Человек, взращенный современной цивилизацией, так долго был занят всякого рода борьбой — за прогресс, за свободу, за свой комфорт, — что, кажется, почти разучился радоваться жизни. Да и кто главные герой Запада? Прометей, наказанный за свое близорукое доброхотство? Фауст, павший жертвой собственной любознательности? Дон Жуан, прятавший свое презрение к жизни под маской жизнелюба?

Даосский мудрец живет совсем иным чувствованием и пониманием мира. Он не обременяет себя ни необходимостью знать, ни необходимостью творить, ни необходимостью исполнять заповеди. Он живет свободой духа, дарящей сокровенную, неизбывную радость жизни. Радость, которая неотделима и даже неотличима от простейшей, безыскуснейшей «данности» жизненного опыта. Чжуан-цзы во сне видит себя бабочкой, которая «порхает в свое удовольствие». Стоя на берегу реки, он внезапно «познает» радость рыб, резвящихся в воде. Радость даоса всегда с ним, где бы он ни был и кем бы ни ощущал себя, ведь он живет Великим Дао, дающим полноту и завершенность каждой вещи. Правда его бытия — там, где покой Неба встречается с мимолетностью земного существования, где конечное вдруг пресуществляется в бесконечное. Ибо быть вечным, согласно заветам даосов, значит просто «жить мгновением». И пусть тайны мудрости погребены на дне бездонного колодца времен. Эти тайны нельзя утаить — они блестят и переливаются всеми красками мира в светлом зеркале кипящей вокруг жизни, на поверхности всех явлений бытия.

Собственно, мудрость и есть этот неприметный, неизъяснимый союз понимания и радости, ума и чувства. Когда-нибудь люди научатся судить о зрелости цивилизаций по их способности ценить простые радости бытия. И случайно ли, что цивилизация Китая, одна из самых древних в мире, поставила выше всех земных благ, выше даже небесного блаженства самое непритязательное благо: здоровое и радостное самочувствие жизни? Ибо сама жизнь — жизнь как изобилие и полнота бытийствования — и есть высшая, в каждой частице своей доподлинная и совершенно естественная радость.

Блажен тот, кто в подвиге самопревозмогания позволил всему в мире быть тем, чем оно есть; кто миру подарил мир и, стало быть, в самом себе прозрел тайну дара. Китайская мудрость не знает трагического героя западного образца — того, кто борется и побеждает… ценою собственной гибели. Скрижали Китая повествуют о герое не борющемся, но сокрытом, идущем внутренним путем сердца: о том, кто оставил мир и с неизбежностью оставил… самое желание уйти; кто своим отказом от обладания чем бы то ни было возвращает себе вечность мировых пространств и неизбывную радость.

Даосский мудрец «покоен в бедности». И более того: чем он «беднее», чем свободнее от всего, что наполняет его жизнь, тем больше способен он объять собой, тем больше в его душе покоя — фундамента настоящей радости.

Предание гласит, что первый китайский мудрец, Конфуций, на склоне лет, достигнув непревзойденных высот образованности и ума, просто «жил в праздности». Но еще прежде Конфуция родоначальник даосизма Лао-цзы проповедовал «недеяние». Делание не обязательно, ибо оно суетно, Неделание возвышенно, потому что возвещает о вечном. Человек велик не тем, что он сделал, а тем, — что есть в его жизни несовершенного и, может быть, вовек несвершаемого. Человек становится великим благодаря покою.

Но если радость приходит из безмятежного покоя всеобъятности человеческого сердца, то открывается она в подвиге самообновления, в устремленном к новым и неведомым горизонтам бытия. Даос радостен потому, что «в самом себе не имеет где пребывать». Он весь — в сообщительности с другими, во всяком событии, в самой событийственности вещей. Его жизнь — это сама Весть бытия, всебытийственная полнота смысла, о которой свидетельствует малейшая метаморфоза в мире.

Радостная мудрость Дао — это, конечно, не учение, даже не идея, но всевременность каждого мгновения одухотворенной жизни. Ее радость — как миг пробуждения, хранимый нескончаемой чередою снов. С терпением и аккуратностью благочестивых мастеров они вывели из этого смиренного доверия к жизни все сплетения, все нюансы своего утонченнейше художественного мира.

Если судьба вещи — в ее самопресуществлении, то чем отчетливее обозначим мы ее предел, тем полнее выразим ее природу. Вот почему мудрый, как говорили даосы, «меньше говорит, меньше думает, меньше желает»; он безмолвствует ради того, чтобы возвестить истину. Он живет в ненарушаемом уединении, но его сердце «заодно с сердцем народа». Мы касаемся здесь глубочайших, чуть ли не биологических корней символизма человеческой культуры. Подобно тому, как окраска животных, рыб или насекомых есть в равной мере их декорум и их естество, рутина повседневности оказывается для даоса одновременно и убежищем, и знаком отличия. Даос хранит свои откровения, как секрет, но он учит правде обыденности.

Когда маска и природа, привычка и откровение странным образом сплетаются в один тугой узел, когда мы прозреваем истину в ускользающей черте «между тем, что есть, и тем, чего нет», тогда мы узнаем о внутренней, невидной со стороны радости даоса — радости самоотсутствия. Мы узнаем о ней по той прихотливой и все же по-детски простодушной игре с нашими образами пространства, которая служила неиссякаемым источником вдохновения для изобразительного искусства Китая. Мы узнаем о ней и по даосской словесности, столь тяготеющей к метафоричной речи, к экспрессивной сжатости и насыщенности слова. «Мудрый меньше говорит…» Но больше сообщает. Именно: сообщает с творческой мощью жизни. Ведь афоризм, сентенция, «лирический фрагмент» есть лучший способ назвать, не называя, сказать, не говоря. Все эти формы словесности живут самоограничением, своим собственным пределом: в них нечто называется лишь для того, что побудить к преодолению этой данности, в них все говорится «не о том». Вникая в них, мы постигаем безграничность предела (и предельность безграничного), вечно скользим в бездне метаморфоз. И поскольку афористическая словесность всегда есть «фрагмент», мимолетное явление океана Неизреченного, она с неизбежностью вовлекает нас в пространство непроизвольного, подлинно жизненного диалога, непрестанно свершающегося в каждом из нас; диалога, не отливающегося в вопросы и не требующего ответов, ибо в этом потоке живой событийности все исчезает даже прежде, чем обретает зримый образ. Даос хранит в себе тайну неуследимо стремительных, словно вспышка молнии, перемен, тайну незримого рождения и гибели бесчисленных символических миров.

Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи…

Слова даосской мудрости — звездный узор, вышитый в ночном небе самоуглубленной души. Загорятся ярче звезды слов-фрагментов — плотнее сгустится мрак небесных глубин. И чем проще, тем непритязательнее внушают они к безмолвию премудрой души — бездонной, как само небо.

Так за видимой мозаичностью явлений истины таится сокровенная цельность духа, потаенный всечеловек, открытый всем ритмам вселенной. Человек одинаково непостижимый, и внушающий непоколебимое доверие к себе, ибо он «не может быть», но именно по этой причине «не может не быть». Даосы, как мы помним, называли его «подлинным господином в нас» или нашим «подлинным образом, который существует прежде нашего появления на свет». По слову того же Чжуан-цзы, «нельзя не довериться присутствию Подлинного Господина, но невозможно узреть следов его…»

Безмятежен покой, чиста радость даосского мудреца, предоставляющего свершаться в глубинах своей души неисчислимым чудесам жизни. Не доказательств и оправданий искал он — ему нечего было доказывать миру и не в чем оправдываться перед собой. Он с миром событийствовал и, зная неизменность своих помыслов, доверял непроглядным глубинам своего опыта. Он любил свежесть чувства и точность выражения больше логики и абстрактных определений. Он мог не отягощать себя знаниями и жить в «забытьи», не совершая ошибок, ибо он свободен духом и, значит, всегда прав. Он впитывает в себя верховную гармонию мира, неисповедимую «полноту жизненных свойств», как младенец кормится от матери. А потому, говорили в Китае, мудрый радуется Небу и знает Судьбу.

Находить незыблемую опору в самом себе, открывать все новые горизонты жизни, удостовериться в искренности своих чувств и, наконец, хоронить свои прозрения в повседневности быта — как много у даоса поводов для радости!

Литераторы старого Китая не устают повторять, что истинная мудрость сокрыта от света и мудрый человек не выдает своей радости. Но имеющий глаза да увидит. Всполохи бодрствующего сознания оставляют свои отблески, свои летучие тени на внешних предметах: реальность самопревращения только и может пребывать в ином бытии. Есть только метафора истины, только след просветленного духа, только маска естества, только вариация темы, только декор сущности. «Истина входит в след и тень», — говорит древний китайский художник Цзун Бин. Первозданный хаос не отличается от хаоса эстетически переживаемой жизни: звездная россыпь внутреннего неба души отражается в беспорядочном наборе наших личных вещей, в самом строе человеческого быта.

Радость, небесная радость на земле, радость везде и всегда — вот единственная награда даоса, уповающего только на «жизнь, как она есть», и живущего бесчисленными отблесками необозримого кристалла вселенской жизни. Есть своя, вечно свежая, радость, в этом извечном ускользании духа.

Наследие даосской традиции есть не что иное, как многосмысленная немота вещей, язык неисчерпаемой конкретности, интимно внятный нам, как жизнь тела, но неподвластный языку общих понятий. Для даосов вещи ценны тем, что хранят в себе «утонченную истину» бытия. Вещи способны приобщать нас к правде жизни благодаря своей уникальности, единственности — той единственности, которая, сталкивая нас с бездной «иного», дарит откровение верховной цельности природы. «В смешении вещей проступает полнота естества», — говорится в главном китайском каноне «Книга Перемен». Узор вещной среды есть прообраз «Небесного» узора внутренней правды сердца; заботливо выписанным бытом удостоверяется сокровенная каллиграфия души.

Но узор не был бы тем, чем он есть — декором, орнаментом, — если бы не знаменовал выход формы за свои пределы, самопотерю присутствия. Узор в конце концов реализует себя в саморассеивании, в бесконечно сложной геометрии Хаоса, где нет главного и второстепенного, содержания и украшения, а все есть только нюанс — вечно ускользающий, всегда данный в пределе нашего восприятия. Однако рассеивание без конца уже неотличимо от собирания. Самопотеря оказывается самовосполнением или, как говорит Чжуан-цзы, «где разрушение — там созидание, где гибель — там рождение».

Для даосского мудреца вещи предстают бесчисленными отблесками потаенного, «небесного» света. Они — как эхо непрозвучавшего голоса, тени непроявившегося тела. Самое созерцание света Дао неотделимо от вкрадчивого шороха ветра в соснах и призрачного света луны, от бормотанья ручья и ароматов цветов, от легкой дымки, кутающей далекие горы, и трепетных теней на белой стене, — от всего, что погружает нас в сладкие грезы полузабытья, в бездны вольного парения духа, отрешившегося от пошлости мира.

Самозабвенное (именно: самозабывающееся) созерцание Хаоса и есть даосское подвижничество самовысвобождения. Пиршество красок и звуков, по китайским представлением, не должно вести к расслабленности и разладу духа. Напротив, оно поможет нам воспитать в себе безмятежный покой души. Как замечает китайский художник XVII в. Дун Цичан, «упоение вещами, достигая своего предела, открывает нам достоинства простоты и скромности, крайнее же возбуждение чувств внезапно приводит нас к чистоте и покою духа». Нужно быть китайцем, имеющим за плечами трехтысячелетний опыт великой цивилизации, чтобы даже в соблазнах жизни увидеть средство совершенствования себя; чтобы понять одну простую, как все гениальное, истину: стать настоящим хозяином жизни сможет лишь тот, кто позволит жизни быть тем, чем она есть.

На протяжении многих веков в Китае складывался устойчивый и очень самобытный образ предметной среды, представлявший не столько тот или иной культурный стиль, сколько известный тип мироощущений, почти непроизвольно, интуитивно усваивавшийся китайскими художниками. Этот мир прихотливых и все же чеканно-отточенных форм, музыкального ритма масс и пустот, линий и поверхностей, рассеивающихся в хаотически устроенном рельефе, в легкой дымке «небесных далей», это обнажение глубины и беспредельности всех явлений сообщает о непостижимых метаморфозах Дао и взращиваемой ими творческой легкости духа вещественные свидетельства самосознающего духа, чутко внемлющего сердца. И представлены эти свидетельства репертуаром стилизованных, нормативных образов и жестов, составляющих канон всякого искусства в Китае. Китайский живописец рисовал не гору вообще и не ту или иную отдельную гору, какой она видится в действительности, а определенный тип горы «в стиле» древнего мастера, и притом гору, «увиденную во сне», ведь только во сне перед нами непроизвольно и непрерывно развертывался тот поток видений, в котором созерцаемые образы типизируются, становятся элементами стиля. Оттого же и творчество для китайского мастера было делом не столько личного созидания, сколько соответствия, уместного сообщения с миром. Оно было, повторим, делом вкуса и такта — не антитезой обыденного существования, а, скорее, высшей точкой, завершением жизни. И недаром ученые старого Китая занимались — то всерьез, то в шутку — составлением перечней предметов «подходящих» или, наоборот, «неподходящих» для того или иного настроения, обстановки, произведения искусства и т. д.

