Глава 9

Казалось, оба были удивлены одинаково.

По-видимому, Климову раньше не приходилось видеть Куманина в военной форме, поскольку генерал, закрыв лежащую перед ним папку и откинувшись в кресле, рассматривал того с изумлением.

Сам Куманин, как, впрочем, и все на Лубянке, также никогда не видел Климова в форме. Кроме того, он считал Климова генерал-майором, и несколько опешил, заметив на нем погоны генерал-лейтенанта.

Все это стало причиной несколько затянувшейся паузы, которую прервал Климов:

— Хорош! На войну собрался?

Куманин, которому пауза позволила более или менее оценить ситуацию, решил потянуть время:

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Ты что рыскаешь, как волк, по Симферопольскому шоссе? — игнорируя приветствие подчиненного, поинтересовался Климов. — Ты чем должен был заниматься в мое отсутствие?

Куманин обратил внимание, что орденских колодок на мундире генерала Климова было поменьше, чем у маршалов Брежнева и Жукова, но вполне достаточно, чтобы создать впечатление, будто генерал две мировые войны подряд командовал какой-нибудь ударной армией прорыва.

— Ты оглох? — переспросил генерал. — Я, кажется, спросил, майор Куманин, чем занимаетесь, гоняя по дорогам с недопустимой скоростью?

— Выполняю ваше приказание, товарищ генерал, — скромно ответил Куманин.

— Мое приказание? — деланно удивился Климов. — Я тебе давал приказ создавать дорожно-транспортные происшествия или понижать боеготовность краснознаменных дивизий?

— Никак нет, — рапортовал Куманин. — Вы мне дали приказ, товарищ генерал, отыскать место захоронения последнего императора Николая II.

— Ах, вот как?! — оживился Климов. — И что же? Император у вас захоронен на обочине Симферопольского шоссе, где-нибудь между Москвой и Серпуховым? Возможно, в огороде у этого психически ненормального психиатора, как его?

— Пименова, — почтительно подсказал Куманин. — Если вы мне разрешите доложить…

— Докладывай, — разрешил генерал, всем своим видом демонстрируя крайнее недовольство подчиненным, которому было доверено выполнение особо важного государственного задания.

Куманин открыл дипломат и положил перед Климовым латунную табличку, завернутую в носовой платок. Табличка от времени покрыта патиной, но грубо вырезанный на ней текст читался без особых усилий. «ПОЛКОВНИК РОМАНОВ Н. А. 1867-1940».

Климов оторопело смотрел на этот текст, то поднимая глаза на Куманина, то снова опуская их на табличку, беззвучно шевеля губами. Наконец, он достал из ящика огромную лупу и стал изучать надпись на табличке.

— Да-а! — проговорил он, клада лупу на стол. — Интересное кино! Где ты ее добыл?

— На территории дивизии генерала Петрунина, — доложил Куманин. — Для этого и форму одел.

Климов посмотрел на Куманина так, будто увидел его впервые в жизни. Так герои мультфильмов смотрят на любимых собак, когда те неожиданно начинают говорить человеческим голосом.

— Садись, — после очередной паузы произнес Климов и снова стал рассматривать пластинку в лупу, как бы подозревая, что Куманин изготовил ее сам, чтобы отчитаться о выполнении задания.

— А совпадения никакого тут быть не может? — спрашивая скорее самого себя, чем Куманина, проговорил Климов.

— Исключено, — ответил Куманин. — Все сходится.

— Исключено? — переспросил Климов. — Ничего нельзя исключать. До войны в системе работали такие хитрованы, которые только и мечтали, чтобы будущие поколения посчитали их дураками. Кто там рядом с ним похоронен?

— Какие-то монахи-отшельники, — доложил Куманин. — Последнее захоронение — в конце 1918 года.

— Как ты вышел на это кладбище? — спросил генерал.

— Здесь в ближайших деревнях полно вдов, чьи мужья некогда охраняли шлагбаумы на пути к этому особняку, — ответил Куманин. — Эти вдовы, несмотря на преклонный возраст, помнят гораздо больше, чем вы себе представляете. Они помнят даже старшего майора Лисицына.

— Интересно, — проговорил Климов в некотором недоумении. — Я пытался найти это кладбище, но в дивизии сказали, что оно давно, чуть ли не сразу после войны, уничтожено. А как тебе удалось туда пробраться?

— Меня приняли за кого-то другого, — улыбнулся Куманин, — за инспектора по экологии, кажется. Они там отравили огромную площадь ракетным топливом. В самом центре этой территории и находится кладбище, весьма прилично сохранилось. Я вам скажу даже больше — на могиле полковника Романова, кем бы он ни был, я обнаружил свежие гвоздики. Совершено потрясающе! Крутом картина грядущего апокалипсиса, а тут… Туда даже запрещен вход без противогазов.

— И тебе выдали противогаз? — поинтересовался Климов.

— Хотели, но я отказался.

— Напрасно, — покачал головой генерал. — Пары разлагающегося ракетного топлива провоцируют галлюцинации. Тебе померещилось. Гвоздики были красными?

— Красными — подтвердил Куманин.

