Глава I

Африканские воспоминания 1898-1901 гг.

Странные чувства волновали меня в марте 1898 г. в тот день, когда семнадцатилетним парнем я впервые ступил на землю Африки. Мои родители, наконец, смирились с горячим и неизменным желанием сына – сделаться африканским фермером. И вот теперь, полный радостных надежд и напряженного ожидания, я ощущал под ногами землю своей мечты. Мой путь лежал в провинцию Наталь; там, на ферме, принадлежавшей другу отца, мне предстояло начать практическое изучение выбранного дела.

Первым портом, в который мы заходили, был Капштадт; но этот город, вполне цивилизованный и похожий на любой европейский, не произвел на меня никакого впечатления и не запомнился.

Ист-Лондон, куда наш пароход зашел после Капштадта, являл собой зрелище совсем иного рода. Город, уже получивший имя, еще только создавался; улицы в подавляющем большинстве были просто песчаными аллеями. На другой стороне реки раскинулось большое поселение кафров, сразу же вызвавшее у меня огромный интерес – ведь тут я впервые видел лицом к лицу уроженцев Африки в естественной обстановке. Здесь же мне довелось посмотреть на парад кафрских горных стрелков; впечатление, произведенное на меня этими воинами, только что вернувшимися из очередной экспедиции, осталось неизгладимым.

Следующий порт, Дурбан, был местом высадки, концом морского путешествия и началом сухопутного. В банке меня ожидал перевод в тысячу марок (т.е. 50 фунтов) – эти деньги предназначались на фермерскую экипировку: покупку одежды, седел, инструментов и т.д. Но к этому времени перспектива однообразной работы на ферме представлялась мне уже не такой соблазнительной. Меня неудержимо влекло вглубь страны, в неизведанные области, навстречу открытиям, приключениям и охоте на крупную дичь.

Ферма никуда не уйдет, рассудил я, а пока что надо было решить, как распорядиться своим несметным богатством. Агент моего отца отсчитал мне 50 фунтов – по тем временам солидная сумма. Быстро купив все необходимое, я отправился, как и планировалось, в Питермарицбург, но там, вместо того, чтобы сесть на поезд, идущий в Ньюкастл (на ферму отцовского друга), я купил себе пони, вскочил в седло и, свободный и беззаботный, как птица небесная, направился прямо к Драконовым горам. К счастью, по дороге я остановился передохнуть в поместье немецкого колониста. Хозяин, герр Прожевски, уже сколотил к тому времени миллионное состояние; ко мне он отнесся очень дружелюбно и терпеливо объяснил всю смехотворность выбранного мною способа путешествия вглубь Африки. Мне пришлось внять голосу разума и вернуться в Питермарицбург; таким образом, единственным результатом первой самостоятельной вылазки стало угрожающее сокращение моей наличности.

В Питермарицбурге я совершенно неожиданно встретил школьного товарища. Это был Эрнст Кель, уроженец Люнебурга. Он поступил на службу в Горную полицию Наталя, и по его совету я тоже решил попробовать свои силы в должности полицейского. На службу в горную полицию брали парней, начиная с 17 лет; хотя столько мне уже исполнилось, выглядел я пятнадцатилетним. Поэтому поначалу меня отказались принять, но умение ездить верхом и метко стрелять все же решили дело в мою пользу – адъютант (ныне майор) Диммик распорядился занести меня в списки.

В Горной полиции Наталя Диммик играл тогда очень своеобразную роль. Для вооруженной молодежи, находившейся под его командой, он был чем-то вроде отца – очень строгого и неизменно почитаемого. Особенно глубокое уважение испытывал к нему я (и это чувство сохранилось до сих пор). Ввиду моей крайней юности Диммик как бы принял меня под свое покровительство – правда, это выражалось лишь в повышенной требовательности. Все, что было обязательным для других, было обязательно и для меня; но мне следовало выполнять каждое дело хоть немного лучше всех прочих.