Эта чисто китайская готовность испытывать радость только в подходящее время может показаться не более, чем данью мелочной церемонности, издревле отличавшей китайцев. Но ведь можно понять ее и иначе — как приглашение к сопереживанию с людьми и природой вокруг нас, сопереживанию с каждой вещью, каждым чувством. Стремление разложить жизнь на типические переживания выдает потребность обнажить вечно живое в своем опыте, пресуществить свою индивидуальную жизнь в Судьбу мира, возвести свою личную чувственность к чистоте «древнего чувства». А потому в Китае никогда не казалось странным полагать, что художник может узреть внутренним, просветленным зрением пейзаж страны, которую никто не видел и никогда не увидит; что знаток музыки безошибочно угадает своим духовным слухом звучание музыки, умолкнувшей тысячи лет тому назад; что неграмотный крестьянин в состоянии необычайной ясности духа, вызванном болезнью, может без ошибки цитировать строфы древнего поэта. Ну чем не повод для радости! Тем более если творчество свершается в один мимолетный миг и потому максимально свободно от оков мастеровитого ремесленничества. Это значит, что творчество китайского художника, свершаясь, тотчас выходит за свои границы, пресуществляется в среду, в «обстановку», становится чем-то совершенно естественным и обычным, одним словом — хоронит себя в жизни. Главные измерения радости даосского художника-мудреца обозначены в названии одной из книг, вошедших в этот сборник, — книги Чжан Чао «Тени глубокого сна». Радость живет во сне, дарящем нам опыт вольного странствия духа, свежесть чувств, привлекательную новизну образов. Эта радость постигается в глубине зеркала сознания, на дне светоносного потока жизни; она живет внутри, она невыразима и не требует выражения, ибо ее обитель — вечно отсутствующая, символическая глубина. И, наконец, это радость созерцания вещей как теней, затейливо-прелестных в своей декоративности.

Расположение материала в этом разделе отражает три грани или, если угодно, три этапа вызревания радости Дао. Первым условием радостной жизни является, конечно, здоровье, но даосы ценят здоровье не ради него самого, а лишь как средство для высвобождения духа. «Когда сандалии впору, мы забываем о ноге», — замечает Чжуан-цзы. Когда человек здоров, добавим мы, он забывает о своем теле. Здоровье необходимо нам для того, чтобы достичь высшей цельности духовно-телесной жизни, каковая может представать для нас только «забытьем», забвением всех различий в нашем опыте.

Погружение в «забытье» делает нас чувствительными к сокровенным метаморфозам Дао; оно приобщает нас к творческому началу бытия. Вот почему теория художественного творчества в Китае имела своей основой именно мудрость Дао. Творческим мгновением жизни управляет своя, парадоксальная логика: чем ничтожнее выглядит художник перед беспредельным Единым Превращением мира, тем более велик он в своей приобщенности к этому вселенскому танцу вещей. Выходит, что в мудрой радости даосов глубоко вкоренено измерение ироническое и комическое. Может ли не быть иронии там, где предлагается постигать великое в малом и возвышенное в обыденном? Где всякое понятие неизбежно несет в себе собственное отрицание? Ирония — это свидетельство (по определению, прикровенное) не двойственности, не связи вещей в пространстве самоизменчивого Хаоса. Со временем она была осознана китайскими литераторами как непременная спутница умудренного слова. Ею проникнута немалая часть поздней китайской словесности.

Теперь, заговорив об иронии и смехе, мы подошли, кажется, к концу наших рассуждений. Ведь смех — эта реальность, неуловимая для критической «мысли» — всегда кладет предел размышлению и заставляет жить немыслимым. Смех нельзя «познать», но его, несомненно, можно понять; смех интимно внятен нам, потому что он восстанавливает безусловную, живую связь между людьми, связь времен внутри самого человека. Смех несет в себе секрет умудренной — все в себя вместившей и себя потерявшей — души.

Но почему все-таки секрет? А потому, что невозможно познать, но можно постичь, угадать, воспринять открытым сердцем то, что нами лишь предвосхищается, то, чего еще нет, но что надвигается на нас с неотвратимостью спелой весенней грозы.

Мы знаем как раз то, о чем знаем. Не от этого ли веселого парадокса живого знания смеются добродушные праведники Дао, умудренные своим незнанием? Они смеются друг другу в лицо, потому что их мудрость есть только свободная сообщительность между людьми, сообщительность, прорывающаяся через все условности общения.

Мудрость веселых праведников доступна каждому и в каждое мгновение жизни. Более того, она только и становится живой и действенной, когда человек сопричастен мировому всеединству.

Мудрость проверяется радостью. Нужно многое пережить, чтобы увидеть драгоценнейший дар жизни в радости свободного общения человеческих сердец.

ЧЕТЫРЕ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ НЕ СЛЕДУЕТ ДЕЛАТЬ:

1. Не следует слушать раздражающие звуки.

2. Не следует говорить попусту.

3. Не следует делать лишних движений.

4. Не следует держать в голове суетные мысли.

ПЯТЬ ПРЕПЯТСТВИЙ НА ПУТИ К ДУХОВНОМУ И ТЕЛЕСНОМУ ЗДОРОВЬЮ:

1. Не изгнаны мысли о славе и выгоде — вот первое

препятствие.

2. Не выкорчеваны веселье и гнев — вот второе препятствие.

3. Нет отрешенности от звуков и цветов — вот третье препятствие.

4. Не забыты вкусовые ощущения — вот четвертое препятствие.

5. Дух взволнован и чувства рассеяны — вот пятое препятствие.

ПЯТНАДЦАТЬ ПРАВИЛ ЗДОРОВОЙ ЖИЗНИ:

1. Лицо нужно побольше массировать.

2. Волосы нужно почаще расчесывать.

3. Глаза должны постоянно двигаться.

4. Уши должны быть постоянно настороже.

5. Зубы верхние и нижние должны постоянно соприкасаться.

6. Рот должен быть всегда прикрыт.

7. Во рту всегда должна быть слюна.

8. Дыхание должно быть легким.

9. Сердце должно быть спокойным.

10. Сознание должно всегда присутствовать.

11. Спина должна быть всегда выпрямленной.

12. Живот нужно почаще гладить.

13. Грудь должна быть всегда вогнутой.

14. Речь всегда должна быть немногословной.

15. Кожа должна быть всегда увлажненной.

ПРАВИЛА ЗДОРОВОГО ПИТАНИЯ

«Садись за еду, лишь когда почувствуешь голод, не ленись тщательно прожевывать пищу, а вино и воду лей маленькими глотками. Не жди, когда ты очень проголодаешься, и не наедайся до отвала. Ешь неспешно и помалу.

В еде избегай острых приправ и жирного мяса. Не ешь овощи сырыми, а мясо холодным. Пища должна укреплять жизненную энергию, и принимать ее нужно строго в положенное время. Тогда тело не будет знать усталости, дух же будет бодр и деятелен, и болезни будут обходить тебя стороной.

Весной нужно есть побольше сладкого и поменьше кислого, чтобы укрепить работу селезенки. Летом нужно есть поменьше горького и побольше вяжущего, чтобы благотворно воздействовать на легкие. Осенью нужно есть поменьше вяжущего и побольше кислого, ибо это полезно для желчного пузыря. Зимой нужно есть поменьше соленого и побольше горького, — это полезно для сердца».

Между Небом и Землей человек — вот главная драгоценность.

Голова его подобна Небу, ноги подобны Земле.

Каждый дорожит телом, полученным от матери и отца, а из пяти видов счастья долголетие — всех драгоценнее.

Кто о жизни заботится, остерегаться должен трех вещей: большого гнева, большой страсти, а также большого опьянения.

Коли все трое возвратятся к Великому Единству, вовек сохранится в целости Изначальная энергия.

Если хочешь жить долго, следуй правилам мудрым: когда огонь не выходит наружу, сердце само успокаивается.

Дерево вернется к истоку — огонь золы не создаст, человек сможет страсти обуздать и продлить свою жизнь.

А кто поддастся ненасытным желаниям, растратит попусту семя.

Кто насилует без конца свой разум, растеряет первозданный дух.

Изнуряющий свое тело приведет в расстройство дух Согласия и Середины.

Как он сможет тогда уберечь свою жизнь?

Если разум рассеян без меры, дух будет отягощен.

Если тело утомлено без меры, наступит изнеможение. Если дух потревожен без меры, он будет опустошенным.

Если энергия утечет сверх меры, прекратится действие ее.

Тот, кто хочет следовать пути сбережения жизни, пусть всегда пребывает в довольстве и меньше сердится.

Коли искренно сердце и правильна воля, суетные мысли исчезнут.

Следуй порядку вселенной, совершенствуй себя и избегнешь хлопот.

Пока весной не прошли холода, не спеши надевать тонкие одежды.

Вспотев в летнюю пору, не забудь сменить свое платье.

Осенью холод почуяв, не мешкая одевайся теплее.

Не жди пока заболеешь, чтобы снадобье съесть.

В каждодневной пище избегай жирного и сального.

Переедание вредит духу, голодание вредит желудку.

За едой пить чрезмерно — значит портить кровь и энергию,

Кто ест и пьет скромно, не причинит вред сердцу и легким.

После еды прогуляйся хотя бы на сотню шагов, рукой поглаживай низ живота, словно жернов вращаешь.

Терпким вином можно укрепить свои силы и дух, но кто пьет без меры, навлекает на себя все сто недугов.

Когда лежишь иль сидишь, берегись ветра, дующего сзади, тот, кому ветер голову сзади обдует, не будет жить долго.

А кто пьяный и сытый лежит, ветру открытый, тому ветер застудит пять внутренних органов.

Если вечно в покое живешь, для чего суета?

Прошу всех запомнить эту «Песню о сбережения жизни».

Лао Цзюнь молвит: «Если желаешь спастись от катастрофы или разрешить проблему, то лучше всего заранее предотвращать их появление в своей жизни. И тогда не будет трудностей. Для того чтобы излечить недуг, избавиться от болезни, лучше всего быть готовым к ним загодя. Тогда будет счастливый исход. В настоящее время люди не обращают внимание на это и не стараются предотвращать, а направляют силы на то, чтобы спасаться. Не стараются готовиться загодя, а пытаются излечиться с помощью лекарств. Потому есть такие государи, которые не способны охранить жертвенный алтарь государственной власти. Есть и такие организмы, которые не способны сохранить себя в целости в течение долгой жизни. Таким образом человек мудрости добивается счастья, когда нет еще и предзнаменований. Он избавляется от беды, когда она еще не появилась. Ведь катастрофа рождается из мелочей, а болезнь возникает из тончайших отклонений. Люди считают, что маленькое добро не приносит пользы, и потому не желают делать добро. Им кажется, что от маленького зла не будет ущерба, и потому они не стремятся исправиться. Если не накапливать добро мало-помалу, тогда не получится великой Потенции. Если не воздерживаться от зла в малом, тогда свершится большое преступление. Поэтому выберем самое важное, чтобы показать, как оно рождается. Итак, вот сто болезней.

Не зная постоянства, то радоваться, то гневаться — это болезнь.

Забывая о долге, стремиться к выгоде — это болезнь.

Любя чувственные наслаждения, разрушать Потенцию — это болезнь.

Привязываясь всем сердцем, любить — это болезнь.

Ненавидя, желать кому-либо смерти — это болезнь.

Из-за распущенности и алчности совершать ошибки, не замечая — это болезнь.

Хулить людей, восхваляя себя — это болезнь.

Все время меняться, потакая самому себе — это болезнь.

Быть слишком разговорчивым, любить поболтать — это болезнь.

Радоваться, преследуя неправого — это болезнь.

Кичась знаниями, презирать других — это болезнь.

Пользуясь властью творить произвол — это болезнь.

Считать людей неправыми, а себя правым — это болезнь.

