Глава 3

Приблизительно среднюю треть полуострова Галлиполи занимает череда острозубых пиков, известных под названием Сари-Баир. К ним ведут очень крутые и труднопроходимые тропы, и едва ли кто-либо бродит по этим местам, кроме случайных пастухов да людей, присматривающих за кладбищами на склонах гор. Но вид с этих высот, и особенно с центрального гребня, называемого Чунук-Баир, возможно, самый впечатляющий во всем Средиземноморье.

Впервые достигнув вершины, оказываешься совершенно неготовым к исключительной внешней близости сцены, которая казалась такой отдаленной на карте и такой далекой в историческом смысле. Эта иллюзия частично создается, несомненно, тишиной и прозрачным воздухом. На юге, там, где Азия, лежат гора Ида и Троянская равнина, простирающаяся до Тенедос. На западе острова Имброс и Самофракия выступают из моря своими горными вершинами, виднеющимися в солнечное утро поверх облаков. И даже кажется, что можешь разглядеть гору Атос в Греции, лежащую в ста милях отсюда. В этот момент Дарданеллы, разрезающие пейзаж на две части, отделяя Азию от Европы, — не более, чем река у ваших ног.

В прекрасный день, когда на поверхности воды нет никакого волнения, все это предстает перед вами с очень четкими контурами и очень яркими красками рельефной карты, вылепленной из глины. Каждая бухта, каждый залив четко очерчены, а корабли внизу на море плывут, как игрушки в пруду. С этого места сам Галлиполийский полуостров лежит перед вами, как на ладони, и видны даже мелкие детали рифа, обнажившегося при отливе, и даже виден мыс Хеллес, где круто вниз обрываются скалы, и их контуры все еще видны под водой, невероятно голубой водой Эгейского моря. Вы видите не ту картину, что при полете на аэроплане, тогда это представляется вам в плоском виде. Высота Чунук-Баира лишь 250 метров, а потому вы сами становитесь частью картины, лишь чуть возвышаясь над ней, при этом видите все, но все равно остаетесь к ней привязанным.

Эта иллюзия близости, это сжатие не только в пространстве, но и во времени усиливаются еще и тем, что на протяжении столетий этот ландшафт вряд ли менялся каким-то образом. Не появлялись ни новые города, ни новые дороги, не видно никаких рекламных щитов или посещаемых туристами мест, а эта каменистая почва может дать лишь небогатый урожай пшеницы и оливок да прокормить немногочисленные стада овец и коз. Весьма вероятно, этот же самый грубый кустарник покрывал эту бугристую поверхность в те дни, когда Ксеркс переправлялся через Геллеспонт ниже Чунук-Баира, и, хотя со времен осады Трои Скамандер мог изменить свое русло и имя (сейчас река называется Мендера), он все еще меандрирует к своему древнему устью возле Кум-Кале на азиатском берегу.

С нашего наблюдательного пункта на Чунук-Баире Геллеспонт — то есть Дарданеллы — вовсе не кажется частью моря: он скорее походит на ручей, бегущий через долину, а его устье едва ли шире, чем у Темзы у Грейвсенда. За полдня можно на моторной лодке проплыть от одного конца до другого, потому что расстояние чуть превышает сорок миль. В районе мыса Хеллес на входе в Средиземное море ширина пролива составляет 3600 метров, но затем берега расходятся на четыре с половиной мили, до тех пор, пока вновь не сойдутся у Нэрроуз, в 14 милях вверх по ходу. Здесь ширина прохода — всего лишь 1100 метров. Выше Нэрроуз пролив вновь расширяется до четырех миль в среднем, пока не доплывешь до Мраморного моря чуть выше города Галлиполи.

Здесь нет приливов, но реки Черного моря и тающие снега формируют потоки, мчащиеся со скоростью четырех-пяти узлов, и во все времена года они несутся сквозь Дарданеллы к Средиземному морю. В суровую зиму этот поток могут перегородить огромные глыбы плавающего льда. Глубина воды в проливе достаточна для прохода любого корабля.

Хотя на протяжении всех сорока миль не было ни одного места, где вражеский корабль был бы недосягаем для стрельбы в упор с любого берега, ключом всей операции был, без сомнения, Нэрроуз. Как раз вверх от этой точки Ксеркс когда-то строил переправу-понтон из лодок для переброски своей армии в Европу, и здесь Леандр, как предполагается, ночью переплыл пролив из Абидоса, чтобы в Сестосе, на европейском берегу, встретить Геро[1].

