Глава 12

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ЕВРЕЙСКОГО ВОПРОСА

11 ноября 1941 года Феликс Керстен записал в своем дневнике: «Гиммлер пришел из канцелярии фюрера в подавленном настроении. Я начал массаж и справился о его состоянии. Через некоторое время он с явной неохотой произнес, что принято решение об уничтожении евреев. При этом Гиммлер, обычно разговорчивый, ни в какие подробности не вдавался».

16 ноября в дневнике Керстена появилась новая запись: «В последние дни я пытался несколько раз возвратиться к разговору об еврейском вопросе, но Гиммлер отмалчивался».

Только через год он, наконец, вернулся к этому вопросу, заметив: «Ах, Керстен, я ведь совсем не собирался уничтожать евреев. У меня в отношении их были другие планы. Это все на совести чертова Геббельса».

Из дальнейшего его рассказа Керстену все стало ясно:

«Еще несколько лет тому назад, — продолжал Гиммлер, — я получил приказ фюрера выслать евреев из Германии. Им разрешалось взять с собой ценности и движимое имущество. Я начал осуществление этой акции и даже наказал некоторых из своих людей за излишнее усердие и злоупотребления. Для меня было ясно лишь одно: евреи должны быть выдворены из Германии. До весны 1940 года евреи могли свободно выезжать за границу, потом победил Геббельс».

Керстен спросил удивленно:

«А при чем здесь Геббельс?»

«Геббельс придерживался мнения, что еврейский вопрос можно решить лишь путем уничтожения всех евреев. Покуда будет жив хоть один еврей, он будет продолжать оставаться врагом национал-социалистской Германии. Поэтому никакая гуманность и мягкость в отношении их неприемлемы».

Эта запись в дневнике Керстена о его разговоре с Гиммлером противоречит, однако, сведениям, полученным от современников и в особенности собранным уже в послевоенное время об истории возникновения приказа об окончательном решении еврейского вопроса. Уничтожение европейского еврейства тесно связано с охранными отрядами и таковым останется в памяти последующих поколений при упоминании СС.

Первый начальник государственной тайной полиции Рудольф Дильс заявил уже после войны, что «идея окончательного решения еврейского вопроса возникла в головах Гиммлера и Гейдриха в 1942 году».

Этой точки зрения придерживается и старший переводчик министерства иностранных дел Пауль Шмидт, который заявил: «Окончательное решение еврейского вопроса исходило от Гейдриха, Гиммлера и Штрайхера». Историки, изучавшие архивы, также придерживаются такого же мнения. Один из них, некто Леон Поляков, считает, что идея эта вызревала в голове Гейдриха еще до начала войны. А его американский коллега, Генри А. Цайгер, утверждает, что именно по предложению Гейдриха ликвидировать всех до последнего еврея в Европе Гитлер с Герингом и приняли окончательное решение.

Да, собственно говоря, такое мнение и не требует особых доказательств. Ведь не могли же люди, обрекшие миллионы евреев на садизм, кровь и смерть, превратиться за одну ночь из миролюбивых граждан в массовых убийц: идея уничтожения евреев зрела в сердцах и мозгу руководителей СС еще до получения приказа на уничтожение.

В то же время высказывается предположение, что эта идея возникла не в среде СС, поскольку до весны 1941 года, когда предположительно Гитлером было принято данное решение, нет никаких документов в архивах СС, в которых говорилось бы о физическом уничтожении евреев. К тому же в упоминавшейся нами докладной записке Гиммлера «Обращение с народами Востока», представленной в мае 1940 года, автор ее «отрицал большевистские методы физического уничтожения целых народов, считая их непригодными для германцев».

Вызывает сомнение и тезис о том, будто бы Гиммлер явился духовным вдохновителем идеи физического уничтожения евреев, поскольку решение Гитлера нарушило совершенно иную концепцию СС в отношении евреев. СС считало необходимым изгнание евреев из Германии, называя это их исходом. Как бы беспощадно и безжалостно ни обращались эсэсовцы с самого начала с евреями, до самого начала войны они не помышляли о их физическом истреблении.

Это не был вульгарный антисемитизм НСДАП, хотя СС и придерживалось доктрины, по которой евреи рассматривались как своеобразная раса, противостоящая арийцам. Один из верховных партийных судей Бух высказался по этому поводу следующим образом: «Еврей — не человек, а просто некое явление, носящее характер разложения».

Дети крестьян и представителей мелкой буржуазии, лишившиеся в период экономического кризиса последних свобод и привилегий, устремившиеся в охранные отряды, считали, что именно евреи стали причиной всех их бед и лишений. Молодые парни разделяли антисемитские взгляды своих отцов, к тому же еще и политически социально окрашенные. Решающую роль при этом играл социал-дарвинизм — учение, основанное на открытии Чарлзом Дарвином закона о естественном отборе и борьбе за существование, перенесенного в область государственной политики.

В черном ордене господствовало убеждение, что путем тщательного отбора можно значительно улучшить качество народа. Для расовых теоретиков СС таким народом была нордическо-германская раса. Биологический принцип Дарвина о борьбе за существование приобрел в нацистской политике совершенно иной смысл. Того, что у английского ученого должно было протекать естественным путем, социал-дарвинисты хотели достичь насильственным методом, применив право авторитарного государства более сильной расы на уничтожение слабой.

Таким образом, социальная политика цивилизованного государства была поставлена вверх ногами. Вместо еще недавно признанной социальной политики государства, направленной на защиту и поддержку национальных меньшинств, слабых и обездоленных, был провозглашен принцип улучшения «хорошей крови» и устранения «нежизнеспособных элементов». Нации и народы стали рассматриваться эсэсовцами не как нечто сформированное и целостное, а как, по выражению историка Буххайма, «нерационально расположенные и проросшие сорняками растения, требующие наведения порядка, связанного с устранением „ферментов декомпозиции“, изоляцией вредных примесей, пропалывания всего постороннего и низкосортного, но подкрепления нужного и ценного».

Даже ранние социал-дарвинисты оперировали расовыми понятиями. Так, биолог Вильгельм Шалльмайер заявил в 1903 году о необходимости проведения таких высокоэффективных мероприятий, как расово-гигиенический контроль за партнерами, вступающими в брак, с запретом и даже стерилизацией неполноценных особей в целях поддержки чистоты расы. Это вполне соответствовало гиммлеровским требованиям о чистоте родословной членов СС, необходимости получения разрешений на вступление в брак и проведения расово-гигиенических проверок. Да Гиммлер и говорил-то на языке социал-дарвинистов: «Если не репродуцировать и не подкреплять кровь, текущую в нашем народе, хорошей кровью, мы не сможем править страной».

Для мировоззрения СС было характерно слияние экономически обоснованного антисемитизма с расистско-заостренным социал-дарвинизмом, чем и питались ненависть к евреям. Еврей превратился в символ неполноценности, против которого и должна выступать хорошая раса. Гиммлер пояснял, что антиеврейский крестовый поход, то есть «борьба между людьми и недочеловеками является столь же естественной, как и борьба людей с эпидемиями, то есть борьба здорового организма с бациллами, скажем, чумы». На занятиях и при чтении лекций эсэсовцам внушалась вражда к евреям и протаскивалась мысль: еврей — чуждый элемент. В одном из учебных пособий 1936 года, например, говорилось: «Еврей — паразит и тунеядец. Его процветание означает гибель для других. Начиная с доисторических времен и вплоть до наших дней, народы, предоставившие гостеприимство евреям, исчезли с лица земли. И если мы исключим евреев из нашего народного сообщества, то это будет лишь актом самозащиты».

Но каким образом «разделаться» с евреями? Это был вопрос, по которому в национал-социалистском лагере велись ожесточенные споры. Молодые интеллектуалы, находившиеся на командных постах в СД, были не согласны с примитивными рецептами многих партийных деятелей, сводившимися, как это предлагал гауляйтер Юлиус Штрайхер в издаваемой им газете «Штюрмер», к активизации у немцев самых низменных инстинктов и пропаганде ненависти к евреям с использованием экономических и сексуальных мотивов, а также зависти — в целях лишения евреев любых жизненных прав.

Интеллектуалы СД, старавшиеся слыть радикальными, но в то же время и «здравомыслящими» национал-социалистами, считали, что «такой антисемитизм наносит только вред» (так было даже сказано в одной из статей устава «Черного корпуса»). Уличное подстрекательство и битье витрин еврейских магазинов, по их мнению, представляли новую Германию в искаженном свете в глазах мировой общественности, не приближая ни на шаг проблему решения еврейского вопроса.

5 июня 1935 года газета «Черный корпус» опубликовала заметку в которой говорилось: «Национал-социалистское движение и государство решительно выступают против подобных преступных происков. Партия не потерпит, чтобы ее борьба за священные ценности нации была испоганена уличными беспорядками».

Интеллектуалы СД не хотели мириться с примитивной пропагандой антисемитизма и прекратили бы ее, будь на то их воля. Они даже пытались воспрепятствовать такого рода пропаганде. Осенью 1935 года берлинское издательство Пауля Шмидта отпечатало листовку, в которой вина за развязывание абиссинской войны сваливалась на евреев. Сама же листовка, если ее свернуть, карикатурно представляла голову еврея. Полицейский советник Райнке тут же получил указание из СД немедленно конфисковать весь тираж листовки.

Цензоры СД не одобряли даже выпуск «Протоколов сионских мудрецов». Первый референт по еврейским вопросам, унтерштурмфюрер СС фон Мильденштайн, расценил их как «пустую болтовню». А 21 июля 1938 года обершарфюрер СС Херберт Хаген, проанализировав работу издательства Хохмута, пришел к выводу, что издаваемые им антисемитские книги вызывают большое сомнение. По поводу брошюры «Еврейское зеркало», выпущенной центральным издательством НСДАП, Хаген, считавшийся специалистом по еврейскому вопросу, заметил: «В своем чрезмерном усердии автор ее (Рудольф) не усматривает никакого прогресса природного и духовного характера в деятельности еврейства, хотя он и имел место в историческом аспекте…»

Рецензенты СД не пропускали грубую антисемитскую стряпню, несмотря на одобрительные отклики нацистских функционеров. Взять хотя бы книгу для молодежи «Ядовитый гриб», выпущенную тем же Штрайхером. Приведем лишь некоторые оценки, данные ей национал-социалистскими деятелями:

«Она должна стать настольной книгой всех немецких мальчишек и девчонок» (книгоиздатель Аманн);

«Это произведение, единственное в своем роде, должно… послужить делу просвещения нашего народа в еврейском вопросе» (начальник штаба СА Лутце);

«Книга гарантирует правильное отношение немцев к еврейству и настоящем и в будущем» (гауляйтер Вехтлер).

Управление же СД оценило книгу иначе и наложило следующую резолюцию: «Высказывания целого ряда критиков не могут быть приняты во внимание, так как книга, не говоря уже об ее необъективности, имеет много стилистических погрешностей и не может быть рекомендована в качестве учебного пособия для детей».

Элита СД собственную политику в отношении евреев не возглашала, пока упоминавшийся выше унтерштурмфюрер СС фон Мильденштайн не попытался сформулировать ее летом 1935 года.

На Леопольда Мильденштайна, пражского уроженца, дипломированного инженера и путешественника, обратил внимание Гейдрих, когда он опубликовал осенью 1934 года в берлинской газете «Ангрифф» свои заметки о поездке в Палестину, трезво рассматривая в этой статье перспективы создания в будущем еврейского государства.

Унтерштурмфюрер СС не был антисемитом, как и начальник отдела центрального управления СД Райнхард Хён, охарактеризовавший еще в 1929 году антисемитизм как «злобную и заразную травлю». Фон Мильденштайн мог, пожалуй, даже называть себя другом известных сионистских лидеров, являясь постоянным участником различных сионистских конгрессов, на которых и пришел к мысли, что еврейский вопрос может быть решен путем переселения евреев в Палестину. У него при этом появилась иллюзия, что хорошим помощником в этом деле может стать руководство СС, критически относившееся к политике НСДАП в еврейском вопросе.

Собственно говоря, в то время партийное руководство еще не пришло к выводу о практическом решении этого вопроса. Даже в «Майн кампф» Гитлер не затрагивал его, а эксперт по расовым проблемам Ахим Герке считал в 1933 году, что «еще слишком рано строить какие-либо планы в этом отношении». Альфред Розенберг же исходил из посылки, что евреев, живших в Германии, можно рассматривать как одну из наций, не допуская, однако, до занятия ими ключевых позиций в политике, культуре и экономике. Штандартенфюрер СС доктор Конти, ставший позднее министром здравоохранения, заявлял, что новая Германия осуждает расовую ненависть и «евреи представляют собой просто другую расу».

Историки, однако, рассматривают эту разноголосицу как маскировку уже планировавшейся кампании по уничтожению евреев, которая якобы принимала все более отчетливые и жесткие очертания, не учитывая того обстоятельства, что для национал-социалистского господства были характерны как раз отсутствие плановости и большая противоречивость во всех их проектах. Следует отметить, что в партии было не менее трех антисемитских групп, каждая из которых толковала еврейский вопрос по своему. К так называемой народной группе относились Вальтер Гросс, руководитель управления расовой политики НСДАП, и Бернхард Лёзенер, референт министерства внутренних дел по расовым вопросам, которые придерживались мнения об отстранении евреев от возможности воздействия на политику и культуру, но были готовы активно сотрудничать с ними в области экономики. Вторую группу возглавлял Альфред Розенберг, вокруг которого тусовались теоретики расизма. К третьей группе принадлежал открытый враг евреев Юлиус Штрайхер, к которому позднее примкнул Иосиф Геббельс.

Дальнейшие исследования показали, какая из этих групп в период после 1933 года определяла политику национал-социализма в отношении евреев.

В первые месяцы после прихода нацистов к власти ведущим оказался антисемитизм Штрайхера: кровавые погромы в марте 1933 года, бойкот еврейских магазинов с 1 апреля того же года, увольнение с работы еврейских чиновников, врачей и юристов, первая ариизация еврейских предприятий, изгнание евреев из бассейнов, концертных залов и художественных выставок.

В 1934 году этот террор спал. Решением еврейского вопроса занялись умеренные антисемиты. Нацистский юрист Ханс Франк даже заявил, что режим «принял решение о прекращении конфликтов с евреями». И у евреев появилась надежда на улучшение своего положения. «Фёлькишер беобахтер» 9 мая 1935 года сообщала, что почти 10 000 бежавших из страны евреев снова возвратились в Германию.

Однако в том же 1935 году положение опять изменилось к худшему. На этот раз тон задал Геббельс. Свою речь 29 июня 1935 он сопровождал выкриками о том, что стране евреи не нужны, и пустился в полемику с буржуазными интеллектуалами. Их высказывания типа «еврей — тоже человек» он назвал глупыми и нелепыми. Шаг за шагом условия жизни евреев становились все хуже. На улице Курфюрстендамм в Берлине снова начались нападения на евреев и стычки. Их изгнали из вермахта. На стенах домов появились надписи: «Евреи нежелательны!», а в конце года были приняты нюрнбергские законы, поставившие евреев в положение парий и запретившие их общение с другими расами.

Но, как ни странно, в следующем, 1936 году железная антисемитская хватка снова ослабла. Отвечавший за осуществление четырехлетнего плана Герман Геринг, принадлежавший к народной антисемитской группе, проявил нерешительность в деле полного изгнания евреев из экономики.

Унтерштурмфюрер СС Леопольд фон Мильденштайн счел необходимым покончить с антисемитским калейдоскопом в партии, предложив решить раз и навсегда еврейский вопрос путем выселения из страны всех евреев. Такой выход из положения, по его мнению, был бы наиболее благоразумным и надежным. Сама эта идея, по сути, не нова, но она не была ранее осуществлена из-за нежелания других государств принять у себя столь большое число людей. Руководство СД намеревалось направить 503 000 немецких евреев в страну, которую даже сами сионистские лидеры считали «землей обетованной» для прежних и новых поколений евреев, — в Палестину.

Палестинский план столкнулся, однако, с непредвиденной трудностью. Только небольшая часть немецких евреев была согласна эмигрировать в Палестину. В 1933 году туда выехало 19 процентов, в 1934 году — 38 процентов (резкий скачок), в 1935 году — 36 процентов, в 1936 году — 34 процента и в 1937 году — всего 16 процентов. Несмотря на террор, притеснения и клеветнические выпады, основная масса немецких евреев придерживалась мнения, высказанного на страницах центральной газеты немецких граждан еврейского вероисповедания «Цайтунг»:

Статистические данные

Еврейское население страны

(по состоянию на 1933 год) 503 000

Эмигрировало с 1933 по 1945 год: 270 000 из них: в США 90 000 в Палестину 50 000

Убито и замучено

(в том числе и эмигрировавших в страны, которые в ходе войны были оккупированы немцами) 170 000

Умерли своей смертью 72 000

Осталось в живых в 1945 году на территории Германии 23 000

Примечание. Данные приведены в границах Германии по состоянию на 1933 год.

«Встретим с мужеством и достоинством на родной земле любые даже жестокие и бессердечные меры немцев, направленные против немецких евреев».

Вместе с тем в Германии действовала небольшая группа сионистов, которая видела в приходе национал-социализма к власти не катастрофу, а исторический шанс, который позволит осуществить возврат к еврейскому государству и возрождению еврейского национального чувства. Почти триумфально прозвучало заявление в органе немецких сионистов «Юдише рундшау» сразу же после прихода Гитлера к власти: «Рухнуло одно из мировоззрений, но мы не будем оплакивать его, а думать о будущем».

Поначалу кое-кому показалось, что 30 января 1933 года — поворотный пункт в еврейской истории — возврат «евреев к иудаизму». Такая мысль прозвучала, например, в статье молодого раввина Иоахима Принца «Мы — евреи», в которой Ханс Ламм, исследователь немецкого еврейства в третьем рейхе, усмотрел «своеобразное, почти апологетическое толкование феномена антисемитизма». Принц, в частности, писал, что от решения еврейского вопроса теперь не уйти, что эмансипация заставила евреев перейти к анонимности и отрицанию своего вероисповедания, что не принесло им никакой пользы, поскольку евреи, оставшись узнаваемыми, стали вызывать к себе недоверие и отчуждение. Так в чем же заключается выход из создавшейся трагедии? Выход только один — эмиграция в Палестину.

«Нам теперь не удастся нигде спрятаться. Место ассимиляции должно занять открытое признание в принадлежности к еврейской нации и еврейской расе».

Для еврейских националистов появился соблазн добиться с помощью и под давлением немецкого расизма победы сионистской идеологии, что было недостижимо в условиях Веймарской республики. Если сионисты и национал-социалисты ставят во главу угла вопросы расы и нации, считали националисты, то между ними можно найти связующее звено. В «Юдише рундшау» от 13 июня 1933 года об этом было сказано открыто: «Сионизм признает наличие еврейского вопроса и хотел бы разрешить его конструктивно, для чего привлечь все народы, настроенные как дружелюбно, так и враждебно по отношению к евреям. Речь-то ведь идет не о сентиментах, а о реальной проблеме, в решении которой заинтересованы все слои общества».

Мильденштайн исходил как раз из этого же положения, считая, что СД должна содействовать превращению ассимилированных евреев в «сознательных», способствуя их «диссимиляции», чтобы у них появилось желание эмигрировать в Палестину, которая в то время была единственной страной, не возражавшей против их переселения туда. План Мильденштайна понравился Гиммлеру, и он распорядился начать работу в этом направлении. Унтерштурмфюрер СС создал в управлении СД реферат по еврейским вопросам, получивший обозначение II 112, открыв эру собственной еврейской политики СС просионистского толка.