Обижать, небрежно обращаясь со слабыми и беззащитными — это болезнь.

Побеждать людей, применяя силу — это болезнь.

Лениться, ощущая свою власть и силу — это болезнь,

В речах стремиться побеждать людей — это болезнь.

Взяв в долг, не помнить о возвращении — это болезнь.

Считая людей неправедными, думать о своей праведности — это болезнь.

Прямотой вредить людям — это болезнь.

Не любя людей, быть расположенным к самому себе — это болезнь.

И в расположении и гневе кичиться собой — это болезнь.

Считать других глупыми, а себя мудрым — это болезнь.

Сделав достойный поступок, выставлять себя — это болезнь.

У известных людей находить недостатки — это болезнь.

Сетовать на то, что приходиться трудиться — это болезнь.

Иллюзии принимать за реальность — это болезнь.

Радоваться ошибкам других — это болезнь.

Кичиться перед людьми своим богатством — это болезнь.

Будучи высокородным, презирать людей — это болезнь.

Будучи бедным, завидовать богатым — это болезнь.

Будучи в низком положении, зло говорить о благородных — это болезнь.

Клевеща на людей, добиваться расположения к себе — это болезнь.

Проявлять себя через свою потенцию-дэ — это болезнь.

Достигать успеха, нанося кому-то поражение — это болезнь.

Из-за корыстных побуждений

нарушать справедливость — это болезнь.

Из-за любови к себе не видеть смысла — это болезнь. Сохранять безопасность за счет того,

что другие оказываются в опасности — это болезнь.

Быть ревнивым — это болезнь.

Из-за вспыльчивости вступать в противоречия с окружающими — это болезнь.

Много ненавидеть и мало любить — это болезнь.

Постоянно обсуждать, что есть правда, а что неправда — это болезнь.

Перекладывать ответственность на других людей — это болезнь.

Отталкивая суть, привязываться лишь к внешнему — это болезнь.

Обсуждать достоинства и недостатки других людей — это болезнь.

Считая людей лживыми, верить себе — это болезнь.

Помогая людям, надеяться на воздаяние — это болезнь.

Порицать человека за то, что он не облагодетельствовал тебя — это болезнь.

Поделившись с человеком, раскаиваться в этом — это болезнь.

Любить, чтобы тебя увещевали, когда ты сердит, — это болезнь.

Ругать и поносить любых живых тварей — это болезнь.

Колдовскими приемами причинять кому-либо вред — это болезнь.

Поносить и порицать талантливых — это болезнь.

Не любить людей за то, что они превзошли тебя — это болезнь.

Пристраститься к разным зельям — это болезнь.

Если нет ровного состояния в сердце — это болезнь.

Возвращаться в мыслях к старым обидам — это болезнь.

Создавать много шума по поводу каких-либо способностей — это болезнь.

Не воспринимать увещеваний и критики — это болезнь.

При помощи официальных жалоб побеждать кого-то — это болезнь.

Беседовать с дураком, глупцом — это болезнь.

В тяжелой ситуации поступать легкомысленно — это болезнь.

Подстрекать к беззакониям — это болезнь.

Любить, чтобы тебя считали правым — это болезнь.

Много сомневаться и мало верить — это болезнь.

Смеяться над сумасшедшими и припадочными — это болезнь.

Сидеть развалясь, не соблюдая ритуала — это болезнь.

Некрасивые слова и злые речи — это болезнь.

С презрением и небрежно относиться к старым и малым — это болезнь.

Злое отношение и некрасивое поведение — это болезнь.

Все время изменяться, не имея собственного мнения — это болезнь.

Быть слишком привязанным к веселью и шуткам — это болезнь.

Любить ограничивать людей — это болезнь.

Хитрость и льстивость — это болезнь.

Желая получить что-либо, добиваться обманом — это болезнь.

Быть лживым и нарушать свои обещания — это болезнь.

Буянить и бесчинствовать, напившись вина — это болезнь.

Ругаться и сквернословить по поводу ветра и дождя — это болезнь.

Желать убить за злые слова — это болезнь.

Побуждать к прерыванию беременности — это болезнь.

Занимая, не помнить о возврате — это болезнь.

Вмешиваться в чужие дела — это болезнь.

Подглядывать украдкой — это болезнь.

Взяв в долг, скрываться от кредиторов — это болезнь.

Не прислушиваться к противоположному мнению — это болезнь.

Любовь к резким отказам — это болезнь.

Настойчиво приставать к женщинам — это болезнь.

Из-за старых заблуждений вводить в заблуждение другого — это болезнь.

Разорять птичьи гнезда, разбивать яйца — это болезнь.

Убивать зародыш, резать плоть — это болезнь.

Причинять вред посредством воды и огня — это болезнь.

Смеяться над слепыми, глухими и немыми — это болезнь.

Побуждать к вступлению в брак — это болезнь.

Поучать людей делать провокации — это болезнь.

Поучать людей делать зло — это болезнь.

Менять свое отношение к попавшему в беду — это болезнь.

Желать несчастья, призывать беду — это болезнь.

Увидя что-то приятное, желать обрести — это болезнь.

Силой отнимать у людей вещи — это болезнь».

Лао Цзюнь молвит: «Если помнишь о необходимости избавления от этих ста болезней, тогда не случится с тобой беды, а все недуги и хвори пройдут сами собой, всегда получишь помощь и поддержку в трудности и опасности, а дети и внуки твои никогда не лишаться поддержки Небес».

Лао-Цзюнь молвит: «С древних времен мудрецы стремились совершать добро и в самых незначительных мелочах. Не было ни малейшего проступка, который бы они не исправляли. Если ведешь себя таким образом, то можно сказать, что ты принимаешь лекарство. Так называемые сто лекарств приводятся ниже.

Соблюдение ритуала в движении и покое — это лекарство.

Податливость тела и мягкость характера — это лекарство.

Широкое поведение и доброта в сердце — это лекарство.

Соблюдение меры во всем — это лекарство.

Отказываясь от выгоды, руководствоваться чувством долга — это лекарство.

Не брать сверх того, что тебе положено — это лекарство.

Стремиться к моральной силе, отвергая соблазны плоти — это лекарство.

Избавляться от желаний в сердце своем — это лекарство.

Несмотря на неприязнь, проявлять любовь — это лекарство.

Стремиться к разумному использованию всего — это лекарство.

Желать людям счастья — это лекарство.

Спасать в беде, помогать в трудностях — это лекарство.

Перевоспитывать глупых и наивных — это лекарство.

Призывать к исправлению склоняющихся к смуте — это лекарство.

Предостерегать и увещевать молодых и незрелых — это лекарство.

Наставлять и просвещать заблудших и ошибающихся — это лекарство.

Помогать старым и слабым — это лекарство.

Использовать силу, чтобы помогать людям — это лекарство.

Сочувствовать покинутым, жалеть одиноких — это лекарство.

Быть милостивым по отношению к бедным и помогать просящим подаяние — это лекарство.

Занимая высокое положение, служить низшим — это лекарство.

Быть скромным и уступчивым в речах — это лекарство.

С почтением и уважением относиться к младшим по рангу — это лекарство.

Не требовать возвращения старых долгов — это лекарство.

Быть способным на искреннее сочувствие в горе — это лекарство.

Быть правдивым в словах, сохранять искренность и доверие — это лекарство.

Отказываясь от изворотливости, стремиться к прямоте — это лекарство.

Не спорить, выясняя, кто нрав, кто виноват — это лекарство.

Сталкиваясь с агрессией, не реагировать грубо — это лекарство.

Претерпев оскорбление, не хранить обиды — это лекарство.

Уходить от зла и стремиться к добру — это лекарство.

Уступая лучшее, брать себе худшее — это лекарство.

Уступая большее, брать себе меньшее — это лекарство.

При встрече с мудрым обращать критический взор на себя — это лекарство.

Не проявлять себя, выставляясь на показ — это лекарство.

Уступая заслуги, брать на себя самое трудное — это лекарство.

Не хвастать своей добродетелью — это лекарство.

Не умалчивать о заслугах других — это лекарство.

Не жаловаться при тяжелой работе — это лекарство.

Скрывать тайное зло — это лекарство.

Будучи богатым, подавать нищим — это лекарство.

Продвигаясь и возвышаясь, владеть собой — это лекарство.

Будучи бедным не досадовать — это лекарство.

Не преувеличивать свое значение — это лекарство.

Хорошо относится к успехам других — это лекарство.

Не любить тайную корысть — это лекарство.

И в обретениях, и потерях созерцать самого себя — это лекарство.

Тайной добродетелью творить милосердие — это лекарство.

Не ругать и не поносить ничего живого — это лекарство.

Не обсуждать других людей — это лекарство.

Благие слова и добрые речи — это лекарство.

В своих бедах и болезнях винить самого себя — это лекарство.

Не уклоняться от трудностей — это лекарство.

Делая добро не надеяться на воздаяние — это лекарство.

Не ругать домашних животных — это лекарство.

Желать людям исполнения их желаний — это лекарство.

Успокаивать свое сердце, устремляясь в монастырь — это лекарство.

Достигая безмятежности в сердце, успокаивать ум — это лекарство.

Не помнить старого зла — это лекарство.

Исправлять заблуждения и избавляться от зла — это лекарство.

Слушая увещевания, стремиться измениться — это лекарство.

Не вмешиваться в чужие дела — это лекарство.

Сдерживать себя в гневе и раздражении — это лекарство.

Развеивать поток мыслей и раздумий — это лекарство.

Почитать стариков — это лекарство.

И за закрытой дверью строго блюсти себя — это лекарство.

Воспитывать в себе сыновнюю почтительность и родственную любовь — это лекарство.

Искоренять зло и поощрять добро — это лекарство.

В чистоте и честности довольствоваться судьбой — это лекарство.

Помогая людям, сохранять верность — это лекарство.

Помогать во время стихийных бедствий — это лекарство.

Бороться с подозрительностью, избавляться от сомнений — это лекарство.

В безмятежности и покое быть добрым и приветливым — это лекарство.

Чтить и уважать тексты мудрецов — это лекарство.

Думать о божественном и помнить о Пути — это лекарство.

Распространять мудрость — это лекарство.

Делая важное дело, не обращать внимания на усталость — это лекарство.

Чтить Небо и уважать Землю — это лекарство.

Оказывать почтение трем светилам — это лекарство.

Хранить безмятежность покоя в отсутствии стремлений — это лекарство.

Быть доброжелательным, покладистым, скромным и уступчивым — это лекарство.

Не стремиться накопить богатство — это лекарство.

Не нарушать заповедей и запретов — это лекарство.

Честность, бескорыстие, вера и доверчивость — это лекарство.

Не жаждать богатства — это лекарство.

Если пуста повозка, помоги тому, кто с грузом — это лекарство.

Прямо критиковать, сохраняя верность — это лекарство.

Радоваться тому, что у человека есть Потенция — это лекарство.

Стремиться поделиться с обездоленным — это лекарство.

За старика поднести тяжесть — это лекарство.

Избавляться от эмоций, отказываться от привязанностей — это лекарство.

Быть добрым в сердце и отзывчивым в мыслях — это лекарство.

Стремиться побуждать людей к добру — это лекарство.

Имея богатство, быть милосердным — это лекарство.

Пользуясь высоким положением, делать добрые дела — это лекарство.»

Лао Цзюнь молвит: «Это и есть сто лекарств. Ведь болезнь возникает у человека в связи с ошибками и грехами, которые он совершает, не осознавая, не видя причины. А причина заключается в питье, пище, ветре, холоде, тепле, дыхании-ци, которые являются непосредственными возбудителями болезни. В связи с тем, что человек нарушает правила, противоречит истине, дух-шэнь приходит в такое состояние, когда душа-хунь исчезает, а душа-no погибает. И когда их нет в телесной форме, плоть и мышцы становятся пустыми, так что семя и дыхание не удерживаются в них. А потому внешние воздействия ветра, холода, болезнетворного дыхания-ци способны поразить организм. Потому человек мудрости, даже пребывая в уединении отшельничества, не осмеливается творить неправедное, а занимая большие должности, он не осмеливается стремиться к выгоде. Он одевается по потребностям тела, а питается в меру нужды организма. Даже будучи богатым и знатным, не осмеливается потакать своим желаниям, а будучи бедным и низким, не осмеливается нарушать заповеди. Потому извне ничто не причиняет ему вреда, а внутри не возникают болезни. Так разве можно не относиться к этому со всей серьезностью?»

