|
||||
|
|
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
От Альберто Нокса не было ни слуху ни духу целую неделю. Не получала София и открыток из Ливана. Зато в разговорах с Йорунн они то и дело возвращались к открыткам, найденным в Майорстуа. Йорунн пребывала из-за них в полной растерянности. Но, коль скоро ничего нового не происходило, страхи сначала улеглись, а потом и вовсе забылись — за приготовлением уроков и игрой в бадминтон. София несколько раз перечитала послания Альберто в надежде отыскать в них какой-нибудь намек, от которого бы прояснилась загадка Хильды. Благодаря этому она отлично усвоила античную философию. Теперь ей было нетрудно отличить Демокрита от Сократа, а Платона от Аристотеля. В пятницу, 25 мая, она стояла у плиты и готовила обед к маминому приходу с работы — они давно договорились о таком распределении обязанностей по пятницам. Сегодня она решила приготовить уху и рыбные фрикадельки с морковью. Очень просто. Тем временем на улице поднялся вихрь. Помешивая содержимое кастрюльки, София обернулась и увидела в окно, что березы гнутся на ветру, как колосья. Внезапно в стекло что-то ударилось. София снова обернулась и на этот раз увидела прилипшую к окну картонку. Девочка подошла ближе. Это оказалась открытка, на которой было написано: «Софии Амуннсен (для Хильды Мёллер-Наг)». Не может быть… София раскрыла окно и взяла открытку в руки. Не может быть, чтобы ветер принес ее из самого Ливана… Эта открытка тоже была датирована пятнадцатым июня. Сняв кастрюльку с плиты, София села за стол. В открытке говорилось:
София в изнеможении склонилась над столом. Она действительно не понимала, что к чему. А Хильда, значит, понимает… Если Хильдин отец просит ее передать привет Софии, значит, Хильде о Софии известно больше, чем Софии о Хильде. Все казалось таким запутанным, что София предпочла вернуться к приготовлению ухи. Открытка, которая прилетает и бьется в стекло. Доставка почты «самолетом»… в самом буквальном смысле… Только София поставила кастрюлю обратно на конфорку, как зазвонил телефон. Вдруг это папа?! Если он уже вернулся, она бы хотела рассказать ему, что происходит с ней в последние недели. Но это наверняка Йорунн или мама… София помчалась к телефону. — София Амуннсен, — сказала она в трубку. — Это я, — донеслось с другого конца провода. София была убеждена в трех вещах. Во-первых, это не папа. Во-вторых, голос все же мужской. И в-третьих, она совершенно точно слышала такой голос раньше. — Кто это? — переспросила она. — Альберто. — Ой… София не знала, что сказать. Голос действительно был знакомый: она помнила его по видеофильму об Афинах. — У тебя все в порядке? — Да… — Имей в виду, писем больше не будет. — Но я не посылала тебе лягушек. — Теперь, София, мы будем встречаться. Дело в том, что время начинает поджимать. — Почему? — Нас окружает отец Хильды. — Как он может окружать нас? — Со всех сторон, София. Нам надо объединить усилия. — Каким образом?… — Пока я не расскажу о средневековье, ты мало чем сумеешь помочь. Еще нам нужно пройти эпоху Возрождения и семнадцатый век. Немаловажную роль играет и Беркли… — Тот, чей портрет висел в Майорстуа? — Да. Вероятно, основное сражение будет как раз по поводу его философии. — Ты говоришь так, словно речь идет о войне. — Я бы скорее назвал это столкновением характеров. Нам нужно обратить на себя внимание Хильды и переманить девочку на свою сторону, прежде чем ее отец вернется в Лиллесанн. — Ничего не понимаю. — Возможно, тебе раскроют глаза философы. Приходи завтра, в четыре часа утра, в Мариинскую церковь. Только одна, дитя мое. — Я должна идти к тебе на свидание посреди ночи? …щелк! — Алло! Этот нахал повесил трубку! София кинулась обратно к плите. И очень вовремя: уха как раз собиралась убежать. Бросив в кастрюльку морковь и фрикадельки, София убавила огонь. Мариинская церковь? Старинный каменный храм, построенный еще в средние века. София считала, что он служил только для торжественных богослужений и концертов. Летом церковь иногда отпирали туристам. Но не могла же она быть открытой среди ночи? Когда вернулась с работы мама, София уже спрятала открытку из Ливана в шкаф, к другим вещам, связанным с Альберто и Хильдой. После обеда она пошла к Йорунн. — У меня к тебе секретный разговор, — сказала она подруге, стоило той распахнуть дверь. Продолжение последовало, когда они закрылись в комнате Йорунн. — Даже не знаю, с чего начать, — призналась София. — Ладно, не тяни… — Мне придется сказать маме, что я сегодня ночую у тебя. — Замечательно. — Но это неправда. На самом деле я буду совсем в другом месте. — Это уже хуже. Тут замешан мальчик? — Нет, тут замешана Хильда. Йорунн присвистнула. София заглянула ей в глаза. — Я приду вечером, — сказала она. — А около трех потихоньку уйду. Тебе надо будет до моего возвращения прикрывать меня. — Куда, София? И зачем?! — Сорри. Мне так приказано, и всё. Ночевка у подруги не вызвала возражений. Скорее даже наоборот: иногда Софии казалось, что мама радуется возможности побыть дома наедине сама с собой. — Ты ведь придешь к обеду? — было единственное, о чем она напомнила дочери перед уходом. — Если нет, ты знаешь, где меня искать. Почему София так сказала? Ведь найти ее скорее всего будет нелегко. Ночевка в гостях по обыкновению началась с разговоров по душам, затянувшихся далеко за полночь. Когда подруги наконец угомонились (около часа ночи), София — в отличие от других случаев — поставила будильник на пятнадцать