Каждому полисмену присваивался номер; мой полковой номер был 2153. В целом жизнь добровольца, поступившего в ГПН, очень сильно отличалась от жизни военнослужащего немецкой армии. Горная полиция представляет собой вооруженные силы, созданные для охраны мира и порядка в пределах провинции; посылка ее частей за границу могла быть вызвана лишь чрезвычайными обстоятельствами. Штаб-квартира находилась в Питермарицбурге, и там же происходило обучение рекрутов. Плата составляла 6 шиллингов в день. На эти деньги мы должны были обеспечивать пропитание себе и своей лошади. Покупка лошади, седла и обмундирования также шли за счет новобранца. Правда, на это предоставлялся кредит, который затем погашался удержанием двух фунтов в месяц. Бесплатно правительство выдавало только оружие – каждому полагался карабин и револьвер. Униформа состояла из черной рубашки, черных брюк для верховой езды, кавалерийских сапог со шнуровкой и белого тропического шлема; более неудобный и непрактичный наряд нельзя было придумать даже специально. Уже в конце 1898 г. он использовался только в качестве парадной формы – в повседневной службе мы перешли на хаки. Вскоре черную форму отменили.

Моими товарищами по службе были в основном очень молодые люди, всего одним-двумя годами старше меня. Чаще всего это были младшие сыновья британских аристократических семейств, проходившие в Горной полиции ученический этап предстоящей им колониальной карьеры. Поначалу мне приходилось туговато, ведь время обучения – всегда самое трудное, а поворачиваться требовалось быстро.

Спустя несколько месяцев я уже стоял часовым на посту в одном из приграничных районов, Грикваленде. Отвесные струи воды низвергались с неба; только в Африке, в период дождей, бывают такие ливни. Дрожа от холода и сырости, я кутался в плащ и поглядывал в сторону лагерных огней. Хотя в мокрой палатке на мокрой земле тоже не сладко, я ни о чем так не мечтал, как о смене.

Все-таки там, в лагере, несравненно лучше, чем на этом голом холме, и не так одиноко. Я тоскливо вслушивался в непроглядный мрак. И тут издали, заглушенные шумом дождя, до меня донеслись звуки немецкой рождественской песни... А я и забыл, что сегодня праздник.

Первая рождественская ночь вдали от родины! На посту, у рубежей диких враждебных племен. Я представил себе родителей, друзей, всех, кого люблю – сейчас они собрались у елки, в камине трещат дрова, и снег искрится за окном...

В это время послышались шаги. Глубоко вздохнув, чтобы прогнать воспоминания, я крикнул в тишину:

– Стой! Кто идет?

– Друг, – донеслось снизу. Это была долгожданная смена.

Вернувшись в лагерь, я убедился, что там хорошо, где нас нет: лежа под плащом, на попоне, я чувствовал себя так же уютно, как если бы устроился на ночлег прямо в русле грязного ручья.

Так прошло мое первое африканское Рождество. Потом я узнал, что за ближайшей горой находится миссия траппистов – это оттуда порывами ветра донесло до меня звуки праздничного гимна.

В Грикваленде начались волнения, и наше подразделение ГПН было отправлено на патрулирование границы вместе с частями капских горных стрелков.

Вскоре в нашей части начался тиф; эпидемия приняла такие масштабы, что нам пришлось вернуться в Питермарицбург, и три четверти личного состава оказались в лазарете, в том числе и я. Многие умерли, и лишь доброта и самоотверженность врачей и сестер спасли жизни остальным.

После выхода из лазарета меня, до окончательного выздоровления, направили на станцию Ван Рюнен; это была самая высокогорная колония в Натале. День за днем я лазил по склонам, охотился на бушбоков (Tragelaphus silvaticus) и водяных козлов – тогда они еще водились в тех местах – и изучал окрестности, не подозревая, что через несколько месяцев этот живописный край будет охвачен жесточайшим пожаром Бурской войны.