Первый месяц весны, или мэн-чунь. Соотносится с фигурой Процветание-тай, составленной символами Земли и Неба, из «Книги Перемен». Северный ковш ориентирован в сектор неба под знаком ИНЬ, которым обозначается данный месяц. В это время Небо и Земля вместе порождают. Это называется развитием ян-сознания. Здесь Небо и Земля начинают свое действие в годичном цикле, десять тысяч сущностей трансформируются и рождаются. Ложись поздно ночью, вставай рано, пусть телесная форма движется плавно, чтобы рождались эмоциональные энергии.

Следует порождать, а не убивать, давать, а не отбирать. Мудрец-деятель крепко удерживает свое истинное дыхание, стараясь не рассеивать его вовне. Из органов этому времени соответствует печень, которая соотносится с движением дерева на востоке, из звезд — это Юпитер. В первой, второй и третьей луне действует Чжэнь-гуа, символом которой является Гром. В музыке это реализуется как гусли-сэ. Из божественных владык — это Лин-вэй по прозванию Сила духа. Обращайся ввысь к духу по имени Гоу-Ман. На девяти небесах в это время правит Синий дракон, или Цин-лун, а девять областей Земли подчиняются Белому тигру, или Бай-ху. Из тварей — это рыба. Из домашних животных — это собака. Из злаков — это пшеница. Из плодов — это слива мэй-хуа. Из овощей — это лук. Из вкусов — кислый. Из запахов — запах сырого мяса. Из цветов — синий. Из голосов — гневный. Из жидкостей организма — слезы. Из 24 сезонов сочленений-пневм — это Установление весны, или Ли-чунь,

Второй месяц весны, или чжуя-чунь. Соотносится с фигурой Великая сила да-чжуан, которая составлена символами Грома и Неба. Средний месяц весны имеет название Насыщенный солнцем. В это время следует приводить в гармонию эмоциональные устремления, упорядочивать сердце. Избегай сильного холода и сильного жара. Усмиряй и успокаивай дух и дыхание. Посредством соответствующих упражнений способствуй завершению функций порождения. Не следует есть овощи с желтыми цветами, а также соленые овощи. Если, проснувшись, будешь делать резкие движения, это приведет к возникновению заболевания дыхания. Нельзя в это время есть чеснок, так как это приводит к нарушениям циркуляции дыхания-ци. Побеги чеснока тоже не нужно употреблять в пищу, так как это наносит вред эмоциональным устремлениям. Не следует есть гречиху и куриные яйца, так как в результате возникает застой дыхания-ци в организме. Не употребляйте в пищу зайчатину, так как в результате становится неспокойным дух и душа. В этот месяц энергия почек очень слабая, а печень, наоборот, находится в фазе максимального усиления. Нужно сохранять чистоту, для чего следует удалять мокроту из диафрагмы. Нужно делать пустой кожу, чтобы из нее выходило немного пота, в результате чего будет удаляться скрытое дыхание зимнего тепла. В шестой и восьмой дни этого месяца следует совершать очищения и омовения и соблюдать все заповеди и запреты. Тогда будет обеспечена поддержка небес, а во всех ситуациях будет удача. В четырнадцатый день следует воздержаться от дальних походов на суше. Путешествия по воде тоже неблагоприятны. В девятый день не следует есть рыбу и черепашье мясо. В 20-й день следует совершенствоваться в истинном пути.

Третий месяц весны, или цзи-чунь. Соотносится с фигурой Прорыв-гуай, составленной символами Водоема и Неба. Северный ковш ориентирован на сектор неба со знаком ЧЭНЬ. Последний месяц весны — это время, когда происходит завершение установления порядка среди десяти тысяч вещей. Небо и Земля вместе порождают ян-сознание, а инь-сознание следует сохранять в укрытии. Ложиться и вставать следует рано. Не нужно допускать сильного выделения пота, так как эта жидкость в организме питает дыхание органов, играющих роль сокровищниц истинной жизненной силы. В это время не нужно есть лук, ибо от лука возникнут хронические заболевания. Нельзя есть конину, так как нарушается покой духа и души, соответствующей печени. Нельзя есть мясо кабарги и оленя, так как в результате расходуется дух и энергия. В этот месяц дыхание-ци печени постепенно исчезает внутри, а дыхание-ци сердца, которое соотносится с движением огня, начинает усиливаться. В это время следует питать печень и укреплять почки, которые соотносятся с движением воды, вскармливающим дерево печени. Таким образом будешь сообразовываться с характеристиками времени. В пятый день этой луны не следует смотреть на кровь живых существ. Нужно строго соблюдать заповеди воздержания, быть спокойным и размышлять об истинных текстах. Не следует беспокоить себя обыденными заботами. В 16-й день воздержитесь от поездок на дальние расстояния как по суше, так и по воде. В 27-й день следует заняться очищением и омовением. В этот месяц движение огня находится в фазе вхождения в контакт, а движение воды характеризуется фазой умирания. В этом месяце не следует двигаться против северо-западного ветра. Нельзя долго находиться во влажном месте, так как привлечешь к себе болезнь. Нельзя, сильно вспотев, выходить на ветер. Нельзя голым стоять под звездами, ибо так навлечешь на себя неблагоприятные ситуации.

Первый месяц лета, или мэн-ся. Соотносится с фигурой Цянь-гya, составленной двумя символами Неба. Северный ковш в это время ориентирован в сектор неба со знаком СЫ. Первый месяц лета называется временем колошения посеянного. Небо и Земля начинают соединяться. Десять тысяч вещей превращаются в плоды. Нужно поздно ложиться и рано вставать. Нельзя допускать раздражения в помыслах. Нельзя сильно потеть. Лето — это огонь, ему соответствует юг. Из органов — это сердце. Из звезд — это Ин-хо. Это четвертая, пятая и шестая луны. Шестая луна соотносится с движением почвы, которая в наибольшей степени усиливается в этом месяце. Из музыкальных инструментов — это свирель-юй. Из небесных божеств — это Чи-бяо-ну, или Лик красного пламени. Из духов секторов неба — это Красная птица. На девяти землях правит Черный воин. Из тварей — это феникс. Из домашних животных — это баран. Из злаков — это конопля. Из плодов — это абрикос. Из овощей — это гречишник. Из вкусов — это горький. Из запахов — это запах гари. Из цветов — это алый. Из звуков — это выдох. Из жидкостей организма — это пот.

Второй месяц лета, или чжуан-ся. Соотносится с фигурой Встреча-гоу, составленной символами Неба и Дерева. Северный ковш в это время ориентирован в сектор неба со знаком У. Во время среднего месяца лета происходит завершение процесса рождения и трансформации десяти тысяч сущностей в пространстве Неба и Земли. Не следует допускать чрезмерного воздействия жара. Нельзя, сильно вспотев выходить навстречу ветру. Нельзя голым находиться под светом звезд, так как могут возникнуть серьезные болезни. Нельзя есть куриное мясо, так как в результате могут образовываться чирьи и фурункулы, постепенно переходящие в гнойные язвы. Нельзя есть мясо змей и червей, так как нанесешь урон своему долголетию, а дыхание и дух будут потревожены. Нужно быть очень осторожным, чтобы не убить живое. В этом месяце из-за болезней дыхания и духа не действует должным образом печень. Сила же движения огня постепенно возрастает. Движение воды, наоборот, постепенно ослабевает. Потому помогать почкам и тонизировать легкие. Следует приводить в гармоничное состояние дыхание-ци желудка, чтобы тем самым сообразовываться с характеристиками данного этапа времени. В восьмой день этого месяца следует воздержаться от далеких поездок как по воде, так и по суше. Следует успокаивать сердце т приводить в порядок мысли, соблюдать правила очищения, поста и воздержания, и тогда во всех делах тебе будет сопутствовать удача. В этот месяц нужно постараться избегнуть воздействия несвоевременного северозападного ветра. В противном случае патогенная энергия нанесет ущерб организму. Нарушится циркуляция [энергии] в конечностях и не будет силы в суставах.

Третий месяц лета, или цзи-ся. Соотносится с фигурой Уход-дунь, составленной символами Неба и Горы. Северный ковш в это время ориентирован в сектор неба со знаком ВЭЙ. Последний месяц лета связан с тяжелым осадком движения почвы, которое питает все четыре времени. Десять тысяч вещей достигают фазы расцвета. Усиливаются соленый и сладкий вкусы, и таким образом укрепляются почки. Нельзя принимать в пищу кровь барана, иначе уменьшится сила духа-шэнь и души-хуань, в результате чего ослабнет память. Нельзя есть свежий подсолнечник, так как это приведет к образованию водянистых отеков во внутренних органах. В это время дыхание-ци почек очень слабое. Селезенка одна правит в организме, и потому следует питаться солеными и жирными продуктами, с тем чтобы усиливать дыхание почек и укреплять сухожилия и кости. Тогда в организм не смогут проникать патогенные энергии. В 6-й день месяца следует заняться очищением, поститься воздерживаться. Не нужно заниматься обыденными делами. 24-го числа не следует отправляться в далекие поездки как по воде, так и по суше. В течение этого месяца не нужно беспокоить почву. Не следует отдавать грозных приказов. Также нужно избегать воздействия дыхания тепла. Нельзя после очищения-омовения подвергаться воздействию ветра.

Первый месяц осени, или мэн-цю. Соотносится с фигурой Застой-пи, составленной символами Неба и Земли. Северный ковш в это время ориентирован на сектор неба со знаком ШЭНЬ. О первом месяце осени говорят как о времени, наводящем порядок в дыхании-ци Неба и Земли, так как именно теперь происходит выпрямление дыхания-ци. Нужно рано вставать и рано ложиться. Пробуждаться следует с петухами, тогда эмоциональные движения станут спокойными и устойчивыми, а тело будет теплым, что приведет к накоплению духа и дыхания. Осень — это движение металла. Из сторон света — это запад. Из звезд — это Венера. По времени — это 7, 8, 9-й месяцы. Это Дуй-гуа. Из музыкальных инструментов — это литофон. Владыка осени прозывается Шао-хао, а дух ее именуется Жу-шоу. На девяти областях Небес правит Белый тигр, тогда как на девяти областях Земли главный — это Синий дракон. Из тварей — это тигр. Из домашних животных — это петух. Из злаков — это просо. Из плодов — это персик. Из овощей — дудчатый лук. Из вкусов — острый. Из запахов — это козлиная вонь. Из цветов — белый. Из модуляций голоса — это плач. Из жидкостей организма — слюна.

Второй месяц осени, или чжун-цю. Соотносится с фигурой Созерцание-гуань, составленной символами Дерева и Земли. Северный ковш в это время ориентирован на сектор неба со знаком Ю. Средний месяц осени — это время, когда получают большие выгоды. В это время должно быть состояние спокойной торжественности и здоровой устойчивости. Эмоциональные движения и природные свойства характера накопляются, сохраняются и сберегаются. Запасы духа и энергии увеличиваются. Нужно больше употреблять в пищу кислое и уменьшать потребление соленого, чтобы тем самым усиливать дыхание печени. Нельзя переедать, так как это приводит к непрохождению по каналам энергии. Нельзя есть свежий мед, чтобы не было сильного расстройства обмена веществ. Не следует есть куриное мясо, чтобы не было излишнего расхода духа и энергии. Нельзя есть косточки из свежих плодов, иначе появятся язвы на теле. В этом месяце ощущается недостаток дыхания-ци печени, легкие же пребывают в фазе максимального усиления. Потому следует помогать дыханию печени, тонизировать селезенку и желудок, укреплять сухожилия. В 7-й день этого месяца нужно закрываться от внешнего мира, очиститься, поститься и соблюдать обеты и заветы, тогда будет счастье. 29-го числа нельзя отправляться в далекие путешествия по суше и по воде. Следует соблюдать ритм движения и покоя. Нельзя попадать под воздействие патогенных ветров. Нельзя есть жирного и сыро-соленого мяса, иначе возникнет сильное расстройство и будет нарушена циркуляция энергии. В этот месяц следует молиться о благополучии и просить счастья, тем самым можно искупить и устранить старые грехи и просчеты.