Над Нэрроуз, словно стражники, нависли две древние крепости, одна — квадратное зубчатое сооружение в городе Чанаке на азиатской стороне, а другая — необычной структуры в форме сердца, накренившаяся к морю в Килид-Бар на противоположной стороне. Именно здесь турки организовали свою основную линию обороны на случай войны. Этот комплекс включал в себя одиннадцать фортов с семьюдесятью двумя орудиями, некоторые из них новые, ряд торпедных аппаратов, предназначенных для обстрела кораблей, подымающихся вверх по течению, минные поля. Позднее здесь была установлена проволочная сеть для блокирования подводных лодок. В дополнение к этому в горле пролива турки имели более тяжелые орудия в фортах Кум-Кале и Седц-эль-Бар, а также различные вспомогательные оборонительные сооружения выше по течению. После первого обстрела союзниками в ноябре 1914 года немцы кое-что добавили к средствам обороны — в частности, восемь батарей 6-дюймовых гаубиц, которые могли достаточно быстро менять позиции, а число прожекторов увеличили до восьми. Девять минных линий было уложено вблизи от Нэрроуз. Вдоль всего периметра пролива в общей сложности было установлено примерно сто орудий.

Эти линии обороны, конечно, были менее внушительны, чем это звучит на словах, поскольку набирался едва ли десяток орудий современных систем, а боеприпасов остро не хватало. Две пехотные дивизии — одна на полуострове Галлиполи, а другая на азиатской стороне — в случае высадки союзного десанта отвечали за оборону всей территории от залива Сарос до азиатского берега напротив Тенедос.

Флот, собранный союзниками для атаки этих барьеров, являл собой наибольшую концентрацию морских сил, когда-либо имевшую место в Средиземноморье. Помимо крейсеров, эсминцев, тральщиков и более мелких кораблей, британцы подключили четырнадцать линкоров, два додредноута — «Лорд Нельсон» и «Агамемнон», линейный крейсер «Инфлексибл» и недавно построенный «Куин Элизабет». Французская эскадра под командованием адмирала Гепратта состояла из четырех линкоров и ряда вспомогательных судов.

Хотя большинство этих линкоров уже устарело, их 12-дюймовые пушки, естественно, неизмеримо превышали все, что имели турки на берегах, а «Куин Элизабет» с его 15-дюймовыми орудиями был еще более страшным противником. Флот вполне мог вести обстрел фортов в горле Дарданелл, оставаясь недосягаем для турецких батарей. Возникал лишь один вопрос: насколько точным будет этот дальнобойный обстрел: сколько фортов будет подавлено к тому времени, как союзные корабли сблизятся с берегом, как считалось, для добивания?

Адмирал Карден, подняв свой флаг на «Куин Элизабет», разбил свой отряд на три группы:

1) «Инфлексибл», «Агамемнон», «Куин Элизабет»

2) «Вендженс», «Альбион», «Корнуоллис», «Иррезистибл», «Трайемф»

3) «Сюффрен», «Бове», «Шарлеман», «Голуа»

Ведение атаки планировалось в три стадии: неторопливый обстрел с дальней дистанции, за которым следует бомбардировка со среднего расстояния, и, наконец, подавляющий огонь с очень близкого расстояния. Под прикрытием этой атаки тральщикам предстояло очистить фарватер до входа в пролив. В это время остальная часть флота, не задействованная в отвлекающих ударах, находилась в резерве.

В 9.51 19 февраля (на этот день пришлась 108-я годовщина подвига Дакворта) атака началась. Неспешный обстрел продолжался все утро, а в 14.00 Карден решил сблизиться до 500 метров. До этого времени на огонь не ответила ни одна из турецких пушек, но в 16.45 «Вендженс „, „Корнуоллис“ и „Сюффрен“ подошли поближе и обрушили свой огонь на два меньших форта. Другие батареи были окутаны пылью и дымом и, казалось, были оставлены их защитниками. Однако солнце уже клонилось к закату, и Карден объявил всеобщий отбой. Вице-адмирал де Робек на «Вендженсе“ запросил было разрешение продолжать атаку, но ему было отказано, поскольку сейчас силуэты кораблей вырисовывались на предзакатном небе.

Результаты этого короткого зимнего дня были не столь утешительными. Было замечено, что стрельба была не очень точной, поскольку корабли находились в движении, а 12-дюймовых снарядов было выпущено только 139. Было очевидно, что для полной эффективности флот должен подойти значительно ближе и расстреливать турецкие пушки одну за другой прямой наводкой.

Но возможности для немедленной проверки этой тактики предоставились не сразу, потому что в эту ночь погода резко ухудшилась, и море бушевало в течение пяти дней. Пронизывающий холодом дождь со снегом сопровождался ветром. Зная о нетерпении Адмиралтейства в Лондоне и будучи несколько этим озабоченным, Карден послал сообщение, составленное для него начальником штаба Роджером Кейсом: «Не хочу начинать в плохую погоду, получая неопределенные результаты из опыта первого дня, убежден с учетом благоприятной погоды, что разгром фортов у входа может быть закончен за один день».

Это было почти правдой. Когда 25 февраля шторм утих, вице-адмирал де Робек на «Вендженсе» возглавил атаку прямо в устье пролива, и турецкие и германские артиллеристы, не выдержав неравной борьбы, отошли к северу. В следующие несколько дней под прерывистыми штормами отряды морской пехоты и матросов были высажены на берег, и они бродили где вздумается по Троянской равнине и оконечности полуострова Галлиполи, взрывая брошенные орудия, разбивая прожектора и разрушая вражеские орудийные платформы.

