Глава 7

ГЕЙДРИХ И ГЕСТАПО

6 июня 1932 года произошло событие, буквально всколыхнувшее правление НСДАП в Мюнхене. В письме, адресованном рейхсляйтеру по организационным вопросам Грегору Штрассеру, гауляйтер провинции Галле-Мерзебург Рудольф Йордан[102] сообщал потрясающие вещи: в ближайшее окружение Адольфа Гитлера проник агент мирового еврейства!

«Как мне удалось узнать, — писал Йордан, — в правлении партии служит некий Райнхард Гейдрих, отец которого, Бруно Гейдрих, проживает в г. Галле. Имеются все основания полагать, что этот человек — еврей… Было бы целесообразно, поручить управлению партийных кадров провести по данному факту расследование».

К своему письму гауляйтер приложил копию статьи из «Музыкальной энциклопедии» Гуго Римана, в которой руководящие партайгеноссен в Мюнхене смогли прочесть следующее:

«ГЕЙДРИХ, Бруно (наст. фамилия — Зюсс), род. 23 февраля 1865 г. в г. Лойбен (Саксония)…»

Штрассер приказал доставить ему личное дело подозреваемого, из которого выяснил, что штурмбанфюрер СС Райнхард Гейдрих на самом деле с 1 октября 1931 года работает в руководстве СС и возглавляет небольшую и довольно таинственную организацию, называющуюся «служба безопасности рейхсфюрера СС».

Возник вопрос: мог ли Генрих Гиммлер вверить безопасность партии ярых антисемитов в руки еврею?!

Штрассер вызвал к себе авторитетнейшего генеалога партии доктора Ахима Герке и поручил ему заняться родословной подозреваемого. Две недели потребовались тому для тщательного расследования, на базе которого 22 июня 1932 года появилось «заключение о расовом происхождении обер-лейтенанта флота в отставке Райнхарда Гейдриха». В нем однозначно утверждалось:

«Из прилагаемых выписок вытекает, что обер-лейтенант… Гейдрих является немцем по происхождению. Примесей цветной или еврейской крови не обнаружено… Все полученные данные документально подтверждены, их подлинность проверена».

Согласно исследованиям Герке, слух о еврейских корнях Гейдриха был связан с тем, что его бабушка — «Эрнестина Вильгельмина Гейдрих, урожденная Линднер, во втором браке была замужем за подручным слесаря Густавом Робертом Зюссом и как мать многочисленных детей от первого брака с Бруно Гейдрихом нередко называла себя — Зюсс-Гейдрих. Следует также заметить, что и подручный слесаря Зюсс не являлся лицом еврейского происхождения».

Далее Герке сообщал: "Второй брак матери Гейдриха привел к ошибочному утверждению, опубликованному в «Музыкальной энциклопедии» Римана в 1916 году: «ГЕЙДРИХ (наст. фамилия — Зюсс)». В более поздних изданиях энциклопедии это добавление было опущено по требованию семьи Гейдрихов.

Генеалог посчитал, что на этом в деле Гейдриха можно поставить точку. В действительности же история с происхождением шефа СД только начиналась. Чем выше забирался Райнхард по крутой лестнице национал-социалистской иерархии, превращаясь, как писал швейцарец Буркхарт, в «молодого зловещего бога смерти третьего рейха», тем крепче прирастал к нему слух: «эсэсовец № 2 — еврей».

После падения гитлеровского режима современники и историки продолжили не без злорадства смаковать генеалогическую загадку шефа СД, причем каждый старался дополнить версию о неарийском происхождении Гейдриха новыми подробностями.

Так, бывший заместитель начальника группы в управлении внешней разведки оберштурмбанфюрер СС Вильгельм Хёттль поведал, что в середине 30-х годов Гейдрих будто бы трижды судился и трижды выигрывал процессы против лиц, открыто называвших его неарийцем. «Более того, — вспоминал Хёттль, — Гейдрих якобы распорядился уничтожить не только все документы, касавшиеся его происхождения, но также и надгробие на могиле своей еврейской бабушки Сары Гейдрих на Лейпцигском кладбище».

Бывший личный врач Гиммлера, доктор Феликс Керстен, писал, что вскоре после захвата власти Гитлер, узнав правду о происхождении Гейдриха, вроде бы высказался в его пользу.

В свою очередь, бывший обергруппенфюрер СС Вильгельм Штуккарт[103] сообщал, что слышал от министериальдиректора Херинга, что Гейдрих «считался евреем или частичным евреем».

В круг «посвященных» в генеалогические тайны Гейдриха, разумеется, не мог не входить адмирал Вильгельм Канарис. Бывший сотрудник абвера берлинский пианист Хельмут Маурер утверждал, например, что еще в 1940 году тот смог получить в загсе города Галле компрометирующие материалы о семье Гейдриха, позволившие Канарису шантажировать своего главного соперника и тем самым оберегать абвер от провокаций СД.

Мало кто заметил, что эти «посвященные» часто противоречат друг другу. Так, если верить Мауреру из абвера — в 1940 году он нашел материалы, которые, как утверждал Хёттль, уже давно уничтожены Гейдрихом. Но если Хёттль искал неарийские корни Гейдриха со стороны матери, то Маурер настаивал, что евреи в родословной шефа СД присутствовали по отцовской линии. Утверждение же о том, что шеф абвера якобы держал Гейдриха «под колпаком», благодаря полученному компромату, опровергает биограф Канариса Карл-Хайнц Абсхаген: «По неопровержимым свидетельствам ближайшего окружения Канариса, адмирал находился в постоянном страхе перед Гейдрихом и… только получив известие о его гибели в мае 1942 года, смог вздохнуть с явным облегчением»

Публикация в 50-х годах XIX века исследований доктора Герке выбила из мозаики «теории» о мнимом Гейдрихе-еврее еще один камешек. Стало ясно, что иудейской бабушки по имени Сара Гейдрих никогда не существовало. Однако и это не поколебало убежденности приверженцев «еврейской версии». Бывший обвинитель на Нюрнбергском процессе Роберт Кемпнер, например, заявлял, что заключение, составленное нацистом Герке, ровным счетом ничего не доказывает, так как оно «было составлено в унисон с принятым ранее решением Гитлера и Гиммлера прикрыть Гейдриха».

Кемпнер ухитрился не заметить, что свое заключение Герке составил в июне 1932 года, тогда как решение Гитлера могло появиться скорее всего в марте 1933 года, то есть почти через год.

Английский биограф Гейдриха Чарлз Уайтон решил, что нашел выход из тупика, предложив свою версию. По его словам, Герке в своем исследовании умышленно проигнорировал бабушку Гейдриха по материнской линии, как и ее предков, в чем нет ничего удивительного, так как эта женщина «была или чистой еврейкой, или в крайнем случае имела еврейскую кровь»

Израильский историк Шломо Аронсон опровергает подобную аргументацию. По его мнению, «Уайтон не смог понять сути устроенной Гейдриху проверки. Он не заметил, что вопрос о материнской линии вообще не затрагивался в расследовании, так как не вызывал с нацистской точки зрения никаких сомнений. Проверке подвергалась только отцовская линия предков Гейдриха, „расовая чистота“ которой и была в итоге доказана».

Можно сказать, что Аронсон, автор опубликованной летом 1966 года докторской диссертации на тему «Гейдрих и период становления гестапо и СД», в подобных вопросах разбирался достаточно профессионально. Занявшись составлением генеалогического дерева семейства Гейдрихов, ученый смог выявить всех предков шефа СД по отцовской линии с 1738 года, а по материнской — с 1688 года. При этом ему не удалось обнаружить у них ни капли еврейской крови.

Удивительное упорство, с которым иные историки и поныне держатся за «еврейский след» в родословной шефа СД, отражает скорее всего потребность общества отыскать за маской нордического сверхчеловека некую внутреннюю чудовищность — стремление заглушить в себе собственные еврейские корни путем уничтожения всех попадавшихся ему под руку евреев.

Даже Гиммлер в кругу доверенных лиц высказывался в том плане, что «Гейдрих — человек с внутренней раздвоенностью, характерной для людей смешанной крови». Тот же Буркхардт отмечал, что лицо Гейдриха представлялось ему состоявшим из двух половинок: «Казалось, на тебя смотрят одновременно два различных человека».

Он передает и услышанную им от эсэсовцев историю, будто бы шеф СД, сильно перебрав, вошел, шатаясь, в собственную ярко освещенную ванну и увидел в настенном зеркале свое отражение. Выхватив из кобуры пистолет, он дважды выстрелил с криком: «Наконец-то, ты попался мне, каналья!» Швейцарец прокомментировал эту историю следующим образом: «А ведь он стрелял во второго человека, взглянувшего на него из зеркала с другой половины лица, но избавиться от него не смог».

С какой бы тщательностью ни рассматривали биографы Гейдриха, часто называвшегося даже среди эсэсовцев «белокурой бестией», они в конце концов приходили к выводу, сделанному в свое время Георгом Христофом Лихтенбергом: «Нельзя до конца узнать человека, даже если много с ним общаешься». Гейдрих не был ни Сен-Жюcтом национал-социалистской революции, ни фанатиком расизма, ни классово пристрастным деятелем люциферовского толка.