минут четвертого. Два часа спустя Йорунн только успела проснуться от его звонка, как София уже заткнула будильник. — Будь осторожна, — сказала на прощание Йорунн. И София тронулась в путь. До Мариинской церкви было несколько километров, но, проспав всего два часа, София чувствовала себя вполне бодро. Над горами в восточной стороне неба уже виднелась красная полоска занимавшейся зари. Ко входу в старую церковь София подошла ровно в четыре. Потрогала тяжелую дверь. Она оказалась не заперта! Внутри было тихо и пусто, а сама церковь и впрямь производила впечатление древней. Сочившийся сквозь витражи голубоватый свет делал заметными тысячи висевших в воздухе крохотных пылинок. Пыль, видимо, скапливалась на толстых балках, которые перекрещивались вверху храма. София села на скамью посредине нефа [24] и принялась рассматривать алтарь и покрытое блеклыми красками распятие. Она просидела так несколько минут, когда в храме вдруг зазвучал орган. София не решалась обернуться в его сторону. Похоже было, что играют старинный псалом, тоже относящийся к средневековью. Чуть погодя мелодия стихла. Зато София услышала приближающиеся сзади шаги. Обернуться хотя бы сейчас? Нет, она предпочла не сводить взгляда с распятого на кресте Иисуса. Шаги проследовали мимо, и София увидела идущего по храму человека в коричневой монашеской рясе. Девочка могла бы поклясться, что перед ней средневековый монах. Она испугалась, но не ударилась в панику. Перед алтарным возвышением монах описал широкую дугу и взобрался на кафедру. Свесившись оттуда и вперив взор в Софию, он заговорил на латыни: — Gloria Patri et Filio et Spiritui sancto. Sicut erat in principio et nunc et semper in saecula saeculorum [25]. — Говори по-норвежски, пустомеля! — вырвалось у Софии, и эхо разнесло ее слова по всей церкви. Конечно, София догадалась, что монаха изображает Альберто Нокс, и все-таки она сразу пожалела о непочтительных словах, которые позволила себе в старинном храме. Но ведь она испугалась, а когда человек испуган, он склонен нарушать общепринятые табу. — Тесс! Альберто поднял руку, как делают священники, призывая паству к тишине. — Который час, дитя мое? — осведомился он. — Пять минут пятого, — сказала София, забыв про свои страхи. — Ну что ж, пора. Теперь и начинается средневековье. — Разве средневековье начинается в четыре часа? — озадаченно спросила София. — Да, около четырех. Потом было пять часов, шесть, семь, а время словно застыло на месте. Затем пробило восемь часов, девять, десять… и это все еще было средневековье. Ты, наверное, думаешь: пора было пробуждаться и приступать к новому дню. Я тебя понимаю. Но, видишь ли, в мире словно наступил выходной, нескончаемо долгий выходной день. Пробило одиннадцать, двенадцать, час. В этот период — он носит название зрелого средневековья — в Европе были возведены огромные соборы. Лишь около двух часов пополудни, то есть в четырнадцать часов, пропел петушок — и тогда продолжительная эпоха средневековья стала наконец завершаться. — Значит, средневековье длилось десять часов, — сказала София. Альберто тряхнул головой (еле видной из-под капюшона коричневой рясы) и обвел взглядом свою паству, которая состояла из одной четырнадцатилетней девочки. — Если считать час за столетие, то да. В таком случае Иисус у нас родился вскоре после полуночи, а апостол Павел начал свои миссионерские путешествия около половины первого (спустя четверть часа он умер в Риме). До трех часов ночи христианская церковь оставалась более или менее под запретом, но в 313 году христианство обрело статус одной из признанных религий Рима, где в это время правил император Константин Великий. Сам набожный монарх принял крещение много позднее, уже на смертном одре. С 380 года христианство было признано официальной религией во всей Римской империи. — Разве Римская империя не распалась? — Да, она уже трещала по швам. Перед нами пример очень важной смены культур. В IV веке Риму стали грозить как надвигающиеся с севера племена, так и распад изнутри. В 330 году император Константин перенес столицу Римского государства в Константинополь, который он сам заложил на входе в Черное море. Кое-кто воспринимал новый город как «второй Рим». В 395 году Римская империя была поделена надвое — на Западную, с центром в Риме, и Восточную, со столицей в Константинополе. В 410 году Рим разграбили племена варваров, а в 476 году западное государство вообще прекратило свое существование. Восточная Римская, или Византийская, империя сохраняла свою государственность вплоть до 1453 года, когда Константинополь был захвачен турками. — И получил название Стамбул? — Совершенно верно. Нам необходимо запомнить еще одну дату, 529-й год. Тогда церковь прикрыла Платонову Академию в Афинах. В тот же год был основан первый крупный монашеский орден, бенедиктинский. Таким образом, 529-й год можно считать символом того, как христианская церковь запретила греческую философию. С тех пор монополией на образование, на размышление, на развитие идей завладели монастыри. Время движется к половине седьмого… София давным-давно поняла, что хочет сказать Альберто всеми этими часами и минутами. Полночь означала у него нулевой год, час ночи — сотый год по Рождестве Христовом, шесть часов — шестисотый год, а два часа пополудни — 1400-й год… — На самом деле под средневековьем понимается период между двумя эпохами, — продолжал Альберто. — Так его стали называть в эпоху Возрождения, когда средние века воспринимались в