Она нашла свое отражение на страницах «Черного корпуса» и антиеврейские выпады были прекращены.

«Черный корпус» писал: «По всей видимости, недалеко уже то время, когда Палестина сможет вновь принять своих сыновей, покинувших ее более тысячи лет назад. И пусть они примут наши добрые пожелания и благосклонность государства».

СД форсировала переселение евреев в Палестину, хотя формально этой проблемой занимались гестапо и министерство внутренних дел. С 1933 по 1937 год туда эмигрировали 24 000 евреев. Мильденштайн поддержал деятельность сионистских организаций, создавших специальные лагеря, в которых молодые евреи проходили переобучение, готовясь к сельскохозяйственным работам в Палестине. В его реферате появились карты и схемы, которые говорили о торжестве сионизма в среде немецкого еврейства.

Сотрудники реферата воспринимали успехи и поражения сионистов как свои собственные. Среди них было распространено мнение, что только приход нацистов к власти «способствовал возвращению определенной части немецких евреев к иудаистскому национализму». И почти с сожалением отмечалось, что большинство тогдашних сионистов не связано духовно с его истинными идеями и корнями.

Один из аналитиков реферата, занимавшийся проблемами спорта, отмечал: «В имперском союзе еврейских солдат-фронтовиков идеи сионизма не овладели еще умами большинства еврейской молодежи».

В числе сотрудников реферата оказался Адольф Айхман, шарфюрер СС, 1906 года рождения, уроженец Золингена, проживавший с родителями в Верхней Силезии. Он работал там шахтером, продавцом электротоваров и торговым представителем одной из фирм. Некоторое время Айхман пребывал в спецподразделении СС, где отличался служебным рвением и почитанием начальства. Как раз такой человек понадобился Мильденштайну, который и пригласил его к себе на работу.

Сначала в жизни и деятельности Айхмана не наблюдалось никаких антисемистских выходок. У него даже не было собственного мнения по еврейскому вопросу. В числе его родственников оказалось несколько евреев, да и подружка у него была еврейка. Благодаря евреям, Айхман сделал даже первые шаги в своей карьере. Тем не менее под руководством Мильденштайна он быстро стал экспертом антисемитизма, незаменимым помощником начальника реферата. Сам же Мильденштайн, не нравившийся Гиммлеру за неортодоксальность мышления, через десять месяцев пребывания в управлении СД перевелся в министерство иностранных дел.

Областью деятельности Айхмана в реферате стали сионистские организации. Он настолько уверено разбирался с сионистскими понятиями и так быстро освоил еврейский алфавит, что по управлению прошел слух, будто бы Айхман — выходец из палестинских немцев, хорошо знакомый со страной и ее населением. На самом же деле в редкие свободные вечера он в порядке самообразования штудировал книгу Теодора Херцля «Еврейское государство» и еврейский учебник. И этого ему вполне хватило, чтобы вникнуть в суть сионистских организаций и партий. В скором времени Айхман даже написал памятную записку «Международная сионистская организация», получившую признание в октябре 1936 года в управлении СД. В ходе работы над ней ему стало понятно, с какой дилеммой столкнулась СС, поддерживая сионистскую идею переселения.

С одной стороны, имелось желание, чтобы все евреи эмигрировали в Палестину, а с другой — возникло опасение создания там сильного еврейского государства. Айхман считал, что мировое еврейство на всегда останется врагом Германии и мощная еврейская Палестина может стать решающим фактором в этой борьбе. Кроме того, сильное еврейское государство в Палестине могло попытаться взять немецких евреев под свой протекторат.

Новый начальник реферата Хаген высказался по этому вопросу следующим образом: «Вполне естественно, что Германия не может одобрить создание подобного государственного монстра, так как немецкие евреи в один прекрасный день захотят получить палестинское гражданство, а потом потребуют введения своего представительства в правительство Германии на правах нацменьшинства». Хаген и Айхман, правда, надеялись, что Англия, имевшая мандат на Палестину, не допустит создание там самостоятельного еврейского государства. Полной уверенности в этом, однако, не было. Поэтому СД приняла решение усилить контроль за сионистскими организациями.

В первую очередь это коснулось «Сионистского союза Германии», расположенного в Берлине по Майнекештрассе, 10, и движения «Хехалуз», ведавшего лагерями по переобучению еврейской молодежи. Все евреи, посещавшие курсы обучения, должны были быть взяты на учет. Более того, следовало проследить, выедут ли они из Германии после окончания курсов.

Но этими мерами Хаген и Айхман не ограничились, посчитав необходимым внедрение своих людей в руководство сионистского движения, чтобы иметь достоверную информацию о возможности образования еврейского государства.

Один из старых друзей Мильденштайна предоставил им шанс для осуществления этой идеи. Коммерсант Отто фон Большвинг, член партии и информатор СД, работавший длительное время в автобизнесе, поддерживал связь с группой палестинских немцев, занимавшихся там сбором информации. К их числу относился и корреспондент немецкого информационного бюро в Иерусалиме Райхерт, у которого сохранились связи с одним из лидеров сионистской секретной организации «Хагана», весьма интересующей СД.

О ее существовании Айхман услышал еще в 1936 году. Он записал: «Все партии и союзы, входящие во всемирную сионистскую организацию, контролируются центральной службой наблюдения и контрразведки, которая в политической жизни евреев играет чрезвычайно важную роль. Называется она „Хагана“ („Самозащита“). И является не только военной оборонительной, но и шпионской организацией евреев-поселенцев, располагающей широко разветвленным аппаратом. К числу руководителей этой секретной организации принадлежит некто Файвель Полкес, родившийся 11 сентября 1900 года в Польше и получающий время от времени гонорар от Райхерта за представляемую ему информацию. Он является командиром одного из подразделений „Хаганы“ и осуществляет руководство аппаратом самозащиты палестинских евреев».

Начальник реферата заинтересовался Полкесом и пригласил его в Берлин. 26 февраля 1937 года Полекс был в гостях Айхмана, который сводил его в винный ресторан «Траубе» (виноградная лоза), что находился неподалеку от зоопарка. На следующий день Полкес сам сводил нового друга в ресторан и пригласил его в Палестину. Представитель «Хаганы» не был, конечно, простым агентом. Как он рассказал Адольфу Айхману, их организация весьма заинтересована в увеличении числа выезжающих в Палестину евреев, чтобы те на своей бывшей родине получили перевес над арабами. С этой целью Полкес сотрудничает с секретными службами Англии и Франции и готов скооперироваться с гитлеровской Германией.

17 июня 1937 года Айхман констатировал, что Полкес «станет учитывать и всячески поддерживать немецкие внешнеполитические интересы на Ближнем Востоке, если для отправляющихся в Палестину евреев будут снижены требования на вывоз валюты».

Руководству СД стало ясно, что Полкес приезжал в Берлин не по собственной инициативе, а по поручению «Хаганы». Айхман в связи с этим предлагал дать Полкесу заверения в том, что «на представительство евреев в Германии будет сделан нажим с той целью, чтобы евреи выезжали исключительно в Палестину, а не в другие страны. Это — в немецких интересах, и проведение соответствующих мероприятий будет поручено гестапо».

С разрешения Гейдриха 26 сентября 1937 года Айхман вместе с Хагеном отправился в Палестину с целью укрепить намечавшийся союз СС с «Хаганой». Айхман ехал в качестве сотрудника газеты «Берлинер тагеблатт», а Хаген под видом студента.

2 октября корабль «Романиа» ошвартовался в порту Хайфы. Однако как раз в конце сентября арабы подняли восстание. Англичане ввели в Палестине осадное положение. Границы были закрыты. Поэтому встреча эсэсовцев с Полкесом состоялась в Каире, и тот согласился за 15 фунтов стерлингов в месяц предоставлять интересующую немцев информацию. В первом же его сообщении говорилось: «В еврейских национальных кругах выражается удовлетворение радикальной немецкой политикой в отношении евреев, в результате которой численность еврейского населения в Палестине в ближайшее обозримое время превысит численность арабов».

Деятельность эксперта по вопросам сионизма понравилась Гиммлеру и Гейдриху, так что Айхман уже через полгода, после присоединения Австрии, был назначен руководителем службы, занимавшейся вопросами переселения евреев. Таким образом, СД была уже и формально подключена к правительственной еврейской политике. В январе 1938 года Айхман, ставший унтерштурмфюрером СС, был назначен референтом по еврейским вопросам при инспекторе полиции безопасности и СД в Вене.

Если до тех пор еврейская эмиграция осуществлялась более или менее добровольно, то с посредничеством Айхмана она приняла характер насильственного выдворения евреев. Молодой унтерштурмфюрер оказался под воздействием духа и методов своей организации, поняв, что может что-то самостоятельно планировать и отдавать приказы. Тогда у него появилась идея положить конец неразберихе, царившей в деятельности различных полицейских, государственных и партийных организаций, занимавшихся вопросами переселения евреев. Их следовало объединить. Работа такой единой службы, считал он, должна осуществляться как на конвейере: «после появления первого документа следуют дополнительные бумаги, и все быстренько заканчивается выдачей выездного паспорта».

И вот в Вене появилось центральное бюро, занимавшееся вопросами переселения евреев. Расположилось оно на улице Принц-Ойгенштрассе в доме 20-22. Среди сотрудников бюро были: братья Ханс и Рольф Гюнтеры, Франц Новак, Алоис и Антон Брукнеры, Эрих Рякович, Стушка, Хрозинек, превратившиеся вскоре в хладнокровных и неутомимых стратегов депортации евреев.

Поскольку большинство из 300 000 евреев в Австрии не имели достаточных средств, требующихся для предъявления при въезде на территорию стран, принимавших эмигрантов, а национал-социалистский режим не желал финансировать их выезд, богатые евреи были обязаны осуществлять депортацию за свой собственный счет. Для этого их вынудили делать определенные взносы. С этим, как утверждал Гейдрих, никаких проблем не было. Айхман, кроме того, разрешал вожакам австрийских евреев выезжать за рубеж, чтобы договориться с различными организациями помощи евреям о выделении ими средств на выезд бедняков. В результате только американский объединенный еврейский комитет выделил для этих целей весною 1938 года около 100 000 долларов.

В результате Айхман смог доложить в Берлин об успешных результатах своей работы. К осени 1938 года число выехавших из стран постоянного проживания евреев достигло 45 000 человек, а за полтора года страну своих отцов покинули 150 000 евреев. Однако, айхмановская политика принудительного выселения имела успех только до тех пор, пока эсэсовским технократам удавалось избегать затруднений на границах и не выворачивать, как говорится, наизнанку кошельки спонсоров. К тому же экстремистам в партии не нравилось вмешательство СД в вопросы еврейской политики и они уже летом 1938 года начали новую кампанию, выразившуюся в травле евреев.

Начало ей положила газетенка Штрайхера «Штюрмер». На ее страницах все громче звучали требования лишения евреев тех позиций, которые они еще занимали в экономике. Более того, газета призывала европейские страны подключиться к борьбе против евреев и закрыть границы для «врага номер один».

Айхман попытался повлиять на «Штюрмер». В конце мая 1938 года он встретился с главным редактором газеты Химером, бывшим как раз в то время в Вене, и «прочитал ему двухчасовую лекцию о переселенческой практике СС». Айхман напросился также на приглашение гауляйтера Штрайхера в Нюрнберг, чтобы, воспользовавшись этим, добиться изменения линии газеты. Но ни то ни другое не помогло. Появившаяся вскоре после визита Айхмана статья Химера на двух страницах, посвященная австрийскому еврейству, показала тщетность его усилий.

28 июня 1938 года Хаген написал Айхману: «Весьма сумасбродным мне показалось его (Химера) высказывание, сделанное как бы между прочим, что многие венские евреи возвратились в лоно иудаизма — религии, признающей в качестве высших постулатов учения Талмуда, который разрешает совершение любых преступлений против неевреев. Когда я слушаю такое, то хватаюсь за голову. Не подсказывает ли „Штюрмер“ в качестве радикального решения еврейского вопроса идею укорачивания евреев на длину головы, пока в нее не придет мысль признать себя снова евреями».

Отношения между СД и Штрайхером ухудшились настолько, что Гейдрих приказал Айхману отказаться от новых встреч с ним.

Оберштурмбанфюрер СС Сикс констатировал: «Гейдрих хочет, чтобы Айхман в ближайшее время избегал встреч со Штрайхером, сославшись хотя бы на то, что уходит в отпуск».

К противникам политики, проводимой СС в отношении евреев, через несколько недель присоединился министр пропаганды Геббельс, ждавший только подходящего момента для нанесения удара: его пропагандистский аппарат был уже готов начать новую волну антисемитских действий.

Поводом для этого послужили своеобразные партизанские действия противников евреев в руководстве Германии и Польши. 6 октября 1938 года польское правительство издало указ, по которому все польские паспорта объявлялись недействительными, если их владельцы не получат необходимых отметок до конца месяца. Министерство иностранных дел в Берлине усмотрело в этой акции варшавского правительства намерение избавиться от польских евреев, находившихся в Германии. Нацистский режим отреагировал на это по-своему. 28 октября Гейдрих приказал арестовать 17 000 польских евреев, посадить их в поезд и доставить к немецко-польской границе. В ночь с 28 на 29 октября жертвы первой массовой депортации евреев вынуждены были перейти границу под дулами пулеметов польских пограничников.

Под открытый обеими сторонами огонь попал и ганноверский портной Грюншпан. О мученической кончине отца стало известно его семнадцатилетнему сыну Хершелю Грюншпану, проживавшему в Париже. 7 ноября он купил пистолет и пятью выстрелами уложил третьего секретаря немецкого посольства Эрнста фон Рата. Покушение на немецкого дипломата, совершенное евреем, и явилось тем случаем, которого ждал Геббельс. Его пропагандистская машина заработала. Газета «Фёлькишер беобахтер» 8 ноября написала: «Вполне очевидно, что немецкий народ сделает из этого события соответствующий вывод».

В Гессене и Магдебурге-Анхальте подстрекаемые нацистами хулиганы стали тут же громить еврейские магазины и лавки.

Момент для Геббельса оказался подходящим. 9 ноября в Мюнхене в старой ратуше ежегодно собирались соратники Гитлера, чтобы отметить «пивной путч» 1923 года. На этом сборище обычно присутствовали все видные партийные деятели. Поэтому было достаточно зажигательной речи хромоногого Мефистофеля, чтобы партийные организации были подняты на решительный бой с евреями. То, что за этим последовало — тысячи разбитых витрин еврейских заведений, — некий берлинский шутник назвал «хрустальной ночью». В немецкой истории она значится как ночь позора и бесчестия: ведь само правительство призвало народ к организованному погрому.

«Хрустальная ночь» в истории гитлеровского режима означает и нечто иное. Она отчетливо показала суть национал-социалистского господства, системы авторитарного государства Гитлера, для которого были характерны и «ночь длинных ножей», и афера Бломберга-Фрича. Иронией судьбы оказался и тот факт, что люди, осуществлявшие впоследствии окончательное решение еврейского вопроса, были в то время противниками акции Геббельса. Гиммлер и Гейдрих узнали о проводившейся акции уже тогда, когда она развернулась полным ходом. Это свидетельство о том, что внутри партии имелись элементы, недовольные лидирующей ролью СС в решении еврейского вопроса.

Министр пропаганды поехал в Мюнхен явно за тем, чтобы подстрекнуть старых бойцов к кровавому погрому. Совершенно случайно его намерение получило поддержку, благодаря сообщению, поступившему в момент, когда старые нацисты садились за столы в пивной: Эрнст фон Рат скончался в 16.30 от полученных ранений. Мюнхенский полицей-президент, обергруппенфюрер СС барон фон Эберштайн вспоминал: «На Гитлера новость произвела тягостное впечатление, и он помалкивал, хотя всегда был очень разговорчивым за столом. Через некоторое время головы Гитлера и Геббельса сблизились, и между ними произошел, видимо, чрезвычайно важный разговор».

Вне всякого сомнения, как раз в этот момент и было принято решение. Гитлер, естественно, как глава государства не мог быть вовлечен в погром, Геббельс же принял на себя роль режиссера. Когда диктатор покинул зал, министр пропаганды произнес речь, текст которой не сохранился, но которая, без сомнения, относилась к мастерским достижениям нацистской демагогии.

«Речь эта была явно подстрекательской, и из нее следовало, что Геббельс намеревался начать соответствующую акцию», — вспоминал впоследствии руководитель молодежи Бальдур фон Ширах.

В сказанном каждый услышал свое: одни — распоряжение не препятствовать акциям, направленным против евреев; другие — приказ инициировать погромы; третьи — указание поджигать синагоги; четвертые — требование изгнания евреев из страны.

Геббельс же всего лишь сообщил фюреру об антиеврейских акциях, начавшихся в некоторых округах и районах страны. Гитлер принял решение, запрещающее партии заниматься подготовкой и организацией таких демонстрацией, но если они возникнут стихийно, им не препятствовать. Вот собственно и все. Но старые бойцы приучены понимать свое руководство и без слов.

«Отданные устно указания имперского министра пропаганды, — трактовал впоследствии высший партийный суд, — были поняты многими присутствовавшими, что партия официально не должна выступать как зачинщица подобных демонстрацией, на деле обязана организовывать и проводить их».

Старые бойцы, большинство из которых являлись командирами партийных организаций, сразу же поспешили к телефонам и отдали распоряжения на поднятие своих подразделений по тревоге. Наконец-то, они почувствовали, что могут самостоятельно решать пресловутый еврейский вопрос, а руководители СА сделали вывод, что настала пора выхода из тени и воздания мести за 30 июня 1934 года. Над всем этим возвышался Иосиф Геббельс, неустанно диктовавший распоряжения по телетайпу. Постоянно трещали телефоны и отдавались распоряжения адъютантам.

Лица же, официально занимавшиеся решением еврейской проблемы, не имели ни малейшего представления о происходившем.

Герман Геринг дремал в ночном поезде, следовавшем в Берлин, Гиммлер отправился на церемонию приведения к присяге эсэсовских новобранцев у Фельдхеррнхалле (на это мероприятие должен был прибыть Гитлер), а Гейдрих сидел с товарищами за столом в гостинице «Фир яресцайтен». Действия Геббельса оказались для шефа полиции безопасности полной неожиданностью.

Гестаповский правовед Вернер Баст, направившийся вместе с ним на традиционную встречу видных нацистов, вспоминал: «Не успели мы отойти несколько десятков метров от отеля, в которой находились, как увидели заполыхавшую огнем ближайшую синагогу».

Недоумевая по поводу происходившего, Гейдрих позвонил в местное управление гестапо. В 23.15 дежурный офицер доложил ему, что получено сообщение из мюнхенского управления пропаганды о начале еврейских погромов, в которые полиция вмешиваться не должна. Гейдрих не знал как ему поступить и послал группенфюрера СС Карла Вольфа к Гиммлеру. В 23.30 тот нашел его в частных апартаментах Гитлера на Принцрегентштрассе.

Адольф Гитлер, казалось, был удивлен антиеврейскими акциями более других. Как потом вспоминал шеф СС: «Когда я спросил фюрера о происходящем, у меня сложилось впечатление, что он ничего об этом не знал».

Однако Гитлер быстро отделался от хорошо разыгранного удивления и приказал, чтобы СС ни во что не вмешивалась, а гестапо позаботилось о сохранности еврейской собственности. Это распоряжение Вольф передал Гейдриху. Что произошло в следующие минуты, неизвестно, так как Гиммлер вместе с Гитлером выехал на церемонию принятия присяги эсэсовцами. Можно лишь предположить, что Гейдрих дал указание Мюллеру, остававшемуся в Берлине, объявить тревогу всем своим службам. Не зная ничего о причинах происходившего, он пытался во всем разобраться по поступавшим сообщениям. В час ночи 10 ноября Гиммлер возвратился в отель и отдал необходимые распоряжения.

