БЕРКЛИ

…он могуч и гоняет стаи туч…

Альберто встал и подошел к окну с видом на город. София пристроилась рядом.

Пока они так стояли, над крышами домов проплыл небольшой спортивный самолет с прикрепленным к нему полотнищем. София подумала, что на куске материи, длинным шлейфом тянущейся за самолетиком, будет реклама гала-концерта или чего-нибудь в этом роде. Но вблизи она разглядела совсем другую надпись:

«ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ХИЛЬДА!»

— Это уже навязчивость, — только и сказал Альберто. С гор, видневшихся в южной стороне, на город наползали темные тучи. Самолетик скрылся в одной из них.

— Боюсь, погода совсем испортится, — заметил Альберто.

— Тогда я поеду домой на автобусе.

— Как бы и это ненастье не наслал на нас майор.

— Он что, могуч и гоняет стаи туч?

Ничего не ответив, Альберто вернулся к журнальному столику и сел, теперь уже в кресло.

— Нам нужно поговорить о Беркли, — выждав некоторое время, сказал он.

София тоже села. Она поймала себя на том, что начала грызть ногти.

— Джордж Беркли был ирландским епископом, он родился в 1685-м и умер в 1753 году, — приступил к рассказу Альберто и снова надолго умолк.

— Беркли был ирландским епископом, — подхватила София.

— Но он был и философом…

— Да?

— Он чувствовал, что современные ему философия и естествознание создают угрозу христианскому мировоззрению. В частности, он видел, как набирающий силу материализм подрывает веру в то, что все на свете создано и управляется Богом…

— Ну и?…

— При этом именно Беркли оказался самым последовательным эмпириком.

— По его мнению, наши знания о мире ограничиваются тем, что мы ощущаем?

— Более того, Беркли считал, что все вещи в мире таковы, какими мы их воспринимаем в ощущении, но при этом они не «вещи».

— Тогда тебе придется объяснить подробнее.

— Ты помнишь утверждение Локка, что мы не можем высказываться о «вторичных качествах» вещей? Мы, мол, не вправе говорить о яблоке, что оно зеленое и кислое, потому что это наши индивидуальные ощущения. Но, по словам Локка, «первичные качества» — такие, как скорость, тяжесть, вес, — в самом деле принадлежат окружающей нас внешней действительности, то есть эта действительность обладает физической «субстанцией».

— У меня по-прежнему хорошая память. Кроме того, по-моему, Локк подметил очень тонкую разницу.

— Если бы все было так просто, София…

— Рассказывай дальше!

— Локк также утверждал — вслед за Декартом и Спинозой, — что физический мир обладает реальностью.

— Да?

— Этот тезис и подвергает сомнению Беркли, причем, как ни странно, своей приверженностью к последовательному эмпиризму. Он говорит: существует только то, что мы воспринимаем. Но мы не воспринимаем «материю», не воспринимаем «вещь» в ее конкретном воплощении. Предполагать, что за нашими ощущениями скрывается некая «субстанция», значит приходить к скоропалительным выводам. У нас вообще нет убедительных примеров из опыта, чтобы делать подобные заявления.

— Чепуха! Смотри!

И София что было силы стукнула кулаком по столу.

— Ай! — вскрикнула она. — Разве это не доказывает, что стол вполне реален и состоит из материи?

— Что ты почувствовала, когда стукнула?

— Я почувствовала нечто твердое.

— У тебя было четкое ощущение чего-то твердого, но ты не почувствовала самой материи, из которой состоит стол. Тебе, скажем, может присниться, что ты стукнулась обо что-то твердое, но разве оно присутствовало во сне?

— Конечно, во сне ничего твердого не было.

— Помимо всего прочего, человеку можно внушить те или иные ощущения. Его можно заставить под гипнозом чувствовать тепло или холод, ласку или удар кулаком.

— Но если твердым был не сам стол, что же дало мне ощущение твердости?

— Беркли считал, что это «воля или дух». Все наши идеи, утверждал он, обусловлены причиной, лежащей вне нашего сознания, но причина эта не материального, а духовного происхождения.

София снова принялась грызть ногти.

— Согласно Беркли, — продолжал Альберто, — причиной моих представлений (например, во сне) может быть моя собственная душа, но лишь чужая воля или дух порождают идеи, составляющие наш «материальный» мир. Все вещи «принадлежат… духу, который творит всё во всем и которым все существует», — утверждал он.

— Что это еще за «дух»?