Некоторые историки сравнивают Гиммлера и Гейдриха с деятелями Французской революции — Максимилианом Робеспьером и Антуаном Сен-Жюстом. Сравнение этих дуэтов пар однако не совсем корректно, так как шеф СД намного превзошел в своих преступлениях французского прототипа Робеспьера и был далек от идеализма доктринера и революционного фанатика Сен-Жюста. В Гиммлере и Гейдрихе скорее сочетались два экстремально выраженных прототипа XX века — идеолог и технолог.

И как бы ни фальсифицировали некоторые исследователи историю, Гиммлер и Гейдрих остаются людьми, отрицательно относившимися к сложившимся традициям и нарушавшими все мыслимые нравственные и человеческие нормы.

Гейдрих всегда стремился к власти. Это сочеталось в нем с подозрительностью, присущей господствующему классу. Но он не испытывал той ненависти к своим жертвам, которая отличала Сен-Жюста. Евреи были для Гейдриха. лишь объектами планово-технических мероприятий, бездушными фигурами в ужасной «очистительной акции», проводившейся руководством государства.

Ненавидеть-то он, конечно, ненавидел, но главным образом своих личных врагов. Со злобной местью преследовал Гейдрих, например, гросс-адмирала Эриха Редера, уволившего его в свое время с флота, отвергая все попытки примирения. Идеологической же неприязни Гейдрих не испытывал. К любому мировоззрению, включая коричневое, он относился с презрением. Спортсмен, занимающийся фехтованием, верховой ездой, лыжами и пятиборьем, он исполнял обязанности инспектора по физической подготовке при рейхсфюрере СС. Как это не странно, но он оказывал помощь даже еврейским спортсменам. Так, он способствовал выезду чемпиона страны по фехтованию Пауля Зоммера в Америку и снабдил польского олимпийца Кантора необходимыми документами и деньгами.

У Гейдриха не было безоговорочной веры в Гитлера, как у Гиммлера, и он мог вполне представить себе Германию без Гитлера, но не без себя самого. Бывшие близкие его сотрудники и сегодня еще придерживаются мнения, что, будь Гейдрих жив, он, вполне вероятно, мог бы оказаться в числе заговорщиков 20 июля 1944 года. На это указывает его высказывание в Бад Кройцнахе в 1941 году, «в котором Гейдрих утверждал, что СС окажется в числе первых среди тех, кто обезвредит Гитлера, если тот станет делать глупости».

До самой своей смерти он оставался не более как техником и утилизатором власти. Ручные гранаты чешских подпольщиков, которыми 27 мая 1942 года был убит управляющий имперского протектора Богемии и Моравии, были предназначены не жестокому феодалу, а продувной бестии — эсэсовскому рационалисту, представлявшему своей политикой «кнута и пряника» столь большую опасность для чехословацкого правительства в изгнании, что оно не нашло никакого другого выхода из создавшегося положения, как ликвидацию Гейдриха.

Постоянная трескучая болтовня Гиммлера раздражала Гейдриха, и он довольно часто излагал свою неприязнь к нему жене Лине, поскольку бредовые расистские фантазии рейхсфюрера будоражили аппарат СС. Подвыпивши, Гейдрих громыхал: «Посмотрите на его лицо, на его нос, типично еврейский, настоящий жидовский паяльник!»

Лина Гейдрих разделяла его мнение, испытывая отвращение ко всей семье Гиммлера. О Магде после воины она отозвалась нелицеприятно: «Она была худущей, хотя и носила трико пятидесятого размера… Эта мелкобуржуазная, не понимавшая юмора и страдавшая агорафобией блондинка буквально командовала своим мужем вплоть до 1936 года».

Сколь сильно было это влияние, Лина почувствовала на себе. По настоянию своей жены Гиммлер потребовал, чтобы шеф СД расстался с необузданной супругой. Но Лина оказалась сильнее жены Гиммлера. Во время вечеринки у Геринга она нанесла ответный удар. Случаю было угодно, чтобы Гиммлер был избран тогда тамадою. Вот что она рассказала потом о случившемся:

«Вечер проходил в траурно-комическом настрое. Я сидела за столом как каменная. И тут Гиммлер задал вопрос: „Вы что-то совсем притихли?“ На это я ответила: „А вас это удивляет?“ Потом мы пошли танцевать. Гиммлер был плохим партнером. Во время танца он произнес: „Ах, фрау Гейдрих, все будет хорошо“. Это было типичным для Гиммлера: теоретически он требовал нашего развода, но, увидев меня, потерял решительность. И к этому вопросу никогда более не возвращался».

Райнхард Гейдрих весь кипел от ярости, осознавая свою зависимость от этого мистика. Уверенный в своем интеллектуальном превосходстве, Гейдрих, по выражению группенфюрера СС Бруно Штреккенбаха, относился к рейхсфюреру СС «как прусский лейтенант к стареющему генералу». К Гиммлеру он всегда обращался чуть ли не раболепствующим тоном, называя его «господин рейхсфюрер», что вообще-то было в эсэсовских кругах не принято. И постоянно восклицал: «Так точно, господин рейхсфюрер… Если господин рейхсфюрер так считает, я немедленно приму необходимые меры и тут же доложу господину рейхсфюреру… Слушаюсь».

С Линой же он был откровенен и неоднократно заявлял: «Гиммлер всегда жонглирует и лавирует, не беря на себя никакой ответственности».

Гиммлер часто непроизвольно вздрагивал при виде входившего с докладом ближайшего своего помощника. Керстен отмечал: «У меня подчас складывалось впечатление, что Гиммлер после такого доклада чувствовал себя изнасилованным… Гейдрих строил свои доклады мастерски, давая сначала краткую характеристику личности или рассматриваемому вопросу, затем приводил аргументы по восходящей их значимости, после чего делал вывод или вносил предложение, от которого Гиммлеру было трудно отвертеться».

Однако у него иногда хватало мужества или упрямства, и он после ухода Гейдриха хватал телефонную трубку, заявляя, что по только что рассмотренному вопросу ему необходимо переговорить с Гитлером. Потом отдавал распоряжение прямо противоположного свойства, ссылаясь якобы на приказ фюрера. А однажды даже накричал на Гейдриха, заикаясь: «Вы, вы… и ваша логика. Вы всегда выстраиваете все очень логично. Все, что я ни предлагаю, вы перевертываете наоборот. Вы надоели мне со своей постоянной критикой».

Гейдрих не стал спорить, поспешив согласиться, и мир был восстановлен.

Гиммлер всегда настороженно относился к возможным соперникам, однако шефа СД за такового не считал. Рейхсфюрер СС усматривал в нем черты, которые, по его мнению, препятствовали проявлению политического тщеславия в национал-социалистском государстве. Для людей, стремившихся к власти, была, как он считал, характерна ледяная холодность, которая не допускала не только дружеских отношений, но и проявления лояльности. Беспокойная натура Гейдриха, его интеллигентность, его стремление быть всегда и везде первым — в СД, в спорте или борделе — свидетельствовали о наличии у него внутренней пустоты, в которой бесследно исчезали идеологии и люди.

Гейдрих избегал друзей, но не знал и врагов, да и с женой Линой его связывала лишь сексуальная потребность. Где бы он ни появлялся, все его избегали, даже спортсмены, признававшие силу удара его шпаги.

После смерти Гиммлера осталось некоторое число бывших сотрудников, долго еще вспоминавших о том, как он заботился о них. У Гейдриха же, «человека с железным сердцем», как его называл Гитлер, не было никаких друзей. То, что о нем думали в эсэсовских кругах, выразил как-то командир лейбштандарта «Зепп» Дитрих после смерти Гейдриха: «Слава Богу, наконец-то, эта свинья подохла».

Даже продажные женщины с неохотой открывали ему свои будуары. В свои эротические походы он постоянно брал адъютанта, и очень часто жрицы любви обращали свой взор именно на его сопровождающего, а не на человека с глазами волка. Лишь немногие понимали, что за видимым снобизмом шефа СД скрывалась повышенная чувствительность, в которой смешивались комплекс неполноценности неудавшегося морского офицера с актерским менталитетом его родителей. В жестокости, как некоторые другие, удовлетворения он не находил. Когда его как-то навестил Буркхардт, Гейдрих произнес сквозь зубы: «За границей нас считают кровавыми псами, не так ли? Для одиночек это звучит, пожалуй, слишком грубо, но мы должны быть твердыми как гранит».

Человек, неуверенный в себе, постоянно раздираемый противоречиями между агрессивностью и стремлением к признанию обществом, был словно бы создан стать младшим партнером Гиммлера, не угрожавшим его властным позициям. Об этой взаимозависимости они знали оба — прежде всего из чувства самосохранения. Без Гиммлера, несменяемого шефа охранных отрядов, путь наверх для честолюбивого Гейдриха был бы закрыт. Гиммлер же, в свою очередь, без Гейдриха, с его динамикой и острым умом, будучи, по сути дела, мещанином, вряд ли смог бы противостоять могущественным противникам в национал-социалистской иерархии.

Поначалу казалось, что их партнерство будет иметь однобокий характер. Молодой мужчина болезненного вида, которого Гиммлер встретил в июне 1931 года в пансионате «Вальдтрудерингер хайм» и склонил к работе в службе безопасности, находился в подавленном состоянии: у него отняли самое дорогое — офицерскую карьеру.