Срочной депешой Гейдрих дал указание всем учреждениям гестапо и СД: «Не допускать разграбления еврейских лавок и жилищ. Полиция получила приказ наблюдать за происходящим и задерживать грабителей. Обратить особое внимание, чтобы на торговых улицах не был учинен погром нееврейских заведений. Не допускать оскорблений иностранцев, если они даже и евреи».

Отдав необходимые распоряжения, Гиммлер с яростью обрушился на виновника происходившего — Геббельса, сразу же поняв значение погрома 9 ноября. Это был удар по рационалистической политике СС, атака на ее главенствующее положение в вопросах переселения евреев в другие страны, саботаж предложенного и осуществляемого СС решения еврейской проблемы. Вызвав унтерштурмфюрера СС Луитпольда Шаллермайера, личного референта Вольфа, он продиктовал ему в 3 часа ночи: «Полагаю, что Геббельс в своих властных устремлениях, на что я уже давно обратил внимание, при своей безмозглости начал эту акцию в условиях особо тяжелой внешнеполитической обстановки».

Положив написанное в конверт, он его опечатал.

Действия Иосифа Геббельса не понравились и другим руководителям СС. Отто Олендорф, как отметил его бывший школьный товарищ, был «очень возмущен» погромами. Группенфюрер СС Вольф признался индийскому политику Кхану, что Германия в результате этого много проиграла в моральном отношении. А полицей-президент фон Эберштайн расценил всю эту акцию как «исключительно непристойную».

Было ли это все, что предприняла СС в знак своего протеста? Да почти все. Ни одному из фюреров СС не пришла в голову мысль об отказе от поддержки проводившихся акций. Охранные отряды повиновались молча.

Молва приписывает Гиммлеру более резкие формы протеста. Прусский министр финансов Попиц слышал от кого-то, будто бы Гиммлер заявил Гитлеру, что не может выполнять его приказы. Эсэсовец Гюнтер Шмитт рассказывал бывшему послу Ульриху фон Хасселю, что рейхсфюрер СС «отнесся неодобрительно к погромам и приказал своим спецподразделениям в течение двух дней не выходить за ворота казарм».

На самом же деле Гиммлер распорядился собирать материалы о нанесенном ущербе и грабежах, учиненных озверевшими погромщиками, науськанными Геббельсом, чтобы доказать диктатору всю бессмысленность развязанных министром пропаганды акций и потребовать его отстранения от государственных дел.

11 ноября Гейдрих подвел итоги погромов: разгромлено 815 различных заведений и 29 универсальных магазинов, уничтожен 171 жилой дом, опустошено 76 и сожжена 191 синагога, убито 36 и тяжело ранено 36 евреев, задержано 174 грабителя.

Хитрый и осторожный рейхсфюрер СС стал искать союзника, чтобы выступить против министра пропаганды. Он усмотрел его в лице Геринга, который посчитал, что Геббельс вторгается в сферу и его деятельности.

После получения первых сведений о погромах Геринг поспешил к Гитлеру и попросил его распорядиться о прекращении акций. Аргументы Геринга были те же, что и у Гиммлера, однако носили скорее экономический, нежели гуманистический характер. Геринга в первую очередь интересовали материальные потери, и он заявил: «Я сыт по горло этими демонстрациями».

Гитлер взял министра пропаганды под свою защиту, но тем не менее вызвал его и в присутствии Геринга строго отчитал. Гиммлер же заявил, что Геббельс безответственными погромами нанес огромный ущерб интересам рейха за границей.

14 ноября борьба против Геббельса достигла своего апогея. Данцигский комиссар Лиги Наций Карл Буркхардт, явившийся согласно предварительной договоренности на прием к Геббельсу, не смог с ним встретиться якобы из-за чрезвычайной занятости министра. Встреча была перенесена, а швейцарец вскоре узнал истинную причину отказа. Польский посол Липски рассказал ему, что в кабинете министров рейха спонтанно возникло негативное отношение к Геббельсу и был даже поставлен вопрос об его отставке.

13 ноября обстановка была все еще неясной, но на следующий день Гитлер решил все же поддержать министра пропаганды.

В 11 часов дня он отправился к нему на дом и заявил о своем доверии, а вечером их вместе видели на спектакле в берлинском шиллеровском театре.

В глубокой задумчивости Буркхардт возвратился в Данциг. Но не успел он там появиться, как ему передали, что звонил Гиммлер и просил срочно приехать в столицу рейха. Шеф СС не отказался еще от борьбы с Геббельсом, надеясь на воздействие своего аргумента о нанесении значительного ущерба немецкой внешней политике. Однако министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп пришел на помощь главному пропагандисту, заверив его, что ни о каком ущербе речи и быть не может. Поэтому Гиммлер возлагал последнюю надежду на Буркхардта, который мог еще оказать сдерживающее влияние на радикальную политику Гитлера.

Однако к моменту появления Буркхардта Гиммлер уже смирился со своим поражением, поэтому комиссара Лиги Наций принял группенфюрер СС Карл Вольф, принесший извинение за внезапную болезнь шефа: сказалось, мол, нервное перенапряжение последних дней. Тем не менее рейхсфюрер СС осуждает преступные методы, направленные против евреев.

«Внутреннее положение в стране стало невыносимым, так что скоро должно что-то произойти, — воскликнул Вольф и добавил: — Ответственность лежит на господине Геббельсе, оказывающем отрицательное воздействие на фюрера. Мы надеялись утихомирить его за несносную пропаганду в период чешского кризиса и тем более были уверены в успехе сейчас, но фюрер и на этот раз спас его. Так далее продолжаться не может, необходимо действовать!»

Буркхардт возвратился обратно, сбитый с толку. И все же он решил, что Гиммлер «умнее, чем это кажется по его высказываниям и поступкам». Он, естественно, не знал, что приглашение его в Берлин было не более чем арьергардный бой в уже проигранном сражении.

Но и Геббельс за то, что остался на своем посту, был вынужден дорого заплатить, потеряв право вмешиваться в еврейский вопрос. Гитлер принял решение передать все бразды правления Герингу, чтобы «централизировать все шаги в этом направлении».

На деле же это означало усиление притеснений немецкого еврейства, окончательное вытеснение его из экономики и прежде всего — продолжение переселенческой политики СС. Поэтому 24 января 1939 года Гейдрих получил распоряжение Геринга усилить всеми средствами выселение евреев.

Гейдрих скопировал в масштабах рейха эксперимент Айхмана в Австрии, и в Берлине был создан «центр по вопросам переселения евреев», объединивший действия всех имперских служб и еврейского представительства. Центр этот подчинили Гейдриху, который назначил в качестве его руководителя штандартенфюрера СС Генриха Мюллера — шефа второго отдела управления гестапо.

Центр потребовал, чтобы берлинские евреи ежедневно представляли список на 70 готовых к выезду семей, а еврейское представительство поставили в известность о необходимости выезда 200 000 евреев, проживавших в рейхе. Таким образом, Гейдрих и Мюллер добились резкого увеличения числа высылаемых: в 1939 году их было 78 000 против 40 000 в 1938 году. Перебравшийся в Прагу Айхман открыл и там центральное бюро по вопросам переселения евреев, в результате деятельности которого из протектората Богемии и Моравии выехало около 30 000 евреев.

Эксперты Гейдриха не упускали возможности, чтобы выслать из страны как можно большее число евреев, сотрудничая даже с сионистскими организациями и, по сути дела, продолжая дело, начатое еще в 1937 году Айхманом и Хагеном по договоренности с Файвелем Полкесом: направление основной массы переселенцев в Палестину. Однако здесь они натолкнулись на препятствие, воздвигнутое британскими властями. После кровавых столкновений между арабами и евреями англичане приняли решение сократить приток евреев на подмандатную территорию.

В декабре 1937 года появились первые распоряжения на этот счет, в 1938 году английское правительство ввело новые ограничения, а в Белой книге от 17 мая 1939 года было записано: «В течение пяти последующих лет разрешить поселение в Палестине не более 75 000 евреев». Британское правительство вместе с тем оставляло за собой право устанавливать въездную квоту на каждые шесть месяцев. В качестве противодействия этим мерам в самой Палестине была организована сионистская группа, в которой оказалась представленной и упоминавшаяся нами «Хагана». Под эгидой ее руководителя Элиаху Голомба при этой группе образовалось бюро по вопросам иммиграции — «Моссад ле алиах бет».

«Моссад» вскоре уже имел в Европе целый аппарат из доверенных лиц, которые тайком на малых суденышках переправляли еврейских иммигрантов в Палестину. Они проводили свою работу во всех странах Европы, отыскивая молодых евреев, готовых к суровой жизни в Палестине. Естественно, глаза агентов «Моссада» были устремлены в первую очередь на третий рейх. С помощью аппарата СС люди Голомба направляли немецких евреев в Палестину, пойдя на «пакт с дьяволом», как об этом было сказано британскими публицистами Джоном и Дэвидом Кимхе.

Примерно ко времени «хрустальной ночи» относится приезд в рейх представителей «Моссада» — Пино Гинцбурга и Моше Ауэрбаха, предложивших свою помощь «Черному ордену» в деле переселения евреев. Они, в частности, посоветовали ускорить прохождение программы переобучения евреев, желавших выехать из Германии, и отправить их в Палестину. Руководство СС с большой готовностью пошло на такое сотрудничество, учитывая то обстоятельство, что почти все страны мира пошли на ограничение числа иммигрантов. Унтерштурмфюрер СС Хагентак 15 июня 1939 года так определил задачи в области еврейской политики: «Всеми силами и средствами способствовать выезду евреев, поскольку их переселение становится все более трудным делом. Поддерживать все планы выезда куда бы то ни было».

Хотя СД с благодарностью относилась к любой помощи в этом вопросе, открыто сотрудничать с сионистами она не могла. Дело-то было в том, что министерство иностранных дел Иоахима фон Риббентропа противилось выезду евреев в Палестину, а зарубежная организация НСДАП с недоумением относилась к тому, что СС оказывала активную помощь в создании еврейского государства. В своем циркуляре от 25 января 1939 года, направленном всем дипломатическим представительствам и консульствам рейха, министр иностранных дел указывал, что целью немецкой политики должно быть «раздробление еврейства, а не его сплочение».

Неписаным условием СД поэтому было требование, чтобы моссадовские транспорты не имели в качестве официальной страны назначения Палестину. Таким образом, сформировался своеобразный и довольно странный альянс: СД объединилась с сионистами против собственных радикалов в министерстве иностранных дел и партии, а также в последнюю очередь — против Англии, которая даже усилила свой флот у берегов Палестины, чтобы воспрепятствовать нелегальной иммиграции.

Уполномоченный «Моссада» Пино Гинцбург разместился в еврейском представительстве на Майнекештрассе и приступил к подготовке транспортов. Гейдрих потребовал, чтобы эта организация еженедельно отправляла на кораблях до 400 евреев в Палестину, предложив воспользоваться услугами немецко-греческой пароходной компании, оказавшейся, однако, ненадежной. Голомб, переправлявший иммигрантов на катерах вместимостью до 50 человек, изыскал суда, которые могли брать на борт до 800 человек. Тогда возникла трудность с финансированием отправляемых транспортов.

Тем не менее Пино Гинцбургу удалось в марте 1939 года собрать 280 евреев, которые присоединились к группе, подготовленной в Вене Моше Ауэрбахом, а затем в югославском порту Сучак сели на борт корабля «Колорадо», отправлявшегося будто бы в Мексику. В районе Корфу они пересели на моссадовский корабль «Отрато» и направились в Палестину. Летом тот же «Колорадо» вышел в море с 400 иммигрантами, а через некоторое время из Голландии отплыло судно «Дора» с 500 беженцами на борту.

Англия приняла строгие меры против нелегальных иммигрантов. К берегам Палестины была дополнительно направлена флотилия эсминцев и установлено воздушное наблюдение за движением судов, а в европейских портах появилась британская агентура, в задачу которой входил контроль за выходом в море кораблей с переселенцами. Английские дипломаты потребовали от правительств Греции и Турции не принимать в своих портах корабли с беженцами. В порядке «штрафа» англичане отменили на полугодие квоту на поселенцев в Палестине. Английский министр колоний МакДональд мог доложить в парламенте о некоторых своих успехах в борьбе против беспомощных иммигрантов. Так, 21 июля 1939 года он сообщил, что за последние два месяца британские вооруженные силы задержали 3507 нелегальных иммигрантов. В августе кораблями королевских военно-морских сил были остановлены пять кораблей с 297 немецкими евреями, а вскоре после этого еще один корабль с 800 беженцами.

Но чем жестче поступали британские власти, тем изощреннее действовали гейдриховские службы. В разгар лета они разрешили Пино Гинцбургу отправлять свои корабли из портов Эмдена и Гамбурга, чтобы избежать ненужных осложнений. И тот зафрахтовал на октябрь четыре судна для вывоза 10 000 евреев. Однако разразившаяся Вторая мировая война положила конец этому своеобразному партнерству СС с сионизмом. Огонь орудий и бомбовые удары самолетов-штурмовиков похоронили последний шанс спасения немецкого еврейства. Автономная политика СС в этом вопросе была прекращена. Еврейский вопрос перешел в сферу компетенции гестапо, строго ограничившего права человека и превратившего его в объект, полностью находившийся во власти государственных структур. Если такие интеллектуалы СД, как Херберт Хаген, пытались найти определенные нюансы в еврейском вопросе и предлагали его решение таким образом, чтобы национал-социалистская догма и общепринятые понятия и нормы не вступали в противоречие, то в гестапо дело обстояло по-другому. Его сотрудниками были чиновниками, привыкшие слепо выполнять приказы начальства, воспитанные в духе культа фюрера и старавшиеся своим служебным рвением перекрыть недостатки национал-социалистской идеологии. Поэтому еврейский вопрос рассматривался ими как один из аспектов государственной безопасности, границы и содержание которого определялись политическим руководством.

Именно такой образ мышления и был присущ гауптштурмфюреру СС Адольфу Айхману, кандидатуру которого на пост руководителя центра по еврейскому вопросу предложил Мюллер, сложивший с себя в октябре 1939 года эти полномочия. Айхман был не очень доволен этим предложением. Жизнь в провинции ему нравилась больше, как он впоследствии рассказывал израильтянам. Но он не был бы Айхманом, если бы не щелкнул каблуками и не принялся рьяно выполнять новое задание. Он привык повиноваться и выполнять приказы.

Немного подивившись оказанному ему доверию, Айхман возглавил реферат IV В 4 главного управления имперской безопасности (еврейские вопросы и проблемы переселения) и сразу же перетащил к себе своих бывших сотрудников из Вены и Праги. Он занял целый отсек в четырехэтажном здании на Курфюрстенштрассе, 116, мраморные лестницы и большие залы которого, по его мнению, мало подходили для государственного учреждения. Он не предполагал, что занял командный пост, с которого в будущем будет осуществляться руководство уничтожением евреев.

Но до этого пока было далеко, и хауптштурмфюрер считал, что в его обязанности войдет продолжение политики переселения евреев. Но уже скоро он обратил внимание на то, что в здание на Курфюрстенштрассе никто с заявлением на выезд не приходил. Однако Айхман продолжал цепляться за старую концепцию, не зная другого пути решения еврейского вопроса. Он думал, что польская кампания будет способствовать достижению этой цели. Вместе с бригадефюрером СС Вальтером Шталеккером Айхман разработал программу, суть которой сводилась к положению: «Дайте евреям территорию, и вся проблема будет решена».

Они предлагали создать еврейскую резервацию на крайнем востоке оккупированной Польши и для поиска подходящего места даже выехали в Польшу. По их мнению, для резервации подходил район юго-западнее Люблина, около городка Ниско на реке Сан. Айхман был в восторге. Он писал: «Мы увидели перед собой громадную равнину, пересекавшуюся Саном, деревушки, небольшие городки и сказали себе: вот то, что мы ищем. Только надо будет выселить отсюда поляков и предоставить эту территорию евреям».

Сами того не замечая, Айхман и Шталеккер придали эсэсовской политике в отношении евреев новый виток, но не вверх, а вниз, делавший ее более бесчеловечной и безжалостной. Если вначале евреи выезжали «добровольно», затем в принудительном порядке, то теперь уже — в порядке депортации. 21 сентября 1939 года Гейдрих отдал распоряжение, отражавшее план новой кампании: «Быстро собрать евреев в города, а затем отправить в Польшу в товарных вагонах, освобождая территорию рейха».

Это означало: отправить всех евреев из Германии в оккупированные районы Польши Тех же, кто проживал там, сосредоточить в районе восточнее Кракова. В созданных гетто образовать советы старейшин, которые впоследствии должны превратиться в органы самоуправления. В спешном порядке Гейдрих направил командирам оперативных групп указания с приложением чертежей местности о немедленном начале депортации евреев в будущие резервации. Командиру 1-й оперативной группы было предписано: «Район, расположенный восточнее Кракова в пределах Полянико, Ярослава, демаркационной линии и бывшей польско-словацкой границы, — не занимать. Провести в нем лишь приблизительный подсчет проживающих там евреев».

Это был как раз район, в центре которого находился городок Ниско и который планировался Айхманом под будущее еврейское государство.

В начале октября первые транспорты уже выехали в район Ниско. В них насчитывалось около 4000 чешских и австрийских евреев. Туда же отправили строительные материалы и инженеров. Вслед за ними последовали 6000 евреев из Вены и Моравской Остравы, а затем еще 87 000 из так называемых воссоединенных областей. Поезда шли один за другим, увозя изгнанных из своих жилищ людей навстречу неизвестности.

Адольф Айхман видел себя уже в качестве губернатора будущего еврейского государства, повелителем еврейских поселенцев на Востоке. Но ему пришлось столкнуться с реальной действительностью. «Каждое учреждение старалось вмешаться в еврейские дела, что даже считалось хорошим тоном», — отмечал впоследствии Айхман.

Одним из первых «вмешавшихся» был генерал-губернатор Польши Ханс Франк, которому не понравилось, что ему одному приходится принимать переселенцев-евреев. К тому же снабжение населения продовольствием было очень непростым делом. Проекты Гейдриха и Айхмана расшатывали экономику генерал-губернаторства. 12 февраля 1940 года он выехал в Берлин и пожаловался Герингу на хаос, который был вызван переселением евреев. Его протест имел свои последствия. Геринг приказал приостановить транспортировку евреев. С марта направление евреев в Польшу могло осуществляться только с разрешения Франка, на что он соглашался редко. Планы Айхмана рухнули 13 апреля 1940 года. Барачное строительство для евреев в Ниско прекратилось.

Вместо этого плана в СД возник еще более фантастический. Во время французской кампании у нацистских дипломатов появилась мысль переселить всех евреев из Европы на восточноафриканский остров Мадагаскар. Одним из идеологов этого плана стал советник посольства Франц Радемахер, руководитель еврейского реферата в министерстве иностранных дел. Он предлагал включить в мирный договор с Францией пункт о передаче Мадагаскара Германии. После выселения оттуда всех французов там можно было бы создать гетто для четырех миллионов европейских евреев.

Айхман подхватил эту идею и подготовил экспертную документацию, которая была одобрена Гиммлером и Гейдрихом. Вместе со своим другом Раяковичем Айхман съездил в тропический институт в Гамбург, где поинтересовался климатическими особенностями острова. Более того, он послал своего сотрудника Теодора Данэккера в парижское министерство по делам колоний, чтобы просмотреть там весь имеющийся материал по Мадагаскару. Углубившись в изучение истории, Айхман вычитал, что целый ряд французских политиков, начиная с Наполеона и кончая тогдашним французским министром иностранных дел Бонне, вынашивали мысль о переселении евреев на Мадагаскар.

