радикальное крыло хунты, выступал за ликвидацию феодальных порядков в экономической и социальной областях, за создание централизованного государства на месте бывшего вице-королевства Ла-Плата. Он призывал также к тесному союзу и братству провинций испанской Америки.[132] Поддержку идеи тесного сотрудничества народов для достижения победы над испанской короной высказывали в эти годы также руководитель народного восстания в Новой Испании (Мексика) Мигель Идальго и выдающийся борец за независимость Восточного берега (Уругвай) Хосе Артигас.

Следует отметить, что с самого начала предпринимались попытки заложить первые кирпичи в здание латиноамериканского единства. В 1810 году правительственная хунта Буэнос-Айреса направила в Сантьяго-де-Чили своего представителя со специальной миссией добиться объединения усилий двух правительств «не только в целях войны, но и в интересах мира, чтобы заключить торговые и политические соглашения с другими государствами».[133] Отсутствие документов не позволяет воссоздать детальную картину переговоров. Однако известно, что чилийские деятели высказывались за созыв американского конгресса с целью учреждения конфедерации. Хунта Буэнос-Айреса предлагала ограничиться установлением союзных отношений.

Договор между Венесуэлой и Кундинамаркой 1811 года явился первым международным документом, зафиксировавшим согласие этих стран начать создание братского союза народов континента. Провозгласив объединение двух государств на основе принципов федерации, участники договора призвали все независимые государства, возникшие в регионе, присоединиться к их союзу, для того чтобы совместными усилиями защищать завоеванную свободу и обеспечивать свою безопасность. Каждый из участников такого федеративного объединения, согласно договору, пользовался равными правами и мог заключать соглашения с иностранными государствами только при общем согласии.[134] Поражение патриотов в борьбе с испанцами не позволило претворить в жизнь положения договора, но не остановило движения вперед по намеченному пути.

Боливар, начиная «славную кампанию» 1812 года, выступил в «Картахенском манифесте» с призывом к развитию широкого сотрудничества всех колоний Испании, освобождающихся от гнета. В следующем году в докладе правительству Венесуэлы, посвященном ходу военных операций против испанцев, он отмечал международное значение такого шага: «Только тесный и братский союз сынов Нового Света и неизменная согласованность деятельности соответствующих правительств помогут им противостоять угрозе внешних врагов и добиться уважения со стороны других государств».[135]

В январе 1814 года министр иностранных дел Венесуэлы Антонио Муньос Тебар в соответствии с инструкциями Боливара обратился к народам и правительствам испанской Америки с призывом основать союз или конфедерацию независимых государств. «Почему бы всей Срединной Америке не объединиться под властью одного центрального правительства?» — говорил Тебар с трибуны Национального конгресса Венесуэлы. Такое объединение, по его словам, дало бы возможность «применять огромные ресурсы ради единой цели» и обеспечивать «взаимное сотрудничество, что вознесло бы нас к вершинам могущества и процветания».[136] Патетика этого воззвания понятна и объяснима: великая революционная эпоха требовала возвышенных слов. В докладе Тебара явственно слышался голос Боливара.

В эти годы, на начальном этапе формирования, «боливарская концепция» единства Америки имела пока еще характер общей идеи. Она исходила из возможности создания на месте испанской колониальной империи единого централизованного государства под эгидой сильного правительства. В то время термин «Латинская Америка» еще не применялся для обозначения этого региона. Он вошел в обиход значительно позднее, во второй половине XIX века. Боливар же пользовался самыми различными терминами: «Америка», «Срединная Америка», «Южная Америка», «Новый Свет» и т. д. У него часто встречаются выражения «революция Америки», «дело независимости Америки», «наша Америка», «север и юг Срединной