Третий месяц осени, или цзи-цю. Соотносится с фигурой-гуа Лишение-бо, составленной символами Горы и Земли. Северный ковш в это время ориентирован в сектор неба со знаком СЮЙ. В последний месяц увядают травы и облетает листва с деревьев. Все существа погружаются в спячку. Дыхание становится чистым и прохладным. Сильные ветры приносят свежесть и ясность. В это время не следует стоять на прохладном ветру. Нужно поменьше есть сырую и холодную пищу, чтобы избежать расстройств кишечника и сильных поносов. Нельзя есть имбирь, чтобы избежать хронических заболеваний. Не следует есть чеснок, так как он наносит урон духу-шэнь, уменьшает срок жизни. Нельзя есть семена горца перечного, так как он вредит эмоциональным движениям и дыханию. Не следует есть свиную печенку вместе со сладкими продуктами, так как в результате к Зимнему солнцестоянию возникает сильный кашель, который потом не пройдет в течение многих лет. В этом месяце дыхание-ци печени становится очень слабым, так как в большинстве случаев правит металл легких, который подавляет движение дерева. Потому нужно уменьшать употребление острого и увеличивать количество кислой пищи, чтобы тем самым укреплять дыхание печени, помогать сухожилиям и тонизировать кровь. Также не следует в это время есть мясо утки и фазна, так как будет нанесен урон духу и дыханию. Нельзя — есть курятину, так как будет потревожена душа-хунь, а душа-no будет обеспокоена, что приведет к их рассеянию. 18-го числа следует воздержаться от поездок на дальние расстояния. 20-го числа следует поститься, воздерживаться, очищаться и молиться, в результате чего все дела будут складываться удачно и постоянно будешь чувствовать покровительство Небес.

Первый месяц зимы, или мэн-дун. Соотносится с фигурой Кунь, составленной двумя символами Земли. Северный ковш в это время ориентирован в сектор неба со знаком ХАЙ. Первый месяц зимы характеризуется как время Сохранения в укрытии. Вода замерзает, земля трескается. Нужно рано ложиться и поздно вставать, когда небо уже светлеет. В результате будешь ощущать тепло и комфорт. Однако нельзя допускать, чтобы выделялось много пота. Нельзя перебарывать ощущение холода, замерзания, так как тепло питает дух и дыхание. И если будешь сохранять тепло, тогда внешнее патогенное дыхание-ци не сможет поразить организм. Зиме соответствует движение воды. Из сторон света — это север. Из звезд ей соответствует Меркурий. На это время выпадают 10, 11 и 12 луны. Она соотносится с Кань-гуа. Из музыкальных инструментов — это флейта-сяо. Владыка осени зовется Се-гуан-цзи, или Порядок, гармонизирующий свет. Из духов — это Сюань-минь, или Таинственный мрак. На девяти Небесах в это время правит Черный воин, а на девяти Землях владычествует Красная птица. Из тварей — это черепаха. Из домашних животных — это поросенок. Из злаков — это бобы. Из плодов — это груша. Из овощей — это гороховая ботва. Это соленый вкус. Это запах гнили. Это черный — цвет. Из модуляций голоса — это стон. Из жидкостей организма — это слюна.

Второй месяц зимы, или чжуан-дун. Соотносится с фигурой-гуа Восстановление-фу, составленной символами Земли и Грома. Северный ковш в это время ориентирован в сектор неба со знаком ЦЗЫ. В это время дыхание холода становится максимально сильным. Нельзя допускать, чтобы мороз наносил вред, потому следует около огня согревать живот и спину. Не нужно есть вяленое мясо. Следует уменьшить потребление соленых продуктов и увеличить потребление горьких, тем самым поможешь духу и дыханию. Не нужно будить то, что погрузилось в сон, и тогда будешь соответствовать характеру зимнего времени. Нельзя есть мясо мелких крабов, так как это нанесет урон духу и душе. Нельзя есть улиток, моллюсков, крабов и черепах, так как в это время они разрушают дыхание-ци эмоциональных движений, и в результате развиваются болезни крови. Нельзя часто есть летнее просо с сушеным и вяленым мясом. Если будешь употреблять в пищу эти продукты, то возникнут отеки. В это время основным правителем является металл, сила которого достигает максимума. А сердце и легкие ослаблены, так что следует помогать легким, успокаивать дух, тонизировать и упорядочивать селезенку и желудок, чтобы не противоречить характеристикам времени. 3-го числа этого месяца следует поститься, воздерживаться и очищать мысли, чтобы достичь состояния целостности духа-шэнь и эмоциональных движений. 20-го числа не нужно отправляться в дальние путешествия. Нельзя подвергать себя слишком сильному воздействию тепла.

Третий месяц зимы, или цзи-дун. Соотносится с фигурой-гуа Перспектива-линь, составленной символами Земли и Водоема. Северный ковш в это время ориентирован в сектор неба со знаком ЧОУ. В последний месяц зимы между Небом и Землей прекращается любая циркуляция. Ян-сознание погружается в глубь, а инь-сознание действует. Десять тысяч сущностей затаиваются в укрытиях, прячась от холода, в писках тепла. В этот период не следует допускать, чтобы на коже выступало слишком много пота, так как это наносит вред дыханию-ци желудка. Нельзя, чтобы было слишком жарко. Не следует находиться на улице во время сильного снегопада. Не нужно есть свинину и поросятину, так как это вредит духу-шэнь и дыханию-ци. Нельзя есть плоды, которые были покрыты инеем, так как это испортит цвет лица. Не следует есть свежий лук, так как это приводит к образованию мокроты в организме, в результате чего возникают болезни, связанные с ощущением жажды. Нельзя есть медвежье мясо, так как это наносит урон духу и душе. Нельзя есть свежий стручковый перец, так как это вредит крови и кровеносным сосудам. 7-го числа не нужно отправляться в дальние путешествия по суше и по воде, так как они закончатся неудачно. Первое число следует посвятить очищению и омовению. В этот месяц энергия в организме скрыта в глубине и действует очень слабо. Почки же находятся в фазе расцвета, максимальной силы. Нужно есть меньше соленого и больше горького, тем самым будешь питать дух, продвигаясь мало-помалу в своей работе. В это время все ян-сознание перестает действовать, а правит только дыхание воды.

Далеко-далеко на юге, в царстве Юэ, есть местечко, которое зовется уделом Несокрушимой силы. Люди там неучены и безыскусны, не думают о своей корысти и не имеют много желаний. Они умеют трудиться, но не умеют беречь сделанное, дают — и ничего не требуют взамен, не знают, к чему приложить «справедливость», не ведают, как распорядиться «приличиями». Беспечные, безрассудные — бродят, как им вздумается, по бескрайнему простору. Жизнью своей наслаждаются, по смерти остаются без погребения.

Ученый этот, откуда он — не знаю, и как фамилия и имя его ученое — не знаю также я. У дома было пять деревьев ивы, я он от них прозванье получил. Он был беспечен и спокойно величав. Он мало говорил. Он не стремился к славе и наживе. Любил читать, но не искал с усердием чрезмерных глубоких объяснений ко всему. И каждый раз, как появлялась у него идея и пониманье чего-нибудь, он приходил в восторг и забывал обед. Любил вино всем сердцем, всем нутром. Семья была бедна, он не всегда вино мог доставать.

Тао Юаньмин (365–427) — известный поэт и литератор.

Родные и старинные друзья — все знали о такой его природе, от времени до времени, бывало, ему вина поставят, пригласят. А он придет к ним, станет пить, все выпьет до конца, стараясь обязательно напиться. Когда ж напьется пьян, отходит от стола, и в сердце не заботы никакой, остаться ли ему иль уходить. Забор его жилья был ветох и убог, не закрывал от ветра и от солнца. Одет он был в короткую рубаху в заплатах и узлах. В корзинке, в тыквине бывало пустовато, но он был равнодушен и не тужил. Он часто сочинял в старинном стиле ряд вещей, в которых очень бы хотел всем показать, к чему лежит его душа, и забывал задуматься над тем, удачно вышло или нет. Вот с этим настроением в душе он прожил до конца всю жизнь. Похвальное слово ему гласит: «Цянь Лоу[319] изрек: „не ныть, не горевать, когда ты беден и неизвестен; не суетиться, не шуметь, когда ты знатен и богат". Вот тот, кто эти слова Цянь Лоу развил до самых последних пределов, был человек такого типа! Хмелея за чаркой вина, петь и слагать стихи, и в этом находить радость! Кто ж этот человек, каких времен? Времен ли он монарха У Хуай? Времен ли он монарха Гэ Тяньши?»[320]

Цзун Бин (ум. в 443 г.) — философ и живописец, живший при династии Южная Сун. Его «Предуведомление…» — одно из первых в Китае сочинений, посвященных теории живописи.

Мудрые, вмещая в себя Дао, откликались вещам; достойные, в чистоте лелея дух, внимали образам. Что же до гор и вод, то они, будучи вещественными, увлекают к духовному. Мудрые поверяли дух свой Дао, а достойные вникали в него. Горы и воды в формах своих обнажают дао, а гуманные радовались им. Это ли не изысканно?

Правду, утерянную во времена седой древности, можно в помыслах постичь даже через тысячу поколений. И если утонченнейшую мудрость, пребывающую вне слов и образов, можно сердцем постичь из книг, то тем более можно формой передать форму, а цветом — цвет из того, что лично пережито и привлекло когда-то взор.

Когда рассматриваешь пейзажи, неудовольствие доставляет неумелое воспроизведение натуры, а не то, что в малых размерах точно передается большое, — ведь это вполне естественно. Только так и можно на одном свитке воссоздать красоты гор Сун и Хуа, божественную силу Сокровенной Женственности. Что приятно взору и отзывается сердцу — вот истина. Если изобразить это искусно, то картина тоже будет приятна взору и отзовется сердцу. Когда картина так воздействует на дух, то дух все превзойдет, и истина будет постигнута. Даже если возвратиться в глухие горные ущелья — что добавит это к уже испытанному? К тому же дух, по сути, не имеет пределов, наполняет все формы и вдохновляет все вещи, а истина входит в тень и след. Искусно изобразить мир — значит воистину исчерпать их — и то и другое.

И вот в праздности я живу и вверяю жизненные силы высшей истине; то возьму в руку чашу с вином, то прикоснусь к певчему циню иль погружусь в созерцание развернутого свитка. Не покидая своего сиденья, достигаю пределов мира; не изменяя велению Небес, в одиночестве внимаю пустынной шири. Грозные пики, устремленные в незримую высь, заоблачные леса, тающие в туманной дымке, — мудрые и достойные мужи созерцали их в давно ушедшие времена. И божественные их думы засвидетельствованы всеми образами. Что же я могу еще сделать? Не неволить дух, и только. Когда ж дух приволен, кто может стоять прежде тебя?

Чжан Яньюань (815–875) — крупнейший ранний теоретик живописи в Китае. Публикуемые здесь фрагменты взяты из его сочинения «Лидай минхуа цзи» («Записки о знаменитых художниках разных эпох»).

В старину Се Хэ[321] говорил, что в живописи существуют шесть законов: первый — живое движение в созвучии энергий; второй — четкое письмо кистью; третий — живописание образов соответственно предметам; четвертый — наложение цветов согласно родам вещей; пятый — расположение предметов согласно общему плану; шестой — передача образцов посредством письма.

С древних времен немногие живописцы смогли постичь все шесть законов. Я, Яньюань, попытаюсь разъяснить их.

Прежде некоторые художники смогли очень правдоподобно изображать различные предметы, однако сущность живописи следует искать за пределами внешнего подобия. Эту истину трудно объяснить обыкновенным людям. В картинах нашего времени предметы могут быть переданы верно, но в них нет созвучия энергий. Если же стараться отобразить в картине созвучие энергий, то и внешнее правдоподобие предметов будет достигнуто само собой.

Изображение вещей требует точной передачи форм, а форма вещи целиком зависит от ее строения. Строение же вещи и ее облик проистекают из внутренней определенности замысла и выявляются кистью. Вот почему все умелые живописцы были искусны и в каллиграфии.

Гу Кайчжи[322] говорил, что труднее всего рисовать людей; затем следуют пейзажи, а за ними — собаки и лошади. Террасы, павильоны и всякие неживые предметы изображать всего легче. Вот мудрые слова! Что же касается божеств и людей, то изображения их можно счесть совершенными, лишь если в их облике претворена живость движений. Если же в них не будет созвучия энергий, то все тонкости их изображений окажутся бесполезными.

И если они выписаны бессильной, вялой кистью, то даже самые тонкие краски не помогут художнику. Работу живописца уже никто не сочтет восхитительной. Вот почему Хань-цзы сказал: «Собак и лошадей рисовать трудно, а духов — легко. Собаки и лошади хорошо известны всем, у духов облик необычный и неведомый». В этих словах выражена глубокая истина.

В наши дни живописцы смешивают свои кисти и свою тушь с пылью, а краски с грязью. Разве можно назвать их мазню живописью? С древних времен не бывало хороших художников, которые не занимали бы высокий пост по службе или не были бы возвышенными людьми, жившими в уединении. Слава их гремела по всему свету. Поистине, людям низким и презренным вовек не достичь того, что удалось им!