Жизнь Райнхарда Гейдриха, родившегося 7 марта 1904 года в Галле-на-Заале, проходила как и у большинства горожан в республиканской послевоенной Германии. Сын оперного певца и актрисы, окончивший местную гимназию в шестнадцать лет, он вступил в фрайкор генерала Меркера, преследуемый послевоенной нуждой и инфляцией. Возвратившись домой, Гейдрих знал, кем станет, — офицером. Он избрал морскую службу, считая, что только она сможет удовлетворить его тягу к приключениям и обеспечить безбедное существование.

В 1922 году Гейдрих оказался в Киле, где и надел форму морского кадета. В ходе учебы на борту учебного крейсера «Берлин» он встретился с капитаном 3-го ранга Вильгельмом Канарисом, одним из первых распознавшим способности «умной бестии». Долговязый кадет с необычными монголовидными глазами произвел на него неприятное впечатление, хотя и отличался математическими и навигаторскими способностями.

Жена же Канариса Эрика, дочь фабриканта Карла Ваага из Пфорцхайма, хорошо разбиравшаяся в искусстве, восхищалась игрою на скрипке этого кадета. Аронсон, израильский биограф Гейдриха, отмечал: «Во время игры Гейдрих был мягким и нежным, демонстрируя прекрасные манеры и неплохие музыкальные способности. При этом он нередко плакал, в чем проявлялись особенности его характера — соединение цинизма и жестокости с мягкостью и сентиментальностью».

В 1924 году Канарис был отозван в Берлин, курсант же Гейдрих делал свои первые шаги в морской карьере: в 1926 году — обер-фенрих, в конце того же года — лейтенант, затем курсы и назначение офицером связи на флагманский корабль «Шлезвиг-Голштиния». Позднее он служил в этой должности в различных подразделениях на Балтийском море. В 1928 году Гейдриху присвоили звание обер-лейтенанта, так как он считался перспективным офицером. У сослуживцев, однако, любовью и уважением не пользовался, получив из-за манеры говорить фальцетом прозвище «коза». Матросы его просто ненавидели за высокомерие.

Гейдриху казалось, что его офицерская карьера уже обеспечена. Но любовное приключение летом 1930 года разрушило ее. Как-то вечером они вышли в море из Киля на байдарке вместе с будущим ландратом Мором и вскоре увидели опрокинувшуюся лодку с двумя девицами. Попрыгав в воду, парни спасли их.

Одной из девушек оказалась красавица Лина фон Остен, дочь школьного учителя с острова Фемарн. Знакомство Гейдриха с нею скоро перешло в связь, закончившуюся их помолвкой в декабре 1930 года, несмотря на возражения отца.

Нужно сказать, что Гейдрих был в то время патологическим коллекционером женщин. И вот тут-то появилась одна его старая знакомая, предъявившая свои требования. Гейдрих попытался хладнокровно от нее отделаться. Но дочь директора «ИГ Фарбен», студентка из Рендсбурга, изыскала возможность доложить об инциденте адмиралу Эриху Редеру[104]. Начальство предложило Гейдриху порвать с Линой, а когда он отказался, Редер передал этот вопрос на рассмотрение офицерского суда чести.

В начале 1931 года суд приступил к работе. В него вошли адмирал Ханзен, начальник военно-морской базы, капитан 1-го ранга Густав Кляйкамп, бывший преподаватель Гейдриха на курсах связи, и еще два офицера.

Своим высокомерным поведением и попытками свалить всю вину на девицу, ожидавшую от него ребенка, Гейдрих восстановил суд против себя. Посчитали, он нарушил кодекс офицерской чести. Адмирал Редер без промедления уволил Гейдриха «за недостойное поведение».

Этим приказом молодой офицер был выброшен с высот ультраконсервативного флота в самые низы — миллионную армию безработных, осаждавших тогда биржи труда по всей стране. Он мог бы, конечно, устроиться, скажем, инструктором по парусному спорту или найти себе какое-нибудь местечко в яхт-клубе, но с морской формой ему пришлось бы проститься. Чтобы хоть в какой-то степени удовлетворить свое тщеславие, он вступил в морской штурмовой отряд. Но это не было никакой политической демонстрацией. По этому поводу Лина сказала: «Он был кадровым офицером, для которого морская карьера означала все. Определенный интерес для него представлял спорт. Но в политике он ничего не понимал и никогда ею не интересовался».

Сама же Лина, относившаяся, по словам Хёттля, «к тому типу женщин — злых, тщеславных и себялюбивых, которые описаны в романах Эдды», довольно хорошо разбиралась в политике. Она была без ума от Гитлера и считала, что ее муж должен найти свое призвание именно в национал-социализме. Сестра Гейдриха, Элизабет, помогла ей в осуществлении этого плана. Она вспомнила о крестной тетке Райнхарда, сын которой был одним из руководителей мюнхенской СА и считался влиятельным человеком. Карлхен (друг детства Гейдриха — барон Фридрих Карл фон Эберштайн) должен был помочь «Райни» (Райнхарду). И он действительно помог.

Благодаря барону, Гейдрих познакомился с Генрихом Гиммлером, который в то время как раз искал человека для запланированной им службы безопасности. И 14 июня 1931 года Райнхард оказался у него на квартире. Гиммлер объяснил ему свое намерение и дал двадцать минут времени, чтобы начертить на листке бумаги примерную структуру СД. Подготовленная Гейдрихом структура Гиммлеру понравилась, и уже 5 октября 1931 года в Гамбург пришло указание из Мюнхена: «Партайгеноссе Райнхард Гейдрих, членский номер 544916, вводится в состав штаба рехсфюрера СС с 1 октября сего года».

Получив звание штурмфюрера СС, Гейдрих приступил к работе.

Еще в начале 1931 года Гитлер дал ему указание создать специальную службу для обеспечения собственной безопасности. И Гиммлер начал организацию отдела в штабе своего руководства, названного им по образцу структуры генерального штаба 1 С, в задачу которого входило ведение разведки противника. Сохранив за собой общее руководство, шеф СС поручил бывшему моряку всю практическую работу.

Прихватив несколько папок, Гейдрих занял одну из комнат Коричневого дома, начав карьеру руководителя секретной полиции. Уже в конце месяца он был представлен на одном из совещаний мюнхенского руководства СС в качестве будущего начальника секретной службы, должного навести порядок в рядах партии, в которую просочились шпики и саботажники из враждебных национал-социализму партий и организаций. Вскоре во все эсэсовские подразделения было направлено распоряжение следующего содержания: «В каждом секторе и на каждом участке создать немедленно реферат 1 С, через который впредь должна проходить вся информация. Такой же реферат надлежит создавать и в каждом штандарте (полку) СС».

Не успев обзавестись сотрудниками, Гейдрих покинул Коричневый дом, поскольку его обитатели стали проявлять к нему излишнее любопытство, и разместился в двухкомнатной квартире частного дома по Тюркенштрассе, 23. Следуя традициям криминальных и шпионских романов, он отдал распоряжение, чтобы на любых переговорах, кроме него, присутствовал лишь один сотрудник. Через некоторое время, не удовлетворившись контактами с имевшимися шпиками и осведомителями, он стал расширять свой аппарат.

В апреле 1932 года Гейдрих предпринял поездку по стране, чтобы придать организационные формы созданной им сети. Вследствие того, что республиканское правительство запретило СА и СС, он переименовал свой отдел в «службу прессы и информации». В последующем отдел получил официальное название «службы безопасности» — СД.

Гейдрих забрал всех шпиков и осведомителей из подразделений СС и собрал их у себя, создав из них первое спецподразделение СС. Оно оставалось в составе охранных отрядов, хотя, по сути дела, являлось СС в СС. Создал он и собственную территориальную организацию, которая отбросила тень на все сектора и участки СС. В ее задачу входили выявление враждебных элементов в НСДАП и наблюдение за действиями партий противников. Каждая деталь этих донесений заносилась в специальную картотеку, находившуюся теперь уже по Цуккалиштрассе, 4 в Мюнхене.

На этом Гейдрих однако не остановился, а пошел дальше, стремясь превратить СД в монополиста в области сбора необходимых для партийного руководства сведений. Когда же Адольф Гитлер пришел к власти, Гейдрих решил превратить свою службу в новую полицию рейха.

С некоторым удивлением Гиммлер наблюдал за энергичными действиями своего подчиненного. Былая меланхолия Гейдриха, казалось, навсегда уступила место служебному рвению. Свои распоряжения он отдавал резким, несколько нервным и необычно высоким голосом. Гиммлер с удовольствием поощрял все его начинания, и Гейдрих перепрыгивал с одной ступеньки служебной лестницы на другую: 10 октября 1931 года — штурмфюрер, 1 декабря 1931 года — гауптштурмфюрер, 19 июля 1932 года — начальник службы безопасности, 29 июля 1932 года — штандартенфюрер, 21 марта 1933 года — оберфюрер.

Шеф СС инстинктивно чувствовал, что случай привел к нему «прирожденного контрразведчика», обладавшего здравым умом, знавшим все нити и понимавшим, за какие их них следует дернуть, чтобы привести в движение живую регистрационную машину. Гейдрих обладал всеми свойствами начальника секретной службы: жестокостью, отсутствием сентиментальности, постоянным поиском информации и пренебрежением к людям.