Произошли одна-две стычки с турецкими тыловыми частями, но большая часть территории вокруг мысов Хеллес и Кум-Кале была пустынна. Тральщики столкнулись с некоторыми трудностями, проделывая фарватер и борясь с течением, но они проникли в пролив на расстояние шести миль, не найдя ни одной мины, и, хотя боевые корабли неоднократно попадали под обстрел мобильных пушек с берега, ни один корабль не был потерян или даже серьезно поврежден. Потери в живой силе были пустяковыми. 2 марта адмирал Карден шлет в Лондон сообщение, где говорится, что при хорошей погоде он надеется пробиться к Константинополю примерно за четырнадцать дней.

В Адмиралтействе и в Военном совете новость была встречена с восторгом. Исчезли все прежние колебания, теперь уже каждый стремился участвовать в этом предприятии, а лорд Фишер даже заговорил о том, что не прочь сам отправиться в Дарданеллы и взять на себя командование на следующей стадии операции: наступлении на главные вражеские форты в Нэрроуз. В Чикаго резко упала цена на зерно, поскольку с приходом союзного флота в Константинополь Россия быстро бы возобновила экспорт своей пшеницы.

Но вот появились трудности. Турецкие солдаты на побережье начали приходить в себя, они вернулись в Кум-Кале и на мыс Хеллес и сильным ружейным огнем отогнали британский десант. В то же самое время турки успешно действовали против флота своими гаубицами и мобильными пушками; они не шевелились до конца обстрела корабельной артиллерией, а потом, выскочив из своей огневой точки, перемещались к другой скрытой позиции в кустах. Часто случалось так, что с батареями, которые британцы считали, что уже подавили утром, приходилось вновь воевать после полудня. На линкоры это едва ли действовало, но для невооруженных тральщиков было опасно, особенно в ночное время в узком фарватере ниже Чанака, где их мгновенно выхватывали прожектора из темноты, и моряки подвергались изматывающему обстрелу.

Ни одно из этих событий не вело к явному поражению, но 8 марта, когда погода вновь ухудшилась, стало очевидно, что первый атакующий порыв иссяк. Адмиралы оказались в раздражающей ситуации: их сдерживала не мощь противника, а его неуловимость. Тральщики не могли двигаться вперед, пока не будут подавлены береговые батареи, а линкоры не могли подойти достаточно близко, чтобы подавить орудия, пока не будут убраны мины. Проблему для морских артиллеристов могли бы решить гидросамолеты с их новым радиооборудованием, проводя воздушную разведку, но каждый день море было то слишком бурным, то слишком гладким для взлета машин. В этой дилемме Карден начал колебаться и затягивать свои действия.

Роджер Кейс, постоянно находившийся на острие атаки, был убежден, что все дело в плохой работе гражданских экипажей тральщиков, которых набрали в Англии в рыболовецких портах Северного моря. Офицеры тральщиков говорили ему, что эти матросы «осознавали риск траления мин и не боялись взлететь на воздух, но терпеть не могли орудийного огня и отмечали, что траление под огнем не предусматривалось и что они нанимались не для этого».

Ну что ж, предложил Кейс, давайте обратимся с призывом к добровольцам на регулярном военно-морском флоте, а тем временем предложим гражданским экипажам премию, если они пойдут сегодня ночью на задание. Это было 10 марта, и, как только он получил весьма неохотное согласие адмирала, Кейс под покровом темноты сам пошел с флотилией. Едва тральщики вошли в пролив, в них вонзились пять ярких лучей прожекторов, и следовавший за ними линкор «Конопус» открыл огонь.

«В нас стреляли со всех направлений, — вспоминал Кейс. — Были видны лезвия света в холмах и в направлении батареи шестидюймовок, перекрывающей минные поля на обеих сторонах пролива, а за этим следовал вой небольших снарядов, разрывы шрапнели и рев тяжелых снарядов, взметающих фонтаны воды. Зрелище приятнейшее. Огонь был бешеный, в „Конопус“ попаданий не было, но, несмотря на все наши усилия подавить прожектора, это было равносильно стрельбе по луне».

Для тральщиков это было уж слишком. Четыре из шести прошли над минным полем ниже Чанака, не опуская трала, а вот один из оставшейся пары скоро задел мину и взорвался. Ужасное пламя обрушилось на выживших, и удивительно, что при стольких сорвавшихся и плавающих вокруг в темноте минах было ранено лишь два человека, пока флотилия не покинула это место.