Отсюда, сверху, были видны как на ладони сотни квадратных миль. Сейчас здесь резвились в зарослях антилопы, перекликались невидимые в густой листве обезьяны, вдали слышался характерный "лай" бушбоков. Но скоро совсем другие звери разбудят эхо в скалах: отсюда, со склонов Драконовых гор, будут вести огонь крупнокалиберные орудия буров, испепеляя занятые англичанами городки в долинах.

Все мы крепки задним умом. Когда война уже началась, я вспомнил некоторые эпизоды, оставленные мной без внимания, но много сказавшие бы более опытному человеку. Например, однажды на станцию пришли два офицера-артиллериста – как они объяснили, их привлекла хорошая охота в здешних местах. Я сопровождал их в качестве проводника. Что они мало смыслят в охоте, да и вообще не очень интересуются, было очевидно. Но я был настолько наивен, что даже не пытался задать себе вопрос – зачем же они пришли в горы, и только удивлялся, насколько глубоко в них укоренились служебные привычки: время от времени оба охотника останавливались и, не обращая внимания на антилоп, производили инструментальную съемку местности, исправляя свои карты.

Почти ежедневно кто-нибудь из нас отправлялся верхом вниз, в долину, в город Гаррисмит; это уже была территория Оранжевой республики. Среди его жителей, в основном буров, у нас было много друзей.

Когда отпуск закончился, я вернулся в Питермарицбург, и вскоре меня направили в Зулуленд.

Здесь я познакомился с зулусами. Это, вероятно, самое благородное из диких племен, обитающих к югу от экватора (или, по верному выражению полковника Шиля, "наименее неблагородное"). Зулусы прозвали меня "Изипака" ("к" лишь приблизительно соответствует щелкающему звуку в этом слове), что означает свечку или трубку, поскольку я был худой и гибкий. Впоследствии один чернокожий миссионер, желая потешить мое самолюбие, перевел это имя как "струящийся свет", и мне пришлось потрудиться, скрывая неудержимый смех.

То время среди зулусов было очень приятным. Всевозможная дичь водилась в изобилии. Почти каждый день, когда в предвечерние часы жара немного спадала, кто-нибудь из нас отправлялся на охоту. Обычную добычу составляли дрофы, цесарки, карликовые антилопы (Cephalophus Grimmii) или – при большой удаче – водяной козел (Cervicapra arundinum). Это приятно разнообразило наш скудный стол. Но охота – лишь отдых и развлечение, кроме нее была и служба – и вот уже вновь приходилось отправляться в многонедельное патрулирование. Все пожитки умещались на одном маленьком вьючном пони. Впоследствии, во время путешествий вглубь страны, когда за мной шел целый караван, мне очень пригодился приобретенный в юности опыт походной жизни.

Вечером я останавливался вблизи какой-нибудь деревни. Ставил маленькую, не больше метра высотой, палатку, разводил огонь и готовил еду. Обычно вскоре из деревни приходили воины-зулусы, познакомиться с пришельцем и покурить у костра.

Вот юная грациозная девушка подходит к огню; на голове у нее горшок с пивом. Склонив колени, она протягивает его старейшине деревни, сидящему рядом со мной. Старейшина делает несколько глотков и, громко рыгнув в знак того, что напиток высшего качества, передает горшок мне. Предложить гостю отхлебнуть первым явилось бы вопиющим нарушением этикета – я должен убедиться, что пиво не отравлено. Как интересно было беседовать с этими старыми воинами! Многие из них участвовали в знаменитой битве с англичанами 22.I.1879, когда объединенные силы зулусских племен безуспешно пытались преградить путь английской армии, вторгшейся на их землю.

Они рассказывали о великих охотах, которые устраивал Сетевайо (Кетчвайо) в те времена, когда бесчисленные стада антилоп бродили по Зулуленду. Теперь эпидемии чумы и ружья белых оставили лишь незначительную часть прежнего обилия дичи. Они рассказывали, как однажды Кетчвайо приказал поймать живьем взрослого льва; на ловлю был снаряжен целый "импи" (полк). Приказ есть приказ, и ценою жизни десятка воинов лев был пойман и доставлен великому вождю.