Из всех видов спорта он предпочитал фехтование. И это не случайно. Острое внимание к действиям противника и немедленное парирование его выпадов, молниеносная реакция на непредвиденные ситуации стали второй натурой Гейдриха. Шелленбергу, например, он казался диким зверем, «бывшим постоянно настороже, чувствовавшим опасность и относившимся подозрительно ко всему и всем». Обладая неким шестым чувством, он был способен разгадывать самые тонкие ходы противников. Когда рехсфюрер СС делал замечания по поводу докладов и объяснений тех или иных лиц, Гейдрих очень часто высказывал свое мнение по ходу доклада, замечая: «Не верю» или «Пустая болтовня». А на вопрос Гиммлера, проверил ли он собранные данные, шеф СД отвечал, что интуиция его никогда не подводит, и был в большинстве случаев прав.

Гиммлер давал ему следующую характеристику: «Он обладал необычайным даром оценки людей и мог предсказать с поразительной точностью поступки не только врагов, но и друзей. Его сотрудники не осмеливались никогда обманывать его в чем-либо».

Райнхард Гейдрих был, казалось, рожден стать начальником секретной службы тоталитарного государства. Оберштурмбанфюрер СС Хёттль высказывал даже мысль, что именно Гейдрих «обращал внимание Гиммлера на то, как следовало поступать с позиций рейхсфюрера СС, и что не кому иному, как Гейдриху, принадлежала идея превращения охранных отрядов в полицейскую силу третьего рейха».

Гейдрих разработал плотную систему контроля за жизнью страны, которая должна была обеспечить тотальное господство НСДАП и вестись под его, Райнхарда Гейдриха, наблюдением. В грубых чертах он представлял себе структуру политической полиции, которая должна была отличаться от своих предшественников в одном решающем пункте. Ранее полиция вступала в дело лишь при возникновении реальной опасности и ограничивалась задержанием государственных преступников, как говорится, по свежим следам. Полиция же Гейдриха должна была нащупывать врагов государства еще до того, как они сами осознавали свою оппозиционность, не говоря уже о каких-либо проявлениях сопротивления.

Деятельность полиции становилась тем самым ничем не ограниченной и распространялась на все сферы жизни нации. Из оборонительного органа государства она становилась наступательным. Более того, она превращалась в орган «воспитания народа» и «очистки нации от нежелательных идей и мыслей». Хауптштурмфюрер СС, сотрудник СД Альфред Шведер сформулировал задачи этой полиции следующим образом: «Она должна привести немецкий народ к единому образу мышления и исключить антинародные деструктивные действия».

Концепция Гейдриха ликвидировала все оковы, возлагавшиеся на традиционную полицию законами государства и международного права. Правовед СД Вернер Бест предписывал ей вездесущность.

Другими словами, Гейдрих хотел иметь полицию, обладавшую безграничной властью, с главной задачей обеспечения диктатуры фюрера — Адольфа Гитлера. Можно ли было возложить подобную задачу на полицию Веймарской республики, которая исходила из необходимости соблюдения законов и положений конституции? Ни в коем случае! Можно ли было доверять руководству, придерживающемуся норм прусского законодательства? Нет и еще раз нет!

И Гейдрих знал, как следовало поступить. СД следовало занять все ключевые позиции в новой политической полиции, сама же она выводилась из подчинения министерства внутренних дел. На заключительном этапе полиция и СС должны были стать единым охранным органом государства. Более того, Гейдрих вынашивал планы превращения полиции, СС и государственной бюрократии в одно целое.

Проекты шефа СД увлекли Гиммлера, хотя «старые бойцы» и предупреждали его, что объединение СС с полицией нанесет огромный ущерб популярности черного ордена. Рейхсфюрер СС намеревался стать полицейским владыкой третьего рейха. Тем более что Гейдрих уже начал использовать Баварию в качестве своеобразного испытательного полигона.

9 марта 1933 года в результате национал-социалистского переворота в Баварии Гиммлер был назначен палицей-президентом Мюнхена, а через неделю — политреферентом баварского министерства внутренних дел и начальником политической полиции Баварии. Он тут же сделал Гейдриха своим заместителем.

В Баварии они делали первые шаги. И этот опыт намеревались в скором времени перенести на всю страну. В баварском министерстве внутренних дел Гиммлер создал управление «начальника политической полиции Баварии», а Гейдрих приступил к ее созданию, внедряя в ее состав сотрудников СД. Если ранее политическая полиция являлась частью полиции общественного порядка, то теперь Гейдрих вывел ее из подчинения полицейского управления и сделал самостоятельной.

Затем шеф СД стал создавать отделы и рефераты политической полиции в окружных и районных правлениях, подчинявшихся непосредственно начальнику политической полиции Баварии. Эти отделы и рефераты получили право привлекать полицию общественного порядка к своим акциям.

Следующим шагом стало подчинение концентрационных лагерей, образованных гауляйтером и министром внутренних дел Баварии Адольфом Вагнером для разгрузки переполненных политическими заключенными тюрем, начальнику политической полиции.

В соответствии с распоряжением «о защите народа и государства», изданным президентом страны, полиция имела право отправлять в концентрационные лагеря граждан в качестве «превентивной меры» даже по малейшему подозрению в антигосударственной деятельности. Теперь Гиммлер неожиданно для себя получил большую власть. Уже никто не мог удержать его стремления к политической чистке. Формально подчиняясь министру внутренних дел, Гиммлер, пользуясь своим статусом рейхсфюрера СС, реально оставался самостоятельным даже и по отношению к Рёму, начальнику штаба СА.

Гиммлер и Гейдрих не замедлили воспользоваться своим почти ни от кого независимым иерархическим положением. Вскоре Дахау превратилось в нарицательный символ ужаса и варварства, хотя первая волна национал-социалистского террора уже прокатилась. Гиммлер потом вспоминал: «Хотя по требованию различных министерств из концентрационных лагерей в Пруссии и других землях было выпущено большое число политзаключенных в течение 1933 года, я в Баварии на это не пошел».

Баварский наместник фон Эпп был недоволен «большим числом нарушений законов и самоуправства при арестах» и написал 20 марта 1934 года Вагнеру, что подобный произвол может «поколебать доверие народа к законам». Но Вагнер не стал вмешиваться.

Тогда в дело вмешался обычно индифферентный имперский министр внутренних дел Фрик, направивший Гиммлеру 30 января 1935 года свой протест. «Я уже неоднократно указывал на довольно большое число заключенных в Баварии, — писал он, — не получая убедительных объяснений по этому поводу со стороны политической полиции… И число их не сокращается, превышая общее количество по всей стране, включая Пруссию».

Однако Гиммлер проигнорировал и это предупреждение.

Баварское экспериментальное поле стало тесным для Гиммлера и Гейдриха, да и остальные 16 земельных управлений полиции еще не были объединены в одних руках. Им приходилось торопиться, так как Геринг в Пруссии успел уже создать политическую полицию — гестапо, которая в структурном отношении мало чем отличалась от аппарата Гиммлера-Гейдриха: она тоже была выделена в самостоятельную организацию, подчинена одному человеку и стала независимой от государства и партии.

Развернувшаяся среди национал-социалистских лидеров борьба за власть привела Гиммлера и его помощника к цели даже быстрее, чем они ожидали. Слабый в общем-то реформатор Вильгельм Фрик, видя сепаратистские устремления Геринга, не нашел другого выхода из положения, как позвать на помощь шефа СС, так как они оба стремились к созданию централизованной имперской полиции. Фрик позволил Гиммлеру последовательно накладывать лапу на одну земельную полицию за другой.

И прусская крепость пала, как только обострилась борьба между Германом Герингом и Эрнстом Рёмом. Геринг заключил с Гиммлером мир, передал в его подчинение прусское гестапо, получив взамен поддержку охранных отрядов в кровавой расправе над начальником штаба СА.

В конце апреля Гиммлер и Гейдрих взяли и в Пруссии бразды правления полицией в свои руки. Гиммлер стал заместителем начальника и инспектором тайной государственной полиции (гестапо), а Гейдрих — его заместителем. Одновременно им удалось расширить и свою властную базу в партии. Партийное руководство признало СД в качестве единственной секретной службы НСДАП. Заместитель фюрера отдал 9 июня 1934 года распоряжение «не создавать в партии впредь никаких информационных, разведывательных или контрразведывательных служб, кроме службы безопасности рейхсфюрера СС, даже в форме организаций для внешнеполитических целей».

Но эта победа СД оказалась преждевременной, поскольку сам Гейдрих к тому времени в какой-то степени потерял веру в свое детище. Баварский опыт показал ему иллюзорность создания с помощью СД новой полиции. Полицейские чиновники старой школы во всех отношениях превосходили молодых выскочек из СД. Понимая это, Гейдрих за несколько дней до прихода национал-социалистов к власти, 27 января 1933 года, ушел с поста руководителя службы безопасности, оставшись в штабе рейхсфюрера СС в качестве офицера по особым поручениям (к тому времени он был уже штандартенфюрером СС). Так что три четверти года аппарат СД оставался без Гейдриха.