— Одни принимают это за гвоздики, другие за маки. Это не ракетное топливо. Это гораздо хуже. Я бы на твоем месте лег в госпиталь на обследование, — почему-то улыбаясь, сказал Климов.

— Это были гвоздики, красные гвоздики, — настаивал на своем Куманин.

— Если это так, — Климов согнал с лица улыбку, — то вообще получается какая-то чертовщина. Хочется думать, что только гвоздики тебе померещились.

— Мне померещились не только гвоздики, товарищ генерал, — ответил Куманин. — Мне много чего померещилось, пока вы отсутствовали.

— Например? — генерал Климов продолжал смотреть на своего подчиненного с неослабевающим интересом.

Куманин снова открыл свой дипломат и вынул прозрачную папочку, в которой лежало свидетельство о смерти старушки, приехавшей из сибирской глухомани на экскурсию в ростовский Кремль.

— Вот как? — удивился Климов. — Куда ни кинь — везде Романовы. Надо бы вообще всех Романовых в Союзе арестовать и собрать в специальный лагерь, а комендантом назначить майора Куманина, чтобы он заставил всех признаться, какое они имеют отношение к царской фамилии.

— Все это так, — согласился Куманин, — но вы упустили из внимания одну маленькую подробность. Вы не обратили внимания на дату смерти этой гражданки.

— Почему не обратил, — возразил Климов. — Вот она, дата — 28 июля 1988 года. Ну и что?

— Именно в этот день, — подсказал Куманин, — милиция города Ростова подобрала на автобусной остановке мальчика по имени Алеша Лисицын.

Климов вздрогнул, как от неожиданного удара. Он даже сжался в кресле, хотя, возможно, это Куманину тоже померещилось, как гвоздики на могиле полковника Романова.

— Шестакова… — прошептал генерал. — Я слишком поздно узнал, что вы с ней учились в одном классе, а позднее были любовниками. Думал, что ты порвал с этой диссиденткой все отношения…

Куманин молчал. Когда начальство признается в собственных ошибках, лучше всего помалкивать и всем своим видом показывать, что ты скорбишь по этому поводу не меньше самого начальства.

— Конечно, — продолжал Климов, — о мальчике знает и этот псих из Нефедове?

— В общих чертах, — соврал Куманин, которому стало неожиданно жалко Феофила. — Разрешите напомнить, товарищ генерал, что об этом мальчике знает и целый интернат, где директором Петухова.

— Знание знанию рознь, — возразил Климов. — Одно дело слышать, другое дело — знать. И уж совсем плохо, когда знаешь слишком много. Или предполагаешь, что много знаешь и начинаешь писать разные диссертации. Есть вещи, которые вообще никто не имеет права знать, даже мы с тобой. Если бы я не был в командировке, никогда бы не позволил тебе доехать до Нефедово. Ты меня понимаешь?

— В Нефедове я искал не могилу царя, а Надю Шестакову, — попытался оправдаться Куманин.

— Мог бы и догадаться, что она у нас. Кроме нее, никто не может хоть как-то управлять этим мальчиком, — недовольно пробурчал Климов. — И не лезь не в свои дела. Ты уже узнал в интернате, что Алешу увезли мы. И нечего было дальше этим вопросом интересоваться. Уедешь на два дня, а потом расхлебывай, что подчиненные натворят!

Однако то, как выговаривал Климов Сергею, говорило скорее о некоторой растерянности генерала, нежели о сильном гневе. Если вначале репликами типа «Здравия желаю, товарищ генерал!» время пытался выиграть Куманин, то сейчас, поругивая Куманина за его безответственные импровизации, Климов явно пытался выиграть время, чтобы собраться с мыслями. А потому наступила еще одна пауза.

— Так ты говоришь, — нарушил молчание Климов, — что она приехала в Ростов с Алешей Лисицыным?

— Я этого не говорил, — быстро ответил Куманин, — даже совсем наоборот. Мне удалось выяснить, что она выехала из Томска одна.

— Значит, — предположил генерал, — они встретились где-то по дороге в Ростов?

— Думаю, — возразил Куманин, — что все было не совсем так. Она приехала в Ростов Великий, поскольку знала точную дату появления там Алеши Лисицына, убедилась в этом и… — Куманин замолчал.

— И… — повторил Климов, — и что же дальше?

— И умерла, как вы знаете, — пожал плечами Куманин.

— Веселые дела! — проговорил Климов. — А откуда она знала точную дату появления мальчика?

— Говорят, — не совсем уверенно сказал Куманин, — что эта дата была в свое время точно предсказана.

— Кем? — поинтересовался Климов.

— Мне бы тоже хотелось понять, — честно признался Куманин.

— Как ты считаешь? — спросил Климов. — Этот мальчик, Алеша, имеет какое-либо отношение к коменданту «Объекта 17» Александру Лисицыну?

— И к Василию Александровичу Лисицыну, секретарю Томского обкома партии, — добавил Куманин, — который «курировал» Татьяну Николаевну в поселке Асино Томской области. Все очень странно, если вспомнить, что человек, известный на объекте как Лисицын, в действительности носил совершенно другую фамилию. Лисицын — это оперативный псевдоним.

— А ты откуда знаешь? — изумился Климов.