На следующую ночь Кейс снова попытался выйти на траление, но уже без прикрытия линкора, надеясь застать турок врасплох. «Чем меньше говорить об этой ночи, тем лучше, — писал он впоследствии. — Короче говоря, тральщики сбежали, и сбежали прямо туда, откуда по ним вели огонь. Я был взбешен и заявил ответственным офицерам, что свои возможности они использовали, но есть много других, кто желал бы попробовать. Не важно, если мы потеряем все семь тральщиков, потому что есть еще двадцать восемь в резерве, но мины должны быть обезврежены. Как могли они утверждать, что им помешал сильный обстрел, если в них не было никаких попаданий? Адмиралтейство к потерям готово, но мы опускаем руки и начинаем визжать еще до того, как эти потери случились».

Такой же ситуация представлялась и Черчиллю в Лондоне. В тот же день, 11 марта, он отправил Кардену следующую телеграмму:

«Ваши первоначальные инструкции делают упор на осторожность и заранее обдуманные методы, и мы высоко ценим искусность и терпение, с которыми вы продвигались до сих пор без потерь. Однако результаты, которых необходимо добиться, достаточно велики, чтобы оправдать потери в кораблях и личном составе, если нельзя достичь успеха по-иному. Прорыв через Чанак может решить исход всей операции... Мы не хотим торопить Вас или требовать от Вас чего-то вопреки Вашему мнению, но мы четко осознаем, что в какой-то момент Вашей операции Вы должны поторопиться с решением, и мы желаем знать, считаете ли Вы, что этот момент сейчас настал».

13 марта на нескольких тральщиках были сформированы новые команды — как и ожидал Кейс, призыв к добровольцам нашел немедленный отклик, — и той же ночью атака возобновилась с большой решительностью. Вражеские артиллеристы дождались, когда траулеры и сторожевые лодки оказались на середине минного поля, и, включив одновременно все прожектора, открыли сосредоточенный огонь. На этот раз траулеры оставались за работой до тех пор, пока все, кроме трех, не вышли из строя, и эффект этого был виден на следующее утро, когда многие мины относило течением вниз, и там их подрывали. С этого момента было решено впредь проводить траление днем, и появились надежды, что будет сделано достаточно, чтобы флот смог начать полномасштабное наступление на Нэрроуз 17 или 18 марта.

Тем временем Карден все еще не ответил на депешу Адмиралтейства, и 14 марта Черчилль телеграфировал ему снова. «Я не понимаю, — писал он, — почему тральщикам должен мешать обстрел, который не наносит потерь. Две или три сотни погибших было бы умеренной ценой за очистку такого пролива, как Нэрроуз. Я высоко ценю Ваше предложение прислать добровольцев из флота для траления мин. Эту работу необходимо выполнить, невзирая на потери в людях и малых кораблях, и чем скорее это будет сделано, тем лучше.

Во-вторых, у нас есть информация, что в турецких фортах не хватает боеприпасов, что германские офицеры шлют унылые рапорты и призывают Германию слать больше. Предпринимаются все возможные усилия для поставок боеприпасов, всерьез думают об отправке германской или австрийской подводной лодки, но, очевидно, к этому еще не приступили. Все вышесказанное — абсолютный секрет. Из всего этого ясно, что операция должна развиваться методически и решительно ночью и днем. Ныне враг обеспокоен и встревожен. Время дорого, поскольку вмешательство субмарин требует серьезного внимания».

На эти послания Карден ответил, что полностью понимает ситуацию и что, несмотря на трудности, начнет главное наступление, как только сможет, возможно 17 марта.

Карден был болен. При возросшем напряжении в ходе боев он потерял способность есть и очень мало спал по ночам. Его тревожили неудачи с гидросамолетами, с минами и неприятности с погодными условиями. Ему потребовалось два дня, чтобы собраться с мыслями и ответить на послания Черчилля, и теперь, когда он обязался начать эту решительную фронтальную атаку, его уверенность стала улетучиваться. Не то чтобы он явно потерял веру в это рискованное предприятие, но при его ослабленном физическом состоянии он, похоже, понял, что больше не имеет личного права командовать им.

Отдавая дань Кардену, возможно, следует вспомнить, что лишь случайно он вообще оказался в Дарданеллах, этот пост должен бы занимать адмирал Лимпус, глава бывшей британской морской миссии в Турции, человек, который знал все о Дарданеллах. Но когда Лимпус покидал Константинополь, Турция все еще сохраняла нейтральный статус, и британцам не хотелось раздражать турок, сознательно посылая блокировать Дарданеллы человека, знавшего все их секреты. Поэтому Карден был повышен со своей должности начальника верфи на Мальте, и до начала операции он уже успел провести долгую зиму на море у пролива. Нельзя сказать, что операция давила на него — в действительности он сам предложил метод наступления, — но, соглашаясь с этим на первом месте, можно представить, что на него давило осознание того, что он идет тем путем, которого и ожидал от него молодой первый лорд. А сейчас эта крайне опасная операция оборачивалась для него в потрясающую, страшную вещь. С самого начала она приобрела импульс выше всего разумного, и, поскольку он еще не провел ни одного крупного боя, не потерял ни одного корабля и всего лишь несколько моряков, он понимал, что надо продолжать операцию. Но он ее страшился.