виде одной длинной, тысячелетней, ночи, в которую погрузилась Европа между античностью и Ренессансом, то есть Возрождением. Слово «средневековый» до сих пор употребляется в уничижительном смысле обо всем, что пахнет догматизмом и схоластикой. Но кое-кто воспринял средневековье и как «тысячелетний период роста». Между прочим, именно в средние века развилась система школьного образования. Уже в раннем средневековье возникли первые монастырские школы. С XII века появляются латинские школы при кафедральных соборах, а около 1200 года были учреждены первые университеты. До сегодняшнего дня разделение предметов на группы, или «факультеты», производится примерно так же, как это делалось в средневековье. — Тысяча лет — безумно долгий срок. — Но церковь использовала его для проникновения в глубь народа. Помимо всего прочего, на протяжении средних веков происходило образование национальных государств — со своими городами и весями, с народной музыкой и устным народным творчеством. Какими были бы без средневековья сказки и баллады? А как ты думаешь, София, чем была бы без средневековья Европа? Римской провинцией? Если названия таких стран, как Норвегия, Англия или Германия, вызывают у нас отклик, он идет из глубин, которые принято называть средними веками. Там, на глубине, плавает много крупных рыб, хотя нам далеко не всегда удается их увидеть. Но ведь Снорри Стурлусон тоже принадлежал средневековью… как и Олаф Святой [26], как и Карл Великий [27]. Не говоря уже о Ромео и Джульетте, о Бендике и Оролилье [28], об Олафе Остесоне [29] и троллях из Хедальского леса… и целой веренице горделивых князей и величавых королей, храбрых рыцарей и прекрасных дев, безымянных художников, делавших витражи, и гениальных создателей органов. А ведь я еще не упомянул ни монахов, ни крестоносцев, ни знахарок… — Ты не упомянул и священников. — Верно. В Норвегию христианство пришло лишь в XI веке, но было бы преувеличением сказать, что после сражения при Стиклестаде [30] страна сразу же стала христианской. Под христианским обличьем продолжали жить древние языческие представления, и вскоре множество таких дохристианских элементов смешалось с христианскими понятиями. К примеру, при праздновании Рождества христианская и древненорвежская традиции, можно сказать, вступили в брачный союз, который длится и по сей день. Более того, в этом случае также сработало правило, согласно которому супруги начинают походить друг на друга. В результате рождественский торт, рождественский поросенок и рождественское пиво никак не противоречат волхвам с востока и вифлеемским яслям. И все же христианство постепенно стало главенствовать, поэтому мы нередко называем средневековье периодом «унитарной христианской культуры». — Значит, оно было не только безрадостным и мрачным? — Первые века после 400 года и вправду ознаменовались культурным спадом. В эпоху Римской империи существовала так называемая «высокая культура» — культура крупных городов с общественной канализацией, общественными банями и общественными библиотеками, не говоря уже о замечательной архитектуре. В первые столетия средневековья вся эта культура подверглась развалу. Та же участь ожидала торговлю и товарно-денежные отношения. В средние века опять возобладало натуральное хозяйство и обмен товарами. Для экономики этого периода характерен феодализм, при котором землей владели крупные феодалы, а крестьяне вынуждены были, чтобы прокормиться, обрабатывать ее. В первые века резко сократилась и численность населения. Скажем, в древнем Риме жило около миллиона человек. Уже в VII веке число жителей этого «вселенского» города уменьшилось до сорока тысяч, то есть составило незначительную долю прежнего. И эта горсточка жителей ходила среди развалин потрясающих зданий эпохи римского величия. Если кому-то требовался строительный материал, им всегда можно было разжиться на древних руинах. Такое положение, естественно, злит современных археологов, которые бы предпочли, чтобы средневековые люди не трогали памятников старины. — Задним умом все крепки. — В политическом плане Рим утратил свое могущество уже к концу IV века. Зато римский епископ вскоре стал главой всей римско-католической церкви. Он получил наименование «Папы» и со временем был признан наместником Христа на земле. Итак, Рим почти все средневековье играл роль церковной столицы, и мало кто осмеливался перечить ему. Лишь постепенно цари и короли новообразованных национальных государств обрели такую власть, что некоторые решались противопоставить себя влиянию церкви. Одним из них был наш конунг Сверрир [31]… София подняла взгляд на ученого монаха. — Ты сказал, что церковь закрыла Платонову Академию в Афинах. Неужели все греческие философы были забыты? — Не все. Кое-кто знал сочинения Аристотеля, кое-кто — Платона. Но прежняя Римская империя оказалась разделена на три культурные области. В Западной Европе образовалась латиноязычная христианская культура, столицей которой был Рим, а в Восточной Европе появилась грекоязычная христианская культура со столицей в Константинополе (ранее этот город назывался Византием). Вот почему мы отличаем «византийское средневековье» от «римско-католического». Однако Северная Африка и Ближний Восток тоже принадлежали к Римской империи, и в средние века там развилась арабоязычная мусульманская культура. После смерти Мухаммеда, наступившей в 632 году, вся эта территория была завоевана исламом. Вскоре к мусульманскому культурному ареалу присоединилась