— Он числится в нашей ветеранской картотеке среди работников, подлежащих реабилитации. Там указано, что «Лисицын» — не настоящая фамилия, — доложил Куманин.

— Ты подумай, — осерчал Климов. — Какой в нашей системе бардак! То что считается сверхсекретным в одном подразделении, можно найти в открытом доступе другого. Это ты у «историков» узнал?

— Так точно, — подтвердил Куманин, — у Никитина.

— А настоящая его фамилия была указана? — поинтересовался генерал.

— Нет, — успокоил Куманин, — стоял только красный значок в виде звездочки. Никитин объяснил, что подобные значки стоят на псевдонимах.

— Ты по-английски читаешь? — неожиданно перешел Климов.

— Да, немного, — с несколько виноватым видом ответил Куманин. Начальство никогда не любило «шибко грамотных».

Климов тяжело поднялся с кресла и удалился в полутемный угол кабинета, где, видимо, был вделанный в стену сейф, и вернулся с небольшой канцелярской папкой с обычными тесемками. Генерал вытащил из нее пожелтевший листок бумаги и протянул Куманину.

— Прочти.

Выцветшими от времени чернилами на листке было написано по-английски:

«My Dear Fox, I need not tell you how I feel indebted for all that you have done toward consummating my escape. I feel that you will do all you can to maintain my State Secret.

Believe me sincerely.

Nicholas, 14.08.1919.»

— Все понял? — спросил Климов.

— Нет, — медленно ответил Куманин, — пока еще ничего не понял. Фокс. Лисицын — это Фокс?

— В том-то и дело, — сказал Климов, — что так до конца и не понять, одно это лицо или нет. В ЧК и ГПУ сидели такие «мудрецы», что запутали и сами себя, и Ленина со Сталиным. В НКВД уже сидели ребята попроще, можно сказать, одни костоломы. Прежних они почти всех без исключения перестреляли. С одной стороны, это можно только приветствовать. В конце концов, что за секретная служба, в действиях которой уже вообще никто не может разобраться. Возьми знаменитую операцию «Трест». Никто уже не понимал, включая Артузова, чем они занимаются? Фильтруют эмиграцию или готовят государственный переворот в СССР? Но после Ежова вся система, от НКВД до КГБ включительно, стала до противного прямоугольной. Ее действия уже мог просчитывать любой секретарь райкома. Это тоже недопустимо. — Климов вздохнул.

— Сначала я тоже считал, что Фокс и Лисицын одно лицо. Потом понял, что нет. Фокс ведь смылся, а Лисицына расстреляли. В самом этом факте, конечно, ничего особенного нет. Лисицына могли включить в списки на расстрел только для того, чтобы дать возможность Фоксу спокойно уйти в тень. Дело курировал лично товарищ Сталин. А это был не простой человек. Мы о нем тоже ровным счетом ничего не знаем. Я говорю, конечно, о довоенном Сталине. Война его окромсала, превратив гения в солдафона, что-то среднее между Гинденбургом и Троцким.

Еще никогда Климов не говорил с ним, как равный с равным, и Куманин слушал, приоткрыв рот.

— А этот Фокс, — спросил он, почему-то понизив голос, — кто он? Немец, еврей?

Климов засмеялся:

— Ты даже не представляешь, Сергей, какая тут смесь. Немецкий еврей с корнями в Витебске, натурализовавшийся в США, но тем не менее сохранивший гражданство Германии. Эта бумага, которую ты сейчас прочел, добыта в Америке. Мне кажется, что тот чекист, который сопровождал Николая II в Екатеринбург, носил фамилию Фокс, а впоследствии он укрылся под псевдонимом Лисицын. Как бы удивительно это ни звучало, но Фокс вернулся в США. Сейчас он уже умер, правда жив его сын, который о папашиных делах не имеет понятия, весь в каком-то бизнесе. Но и у Лисицына здесь остались дети — сын и дочь. Сын умер, а дочь жива, проживает в Риге. Внук же того Лисицына, Алексей Лисицын, пошел добровольцем воевать в Афганистан и там пропал без вести. Другими словами, был ли это один человек, который в Штатах плодил Фоксов, а в России Лисицыных, или это были два прохиндея, к нашему мальчику они, судя по всему, отношения не имеют.

Климов промолчал и продолжал:

— Американцы давно рассекретили все документы, связанные с деятельностью Фокса. В них утверждается, что его предки еще в середине прошлого века обосновались на Дальнем Западе. Если кому-то посчастливится пережить несколько глобальных мировых катастроф, то замести следы совсем не сложно. А вот обратно пройти по этим следам, чтобы попытаться представить себе реальную картину происходившего тогда, практически невозможно. Как бы ты детали ни уточнял, это всегда будет не более чем очередная версия с той или иной долей правдоподобности. Ты меня понимаешь, Куманин?

— Да, конечно, — поспешно согласился Куманин, он хотел услышать продолжение.

— Представь себе, — рассуждал генерал, — что тебе удалось застать ту старушку из Сибири живой. Допустим, она подтвердила, что является второй, если я не ошибаюсь, дочерью царя. Что дальше? Пришлось бы запротоколировать эти слова, как говорится, «со слов потерпевшей». Доказательств не добыть никаких. Кому хочется в это поверить, тот поверит, кому не хочется, тот не поверит. На этом и стоит вся история человечества. Оглядываясь в прошлое, каждый видит в нем то, что хочет.