Министериальрату Бернхарду Лёзенеру, сотруднику министерства внутренних дел, Айхман изложил план транспортировки около шести миллионов евреев Европы после окончания войны на Мадагаскар в течение последующих пяти лет, естественно, не только на немецких кораблях. Лёзенер записал: «Евреи на острове должны хорошо трудиться. Руководство производством и торговлей будут осуществлять организации, которые должны находиться под немецким контролем. Там возникнут чисто немецкие и чисто еврейские предприятия. Центральная фактория и эмиссионно-валютный банк будут немецкими, еврейскими же — биржа труда и продукционные товарищества».

И снова Айхман увидел себя генерал-губернатором нового еврейского государства. Даже Гитлера захватила эта идея и он сказал Муссолини при встрече 18 июня 1940 года: «Думаю, что на Мадагаскаре можно, пожалуй, создать израильское государство».

Но и на этот раз земля ушла, как говорится, из-под ног Айхмана. Он понял, что подошел критический момент и настала пора расстаться с мечтами. Мадагаскарский план завершил эсэсовскую политику, направленную на переселение евреев.

Диктатор принял решение приступить к осуществлению того, о чем откровенно сказал чехословацкому министру иностранных дел 21 января 1939 года: «Евреи у нас будут уничтожены».

Буквально через неделю после этого он изрек ближайшему своему окружению:

«Если дело дойдет до войны, то ее результатом будет не большевизация мира и не победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе».

Стало быть, Адольф Гитлер еще тогда был готов уничтожить целый народ. Когда им был отдан приказ на окончательное решение еврейского вопроса, точно неизвестно, так как это не нашло своего отражения ни в одном из документов.

Как бы то ни было, Геринг 31 июля 1941 года дал указание Гейдриху «представить ему срочно проект организационных и материальных мероприятий по окончательному решению еврейского вопроса». Тем не менее все говорит о том, что Гитлер отдал свой приказ значительно раньше.

Историк Хельмут Краузник пишет по этому поводу: «Вполне очевидно: чем более у Гитлера вызревал план разгрома Советского Союза, последнего вероятного противника на Европейском континенте, тем отчетливее у него формулировалась мысль окончательного решения еврейского вопроса — истребления евреев на подвластных ему территориях. Видимо, в марте 1941 года, когда он решил расстреливать комиссаров Красной Армии, он и отдал приказ о ликвидации евреев».

Об этом же свидетельствует и тот факт, что 3 марта 1941 года, давая указания генералу Альфреду Йодлю, начальнику оперативного отдела штаба верховного главнокомандования вермахта, о предстоящей войне против Советского Союза, Гитлер впервые сказал, что на рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера будет возложена задача по уничтожению еврейско-большевистского руководства на Востоке: «Еврейско-большевистская интеллигенция, — заявил он, — угнетавшая до сих пор народ, должна быть устранена… В первую очередь речь идет о большевистских лидерах и комиссарах — по возможности уже в прифронтовых тылах действующей армии… О необходимости создания на освобожденных территориях органов рейхсфюрера СС в дополнение к полевой жандармерии необходимо переговорить с ним самим».

Пока, как мы видим, речь шла о ликвидации еврейско-советского руководства, поскольку по нацистской логике большевизм был не чем иным, как проявлением иудаизма.

Так, шаг за шагом диктатор возлагал на членов «черного ордена» роль массовых убийц. Круг его жертв все расширялся. За партийными функционерами последовали интеллигенты, затем чиновники всех рангов и партизаны, а в конечном итоге дело дошло до каждого еврея.

Военные тут же вступили в переговоры с рейхсфюрером СС, передавая ему исполнение черновой работы, которая не должна была затрагивать права вермахта. 13 марта генерал-квартирмейстер сухопутных войск генерал-майор Эдуард Вагнер обсудил с Райнхардом Гейдрихом предстоящее сотрудничество на Востоке. Предварительно было принято решение об использовании оперативных групп полиции безопасности и СД, как и в польской кампании.

Нерешенным остался только вопрос, в какой степени эти оперативные группы будут подчиняться действующей армии. Гейдрих уполномочил шефа гестапо Мюллера провести переговоры с командованием сухопутных войск, но тот повел себя слишком высокомерно. Переговоры зашли в тупик. Кроме того, генералам было необходимо прийти к согласию и по вопросам сотрудничества с полицейским аппаратом, поскольку Гитлер 30 марта на совещании в имперской канцелярии в присутствии 200 генералов и старших офицеров вермахта заявил, что предстоящая военная кампания будет самой ожесточенной и варварской в истории. Диктатор кричал в своей обычной манере: «Большевизм равнозначен социальной преступности. Поэтому нам придется отойти от понятия солдатского товарищества. Комиссары и гэпэушники — преступники и обращаться с ними необходимо как с таковыми».

Таким образом, впервые в немецкой военной истории появился преступный, по существу, приказ, известный как «приказ о комиссарах», который возлагал на командиров войсковых частей обязанность не рассматривать пленных политкомиссаров и офицеров секретных служб в качестве солдат, а расстреливать их на месте как политических преступников или же передавать полиции безопасности для экзекуции. Поскольку ни один из генералов не осмелился противоречить Гитлеру, ими было принято негласное решение передавать вышеупомянутых русских гиммлеровской полиции для дальнейшего решения их судьбы.

4 апреля генерал-квартирмейстер Вагнер представил Гейдриху на согласование свой проект соглашения о роли оперативных групп в восточной кампании, по которому сухопутные войска фактически соглашались на их ничем не ограниченные действия.

Проект предусматривал обеспечение войсками в армейских тыловых районах оперативных групп «передвижением, размещением и снабжением всем необходимым». В дисциплинарном же плане и решении специфических задач они будут подчинены главному управлению имперской безопасности. За командующими армиями оставалось право запрещения действий оперативных команд в случае, если эти действия могут нарушить ход проведения военных операций. Гейдриха вполне устраивало положение проекта, где говорилось, что «оперативные группы будут иметь право в рамках своих задач и под собственную ответственность проводить экзекуции местного гражданского населения». И он подписал это соглашение. Путь для его спецкоманд был открыт.

Дало ли тем самым командование сухопутных войск согласие на расправу с евреями? Ни в коем случае. Военные либо не знали, либо делали вид, что ничего не знают о распоряжении Гитлера в отношении евреев. Задачи оперативных групп были сформулированы Вагнером следующим образом: «Обеспечение в армейских тылах сохранности документов, архивов, картотек подозрительных лиц, организаций и групп; задержание лидеров эмигрантов, саботажников, террористов. В тылу сухопутных войск — обнаружение и уничтожение вражеских элементов и предотвращение враждебной деятельности со стороны населения; информация командования о политическом положении в оккупированных районах».

Исходя из этого, можно полагать, что военные видели в гейдриховских подразделениях обычные контрразведывательные органы, призванные бороться с противником в прифронтовых районах. Специальные же политические задачи, которые должны выполняться оперативными группами, генералов, мягко говоря, не интересовали и оставлялись ими на усмотрение сотрудников Гейдриха.

Да и Гейдрих вначале постепенно вводил в действие оперативные группы. В апреле 1941 года на совещании начальников управлений и отделов главного управления имперской безопасности речь шла о «жесткости предстоящих задач». На захваченных русских территориях надлежало «наводить мир и порядок силами и средствами полиции безопасности и СД». Он, в частности, заявил: «Мне нужны люди, подходящие ответственно к выполнению своих задач, и я надеюсь, что все начальники управлений и отделов готовы безоговорочно предоставить себя в распоряжение командования».

Начальник управления уголовной полиции Артур Нёбе выступил вперед, щелкнул каблуками и доложил: «Группенфюрер, на меня вы можете целиком положиться!»

Гейдрих с удовлетворением кивнул головой: это ведь был командир первой оперативной группы, правда, еще несформированной.

Оставшиеся в живых друзья Нёбе впоследствии подчеркивали добровольность его поступка. Впрочем, Ханс Бернд Гизевиус в своей книге «Где же был Нёбе?» утверждает, что тот поступил так лишь по рекомендации руководства группы сопротивления Бека-Гёрделера.

Более того, автор высказывает мысль, что крупномасштабные зверства и гнусные преступления оперативной группы Нёбе начались уже после возвращения его в Германию. Так это было или нет, но за оперативной группой Нёбе числятся 45 000 погубленных евреев. Другу Нёбе, произнесшему на заседании Нюрнбергского военного трибунала речь в его защиту, американский обвинитель Роберт Кемпнер задал вопрос: «Скажите же вы, представитель группы немецкого Сопротивления, сколько в таком случае необходимо ликвидировать евреев, чтобы это считалось преступлением против человечности?»

Истина заключалась в более простом объяснении: бригадефюрер СС Нёбе рассчитывал своим поступком заслужить Железный крест 1-й степени и подкрепить несколько пошатнувшееся по отношению к нему расположение Гейдриха. К тому же он тогда не думал, что «командировка на фронт» будет связана со столь массовыми преступлениями и убийствами.

Но как бы то ни было, Нёбе остался единственным добровольцем среди командиров оперативных групп. Остальные же согласились, имея каждый на это личную причину: Отто Олендорф, впавший в немилость у Гиммлера, дважды отказывавшийся от направления на фронт, не хотел прослыть трусом; бригадефюрер СС Вальтер Шталеккер, перешедший до того в министерство иностранных дел, хотел возвратиться в главное управление имперской безопасности; сидевший в Восточной Пруссии бригадефюрер СС Отто Раш усмотрел в этом назначении шанс получить по возвращении какой-нибудь руководящий пост в Берлине.

Судьбе было угодно, чтобы массовая ликвидация евреев осталась на совести Нёбе и Олендорфа. Их коллеги, начальники управлений РСХА, Франц Сикс и Хайнц Йост сумели уже через несколько недель пребывания на фронте вернуться в Германию. Генрих Мюллер, Бруно Штреккенбах, Вальтер Шелленберг и Ноккерман умыли, как говорится, руки, не пожелав прослыть героями.

Не лучше обстояло дело и с командирами среднего звена — начальниками оперативных и специальных команд, которых Гейдрих набирал из самых различных служб. В результате среди них оказались академики, чиновники министерств, прокуроры, даже протестантский священник и один оперный певец. Некоторым из них удалось впоследствии выскочить на ходу из машины смерти. Профессор Сикс показал: «Целый ряд офицеров среднего звена уходили со своих должностей в составе оперативных групп, и за это никто не был расстрелян».

Обершарфюрер СС Матиас Граф, отказавшийся в России принять командование спецотрядом, был, однако, арестован и отправлен в рейх.

Среди рядового и унтер-офицерского состава желающих служить в оперативных группах было мало. Гейдриху пришлось буквально прочесывать все службы гестапо, уголовной полиции и СД, чтобы сформировать полнокровные команды. В отдельных случаях он набирал людей в полиции общественного порядка и войсках СС. А берлинский батальон полиции был даже расформирован и повзводно направлен в различные оперативные группы.

В мае 1941 года у Гейдриха было около 3000 человек, из которых он сформировал четыре оперативные группы. Шталеккер был назначен командиром оперативной группы А, имевшей задачу следовать за группой армий «Север» в страны Прибалтики — до Ленинграда. Нёбе возглавил оперативную группу В, которая должна была действовать в зоне ответственности группы армий «Центр» — на территории между Прибалтикой и Украиной. Раш получил оперативную группу С, предназначенную для обеспечения тыловых районов группы армий «Юг» в западной, северной и восточной частях ее зоны ответственности. Олендорфу досталась оперативная группа Д, обеспечивавшая южные районы зоны ответственности группы армий «Юг» — на территории между Молдавией и Крымом.

Численность оперативных групп равнялась батальону. В их составе было (например, в оперативной группе А) гестаповцев — 9 %, сотрудников СД — 3,5 %, уголовной полиции — 4,1 %, полиции общественного порядка — 13,4 %, вспомогательной полиции — 8,8 % и солдат войск СС — 34 %, остальные — технический и административный персонал. Число личного состава в группах колебалось: в оперативной группе А — 990 человек, в оперативной группе Д — 500 человек. Каждая группа делилась на две части: по нескольку оперативных и спецкоманд. Оперативные команды насчитывали от 70 до 120 человек и были подчинены соответствующим армиям. Спецкоманды же имели численность порядка 20-30 человек.

В конце мая Гейдрих собрал всех командиров оперативных групп и начальников оперативных и спецкоманд (всего 120 человек) в пограничной школе Претч под Виттенбергом на Эльбе на совещание. Шел разговор о предстоящих военных действиях и расовом враге.

Гейдрих начал постепенно, как говорится, закручивать гайки, проводя мировоззренческую индоктринизацию. Инструкторы главного управления имперской безопасности все определеннее настраивали личный состав оперативных групп на необходимость принятия мер в расовом вопросе. В середине июня все 3000 человек из состава оперативных групп были сосредоточены в районе городка Дюбен на Мульде. Перед построившимися в карре командами появился Гейдрих, который произнес речь. Он подчеркнул, что скоро от них потребуется необыкновенная выдержка и твердость.

Собрав через пару дней руководство оперативных групп в замке Претча, Гейдрих выражался уже более определенно. Штандартенфюрер СС Вальтер Блюме уже после войны рассказал о том, что Гейдрих тогда заявил: «Восточное еврейство является резервуаром большевизма и, по мнению фюрера, должно быть уничтожено». Олендорф же вспоминал, что Гейдрих передал им приказ фюрера: «Коммунистические функционеры и активисты, евреи, цыгане, саботажники и агенты, представляющие собой опасность для войск, должны быть выявлены и казнены без суда и следствия».

Попытался ли кто-либо из них опротестовать чудовищный приказ и отказаться повиноваться диктатору? Тот же Олендорф, хотя и высказался перед собравшимися против экзекуционных мероприятий, заявил, что считает своим долгом выполнять приказы правительства вне зависимости от того, являются ли они нравственными или же аморальными. Доктор юриспруденции Мартин Зандбергер, начальник оперативной команды 1а подверг критике приказ фюрера, посчитав его тем не менее «законным», поскольку Гитлер представлял верховную власть в государстве. Примерно в таком же духе аргументировал свое отношение к сказанному и Блюме, посчитавший, «что приказ фюрера указывает на характер предстоящей войны».

Так что фактически никто не протестовал и все послушно направились к местам назначений. 23 июня 1941 года, на следующий день после того, как Адольф Гитлер поджег факел войны против России, гейдриховские посланцы смерти уже приступили к своим действиям.

Советское еврейство было совершенно не готово принять на себя удар оперативных групп. Дело в том, что сталинская пресса почти ничего не сообщала о нацистской антиеврейской пропаганде. На Украине, например, жители ряда городов и сел восприняли гитлеровцев подобно солдатам кайзера 1918 года и приветствовали немцев как освободителей. Командир одной из спецкоманд, действовавших в Белоруссии, докладывал 12 июля 1941 года: «Бросается в глаза, что евреи плохо проинформированы о нашем к ним отношении».

Оперативные группы следовали по пятам наступавших войск, чтобы как можно лучше использовать эффект внезапности. Их основной целью были города, 90 % жителей которых составляли евреи. Довольно часто оперативные и спецкоманды появлялись в городах, где еще шли бои. В такие города, как Каунас, Елгава, Рига и Ревель (Таллинн) оперативные группы вступили одновременно с войсками. Их машины следовали за передовыми танками при взятии Житомира, а оперативная команда 4А стала орудовать в Киеве в день его падения (19 сентября 1941 года).

Таким образом, уже с первых дней начала действий оперативных групп жертвами их становились десятки тысяч мирных жителей. Гейдриховские палачи не гнушались никаких зверств. Цифры уничтоженных людей звучали в их докладах подобно количественным показателям производителей, скажем, холодильников.

В очередном донесении оперативной группы Д за номером 153, например, сообщалось: «Все населенные пункты в районе действий спецкоманд очищены от евреев. За отчетный период времени расстреляно 3176 евреев, 85 партизан, 12 грабителей и 122 коммунистических функционера. Общее их число составило 79 276 человек».

Оперативная группа С в сводном отчете за № 17 докладывала: «В соответствии с полученными указаниями во всех оккупированных городах Белоруссии проводилась ликвидация функционеров государственного и партийного аппаратов. То же самое касалось и евреев… Оперативной командой 4а за последние дни расстреляно 1107 взрослых и 661 молодых евреев. Всего же ею по состоянию на 6. 09. 1941 ликвидировано 11 328 евреев».

Расстрелы, расстрелы и расстрелы. Вот еще несколько выдержек из донесений различных команд:

— Оперативная команда номер 6: «Расстреляно 10 000 евреев».

— Оперативная команда номер 8: «Ликвидировано 113 евреев».

— Оперативная группа Д: «За указанное время расстреляно 2010 евреев».

Слухи о зверствах гитлеровских оперативных групп распространились подобно степному пожару. Евреи панически бежали из населенных пунктов, к которым подходила война. Теперь они осознавали грозившую им опасность, и гейдриховцам стало действовать сложнее.

Охотники за людьми пошли тогда на различные хитрости и трюки. Вот что сообщает один из таких деятелей: «Евреям города было предложено прибыть в определенное место для переписи и отправки в лагерь. Пришло около 34 000 человек, в числе которых женщины и дети. У всех у них были отобраны ценные вещи и одежда, ликвидация же их заняла несколько дней».

В Киеве, по сообщению оперативной группы С, евреям было предложено переселиться в другие места. Нашлось свыше 30 000 человек, которые, благодаря хорошо продуманной организации, верили в это вплоть до экзекуции.

Холодный бюрократический язык палачей не отразил размеры горя, гнусности и мерзости, обрушившихся на российское еврейство. И даже показания чудом уцелевших свидетелей не могут передать картину совершавшегося мракобесия: убийств сотен тысяч ни в чем не повинных людей. Ямы и рвы, заполненные трупами, женщины с младенцами на руках, жуткие сцены на краю могил.

Майор Рёслер, командир 528-го пехотного полка, дислоцированного в Житомире, услышал как-то в конце июля 1941 года беспорядочную ружейную стрельбу. Поспешив к месту происшедшего, он увидел страшную и омерзительную картину. Прямо перед ним находился ров, наполненный бесчисленным количеством трупов евреев обеих полов и самого различного возраста. Майор потом вспоминал: "На горе трупов лежал старый еврей с пышной седой бородой, на левой руке которого висела прогулочная трость. Поскольку он еще порывисто дышал, я обратился к стоявшему рядом полицейскому с просьбой пристрелить его, на что тот с усмешкой ответил: «Да я ему вогнал уже семь пуль в брюхо, так что он вот-вот подохнет».

Евреи в одной из деревень попрятались, услышав о приближении немцев. Когда каратели въехали в деревню, они увидели только женщину, стоявшую на краю дороги с ребенком на руках. Она отказалась указать место, где спрятались беглецы. Тогда какой-то эсэсовец вырвал у нее из рук ребенка, схватил его за ноги и разбил голову ударом о дверь. «Раздался звук, будто бы лопнула камера на колесе. Звук этот я буду помнить всю свою жизнь. Обезумевшая женщина выдала схорон», — вспоминал один из членов команды.

В Риге некий эсэсовец увидел двоих евреев, несших небольшое бревно. Достав неторопливо револьвер, он выстрелил в одного из них, сказав: «Для такой работы достаточно и одного».