Испания. У ислама появились священные города — такие, как Мекка, Медина, Иерусалим и Багдад. С точки зрения истории культуры небезынтересно отметить, что арабы заняли и эллинистический город Александрию. Таким образом они унаследовали многие научные сведения от греков. На протяжении всего средневековья арабы играли ведущую роль в математике, химии, астрономии и медицине. Мы до сегодняшнего дня употребляем выражение «арабские цифры». Во многих областях арабская культура превосходила христианскую. — Я спросила, что случилось с греческой философией. — Можешь представить себе широкую реку, которая делится на три разных потока, чтобы затем вновь слиться в одну могучую реку? — Представила. — В таком случае тебе нетрудно представить и то, как греко-римская культура передавалась дальше — частично через римско-католическую культуру на западе, частично через восточно-римскую культуру на востоке и частично через арабскую культуру на юге. Хотя подобная схема крайне упрощена, мы видим, что на западе передавался неоплатонизм, на востоке — Платон и на юге — Аристотель. Но во всех трех потоках было нечто общее. Дело в том, что к концу средневековья все они воссоединились в Северной Италии. Арабское влияние оказывали арабы из Испании, греческое влияние шло из Эллады и Византии. Тут-то и начинается Ренессанс — Возрождение античной культуры. Античная культура каким-то образом все же пережила долгий период средневековья. — Понимаю. — Но не будем опережать ход событий. Сначала, дитя мое, нам надо поговорить о средневековой философии. И я не хочу более вещать с кафедры. Я спускаюсь. Софиины глаза напоминали ей о том, как мало она спала. Когда странный монах начал спускаться с кафедры в Мариинской церкви, София видела его точно во сне. Альберто подошел к алтарному возвышению и прежде всего поднял взгляд на алтарь со старинным распятием. Затем он повернулся в сторону Софии и, неторопливыми шагами подойдя к ней, сел рядом на церковную скамью. Софии было удивительно оказаться так близко от монаха. Карие глаза, смотревшие на нее из-под капюшона, принадлежали человеку средних лет, с темными волосами и козлиной бородкой. «Кто ты такой? — подумала она. — Почему ты вмешался в мою жизнь?» — Со временем мы получше узнаем друг друга, — сказал он, словно прочитав ее мысли. Пока пробивавшийся сквозь витражи свет становился все ярче и ярче, Альберто Нокс повел свой рассказ о средневековой философии. — В средние века некоторые философы не подвергали сомнению истинность христианства. Вопрос был лишь в том, принимать ли христианское откровение на веру или же христианские истины можно постичь с помощью разума. Как соотносятся друг с другом греческая философия и написанное в Библии? Противоречит ли Библия здравому смыслу, или наша вера совместима с нашим знанием? Почти вся средневековая философия была сосредоточена на этой проблеме. София нетерпеливо закивала. Она уже сама ответила на вопрос о соотношении веры и знания в контрольной по основам религии. — Рассмотрим, как справляются с этой проблемой два наиболее значительных философа средневековья. Пускай это будет для начала Августин, который жил с 354-го по 430 год. На примере его жизни мы можем проследить сам переход от поздней античности к средним векам. Августин родился в Северной Африке, в небольшом городке Тагасте, но уже в шестнадцатилетнем возрасте отправился учиться в Карфаген. Затем он побывал в Риме и Милане, а последние годы жизни провел епископом города Гиппона, в нескольких десятках километров к западу от Карфагена. Однако он не всегда был христианином. Прежде чем креститься, Августин перепробовал несколько других религиозных и философских направлений. — Например? — Одно время он был последователем манихейства. Манихеи составляли весьма типичную для поздней античности религиозную секту. Их учение о спасении было наполовину религиозным, наполовину философским. Они считали, что мир поделен надвое между добром и злом, между светом и тьмой, между духом и материей. С помощью духа человек может приподнять себя над миром материи и таким образом заложить основы спасения души. Юному Августину, однако, столь четкое разграничение добра и зла казалось сомнительным. Его вообще интересовала проблема зла, вернее, вопрос о том, откуда оно берется. Одно время Августин увлекался стоической философией, а у стоиков разница между добром и злом менее явственна. Впрочем, наибольшее влияние на Августина оказало другое важное философское направление поздней античности, а именно неоплатонизм. В этом учении его привлекла мысль о том, что все бытие имеет божественную природу. — И он стал неоплатоническим епископом? — Пожалуй, можно сказать и так. Но сначала Августин принял христианство, хотя его христианство весьма сильно проникнуто платонизмом. Вот почему, София, нельзя при переходе к христианскому средневековью говорить о сколько-нибудь резком разрыве с греческой философией. Такие отцы церкви, как Августин, привнесли в новую эпоху много почерпнутого у греков. — Ты хочешь сказать, что он был наполовину христианин, а наполовину — неоплатоник? — Сам Августин, естественно, считал себя стопроцентным христианином. Но он не видел серьезных противоречий между христианством и философией Платона. На его взгляд, сходство между платонизмом и христианством было столь сильным, что Августин подумывал, не читал ли Платон отрывков из Ветхого Завета. Разумеется, это маловероятно. Скорее можно говорить, что Платона «обратил в