Он был достаточно реалистичен, чтобы понять: его организация не в состоянии создать структуру новой полиции из-за численного недостатка сотрудников (осенью 1933 года СД насчитывала всего 100 человек; в Штуттгарте было, например, только пять сотрудников). К тому же Гейдрих стал сомневаться в том, имеет ли какое-то будущее СД в качестве самостоятельной организации. Лина рассказывала впоследствии израильскому историку Аронсону, что муж говорил ей в то время: «Партия нам более не нужна. Она сыграла свою роль, открыв путь к власти. СС же должна внедриться в полицию и создать совершенно новую организацию».

Таковой была его цель, когда он по заданию Гиммлера, вновь встав во главе ведомства тайной государственной полиции, попытался объединить земельные полиции под эгидой СС. При этом он использовал старых опытных полицейских руководителей, превращая их в верных государству аппаратчиков, пусть даже не слишком окрашенных в коричневый цвет. Главным для прагматика Гейдриха было не их мировоззрение, а профессиональные, навыки и знания. И среди мюнхенских криминалистов он нашел группу специалистов, хотя те даже не скрывали своего отрицательного отношения к СД.

Криминальоберинспектор Райнхард Флеш и его коллеги, среди которых были Генрих Мюллер, Франц Иосиф Хубер и Иосиф Майзингер, работавшие во втором и шестом отделах баварского полицейского управления, ожидали, что им вот-вот предложат уйти. Опасения их были не напрасными, так как, за исключением Майзингера, все они до 1933 года находились, как говорится, по другую сторону баррикад, являясь сторонниками демократических партий.

Лишь Майзингер принадлежал к «старым бойцам», приняв участие в событиях 9 ноября 1923 года.

Что касается криминальинспектора Мюллера, унтер-офицера и летчика в Первую мировую войну, то он работал в мюнхенском полицейском управлении с 1919 года и слыл ярым противником коммунизма. Мюллер принимал участие в расстрелах красных в период низвержения Баварской советской республики, а во времена Веймарской республики занимался как раз вопросами борьбы с коммунистами, прибегая иногда к противозаконным действиям.

Правда, тогдашнему руководству было известно, что, если бы это входило в его обязанности, он не менее рьяно выступал бы и против правых. Обладавшего неимоверным тщеславием Мюллера считали явным приверженцем существующей государственной системы.

Мюнхенские национал-социалистские партийные деятели высказывали опасение, окажется ли профессионально пригодным для новой Германии этот человек, исправно ходивший в церковь, жертвовавший всего 40 пфеннингов на национал-социалистское движение и бывший к тому же зятем издателя газеты баварской народной партии — «Дер Вюрмтальботе».

В характеристике, данной Мюллеру 4 января 1937 года, было сказано: «Он прет вперед, невзирая ни на что, и, пробиваясь локтями, постоянно старается демонстрировать свою старательность. При этом не стесняется рядиться в чужие перья».

А партийный секретарь мюнхенского района Пазинг добавил к этому: «Мы с трудом можем представить его в качестве члена партии».

Тем не менее у шефа СД хватило фантазии и холодного расчета взять этого рутинера к себе на службу в числе других членов группы Флеша. Не был забыт и антинацист Хубер, естественно, не пользовавшийся никаким авторитетом в местной организации НСДАП.

Гейдрих вызвал к себе Хубера и достал «черный» список. Не говоря ни слова, в гнетущей тишине, он пальцем водил по строчкам, затем вдруг задал неожиданный вопрос: «Так какой из Хуберов вы?»

Хубер дал пояснения. После короткой беседы чиновник покинул комнату, где проходила их встреча. Для Гейдриха стало ясно, что Франц Иосиф Хубер, как и остальные отцы семейств из мюнхенского полицейского управления, будет со всем рвением работать на новый режим, против которого когда-то боролся.

Мюнхенское партийное руководство никак не могло взять в толк, как это «ненавистный противник национал-социалистского движения» вдруг станет стражем режима. И этот человек, «старавшийся совсем недавно заслужить похвалу начальства своими действиями, направленными против нацистов», человек, назвавший в свое время великого фюрера Адольфа Гитлера «приблудным безработным мазилой и дезертировавшим австрийцем», будет теперь работать с ними.

Мюллер и его коллеги были готовы оправдать такую терпимость по отношению к себе. Вместо увольнения со службы мюнхенские криминалисты получили даже повышение: их приняли в число сотрудников СД. Унтерштурмфюреры СС Мюллер, Флеш, Хубер и целый ряд других бывших полицейских с удовольствием нашили на рукава ромбы с эмблемой СД, хотя в душе и сохранили к ней отрицательное отношение.

Гейдрих не ограничился баварцами, использовав также группу берлинских профессионалов, предводителем которых был оберрегирунгсрат Артур Нёбе, ничем не уступавший в профессиональных вопросах Мюллеру.

После казни Нёбе, единственного из группенфюреров СС, принявшего участие в заговоре против Гитлера 20 июля 1944 года, на свет появилась его характеристика, данная преемником Гейдриха — Эрнестом Кальтенбруннером[105], поразительно напоминавшая приведенную здесь характеристику на Мюллера: «Противоречивая натура с болезненным тщеславием… Человек, готовый, не считаясь ни с чем, отбросить в сторону все, что могло бы помешать ему в продвижении наверх».

Нёбе, сын берлинского школьного учителя, 1894 года рождения, саперный обер-лейтенант, работавший в берлинской криминальной полиции с 1920 года, оказался хорошим последователем своего циничного окружения.

Он занимался то наркотиками, то грабежами и убийствами. В 1931 году стал криминалькомиссаром, вступил в нацистскую партию, соблазненный ее обещаниями (тем, что Веймарская республика не могла дать полиции) — повышение зарплаты, техническое оснащение, объединение усилий в борьбе с преступностью, защита от необъективной критики прессы и усиление мер наказания. Более того, он вступил в СА, затем в СС и перевелся в гестапо, где возглавил отдел по исполнению принятых решений. Вскоре, однако, Нёбе пожалел о своем переходе в гестапо из-за начавшейся борьбы между Гиммлером-Гейдрихом и протеже Геринга Рудольфом Дилем. Представив Гейдриху компрометирующие материалы на Рёма, он надеялся уйти из гестапо. Это ему удалось лишь частично.

Кроме мюнхенской и берлинской групп, Гейдрих привлек к себе чиновников и юристов и из других частей Германии, в том числе Вернера Беста, судью из Гессена, который стал ближайшим его сподвижником, а впоследствии и противником.

Сын почтового чиновника Карл Вернер Бест, родившийся 10 июля 1903 года в Дармштадте, изучив право в университетах Фрайбурга, Франкфурта и Гиссена, пошел по судейской линии. Он был сторонником сильной государственной власти, националистом и романтиком — учеником Эрнста Юнгера, считавшим войну «необходимой и естественной формой жизненного процесса». В 1930 году им была опубликована статья, представлявшая собой программное исследование народного «правового» государства. Утверждая «роль государства как высшего проявления надиндивидуального стремления к власти», Бест не поддерживал идеалы либерального государственного устройства и лишал право его общепринятого смысла и значения.

По мнению Беста, право — лишь средство борьбы за власть, «разграничивающее результаты этой борьбы — приход к власти одной стороны и потерю ее — другой». Бест писал: «Целью любой государственной власти является установление господства. Чем всестороннее это господство, тем совершеннее государство».

Он не удовольствовался только словами. Когда в Веймарской республике в середине 1931 года возникла ситуация, связанная с возможностью коммунистического переворота, Бест собрал в пансионате «Боксхаймерхоф» под Вормсом своих сторонников и обратился к ним с предложением проведения национал-социалистского контрпереворота. Тогдашние дискуссии и резолюции стали потом известны как «боксхаймские документы». Красной нитью в них проходило требование Беста: «После самоустранения властных структур и ликвидации коммуны СА и отряды местной самообороны должны взять в свои руки осиротевшую власть и обеспечить строжайшую дисциплину среди населения. Лиц, имеющих оружие, надлежит расстреливать на месте без суда и следствия».

Один из участников того сборища сообщил в полицию о планах Беста, которая тут же на это среагировала, и гессенская юстиция сняла блюстителя прав с работы. Против него было возбуждено судебное дело, однако лейпцигский суд прекратил судопроизводство в октябре 1932 года «из-за недостатка улик». После прихода нацистов к власти теоретик полицейского государства и сам связался с полицией. Один из его друзей, доктор Генрих Мюллер, назначенный рейхскомиссаром Гессена, предложил ему возглавить земельную полицию, на что Бест и согласился.

Но у нового президента гессенской полиции вскоре начались стычки с гауляйтером Шпренгером из-за критического отношения Беста к партийным делам. И в октябре 1933 года ему пришлось уйти. Однако Бест, вступивший в 1932 году в СС и после ухода из полиции возглавивший южный и юго-западный командно-территориальные округа СС, значился уже в списках Гейдриха. В конце 1934 года он вызвал к себе Беста, когда приступил к созданию гестапо, не зная еще его внутренней сущности. Дело в том, что, несмотря на теоретические выкладки по вопросу национальной государственной власти, в нем глубоко укоренились тенденции юриста, придерживавшегося определенных нормативных взглядов. К тому же он являлся самым настоящим чиновником, имел здравое суждение и был не согласен с действиями и постулатами новоявленного поколения сотрудников СД, типа Вальтера Шелленберга.

Но до этого было еще далеко, Гейдрих только налаживал аппарат принуждения «гестапо» — инструмент, при одном упоминании которого миллионы немцев вздрагивали от ужаса.