— Но существуют документы, — робко возразил Куманин, — которые принято считать неопровержимыми…

— Документы? — засмеялся Климов. — Будто ты сам не знаешь, как они составляются. Попробуй по сохранившимся документам воссоздать лет через пятьдесят хотя бы атмосферу того счастья, равенства и братства народов, что царила в нашей стране эти семьдесят лет. Посмотрю, что получится. Впрочем, посмотреть уже не удастся, разве с того света.

Куманина уже начала пугать такая откровенность генерала Климова. Он вспомнил о слухах, гуляющих по Лубянке, как куда-то пропадали с концами сотрудники, прикомандированные к генералу. Сейчас они находятся на одной из «секретных точек», Куманина искать здесь никому не придет в голову — допуска сюда он не имел, а потому просто не мог тут оказаться. Сергей представил, как будет работать следователь по факту «пропажи без вести старшего оперуполномоченного майора Куманина». Ему придется повторить весь путь от дома по Симферопольскому шоссе, включая и воинскую часть, посетит дом Феофила и Клавдии Ивановны, арестует их по подозрению в убийстве. Может быть, так все и было задумано?

— Что с тобой? — заметил его состояние Климов. — Устал что ли? Хочешь коньяка?

— Спасибо, — пробормотал Куманин. — Я, наверное, действительно наглотался чего-то на кладбище, знобит, товарищ генерал…

— Тем более, — заметил Климов, — надо глотнуть — полегчает.

Генерал достал откуда-то пузатую бутылку с черно-золотистой этикеткой и налил в две небольшие стопки бурой жидкости.

— Будем живы! — произнес он и выпил, не чокнувшись. Куманин выпил молча.

Вскоре полегчало, и внезапно выползший из глубины души страх уполз обратно в свою темную бездну.

— Значит, — осмелился спросить Куманин, — Фокс и Лисицын или просто Фокс-Лисицын вывезли царя из Екатеринбурга именно в ту ночь, которая вошла в историю как ночь убийства царской семьи?

— Ты меня спрашиваешь? — удивился Климов. — Ты же вел следствие. Мне бы хотелось выслушать твой рапорт, а не собственные рассуждения.

— Рапорт у меня уже почти написан, — доложил Куманин. — Как вы приказали, я представлю его вам в понедельник утром.

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАПОРТА МАЙОРА КУМАНИНА

«Вечером 16 июля 1918 года в Екатеринбург прибыл из Москвы отряд, возглавляемый бывшим капитаном немецкой армии, фамилию которого установить не удалось. Однако отряд подчинялся особоуполномоченному Чрезвычайной Комиссии Александру Лисицыну, направленному в Екатеринбург вместе с немецким отрядом. По требованию немецкой стороны, царя должны были доставить в Москву на встречу с представителями немецкого правительства, чтобы подтвердить официально статьи Брестского договора. Все остальное мне представляется импровизацией (хотя и не очень удачной) Юровского, Голощекина, Белобородова, с одной стороны, и Лисицына с немецким капитаном — с другой стороны. Целью указанной „импровизации“ было объявление о расстреле царя, его семьи и свиты после отъезда их из Екатеринбурга с отрядом Лисицына. Царь должен был узнать об этой акции из газет и, по замыслу немцев, стать более податливым на переговорах. В случае несогласия немцы грозили передать русского царя обратно Советскому правительству, уже объявившему о его расстреле. Само Советское правительство было поставлено политически, экономически и в военном отношении в такое положение, что оно никак не могло влиять на подобное поведение немцев».

— В понедельник меня на Лубянке не будет, — продолжал Климов, — рапорт отдашь Свете. Только чтобы ни единого слова там не было о том, что ты обнаружил могилу. Ни звука. Понял?

— А разве мы не будем проводить эксгумацию? — спросил Куманин, явно взбодрившийся после приказания в понедельник утром сдать рапорт прапорщице Светлане — сегодня не убьют.

— Эксгумацию? — переспросил Климов. — Не будем. И вообще никому об этом ни звука. За то, что нашел могилу, хвалю: молодец! Честно скажу, я многое знал из того, что ты мне сегодня доложил, но где находится могила, не подозревал. Предполагал, что она где-то неподалеку, но точного места так и не вычислил, а уж об этой медной табличке и подумать не мог. Век живи — век удивляйся! Теперь подумаем: могли ли без личного разрешения товарища Сталина эту табличку повесить? Может, и могли. В декабре 1940 года Сталину уже было не до этого, после войны уже никого из обслуги и в живых-то не осталось. А за новыми делами об этой истории просто забыли. Тот микрофильм, что ты крутил у меня в приемной, это все, что мне удалось найти. Возможно, есть что-нибудь еще, но я не докопался — Других дел куча. Так что ты молодец, майор Куманин.

— Но ведь вы говорили, — покраснев от начальственной похвалы, заметил Куманин, — что это дело находится на контроле у самого Генерального секретаря. Он отдал приказ обнаружить останки Николая II. Теперь я, то есть мы их обнаружили. Почему же вы не хотите довести работу до конца — эксгумировать останки, провести полную научно-криминалистическую экспертизу и открыто объявить обо всем?