— Беркли, конечно, имеет в виду Бога. Он говорит: «Мы можем даже утверждать, что существование Бога воспринимается гораздо очевиднее, чем существование людей».

— Неужели нельзя быть уверенным даже в собственном существовании?

— Как тебе сказать?… Каждая вещь, которую мы видим и чувствуем, «есть знак или действие божественного всемогущества», заявляет Беркли, и ничто не может быть более очевидно, «чем существование Бога или духа, ближайшим образом присущего нашим умам, производящего в них все то разнообразие идей или ощущений, которое постоянно воздействует на нас». Иными словами, вся окружающая нас природа и все наше бытие зиждется на Боге. Он — единственная причина всего сущего.

— Меня это, мягко говоря, удивляет.

— Но вопрос «Быть иль не быть» не исчерпывающ. К нему нужно добавить: кто мы такие? Реальные ли мы люди из плоти и крови? Состоит ли наш мир из подлинных вещей — или же нас окружает одно сознание?

София опять потянулась грызть ногти. Альберто продолжал:

— Ведь Беркли подвергает сомнению не только материальную действительность. Он сомневается и в независимом существовании пространства и времени. Наше ощущение пространства и времени тоже может ограничиваться сознанием. Наша неделя или месяц вовсе не обязательно будет неделей или месяцем для Бога…

— Ты сказал, что «для Беркли» этот дух, на котором зиждется все, — христианский Бог.

— Да, я так сказал. Но для нас…

— Что?

— …для нас этой «волей или духом», который «творит всё во всем», может быть отец Хильды.

София замерла от изумления. На лице ее был написан большой вопрос. В то же время кое-что как будто начало проясняться.

— Ты в самом деле так считаешь?

— Я не вижу другой возможности. Это кажется единственным вероятным объяснением всего, что с нами происходит. Я имею в виду появляющиеся кругом открытки и прочие обращения. Я имею в виду Гермеса, который заговорил человеческим голосом, и свои собственные обмолвки.

— Я…

— Ты только подумай, Хильда, я все время называл тебя Софией! А ведь я прекрасно знаю, что ты не София.

— Что ты бормочешь? У тебя явно голова пошла кругом.

— Да, дитя мое, ведь все идет кругом, все вертится и вращается. Как наш замороченный шарик вокруг жгуче-палящего солнца…

— И это солнце — отец Хильды?

— Можно сказать и так.

— Ты утверждаешь, что он для нас вроде Бога?

— Без всякого смущения говорю «да». Смущаться и стыдиться следует ему!

— А что ты думаешь про Хильду?

— Она ангел, София.

— Ангел?

— Ведь этот «дух» обращается именно к ней.

— Ты имеешь в виду, что Альберт Наг рассказывает Хильде про нас?

— Да, устно или письменно. Как мы с тобой выяснили, сами мы не можем ощутить материю, из которой состоит наша действительность. Мы не можем знать, из чего она состоит: из звуковых волн или из бумаги с написанным текстом. По Беркли, мы можем лишь знать, что зависим от духа.

— А Хильда — ангел…

— Да, она ангел. И довольно об этом. Поздравляю с днем рождения, Хильда!

Комнату вдруг залило синеватым светом. Через несколько секунд послышалось раскатистое громыханье, и дом крепко тряхнуло.

Альберто сидел с отрешенным видом.

— Мне пора домой, — сказала София.

Она встала и направилась к выходу. Пока она отпирала замок, проснулся спавший под вешалкой Гермес. Софии показалось, будто он произнес:

— До свиданья, Хильда.

Закрыв за собой дверь, она ринулась вниз по лестнице и выскочила на улицу. Вокруг ни одного прохожего. Впрочем, с неба лило как из ведра.

По мокрому асфальту проплыло несколько машин, но ждать автобуса казалось безнадежным. София пересекла Стурторгет и бегом припустилась к дому.

В мозгу ее стучало: «Завтра день рождения». Ей казалось особенно обидным осознать, что жизнь — «лишь только сновиденье», накануне своего пятнадцатилетия. Так бывает во сне, когда ты выиграл миллион и тебе вот-вот вручат выигрыш… а ты берешь и просыпаешься.

Пробегая через стадион, София вдруг увидела еще одного мчащегося под дождем человека. Ей навстречу бежала мама. Небо то и дело пронзали молнии.

Когда они встретились, мама крепко обняла Софию.

— Что с нами происходит, девочка моя?

— Не знаю, — заплакала София. — Нам снится какой-то кошмарный сон…