Америки». Знакомство с его эпистолярным наследием убеждает в том, что для Освободителя термин «Америка» значил прежде всего «Америка, ранее бывшая испанской», то есть восставшие колонии Испании. Однако вряд ли можно на этом основании делать другой вывод, а именно: с самого начала Боливар категорически исключал формулу сближения двух Америк — Северной и Южной. Не правильнее ли будет исходить из того, что вначале его увлекала идея противопоставить враждебности монархов Европы, прежде всего Фердинанда VII, объединенный фронт Северной и Южной Америк? «Политика США, — говорилось в его докладе о международных делах, представленном Национальному конгрессу, — должна объединиться с нашей, чтобы совместными ресурсами воздвигнуть непреодолимый барьер для амбиций Европы».[137] Жизнь вскоре продемонстрировала иллюзорность таких надежд.

В дальнейшем в связи с изменениями обстановки в регионе Боливар отказался от некоторых положений своей концепции единства Америки, высказанных в 1810–1814 годах.

На Ямайке Боливар похоронил многие свои иллюзии. В мучительном процессе переоценки ценностей после поражения рождались новые идеи и планы. Здесь впервые прозвучала его критика в адрес политики США. В «Письме с Ямайки» Боливар, исходя из сложившихся исторических особенностей и различий между народами континента, отказался от ранее высказанной идеи объединения Южной Америки в рамках единой нации, имеющей общее правительство. Он пришел к выводу о необходимости бороться за создание конфедерации и выдвинул предложение созвать в Панаме международный конгресс независимых латиноамериканских стран. «Как было бы чудесно, если бы Панамский перешеек стал для нас тем, чем был Коринф для греков! Может быть, в один прекрасный день мы созовем там державный конгресс представителей республик, королевств и империй, чтобы обсуждать важнейшие вопросы войны и мира с нациями трех других частей света. Такого рода объединение, возможно, будет создано когда-нибудь в счастливую эпоху нашего возрождения. Любой другой план необоснован…».[138]

С этого времени идея созыва конгресса полномочных представителей молодых независимых государств становится центральной в планах Боливара. Мы располагаем ценным свидетельством ближайшего сподвижника Боливара и его первого биографа О'Лири: «В течение многих лет Освободитель надеялся, что конгресс в Панаме, если он будет созван, принесет огромную пользу новым республикам, теснее свяжет их друг с другом и укрепит их независимость. Этот конгресс создаст дух единства и патриотизма, который сможет обеспечить им счастье во внутренних делах и уважение за границей».[139]

Боливар использовал каждую возможность для пропаганды идей латиноамериканского единства. В 1818 году он обратился с посланием к населению Ла-Платы и одновременно направил письмо главе правительства Буэнос-Айреса Хуану Мартину Пуэйрредону. В этих документах Боливар вновь доказывал важность союза молодых независимых государств для обеспечения их интересов на мировой арене. «Когда военная победа Венесуэлы увенчает дело ее независимости, — писал он 12 июня 1818 г., — а благоприятные условия позволят нам установить более тесные связи и углубить наши отношения, мы охотно ускорим со своей стороны заключение американского пакта, который, объединив наши республики в рамках политической организации, обеспечит Америке в глазах всего мира величие, которого не знали государства древности. Объединенная таким путем Америка… сможет называться королевой наций и матерью республик».[140] Боливара радовали вести, поступавшие из других частей испанской Америки. Там также идеи латиноамериканской солидарности получали все большее признание. Бернардо О'Хиггинс, избранный после изгнания испанцев верховным правителем Чили, в 1818 году издал «Манифест к народу, который образует государство Чили». В нем О'Хиггинс высказался за создание «великой федерации Американского континента», рассматривая ее как инструмент защиты «политических и гражданских свобод».[141]

Примерно в это же время Сан-Мартин, готовясь к освободительному походу в Перу, обратился к перуанцам с воззванием, в котором подчеркнул, что будущий союз Аргентины, Чили и Перу позволит им добиться признания завоеванной независимости. Позднее Сан-Мартин высказал идею о том, что такой союз необходимо расширить, включив в него все независимые государства бывшей испанской Америки, и с этой целью созвать международный конгресс в Гуаякиле. Весьма показательно, что хотя Бразилия в то время еще оставалась колонией Португалии, сторонники независимости в этой стране также выступали за заключение союза с соседними государствами путем создания американской лиги.