Куманин увидел, как на губах генерала заиграла вкрадчивая улыбка.

— Генеральные секретари приходят и уходят, — сказал он. — Один астролог, которого шлепнули в 1937 году, предсказал, что их будет семь. Это — седьмой, то есть последний. Последний Генеральный секретарь приказывает отыскать останки последнего царя. Очень интересно, правда? А предпоследний Генеральный секретарь Константин Устинович Черненко предсказывал, что на пути к коммунизму нас ждет продолжительный период развитого социализма. Он ошибся, как, помнится, ошибались и все его предшественники в глобальных прогнозах. Ленин предсказывал неизбежность мировой революции и крах капитализма. Период развитого социализма заканчивается, вернее, уже закончился, но не потому, что наступил коммунизм, а потому, что дорога, по которой шествовал этот самый социализм, уперлась в тупик. Горбачев об этом знает лучше других, и в ближайшее время ему будет чем заняться, кроме как подгонять операцию по поиску останков Николая II.

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАПОРТА МАЙОРА КУМАНИНА

«Судя по всему, у Николая II хватило мужества не поддаться нажиму со стороны немцев. Он твердо отказался от признания договора и в итоге был отдан советскому руководству. По каким-то причинам руководство пожелало сохранить царю и его семье жизнь.

Тут напрашивается несколько вполне очевидных причин:

1. Хотели сохранить царскую семью в качестве заложников на случай катастрофы в гражданской войне после крушения Германии.

2. Думали использовать при поиске так называемых царских драгоценностей.

3. Хотели проникнуть с помощью бывшего царя в систему иностранных банков, контролируемых коронованными особами.

Можно найти массу других причин, по которым содержать царя живым было гораздо выгоднее, чем его убивать.

Подробности выяснить не удалось, но где-то не позднее 1921 года царь и, видимо, какая-то часть его семьи были помещены в реквизированный революцией особняк, получивший наименование «Объект 17». Там они содержались в течение продолжительного времени под охраной того же чекиста Лисицына вплоть до естественной смерти царя в декабре 1940 года. Николай II был похоронен на заброшенном кладбище вблизи ликвидированного монашеского скита, о чем свидетельствует надгробная табличка, обнаруженная при осмотре местности. Оставшиеся в живых члены царской семьи с подпиской о неразглашении под видом административно высланных были направлены в отдаленные и Малонаселенные районы СССР».

Куманин молчал.

— Если же говорить серьезно, — продолжал монолог генерал, давая понять, что все сказанное до этого было шуткой, — я не хочу эксгумировать могилу и вот почему. ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ЗАСЛУЖИЛ ПОКОЙ. Пусть лежит там, где его похоронили. Ты можешь себе представить, что произойдет во всех звеньях нашей партийной и государственной иерархии, если мы сейчас выдадим им эти останки? Начнутся бесконечные экспертизы, где результаты одной будут опровергать выводы другой. К делу подключатся зарубежные специалисты, половина останков пропадет… Их разворуют на сувениры, продадут за валюту бесчисленным почитателям на Западе, израсходуют в бесчисленных следственных экспериментах и тому подобное. Зная наши порядки, — усмехнулся Климов, — я вполне могу предположить, что их просто обменяют на контейнер с видеоаппаратурой или шмотками, и они будут помещены в раке какой-нибудь православной церкви в Брюсселе или где-нибудь еще, там у них. А Николай II, как бы к нему ни относиться, прежде всего был очень русским. Он ушел в русскую землю, и нечего вытаскивать на свет божий его прах. Кроме того, не забывай, что он канонизирован, а связываться с мощами святого я бы лично не захотел. А ты, Куманин?

Честно говоря, Куманин больше всего не хотел перечить Климову, тем не менее, он осторожно спросил:

— Но насколько я понял, товарищ генерал, речь шла о его перезахоронении либо в Петропавловской крепости в Ленинграде, либо в Сергиевой лавре Загорска. Разве это плохо, разве лучше лежать в ракетном топливе?

— В любом случае, — ответил Климов, — об этом говорить еще рано. Есть такая американская пословица: «никогда не говори никогда». К торжественному перезахоронению императорских останков в нашей стране сейчас не готов никто, а разворовать кости на сувениры — созрели все. Может быть, судьба Николая распорядилась так, чтобы ракетное топливо растворило все его кости в земле и никто его больше никогда не беспокоил. Он заслужил это. Он не нуждается в раскаянии тех, кто на волне новой политической конъюнктуры пытается сыграть краплеными картами, выставив на кон его кости. И в жалости он не нуждается, потому что еще при жизни сумел всем отомстить, сделав идею построения социализма совершенно бесперспективной, особенно в одной отдельно взятой стране.