15 марта после еще одной жуткой ночи Карден сказал Кейсу, что больше не выдержит. Это означало конец его карьеры, вице-адмирал де Робек и Кейс уговаривали его передумать. Но на следующий день специалист с Харли-стрит, служивший на флоте, осмотрел Кардена и объявил, что тот находится на грани нервного истощения, ему необходимо немедленно отправляться домой.

Атака должна была начаться в течение сорока восьми часов, а нового командующего еще предстояло спешно найти. Старшим по званию был адмирал Вемисс, командир базы на острове Лемнос, но он сразу же отказался от назначения в пользу де Робека, который участвовал в боях с самого начала. 17 марта Черчилль сообщил по телеграфу о своем согласии с такой расстановкой и отправил де Робеку следующее послание:

«Лично и секретно от первого лорда. Вверяя Вам с огромным доверием командование Отдельным Средиземноморским флотом, я полагаю... что Вы после личного и независимого анализа придете к заключению, что предлагаемая скорейшая операция разумна и целесообразна. Если нет, не колеблясь, сообщите. Если да, выполняйте операцию без промедления и без дальнейших ссылок на первую благоприятную возможность... Да сопутствует Вам удача».

Де Робек ответил, что, если разрешит погода, он завтра начнет атаку.

Атака Нэрроуз 18 марта 1915 года вызывает особое возбуждение, ощущение природной авантюры, которое выделяет ее из почти всех остальных сражений двух мировых войн. Те, кто в ней участвовал, не вспоминают об этом с ужасом, как можно вспоминать отравляющие газы или атомную бомбу, или с сознанием бесполезности и потери, которое в конечном итоге сопровождает большинство военных действий. Наоборот, они, оглядываясь на этот бой, считают его великим днем в их жизнях. Они в восторге от того, что так рисковали, от того, что сами были здесь, а зрелище надвигающихся кораблей, окруженных огромными фонтанами от разрывов, и грохот орудийной пальбы, отдающейся эхом по Дарданеллам, все еще радуют их память.

В наше время большинство решающих морских сражений разыгрывается далеко в море и часто в непогоду и на больших акваториях, так что ни один человеческий глаз не в состоянии охватить всю картину боя. Но тут земля была неподалеку, поле боя было тесно ограничено, и с утра до вечера яркое солнце освещало спокойную морскую гладь. Наблюдатель, находящийся на верху мачты линкора или стоящий на холме на любом берегу пролива, мог отчетливо видеть, как час за часом разворачивается сражение, и даже с наступлением ночи поле боя освещалось лучами прожекторов, непрестанно обшаривавших водную поверхность.

И в другом отношении этот бой был необычен, потому что здесь главным образом флот атаковал армию, и прежде всего посредством артиллерии. С начала и до конца операции не появилось ни одного турецкого или германского корабля, и ни одна из сторон не использовала авиацию. Также начисто отсутствовал элемент неожиданности. Каждое ясное утро несло туркам и немцам перспективы новой атаки. Силы обеих сторон были примерно известны — сколько кораблей, орудий и мин, — а цель сражения была совершенно очевидна для каждого, от самого молодого матроса до самого тупого рядового. Все висело на этой тоненькой полоске воды в Нэрроуз едва ли милю шириной и пять миль длиной. Если турки ее потеряют, то потеряют все, и сражение закончится.

Де Робек разделил свой флот на три группы. Линия А в один ряд состояла из четырех самых мощных британских кораблей, которым предписывалось начать атаку — «Куин Элизабет», «Агамемнон», «Лорд Нельсон» и «Инфлексибл», — и их сопровождало на обоих флангах еще по одному линкору — «Принц Джордж» и «Трайемф».

В линии В, идущей в одной миле за кормой, первой была французская эскадра — «Голуа», «Шарлеман», «Бове» и «Сюффрен» — и с двух сторон от нее по одному британскому линкору — «Маджестик» и «Свифтсюр». Остальные шесть линкоров, эсминцы и тральщики тоже должны участвовать в сражении, но оставались дожидаться своей очереди у входа в пролив. Была надежда, что в течение дня форты в Нэрроуз будут настолько разгромлены, что тральщики смогут в тот же вечер очистить фарватер. А затем при удаче линкоры на следующий день смогут войти в Мраморное море.

Утро 18 марта выдалось теплым и солнечным, и вскоре после рассвета де Робек отдал приказ по флоту приступить к атаке. Корабли снялись с якорной стоянки в Тенедос. Экипажи рассредоточились по своим местам, а на палубах остались лишь командиры да артиллеристы.