В наши дни североамериканские и другие историки, обращаясь к тем далеким событиям, нередко называют проекты Боливара и других деятелей «романтическим видением объединенной Америки» или «гипотетической моделью идеального общества». Они возникли якобы под влиянием «эйфории, порожденной успехами в освободительной войне».[142] Тем самым подчеркиваются их нереальный характер, оторванность от жизни, обреченность на неизбежный провал. В действительности все было иначе.

Прогрессивные по своему характеру идеи латиноамериканского единства и сотрудничества родились в различных частях континента фактически одновременно как отражение объективной насущной потребности. Поэтому концепцию латиноамериканской солидарности можно с полным основанием считать плодом коллективных усилий. Ее творцами выступали не оторванные от жизни мечтатели, а выдающиеся полководцы, овеянные славой побед над колонизаторами, государственные деятели, облеченные доверием и полномочиями выборных представительных учреждений, идеологи, являвшиеся властителями дум не одного поколения. Это было подлинное созвездие героев, пламенных борцов за свободу и независимость Латинской Америки.

Ретроспективный взгляд на исторический процесс позволяет с достаточной убедительностью ответить на вопрос, почему в борьбе за осуществление идей латиноамериканской солидарности, являвшихся, как было показано, плодом коллективного творчества целого поколения деятелей эпохи войны за независимость, столь большая роль принадлежит Боливару. Заслуга Освободителя в том, что он развил идеи латиноамериканской солидарности в стройную систему взглядов, образовавших ведущую внешнеполитическую концепцию стран региона эпохи возникновения независимых национальных государств в Латинской Америке. Кроме того, Боливар раньше других осознал реальность угрозы национальному суверенитету латиноамериканских республик, исходившей от северного соседа, и понял необходимость противодействовать этой угрозе совместными силами. Наконец, он первый предпринял попытку претворить в жизнь идею латиноамериканской солидарности путем созыва Панамского конгресса. Как сказал колумбийский историк X. Пачеко-Кинтеро, «единство континента и добрые отношения между народами Америки были политической константой жизни Освободителя».[143]

Проект образования латиноамериканского союза не выглядел «романтическим видением» ни с точки зрения сформулированных задач, ни с точки зрения обоснования путей их достижения.

По мнению Боливара, латиноамериканский союз, основанный на принципах равноправия и не ограничивающий суверенитет и конституционные нормы его участников, был призван обеспечить защиту завоеванной независимости и территориальной целостности молодых государств от посягательств враждебных внешних сил, гарантировать мирные, дружественные отношения между его участниками, выполняя роль арбитра в случаях возникновения споров или конфликтных ситуаций между ними. Он должен был также служить развитию сотрудничества между латиноамериканскими странами в целях совместного решения многих важных экономических и социальных проблем, общих для его участников, и согласовывать позиции членов союза по отношению к «великим конфликтам» (внешнего характера).

По замыслам Боливара, которые разделяли многие его сподвижники, такой союз позволил бы молодым латиноамериканским государствам занять достойное место на мировой арене и проводить активную внешнюю политику. В случае согласованных действий страны региона, несмотря на слабость своих экономических и военных позиций, могли бы выступать на равных с Англией, Францией, Россией и США. Боливар мечтал также о том, что объединенная испанская Америка, следуя провозглашенным ею принципам справедливости, будет противостоять монархическому Священному Союзу, являвшемуся душителем свободы народов.