Силы Инь и Ян порождают все сущее, и так творится порядок для все тьмы явлений мироздания. Сокровенные превращения действуют там, где «забываются слова», и работа духа свершается в Одиночестве. Травы и деревья пышно цветут, не нуждаясь в киновари и купоросе. Серые тучи брызжут снегом, не требуя свинца и пудры. Горы покрываются свежей растительностью без зеленой краски. Ветер кружит в небе разноцветные облака, не пользуясь палитрой живописца. Художник и сам может передать все цвета с помощью одной лишь черной туши. А возможно это потому, что в нем полностью созрел замысел картины. Если же замысел будет выражаться только в красках, формы вещей будут нежизнены.

В живописи следует особенно осторожно обращаться с цветом, тщательно продумывать подбор красок и аккуратно наносить их на шелк, не выдавая секрета своего мастерства. Не нужно печалиться из-за того, что изображение осталось незаконченным. Скорее, нужно печалиться из-за того, что оно оказалось законченным. Если устремления живописца уже можно понять, для чего придавать картине законченность? Но если замысел живописца понять нельзя, то и картина останется незавершенной.

Из множества картин старинных мастеров, которые мне довелось увидеть, только портреты древних мудрецов, выполненные Гу Кайчжи, воплощают утонченную истину. На них можно смотреть без устали дни напролет. Сосредоточив свой дух и отдавшись возвышенным думам, вдруг постигаешь глубочайшую правду бытия. Забывается и картина, и собственное «я», уходит прочь тело и пропадает знание. «Тело становится, как высохшее дерево, а сердце — как остывший пепел»[323].

Го Си — известный живописец XI в., работал в императорской-академии живописи

Отчего благородный муж любит горы и воды? Изысканная простота холмов и рощ — его постоянная обитель. Журчанье ручья среди камней — его постоянная радость. Рыболовы, дровосеки и отшельники — его постоянные собеседники. Летящие гуси и кричащие обезьяны — его постоянные спутники. Оковы и путы света — вот что стесняет наш дух. Облачные дымки и святые люди — вот о чем мечтают и что не могут лицезреть люди.

Однако же для того, чтобы жить в покое и благоденствии, выполнять свой долг перед государем и родичами, совершенствовать себя, поступать сообразно приличиям высоконравственный муж вовсе не обязан покидать сей мир. Ему достаточно обладать достоинствами старцев Хуана и Ци[324].

Виды лесов и потоков, картины туманных далей часто открываются нам как бы во сне; глаза и уши наши их не воспринимают. Но под рукой искусного мастера они вновь появляются перед нами. И тогда, не выходя из дома, мы можем перенестись в глухие ущелья, услышать крики обезьян и гомон птиц, увидеть залитые светом горы и искрящиеся бликами потоки. Разве не доставит нам радость сие зрелище? Разве не тронет оно наше сердце? Вот почему в свете так ценят искусство живописи. Отнестись к нему легкомысленно — значит помутить свой духовный взор и загрязнить чистые порывы души.

Те, кто серьезно толкуют о живописи, говорят так: есть горы и воды, сквозь которые можно пройти; есть такие, на которые можно смотреть; есть такие, где можно гулять, и есть такие, где можно поселиться. Такую картину можно назвать воистину чудесной.

Тот, кто учится рисовать бамбук, берет побег бамбука и, когда в лунную ночь тень побега отразится на стене, взору явится истинный облик бамбука. Может ли поступить иначе тот, кто учится рисовать горы и воды? Он охватывает мысленным взором горы и потоки, и тогда смысл пейзажа проявляется воочию.

На реки и долины действительного пейзажа надо смотреть издали для того, чтобы выявить их состояние, и на них надо смотреть вблизи для того, чтобы выявить их свойства. Облака в четыре времени года разные: весной они тающие, радостные, летом густые, пышные, осенью редкие, тонкие, зимой темные, безжизненные. Рисуя, смотри на эти великие явления, но не создавай застывших форм. Тогда вид облаков будет живым.

Дымки и испарения настоящего пейзажа в четыре времени неодинаковы. Весной горы прозрачные, тающие и словно улыбающиеся. Летом горы лазорево-бирюзовые и словно точащие слезы-потоки. Осенью горы светлые, чистые и словно приукрашенные, зимой горы унылые, тихие и словно спящие. Рисуя горы, раскрывай их великий смысл, тогда дымки и туманы будут подлинными.

Ветер и дождь настоящего пейзажа можно рассматривать, если разглядывать их издали, а вблизи — это игра, и невозможно исследовать контуры их спутанных, необузданных подъемов и спадов. Свет и тень настоящего пейзажа можно постигнуть полностью, если смотреть на них издали, а вблизи — это малозначащие пятна, и невозможно охватить глазом следы светлого и темного, скрытого и видимого. Люди и предметы служат знаком дорог, вышки и строения в горах — знаком возвышенного, особенного. Открытый и скрытый вид лесов в горах предназначены быть границей дальнего и ближнего, прерывистый и непрерывный вид потоков и долин — разделом мелкого и глубокого. Брод, переправы, мосты и мостики через воды служат для изображения полноты дел людей, рыбачьи лодки и рыболовные принадлежности — для изображения полноты намерений людей.

Большая гора величественно-грандиозна, она владыка множества гор, поэтому, когда располагают в порядке вершины, холмы, леса, пропасти, то большая гора среди них — это господин дальних и ближних, больших и малых гор. Ее образ подобен великому государю; он лучезарен и обращен к солнцу, и сотни удельных князей покорно идут ко двору. Такая гора имеет вид откинувшегося назад без гордости и высокомерия.

Высокая сосна стройна, она образец для многих деревьев. Поэтому, когда располагаются в порядке лианы и ползучие растения, травы и деревья, то среди них — она вождь, воодушевляющий и держащий в повиновении своих подчиненных. Ее очертания подобны благородному мужу. Такая сосна имеет вид мудреца, не беспокоящегося о нарушении ими запретов или опечаленного посрамлением с их стороны.

Горы при рассматривании их утром одни, при рассматривании их вечером другие. При рассматривании их в тени или на свету они уже иные — это и есть то, что называется отличием их вида утром и вечером.

Вот одна гора, но разве можно вместе с ней не изучить вид множества других гор! Весной дымки и облака в горах стелются непрерывной чередой, и люди радостны. Летом горы прекрасны, на них густая тень от деревьев — люди безмятежно спокойны. Осенью горы прозрачно-светлые, точно качаются и падают, — люди строгие. Зимой горы скрыты темной мглой — люди затаившиеся.

При рассматривании подобных картин у людей возникает такое ощущение, что они на самом деле находятся в горах. Это и есть смысл таких картин.

При виде белых дорог в серой дымке мысленно идешь по ним. При виде света вечерней зари в реках, на равнинах, мысленно наблюдаешь закат. При виде в горах отшельников и горных жителей мысленно живешь вместе с ними. При виде скал с родниками в неприступных местах мысленно бродишь среди них. У людей, рассматривающих эти картины, возникает такое настроение, точно они в самом деле находятся в этих местах. Это и есть внешняя прелесть таких картин.

Гора — это большая вещь: ее формы таковы, что она стремится возвыситься и выступить: то она хочет стоять вкривь и вкось, то она стремится быть открытой и светлой, то хочет как бы сесть, поджав ноги, то быть широкой, как груда кирпичей, то быть прямой, то иметь героический вид, то иметь душу, то строгую важность, то стремится наблюдать или склоняться в поклоне, то стремится иметь на себе покров, а внизу быть двойной, то хочет, чтобы спереди была опора, а сзади поддержка; то гора стремится, взглянув вниз, смотреть, точно будучи вблизи, то хочет быть внизу или торчать как палец. Все это великие формы гор.

Вода — это живая вещь. Ее формы такие — то она хочет быть глубокой и спокойной, то слабой и скользящей, то огромной, как океан, то свиваться в кольцо, то быть жирно-лоснящейся, то бьющей фонтаном, то ринуться стрелой, то растечься многими родниками. Вода стремится то течь вдаль, то, став водопадом, вонзиться в небо, то в стремительном броске войти в землю, она хочет, чтобы ей были рады рыбаки и довольны деревья и травы. Вода стремится стеснить дымки и облака и стать красивее, она хочет блестеть на закате и в ручье долины. Это все живые формы воды.

Для гор воды — это жилы с кровью; трава, деревья — это их волосы; дымки, облачка — их цвет лица; поэтому горы, получившие воду, — живые; приобретшие траву и деревья, — цветущие; получившие дымки и облачка, — красивые. Для вод горы — это лицо; беседки, павильоны — это глаза с бровями; рыболовные сети и удочки — их души. Поэтому воды, получившие горы, — красивы; получившие беседки и павильоны, — светлы и радостны; получившие сети и удочки, — широко текущие. Это и есть композиция гор-вод.

Скалы — это кости неба и земли. Кости эти благородны, крепки и выступают не из поверхности, а из глубины. Вода — это кровь неба и земли. Кровь благородна, она растекается повсюду, и не застаиваясь и не сгущаясь.

Когда гора без дымков и облачков, то она словно весна без цветов и травы. Гора без облаков некрасива, гора без воды нехороша, гора без дорог неживая, гора без лесов и деревьев безжизненная.

Что касается до четырех времен года, то каждый из рассказов в канонических, философских и исторических книгах должен соответствовать своему времени года. Они должны быть таковы, что о них можно было бы сказать: если это весна, то это вид облаков и дождя ранней весной, ранняя весна с оставшимся снегом, ранняя весна с прояснением после снега или дождя, ранняя весна с дымкой и дождем. Если зимние тучи стремятся пролиться дождем, то это вид ранней и поздней весны.

Весной бывают — весенние горы на рассвете, весенние тучи, стремящиеся пролиться дождем. Дымка и мгла ранней весной. Облака, выходящие из долин, полные горные ручьи и весенние заливные луга. Весной дождь и ветер становятся косым ветром и моросящим дождем. Весенние горы светлы и красивы, облака весной — как белые журавли. Все это мотивы весны.

Летом бывают — ясные дни в горах, прояснение после дождя в горах летом. Ветер и дождь в горах летом. Прогулка поутру в горах. Гостиница в лесу в горах летом. Прогулка летом в горах под дождем. Причудливые скалы в лесу в горах летом. Даль по равнине со скалами и соснами в горах летом. После дождя в горах летом. Густые тучи, стремящиеся разлиться дождем. Ураган и ливень, также называемые бурей и ливнем. Конец дождя в горах летом и уход туч. Дождь, брызжущий летом в долинах с ручьями. Рассвет в горной долине летом. Ветер в дымке в горах летом. Пребывание в горах в летние дни. Множество прекрасных пиков в облаках летом. Все это мотивы лета.

Осенью бывает — погода после дождя в начале осени, прояснение дали по равнине, о котором говорят — прояснение после дождя в горах осенью. Прояснение осенью после дождя с ветром. Осенние облака, спускающиеся до насыпей. Дымка осенью, идущая от долин. Ветер осенью, стремящийся перейти в дождь, называется западным ветром, несущим дождь. Ветер осенью, стремящийся нагнать моросящий дождь, также называют западным ветром, несущим небольшой дождь. Туман и дымка в горах осенним вечером. Идея вечера в горах осенью. Вечерний вид в горах осенью. Чистота дальних вод вдали по равнине в осенний вечер. Осенний вид вечером в редких лесах. Осенний вид скал в лесах. Осенний вид дали по равнине со скалами и соснами. Все это мотивы осени.

Зимой бывают — тучи, несущие снег; густой снег в темноте. Снежная крупа в темноте. Снег, кружащийся под действием северного ветра. Мелкий снег над горным ручьем. Снег вдали над четырьмя потоками. Горная хижина после снегопада. В снегу хижина рыбака и лодка у причала. Продавцы вина, идущие по снегу вдаль. Даль по равнине с четырьмя ручьями или прерывающиеся горные ручьи вдали по равнине при снеге и ветре. Террасы с соснами под снегом. Ветер, завывающий в беседке над водами во время метели. Все это мотивы зимы.

Рассвет бывает — весенний или осенний, рассвет с дождем или со снегом, оттенки рассвета с дымкой и туманами в горах, оттенок рассвета с осенней дымкой, оттенок рассвета с мглой осенью. Все это мотивы рассвета.