христианство» сам Августин. — Во всяком случае, он не распрощался с философией, когда поверил в христианство? — Нет, однако указал на пределы того, насколько далеко может заходить разум в религиозных вопросах. Христианство представляет собой божественную тайну, к разгадке которой мы можем приблизиться лишь через веру. Если мы верим, Господь «озаряет» нашу душу, так что мы получаем сверхъестественное знание о Боге. Августин и сам ощутил пределы философского познания мира. Душа его обрела покой, только когда он пришел к Христу. «Не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе», — пишет он. — Не понимаю, как может сочетаться с христианством Платонова теория идей, — возразила София. — Что будет с вечными идеями? — Августин действительно утверждает, что Бог создал мир из ничего, а такую мысль отстаивает Библия. Греки отличались большей гибкостью, поскольку считали, что Вселенная существовала всегда. Согласно Августину, прежде чем Бог создал мир, «идеи» о нем существовали в сознании Господа. Другими словами, Августин вложил в Бога идеи Платона и таким образом спас учение последнего о вечных идеях. — Умно. — Между прочим, это наглядный пример больших усилий, которые прилагали и Августин, и другие отцы церкви для объединения греческого мировоззрения с иудейским. В некотором смысле их можно назвать гражданами двух культур. Августин обращается к неоплатонизму и в связи с проблемой зла. Подобно Плотину, он утверждает, что зло есть «уклонение от Бога». Оно не существует само по себе, а представляет собой недостаток добра. Ведь сотворенное Богом всегда благо. Зло обусловлено неповиновением людей, утверждал Августин. Иначе говоря, оно творится отклонением от добра в сторону «свободного произвола», тогда как добро «не совершается без божественной помощи». — Он считал, что человек обладает божественной душой? — И да и нет. Августин настаивает на том, что мир отделен от Бога непреодолимой пропастью. Тут он стоит на библейской основе и таким образом отвергает учение Плотина о единстве всего сущего. Но он также подчеркивает духовность человека. У человека есть материальное тело (оно принадлежит физическому миру, который разъедают моль и ржа), и в то же время он наделен душой, способной познать Господа. — А что происходит с человеческой душой после смерти? — Согласно Августину, после грехопадения весь человеческий род пошел навстречу гибели. Тем не менее Бог решил, что некоторых людей следует спасти от нее. — Мне кажется, он мог бы с таким же успехом избавить от погибели всех, — вставила София. — Но Августин считает, что человек не имеет права критиковать за это Господа, указывая на слова апостола Павла из его Послания к Римлянам: «А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: „зачем ты меня так сделал?? Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?» — Значит, Бог сидит на небе и играет людьми? Стоит кому-то из его собственных созданий вызвать гнев Господа, как тот выбрасывает человека на помойку? — По мнению Августина, ни один человек не заслуживает Божьего спасения, и тем не менее Господь выбирает тех, кто избежит погибели. Для него не составляет тайны, кто именно будет спасен, а кто погибнет. Все это предрешено. Да, мы и в самом деле глина в руках Бога. Мы полностью зависим от его милости. — Значит, Августин вроде бы откатился назад, к вере в судьбу? — Отчасти ты права. Впрочем, Августин не снимает с человека ответственности за его жизнь. Он советует нам жить так, чтобы самим определять по событиям своей жизни, принадлежим ли мы к избранным. Он не отрицает свободы нашей воли. Просто Бог «заранее видел», как мы будем жить. — Тебе это не кажется несправедливым? — спросила София. — Сократ утверждал, что все люди имеют равные возможности, поскольку наделены одинаковым разумом. Августин же делит человечество на две группы, одну из которых ожидает спасение, а другую — гибель. — Да, теология Августина отодвигает нас несколько назад по сравнению с гуманизмом Афин. Но поделил людей надвое не Августин. Он опирается на библейское учение о спасении и гибели, которое углубляет в сочинении «О граде Божием». — Расскажи! — Выражения «град Божий» или «Царство Божие» ведут свое происхождение из Библии и из проповедей Христа. Согласно Августину, история отражает борьбу между Божьим и земным государством. Но это не политические «государства», четко отграниченные друг от друга. Эти понятия борются за влияние внутри каждого человека. И все же Божье царство сравнительно наглядно выступает в церкви, а земное — в политических государственных образованиях, например в Римской империи, которая распалась как раз в эпоху Августина. Такое положение делалось все более очевидным по мере борьбы за влияние, развернувшейся в средние века между церковью и государством. «Спасение возможно только в лоне церкви», — говорили в этот период, и в конце концов Августинов «град Божий» начал ассоциироваться с церковью как учреждением. Лишь во время Реформации XVI века стали выдвигаться возражения против того, что человек может получить спасение от Господа исключительно через посредство церкви. — Давно было пора. — Обрати внимание, что Августин первым из известных нам философов вовлекает в систему своих взглядов историю. Борьба между добром и злом ни в коей мере не была чем-то новым. Новым было то, что она разыгрывалась в истории. Здесь у Августина почти не прослеживается неоплатонизм. Здесь он опирается на линейное представление об историческом процессе, которое