У Куманина голова пошла кругом. Он не удивился бы, если генерал Климов после рапорта распорядился его расстрелять и тут же сжечь в каком-нибудь ближайшем крематории. Но то, что ему придется выслушивать от Климова, одного из высших сановников КГБ, речи, попадающие сразу под несколько статей Уголовного кодекса: семидесятую — антисоветская пропаганда и агитация и шестьдесят четвертую, п.2а — измена Родине в виде дезинформации высших должностных лиц партии и правительства, он и представить себе не мог. А потому, слушая генерала и боясь пропустить хотя бы слово, Сергей никак не мог отделаться от чувства какой-то нереальности, как будто все происходит не с ним, а он лишь смотрит со стороны, как на телеэкране или в кино. В один момент, когда ему стало особенно не по себе, он даже поймал себя на мысли: «Может, все выключить и пойти спать?». И страшно испугался, поняв, что выключить невозможно.

— Он отомстил всем, — зловеще говорил Климов, — всем нам, если тебе больше нравится так. Отомстил и достойно сошел в могилу.

— Тебе плохо что ли? — неожиданно прервал свои откровения Климов. — Не стыдно? Такой молодой, а совсем раскис.

— Товарищ генерал, — взмолился Куманин, — мне трудно все переварить.

— Понимаю, — кивнул головой Климов. — Раньше ты подобное читал только в самиздатовской литературе или в обвинительных заключениях. А ты не запоминай то, что я говорю, но принимай к сведению, потому что все это вскоре может пригодиться.

— Хорошо, — с усилием согласился Куманин, — но как царь мог всем отомстить, если его держали в строжайшей изоляции именно здесь, где мы сейчас с вами разговариваем.

— Да. Похоже что так, — подтвердил Климов. — Хотя и этого нельзя сказать со стопроцентной уверенностью. Я говорил тебе, что в те годы умели пускать по ложному следу. Даже могила, которую ты, Куманин, нашел, не стопроцентна. Именно эта медная табличка ее сильно обесценивает. Логика контрразведки — это не логика Аристотеля. Она вся основана на старом еврейском анекдоте: «Вы говорите, что едете в Одессу, чтобы я подумал, что вы едете не в Одессу, но вы действительно едете в Одессу, так зачем же вы мне врете?». Во всяком случае, никаких следов того, что здесь содержали важную персону, не сохранилось. Остались намеки, слухи о каком-то оборонном институте, который расформировали после смерти главного конструктора полковника Романова, Никодима Аверьяновича. Я проверял: действительно существовал такой. Родился в 1867 году, был полковником царской армии, работал в первую мировую войну над созданием русских боевых газов. Революция его застала в Ярославле. Пропал в 25-м. Семьи не было. И в подвале кое-что сохранилось: остатки вытяжки и тому подобное, свидетельствующее о том, что здесь была какая-то лаборатория. Конечно, все это могло иметь и другое назначение, но поди разберись. Говорят, что потом здесь произошла катастрофа, то ли бацилла вырвалась из пробирки, то ли произошла утечка какого-то вещества. Полковника пришлось срочно захоронить в глухом месте. Остальные сами умерли или их из гуманизма пристрелили. В годы войны тут существовала до 1945-го года школа шифровальщиков. Тогда перепланировали по-новому, сделали классы, общую столовую, жилые помещения и прочее. Потом этот особняк облюбовал Абакумов для своих дел, думаю, просто для отдыха. Он любил порыбачить в тишине. Знал, что жить-то придется недолго. Климов вздохнул.

— Я тебе для чего все это рассказываю, — продолжил генерал, — чтобы ты понял — нам ничего по большому счету не доказать. Я лично считаю, что Николая содержали именно здесь, но опровергнуть меня так же легко, как мне опровергнуть тех, кто будет меня опровергать. В этом и заключается великая универсальность истории. Кто такой, например, Емельян Пугачев? Был ли он донским казаком, боровшимся за волю народную, или польским полковником-конфедератом, взбаламутившим Россию? Сколько угодно доказательств и того, и другого. Почитай протоколы его допроса — неграмотный мужик, возьми его походную библиотеку — там ни одной книги на русском языке, только на французском, латыни и польском. Вот и думай, что хочешь. Так и здесь.

— Фактом остается лишь то, что Николая II вывезли из Екатеринбурга. Об этом перед смертью и Юровский говорил, не захотел помирать с клеймом палача. Хотя теперь я уже не знаю, лучше это или хуже. Когда немцы поняли, что от царя ничего не добиться в смысле подтверждения Брестского договора, они его сдали нашим. Шел 19-й год. Ленин и его компания считали уже, что их дни сочтены. Помнишь, в одной из работ Владимира Ильича: «сделайте то-то и то-то на случай если мы слетим».

— Товарищ генерал…, — жалобно вставил Куманин.

— Ты слушай, — оборвал Климов. — Пугая казнью — ведь уже объявили об их расстреле — они требовали, чтобы Николай назвал места, где спрятаны сокровища, которые принято называть «царскими», хотя это не совсем так. Сокровища принадлежали России, и царь вовсе не желал отдавать их в руки тех, кого считал разбойниками с большой дороги. Тогда его стали шантажировать. Помнишь, вначале было сообщение, что расстрелян один только царь, а семья эвакуирована в безопасное место. Потом неожиданно признались, что и семья расстреляна. Это для него — «колись, а то семью шлепнем». Но Николай был мужественным человеком, только повторял: «На все воля божья». И достаточно умным был, чтобы понять — ничего с ним не сделают, пока он им «цацки» не сдаст. Начиная с 17-го года все от золота и брильянтов просто ошалели. Тогда писали, что у царицы и княжон в одежду и белье были зашиты брильянты, которые и стали достоянием республики? Одежду эту — платочки, кацавейки — прислали потом в Москву. Лисицын и Фокс, когда царскую семью вывозили из Екатеринбурга, естественно переодели, чтобы без лишнего шума всех по железной дороге провезти. Я эту одежду видел — она до сих пор цела в одном хранилище, правда, без всякой аннотации, дырок от пуль или следов крови.