В один из таких вечеров я услышал о медоведе и его повадках. Эта неприметная птичка отличается удивительной особенностью: она сознательно и регулярно прибегает к помощи человека. Привлекая внимание своим характерным чириканьем, она перелетает с куста на куст, пока не приведет идущих следом за ней людей к дереву, в дупле которого скрыты соты с медом диких пчел. Когда пчел выкуривают дымом и сладкая добыча извлекается на свет, охотники обязательно оставляют кусок медового сота своему крылатому помощнику. Зулусы говорят, что чересчур жадного человека, не вознаградившего хитрую птичку, ждет неминуемая кара: в следующий раз оскорбленный медовед приведет его к логову леопарда или к притаившейся в траве черной мамбе. Надо сказать, что эту историю я слышал только от зулусов – в других районах Африки она или неизвестна, или считается вымыслом.

Меж двумя рукавами реки Умфолози – Белым и Черным – лежит обширный район, объявленный заповедником. Но мне удалось получить разрешение на охоту – с условием добычи не больше двух голов каждого вида антилоп. Моим проводником стал один из старых воинов Кетчвайо – щуплый, маленький, сморщенный человек. Он резко отличался от рослых, хорошо сложенных зулусов, хотя и говорил на их языке. Я думаю, что он был бушменом. Вдоль берегов Умфолози тянутся густейшие кустарниковые заросли. Проникнуть в эту чащу – дело совершенно немыслимое, и приходилось ограничиваться скрадыванием дичи по утрам, на водопое, или перед заходом солнца, когда травоядные покидают свои лесные укрытия и выходят пастись.

Животный мир этой части Зулуленда довольно богат. Здесь бродили большие стада водяных козлов и гну, нередко с равнин прибегали к реке табуны зебр. Встречались и буйволы. Раньше их было значительно больше, но именно эти могучие звери в максимальной степени пострадали от эпидемии чумы, выкосившей 80% стад. Во многих местах берега реки густо устилали черепа буйволов – сюда, к воде из последних сил сходились несчастные животные и умирали одно за другим, на радость грифам.

Хищники представлены несколькими видами мелких кошек, леопардами, гиенами и дикими собаками. Львы на Умфолози почти не встречаются.

Из крупных животных здесь можно было встретить бегемота – они обитали в многочисленных заболоченных прудах вдоль берегов – и оба вида носорогов: белого – великого Мкубо зулусского эпоса – и черного – бедьяна; последний отличается более сварливым нравом и, несмотря на меньшие размеры, гораздо опаснее своего собрата, который никогда не нападает на человека, не будучи раненным.

Охотничьи законы в Родезии соблюдаются весьма строго, и, невзирая на большой соблазн, я воздерживался от охоты на толстокожих, стараясь держаться от них подальше, а это не всегда легко. Довольно типичен, например, следующий случай. Как-то раз на Умфолози прибыли два норвежских зоолога, занимавшихся сбором коллекций – птиц, рептилий и бабочек – для музея в Осло. Работа была уже почти закончена, и ученые собирались в обратный путь. Но в одно прекрасное утро их палатка чем-то не понравилась носорогу, и никогда не рассуждающий бедьяна, нагнув голову, помчался на врага. К счастью, оба зоолога находились снаружи. Теперь им оставалось лишь наблюдать, как рассвирепевший зверь крушит и топчет плоды их многомесячного труда. Не выдержав, один из норвежцев выстрелил, и прицел оказался настолько верен, что носорог был убит наповал. В результате ученых оштрафовали на 100 фунтов, несмотря на то, что выстрел был произведен с целью самообороны от неспровоцированного нападения.