В 10.30, когда утренняя дымка достаточно рассеялась, чтобы четко разглядеть турецкие форты, первые десять линкоров вошли в пролив и сразу же попали под огонь вражеских гаубиц и полевых орудий с обеих сторон пролива. Примерно час «Куин Элизабет» и его компаньоны упорно двигались вперед под этим огнем, отвечая на обстрел огнем своих легких орудий, где это было возможно, но не используя другие огневые средства. Вскоре после 11.00 линия А достигла своей диспозиции — точки примерно в восьми милях вниз от Нэрроуз и, оставаясь на месте, не бросая якоря, боролась с течением. В 11.25 атака началась. Целями «Куин Элизабет» были две крепости по обе стороны от города Чанак в Нэрроуз, и вот против них корабль обратил свои 15-дюймовые орудия. Почти тут же «Агамемнон», «Лорд Нельсон» и «Инфлексибл» вступили в бой с другими фортами в Килид-Бар на противоположном берегу.

После своих первых ответных выстрелов турецкие и германские артиллеристы поняли, что англичане для них недосягаемы, и форты замолкли. Следующие полчаса они безропотно переносили яростный обстрел, который вели четыре британских корабля. Все пять фортов неоднократно поражались снарядами англичан, а в 11.50 послышался особенно сильный взрыв в Чанаке. Тем временем британцы были полностью открыты для огня турецких гаубиц и легких орудий, которые находились поблизости, и они непрерывно поливали огнем корабли с обеих сторон. Этот огонь не мог причинить серьезного ущерба броне, но вновь и вновь снаряды попадали в незащищенные надстройки линкоров, нанося тем самым некоторый незначительный ущерб.

Через несколько минут после полудня де Робек, находившийся на «Куин Элизабет», решил, что настало время завязать в Нэрроуз ближний бой, и подал сигнал адмиралу Гепратту ввести в дело французскую эскадру. Это была та миссия, которую Гепратт настойчиво выпрашивал на том основании, что сейчас настал черед французов, пока сам де Робек был занят ближним боем с внешними линиями обороны.

Адмирал Гепратт был из тех личностей, что оживляют всю галлиполийскую историю. Он никогда не спорил, никогда не колебался: он всегда рвался в атаку. И сейчас он вел свои старые линкоры сквозь британскую линию к пункту примерно в полумиле вверх, где он наверняка окажется в пределах досягаемости всех вражеских орудий и будет в постоянной опасности попадания в свои корабли. Достигнув своей диспозиции, французские корабли рассредоточились от центра, чтобы предоставить идущим за кормой британцам чистое место для ведения огня, и за этим последовало сорок пять минут страшной канонады.

Можно представить себе эту сцену: форты окутаны облаками пыли и дыма, иногда из обломков вырываются языки пламени, корабли медленно продвигаются вперед сквозь бесчисленные фонтаны воды, иногда полностью исчезая в дыму и брызгах, вспышки гаубичных выстрелов прокатываются по холмам, а землю сотрясает оглушительный грохот орудий. Вот «Голуа» получил серьезную пробоину ниже ватерлинии, у «Инфлексибла» фок-мачта в огне и рваная пробоина в правом борту, а «Агамемнон», получив за двадцать пять минут двенадцать попаданий, отворачивает в сторону, выбирая лучшую позицию. Эти попадания, хотя и впечатляющие, вряд ли беспокоят команду — во всем флоте менее дюжины погибших, — и пока ни один корабль не понес заметных потерь в боевой мощи.

С другой стороны, для противника, обороняющего Нэрроуз, ситуация становится критической. Некоторые пушки заклинило, а половина из них завалена землей и обломками, разорвана связь между артиллеристами и корректировщиками огня, а немногие уцелевшие батареи ведут все более и более хаотический огонь. Форт 13 на берегу Галлиполи заволокло дымом от внутреннего взрыва, британцам и французам ясно, что, хоть форты все еще не уничтожены, вражеские артиллеристы на данный момент деморализованы. Их стрельба становится все более судорожной, пока в 13.45, после почти двух с половиной часов непрерывного обстрела, практически замирает.

Де Робек решает отвести французскую эскадру вместе с другими кораблями линии В и ввести свои шесть линкоров, ожидавших в арьергарде. Перемещение началось чуть ранее 14.00, и «Сюффрен», повернув на правый борт, повел свои однотипные суда в бой вдоль берегов залива Ерен-Кеуи на азиатской стороне. В 13.54 они почти поравнялись с «Куин Элизабет» и британской линией, когда «Бове», следовавший прямо за кормой «Сюффрена», содрогнулся от невероятного взрыва, а из его палуб к небу вырвался столб дыма. Корабль, все еще на большой скорости, перевернулся, пошел вниз и исчез. Все произошло за две минуты. Как сообщал один очевидец, корабль «просто скользнул вниз, как блюдце скользит в ванне». Только что он был здесь, целый и невредимый. И вот на этом месте нет ничего, кроме немногих голов, высовывающихся из воды. Капитан Ражо и 639 моряков, застигнутых между палубами, утонули в одночасье.

Тем, кто наблюдал все это, показалось, что тяжелый снаряд угодил в артиллерийский склад «Бове», и тут турецкие канониры, воодушевленные увиденным, возобновили обстрел других кораблей. Следующие два часа были в основном повторением утренних событий. Двигаясь парами, «Ошен» и «Иррезистибл», «Альбион» и «Вендженс», «Свифтсюр» и «Маджестик» выходили на огневые позиции. Под этим новым градом снарядов тяжелые орудия на Нэрроуз вновь сбились на беспорядочный огонь, и к 16.00 опять воцарилась тишина.