Когда было отдано распоряжение освободить латышское гетто, на нескольких носилках оттуда стали выносить больных евреев. Подошедший эсэсовец, выхватив пистолет, расстреливал их, переходя от носилок к носилкам.

Оперативные группы «потрудились» основательно. К началу зимы 1941/42 года они доложили в Берлин: группа А — ликвидировано 249 420 евреев, группа В — 45 467 евреев, группа С — 95 000 евреев и группа Д — 92 000 евреев.

На оккупированной части Советского Союза было образовано немецкое гражданское управление, подчинявшееся министру по делам восточных территорий Альфреду Розенбергу. В это управление входили рейхскомиссариаты «Остланд» (Восток) и «Украина», которые подразделялись на генеральные комиссариаты. Ключевую позицию в управлении восточными областями занимал рейхсфюрер СС. Указом фюрера от 17 июля 1941 года на Гиммлера возлагалась задача «полицейского обеспечения восточных территорий» и предоставлялось право отдачи распоряжений рейхскомиссарам в рамках своих задач. Но еще до этого Гиммлер назначил высшими руководителями СС и полиции в качестве своих особо уполномоченных группенфюрера СС Ханса Прютцмана — «Север» (Рига), группенфюрера СС Эриха фон Бах-Зелевского — «Центр» (Минск) и обергруппенфюрера СС Фридриха Еккельна — «Юг» (Киев). В середине 1942 года к ним добавился бригадефюрер СС Геррет Корземан («Кавказ»). Эти особо уполномоченные имели каждый в своем распоряжении по полку полиции общественного порядка и несколько подразделений войск СС. И они получили такие же задачи по ликвидации евреев и коммунистов, как и командиры оперативных групп. Так что по оккупированным территориям прокатилась вторая волна насилий и убийств. Сформировав отряды вспомогательной полиции из числа прибалтов и украинцев, они попытались перекрыть «достижения» оперативных групп. Особо отличился Еккельн, отряд которого ликвидировал только за август 1941 года 44 125 человек, в основном евреев.

Точное число людей, экзекутированных подразделениями особо уполномоченных, неизвестно, однако о масштабах их деятельности свидетельствуют сводные данные на конец 1941 года: всего было убито 500 000 евреев, из них порядка 300 000 оперативными группами.

Несмотря на подобные «успехи», целый ряд командиров оперативных групп и карательных отрядов постарались перевестись из них в другие службы и подразделения: командир оперативной группы Раш уехал в отпуск, да так и не возвратился, Нёбе в ноябре попросил подменить его своего заместителя в управлении РСХА Вернера, начальник спецкоманды Шульц удрал уже в сентябре, а криминальоберсекретарь Кён, у которого сдали нервы, застрелился.

Высший руководитель СС и полиции Минска Бах-Зелевски, страдая от галлюцинаций и явления ему призраков замученных и расстрелянных людей, в результате нервного расстройства попал в госпиталь Хоэнлихена.

На вопрос врача о причине его состояния, Бах-Зелевски пробурчал: «Чему тут удивляться. Разве вы не знаете, что происходит в России? Ведь там ликвидируется весь еврейский народ».

Когда же он обратился к рейхсфюреру СС с вопросом, нельзя ли положить конец всей этой дикой истории на Востоке, Гиммлер закричал на него: «Это приказ фюрера! Евреи — носители большевизма… Попробуйте только отдернуть свои пальчики от еврейского вопроса, тогда увидите, что будет с вами».

Большинство участников карательных операций, за исключением кучки прирожденных садистов и убийц, также находились в подавленном состоянии. Бригадефюрер СС Эберхард Херф написал даже в управление кадров штаба СС, что хотел бы «бежать с Востока, поскольку сыт уже всем по горло».

Тем не менее в оперативных группах сформировались коллективы людей, пропитанных идеями солдатского долга, жестоких, готовых к выполнению любого приказа руководства, потерявших человеческий облик и превратившихся в бездушных автоматов. Таковой была элита «черного ордена» под эгидой «Мертвой головы», оторванная от внешнего мира и буржуазных моральных категорий, сама определявшая для себя социальные и этические критерии. Недаром в течение ряда лет этим людям вдалбливалось: они должны прочувствовать упоение властью, высокое чувство элиты, дозволенность превращения остальных людей в объекты биологических лабораторных испытаний.

К тому же карательные операции и массовая ликвидация людей проводились на бескрайних просторах России, вдали от привычной обстановки, и воспринимались многими как нечто потустороннее. Однако когда впоследствии палачам предъявили обвинение за содеянное, они быстро утратили геройское чувство и из новогерманских избранников превратились в простых обывателей с типично немецкой сентиментальностью и слезливостью.

Группенфюрер СС Турнер, действовавший в Сербии, говорил: «Хорошей эту работу не назовешь». Но признавая это, оперативные группы продолжали тысячами уничтожать людей и прежде всего евреев, рассчитывая даже на сочувствие добропорядочных арийцев. После окончания войны начальник оперативной команды 4А Пауль Блобель считал даже, что их, ликвидаторов и карателей, следовало бы пожалеть, заявляя: «Наши люди, осуществлявшие экзекуции, страдали от нервного перенапряжения гораздо больше, чем их жертвы. С психологической точки зрения они пережили нечто ужасное».

Жандармский унтер-офицер Фриц Якоб жаловался, что ему приходилось заниматься ликвидацией евреев вдали от родного очага, в длительном отрыве от семьи.

Гиммлер хорошо понимал обывательские души своих подчиненных и старался при малейшей возможности поднять их моральный дух, и постоянно твердил о необходимости спасения немецкого народа и нордической расы.

«Многие из вас знают, — обратился он однажды к членам оперативных групп и команд, — что значит видеть перед собою 100, а то 500 и даже 1000 трупов. Пройти сквозь это и остаться, за исключением обычных человеческих слабостей, порядочными людьми — много значит и делает нас закаленными и твердыми. Это — еще ненаписанная страница славы в нашей истории».

Фантазия его была неистощима. Чтобы снять с массовых убийств характер преступления, на одном из совещаний с рейхсгауляйтерами он произнес целую речь, пронизанную чувством самооправдания и самоуспокоения.

Даже в беседах с ближайшими сотрудниками он приуменьшал размеры и размах уничтожения евреев, используя любые аргументы, чтобы утопить в пустословии весь ужас расправы с ними. В то же время Гиммлер чувствовал внутреннюю изолированность, наблюдая за тем, с каким отвращением смотрит на его действия окружающий мир. К нему ежедневно обращались самые различные лица, пытающиеся спасти евреев.

В одном из своих обращений к гауляйтерам Гиммлер сказал: «Подумайте о том, что многие люди, в том числе и члены партии, обращаются ко мне или в соответствующие органы, отмечая, что хотя, вообще-то, евреи и большие свиньи, но стоит помиловать такого-то, наиболее порядочного из них. Осмелюсь утверждать, что, исходя из числа таких обращений и просьб, в Германии гораздо больше приличных евреев, чем все, вместе взятые».

Пытаясь выйти из этой изоляции, он уверял самого себя и своих карателей, что все они — некий инструмент тысячелетней миссии, орудие осуществления дела, которое взорвет представления человечества о мире. "Нельзя рассматривать вещи, исходя из позиции маленького "я", — говорил он, — необходимо судить обо всем с учетом общегерманских интересов и требований. А это связано иногда и о самопожертвованием".

Не уставая подбадривать карателей, выполнявших «тяжелую работу», Гиммлер заявлял: «Могу сказать вам, что простой немец испытывает страх и отвращение при виде всего этого. Но в том-то и дело, что, отказываясь от своей миссии, мы не были бы немцами, а тем более германцами. Это необходимо, хотя и ужасно».

Оперативные группы он посещал и лично. В Минске наблюдал за расстрелом 200 евреев, испытав при этом шоковое состояние.

Обергруппенфюрер СС Карл Вольф, начальник штаба СС, с трудом удержал его на ногах, сказав сопровождавшим их лицам: «Пусть посмотрит, на что воодушевляет этих людей». Придя в себя, Гиммлер произнес патетическую речь о необходимости держаться до конца. «Присутствующие, по всей видимости, заметили, что мне было противно видеть эту кровавую баню, — говорил он, — но каждый должен выполнять свой долг, как бы тяжело при этом ни было».

А командиру оперативной группы Нёбе он указал на необходимость изыскать новые методы умерщвления. Так возникла мысль о создании газовых автомашин.

Командиры оперативных групп не слишком-то надеялись на убедительность выступлений Гиммлера, опасаясь за состояние дисциплины в своих подразделениях и проявлений садизма. В соответствующих инструкциях поэтому говорилось о необходимости проведения экзекуций в сжатые сроки, чтобы палачи не успели прийти в себя.

Олендорф распорядился, чтобы ни один из его подчиненных даже не подходил в одиночку к своим жертвам. Экзекуции должны были проводиться только по приказам начальства и коллективно, чтобы исключить у карателей чувство личной вины. Он запретил и одиночную стрельбу, дабы не вызвать беспорядочную расправу, «Заботы» эти не имели, естественно, ничего общего с гуманностью. С большой неохотой Олендорф использовал впоследствии газовые машины, чтобы не вызывать у своих солдат дополнительных психологических эмоций: ведь трупы в них оказывались в дерьме, с искаженными лицами и в неестественных позах.

Командир оперативной группы С Отто Раш каждого из карателей повязывал коллективной ответственностью за убийства. Пролитая кровь должна была стать средством, которое сплачивало бы их. Поэтому у него на казнях постоянно присутствовал весь состав подразделений.

Не был обойден ни один психологический трюк, чтобы облегчить палачам их работу. Взять хотя бы языковую терминологию: слово «убийство» не употреблялось. Его заменяли такие выражения, как «особая акция», «особое обращение», «исключение», «чистка», «переселение» и «приведение в исполнение». Пропаганда постоянно талдычила, что евреи — не люди. Их называли не иначе как «вредителями» или «паразитами».

Американский историк Рауль Хильберг, внимательно проанализировавший деятельность оперативных групп, отмечал, что существенной частью операций но уничтожению людей было «психологическое обоснование и оправдание» этой деятельности. Будто бы это вызывалось необходимостью не допустить возникновения эпидемий и воспрепятствовать сотрудничеству евреев с противником. В Прибалтике евреев ликвидировали за «нападки» на вермахт, в Ново-Украинке — за «некоторые перегибы и крайности», в Киеве — «за поджоги», в других местах — за «оппозиционный дух».

«В России, — оправдывался Гиммлер в 1942 году в своем послании итальянскому диктатору Бенито Муссолини, — нам приходилось расстреливать значительное число евреев — как мужчин, так и женщин. Не только женщины, но и подростки были там информаторами и связниками партизан… К тому же евреи повсюду инициировали саботаж, вели разведывательную и подрывную деятельность, организовывали банды».

Тезис о том, что все евреи — партизаны, получил свое распространение уже в начале 1942 года. Это позволяло не только затушевывать расправу над евреями, проводимую оперативными группами, но и привлекать к этому в отдельных случаях подразделения вермахта.

Поскольку командование сухопутных войск нередко использовало оперативные группы для выполненной чисто военных задач (уничтожение рассеянных и попавших в окружение подразделений противника), то между войсковыми командирами и представителями Гейдриха с самого начала установились хорошие отношения, Так, руководство оперативной группой А считало, что контакты с 4-й танковой армией носят «тесный и сердечный характер». Паника среди евреев и начавшиеся боевые действия партизан побудили военных обращаться за помощью к оперативным группам. В сентябре 1941 года командование 17-й армией попросило оперативную группу навести порядок в Кременчуге, поскольку там неизвестными злоумышленниками трижды выводился из строя кабель дальнепроводной связи. В августе начальник службы тайной полевой полиции 30-го корпуса капитан Кремер потребовал выделить ему в помощь подразделения оперативной команды, так как он получил сведения о готовящемся нападении евреев в украинском городке Кодыма на немецкие войсковые части.

Ликвидация евреев казалась некоторым военным (естественно, не всем) не таким уж противоправным явлением. Так, генерал-фельдмаршал Вальтер фон Райхенау в приказе по своей 6-й армии указал: «Солдаты, носители великой народной идеи, должны с пониманием относиться к необходимости осуществления строгой, но справедливой кары по отношению к еврейским недочеловекам».

А командование 17-й армии распорядилось в случае проведения актов саботажа в ее тылах, сокрытия зачинщиков и исполнителей расстреливать евреев, в первую очередь комсомольцев. Оперативная группа А в этой связи докладывала, что подразделениями группы армий «Центр» по состоянию на декабрь 1941 года было ликвидировано 19 000 партизан и преступников, в большинстве своем евреев.

Армии Адольфа Гитлера, воевавшие в России, использовали в своей практике и концентрационные лагеря. Например, командир 30-го корпуса в качестве противодействия партизанам применял взятие заложников, которые содержались в концентрационном лагере. Такие лагеря были образованы при 124-м пехотном полку в Кучук Мускомии, при 266-м пехотном полку в Вармутке и при 72-м мотопехотном батальоне в Форосе.

Военный комендант Джанкоя, опасаясь вспышки эпидемии в подчиненном ему концлагере, потребовал, чтобы оперативная группа Д совместно с подразделением тайной полевой полиции ликвидировала всех находившихся в лагере евреев.

Подобные требования и просьбы носили столь частый характер, что штурмбанфюрер СС Линдов из главного управления имперской безопасности воскликнул с возмущением: «Гестапо — это не палач для вермахта».

Чем более разворачивалась партизанская война против немецких оккупантов, тем чаще обращались военные за помощью к руководству оперативных групп. Когда начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер проводил совещание с командующими армий в Орше в декабре 1941 года, он услышал ряд одобрительных отзывов об оперативных группах, типа: «Эти люди для нас дороже золота, так как обеспечивают пути подвоза и снабжения войск, что позволяет нам не отрывать на эти цели войсковые подразделения».

Оперативная группа А была первой, выступившей на борьбу с партизанами, когда они были обнаружены в конце сентября 1941 года в районе Ленинграда. Командир этой группы Шталеккер сосредоточил там основную ее часть и сам пал в начале марта 1942 года в одной из схваток с партизанами. Гиммлер тут же использовал появившуюся возможность истребления евреев под лозунгом борьбы с партизанами.

А Гитлер еще в июле 1941 года сказал: «Эта партизанская война имеет и свои преимущества, так как позволяет нам уничтожать все, что только противостоит немцам».

Шеф СС замаскировал армию своих карателей под видом антипартизанских подразделений, назвав их официально «подразделениями по борьбе с бандами». Оперативные группы превратились в стационарные управления полиции безопасности. Их подчинили Бах-Залевскому, назначенному начальником подразделений по борьбе с бандами. Он же получил в свое распоряжение и пять полков полиции общественного порядка, а также местную милицию. К концу 1942 года в его отрядах насчитывалось 14 953 солдата и 238 105 сотрудников вспомогательной полиции.

Действия этой армии время от времени поддерживались подразделениями вермахта и войск СС. Переведенный на северный участок фронта Еккельн начал в конце февраля 1942 года операцию под названием «Болотная лихорадка», направленную против партизан и евреев. По завершении он доложил: «Убито 389 партизан, расстреляно 1774 подозрительных лица, ликвидировано 8350 евреев».

За этой акцией последовали операции под названиями «Сбор урожая», «Гамбург», «Альтона», «Хорнунг», «Нюрнберг». И все они преследовали основную цель — уничтожение евреев. Петля стягивалась все туже и вокруг евреев, не имевших никакого отношения к партизанам. Их сгоняли в гетто и концентрационные лагеря. На восточных оккупированных территориях проживали еще 100 000 евреев, из них 68 000 — в городах. Вот против них-то и был направлен новый смертельный удар.

В центре проведения этой акции находилась Белоруссия, которая новыми господами была переименована в Вайсрутению. Полицейские батальоны и бригады вспомогательной полиции проводили облавы в одном городе за другим. Обитатели гетто расстреливались из автоматов. Уже немного оставалось времени до того момента, когда был бы ликвидирован последний еврей. Но тут совершенно неожиданно свой протест высказал один из самых коррумпированных партийных функционеров — гауляйтер Вильгельм Кубе, генеральный комиссар Вайсрутении.

Кубе исходил при этом из тех соображений, что подобные полицейские действия окончательно подорвут экономику восточных территорий. Еще Шталеккер предупреждал: «Немедленное исключение всех евреев, задействованных в рабочем процессе, нежелательно и практически невозможно, особенно в больших городах».

Однако оберштурмбанфюрер СС Эдуард Штраух, командовавший там ликвидаторами, гнал и гнал их фанатично и безостановочно вперед. Вспыльчивый и тщеславный властелин Белоруссии Кубе понимал, что экономике страны угрожает неминуемый крах, поскольку евреи составляли основную массу квалифицированных рабочих и мастеровых. Вместе с тем его возмутило и то, что эсэсовские команды приступили к своим действиям, даже не поставив его в известность.

27 октября 1941 года в Слуцке появился начальник штаба 11-го полицейского батальона и доложил гебитскомиссару Карлу, что через несколько часов в городе начнется ликвидация евреев. Тот испугался последствий этой акции и попросил не трогать мастеровых. Но его просьбу проигнорировали. 30 октября он доложил генеральному комиссару Кубе: «Город представляет собой ужасную картину. Полицейские, и в особенности литовская вспомогательная полиция, с необычайной жестокостью выволакивали евреев из жилищ и гнали на улицу… Повсюду раздавались выстрелы и лежали трупы расстрелянных».

Карл попытался спасти что еще было можно и с пистолетом в руке буквально выгонял карателей с фабрик.

Вильгельм Кубе поднял вопрос о наказании офицерского состава этого полицейского батальона за недисциплинированность.

«Самое настоящее безобразие — закапывать раненых, но еще живых евреев, как это имело место в Слуцке, — писал он в своем обращении, — Такими методами нельзя поддерживать порядок и спокойствие в Вайсрутении».

Старый антисемит Кубе, который в 1934 году заявлял, что «носители чумы должны быть уничтожены», ничего не имевший против «организованного» уничтожения русских евреев, увидев несколько тысяч немецких евреев, депортированных в Минск для уничтожения, неожиданно превратился в их защитника.

Кубе узнал, что среди этих евреев были бывшие немецкие солдаты Первой мировой войны, даже награжденные орденами и медалями. Гауляйтер составил список таких людей и обратился в главное управление имперской безопасности с просьбой об их помиловании, будто бы никогда и не слышал об «окончательном решении еврейского вопроса».

Получив это послание, Гейдрих вспылил, заявив своим ближайшим сотрудникам, что перед ними стоят более важные задачи, чем заниматься пустой болтовней о евреях, проводить отнимающее много времени расследование и отрывать людей от более важных дел. Кубе же он ответил: «Сожалею, что по прошествии шести с половиной лет после принятия нюрнбергских законов мне приходится даже отвечать вам на это».

Но Кубе не хотел ничего понимать и взял немецких евреев под свою защиту.

«Странное отношение к еврейскому вопросу», — недоумевал оберштурмбанфюрер СС Штраух, пока до него не дошло, что один из видных гауляйтеров рейха превратился в защитника евреев. В полном недоумении Штраух заявил: «Мне непонятно, почему из-за каких-то евреев среди немцев возникают разногласия. Приходится констатировать, что мне и моим людям предъявляются обвинения в варварстве и садизме, тогда как мы лишь выполняем свой долг… В то же время я понимаю, что характер наших действий недостоин немецкого народа, народа Канта и Гёте. Если отношение всего мира к немцам будет подорвано, то вина ляжет на нас самих (то есть на СС)».

Кубе не ограничился тем, что назвал карателей варварами. Он заменил свою эсэсовскую охрану на штурмовиков и стал саботировать приказ о ликвидации евреев где только мог.