Однажды меня разбудил громкий хриплый рев, раздавшийся в зарослях неподалеку от лагеря. Я решил, что в наши края каким-то чудом затесался лев, схватил винтовку и поспешил в направлении звуков. Прежде, чем мне удалось пробраться сквозь колючие кусты, все смолкло. Через несколько минут тропинка вывела на небольшую поляну, и в этот момент проводник, находившийся в двух шагах впереди меня, внезапно отпрыгнул в сторону с отчаянным криком: "Ньяти!" Не зная, что обозначает слово "ньяти", я растерянно озирался, и тут в пятидесяти шагах, ломая ветки, показался буйвол. Опущенная голова и покрытая пеной морда не оставляли сомнений в серьезности его намерений. В то время я еще не представлял, насколько опасным противником может быть африканский буйвол, и потому спокойно поднял ружье. Пуля вошла между сверкающими красными глазами, и бык, как подкошенный, рухнул наземь; теперь я увидел, что его шея и бока в крови и страшно изранены. Оказалось, что звуки, принятые мной за рычание льва, были ревом сражавшихся буйволов. Мы, вероятно, наткнулись на побежденного – кипя от ярости, он бродил в кустах и, почуяв людей, решил взять реванш за недавнее поражение.

Наутро я заметил стаю гиеновых собак, пировавших вокруг туши мертвого буйвола. Надо сказать, что это был единственный случай в моей охотничьей практике, когда собаки пожирали не свою собственную добычу. Утверждение о том, что эти животные питаются падалью, ошибочно.

В Зулуленде сохранилась традиция больших охот. Самая внушительная и красочная, в которой мне удалось принять участие, состоялась в честь приезда мистера Сандерса (в настоящее время – сэр Чарльз Сандерс), бывшего тогда резидентом Зулуленда и посетившего наш пост с инспекционным визитом. Вскоре после восхода на равнине выстроились правильными колоннами более десяти тысяч воинов-зулусов; при появлении Сандерса его встретил громовой клич: "Байет!" – приветствие, с которым обращаются только к вождю. Одновременно воины ритмично ударили копьями о щиты. Эти маленькие круглые щиты входят в обязательный комплект охотничьего снаряжения зулуса; боевые щиты гораздо больше и богаче украшены. Множество собак вторило приветственным крикам громким лаем и завыванием, и все вместе слилось в трудноописуемую какофонию.

Затем вперед выступил колдун. Обратившись к духам великих предков, он просил их даровать сегодня богатую добычу. Двигаясь вдоль рядов, колдун осыпал воинов какой-то мелко нарезанной сухой травой, доставая ее из подвешенного к поясу мешочка. Считается, что поймавший хотя бы одну крупицу будет особенно удачлив – и, конечно, не преминет уделить колдуну часть дичи.

Когда обряд закончился, главный индуна разъяснил командирам отдельных импи (подразделений), куда им следует вести своих людей. Колонны отходили одна за другой в противоположных направлениях, постепенно растягиваясь в шеренги; в итоге был охвачен участок площадью в несколько квадратных миль. Расстояние между загонщиками составляло 15-20 шагов. После того как все заняли свои места, по цепям был передан приказ, и дальше фланги начали сближаться друг с другом; шеренги загонщиков постепенно сокращались, и одновременно поднялся невообразимый шум – люди кричали, визжали, ударяли копьями по щитам и били в небольшие барабаны. Дикие животные, обезумев от страха, метались в разные стороны, пытаясь вырваться из окружения, но везде натыкались на удары тяжелых копий. Основную часть добычи составляли бушбоки, карликовые антилопы и газели, но иногда попадались и более крупные – гну, водяные козлы и даже зебры. Бывало, что некоторым животным удавалось прорвать цепь загонщиков, но им вслед летели короткие дротики зулусов – ассегаи, остальное довершали собаки. Надо заметить, что местные охотничьи собаки – весьма внушительные звери, отлично справляющиеся со своими обязанностями; они выведены скрещиванием европейских борзых с кафрскими сторожевыми породами. Хорошая собака очень ценится, и две-три коровы не считаются слишком высокой платой.