выражено в Ветхом Завете. По Августину, история необходима Господу для воплощения Царства Божьего, для воспитания человека и уничтожения зла. Исторические события зависят от Божественного промысла, который видит в них средство «образования рода человеческого» и «как бы по возрастам» ведет человечество «к пониманию вечного и невидимого», то есть к спасению. София посмотрела на часы. — Уже восемь, — сказала она. — Мне скоро пора уходить. — Сначала я расскажу тебе о втором великом средневековом философе. Давай посидим на улице, а? Альберто встал со скамьи и, сложив ладони вместе, направился по главному проходу к дверям. Вид у него был такой, словно он молится Богу или размышляет над духовными истинами. София последовала за ним: у нее же не было выбора. По земле еще стелился тонкий слой тумана. Солнце давным-давно взошло, но пока не до конца пробилось сквозь утреннюю дымку. Мариинская церковь стояла на краю старинной части города. Альберто уселся на скамейку перед храмом. София подумала о том, что будет, если кто-нибудь пройдет мимо. Даже просто сидеть на лавочке перед церковью в восемь утра было довольно странно, что же говорить о том, чтобы сидеть в обществе средневекового монаха?… — Сейчас восемь часов, — продолжил свою речь Альберто. — После Августина миновало около четырехсот лет, наступил долгий учебный день. С восьми до десяти образованием полновластно ведали монастырские школы. С десяти до одиннадцати были организованы первые латинские школы при кафедральных соборах, а около полудня — первые университеты. Одновременно возводились грандиозные готические соборы. Эта церковь тоже построена в XIII веке, то есть в период, называемый зрелым средневековьем. В этом городе не нашлось средств для строительства большого собора. — Он тут был не нужен, — вставила София. — Терпеть не могу пустых церквей. — Огромные соборы возводились не только затем, чтобы вмещать больше прихожан. Они воздвигались во славу Господа и призваны были сами служить своеобразной литургией. Но в период зрелого средневековья происходили и другие события, имеющие особый интерес для нас, философов. — Расскажи! — Начало ощущаться арабское влияние из Испании. У арабов на протяжении всего средневековья принято было изучать Аристотеля, а с конца XII века образованные арабы стали посещать Северную Италию — по приглашению тамошних властителей. Таким образом люди узнали о многих сочинениях Аристотеля, которые со временем были переведены с греческого и арабского на латынь. Это вызвало новую волну интереса к проблемам естествознания, а кроме того, заново подняло вопрос о соотношении христианского откровения с греческой философией. В решении естественно-научных проблем никто не пошел дальше Аристотеля. Всех, однако, интересовало: когда слушать «философа», а когда придерживаться исключительно Библии? Ты следишь за моей мыслью? София коротко кивнула, и монах продолжал: — Крупнейшим и важнейшим философом зрелого средневековья был Фома Аквинский, который жил с 1225-го по 1274 год. Родившийся близ захолустного городка Аквино (между Римом и Неаполем), он стал преподавателем университета в Париже. Я называю его философом, но он был также богословом. Собственно говоря, в те времена особой разницы между философией и теологией не было. Совсем коротко можно сказать, что Фома Аквинский «обратил в христианство» Аристотеля, как на заре средневековья Августин «обратил в христианство» Платона. — Тебе не кажется смешным обращение в христианство философов, живших за много веков до Христа? — Пожалуй. Но под «обращением в христианство» двух великих греческих философов мы имеем в виду лишь толкование их взглядов таким образом, что в них перестали видеть угрозу христианскому учению. Про Фому Аквинского говорят, что он «взял быка за рога». — Я не знала, что философия имеет отношение к бою быков. — Фома Аквинский был в числе тех, кто попытался соединить философию Аристотеля с христианством. Принято говорить, что он создал синтез веры и знания — и сделал это, углубившись в философию Аристотеля и поймав его на слове. — Ага, вот почему «взял быка за рога». К сожалению, я почти не спала, поэтому боюсь, тебе придется мне кое-что разжевывать. — Согласно Фоме Аквинскому, утверждаемое разумом или философией вовсе не обязательно должно вступать в противоречие с тем, что подсказывает нам христианское откровение или вера. Весьма часто тезисы христианства и философии совпадают, поэтому можно с помощью разума прийти к тем же истинам, о которых написано в Библии. — Как это возможно? Неужели разум подсказывает нам, что Бог сотворил мир за шесть дней? Или что Иисус был сыном Господа? — Нет, подобные истины мы в состоянии познать лишь через веру и христианское откровение. Но Фома Аквинский считал, что существуют также «естественные богословские истины», под которыми он подразумевал истины, познаваемые как с помощью христианского откровения, так и с помощью изначально присущего нам, или «естественного», здравого смысла. Примером такой истины может служить существование Бога. Иными словами, Фома видел два пути к Господу: один — через веру и откровение, второй — с помощью разума и чувственных восприятий. В действительности более надежен из этих двух путей первый, поскольку опора только на разум нередко ведет к заблуждению. Суть же взглядов Фомы Аквинского в том, что философия, скажем, Аристотеля вовсе не обязательно должна вступать в противоречие с христианским учением. — Значит, мы можем опираться либо на