Такой же конкретный и аргументированный характер носили предложения относительно реализации поставленной цели, хотя и было высказано немало отличных друг от друга точек зрения. В качестве места проведения латиноамериканского конгресса предлагались Кито, Гуаякиль, Сан-Хосе (Коста-Рика) и Леон (Никарагуа). В конце концов было принято предложение Боливара созвать конгресс в Панаме.

Достижение победы над колонизаторами в длительной и тяжелой войне потребовало усилий всех народов континента, В армии Боливара вместе сражались венесуэльцы, колумбийцы, эквадорцы, представители других стран. Достигнутое единство на поле боя необходимо было закрепить и сделать следующий шаг. Однако против этого выступили влиятельные силы как внутри стран региона, так и за его пределами. Вопрос о том, удастся ли созвать Панамский конгресс и станет ли реальностью союз молодых независимых государств, решался в острой борьбе сторонников и противников латиноамериканского единства.

Примечания:

1

Неруда П. Слово к советскому читателю//Лаврецкий И. Симон Боливар. — М., 1958. — С. 4.

6

См. O'Leary D. Memorias. — Vols. 1-34. — Caracas, 1981.

7

См. Lecuna V. Catalogo de errores y calumnias en la historia de Bolivar. — T. 1–3. — N. Y., 1958 (далее — Lecuna V. Catalogo…).

8

Ibid. — Т. 1. — P. 204.

9

Гумбольдт А. Страны Центральной и Южной Америки. Остров Куба. — М., 1969. — С. 18; Townsend Ezcurra A, Bolivar: Alfarero de Republicas. — Caracas, 1979. — P. 109.

10

Bolivar S. — Vol. I. — P. 63.

11

Simon Bolivar. Libertador de la America del Sur por los mas grandes escritores americanos. — Madrid — Buenos Aires, 1914. — P. 191 (далее — Simon Bolivar. Libertador de la America del Sur…).

12

Цит. по Латинская Америка. — 1987. — № 7. — С. 73.

13

Bolivar у Europa… — Р. 295.

14

Цит. по Pino Iturriete Е. A. La mentalidad venezolana de la emancipacion. — Caracas, 1971. — P. 73.

64

См. Villanueva C. Op. cit. — P. 83.

65

Gil Fortoul J. Historia constitucional de Venezuela. — Vol. 1. — Caracas, 1942. — P. 189.

66

См. Manning W. R. (Ed.) Op. cit. — Vol. 11. — P. 1145.

67

Цит. по Parra Peres C. Historia de la Primera Republica de Venezuela. — Vol. 11. — Caracas, 1959. — P. 22–23.

68

Bolivar S. — Vol. 111. — P. 535.

69

La constitucion federal de Venezuela de 1811. — Caracas, 1959.- P. 186–187, 210–211.

70

Villanueva C. Op. cit. — P. 289.

71

См. Rivas R. Historia diplomatica de Colombia (1810–1834).- Bogota, 1961. — P. 13–14.

72

Боливар С. Указ. соч. — С. 21–24.

73

См. Webster С. К. (Ed.) Op. cit. — Vol. 11. — Р. 309–320.

74

Ibld. — Р. 310, 312–313.

75

Bolivar S. — Vol. III. — P. 536.

76

См. Yanes Fr. J. Relacion documentada de los principales sucesos occuridos en Venezuela desde que se declaro estado independiente hasta el ano de 1891. — T. 2. — Caracas, 1943. — P. 151–153.

77

Masur G. Op. cit. — P. 123.

78

O'Leary D. Op. cit. — Vol. 27. — P. 80–81.

79

Боливар С. Указ. соч. — С. 27.

80

«Звание Освободителя превосходит все, чем награждался гордый человек» (письмо к генералу Паэсу от 6 марта 1826 г.); «Освободитель — это высший титул, и поэтому я не паду так низко, чтобы принять трон» (письмо к Сантандеру от 19 сентября 1826 г.) (Bolivar S. — Vol. 11. — Р. 324, 476).

81

Боливар С. Указ. соч. — С. 40.