Вечером бывает — вечернее освещение гор весной, вечернее освещение после дождя, вечернее освещение на остатнем снеге, вечерний вид редких лесов, далекий вид пологих рек, вечерний вид дальних вод. Во мгле и дымке в горах в сумерки монахи возвращаются в скиты около ручьев, путники идут в гостиницы. Все это мотивы вечера.

Сосны бывают — пара сосен, три, пять или шесть сосен, причудливые сосны, долголетние деревья, старые деревья, причудливые деревья, накренившиеся на берегах; долголетние деревья, склонившиеся в обрывах, или стройные сосны — при взгляде на них видишь, что это сосны. Все, поздравляя с днем рождения, используют зеленые высокие сосны.

Скалы бывают — причудливые скалы, скалы со склонами и такие скалы с соснами, которые совмещают при этом и сосны и облака. Скалы в лесах соединяются с лесами. Причудливы скалы у реки Янцзы осенью, где на реке Янцзы цветы осоки соединяются с камышами; ими можно окружать реку, рисовать вдали и вблизи отдельно то осоку, то камыш.

Облака бывают — облака, выходящие из входа в долины поперек других облаков, белые облака, выходящие из кручей, легкие облака на полях и горах, сходящие хребты.

Дымки бывают — дымки, выходящие из долины, стелясь пеленой. Это пелена небеленого тянущегося шелка из легких дымков в ровных лесах, в сумеречной мгле в горах. Дымки и туманы в горах весной. Дымки и мгла в горах осенью.

Воды бывают — стремительный порыв ручьев со всех сторон, стремительный порыв ручьев среди скал и сосен, взлетающие над хребтами в облаках родники, водопады в дожде и снегу, водопады в ручьях в дымке, стонущие пальмы в дальних водах, лодки с удочками на ручьях в облаках.

Смешанные сюжеты — это хижины рыбаков в деревнях около рек. Наблюдаемая с высоты прополка полей. Севшие на песчаной отмели гуси. Кабачок у моста через ручей, дровосеки у перил моста.

Люди в свете, думают, что картины создаются простым движением кисти. Они не понимают, сколь многотрудно занятие живописью. У Чжуан-цзы сказано: «Художник сбрасывает свои одежды и сидит, скрестив ноги». Вот справедливое суждение о работе живописца! Мастер должен пестовать в своем сердце безмятежность и радость. Его думы должны быть покойными и гармоничными, ибо сказано: «пусть будет сердце невозмутимым». Тогда все человеческие чувства и все свойства вещей сами собой проявятся в сердце и столь же непроизвольно сойдут с кончика кисти на шелк.

Гу Кайчжи, живший при династии Цзинь, построил для занятий живописью высокую башню. Он был, воистину, мудрым мужем древности. Если не делать так, то вдохновение не найдет себе выхода и угаснет бесплодно. Как сможет тогда художник явить в своих картинах сущность вещей?

А посему в часы досуга я просматривал стихи эпохи Цзинь и Тан и порою находил в них превосходные строки, в которых высказаны вещи, трогающие нас до глубины души, или описаны картины, которые у каждого перед глазами. Но если бы я не сидел подолгу в покое перед светлым окном у чистого столика, возжигая благовония, дабы рассеять все заботы, то даже лучшие в мире стихи и глубочайшие думы не нашли бы во мне отклика, а вдохновенные чувства и блистательные мысли не могли бы во мне родиться. Как же можно говорить, что живопись — легкое занятие? Когда обстановка созрела, сердце и рука непроизвольно откликаются ей, и ты начинаешь работать, «чертя вдоль и поперек, чтобы найти середину, идя справа и слева к Единому Истоку». И если в такое-то время вдруг входит какой-нибудь пошлый человек и расстраивает твои мысли и чувства — тогда все пропало!

Я, Го Сыпин[325], видел прежде, как отец работал над одной-двумя картинами. Бывало и так, что он откладывал работу и не возвращался к ней по десять и даже двадцать дней. Порою так случалось до трех раз. А дело в том, что не хотел быть слишком подверженным своим желаниям. Не идти на поводу у своих желаний — не есть ли это истинная праздность духа? Когда же на него находило вдохновение, он работал, позабыв обо всем на свете. Если же что-то отвлекало его от работы, он откладывал ее и не обращал на невнимания. Его отказ продолжать работу не означал разве, что он был слишком отягощен заботами?

В день, когда он был настроен работать, он садился за чистый столик перед светлым окном, а справа и слева от себя возжигал благовония, выбирал лучшие кисти и тушь, мыл чисто руки и вычищал тушечницу, словно ожидал прихода уважаемого гостя. Затем он делал свой дух праздным, приводил в порядок свои мысли и начинал работать. Не означает ли это, что он не смел отнестись легкомысленно к своему занятию? Он придумывал и делал наброски, потом что-то добавлял и уточнял, повторяя один и тот же рисунок снова и снова. И каждый раз он рисовал свою картину с величайшей осторожностью, словно остерегаясь жестокого врага. Только так он доводил дело до конца. Не означает ли это, что он не осмеливался быть рассеянным и медлительным в своей работе?

Даос Ли Гуйчжэнь — человек необычный, неизвестно, из какого он уезда и деревни. Писал коров, тигров, а также соколов, пернатых, воробьев, бамбук. Обладал необычными помыслами. Одетый только в халат из холщовой ткани, ходил в кабачки и к певичкам. Когда его спрашивали, почему он таков, он каждый раз открывал рот, засовывал туда кулак и не говорил. Император Лян-цзун призвал его и спросил: «Каков принцип Вашего Пути?» Гуйчжэнь ответил: «Одежда тонка — поэтому люблю вино, выпью вина и защищусь от холода, напишу картину — расплачусь за вино. Кроме этого, ничего не умею». Лян-цзун не нашелся, что сказать. Как-то он забрел в монастырь Синьгогуань в Наньчане. Там в зале Саньгуань была одна фигура, полая внутри, сделанная при танском императоре Мин-хуане; стиль ее был искусно-тонок, но она пострадала от голубиного помета. Тогда Гуйчжэнь нарисовал на стене ястреба, и после этого голуби не садились [на фигуру]. Потомкам переданы картины: «Переправа через реку», «Пасущиеся коровы», «Буйвол», «Тигр», «Ястреб», «Дикие птицы в бамбуковых зарослях». Монах Цзэ Чжэнь из Юнцзя. Прекрасно писал сосны. Сначала выбрал достоинства всех школ и изучил их, потом ему приснился сон, в котором он будто проглотил несколько сотен драконов; и после этого его достижения стали вдохновенно-удивительными. От природы он любил вино. Когда хмелел, брызгал на шелк тушью или распылял краски по стене. Когда он был трезвым, то добавлял и заполнял поверхность тысячью, миллионами форм, странных и чудесных. Однажды он пил вино на рынке в Юнцзя и сильно опьянел. Вдруг он увидел оштукатуренную стену, взял блюдо, полотенце, опустил его в тушь и стал брызгать стену. На другой день сделал несколько исправлений и добавлений, и получились дикие ветки и сухие корни. Все художники отдавали дань уважения его вдохновенной кисти.

«Записи о прославленных художниках династии Тан» («Танчао минхуа лу») — самый ранний и в своем роде классический памятник особого жанра биографической литературы в старом Китае: сборников жизнеописаний живописцев. Об авторе этой книги Чжу Цзинсюане известно лишь, что он был родом из г. Сучжоу и состоял членом императорской академии Ханьлинь. Ряд косвенных указаний позволяют с определенностью утверждать, что «Записи…» были созданы в начале 40-х годов IX в.

Значение «Записей…» как исторического источника определено главным образом двумя обстоятельствами. Во-первых, эта книга написана человеком, который жил немногим позже большинства упоминаемых в ней лиц или даже был их младшим современником, и к тому же она предоставляет возможность взглянуть на общественную жизнь в танском Китае с необычной точки зрения. Во-вторых, Чжу- Цзинсюань старательно следует как письменному, так и устному преданию, и его книга, таким образом, весьма точно характеризует принятые в те времена критерии оценки произведений живописи, а попутно и многие особенности умонастроения той эпохи. Столь же разнообразно значение книги Чжу Цзинсюаня как памятника эстетической мысли средневекового Китая. Мы находим в ней классические определения существа живописи и художественного творчества в китайской традиции, подробные сведения об эстетическом идеале и предметном содержании живописи в эпоху Чжу Цзинсюаня, интересные данные об общественном лице художников в танском Китае и пр.

У Даосюань, по прозвищу У Даоцзы, был родом из области Янди, смолоду осиротел, но небеса столь щедро одарили его, что уже в юные годы он досконально постиг секреты живописи. После того как он поселился в Лояне, император Минхуан прослышал о нем и призвал во дворец. Сопровождая государя на его пути в Лоян в эру Кайюань (713–741), господин У свел знакомство с генералом Пэй Минем и советником Чжан Сюем. Все трое обладали недюжинным талантом. Однажды генерал Пэй прислал в дар Даоцзы много золота и шелка и попросил его расписать храм Тяньгунсы, построенный в честь недавно скончавшегося родственника. У вернул дары, ничего не взяв себе, и сказал Миню: «Я давно уже знаком с генералом Пэем. Если он исполнит для меня танец с мечом, его милость заменит мне плату, а его мужественный облик придаст силы моей кисти». Засим Пэй Минь исполнил для У танец с мечом, хотя все еще носил траур. Не успел он кончить, как У схватил кисть и одним махом создал роспись небывалой красоты, словно ему помогали сами боги. Эта картина, на которую он собственной рукой положил краски, находилась в западном приделе храма. Советник Чжан Сюй тоже расписал одну из стен. Ученые мужи и простолюдины тех мест говорили, что они за один день сподобились увидеть три непревзойденных достижения.

У Даосюань нарисовал также пять, святых владык с тысячью чиновников для храма Сюаньюаньмяо. Вместе с убранством дворцовых зданий эта роспись казалась величественным зрелищем, словно парящий в облаках дракон, и навевала думы о творческой силе вселенной. Об этой росписи Ду Фу сказал в своих стихах:

Их тесные ряды повергают в трепет весь мир.
Их неземная красота сотрясает стены храма.

В годы эры Тяньбао (742–755) император Минхуан внезапно предался воспоминаниям о водах реки Цзялин-цзян на дороге в Шу и предоставил в распоряжение господину У почтовых лошадей, дабы он смог посетить те места и сделать зарисовки. Когда У вернулся, император велел показать сделанное, но тот доложил: «Ваш слуга не привез с собой рисунки, он все хранит в памяти». Затем ему было приказано нарисовать картину реки Цзя-линцзян в зале Великого Единения, и он за один день нарисовал пейзаж, охвативший триста ли. В ту пору генерал Ли Сысюнь славился своими пейзажными картинами, ему тоже было приказано воссоздать вид реки Цзялинцзянн, и он рисовал его несколько месяцев. Император Минхуан сказал: «И созданное Ли Сысюнем за несколько месяцев, и сотворенное У Даоцзы за один день являют верх совершенства». Еще господин У нарисовал в дворцовых залах пять драконов, их чешуйчатые тела словно парили в вышине, и всякий раз, когда собирался дождь, от них исходил туман.

Когда мне доводилось видеть картины господина У, я всегда находил, что они не слишком красиво отделаны. Но истинный верх совершенства — его работа кистью, столь богатая оттенками и исполненная неукротимой силы. Часто бывало так, что он исполнял настенные росписи только тушью, и потом никто уже не смел нанести на них цвета. Когда он рисовал нимб, он делал это всегда раскованно, одним движением.

В молодости, когда я, Цзинсюань, приехал в столицу держать экзамены к жил в монастыре Лунсины, я встречал там старика восьмидесяти с лишним годов по имени Инь, и тот старик рассказал мне, как господин У рисовал нимб для божества на главных воротах храма Синшань. По его словам, зрители, пришедшие со всех концов Чанъани, обступили его плотной толпой, а чтобы нарисовать нимб, он поднял кисть и описал ею круг с такой силой, словно разразился смерч, и все вокруг подумали, что ему помогают сами боги. Еще я слышал от старого монаха в храме Цзинъюньсы, что, когда господин У нарисовал в том храме картины ада, многие из видевших их мясников и рыбаков столицы так убоялись своих прегрешений, что забросили свое ремесло. Все его назидательные картины послужили образцами для последующих поколений.