Гейдрих сознательно поддерживал ужасное реноме гестапо, считая, что слухи, будто бы государственная тайная полиция все знает и жесточайшим образом пресекает любые противорежимные действия, будут содействовать превращению ее в орудие устрашения диктатуры фюрера и способствовать ликвидации любой оппозиции. Позднее Гейдрих признался, что и замышлял гестапо как удовлетворение результатом достигнутой цели.

Впрочем, основы гестапо были заложены еще прусским премьером Герингом. Он выделил специальные политические отделы уголовной полиции и подразделения, занимавшиеся вопросами, связанными с государственной изменой и контршпионажем, из состава уголовной полиции и создал из них отдельную организацию. В апреле 1933 года появилось новое полицейское управление государственной тайной полиции. В его состав входили: 1-й отдел — организационные и управленческие вопросы; 2-й отдел — право; 3-й отдел — собственно политическая полиция и 4-й отдел — шпионаж и контршпионаж.

Подобная структура была введена и в более низкие инстанции. Политическая полиция официально подчинялась непосредственно премьеру, став самостоятельной правительственной структурой Пруссии. В прусском законе от 30 ноября 1933 года было прямо записано, что начальник любого учреждения гестапо должен действовать по прямым указаниям премьер-министра в случаях, если это не предусмотрено соответствующими распоряжениями.

Министерство внутренних дел лишилось любого влияния на политическую полицию. А с 1 апреля 1934 года полицейские управления уже всей страны не имели более права иметь в своем составе политические отделы. Если учесть, что уже упоминаемым распоряжением президента («защита народа и государства») от 28 февраля 1933 года полиции разрешалось производить обыски и аресты без соответствующего правового обоснования, конфисковывать имущество, прослушивать телефонные разговоры и вскрывать почтовые отправления, то можно представить себе, какой властью располагало гестапо.

Но и этого Гейдриху было недостаточно. Он не уставал окрашивать во все цвета опасности, будто бы угрожавшие режиму, следуя вполне определенным традициям шефов полиции всех диктатур при создании аппарата террора — изысканию все новых врагов государства.

Совершенно неожиданно для многих шеф гестапо Гейдрих перестал пребывать в анонимности и открыто предстал перед общественностью. В начале 1935 года в одном из своих выступлений он обратил внимание членов партии на то обстоятельство, что «в результате разгрома вражеских организаций противник еще не уничтожен, враги режима лишь перестроились и теперь необходимо вести их поиск на новом этапе». Далее он пояснил: «Основными нашими противниками являются все те же силы: мировое еврейство, масонство и значительная часть чиновников от религии. Но еще большую опасность представляет скрытый враг, проводящий свою работу нелегально… Его целью является разрушение единства в руководстве государством и партией… Размах этой сети неимоверно велик».

Таким образом, можно было приступать к созданию террористического аппарата, машины насилия. Были образованы три главных управления гестапо. Первое главное управление (административные вопросы и право) возглавил оберштурмбанфюрер СС Бест. Третьим стал командовать штандартенфюрер СС Гюнтер Пачевски. Второе (собственно гестапо из шести отделов) принял унтерштурмфюрер СС Флеш. Генрих Мюллер встал во главе отдела «Марксизм» (наблюдение и вскрытие запрещенных социалистической и коммунистической партий). Франц Иосиф Хубер возглавил отдел «Реакция, правая оппозиция, церкви» (наблюдение за противорежимными устремлениями во вненационал-социалистских организациях, начиная с католической церкви и кончая «Стальным шлемом»), Иосифу Майзингеру[106] достался отдел «НСДАП, аборты, параграф 175, расовые нарушения» (выявление настроенных против Гитлера элементов в партии, гомосексуалистов, случаев аборта, связи с евреями), доктор Роде руководил отделом «Экономика» (контроль за легальными союзами и объединениями, включая «Немецкий трудовой фронт»), советник адвокатуры Тесмер занимался вопросами оформления ордеров на арест и направления заключенных в концентрационные лагеря, а правительственный советник Харль Хассельбахер — масонством и религиозными сектами.

Созданная Герингом сеть наблюдения и контроля уплотнялась. Борьба против государственных врагов могла теперь быть усилена, поскольку для сотрудников гестапо стало ясно, кто же они — враги. При Геринге — это коммунисты и марксисты, новые же хозяева на Принц-Альбрехтштрассе внесли в этот вопрос полную ясность. «Ныне врагом государства является каждый, кто выступает против народа, партии и государства, их основ и политических акций», — поучал гауптштурмфюрер СС Альфред Шведер.

Криминалькомиссар Вендцио на специально организованных занятиях для сотрудников провозглашал: «Под врагами мы подразумеваем коммунистов, марксистов, еврейство, политизированную церковь, масонство, политически недовольных (нытиков), национальную оппозицию, реакцию, „Черный фронт“ (Штрассер, Праг), саботажников, уголовников и преступников, гомосексуалистов, шпионов и предателей. Для всего этого разношерстного сброда характерна единая цель — борьба против духовной и расистской субстанций немецкого народа».

Для регистрации возможных противников режима была заведена специальная картотека. Ее завели как в столице, так и в провинциальных управлениях гестапо на три группы лиц. К первой — А 1 относились те, кто подлежал аресту в первую очередь при подготовке к проведению мобилизации в стране (они отмечались скрепками красного цвета прикреплявшимися на левой стороне карточки). Во вторую — А 2 входили личности, которых было необходимо взять под стражу уже при объявлении мобилизации (отмечались скрепками зеленого и голубого цвета). Третью — А 3 составляли граждане, не представлявшие непосредственной опасности (отмечались скрепками зеленого цвета), за которыми, однако, в случае осложнения ситуации требовалось установить наблюдение.

Для своих врагов гестапо красок не жалело. Вторая скрепка, прикрепляемая к правой стороне карточки, обозначала явного врага государства: скрепка темно-красного цвета предназначалась для коммунистов, светло-красного — для марксистов, коричневого — для террористов, фиолетового — для кляузников и сутяг. Два раза в год — 1 апреля и 1 октября — карточки проверялись на соответствие указанным в них характеристикам.

Такая детализация врагов государства требовала значительных сил и средств. Если вначале в соответствующем отделе берлинского полицейского управления насчитывалось 35 сотрудников, то уже к 1935 году их было 607 человек. Бюджетные расходы гестапо поднялись с одного миллиона марок в 1933 году до 40 миллионов в 1937 году.

Управления гестапо были введены во всех территориальных округах и землях. Они начали вмешиваться даже в дела военной разведки и контрразведки. Постепенно лапы гестапо были наложены и на государственную границу. Пограничные комиссариаты, подчинявшиеся ранее земельным управлениям полиции, были переданы в качестве внешних служб гестапо. Позднее создали специальную пограничную полицию, которая занималась не охраной границ, а выполняла полицейско-государственные функции, выявляя врагов режима и предателей. Подчинялась она III главному управлению гестапо.

На границах гитлеровской Германии опустился «железный занавес». От глаз гестапо не могли ускользнуть даже беженцы. Был введен розыск определенных лиц, осуществлявшийся как на государственном, так и местном уровнях. И здесь нашли широкое применение цветовые гаммы. Карточки розыска кирпично-красного цвета заводились на бежавших заключенных; белого цвета с красной окантовкой на лиц, личности которых подлежали выяснению. Не были забыты и буквенные обозначения: А — подлежит задержанию, В — подлежит задержанию личностей без места жительства, С — выяснить местонахождение, Д — выяснить личность, Е — разыскивается как пропавший, F — потеряны документы, G — подлежит скрытному наблюдению, V — профессиональный преступник, подлежит задержанию.

Розыскная работа гестапо становилась легче по мере узурпации власти полицией. Так, лиц, не имевших гражданства, либо высылали из страны, либо направляли в концентрационные лагеря — с соблюдением соответствующего оформления. Бест 26 июля 1937 года распорядился: «Прием лиц, не имеющих гражданства, в один из подчиненных мне концентрационных лагерей должен осуществляться в соответствии с циркуляром гестапо номер 240. Лагерное начальство после прибытия этого лица направляет мне его удостоверение личности вместе с лагерной карточкой и фотографией».

Такое лицо могло быть выпущено из лагеря только в том случае, если какое-то иностранное государство заявляло о своей готовности принять его у себя.

Имея право отдавать приказы на арест и отправку людей в концентрационные лагеря, гестапо получило мощное оружие. Права и законы не соблюдались, так как ни один судья, прокурор или защитник не мог воспрепятствовать направлению тех или иных лиц за колючую проволоку.

Учреждением, ответственным за отдачу распоряжений на арест, стало главное управление гестапо. Оно могло направить любого немца в концлагерь без указания сроков пребывания там — в обход юридического законодательства. Нижестоящие учреждения гестапо имели право и сами решать такие вопросы, однако срок в таких случаях определялся в семь дней, по истечении которых распоряжение следовало подтвердить. Количество заключенных в концлагерях при Гейдрихе резко выросло. Только за 1935-1936 годы было арестовано более 7000 человек. Тот же Бест заявил: «Любая попытка придерживаться иной политической точки зрения должна рассматриваться как проявление болезни, угрожающей здоровому народному организму, и устраняться, невзирая на субъективную волю ее носителя».