Наконец настало время для тральщиков войти в пролив, и де Робек отправил их вперед от устья пролива. Две пары тральщиков, ведомые командиром на сторожевом катере, выбросили свои тралы, и, кажется, все было в порядке, когда они проходили мимо «Куин Элизабет» и остальных кораблей линии А. Извлечены и уничтожены три мины. Но вот, когда они направились к линии В и оказались под огнем вражеской артиллерии, похоже, вспыхнула паника: все четыре тральщика развернулись и, несмотря на все попытки командира вернуть их назад, ушли из пролива. Другая пара тральщиков, которой предназначалось участвовать в операции, исчезла, даже не выпустив тралов.

За этим фиаско последовали много более серьезные события. В 16.11 «Инфлексибл», все время державший свое место в линии А, невзирая на пожар на фок-мачте и другие повреждения, вдруг резко накренился на правый борт. С корабля сообщили, что он столкнулся с миной недалеко от места, где ушел под воду «Бове», и сейчас покидает боевой строй. Было видно, как нос корабля ушел вниз, как крен все еще был значительным, пока судно направлялось к устью пролива в сопровождении крейсера «Фаэтон». Казалось весьма вероятным, что корабль уйдет под воду в любой момент. От взрыва мины затопило переднюю торпедную камеру, и помимо гибели двадцати семи моряков, находившихся в ней, были получены другие серьезные повреждения. Начали распространяться пламя и ядовитые газы, не только погасло электрическое освещение, но не горели и масляные лампы, зажженные для подобных чрезвычайных случаев. В то же время прекратили функционировать вентиляторы, и жар внизу становился невыносимым. В таких обстоятельствах капитан корабля Филлимор решил, что нет необходимости держать на вахте обоих машинистов, и приказал одному из них подняться в относительную безопасность на палубу. Однако оба пожелали остаться внизу. Они работали в темноте, в дыму и прибывающей воде, пока не были закрыты все клапана и водонепроницаемые двери. Остальная часть команды стояла в напряжении на верхней палубе, пока корабль проходил мимо остальных судов флота. Видевшим их казалось, что ни у кого из моряков боевой дух не был подавлен событиями этого дня или потрясен неминуемой перспективой утонуть, и они довели свой корабль до Тенедос.

А тем временем был поражен «Иррезистибл». Не прошло и пяти минут, как «Инфлексибл» покинул строй, а тут по мачте по правому борту взлетел зеленый флаг, сигнализирующий, что в корабль по этому борту попала торпеда. Линкор в тот момент был крайним на правом фланге, близко к азиатскому берегу, и сразу же турецкие артиллеристы начали поливать его снарядами. Не добившись от корабля никакого ответа на свои сигналы, де Робек послал для оказания помощи эсминец «Веа», и вот «Веа» доставил около шестисот членов команды «Иррезистибла», среди них несколько погибших и восемнадцать раненых. Старшие офицеры линкора остались на борту с десятью добровольцами, чтобы подготовить корабль к буксированию.

Было 17.00, и три линкора были выведены из строя: «Бове» потонул, «Инфлексибл» ковылял назад в Тенедос, а «Иррезистибл» дрейфовал к азиатскому берегу под бешеным огнем турок. Этим трем катастрофам не было объяснения. Район, в котором корабли ходили весь день, очищался от мин в ряде случаев до начала операции. В предыдущий день над фарватером летал гидросамолет и подтвердил, что море чисто, — а этому докладу можно верить, потому что на испытаниях возле Тенедос было продемонстрировано, что самолет может в прозрачной воде заметить мины на глубине 5,5 метра. Так что же было причиной разрушений? Вряд ли это были торпеды. Оставалось лишь думать, что турки сплавляли мины вниз по течению. На самом деле, как мы это увидим позже, и это заключение не было верным, хотя и достаточно близким к истине, а де Робек понял, что у него нет иного выбора, кроме как прекратить на сегодня боевые операции. Кейсу была дана команда на борту «Веа» следовать к «Иррезистиблу» для его спасения в сопровождении линкоров «Ошен» и «Свифтсюр». Кроме того, в распоряжение Кейса был отдан дивизион эсминцев, присланных в пролив. Остальная часть флота отошла.

Нам не остается ничего лучшего, чем следовать за рассказом Кейса в его личном отчете о том, что произошло в конце этого экстраординарного дня. Он пишет, что на «Иррезистибл» обрушивались залп за залпом, и на корабле не было видно признаков жизни, когда он пришвартовался к нему в 17.20. Поэтому Кейс пришел к выводу, что капитана и основной экипаж уже сняли — и правильно сделали, потому что корабль находился в безнадежном состоянии. Корабль вынесло из основного течения, мчавшегося по проливу, и легкий бриз сносил его по направлению к берегу. С каждой минутой, приближавшей корабль к ним, турецкие канониры усиливали свой огонь. Тем не менее Кейс решил, что должен попробовать спасти судно, и просигналил на «Ошен»: «Адмирал вам приказывает взять „Иррезистибл“ на буксир». «Ошен» ответил, что не может подойти из-за недостаточной глубины.