На 1 марта 1942 года Штраух запланировал проведение очередной акции по уничтожению евреев, отдав распоряжение о сборе 5000 евреев в определенном месте для «переселения». От сотрудников Кубе евреи узнали об истинных целях этой операции и отсоветовали соплеменникам идти в гетто. Так что удалось арестовать лишь единицы. Говоря о поведении генерального комиссара, Штраух отмечал: «Он накричал на моих людей, обзывая их и понося всячески. Выражения: „Это — свинство“ и „Мы еще поговорим об этом“ были самыми мягкими».

Штраух в тревоге доложил о происходящем своему начальству. Гиммлер пожаловался на Кубе его непосредственному шефу — министру по делам восточных территорий Альфреду Розенбергу, и тот пообещал приструнить критикана. Но Кубе и на это не отреагировал, зная, что другой его начальник, рейхскомиссар Востока Хинрих Лозе, тоже относился к аппарату Гиммлера отрицательно. Новую акцию СС — операцию «Котбус» — преподносили как антипартизанскую, Кубе вновь подверг резкой критике. В своем донесении Розенбергу он назвал подобные действия «опустошительными и разорительными», так как полиция расстреливает не столько партизан, сколько обыкновенных крестьян. («У 4500 убитых было захвачено всего 492 винтовки».)

Руководство СС не знало, как разделаться со своим противником в Минске. Однако в ночь на 22 сентября 1943 года Кубе был убит бомбой, подложенной под его кровать служанкой, советским агентом. Гиммлер просто сиял, заявив по поводу смерти Кубе: «Это просто счастье для отечества».

В итоге операции по уничтожению евреев из 2,5 миллиона в оккупированной части России было ликвидировано 900 000 человек. Еще до начала изгнания оккупантов с советской земли штандартенфюрер СС Пауль Блобель предпринял меры по уничтожению оставшихся следов. Возглавив спецкоманду, получившую название «команда 1005», он стал вскрывать места массовых захоронений и сжигать трупы на железных колосниковых решетках, обливая их бензином. Остававшиеся кости перемалывались. Огни осквернителей могил освещали зловещим светом последний акт трагедии, никогда ранее не имевшей место в завоевательных походах и войнах.

Не успела закончиться кампания по уничтожению евреев в России, как Гиммлер отдал распоряжение к началу новой фазы массового уничтожения людей. Вместо карательных отрядов стали появляться стационарные фабрики смерти, а вместо расстрелов — отравление газом. Инициатором всего этого стал группенфюрер СС, имперский наместник «Варты» Артур Грайзер, на территории владений которого проживали еще 100 000 евреев. Он потребовал их уничтожения.

Гейдрих выслал туда спецподразделение во главе с хауптштурмфюрером СС Ланге, оснащенное газовыми автомашинами, уже опробированными в России. Тот отыскал в 60 километрах северо-западнее Лодзи старый заброшенный замок, как нельзя лучше подходивший для его целей, в котором и началось истребление евреев сразу в трех газвагенах.

Транспорты евреев поступали на железнодорожную станцию Кульмхоф (Хельмно) а оттуда — в замок. Там арестованных раздевали догола и направляли на «помывку в душ», набивая до отказа крытые автомашины. Как только закрывались дверцы, в кузов по скрытому шлангу начинали поступать выхлопные газы, которые и умерщвляли жертвы. Команда из отобранных для этих целей заключенных изымала последние ценные вещи и сбрасывала трупы в подготовленные ямы и рвы. Команда эта получала привилегию располагаться в подвалах замка в ожидании прибытия следующей партии из гетто.

Машины смерти были еще очень примитивными, в результате чего отравление наступало не всегда. По инструкции процедура должна была длиться не более пятнадцати минут, на деле же продолжалась порой более часа. Некоторых людей закапывали даже живыми.

Слухи об этом дошли до Генриха Мюллера, который вызвал к себе референта по еврейским вопросам Айхмана и приказал ему провести ревизию в Кульмхофе. Айхман выехал в замок и проследил за течением всей процедуры. Позднее штурмбанфюрер СС вспоминал:

«Я последовал за газовой автомашиной и стал свидетелем такого ужаса, которого ранее никогда не видел. Машина подъехала к длинному рву и остановилась, задние дверцы были тут же открыты, и из кузова стали выбрасывать трупы, еще не остывшие. Кто-то из принимавших узников клещами принялся вырывать у одного из трупов зубы. Не выдержав этой картины, я убежал в свою автомашину и уехал, будучи не в состоянии произнести ни слова».

Какой-то врач в белом халате предложил Айхману взглянуть в глазок внутрь газовой автомашины, но он отказался, заявив, что не в силах этого сделать.

По возвращении Айхман сказал Мюллеру, что с трудом выдержал поездку, так как увидел «такой ужас».

Специалисты по массовым убийствам стали усовершенствовать средства уничтожения…

Из 3 миллионов евреев, зарегистрированных по переписи 1931 года в Польше, около 2,3 миллиона оказались на территории, оккупированной немцами. В первые же месяцы основная масса их была направлена в гетто, которые сначала рассматривались нацистами как сборные пункты для запланированного переселения, но затем превратились в места ожидания смерти.

«Евреев необходимо уничтожать где бы они нам ни встретились, — орал генерал-губернатор Польши Ханс Франк, выступая перед своими сотрудниками. — Всех польских евреев мы не можем расстрелять или отравить газом, поэтому необходимо изыскивать средства для их уничтожения в больших количествах…» И Гиммлер принял меры для решения этой проблемы, основываясь на эксперименте в Кульмхофе. На территории Польши — как в генерал-губернаторстве, так и в так называемых воссоединенных областях была создана целая сеть фабрик смерти, в которых можно было уничтожить не только польских евреев, но и евреев со всей Европы. К тому же в распоряжении Гиммлера оказалась команда палачей-техников, осуществивших операцию под названием «эвтаназия», в ходе которой было умерщвлено 100 000 душевнобольных — «недостойных жить» людей, как об этом цинично было заявлено нацистским руководством.

Вдохновителем и руководителем этой акции был криминальоберкомиссар Христиан Вирт. Палачи использовали окись углерода — газ, который действовал быстро, и при этом не было слышно никаких звуков. Когда Гиммлер в начале 1942 года обратился к эсэсовскому главврачу доктору Эрнсту Гравитцу с вопросом, каким образом можно быстрее ликвидировать массу польских евреев, тот указал ему на Вирта. Рейхсфюрер СС вызвал к себе эксперта по газу и приказал ему продолжить известную ему работу в Польше. Вскоре тот появился в Люблине у тамошнего высшего руководителя СС и полиции Одило Глобчика и доложил о полученном задании. Через некоторое время Вирт приступил к осуществлению акции «Райнхард».

Вместо подвижных газовых камер он приказал соорудить стационарные, в которые по шлангам поступали выхлопные газы от дизельных моторов. Газовые камеры были замаскированы под «ингаляционные и душевые помещения». Как описывал очевидец, из холла здания, украшенного геранями, вела небольшая лестница, выходившая в коридор, по обе стороны которого находились по три помещения с деревянными дверями, подобными гаражным. Они имели размеры 5x5 метров с потолками высотою 1,9 метра. Вместо задней стены — большие деревянные рамповые двери. На потолке — звезда Давида, намалеванная явно с издевкой. Вокруг этих мастерских смерти были выстроены обычные постройки, характерные для концентрационных лагерей, — бараки, площадки для построений и заборы из колючей проволоки. Скоро по берегам Буга появилась целая цепочка лагерей смерти, подчиненных, кроме люблинского лагеря, бригадефюреру СС Глобчику.

17 марта 1942 года начал действовать первый лагерь смерти Бельцек, находившийся около железной дороги, шедшей из Люблина во Львов. В нем соорудили шесть газовых камер с пропускной способностью до 15 000 человек в день. В апреле был открыт лагерь Собибор неподалеку от границы с рейхскомиссариатом Украины, в котором умерщвлялось до 20 000 человек в день. Через три месяца появился лагерь Треблинка, расположенный в 120 километрах северо-восточнее Варшавы, с 13 газовыми камерами (самый крупный из лагерей Вирта). В нем уничтожалось до 25 000 человек в день. Осенью 1942 года возле концлагеря под Люблином также соорудили газовые камеры (впоследствии этот лагерь получил название Майданек). Техническое руководство всеми лагерями смерти, находившимися на польской территории, было возложено на Христиана Вирта. Он постоянно увеличивал число умерщвленных людей, проявляя служебное рвение, и скоро стал некоронованным королем среди палачей еврейского народа Польши.

Однако в то абсурдное время у Вирта нашлись соперники, которым его слава не давала покоя. В верхнесилезском (самом крупном) концлагере Аушвиц (Освенцим) его начальником, гауптштурмфюрером СС Карлом Фритчем, был применен новый газ — синильная кислота («Циклон Б»), производившийся фирмой «Дегеш» в качестве средства для уничтожения сельскохозяйственных вредителей. Он намного превосходил газ, применявшийся Виртом: смерть жертв наступала всего через несколько минут. Из баллонов газ выпускали охранники, надевавшие для своей защиты противогазы.

Поскольку Вирт возражал против применения «Циклона», в лагерь Бельцек была направлена комиссия в составе оберштурмфюрера СС Курта Герштайна и заместителя Айхмана Рольфа Гюнтера для сравнения эффективности обоих методов. Вот что докладывал Герштайн о событиях того августовского дня: «К платформе подошел поезд. 200 украинцев из состава вспомогательной полиции открыли двери товарных вагонов и кнутами стали выгонять из них людей. Из громкоговорителя послышались команды: „Полностью раздеться, снять протезы, очки и тому подобное“. Девушки и женщины были направлены к парикмахерам, которые стригли их наголо, запихивая волосы в мешки из-под картофеля. Затем всех построили в колонну и отправили нагишом по аллее. Большинство заключенных входили в камеры смерти молча. Лишь одна еврейка лет сорока стала проклинать убийц, но, получив 5-6 ударов кнутом по лицу, исчезла вместе с другими в газовой камере. Камеры наполнялись так, что люди едва могли пошевелиться (таков был приказ Вирта)… Наконец, я понял, почему все сооружение получило название „учреждение Хеккенхольта“. Хеккенхольт, человечек небольшого роста, обслуживал дизельный двигатель и принимал участие в строительстве газовых камер. С помощью выхлопных газов двигателя и должны были умерщвляться люди».

Однако двигатель не заводился. Герштайн достал секундомер и засек время. Но продолжим его рассказ:

«Появился Вирт. Ему было очень неприятно, что сбой произошел как раз в моем присутствии. Естественно, я все замечал. Секундомер показывает, что прошло уже пятьдесят минут. А двигатель все не заводится. Люди в газовых камерах стали плакать и кричать… Вирт кнутом отстегал украинца, помогавшего унтерштурмфюреру Хеккенхольту. Через 2 часа и 49 минут двигатель наконец завелся… Прошло еще 25 минут. Многие в камерах были уже мертвы, что мы наблюдали в небольшой смотровой глазок при включении на короткое время электрического света. Через 28 минут несколько человек оставались еще живы. И только через 32 минуты все полностью умерли. Рабочая команда открывает двери с задней стороны. Мертвецы продолжают стоять подобно базальтовым фигурам: в камерах было невозможно не только упасть, но и нагнуться».

Лидирующее положение Вирта было поколеблено. «Циклон» стал вводиться и в других лагерях. В своей биографии комендант Аушвица Рудольф Хёс писал: «Должен признаться откровенно, что ликвидация евреев с помощью газа действовала на меня успокаивающе. Мне было жутко видеть горы расстрелянных, в числе которых находились женщины и дети. Газ освободил нас от этих потоков крови…»

Таким образом, можно было начинать массовое уничтожение польских евреев. И Гиммлер подал сигнал. Шесть лагерей уничтожения стали принимать евреев из различных гетто.

«Приказываю, — писал Гиммлер высшему руководителю СС и полиции Востока обергруппенфюреру СС Фридриху Вильгельму Крюгеру в Краков 19 июля 1942 года, — закончить переселение всех евреев в генерал-губернаторстве до 31 декабря 1942 года».

Еврейские гетто стали пустеть одно за другим. Но тут вмешался вермахт.

Дислоцировавшиеся в Польше военные выступили в защиту евреев, обосновывая свой протест тем, что широкомасштабное их уничтожение лишает вермахт рабочей силы, без которой остановятся все военные заводы на Востоке. В их числе были командующий военным округом в генерал-губернаторстве генерал барон Курт фон Гинант и начальник вооружений полковник Фретер.

Сотрудник Фретера капитан Фридрих Вильгельм Хасслер спросил того, соответствуют ли истине слухи о готовящемся массовом уничтожении евреев? Получив положительный ответ, он добавил: «То, что здесь происходит, — с юридической точки зрения преступление и представляется мне, как христианину, грехом, за что придется отвечать».

Фретчер ответил: «У вас есть три альтернативы. Вы можете высказать свое мнение открыто, учтя, что это, возможно, будет стоить вам жизни. Вы можете сказаться больным, но можете и остаться, чтобы попытаться помочь евреям».

Капитан остался.

Крюгер, понявший намерение военных, сделал, как казалось, им шаг навстречу. Он договорился с инспекцией по вопросам вооружений, что она может сохранить необходимую рабочую силу из числа евреев, но при условии, что они будут переведены на казарменное положение под присмотром команд эсэсовцев. Тем самым он намеревался шаг за шагом лишить военных возможности предъявлять свои претензии.

Но даже эти незначительные уступки показались фанатику Гиммлеру неприемлемыми. Он не только сделал выговор Крюгеру, но и обратился в верховное главнокомандование вермахта с требованием отозвать неудобных для него военных из генерал-губернаторства.

Генерал-фельдмаршал Кейтель не только не поддержал своих генералов и офицеров, но и приказал заменить рабочих-евреев поляками. Тогда генерал Гинант направил докладную записку в Берлин, в которой на основе статистических данных доказывал, что "немедленное отстранение евреев от работы приведет к значительному снижению военного потенциала рейха и нарушению снабжения фронта, а также войск в генерал-губернаторстве. Он просил «отложить переселение евреев, занятых на производстве, до окончания выполнения важных военных заказов».

Волей-неволей Кейтель был вынужден направить эту докладную записку Гиммлеру, но тот с яростью отреагировал «на саботаж военных». 2 октября 1942 года он дал Кейтелю ответ: «Вопреки всем тем, кто полагает, что, прикрываясь интересами военной промышленности, а на самом деле отстаивая евреев и их делишки, они могут мне воспрепятствовать, я дал указание продолжать выполнение задания».

Кейтель отдал распоряжение приструнить бунтарей. И генерала Гинанта сместили со своего поста.

10 октября из штаба верховного главнокомандования вермахта в Польшу была направлена дополнительная директива, в которой вновь было сказано о «необходимости замены евреев, привлеченных к вспомогательным мероприятиям и занятых на военном производстве, рабочими других национальностей».

Таким образом, вермахт капитулировал. Историк Ханс фон Кранхальз отмечал в связи с этим, что «и последние евреи в генерал-губернаторстве попали в лапы СС». Руки у карателей снова стали свободными. Неделя за неделей, день за днем, час за часом эсэсовцы со своими помощниками гнали евреев в газовые камеры, избивали их, издевались и насильничали.

Список варварских деяний немцев постоянно пополнялся. Цифры умерщвленных на фабриках смерти не укладываются в человеческом сознании: в Кульмхофе погибло 152 000 евреев, в Бельцеке — 600 000, в Собиборе — 250 000, в Треблинке — 700 000, в Майданеке 200 000 и в Аушвице — более одного миллиона человек.

Садисты в эсэсовской форме были способны на все: собиборский палач Гомерски разбивал головы заболевших евреев кувшином с водой. Находились «весельчаки», убивавшие маленьких детей ударом головой о стенку барака…

Заключенный Макс Казнер, грузивший трупы в Аушвице и чудом оставшийся в живых, рассказывал: «Я был направлен в подвал одного из бункеров, на полу которого лежали до 70 трупов женщин, еще не утративших своей красоты и после смерти. У многих были отрезаны груди, а из бедер вырезаны большие куски плоти. Пол там был с наклоном, тем не менее мы ходили по щиколотку в крови, так как сток был засорен».

Охрана ежедневно развлекалась, стреляя в детей. А обершарфюрер Освальд Кадук в Аушвице любил по вечерам загонять заключенных в душевую и заставлял их прыгать нагишом через палку, поднятую на 50 сантиметров от пола. Те, кто не могли перепрыгнуть, отходили на левую сторону и направлялись в газовые камеры. Остальных он избивал этой же палкой. Другим его коронным номером было проведение проверок на вшивость. Если у кого-либо обнаруживалась хотя бы одна вошь, он должен был ползать на четвереньках с железной штангой на шее, пока не падал замертво.

Комендант Треблинки Курт Франц веселился, натравляя свою собаку на заключенных, которых его Бари рвала на куски. Франц, кроме того, приказал соорудить специальное помещение для казни, замаскированное под лазарет, к которому примыкала яма для трупов, размерами восемь на четыре метра. В яме постоянно горел огонь. Трижды в день комендант проводил построения, на которых отбирал каждый раз по десять человек, которых затем ликвидировал лично. Эти группки он кнутом гнал в лазарет, где расстреливал. Как рассказывал бывший заключенный Якубович, Франц действовал чуть ли не автоматически: пристрелил одного и сталкивал труп в яму, затем брался за другого.

В сатанинстве ему не уступал обершарфюрер СС Вильгельм Богер, начальник политического отдела лагеря Аушвиц. Для своих развлечений он придумал довольно простое приспособление. О том, что там происходило, после войны рассказал обершарфюрер СС Перри Брод: «На расстоянии одного метра друг от друга стояли два стола. Жертва садилась между ними на пол и обхватывала руками поджатые колени. Руки закреплялись наручниками, затем между локтями и коленями вставлялась железная штанга, концы которой закреплялись на столах. Таким образом, заключенный беспомощно повисал головой вниз. После этого Богер начинал наносить удары плетью по ягодицам и голым пяткам. Удары были настолько сильными, что истязаемый делал иногда полные обороты. Каждый раз, когда зад заключенного оказывался в определенном положении, следовал очередной удар. Если жертва начинала кричать слишком громко, ей надевали противогаз… Минут через пятнадцать конвульсии истязаемого прекращались, штаны его были насквозь пропитаны кровью, которая капала на пол. Жертва теряла сознание, и голова беспомощно свисала вниз. Тогда обершарфюрер СС с ухмылкой доставал из кармана бутылочку с сильно пахнувшей жидкостью и подносил ее к носу жертвы. Через несколько минут истязаемый приходил в сознание…»

Подобные злодеяния подтверждали тезис о том, что садизм — это ключ к пониманию феномена массового уничтожения людей. Эсэсовцы представлялись как существа, потерявшие человеческий облик, как орда извергов, которая стремилась все сломать и уничтожить.

Однако не все так считали, хотя это отнюдь не снимает с них вины за участие в преступлениях. Вот что говорит бывшая заключенная Аушвица доктор Элла Лингенс-Райнер: «По сути дела, садистов между эсэсовцами было не так уж и много — процентов пять-десять являлись закоренелыми преступниками в чисто клиническом смысле. Большинство же были нормальными людьми. И они хорошо понимали, что такое хорошо и что такое плохо. Знали все, что происходило».