Несмотря на все это, число противников гестапо тоже росло. Юристы и государственные чиновники стремились если не остановить победный марш гестапо, то, по крайней мере, его затормозить. При этом они всеми силами стремились выбить свое любимое оружие — концентрационные лагеря. Имевшие мужество правозащитники, вскрывали творившиеся в концлагерях безобразия и нарушения законов, надеясь на вмешательство высокопоставленных национал-социалистских руководителей.

Находились юристы, которые пытались вмешиваться в деятельность Гиммлера и Гейдриха еще в 1933 году, когда те стали закладывать в Баварии основу будущей системы террора. Прокуратурой земельного суда в Мюнхене был вскрыт целый ряд загадочных случаев смерти заключенных концлагеря Дахау. Юристы обратились 2 июня 1933 года в баварское министерство юстиции и потребовали провести соответствующее расследование, «не взирая на лица». Во второй половине июня того же года зафиксировали смерть четырех узников — Шлосса, Хаусмана, Штрауса и Нефцгера, замученных лагерным персоналом. В конце сентября 1933 года мюнхенская прокуратура настояла на судебно-медицинском вскрытии трупа Гуго Хандшуха. Заключение гласило: «Кровоподтеки от ударов тупыми предметами… приведшими к смерти». В конце октября 1933 года прокуратура попыталась раскрыть причину «самоубийства» заключенных Вильгельма Франца и Дельвина Катца. И в этом случае «вскрытие обоих трупов показало постороннее вмешательство… Смерть наступила вследствие удушения».

Прокуратура и в дальнейшем обращалась в министерство юстиции с ходатайством о проверке лагерных порядков в Дахау и их соответствия правовым нормам. Она выдвинула также обвинение против коменданта лагеря оберфюрера СС Хильмара Ваккерле, лагерного врача Нойернберга и секретаря канцелярии Мутцбауэра, «содействующих подобным порядкам». Гиммлер был вынужден, как говорится, «сдать» коменданта лагеря, но резко выступил против предания состояния дел в лагере огласке и начала судебного процесса. Министру внутренних дел Баварии предложили прекратить расследование преступлений в Дахау «по политико-государственным соображениям».

В дальнейшем Гиммлер запретил доступ прокурорских работников в концлагерь. По его настоянию имперский комиссар юстиции Ханс Франк отдал указание генеральному прокурору «приостановить ход расследования дел в Дахау до последующих распоряжений». Баварская прокуратура тем не менее вышла 12 июля 1934 года с новым ходатайством «продолжить расследование противоправных дел в концентрационном лагере Дахау и установить виновных».

Гейдрих немедленно отреагировал на это, заявив: «Выдвижение мюнхенской прокуратурой нового требования о расследовании положения дел в Дахау свидетельствует, какими методами, притянутыми буквально за волосы, она работает, чтобы приписать этому концлагерю мнимые преступления».

В концлагере поторопились замести следы, а 27 сентября 1934 года обер-прокурор Винтерсбергер прекратил следствие.

Хитрым маневром Гиммлер ухитрился обуздать прокуратуру. Он уговорил ведущего прокурора Вальтера Штеппа вступить в СС с присвоением ему звания гауптштурмфюрера под предлогом предоставить ему возможность разобраться с непорядками в Дахау. Из критика баварского гестапо Штепп превратился в его функционера, став через год заместителем начальника.

Однако и в Пруссии тоже шла борьба против гестаповского произвола в концентрационных лагерях. Первый руководитель прусской тайной государственной полиции Дилс разогнал так называемые «дикие», образованные главным образом штурмовиками концентрационные лагеря. Ему удалось также привлечь к выдвинутой им идее ведения борьбы с политическими преступлениями, используя власть и авторитет министерства внутренних дел, двух сотрудников министерства юстиции, сторонников национал-социализма — обер-прокурора Вернера фон Хааке и прокурора Гюнтера Джоэля. Они образовали центральную прокуратуру, которая стала разбираться в основном с содержащимися там гангстерами из числа штурмовиков.

Отдельные демарши предпринимались и в отношении некоторых учреждений гестапо. Так, например, фон Хааке обрушился на начальника шверинского гестапо штурмфюрера СС Иоахима Хофмана, создавшего по собственной инициативе концлагерь, в котором заключенные подвергались истязаниям (на гестаповском жаргоне — «вулканизировались»). В конце концов Хааке арестовал Хофмана. Как потом вспоминал фон Хааке: «Передо мной оказался человек фанатичного, садистского склада, с необычно замороженными чувствами. Он напомнил мне Гейдриха — не только своей сутью, но движениями и даже жестами».

Судом по уголовным делам Хофман был 6 апреля 1934 года приговорен к 13 годам заключения. Его пособники получили различные сроки наказания.

Этот пример воодушевил и других юристов. Генеральный прокурор Бреслау Вальтер Шеффер после кровавых событий 30 июня арестовал 20 эсэсовцев, в том числе двух штандартенфюреров, по обвинению в убийствах. Они были выпущены на свободу только после вмешательства статс-секретаря министерства юстиции Роланда Фрайслера[107]. Уход Дилса и присоединение Геринга к лагерю Гиммлера-Гейдриха оставили правозащитников даже без той половинчатой помощи, которую они имели. А в ноябре 1934 года Геринг с яростью заявил на заседании прусского государственного совета: «Есть еще прокуроры, которые испытывают радость, отправляя членов партии, обладающих почетными знаками, в тюрьмы. Но мы положим конец их грязным делам!»

И все же некоторые юристы не позволяли себя запугать. В начале 1935 года саксонский прокурор Вальтер обвинил руководство концлагеря Хоэнштайн в истязаниях заключенных и потребовал начать судебное разбирательство в отношении гестаповца Эриха Фогеля. Когда лагерных палачей осудили на длительные сроки заключения, саксонский гауляйтер Мучман попытался оказать давление на суд и потребовал оправдать подследственных. Однако имперский министр юстиции Франц Гюртнер[108] выразил протест, заявив: «Жестокости и зверства, смахивающие на восточный садизм, не могут быть ничем оправданы».

Суд не изменил своего решения, но месть нацистов последовала незамедлительно. Два судебных заседателя были исключены из партии, прокурору преложили выйти из СА. Более того, в дело вмешался Гитлер, который помиловал осужденных и приказал прекратить судебное разбирательство в отношении Фогеля.

Явный произвол побудил Гюртнера, бывшего в думе национал-либералом, сделать рискованный шаг. Он исходил из того, что деспотизм фюрера и гестапо можно обуздать лишь в том случае, если бы удалось сохранить минимум правовых норм. Министр попытался найти союзника в лице только что назначенного рейхскомиссаром по вопросам юстиции Ханса Франка, который намеревался произвести делиберализацию уголовного права, исходя из расплывчатого понятия защиты так называемых народных ценностей, но не одобряя произвола всесильной полиции.

В конце 1933 года Франк и Гюртнер образовали ведомственную комиссию по разработке уголовного права. Франк следил за соблюдением национал-социалистского стиля и выражений; входивший в состав комиссии Роланд Фрайслер выдерживал юридическую лексику, распределяя материал по параграфам; Гюртнер же вносил положения, которые могли бы хоть как-то ограничить произвол Гитлера и гестапо. Его мысль о ликвидации концентрационных лагерей была в принципе одобрена Франком.

Летом 1934 года Франк и Гюртнер осмелились напроситься на аудиенцию у Гитлера. Встреча произошла в большом зале заседаний имперской канцелярии в присутствии Гиммлера. В своих мемуарах Франк так вспоминает об этом визите: «Я внес предложение положить конец системе концлагерей, и чем раньше, тем лучше. Дальнейшие аресты должны быть прекращены немедленно. Дела лиц, находящихся под стражей, следует проверить узаконенным порядком и разобраться с жалобами в отношении издевательств и надругательств. Рейхсминистр юстиции Гюртнер поддержал меня решительным образом, но мы остались в одиночестве».

Гитлер отклонил предложения юристов, заявив, что «время для этого еще не пришло». Проект нового уголовного кодекса, представленный Франком, был через несколько недель отправлен в архив.

Гюртнер стал размышлять, каким образом можно было бы в какой-то степени все же ограничить власть гестапо, и стал собирать материалы о многочисленных случаях скрытых смертей заключенных концлагерей. Его предложение об оказании необходимой юридической помощи арестантам Гиммлером было отклонено. В обосновании своего решения тот несколько позже заявил: «Лагерное руководство, представленное порядочными людьми, не считает необходимым введение каких-либо дополнительных мер».

Для придания большего веса своему отказу он сообщил Гюртнеру 6 ноября 1935 года: «Ваше предложение разрешить заключенным пользоваться юридической помощью, то есть адвокатами, я доложил фюреру и канцлеру I. II. 1935 года. Фюрер запретил привлекать адвокатов и поручил мне сообщить вам о его решении».

Оппозиция слабого и слишком осторожного министра юстиции столкнулась с железной волей Гиммлера и Гейдриха. Кроме того, большинство юристов выросло и было воспитано в традициях законодательного позитивизма XIX века, быстро уступившего свои позиции эйфории нацистского культа фюрера.

Тональность немецкой юриспруденции в то время определялась не мягкосердечным правозащитником Шеффером и не сторонником нормативных требований Гюртнером, а правоведами типа Карла Шмитта, настаивавшими на необходимости «творческого правового сотрудничества с фюрером».