Короче, ничего не получалось, пока за дело не взялся Фокс. Трудно сказать, где он был вначале, поскольку до 1921-го года его присутствие не ощущается, но с 21-го года рука Фокса чувствуется очень отчетливо. Царскую семью он просил: «Отдайте им все, что они хотят. Драгоценности не принесут им пользы, скорее приблизят их гибель. Ценности не должны лежать мертвым грузом, они должны работать на благо России, но Россия погибла, принеся себя фактически в жертву ради спасения цивилизации. Отдайте этим негодяям все, что они у вас вымогают. Драгоценности, особенно камни, не задерживаются у нечистых на руку, они убивают владельцев с грязными руками и грязными душами и вырываются на свободу».

— Он так действительно говорил, — спросил Куманин, — или вы это предполагаете?

— Ты не встревай, — грубо оборвал его Климов. — Далеко не все знать положено. Может быть, когда-нибудь тебе придется и меня допрашивать, но это время еще не настало. Если ты внимательно изучил переписку Лисицына с Лубянкой, то обратил, наверное, внимание на то, что неожиданно началась страшная возня по поводу пакета, который пропал при вывозе царя. Лисицын валил на Юровского, Юровский на Лисицына, все вместе на Свердлова и так далее?

Куманин кивком головы дал понять, что помнит, о чем идет речь.

— В письме, — продолжал Климов, — которое якобы написал Николай II Фоксу, — Климов снова показал на побывавшую в руках у Куманина записку на английском, — речь идет о государственном секрете, который необходимо хранить. Письмо датировано 19-м годом.

— Да, да, — поспешно ответил Куманин, — обратил на это внимание, товарищ генерал, и хотел у вас уточнить, но после вашего рассказа у меня этот государственный секрет просто из головы вылетел.

— Напрасно, — Климов поднял назидательно указательный палец, — ибо в этом вся суть. Я уверен, что наши умники искали этот пакет, полагая, что именно в нем запрятаны самые крупные из царских брильянтов. Выше брильянтов у них воображение не работало, настолько они были уверены в непогрешимости единственно правильного решения.

В действительности же в пакете было нечто более ценное, чем все брильянты мира. Этот пакет царь передал Фоксу, а тот переправил его в Вашингтон. Это и стало самым крупным поражением, которая понесла наша страна за всю историю ее существования.

— Что же там могло быть? — в изумлении спросил Куманин. — Я понял, что там были бумаги, судя по всему, финансовые. Что же в действительности там содержалось? Я уже ничего не понимаю, товарищ генерал.

— Попытаюсь объяснить, — сказал Климов, — хотя не уверен, что ты все поймешь, хотя бы потому, что я и сам не все до конца понимаю. Главное состоит в следующем — все общественные формации, которые проходило человечество, неизбежно оказывались в тупике. Выход из него и переход к новой общественной формации обычно сопровождался продолжительными и кровавыми катаклизмами, отбрасывающими достигнутый прогресс далеко назад. Чем быстрее развивался тот или иной общественный строй, тем быстрее он оказывался в кризисе, выход из которого теоретически виделся в войнах и революциях. Капитализм, стремительно развивающийся в мире, исчерпал свои возможности к началу XX века. Поэтому не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы уже в начале века предсказать глобальные войны и кровавые революции, как это сделал, например, Владимир Ильич.

Россия, как известно, позже других стран вступила на путь капиталистического развития. Фактически она сделала это тогда, когда все промышленные державы вплотную приблизились к завершающей фазе развития и в поисках выхода из ситуации нагромождали тонны оружия для прорыва через этот тупик. Россия же была еще достаточно далеко от этого и потому могла более или менее трезво оценить создавшуюся обстановку. В эпоху Николая II русская научная мысль достигла небывалых высот, значительно обогнав свое время. Тому достаточно примеров, и ты их, надеюсь, знаешь не хуже меня, вспомни Столыпина, Путилова. Так вот, где-то с 1907 по 1909 год русские финансисты и экономисты, те же Терещенко, Леонтьев, разработали план развития страны на период после 1925 года. Считалось, что при существовавших темпах промышленного развития и стремительно растущего научного потенциала, Россия именно к 1925 году (плюс-минус несколько лет) догонит по основным параметрам ведущие промышленные страны Запада, т.е. подойдет вплотную к тем же проблемам, что и они в начале века. И вот русские ученые разработали свой путь в обход этого тупика. Учитывалось все — даже будущие огромные доходы от продажи нефти и природного газа, хотя последний еще и не добывался. Предполагалось научно обоснованное распределение этих доходов среди всех подданных империи, что на несколько бы порядков могло поднять планку жизненного уровня и вывести страну в мировые лидеры.