В прошлом такие большие охоты играли немалую роль в жизни племени, и потому неудивительно, что зулусы выработали для них специальную терминологию. Так, место сбора, к которому сходятся охотники, называется "черепом", а цепи загонщиков – "рогами". Также очень тщательно сформулированы правила, определяющие, кому принадлежит та или иная добыча при коллективной охоте. Владельцем убитой антилопы является тот, кто первым ранил ее, даже если речь идет о незначительной царапине; тому, кто добыл животное, достается задняя часть туши. Законы эти соблюдаются весьма строго, в чем я убедился на собственном опыте. Однажды я подстрелил крупного бушбока; в тот же вечер ко мне пришел какой-то воин и заявил, что антилопа принадлежит ему, поскольку именно он ранил ее накануне, и указал на след своего ассегая на задней ноге. Разумеется, я отдал добычу, удовлетворившись причитающейся мне долей.

По мере того, как "рога" сближались, мы – несколько белых, участвовавших в охоте, – были вынуждены прекратить стрельбу и перейти на роль зрителей, чтобы пули дальнобойных ружей не ранили кого-нибудь из загонщиков. Но туземцы прекрасно обходились и без нашей помощи. Скоро все было закончено, и сотни убитых антилоп понесли к "черепу", где под наблюдением индун происходит дележ охотничьей добычи. Затем последовали благодарственные ритуальные танцы, и люди перешли в другое место, чтобы повторить загон.

Зулуленд был настоящим рассадником змей – нигде в Африке мне не встречалось больше ядовитых пресмыкающихся, чем здесь. Чаще всего попадался буфоттер: я дважды сталкивался с этой опасной змеей, но оба раза отделывался испугом.

Однажды я скрадывал каменного козла. На мне была обычная полевая форма, включавшая шерстяные гетры. Почувствовав легкий удар чего-то твердого по ноге, я подумал, что задел ветку, и сделал нетерпеливое движение, чтобы освободиться – все внимание было направлено на антилопу. В тот же миг я ощутил, что вторую ногу сжимает упругое кольцо, глянул вниз и увидел здоровенного буфоттера – он вонзил зубы в одну из гетр, а змеиный хвост обвился вокруг другой. К счастью, ядовитые зубы завязли в толстой шерстяной материи. Обезумев от страха, я сбил гадину на землю стволом ружья и колотил ее, пока не убил. В результате пострадала винтовка, зато козел мог благодарить судьбу.

Через некоторое время я, так сказать, провел ночь в одной постели с буфоттером. Наши постели устраивались тогда очень просто: несколько охапок травы, а сверху покрывало; подушкой служило седло. И вот однажды утром выяснилось, что змея устроилась на ночь в траве, на которой я спал – видимо, ее привлекло тепло. После этого случая я еще долго с повышенным вниманием относился к устройству своего ложа.

Вскоре мне довелось познакомиться с самой опасной из ядовитых змей Африки. В тот день, охотясь верхом, я застрелил дукера; антилопа упала в густой траве в сотне шагов от меня. Я направил лошадь к тому месту, и вдруг она резко остановилась, испуганно захрапев: навстречу нам из травы с шипением поднялась черная мамба. Моя реакция была мгновенной: опустив ствол дробовика, я нажал на спуск. Дробь на короткой дистанции действует подобно пуле, и выстрел оторвал змее голову.

Слухи о приближающейся войне носились в воздухе, и все же никто не хотел им верить. В конце сентября меня перевели в Эшове, а через неделю пришло известие: война объявлена, буры вторглись в Наталь.

Мы ждали отправки на фронт, но были жестоко разочарованы: в Эшове все шло по-старому, хотя в связи с переходом на военное положение нам прибавили жалованье. Европейцы по-прежнему играли в поло и в теннис, и в клубах давались балы. На одном из них, в перерыве между танцами, я узнал, что назначаюсь комендантом маленького пограничного форта Джалланд, куда и отправился, едва успев переодеться и собрать вещи.