Немецко-американский социолог Ханна Арендт еще в 1944 году высказывала мнение, «что организация и осуществление массового уничтожения людей не были рассчитаны на фанатиков, маньяков или садистов, а на людей типа Генриха Гиммлера». Садисты и озверевшие типы, обслуживавшие аппарат массового уничтожения, не типичны для сути самого этого явления, хотя преступления подобного рода всегда привлекали к себе извращенные натуры. Взять хотя бы дурман гильотин периода французской революции или чистки, проводившиеся советским ГПУ.

Чудовищность истребления евреев заключалась в том, что тысячи отцов семейств, осуществлявших массовые убийства, считали себя законопослушными, обычными гражданами, поскольку действовали не из личных побуждений. Садизм был лишь одним из аспектов массовых убийств и даже, в общем-то, не поддерживаемым руководством СС. Гиммлером владела идефикс, что массовое истребление людей должно осуществляться «чисто» и по деловому, а эсэсовцам следовало оставаться «приличными» гражданами, так как это было мероприятие, проводившееся по приказу государства. Штурмбанфюреру СС Франку Гришу он указывал: «Эсэсовский руководитель должен уметь быть жестким, но не слишком. Если вы заметите, что кто-нибудь из ваших подчиненных выходит за рамки своих обязанностей или у него начинают стираться границы дозволенного, вы должны немедленно вмешаться! Тот, кто начнет себя одурманивать или забываться в обращении с врагом, попавшим ему в руки, тот — не настоящий эсэсовец».

В августе 1935 года в одном из своих приказов он требовал, чтобы эсэсовцы не допускали никаких выпадов в отношении отдельных евреев. Охрана концлагерей в то время была обязана подписывать каждые три месяца обязательства не издеваться над заключенными.

Осенью 1942 года председатель эсэсовского верховного суда задал Гиммлеру вопрос, как следует расценивать самовольный, без отданного на то приказа расстрел евреев? Тот ответил ему по пунктам:

«1. По политическим мотивам и в случае, если это было связано с наведением должного порядка, совершивший такое действие наказанию не подлежит. 2. Если же это происходит из корыстных целей, а также по садистским или сексуальным мотивам, то необходимо проведение судебного расследования».

В действительности отмечались случаи, когда отдельные садисты подвергались наказанию. В июне 1943 года некий унтерштурмфюрер СС был приговорен к смертной казни за неоднократные случаи варварского обращения с евреями. В приговоре суда было сказано: «Он проявил жестокость, недостойную немца и офицера СС. Такие перегибы и крайности не могут быть объяснены, как это пытался сделать обвиняемый, местью за то зло, которое причинили евреи немецкому народу…»

Когда садизм был связан с коррупцией, Гиммлер учинял судебное преследование, так как рассматривал и то и другое в качестве раковых метастаз, угрожавших здоровому организму СС. Садизм подрывал дисциплину, коррупция разрушала идеологию. Эсэсовский судья Конрад Морген по указанию Гиммлера проводил несколько раз чистки среди ликвидаторов, усматривая рейхсфюрера СС в качестве своего рода доктора Джекиля[136]. Защищая порою мещанскую мораль, он тут же превращался в фанатичного исполнителя распоряжений фюрера. Приказав завести судебные дела на нескольких садистов и убийц евреев, он как бы не замечал того, что творилось в лагерях смерти, где ежедневно уничтожались десятки тысяч людей.

Конрад Морген, сын железнодорожного служащего, 1910 года рождения, уроженец Франкфурта-на-Майне, был отстранен от юридической практики за то, что попытался опротестовать решение своего начальника. Попав в состав краковского полицейского суда в качестве лица, временно допущенного к исполнению обязанностей судьи, он поспорил с Крюгером и был переведен в дивизию СС «Викинг». В 1943 году Морген оказался в управлении уголовной полиции в Берлине. Как раз в это время из Касселя туда поступило сообщение тамошнего полицейского суда о коррупционном деле, связанном с концлагерем Бухенвальд.

Молодой криминалсекретарь Эмиль Холтшмидт обратил внимание на веймарского партийного деятеля Борншайна, торговца продовольствием, который проворачивал вместе с комендантом концлагеря Бухенвальд Карлом Кохом значительные спекулятивные сделки. Когда Холтшмидт стал к нему присматриваться, Борншайн срочно вступил в войска СС и был направлен в комендатуру Бухенвальда. Продолжать расследование в самом концлагере Холтшмидт уже не мог, так как лагеря подчинялись непосредственно начальнику главного административно-хозяйственного управления штаба СС обергруппенфюреру СС Освальду Полю.

Тогда кассельский полицейский суд обратился за помощью в имперское управление уголовной полиции. Конрад Морген, имевший звание оберштурмфюрера войск СС, получил задание выехать в Веймар. Остановившись в гостинице «Элефант», он приступил к расследованию. За довольно короткий срок ему удалось разобраться с тайными махинациями Борншайна. Затем он проверил счета Коха в веймарских банках и взял под контроль его переписку с женой Ильзой, оставшейся в Бухенвальде. Кох к тому времени стал комендантом Майданека. Чем дальше вникал Морган в это дело, тем отчетливее вырисовывалась коррупционная сеть, нити которой шли в другие концлагеря.

Моргену удалось, в частности, установить, что Кох не только вымогал деньги и ценности у богатых евреев, но и ликвидировал нежелательных свидетелей среди заключенных. Все было, как говорится, ясно. Однако когда он представил своему шефу Нёбе результаты расследования, тот не захотел брать на себя ответственность. Тогда Морген направился к шефу гестапо Мюллеру, но и группенфюрер СС отфутболил его дальше — к Гиммлеру.

Морген выехал на полевой командный пункт рейхсфюрера СС, но там его не застал. Доложив обо всем одному из представителей штаба СС, Морген вернулся восвояси, договорившись, что тот отправит ему телеграмму безобидного содержания, если Гиммлер даст свое согласие разобраться с этим делом. Через несколько дней такая телеграмма пришла.

Выяснить, что побудило Гиммлера дать ход делу клики Коха, не удалось. Сказалось ли его постоянное недоверие к обергруппенфюреру СС Полю и его окружению или же он недооценил цепную реакцию, которую вызовет разбор дела, но факт остается фактом: мещанин Гиммлер, хотя и в течение непродолжительного времени, почувствовал удовлетворение возможностью слегка почистить свои знамена.

Конрад Морген в свою очередь воспользовался представившимся шансом. Вызвав Коха в Бухенвальд, он учинил ему такой допрос, что тот не выдержал и во всем признался. Список обвинений, предъявляемых ему, стал еще длиннее: убийство заключенных Кремера и Пайкса, присвоение ценностей, дезорганизация работы лагеря. Установил Морген и его сообщников: смотрителя Зоммера, лагерного врача доктора Вальдемара Ховена, гауптшарфюрера Бланка и не в последнюю очередь «комендантшу» Ильзу Кох.

По инициативе Моргена кассельский полицейский суд был преобразован в суд «спецназначения», который имел право заниматься всеми вопросами в эсэсовских и полицейских подразделениях и учреждениях, включая концентрационные лагеря. К тому же Морген напал на след, ведший на Восток — в секретные лагеря смерти. И он обнаружил то, что знать ему было не положено: умерщвление миллионов людей.

Увидев в Майданеке и Аушвице газовые камеры, Морген понял, что расследовал одиночные случаи убийства, тогда как число убитых исчислялось миллионами. И как же отреагировал он на свое открытие? Ныне Морген говорит, что и его захватила шизофрения рейхсфюрера СС. А тогда он поделил для себя все убийства на три категории: совершавшиеся официально в рамках окончательного решения еврейского вопроса — по приказу канцелярии фюрера, а следовательно самого Гитлера, против которых выступать не следовало; убийства также официального характера — по программе эвтаназии; несанкционированные убийства «самовольного характера». Поэтому он и занимался только случаями, относившимися к третьей группе.

Почти во всех концентрационных лагерях была проведена проверка на предмет выявления «самовольства». Лагерный персонал был, однако, скор на расправу, так что заключенного Роте из концлагеря Ораниенбург, который информировал проверяющих обо всем происходившем в лагере, удалось спасти от виселицы в самый последний момент. Лагерное начальство намеревалось тем самым запугать заключенных и воспрепятствовать их контактам с комиссией. В другом концлагере загорелось помещение, в котором находилась документация комиссии, в Аушвице же в одном из подвалов исчез гауптшарфюрер СС Герхард Палитш, давший показания против коменданта лагеря Хёса.

И все же Морген добился кое-каких успехов. Из 800 случаев коррупции и убийств 200 были доведены до судебного разбирательства. Его результат: Карл Кох — комендант Бухенвальда, осужден за неоднократные убийства и казнен; Герман Флорштедт — комендант Майданека, осужден за убийства и казнен; Герман Хакман — начальник охраны люблинского лагеря, осужден за убийства и направлен в штрафную роту, Ханс Лоритц — комендант Ораниенбурга, получил взыскание, Адам Грюневальд — комендант Хертогенбоша, осужден за жестокое обращение с заключенными, направлен в штрафную роту, Карл Кюнстлер — комендант Флоссенбюрга, смещен за пьянство и аморальный образ жизни, Алекс Пиорковски — комендант Дахау, привлекался к суду, но наказания не понес, Максимилиан Грабнер — начальник политотдела Аушвица, привлекался к суду, но наказания не понес.

Но чем больше следователи проникали в тайны мира концлагерей, тем сильнее нервничал Гиммлер. В середине апреля 1944 года он приказал Моргену прекратить расследования. Приказ был для него непростым. Он отражал трудности, с которыми столкнулся Гиммлер — апостол чистоты, с одной стороны, и массовый ликвидатор людей — с другой. Вождь СС приказал обергруппенфюреру СС Полю лично руководить казнью Коха и в то же время предложил подозреваемым добровольно признаться в совершенных преступлениях, с тем чтобы они могли рассчитывать на помилование

Возвратившись в мир иллюзий, он в конце 1943 года на совещании группенфюреров СС заявил: «В целом мы можем сказать, что справились с этой тяжелейшей задачей (ликвидацией евреев), исходя из любви к своему народу. И мы не нанесли никакого вреда нашей сути, нашим душам и нашему характеру».

Не случайно Гиммлер приказал Моргену прекратить расследования в тот момент, когда тот добрался до коменданта Аушвица Хёса. Рудольф Хёс представлял собой как раз тот тип идеального эсэсовца, к которому стремился Гиммлер. Робот, но и сентиментальный отец семейства, выросший в духе антисемитизма. Некий безликий механизм, работающий по-военному, с заводской точностью и ритмом и снимающий личную ответственность с каждого в отдельности.

Историк Мартин Бросцат определяет массовое уничтожение людей как «дело тщеславных, стремившихся беспрекословно выполнять свой долг, веривших в авторитеты и щепетильных филистеров, воспитанных в духе рабского повиновения, лишенных способности наводить критику и фантазировать, принимавших с чистой совестью все на веру, легко поддававшихся уговорам и воспринимавших ликвидацию сотен тысяч людей в качестве службы своему народу и отечеству».

Ханна Арендт отмечала, что аппарат уничтожения евреев обслуживал человек толпы — как она называла немецкого обывателя в связи с отсутствием подходящего социологического термина. В нем наиболее отчетливо прослеживается разделение общественной и частной морали, в связи с чем превалирование личного и неистребимое сознание собственной непогрешности позволяли ему не считать себя убийцей.

Более того, гротескно развитое чувство буржуазной порядочности приводило обывателя к мысли, что он, по сути дела, находясь в самой гуще убийств, был лицом, глубоко переживавшим смерть других, «их возникновение и исчезновение», как лицемерно называл массовое убийство Хёс.

«Нет ничего тяжелее, как идти этим путем, сохраняя хладнокровие и чувства сострадания», — утверждал он.

Как сами каратели, так и технический персонал фабрик смерти прикрывались как броней демагогией о сочувствии, изображая из себя людей, попавших в трагические обстоятельства.

«У меня не было никакой возможности уйти от этого, — писал Хёс впоследствии. — Я должен был продолжать процесс массового уничтожения, переживать за смерть других, смотреть на происходившее холодно, хотя внутри все кипело… Когда происходило нечто чрезвычайное, я не мог сразу идти домой к семье. Тогда я садился на коня, чтобы за диким галопом как-то забыться, избавиться от стоявших перед глазами тягостных картин, или же шел на конюшню, дабы хоть немного забыться со своими любимцами».

Когда же в броне уверенности в собственной правоте появлялись дыры, то эти бюргеры впадали в плаксивую сентиментальность или же обращались к алкоголю. Даже такой бесчеловечный каратель и садист, как бригадефюрер СС Глобочник, подвыпив, признавался фабриканту Шультцу: «Сердцем и душой я уже давно отошел ото всего этого, однако погряз настолько, что мне не остается ничего другого, как победить или погибнуть вместе с Гитлером».

Его помощник, штурмбанфюрер СС Герман Хёфле, ответственный за депортацию 200 000 евреев, пустил слезу на могиле своих умерших от дифтерии детей: «Это мне — небесное наказание за все мои прегрешения!»

Однако если у кого-то из них и появлялись сомнения, главным оставался приказ.

«В то время я ни о чем не размышлял, — разглагольствовал Хёс. — Я получил приказ и должен был его выполнить. Если сам фюрер приказал осуществить окончательное решение еврейского вопроса, то старому национал-социалисту, а тем более эсэсовскому офицеру не о чем было размышлять. „Фюрер приказывает, мы выполняем“ — не было для нас только красивой фразой и даже девизом. Это воспринималось на полном серьезе».

Приказ был для них кумиром, оправданием и последним спасением. Когда американский психолог Джильберт спросил уже после войны Хёса, действительно ли он верил в то, что евреи заслужили такую судьбу, то тот попытался «терпеливо объяснить, что в то время жил в совершенно другом мире», заявив: «Вы должны, наконец, понять, что от эсэсовцев никто не ждал, что они будут задумываться над этими вещами, да такое нам и самим не приходило в голову».

Если бы приказ потерял свою однозначность, а распоряжения стали противоречить друг другу, каратели и ликвидаторы заблудились бы в темном лабиринте без всякой надежды на спасение. С этой проблемой они и столкнулись, когда наступила последняя фаза ликвидации евреев. В дело вступила другая команда эсэсовских руководителей, которая замедлила процесс уничтожения евреев, заявив о необходимости сохранения некоторой их части в качестве рабочей силы для обеспечения возросших нужд и потребностей войны.

Главное административно-хозяйственное управление, возглавлявшееся Освальдом Полем, оказалось новичком в мире концентрационных лагерей и лагерей смерти, которые вначале подчинялись Теодору Айке и формально входили в главное управление штаба СС. После перехода Айке в войска СС, его преемник Рихард Глюкс был переподчинен главному оперативному управлению. В 1942 году Гиммлер еще раз провел реорганизацию и включил концлагеря в состав главного управления Поля.

После этого система концлагерей получила совершенно новые акценты. Если до того они предназначались для наказания и обезвреживания так называемых врагов государства и расовой политики, то теперь концлагеря стали рассматриваться как места размещения армии рабов для немецких предприятий.

«Увеличение объемов производства военной продукции, — писал Поль 30 апреля 1942 года Гиммлеру, — делает необходимым мобилизацию всех сил и использование заключенных в качестве рабочей силы. В связи с этим необходимо проведение мероприятий для превращения концентрационных лагерей, выполнявших ранее одностороннюю политическую функцию, в организацию обеспечения выполнения экономико-хозяйственных задач».

Если прежде с заключенными сознательно обращались жестоко и безжалостно, чтобы уменьшить их численность, то теперь их стали беречь для ежедневного использования на различных работах.

Гиммлер приказал: «Запретить избиение заключенных. Путем доброжелательного отношения, а в случае необходимости и выделения дополнительного питания и одежды следует повысить их работоспособность и заинтересованность в результатах работы. Целесообразно поощрять послушных и противопоставлять их равнодушным».

На одном из подчиненных к главному управлению предприятии по производству строительных материалов были организованы курсы по подготовке специалистов из числа заключенных. Были предприняты попытки повышения производительности их труда путем обещаний лучшего размещения, освобождения из лагеря и использования в последующем на гражданской работе. На некоторых предприятиях планировалось даже размещение освобожденных заключенных в заводских поселках.

Все интенсивнее стали использовать евреев в качестве рабочей силы. Рабы Освальда Поля работали по одиннадцать часов в день, питались плохо, да и обращение с ними желало много лучшего. Из более чем 600 000 заключенных, находившихся в конце 1944 года за колючей проволокой, 250 000 работали на частных фирмах по производству вооружения, 170 000 — на предприятиях, непосредственно подчиненных министерству по вооружению и боеприпасам, 15 000 — в строительных фирмах, 12 000 — в фирмах, занятых на сооружении ставки фюрера в Тюрингии, 50 000 — на предприятиях, подчиненных самому главному административно-хозяйственному управлению, и 130 000 — в сельском и коммунальном хозяйствах.

Гиммлер не успел сообразить, как оказался втянутым в идеологические и практические проблемы, которые угрожали сорвать его программу по окончательному решению еврейского вопроса. Утилитаристы главного управления Поля стали протягивать свои щупальца к еще оставшимся в живых польским евреям.

К концу 1942 года три четверти польских евреев были ликвидированы. В живых оставались еще 700 000 человек. Они находились в многочисленных так называемых рабочих лагерях, откуда попадали в лагеря смерти. Главное административно-хозяйственное управление взяло их под свой контроль. А в марте 1943 года оно создало организацию «Остиндустри», которая взяла в свое ведение все более или менее действовавшие предприятия, находившиеся в гетто: по разработке торфа в Дорохуцсе; щеток в Люблине; оснастки в Радом-Блицине; мехов в Травниках и целый ряд других.

Такая прыть привела фанатиков окончательного решения еврейского вопроса в замешательство. Высший руководитель СС и полиции Варшавы сказал представителю главного административно-хозяйственного управления: «Восточная промышленность! Когда я слышу слово „промышленность“, мне становится плохо».

Вскоре этой организации был нанесен смертельный удар, так как из подведомственных ей предприятий изъяли всех евреев рабочих и 3 ноября 1943 года направили в газовые камеры. Оберштурмфюрер СС Макс Хорн, заместитель коммерческого директора «Остиндустри» жаловался: «Вследствие ликвидации рабочих-евреев вся проделанная нами работа пошла насмарку».

Банкротство этой «Остиндустри» привело к вражде между главными управлениями Поля и имперской безопасности, которая продолжалась до самого конца существования третьего рейха. Если первое стремилось сохранить по возможности всех оставшихся работоспособных евреев, то второе — ликвидировать их. Споры между ними отражались на людях, стоявших у газовых камер. К тому же начали сказываться возрастающее сопротивление европейских государств и появляющиеся угрызения совести у некоторых эсэсовских руководителей.

В январе 1942 года шеф РСХА Гейдрих на конференции, получившей по месту своего проведения название «ванзейской», дал указание включить в программу уничтожения также и всех европейских евреев. С тех пор у Адольфа Айхмана появилась единственная цель: обеспечить надежную доставку любых указанных ему евреев в лагеря смерти.

В мрачном, когда-то принадлежавшем масонам доме номер 116 по Курфюрстенштрассе в Берлине располагался гестаповский реферат IV B4 Айхмана, который к тому времени стал оберштурмбанфюрером СС. Он раскинул свои сети по всему Европейскому континенту с целью удушения там еврейства. В его распоряжении находился целый штаб функционеров, нацеленных на депортацию в различных странах. Установив контакты с высокопоставленными дипломатами, готовыми оказать давление на правительства тех или иных стран на предмет выдачи проживавших в них евреев, и с руководством железных дорог, которое должно было выделять составы для транспортировки, Айхман начал широкомасштабную кампанию. Ему были подчинены референты по делам евреев, введенные к тому времени в службах командующих полицией безопасности в оккупированных странах и в немецких дипломатических миссиях европейских стран.