— Эти документы, — продолжал Климов, — были переданы царю на рассмотрение и утверждение. Николай II вместе с такими авторитетами в этом деле, как Бунге, Витте и другие, оценил этот план, хотя и считал, что его удастся реализовать не раньше, чем к середине 30-х годов. Не зря ведь Столыпин мечтал: «Дайте нам всего 20 лет мирной жизни!». Конечно, реализация была невозможна без мощных институтов демократии, потому Николай и сомневался, что это удастся достичь ранее 30-х годов. Он только начинал эксперименты с Думой и политическими свободами и имел уже поводы для разочарований. Но, как я уже говорил, он оценил эти разработки и даже взял с собой в ссылку, надеясь ознакомить с этим планом руководителей страны, когда та выйдет из полосы политического безумия. Однако уже в Екатеринбурге он понял, что ему вряд ли удастся дожить до той поры, и тогда передал пакет Фоксу-Лисицыну. До этого, по мере ужесточения арестного режима, он очень боялся этот пакет потерять. Несколько раз передавал его доверенным лицам и затем приказывал вернуть его обратно. Произошло все, когда ему прочли сообщение о собственном «расстреле» и предупредили, что приговор будет приведен в исполнение, как только власти сочтут необходимым. Фокс переправил этот пакет в США. Каким образом, мне неизвестно. Да и имеет ли это сейчас значение? Ну, а результаты тебе известны.

— О каких результатах вы говорите, товарищ генерал? — спросил Куманин, — мне ничего не известно…

Климов взглянул на часы.

— У нас мало времени, — сказал он, — мы с тобой заболтались. Какие результаты, спрашиваешь? Результаты для всех очевидны. Американцы тоже увидели тупик, о котором я говорил, но надеялись, что его разрушит огонь первой мировой, а сами проскочат войну по касательной. В конце 20-х они чудом уцелели. То-то у нас радость была — сбываются ленинские прогнозы! Может, оно так бы и случилось, если бы примерно в это время в руки американцев не попал План Николая II. Назовем его так условно, поскольку он был тогда главой государства, где этот план разработали. Я, по правде говоря, до конца не уверен, что его можно было осуществить в России. В Америку же он попал, как зерно в чернозем. Американцам с его помощью удалось устремиться в будущее. Ленин действительно услышал предсмертный хрип капитализма, но не знал, что уже создано лекарство, обеспечивающее капитализму бессмертие. Этим лекарством и был «План Николая II». А мы понеслись по социалистическим рельсам, и уже с конца 70-х годов наш тупик был отчетливо виден руководству, но на этот раз выхода из него никто не предлагал. Выход остался один — тормозить, чтобы не погибнуть под обломками неизбежной катастрофы. Но удар все равно будет сильным, уж больно мы разогнались.

— Товарищ генерал, — воспользовался паузой Куманин, — а вы этот план Николая II видели? Читали?

— Фрагменты в переводе с английского, — ответил Климов. — Где они хранят подлинник, до сих пор неизвестно.

Климов подавил вздох и сказал:

— Ладно. Теперь слушай меня внимательно. Операция закончена. За ее образцовое выполнение приказом председателя КГБ генерала армии Крючкова вам, майор Куманин, присваивается воинское звание подполковника.

Куманин ошалел от неожиданности.

— Служу Советскому Союзу, — промямлил он вставая.

— Служи, — одобрил Климов, — тем более, что осталось совсем недолго. Потому что тем же приказом подполковник Куманин выводится в резерв, т.е. увольняется из органов без права ношения формы одежды, но с сохранением удостоверения и некоторых других льгот, о которых вас ознакомит управление кадров.

Куманин хотел что-то сказать, но Климов оборвал его.

— Вопросов не задавай, — приказал генерал, — обо всем узнаешь в свое время. Мой совет — возьми сейчас отпуск. Погуляй, потом оформишь перевод в резерв. Тебя найдут позднее и скажут, что нужно делать. Теперь возвращайся в Москву. Все.

В сопровождении генерала Куманин прошел по пустынным коридорам особняка к выходу на подъездную галерею. Его машина, вымытая и заправленная, стояла у входа, в ней сидел тот самый капитан-«гаишник».

— Товарищ генерал, — нарушил молчание Куманин, — коль я уже уволен из органов, разрешите мне задать вопрос?

— Задавай, — разрешил Климов, — только не очень сложный.

— Почему вы сегодня в военной форме? — спросил Куманин.

Генерал рассмеялся:

— Я знал, что ты вырядился в форму и решил сделать то же самое, чтобы ты не зазнавался.

Затем наклонился к самому уху Куманина и тихо добавил:

— Мальчик меня достал. «Генерал, — говорит, — хочу, чтобы вы пришли в форме, если вы действительно генерал. Я так хочу». Ну что ты будешь делать? Пришлось переодеться, — и, заметив застывший взгляд Сергея, спросил, — ты слышишь меня?

Климов открыл дверцу машины и обратился к сидящему за рулем капитану:

— Доставите майора в Москву, куда он скажет. Сутки — свободны. — Повернувшись к Сергею, Климов добавил, показывая рукой на воздушную колоннаду галереи:

— Красотища-то какая, Куманин. Все-таки у твоего деда было хороший вкус.

И пошел обратно к массивным дверям.