82

Bolivar S. — Vol. I. — P. 73, 81.

83

O'Leary D. Op. cit. — Vol. 13. — P. 362.

84

Bolivar S. — Vol. III. — P. 569.

85

Ibid. — Vol. I. — P. 81.

86

Bolivar y la opinion publica. — P. 61.

87

Каллиер Ф. Каким образом договариваться с государствами. — Т. I. — СПб., 1772. — С. 199.

88

Боливар С. Указ. соч.-С. 29.

89

Bolivar S. — Vol. III. — Р. 556.

90

По мнению Ж. Мансини, «война насмерть» была «взрывом гениальной ярости», которую Боливар решил обрушить на врагов своей родины, и оправданием ей служили не только варварские акции ряда испанских военачальников, но и вся история колонизации и порабощения различных «американских рас» (см. Mancini J. Op. cit. — Т. II. — Р. 293–296).

Аргументы в пользу объявления «войны насмерть» представлены в сочинениях В. Лекуны (см. Lecuna V. Catalogo… — Т. 2. — Р. 233). В частности, защитниками Боливара проводится параллель с Великой французской революцией, в ходе которой в 1793 году был издан «закон о подозреваемых», на основании которого могли быть осуждены на смертную казнь даже те, кто, не совершив преступления против свободы, в то же время не предпринимал ничего для ее торжества. Подчеркивается тот факт, что Боливар неоднократно, но безуспешно предлагал Монтеверде прекратить войну на взаимное уничтожение, обменять 2 тыс. пленных испанцев на 400 патриотов, попавших в плен, и т. д. «По нашему мнению, война насмерть была оправданна, — писал один из самых авторитетных венесуэльских биографов Боливара А. Михарес, — так как это был единственный способ заставить роялистов отказаться от взаимного уничтожения» (Mijares A. Op. cit. — Р. 254).

Одно из первых осуждений «войны насмерть» прозвучало уже в декабре 1814 года в анонимном памфлете «Обвинение генерала Боливара, экс-диктатора Венесуэлы. Искусство войны», появившемся на острове Маргарита и перепечатанном в «Гасета де Каракас» 22 марта 1815 г. Под ним стояла подпись «Подлинные республиканцы». Историки предполагают, что это было делом рук политических врагов Боливара, которых у него было немало на протяжении всей его жизни.

Наиболее полное изложение позиции противников «войны насмерть» находим у английского историка Л. Петре: «Объявление войны насмерть было варварским актом, хотя он вполне соответствовал умонастроениям обеих сторон в той ужасной войне. Этот шаг Боливара может только дискредитировать деятеля, который имел возможность познать, как ведутся войны между цивилизованными народами. Подобных заявлений никогда не делал Вашингтон, и даже самые злейшие враги Наполеона с трудом способны предъявить ему обвинения в таких жестокостях» (Simon Bolivar. Libertador de la America del Sur… — P. 384).

91

Bolivar S. — Vol. III. — P. 604.

92

Simon Bolivar. Libertador de la America del Sur… — P. 296.

93

См. Боливар С. Указ. соч. — С. 43–45.

94

Боливар С. Указ. соч. — С. 43–44.

95

Цит. по Mijares A. Op. cit. — Р. 417.

96

Bolivar S. — Vol. 1. — Р. 88–89.

97

См. Rivas R. Op. cit. — Р. 34–35.

98

Polanco Alcantara Т. Op. cit. — Р. 11–12.

99

См. O'Leary D. Op. cit. — Vol. 13. — P. 459.

100

Цит. по Verna Р. Cuarenta anos (1790–1830) de relaciones haitianas- venezolanas y su aporte a la emancipacion de Hispanoamerica. — Caracas, 1969. — P. 135, 137.

101

Bolivar S. — Vol. 1. — P. 140.

102

См. Боливар С. Указ. соч. — С. 49–65.