Гарнизон форта состоял из двенадцати человек, из них двое белых, оба мои знакомые. Мы вели весьма привольную жизнь. Местность вокруг была холмистая, и время от времени на одном из дальних холмов показывались бурские патрули. Обрадовавшись развлечению, мы принимались палить по ним, и буры отвечали тем же. Эти перестрелки были совершенно безобидным препровождением времени – нас разделяло не меньше километра, и все обходилось без жертв.

Но сладкому житью в Джалланде скоро пришел конец – меня назначили офицером полевой связи, то есть попросту фельдъегерем, и в течение следующих месяцев я изрядно помотался с депешами и приказами по всей границе, иногда по двенадцать часов на вылезая из седла. Непосредственного участия в боевых действиях я не принимал, однако новая должность позволила мне побывать во многих горячих местах и многое повидать. Тем не менее я думаю, что воспоминаниям этого периода не место в книге о дикой Африке; англо-бурская война велась в основном европейцами против европейцев, и я упоминаю о ней лишь для того, чтобы точнее передать обстановку в стране в те годы.

В июне 1901 г. закончился срок моей службы в Горной полиции Наталя, и я решил перебраться в Германскую Юго-Западную Африку. Самым быстрым и надежным считался путь по морю.

Жизнь в портовых городах Южной Африки была очень оживленной. Солдаты и офицеры, прибывшие в короткий отпуск с театра военных действий, торопились истратить свое золото, пока их не настигла пуля бородатого бурского снайпера; клубы, пивные и рестораны были открыты круглосуточно. И повсюду броские плакаты приглашали всех желающих на вербовочные пункты – шел набор добровольцев.

Вербовка происходила следующим образом. Уполномоченный офицер сидит за столом. К нему приближается человек, явно страдающий от многодневного похмелья. Назвавшись, он кладет на стол матросскую карту – документ, удостоверяющий, что он уволен с корабля и у судовладельцев нет к нему никаких претензий. Внешний вид бумаги явно свидетельствует, что она была куплена в каком-нибудь портовом кабаке; не менее очевидно и то, что корабль, с которого дезертировал этот матрос, еще стоит в гавани. Но формальности соблюдены, офицер протягивает новобранцу контракт, и тот подписывается. Теперь возникает вопрос о роде войск, наиболее подходящем для новоиспеченного вояки. Все попытки выяснить его склонности и навыки наталкиваются на подозрительно уклончивые ответы. Наконец отчаявшийся вербовщик спрашивает:

– А ездить верхом вы умеете? – и слышит твердое "нет".

Офицер облегченно вздыхает:

– Ладно, тогда записываем вас в команду снайперов.

С приходом следующего кандидата вся история повторяется, но с одним изменением: поскольку доброволец сообщает, что не умеет стрелять – это единственное, что он утверждает с достаточной уверенностью, – то его зачисляют в иррегулярную кавалерию.

Наконец, взойдя на гостеприимный борт уютной старой "Гертруды Верман", я отплыл в Свакопмунд. При взгляде с моря этот город производит довольно приятное впечатление, которое быстро рассеивается, когда сходишь на берег. Песок под ногами, песок в пище, песок в постели – повсюду ничего, кроме песка. Я остановился в лучшем отеле города, он назывался "Князь Бисмарк" и был построен из старых ящиков из-под виски. Правда, как во всяком приличном отеле, там имелся бильярд, но, увы – один лишь стол. Шаров не было, и постояльцы развлекались, закатывая в лузы пробки от пивных бутылок.

Поначалу я собирался поступить на военную службу в Германской Юго-Западной Африке, но оказалось, что для этого требуется дать обязательство в течение десяти лет не покидать колоний. Такое условие меня не устраивало, к тому же я получил телеграмму, из которой явствовало, что дома срочно необходимо мое присутствие.

И вот я опять взошел на корабль, чтобы после четырехлетнего отсутствия вернуться на родину.