В журнале «Юристише вохеншрифт» в 1934 году было выдвинуто требование: «порвать с буквоедством позитивистского права». Так что немецкие судьи стали безоговорочно и бездумно воспринимать власть гестапо. Прусский верховный суд принял 2 мая 1935 года решение о том, что мероприятия гестапо впредь могут быть обжалованы не через судебные инстанции, а путем подачи апелляций на имя шефа гестапо.

Гамбургский же административный суд 7 октября 1935 года посчитал правомерным и законным, что «в национал-социалистском государстве законодательство и юстиция не противостоят друг другу, и поэтому юстиция не должна придерживаться точки зрения, не вызванной политической деятельностью государства».

Бест с удовлетворением воспринял шаги служителей Фемиды, направленные на сближение с нацистским руководством, и разослал принятые ими решения для информации во все учреждения гестапо.

Шаг за шагом основная масса юристов и судей стала воспринимать то определение, которое цинично провозгласил Бест в отношении полиции:

«Полиция не действует с нарушением существующих прав и законов, поскольку исходит из указаний своего начальства — вплоть до высшего руководства государства. И пока она выполняет волю этого руководства, то просто не может поступать противозаконно».

Министр юстиции Гюртнер возмущался, говоря, что не может показаться где-либо без того, чтобы не попасть на глаза иностранным журналистам, сразу же задающим вопросы о положении в концентрационных лагерях. Обербургомистр Берлина Зам поинтересовался, каково же мнение по этому вопросу министра внутренних дел Вильгельма Фрика. Гюртнер только махнул рукой, сказав: «Геринг и Гейдрих весят более чем 100 Фриков».

На самом деле Фрика в это время стали одолевать сомнения, правильно ли было доверить руководство объединенной полицией такому опасному человеку, как Гиммлер, которого он сам же призвал на помощь в борьбе против Геринга.

Сомнения Фрика разделяли и некоторые высокопоставленные чиновники, которые хотя и нашли, как говорится, общий язык с режимом, были недовольны все усиливающейся властью гестапо. По иронии судьбы в состав этой фронды вошли начальник аахенского окружного управления Эггерт Реедер, ставший позже группенфюрером СС, и его кёльнский коллега, штандартенфюрер СС Рудольф Дилс, бывший в свое время любимцем Геринга и одним из организаторов гестапо.

Фрик и эти двое стали, как говорят спортсмены, умело перебрасываться мячом, пытаясь несколько снизить влияние гестапо хотя бы в провинции. 16 июля 1934 года Фрик разослал указание, в котором говорилось, что "независимость гестапо от управленческих структур на местах имеет временный характер и была введена в связи со сложной политической обстановкой в стране из-за вызывавших опасения действий Рёма. "Более того, министр потребовал установления «тесного сотрудничества» управленческих структур с гестапо с постоянной отчетностью перед ними полицейских служб. Тем самым Фрик попытался подчинить ему гестапо.

Редер в августе 1934 года сообщил министру внутренних дел, что «готов принять на себя политическую ответственность за свой округ» и рассматривает начальника государственной полиции как подчиненное себе лицо, выполняющее определенные задачи на порученном ему участке". А Дилс написал Герингу 4 ноября 1934 года: «Отделение политической полиции от государственного управления приведет к осложнениям длительного порядка, которые вам, господин премьер-министр, должны быть известны. Нарушение управленческой целостности вызвано господством партии в государстве… Поэтому необходимо покончить с понятием „политическая целесообразность“, поскольку оно является основой для все более растущего недоверия и недопонимания, которые только затрудняют работу государственного аппарата».

Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох потребовал от Фрика вмешательства, пожаловавшись на действия гестапо. 23 сентября 1935 года Фрик обратился по этому поводу к Гиммлеру, заявив: «Считаю сложившиеся ныне отношения между оберпрезидентом Восточной Пруссии и начальником тамошнего управления государственной тайной полиции недопустимыми, поскольку это влияет отрицательно на авторитет государства».

Гиммлер ответил в присущем ему духе: «Фюрер принял решение ничего не менять в управлении государственной полиции Кенигсберга».

Тем не менее государственные чиновники стали оказывать определенное давление на местный полицейский аппарат, что побудило Гиммлера с Гейдрихом обратиться в министерство внутренних дел с предложением выработки нового положения о гестапо.

После многомесячных споров и дискуссий 10 февраля 1936 года положение было, наконец подписано. Хотя оно и подтверждало сложившееся состояние дел, все же в параграфе 5 было сказано:

«Управления государственной полиции подчиняются соответствующим начальникам окружных управлений и должны выполнять их указания, сообщая им о всех проводящихся политико-полицейских мероприятиях».

Этот частичный успех воодушевил чиновников министерства внутренних дел, и они стали оказывать сопротивление Гиммлеру и Гейдриху в неотрегулированных до конца организационных вопросах. Практически, однако, гестапо получило все полномочия. В апреле 1934 года было создано «Центральное бюро политических руководителей полиции земель», которое стало координировать работу земельной полиции с мероприятиями гестапо.

Таким образом, Гиммлер фактически стал полновластным хозяином политической полиции всего рейха. Открытым оставался только вопрос, в какой форме шеф СС мог командовать всей полицией, включая ее гражданские подразделения. Чиновники министерства внутренних дел вынашивали мысль подчинить объединенную полицию своему министру и ослабить позиции Гиммлера, выдвинув на передний план его берлинского конкурента, обергруппенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Курта Далюге.

Соперник Гиммлера Далюге, будучи начальником прусской земельной полиции, еще в мае 1933 года обдумывал план создания самостоятельной политической полиции. Реформатору Фрику план Далюге понравился, и он стал видеть в нем будущего шефа немецкой полиции. Когда прусское министерство внутренних дел вошло в состав имперского министерства, Фрик назначил Далюге начальником вновь созданного полицейского управления. Стремительный взлет Гиммлера нарушил их планы, тем не менее Фрик дал задание юристам своего министерства разработать структуру объединенной имперской полиции — без главенствующей роли Гиммлера.

Будущую структуру полиции он представлял себе следующим образом: она будет включена в состав министерства внутренних дел. Начальником полицейского управления министерства станет в качестве инспектора Гиммлер, заместителем его — генерал полиции Далюге. Как свидетельствует историк Ханс-Иоахим Нойфельдт, тактика Фрика преследовала цель «предоставить Гиммлеру политико-представительскую роль, тогда как реальное руководство объединенной полицией будет поручено Далюге».

Но Гиммлер отклонил предложения Фрика. 9 июня 1936 года шеф СД Гейдрих от имени рейхсфюрера СС потребовал предоставления тому всей полноты власти. Гиммлер должен был быть возведен в ранг министра с такими же полномочиями, как и командующие родами войск вермахта; впредь именоваться «рейхсфюрер СС и шеф немецкой полиции», что означало бы фактически предоставление ему права командования полицейским аппаратом. Министру внутренних дел он станет теперь подчиняться «лично», но не в служебном плане. Фрик возмутился и направился на прием к Гитлеру, чтобы выразить свой протест. Фюрер успокоил разволновавшегося министра: партайгеноссе Гиммлер ранга министра не получит, а будет лишь присутствовать на заседаниях коллегии министерства в качестве статс-секретаря. Однако Фрик возвратился назад сломленным: Гитлер дал ему понять, что вопрос о назначении Гиммлера уже решенное дело.

Действовать после этого он стал сдержанно, внеся предложение, чтобы партийная должность рейхсфюрера СС была объединена с государственной, то есть с деятельностью шефа немецкой полиции. И все же в своих проектах он после титулов Гиммлера дописывал «имперского министерства внутренних дел». Не изменил он и своего требования получить в качестве своего «постоянного заместителя» Делюге. Шеф СС, в свою очередь, тоже немного сдал назад, отказавшись от министерского ранга и согласившись подчиняться министру внутренних дел «лично и непосредственно», что в национал-социалистской терминологии фактически мало что значило. Согласился он и с назначением Далюге в качестве своего постоянного заместителя, но лишь «в случае его (Гиммлера) отсутствия».

Не успел Гитлер подписать 17 июня 1936 года указ о назначении шефа объединенной имперской полиции, как Гейдрих подсказал Гиммлеру, как следует понимать это назначение. Гиммлер не должен был ограничиваться только полицейским управлением министерства, а потребовать для себя решения вопросов прессы, право на ношение и торговлю оружием, контроля паспортного режима, ведение личных дел не только всех сотрудников полицейского управления, но и начальников полиции округов и районов.

Что же оставалось в ведении Далюге? Гиммлер отодвинул его в сторону, оставив за собой Гейдриха и определив для него ключевую роль. Реформировав полицейское управления в главное, шеф объединенной полиции образовал два управления: полиции безопасности, в которое вошли государственная тайная и уголовная полиции и которое возглавил группенфюрер СС Райнхард Гейдрих; и полиции общественного порядка, объединившее обычную полицию, жандармерию и общинную полицию, которое было подчинено обергруппенфюреру СС и генералу полиции Курту Далюге.

Гиммлер и на этот раз оказался победителем: полиция гитлеровской Германии была теперь у него в руках. Он мог приступить к выполнению второй части своего далеко идущего плана — объединению СС и полиции в один охранный орган третьего рейха.