Аристотеля, либо на Библию и это будет безразлично? — Нет-нет. Аристотель лишь частично продвинулся вперед, так как не был знаком с христианским откровением. Однако частичное продвижение вперед не означает заблуждения. К примеру, не будет неверным сказать, что Афины находятся в Европе, хотя это будет недостаточно точно. Если в книге говорится об Афинах лишь как о европейском городе, не мешает открыть учебник географии, из которого ты узнаешь более полную истину: Афины — столица Греции, небольшой страны в юго-восточной Европе. Если повезет, тебе сообщат и кое-что об Акрополе, не говоря уже о Сократе, Платоне и Аристотеле! — Но первые сведения об Афинах тоже были правильны. — Совершенно верно! Фома Аквинский и стремится доказать существование одной-единственной истины. Когда Аристотель указывает на некий факт, который наш разум признает истинным, факт этот не противоречит и христианскому мировоззрению. Многие истины можно постичь с помощью разума или органов чувств, и именно такие истины проповедует Аристотель, описывая жизнь растений и животных. Другие истины раскрыл нам Господь через Библию. Однако эти два вида истин нередко перекрывают друг друга. По многим вопросам Библия и здравый смысл говорят нам в точности одно и то же. — Например, что Бог существует? — Именно. Аристотелева философия предусматривала существование Бога (или первопричины), который запустил все природные процессы. Но Аристотель не описывает Бога сколько-нибудь подробно, так что в этом отношении нам приходится полагаться на Библию и проповеди Иисуса Христа. — А так ли уж точно, что Бог есть? — Разумеется, о его существовании можно спорить. Тем не менее и сегодня большинство людей сходится во мнении, что человеческий разум не может доказать отсутствие Бога. Фома пошел дальше, утверждая, что может на основе философии Аристотеля доказать существование Бога. — Не слабо. — По словам Фомы, с помощью разума мы можем также познать, что все вокруг нас имеет «первопричину». Иными словами, Бог открывается людям как через Священное Писание, так и через разум, почему можно говорить о существовании «теологии откровения» и «естественной теологии». Так же обстоит дело и в области морали. Библия показывает нам, какой образ жизни Бог считает правильным для нас. Но, помимо этого, Господь наделил нас совестью, позволяющей «естественным» образом различать добро и зло. Итак, есть «два пути» к высоконравственной жизни. Мы можем знать, что нельзя совершать дурные поступки в отношении ближнего, даже если не читали в Писании: «во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». А все-таки вернее всего следовать закону, изложенному в Библии. — Кажется, я разобралась. Это примерно так же, как мы узнаем о грозе — и по молнии, и по раскатам грома. — Правильно. Даже если мы слепы, мы слышим гром. И даже если глухи, узнаём грозу по молнии. Разумеется лучше всего и слышать, и видеть. Но зрительное и слуховое впечатления не противоречат друг другу, а, напротив, служат взаимным дополнением. — Понимаю. — Позволь мне привести еще один пример. Предположим, ты читаешь роман… скажем, «Викторию» Кнута Гамсуна… — Кстати, я ее читала… — Тогда можно ли сказать, что, прочитав роман, ты узнаёшь кое-что и об его авторе? — По крайней мере я узнаю о существовании писателя, который его сочинил. — А еще что? — Что у него довольно романтический взгляд на любовь. — Итак, читая эту книгу (плод творческих усилий Гамсуна), ты получаешь некоторое представление и о характере писателя. Но ты не ожидаешь найти в ней личностные сведения об авторе. Скажем, можешь ли ты вычитать из «Виктории», в каком возрасте писатель сочинил роман, где он жил и сколько у него было детей? — Конечно, нет. — Зато ты можешь найти такие сведения в биографии Кнута Гамсуна. Лишь в биографии — или автобиографии — ты имеешь возможность ближе познакомиться с автором как личностью. — Что верно, то верно. — Подобным же образом складываются отношения между творениями Господа и Библией. Только в окружающей природе мы можем найти свидетельства существования Бога. Пожалуй, на основе наших наблюдений мы сумеем заключить, что ему нравились цветы и животные, иначе он бы их не создал. Но сведения о Господе как личности мы находим лишь в Библии… то есть в его «автобиографии». — Хитрые ты приводишь примеры… — Гммм… Альберто впервые сидел в задумчивости, не отвечая. — Это как-то связано с Хильдой? — вырвалось у Софии. — Нам даже точно не известно, существует ли она. — Но мы то и дело нападаем на ее следы. Открытки и шарф, зеленый бумажник, носок… Альберто кивнул. — Похоже, их подкидывает Хильдин отец. Но пока что мы знаем только одно: кто-то посылает нам почтовые открытки. Хорошо бы он написал несколько слов и о себе. Впрочем, ко всему этому мы еще вернемся. — Уже двенадцать. Мне обязательно надо быть дома до окончания средневековья. — Я завершу беседу рассказом о том, как Фома Аквинский взял на вооружение философию Аристотеля во всех областях, где она не противоречит богословию, — то есть его логику, его теорию познания и, самое главное, его натурфилософию. Ты помнишь Аристотелеву восходящую лестницу жизни, от растений и животных к человеку? София кивнула. — Уже Аристотель считал, что эта лестница указывает на Бога, который создал массу всего сущего. Такая схема легко совмещалась с христианской доктриной. Согласно Фоме, бытие идет по восходящей — от растений и животных к людям, от людей к ангелам и от ангелов к Богу. Человек, подобно