Тогда Кейс приказал капитану «Веа» приготовить торпеды к стрельбе, чтобы потопить беспомощный корабль и не дать туркам захватить его. Но вначале он решил лично убедиться, что здесь слишком мелко для «Ошена», чтобы подойти и взять корабль на буксир. И «Веа» устремился прямо под вражеский огонь, чтобы произвести замеры эхолотом. Эсминец подошел так близко к берегу, что можно было различить турецких артиллеристов на батареях, и на этом расстоянии стрельбы в упор казалось, что вспышки орудийных выстрелов и прилет снарядов происходят одновременно. Однако «Веа» избежал попаданий, и Кейс мог просигналить на «Ошен», что в полумиле к берегу от «Иррезистибла» глубина составляет двадцать пять метров. Ответа не последовало. И «Ошен», и «Свифтсюр» вели яростный бой, а «Ошен» особенно был занят, курсируя взад-вперед и ведя огонь по берегу из всех орудий. Кейсу показалось, что корабль избрал не самую разумную тактику, без нужды подставляясь под снаряды. Вот тяжелые пушки Нэрроуз умолкли на какое-то время, но вполне возможно, что они вновь откроют огонь в любой момент. Потому он опять просигналил на «Ошен»: «Если вы не можете взять „Иррезистибл“ на буксир, адмирал предлагает вам отойти». С «Свифтсюром» Кейс мог позволить себе быть более властным — его капитан был младше его по чину, — и он приказал немедленно двигаться. Это был старый корабль и куда легче бронированный, чтобы браться за спасание в данных условиях.

В это время дела на «Иррезистибле» пошли на поправку, исчез крен, и хотя корма все еще была погружена, но оставалась на том же уровне, что и час назад, когда в первый раз подошел «Веа». Теперь Кейс решил идти на полной скорости к де Робеку и предложить послать траулеры с наступлением темноты, чтобы возвратить корабль в основную струю течения, и потом корабль станет дрейфовать к выходу из пролива. По пути он подошел к «Ошену», намереваясь повторить приказ оставить позиции, как тут произошло следующее несчастье. Ужасный взрыв сотряс воду, и «Ошен» резко накренился. В тот же момент снаряд попал в механизм управления, и корабль стал циркулировать по проливу вместо того, чтобы идти по прямой. Эсминцы, в течение двух часов находившиеся рядом, бросились на помощь и стали подбирать команду из воды. Теперь турецкие артиллеристы имели прямо под рукой две беспомощные цели.

С этой плохой новостью Кейс вернулся к де Робеку на «Куин Элизабет», который стоял у самого входа в пролив. Уже подобрали капитанов с «Иррезистибла» и «Ошена», и они находились у адмирала, когда прибыл Кейс. Разгорелся ожесточенный спор. Кейс сказал все, что думал о потере «Ошена» и отказе этого корабля буксировать «Иррезистибл», и попросил разрешения вернуться и торпедировать «Иррезистибл». Он полагал, что «Ошен» еще можно спасти, Де Робек с предложением согласился, и, быстро поев, Кейс снова отчалил на катере от «Куин Элизабет». Уже было темно, и он не попал на «Веа», но вместо этого оказался на «Джеде», и на этом эсминце устремился назад в пролив.

В Дарданеллах его ожидала крайне мрачная картина. Оба берега застыли в молчании, и только лучи турецких прожекторов ходили взад-вперед по воде, на которой нигде не замечались признаки жизни. Четыре часа «Джед» кружил в поисках двух пропавших линкоров. Он подходил близко к азиатскому берегу и с помощью вражеских прожекторов проверял буквально каждую бухту, где могли бы сесть на мель «Иррезистибл» и «Ошен». Но ничего не было видно и слышно, ничего, кроме этой потрясающей тишины, крайней усталости поля битвы после окончания дневных боев. Для Кейса это было поднимающее дух ощущение.

«Мною, — писал он впоследствии, — владело самое неизгладимое впечатление, что мы находились перед разбитым врагом. Я считал, что он был разбит в 14.00. Я знал, что он был разбит в 16.00, — и в полночь я знал с еще большей уверенностью, что он абсолютно разгромлен, а нам осталось только организовать достаточные силы для прочесывания и придумать какие-нибудь средства для борьбы с дрейфующими минами, чтобы пожать плоды наших усилий. Мне казалось, что эти орудия фортов и батареи, и спрятанные гаубицы, и передвижные полевые орудия уже не представляют для нас опасности. С минами как на якорях, так и с плавающими мы должны справиться».

Рано утром Кейс в этом приподнятом состоянии духа вернулся к «Куин Элизабет».