Собственно говоря, марш смерти для евреев Центральной и Западной Европы начался еще до ванзейской конференции. В октябре 1941 года в гетто Минска, Риги и Лодзи были отправлены поезда с немецкими евреями, в ноябре — с евреями из рейха в старых границах и Австрии. Затем ликвидаторы обратили свой взор на запад. Их первыми жертвами в Европе стали евреи в Нидерландах, чему немало содействовал рейхскомиссар Артур Зейс-Инкварт, недаром носивший форму обергруппенфюрера СС. С мая 1942 года голландские евреи должны были носить желтую звезду, а в июле на восток пошли с ними поезда. Из 110 000 депортированных из Голландии евреев в живых осталось всего 6000 человек.

После этого ликвидаторы стали орудовать в Бельгии и Франции, но в этих странах дела у них пошли с трудом, так как власть в них принадлежала генералам вермахта, которые не очень-то поддерживали кампанию по ликвидации.

Как в Польше и России, так и здесь судьба евреев не в последнюю очередь зависела от военных, выступавших зачастую двуликими Янусами, хотя на Балканах они, в общем-то, и не слишком возражали (в связи с партизанскими действиями населения) против акции. В Сербии, например, 20 000 евреев, взятых в качестве заложников, были расстреляны подразделениями вермахта. Помощник статс-секретаря министерства иностранных дел Мартин Лютер высказался по этому поводу следующим образом: «В других районах военное командование расправилось с гораздо большим числом евреев, не заводя об этом никакого разговора».

Генералы поступали так, как считали необходимым. Когда 2 октября 1941 года колонна автомашин 342-й пехотной дивизии была обстреляна партизанами в районе Топола, командующий немецкими войсками в Сербии генерал Франц Бёме отдал приказ о расстреле 2100 евреев в качестве возмездия. К концу месяца число ликвидированных вермахтом достигло 5000 человек. Еврейских женщин и детей военные, однако, трогать не стали, так как взятие их в заложники, по заявлению начальника тамошнего военного управления группенфюрера СС Харальда Турнера, противоречило взглядам и понятиям немецких солдат. Так что 15 000 их были уничтожены уже ликвидаторами в газовых машинах. В живых не осталось почти никого.

Тесные связи с представителями РСХА поддерживали немецкие генералы и в оккупированной Греции (в немецкой зоне оккупации проживали 55 000 евреев, в итальянской зоне — 13 000 и в болгарской — 5000). Командующий немецкими войсками генерал-лейтенант фон Кренцки приказал собрать 7000 евреев на строительство крепости, откуда они в начале 1943 года были отправлены в Аушвиц двумя эмиссарами Айхмана — гауптштурмфюрерами СС Дитером Вислицени и Антоном Бруннером при поддержке военных. Солдаты вермахта участвовали и в чистке салоникского гетто. Немецкий боевой корабль «Адмирал Эгейев» был задействован в сборе евреев на греческих островах. В Польшу они отправлялись также и в воинских эшелонах.

В Западной Европе генералы вели себя по-другому. Так, начальник военной администрации в Бельгии и Северной Франции генерал Александр фон Фалькенхаузен не потворствовал ликвидаторам. И темп эсэсовских мероприятий в Бельгии заметно снизился. Из 52 000 проживавших там евреев было уничтожено 24 000 человек, но тех, кто имел бельгийское гражданство, не тронули.

Командующий немецкими войсками во Франции генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель не проявлял никакого желания поддерживать программу ликвидации евреев и не выделял войсковые подразделения в помощь шефу полиции безопасности штандартенфюреру СС Хельмуту Кнохену. Да и сами французы принимали все меры, чтобы не дать возможность эсэсовцам беспрепятственно вывозить евреев из страны. Даже зависимое от немцев правительство Виши выступало против ликвидаторов. И хотя его шеф Пьер Лаваль не знал, что предлагавшееся подручными Айхмана переселение евреев на самом деле означало их уничтожение на восточных территориях, он согласился только на выдачу евреев, не имевших французского подданства.

Представитель Айхмана в Париже гауптштурмфюрер СС Теодор Данэккер с триумфом доложил в Берлин 6 июля 1942 года о готовности французского правительства к вывозу из страны евреев без подданства. Но его радость продолжалась недолго. Если из Парижа на восток проследовало 12 000 евреев, то в провинции железнодорожные вагоны, предназначенные для их транспортировки, остались пустыми. Поскольку немецкая полиция безопасности была вынуждена сотрудничать с французской жандармерией, французы имели возможность саботировать программу Айхмана. Так, в середине июля в Бордо была проведена крупная операция по выявлению евреев без подданства, в результате которой задержали всего 150 человек. В ярости Айхман позвонил в Париж. К телефону подошел оберштурмфюрер СС Хайнц Рётке, который записал сказанное Айхманом: «Такого с Данэккером еще никогда не случалось. Ситуация весьма скандальная. Пусть подумает, не стоит ли ему покинуть Францию».

Лишь через полгода Айхман получил возможность снова проявить свою активность. Когда в ноябре 1942 года союзные войска высадились во французской Северной Африке, немцы вторглись в неоккупированную часть Франции, в результате чего та потеряла остатки свободы действий. Охотники за людьми ринулись в Южную Францию, но в районах восточнее Роны натолкнулись на противодействие со стороны итальянских офицеров.

Итальянские военные в оккупированных ими областях (в Греции и Хорватии) вообще выступали против любых мероприятий антисемитского характера. Начальник итальянского генерального штаба в беседе с представителем организации Тодта заявил: «Любые выпады против евреев несовместимы с честью итальянской армии».

Во многих случаях итальянские солдаты помогали евреям. В Греции командующий 2-й итальянской армией генерал Гелозо запретил ношение еврейской звезды в контролируемой им области и выставил часовых у афинской синагоги и дома еврейской общины, чтобы воспрепятствовать антисемитским выступлениям враждебно настроенных к евреям греков.

В районе Салоник, оккупированном немцами, итальянский консул спас несколько сот евреев, оформив им итальянское гражданство. Летом 1941 года итальянское войсковое подразделение вторглось в Хорватию под предлогом борьбы с партизанами, чтобы вывести оттуда группу евреев и спасти их от ликвидаторов. После ноты протеста хорватского правительства итальянские офицеры, возглавившие эту акцию, были преданы суду, но отделались несколькими днями домашнего ареста.

В своей оккупационной зоне во Франции итальянские военные также запретили любые мероприятия, направленные против евреев. Когда в феврале 1943 года шеф полиции Лиона подготовил партию из 300 евреев к отправке в Аушвиц, итальянский генерал потребовал их освобождения. Итальянские военные не допустили вывоза в Германию и интернированных в своей зоне французской жандармерией евреев в начале марта. Итальянские солдаты окружили тогда в Анси жандармские казармы и не снимали блокады до тех пор, пока евреи не были освобождены.

«Окончательное решение еврейского вопроса, распространенное на всю Европу, значительно затруднено во Франции в результате поведения итальянских служб», — жаловался шеф полиции безопасности во Франции Кнохен и просил главнокомандующего немецкими войсками на Западе призвать итальянцев к порядку.

Но и немецкие военные под влиянием итальянцев, своих союзников, начали колебаться. Генерал-лейтенант Блюментритт, начальник штаба Западного фронта, проинформировал штандартенфюрера СС Кнохена: «Главнокомандующий войсками Западного фронта не может вмешиваться в эти дела, поскольку итальянское правительство имеет иную точку зрения по данному вопросу».

Айхман обратился за помощью в министерство иностранных дел. Тогда Иоахим фон Риббентроп, пожаловавшись на саботаж итальянских генералов, попросил диктатора Муссолини принять меры.

Вместо производства какого-либо расследования, дуче однако направил в Южную Францию всего лишь генерал-инспектора итальянской полиции Гуидо Лоспинозо, но тот избегал любых контактов с немцами. Айхман и его подручные скоро поняли, в чем здесь причина. Вместе с Лоспинозо приехал некто Донати — президент франко-итальянского банка и доверенное лицо Ватикана. Оказалось, что они с помощью святого престола намеревались переправить в Швейцарию 30 000 евреев, бежавших в итальянскую оккупационную зону. В связи с этим у оберштурмфюрера Рётке появилось подозрение, что «Донати сам, чего доброго, — еврей». У него появилась идея вывезти Донати из итальянской штаб-квартиры в Ницце в Марсель. Но прежде чем эсэсовские похитители успели что-либо предпринять, Донати улетел в Рим.

Лишь капитуляция Италии летом 1943 года лишила французских евреев их итальянских покровителей. Но тем не менее гуманизм и человечность итальянских генералов спасли 80 процентов из 300 000 евреев Франции от лагерей смерти. Более того, итальянское противодействие окончательному решению еврейского вопроса совпало по времени с двумя обстоятельствами, резко замедлившими темп преследования евреев, — с утратой Адольфом Гитлером военного счастья и разоблачениями Ватиканом истинной сущности айхмановского «переселения» евреев.

Оппортунистически настроенные союзники национал-социалистской Германии поняли, что находятся на тонущем корабле, и шаг за шагом стали отгораживаться от антиеврейских действий. Осенью 1942 года правительство Словакии приостановило депортацию евреев на восток. В официальном объяснении было сказано о поступившей из Ватикана информации в отношении действительной судьбы словацких евреев, депортированных в Польшу, а также отказе Айхмана от приема словацкой комиссии для расследования положения дел в так называемых лагерях для переселенцев. В декабре 1942 года депортацию евреев в Германию прекратило и румынское правительство, а ведь антисемиты в Румынии вели себя почище немцев. В апреле 1943 года болгарский царь Борис III распорядился отказаться от проведения депортации евреев, в результате чего ни один из болгарских евреев не попал в руки нацистских ликвидаторов.

Таким образом, программа ликвидации евреев стала в дальнейшем осуществляться лишь частично. Запланированные Айхманом в порядке мести итальянским саботажникам аресты евреев в Риме в ночь с 16 на 17 октября 1943 года были фактически сорваны. Из 8000 подлежавших депортации евреев было задержано только 1259 человек. Полицейский атташе в Риме оберштурмбанфюрер СС Херберт Капплер, возглавлявший эту акцию, радировал 17 октября в Берлин: «Итальянское население не только осуществляет пассивное сопротивление, но и в целом ряде случаев переходит к оказанию действенной помощи евреям. Во время проведения акции антисемитской части населения даже не было видно, тогда как широкие массы римлян пытались оттеснять полицию».

Никакого сомнения не было: сопротивление Европы программе ликвидации евреев росло. Даже некоторые советники и приспешники Гиммлера не смогли устоять против воздействия духа европейского сопротивления и стали, правда, с оглядкой и весьма осторожно, становиться в ряды порядочных людей. Начало этому положил гиммлеровский лечащий врач массажист Феликс Керстен. Когда 15 июля 1942 года он узнал, что Гитлер намерен потребовать также и выдачи евреев Финляндии, а Гиммлер в связи с этим должен предъявить такое требование финскому руководству во время ближайшего посещения Хельсинки, Керстен предупредил финского посланника в Берлине.

29 июля Гиммлер вылетел в Финляндию в сопровождении Керстена. Но прежде чем его приняло финское правительство, Керстен побывал у финского министра иностранных дел Виттинга и подсказал тому, каким образом можно отбить атаку Гиммлера. Надо было сослаться на то, что еврейская проблема имеет особый характер и этот вопрос может быть решен только парламентом, который соберется, однако, лишь в ноябре. Финны воспользовались подсказкой, и Гиммлер был вынужден согласиться ждать до ноября. 14 декабря рейхсфюрер СС вспомнил о финнах и поинтересовался у Керстена, как обстоит у них дело с решением вопроса о евреях. Тот аргументировал тем, что военное положение финнов очень плохое и поэтому правительство не решается ставить этот вопрос перед парламентом. Гиммлер выждал, но возвратился к вопросу о финских евреях 18 сентября 1943 года. Он недовольно пробурчал своему массажисту: «Как осмеливается это вшивое государство не считаться с желанием фюрера?!»

Таким образом, финские евреи были спасены, как впоследствии и тысячи евреев Европы.

Бригадефюрер СС Эггерт Реедер, начальник военной администрации при главнокомандующем немецкими войсками в Бельгии и Северной Франции, также задумывался о еврейском вопросе. Еще в марте 1942 года он отклонил предложение Кнохена ввести и в Бельгии еврейскую звезду, а в сентябре 1943 года собственным решением освободил евреев, собранных в казарме «Досоин» городка Мехельна для отправки в Аушвиц.

Даже такой приверженец Гитлера, как группенфюрер СС, статс-секретарь министерства внутренних дел Вильгельм Штуккарт не хотел брать на свою совесть убийства евреев. При неофициальном согласии своего шефа, советника министра Бернхарда Лёзенера, он попытался спасти две группы евреев, судьба которых еще не была решена, — 107 000 так называемых «метисов» и 28 000 «состоявших в смешанных браках».

Свои аргументы по защите метисов он приводил на многих конференциях с участием Айхмана и других ликвидаторов. Когда же ему не удалось отстоять у руководства главного управления имперской безопасности свое мнение, Штуккарт решился на отчаянный шаг, предложив вместо ликвидации их стерилизацию. В сентябре 1942 года он направил личное послание Гиммлеру, обнаруженное впоследствии в секретных архивах третьего рейха, которое свидетельствует о том, к каким средствам приходилось прибегать людям, желавшим как-то помочь евреям.

В этом послании отмечалось, в частности, «что в случае ликвидации полуевреев, в жилах которых течет половина германской крови, мы не только потеряем их сами, но и окажем услугу противнику. К тому же значительная их часть в своей деятельности всегда отстаивала немецкие интересы. Вместе с тем следует учитывать и то негативное политико-психологическое воздействие, которое будет оказано на арийских предков и всех родственников и которое неминуемо приведет к нежелательным душевным нагрузкам в случае, если обращение с ними будет такое же, как и с обычными евреями… Поэтому считаю, что их выдворение — не в интересах немецкого народа… и хотел бы предложить проведение их стерилизации, что предоставит им возможность естественного вымирания… Само собой разумеется, что как выдворение, так и стерилизация должны быть проведены… после окончания войны».

Послание это попало к Гиммлеру, когда он находился в хорошем настроении, в результате чего большинство метисов были спасены. Гиммлер запретил их ликвидацию.

Когда документ рассматривался на заседании Нюрнбергского военного трибунала, Штуккарт добавил, что он тогда предварительно проконсультировался у статс-секретаря по вопросам здравоохранения, группенфюрера СС доктора Конти, который разъяснил ему, что проведение стерилизации такого количества метисов практически невозможно.

Вернер Бест, известный своим скепсисом, будучи назначенным имперским уполномоченным в Копенгаген, активно саботировал проведение ликвидации датских евреев. Когда он узнал, что Гитлер приказал в начале сентября 1943 года вывезти из Дании 6500 евреев, он тут же послал в министерство иностранных дел телеграмму со своими аргументами: «Король и парламент наверняка прекратят совместную работу с правительством страны. Кроме того, следует считаться с генеральной забастовкой».

Тем не менее Гитлер и Гиммлер продолжали настаивать на акции. 18 сентября Бест послал новое предупреждение, в котором говорилось: «Депортация евреев, вне сомнения, чрезвычайно осложнит политическую обстановку в Дании. Дело может дойти до беспорядков и даже до генеральной забастовки».

Аргументы Беста настолько убедили Риббентропа, что он решился доложить их Гитлеру. Представитель министерства иностранных дел в штаб-квартире фюрера Хевель, имевший ранг посла, сообщил, что «фюрер весьма сомневается, чтобы эта акция могла вызвать подобные последствия». Так что акция началась: в Данию были направлены два батальона полиции общественного порядка, а в гавани Копенгагена стоял под парами корабль «Вартеланд» чтобы принять на борт подлежавших депортации евреев.

Бест решил этому воспротивиться, по сути дела, взбунтовавшись против фюрера, но, как это было ему свойственно, осторожно, точно все взвесив и действуя цинично, так, что его поступки можно было истолковать двойственно. Как только Бест узнал о сроках запланированной акции, он ввел в курс дела своего хорошо знакомого, старого члена партии Георга Фердинанда Дуквица, являвшегося представителем пароходной компании в Дании, который предупредил евреев. Дуквиц, ближайший сотрудник Альфреда Розенберга, имевший партийный знак в золоте встретился 27 сентября с руководителями датского движения Сопротивления и попросил их срочно оповестить лидеров датского еврейства об опасности. Сообщение, передававшееся шепотом, обошло все синагоги и еврейские общественные дома. Евреи попрятались, а значительная их часть в ходе народной кампании помощи была переправлена в Швецию.

Бест, кроме того, убедил шефа полиции безопасности, чтобы его сотрудники не врывались в еврейские дома, а звонили в дверь объяснив это следующим образом: «Поскольку значительная часть местных евреев дома не находится, взлом дверей пустых домов вызовет нелицеприятную для немцев реакцию да и даст толчок грабежам и воровству, которые будут отнесены на наш счет».

В результате этих мер акция, проводившаяся в ночь с 1 на 2 октября 1943 года, провалилась. Были арестованы всего несколько стариков, которых не успели оповестить или которые не смогли скрыться. Общее число депортированных составило 477 евреев вместо запланированных, как мы уже отмечали, 6500 человек.

Бест сумел даже сделать так, что этих людей направили в концлагерь для пожилых людей в Терезиенштадт, большинство узников которого дожили до краха третьего рейха.

Прибегал он и к скрытому балагурству. Так, он сделал вид, что недавний мощный удар по мировому еврейству прошел вполне успешно. И доложил в Берлин:

«1. Антиеврейская акция, проводившаяся в Дании в ночь с 1 на 2 октября 1943 года, прошла без эксцессов. 2. С сегодняшнего дня Данию можно считать очищенной от евреев».

Когда же берлинские ликвидаторы возразили, что арестовано совсем немного евреев, Бест 5 октября 1943 года ответил наигранно и серьезно, с оттенком снисходительности:

«То, что будет задержано и депортировано очень мало евреев, предвидели шеф полиции безопасности и я… Поскольку основная цель проводившейся акции заключалась в выдворении евреев из Дании, а не в охоте за черепами, можно считать, что своей цели указанная акция достигла».

Адольф Айхман не понимал, что происходит. После Вильгельма Штуккарта еще один высший эсэсовский чин испортил ему все дело. На допросе израильскому следователю много лет спустя он рассказал: "Об этом я помню абсолютно точно, так как в то время сильно удивился и сказал сам себе: «Ну и ну, ведь Бест был начальником первого отдела главного управления имперской безопасности и делал нам обстоятельный доклад о целях и задачах полиции… Гляди-ка, а теперь он находится в Дании и, по сути дела, выступает против мероприятий своего бывшего шефа».

Рабский мозг Айхмана не мог разобраться в целом ряде странных, на его взгляд, событиях. Но ему предстоял еще более неожиданный сюрприз во время осуществления его последней акции палача по ликвидации венгерского еврейства, когда в качестве их защитника выступил сам Генрих Гиммлер.

Страна Количество погибших Германия (включая Австрию и протекторат) 250 000 Словакия 60 000 Дания и Норвегия менее 1000 Бельгия, Голландия и Люксембург 130 000 Франция и Италия 70 000 Советский Союз (включая Литву, Эстонию и Латвию) 900 000

Польша 3 000 000

Югославия 60 000

Греция 60 000

Румыния 270 000

Венгрия 300 000

Всего: 5 100 000

Примечание. Цифры эти взяты из исследования американского историка Рауля Хильберга, работавшего с архивными документами СС и министерства иностранных дел Германии.