животным, обладает телом с органами чувств, но у него есть также «рассуждающий» ум. У ангелов нет такого тела с органами чувств, а потому их разум действует незамедлительно, мгновенно. Им не нужно размышлять, как это делают люди, не нужно переходить от одного умозаключения к другому. Им известно все, что может знать человек, однако им не требуется приобретать эти знания шаг за шагом, как делаем мы. Не обладая телом, ангелы никогда не умирают. Их нельзя назвать вечными, подобно Богу, поскольку в свое время они тоже были созданы Господом; при этом у них нет тела, от которого их можно отделить, поэтому они бессмертны. — Звучит удивительно. — Над ангелами же восседает Бог, София. Он способен одновременно видеть и знать все на свете. — Значит, он видит сейчас и нас. — Возможно, он видит и нас. Но не «сейчас», ибо для Бога не существует времени, которое существует для нас. Наше «сейчас» не соответствует Божьему «сейчас». Если для нас проходит несколько недель, вовсе не обязательно столько же времени проходит и для Бога. — Какой ужас! — воскликнула София и тут же прикрыла рот рукой. Впрочем, Альберто лишь молча смотрел на нее, и девочка продолжала: — Я получила новую открытку от Хильдиного отца. Он написал нечто подобное: дескать, если для Софии проходит неделя или две, совершенно не обязательно, что столько же времени проходит для нас. Ты сказал почти то же самое про Бога! Лицо под коричневым капюшоном исказилось гримасой. — Постыдился бы! София не поняла, что имел в виду Альберто. Возможно, ничего особенного. Тем временем он продолжал: — К сожалению, Фома Аквинский перенял у Аристотеля и его взгляд на женщин. Может быть, ты помнишь, что, по мнению Аристотеля, женщина представляет собой несовершенного мужчину, а дети наследуют лишь отцовские качества. Ведь женщина — существо пассивное и воспринимающее, тогда как мужчина — активное и воздействующее. Согласно Фоме, такие мысли гармонируют со словом Библии, в частности с рассказом о сотворении женщины из ребра мужчины. — Бред! — Следует добавить, что наличие у млекопитающих яйцеклеток было доказано только в 1827 году. Неудивительно поэтому, что раньше главная формообразующая и животворная роль в оплодотворении отводилась мужчине. Важно, однако, подчеркнуть и другое: Фома Аквинский считал женщину второстепенной по отношению к мужчине исключительно как природное создание. Душа же ее равноценна мужской душе. На небесах царит равенство полов просто-напросто потому, что там между ними нет телесных различий. — Слабое утешение. Неужели в средние века не было ни одной женщины-философа? — В средневековье религиозная жизнь находилась в основном в ведении мужчин. Впрочем, это не значит, что тогда не было женщин-мыслителей. Можно, например, назвать Хильдегарду Бингенскую… София изумилась. — Она имеет какое-нибудь отношение к Хильде? — Не перебивай! Родившись в 1098 году, Хильдегарда с детства воспитывалась в монастыре, а затем сама стала аббатисой монастыря, построенного ею в долине Рейна, близ Бингена, где и умерла в 1179 году. Будучи женщиной, она тем не менее читала проповеди и заявила о себе как писатель, врач, ботаник и естествоиспытатель. Вероятно, ее жизнь может служить примером того, что в средневековье женщины нередко отличались более приземленным, более практичным, более научным подходом к бытию, чем мужчины. — Я спросила, имеет ли она отношение к Хильде. — В прежние времена и христианство, и иудаизм воспринимали Бога не только в виде мужчины. У него была и женская ипостась, или «материнская натура». Ведь женщина тоже была создана по образу и подобию Господа. В греческом языке эта женская сторона Бога называлась София. Имя «София» (или «Софья») означает «мудрость». София грустно покачала головой. Почему никто раньше не рассказал ей об этом? И почему она никогда не спрашивала? — В средние века, — продолжал Альберто, — София, или материнская сторона Бога, играла определенную роль в иудаизме и в греко-православной религии, но на Западе ее забыли. И тут, откуда ни возьмись, эта Хильдегарда, которая уверяет, что София является ей в видениях — в золотистой тунике, убранной драгоценными камнями… София поднялась со скамьи. Подумать только, София являлась Хильдегарде в видениях… — Может быть, и я являюсь Хильде. Она снова села. Альберто положил руку ей на плечо. — Нам нужно найти выход из создавшегося положения, но не сегодня. Уже почти час. Тебе пора обедать, а Средневековье подходит к концу, уступая место Новому времени. Скоро я пришлю за тобой Гермеса для следующей лекции, об эпохе Возрождения. Странный монах встал и направился к церкви. София осталась сидеть: ее не отпускали мысли о Хильдегарде и Софии, о Хильде и другой Софии. И вдруг она встрепенулась, вскочила на ноги и закричала вслед учителю философии в монашеской рясе: — А в средневековье не было какого-нибудь Альберто? Он чуть замедлил шаги и, обернувшись, сказал: — У Фомы Аквинского был знаменитый учитель философии по имени Альберт Великий… Затем, преклонив голову, Альберто скрылся в дверях Мариинской церкви. Софии захотелось узнать больше, и она тоже вернулась в храм… но там царила пустота. Не провалился же ее наставник сквозь пол… По дороге к выходу внимание девочки привлекло изображение Девы Марии. София подошла рассмотреть образ поближе и вдруг заметила под глазом Богородицы капельку влаги. Неужели слеза? София опрометью бросилась из церкви к Йорунн. |
|
||
| Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх | ||||
|
|
||||