103

Peru de Lacroix L. Op. cit. — P. 47–48; Bolivar y su epoca. — Vol. 1. — Caracas, 1953. — P. 385.

104

Bolivar S. — Vol. 1. — P. 187.

105

См. Zapata Olivella J. Piar, Petion, Padilla. Tres mulatos de la revolucion. — Barranquilla, 1986. — P. 167.

106

См. Bolivar S. — Vol. III. — P. 669.

107

См. Verna P. Op. cit. — P. 177.

108

См. Marion S. Expedition de Bolivar. — Port-au-Prince, 1928. — P. 104.

109

Masur G. Op. cit. — P. 231; Verna P. Op. cit. — P. 204.

110

См. Verna P. Op. cit. — P. 194, 208.

111

Bolivar S. — Vol. III. — P. 634.

112

Cardozo A. Proceso historico de Venezuela. — T. 2. — Caracas, 1986. — P. 46; Acosta Saignes M. Accion y utopia del hombre de las dificultades. — La Habana, 1977. — P. 456.

113

Цит. по Лаврецкий И. Указ. соч. — С. 80.

114

Цит. по Verna Р. Op. cit. — Р. 238.

115

Цит. по Bolivar у su epoca. — Vol. 1. — Р. 31.

116

Bolivar S. — Vol. 1. — Р. 610.

117

Ibid. — Vol. 111. — P. 639.

118

Боливар С. Указ. соч. — С. 84, 92.

119

См. Paez J. A. Autobiografia. — Т. 1. — Medellin, 1973. — Р. 101–102.

120

Bolivar S. — Vol. 1. — Р. 291.

121

См. Garcia Arieche G. Bolivar, su gesta y los Estados Unidos (1810–1830). — Caracas, 1980. — P. 10–11.

122

См. Bolivar y Europa… — P. 774.

123

Ibid. — P. 397.

124

Различные источники дают разные оценки общей численности иностранного легиона (см. Hasbrouck A. Foreign Legionaries in the Liberation of Spanish South America. — N. Y., 1928. — P. 390; Simon Bolivar. Libertador de la America del Sur… — P. 296).

125

Acosta Saignes M. Op. cit. — P. 282.

126

См. Bolivar y Europa… — P. 443.

127

Ibid. — P. 774.

128

Bolivar S. — Vol. 111. — P. 697, 699.

129

См. Bolivar, Camillo Torres y Francisco Antonio Zea. — Bogota, 1936. - P. 83.

130

Alvares A. La diplomacia de Chile durante la emancipacion y la Sociedad Internacional Americana. — Madrid, 1910. — P. 257–260.

131

Ibid. — P. 261.

132

См. Documente от Inter-American Cooperation. — Vol. I. — Philadelphia, 1955. — P. 26.

133

Pividal F. Bolivar: pensamiento precursor del antimperialismo. — La Habana, 1977. — P. 41.

134

См. Rivas R. Op. cit. — P. 13.

135

Цит. по Pacheco Quintero J. Op. cit. — P. 22.

136

Полный текст см. Lecuna V. La entrevista de Guayaquil. Restablecimiento de la verdad historica. — Т. II (Documentos). — Caracas, 1963. — P. 12–20 (далее — Lecuna V. La entrevista de Guayaquil).

137

Цит. по Calderas F. Bolivar frente a Estados Unidos. — Merida, 1984. — P. 80–81.

138

Боливар С. Указ. соч. — С. 63.

139

Simon Bolivar. Libertador de la America del Sur… — P. 216.

140

Bolivar S. — Vol. I. — P. 294.

141

The Inter-American Conferences, 1826–1954: History and Problems.- Wash»1965. — Р. I.

142

См., например, Nerval G. Autopsy of the Monroe Doctrine. — N. Y., 1944. — P. 131; Bolivar. 1783–1983. — Caracas, 1983. — P. 95–96.

143

Pacheco Quintero J. Op. cit. — P. 21.