Чжан Цзао служил в должности второго секретаря, был человеком возвышенных манер и прославился своим литературным талантом. Он рисовал сосны, камни, горы и воды, и его картины высоко ценились в свете. В изображении сосен он особенно превзошел всех художников древности и современности. Он прекрасно владел разными стилями рисования: однажды он взял в руки сразу две кисти и одновременно нарисовал ими две ветви — одну живую, а другую засохшую. Казалось, что дерево было так напоено жизнью, что оно возносилось над туманами и спорило с бурей. Сложные сплетения линий и прихотливые узоры появлялись под его рукой вослед вольным странствиям его мыслей. Живая ветка была цветущей и дышала весенней влагой, засохшая ветка была оголенной, и от нее веяло осенним ненастьем.

Его пейзажи были выписаны так, что в них и возвышенности, и низины поражали величественной красотой, а на пространстве в один-два чи[326] за далями открывались новые дали. Камни на его картинах были такими вытянутыми, что казалось — вот-вот перевернуться, а нарисованные им ключи словно с громким шумом вырывались из земных недр. Передний план на его картинах выдавался так, что зритель словно наталкивался на непреодолимую преграду, а задний план, казалось, достигал до самого края небес. Из созданных им картин многие хранятся у любителей живописи. По сей день в западном приделе храма Баоинсы можно увидеть нарисованный им пейзаж с камнями и соснами, там же есть и собственноручно оставленная им надпись.

Ван Цзай был родом из западных краев области Шу, В эру Чжэньюань князь Вэй, правитель Шу, принял его как почетного гостя. Созданные им картины гор и вод, сосен и камней уводят за пределы зримого. Они вдохновили Ду Фу на стихи, гласящие:

Десять дней рисует один ручей,
Пять дней рисует один камень;
Мастер не станет себя подгонять,
Только так Ван Цзай оставит свой подлинный след.

Я, Цзинсюань, как-то видел в доме бывшего секретаря Си Куя ширму, на которой господин Ван нарисовал два дерева у реки — сосну и кипарис. Вокруг деревьев обвился хмель, вверху устремляясь к небесам, внизу сбегая к воде. Бесчисленные ветки и побеги тесно переплелись между собой и все же не производили впечатления беспорядка. Одни из них засохли, другие цвели, одни тянулись вверх, другие клонились вниз. Листья наслаивались друг на друга тысячами рядов, ветви разбегались во все стороны. Такие картины ценят знатоки, толпе же понять их трудно. Еще я видел в храме Синшаньсы написанные им на складных ширмах картины четырех времен года. Казалось, что комната одна вместила в себя все богатства творения, какими они являются нам в переменах погоды и череде сезонов.

Фэн Шаочжэн искусно рисовал петухов, журавлей и драконов в воде, и люди поражались утонченности его картин. В годы эры Кайюань в столичной области случилась большая засуха и в столице крайне нуждались в дожде. Высшие сановники получили повеление устроить молебны на горах и у водоемов, но небеса не откликнулись. Государь в то время только что воздвиг павильон на берегу Драконьего пруда и приказал Фэн Шаочжэну, служившему тогда надзирателем над дворцовыми мастерскими, изобразить драконов на всех четырех стенах павильона. Шаочжэн сперва нанес на стены очертания драконов, придав им такой вид, будто они вот-вот взлетят ввысь. Он еще не успел сделать работу даже наполовину, и вдруг как бы грозовое облако сошло с кисти. Государь и люди его свиты, стоявшие у подножия стен, увидали, что чешуя драконов увлажнилась. Не успел художник нанести цвета, как с карниза слетел белый дракон и исчез в водах пруда. В тот же миг поднялись большие волны и небеса потемнели, а потом на глазах у нескольких сотен человек белый дракон вынырнул из воды и вознесся на струях испарений под самые небеса. Черные тучи заволокли небосвод, и разразилась гроза. Прежде чем закончился день, сладкая влага покрыла всю землю.

Его прозвали Ван-тушь, а каково было его настоящее имя и откуда он был родом, неведомо. Рисуя пейзажи, он искусно разбрызгивал тушь, и потому люди прозвали его Ван-тушь. Много лет провел он в странствиях среди рек и озер на юге и без устали рисовал виды гор и вод с камнями и всевозможными деревьями. По натуре он был весьма необуздан и любил пить вино. Когда на него нападала охота рисовать, он сначала напивался допьяна, а потом брызгал тушь, смеясь и напевая. Он размазывал тушь ногой или тер ее рукой, размашисто водил кистью или скреб ею по картине, то добиваясь бледных оттенков, то сгущая тона. Потом он, следуя полученным контурам, выписывал горы и камни, облака и потоки. Его рука откликалась воображению так чутко, словно он слился воедино с творческой силой мироздания. Охваченный божественным вдохновением, он воссоздавал на своих картинах облака и туманы и, разводя пятна туши, живописал ветер и дождь. Если всмотреться в его картины, не обнаружишь ни малейших следов грязи от туши, и все находят это восхитительным. В конце эры Чжэньюань Ван-тушь умер в Жуньчжоу. Когда несли его гроб, он казался совсем пустым. Говорят, что Ван-тушь превратился в небожителя.

Лю Се(465–522) — известный литератор времен династий Южная Ци и Лян. Публикуемый фрагмент взят из его книги «Вэньсинь Дяолун» («Резной дракон литературной мысли»).

В старину Ван Чун[327], опираясь на испытанное им самим, написал книгу о том, как укреплять жизненную силу учеными занятиями. Разве то была пустая затея? Зрение и слух, обоняние и вкусовые ощущения — слуги тела. Чувства, мысли и речь служат духу. Если в душе согласие и покой, истина бытия сама собою открывается нам. А если мы взволнованы и душевное равновесие нарушено, дух истощает себя и жизненные силы увядают. Таков закон нашей жизни.

При трех царях[328] древности мыслям придавали большее значение, чем облику. При государях, изобретших письменность, речь ценили выше, чем правильное обращение к трону. А во времена Трех династий, Весен и Осеней[329], хотя нравы в мире изменились к худшему, люди все же не перестали следить за тем, чтобы сказанное ими не шло вразрез с их чувствами и мыслями; они еще не старались притворяться и обманывать других. И только при Воюющих царствах[330] расцвели коварные и прелестные речи. Со времен же династии Хань[331] и до сей поры люди состязались в сочинении все более изощренных речей. Вот так простоту в словесности заменила обманчивая цветистость, и люди удалились от правды на десять тысяч ли! Где отыщешь теперь безыскусную праведность древних?

Юноши не обладают большими познаниями, но энергии в них с избытком. Старцы умудрены знанием, но силы их на исходе. Тот, в ком энергии с избытком не любит думать, а потому понапрасну расточает силы. Тот, в ком силы на исходе, уповает на хитрость ума и тем чрезмерно утруждает свой дух. Так уж устроен человек.

Способности людей имеют свои пределы, но сообразительность их поистине беспредельна. И вот всю жизнь они рядят и судят о себе и о других, а в итоге дух из них вытекает, как вода из озера. Тому же, кто держит на своем столе тушечницу и не выпускает из рук писчую кисть, думать приходится каждодневно. Вот почему господин Цао[332] сокрушался о том, что занятия словесностью причиняют вред здоровью, а ученый Лу[333] печалился о том, что думание отягощает дух. То были не пустые слова!

Секрет учения — в усердии, и тот, кто предан учению, читает без устали, урывая даже время для сна. Но излишнее усердие вредит здоровью. Надобно всегда сохранять в душе умиротворенность и не идти наперекор обстоятельствам. А если обременять себя волнениями и заботами, насиловать свой дух, истощать свои силы, терзать свою природу, то что останется от целомудренного сердца мудрого и безупречной истины словесности?

Мысли бывают изящные и неуклюжие, моменты бывают благоприятные и затруднительные. Если препятствовать естественному течению мыслей, дух помутится, и в душе вовек не уляжется волнение. Вот почему тот, кто избрал стезю сочинителя, должен жить размеренно, быть чистым и безмятежным душой, приводить к согласию свои жизненные силы, отказаться от забот, не позволять волнениям овладеть собой. Он должен браться за кисть, когда идея целиком захватит его, и откладывать кисть, когда порыв в нем исчерпан. Пусть дух его скитается привольно, пусть веселится он не зная усталости. Искать новых впечатлений, искать новых слов для своих сочинений — хотя это и не всемогущее лекарство от болезней духа, а все же хорошее средство сберечь силы.

В заключение скажу так: «Нас преследуют десять тысяч образов, нас обременяют тысячи мыслей; сокровенные глубины духа — вот наше сокровище, целомудренная душа — вот что нужно растить в себе; когда вода покойна, она становится зеркалом; когда огонь тих, он распространяет свет; исчезнут волнения и заботы — придет просветленность души».

«Путь живописи — это умение держать в своей руке весь мир. Тогда перед твоим взором не будет ничего, что не было бы проникнуто дыханием жизни. Вот почему мастера живописи часто доживали до очень преклонного возраста. Но те из них, кто слишком увлекаются в своей работе частностями, делают себя рабами природы, и это вредит их долголетию, ибо творчество их лишается источников жизни.

Среди живописцев Хуан Гунван[334] был первым, кто соединил в своем труде выразительность и радость и тем самым положил начало собственной школе. Он прожил более девяноста лет, а его лицо оставалось свежим и румяным, как у мальчика. Ми Южэнь[335] в возрасте восьмидесяти лет совершенно не утратил ясности ума и умер, ничем не болея. Так получилось потому, что эти живописцы питались животворными испарениями собственных картин».

Дун Цичан, XVII в.

Лю Цзунъюань (773–819) — известный поэт, прозаик и философ.

Дней восемь прошло, как я приобрел себе гору на запад отсюда. Пошел поискать, идя к северо-западу вдоль по дороге от горного входа, и сделал всего лишь двести шагов, а вот приобрел себе пруд-утюжок. Там, к западу этак шагов двадцать пять, и в том месте как раз, где водоворот и глубоко, устроена рыбья запруда, на которой и лежит бугорок.

На нем растет бамбук. Воистину, несчетное количество камней сердито там торчат довольно высоко и вылезают из земли, приподнимаясь вместе с ней: причудливы они, один перед другим. А есть такие среди них, что друг за другом сверху лезут толпою вниз, как будто лошади, волы на водопое у ручья. Другие же вздымаются внезапно, рогами вверх торчат за рядом ряд, как будто разные медведи полезли кверху по горе…

Но этот бугорок так мал: ну прямо взять его в корзинку к себе домой! И я спросил: «А кто хозяин?» Мне отвечали: «То земля заброшенная, принадлежит она здесь Танам. Они ее хоть продают, но ее никто не покупает». Спросил, цена ей какова. Мне говорят: «Всего четыреста — и только». Понравилось, купил. С друзьями я взялся за лопаты, мы выкорчевали растущий здесь сорняк, срубили никуда не годные деревья и на костре сожгли все.

Прекрасные деревья здесь стоят, и бамбуки красивые видны, и удивительные камни — все перед нами здесь. Если теперь посмотреть из-за них на простор, то высоты горы, плывущий ход тучи, теченье ручья, стремительность зверя и птицы — все это здесь мирно и спокойно кружит себе в непостижимость и нам дает полюбоваться своей природною игрою, что развернулась перед нами как раз под нашим бугорком.

Возьмешь в изголовье себе рогожку простую, приляжешь, и вот с твоим глазом беседу ведет чистейший, прозрачнейший вид; и с ухом твоим беседу ведет переливчатый звук; и с духом твоим беседу ведет безмерно живая пустотность вокруг; и с сердцем твоим беседу ведет бездонность живая и беззвучье покоя. Десятка дней не прошло, а я уже здесь приобрел два замечательных местечка, и это даже в древности любителям-ученым, пожалуй, вряд ли б удалось.

Пишу об этом я на камне, чтобы поздравить холмик мой… с удачей что ли?

Чжоу Дунь И — известный философ, литератор и поэт, живший в XI в.

На суше, на воде, в траве, на дереве — повсюду цветов есть очень много всяких, которые достойны любованья. В эпоху Цзинь жил Тао Юаньмин — поэт, который полюбил одну лишь хризантему. С династии же Тан и вплоть до наших дней любовь людей сильней всего — к пиону.

А я так люблю один только лотос — за то, что из грязи выходит, но ею отнюдь не замаран, и, чистой рябью омытый, капризных причуд он не знает. Сквозной внутри, снаружи прям… Не расползается и не ветвится. И запах от него чем далее, тем чище…

Он строен и высок, он чисто так растет. Прилично издали им любоваться, но забавляться с ним, как с пошлою игрушкою, отнюдь нельзя.

И вот я так скажу;

«Хризантема среди цветов — то отшельник, мир презревший. А пион среди цветов — то богач, вельможа знатный. Лотос — он среди цветов — рыцарь чести, благородный человек. Да! Да! Любовью к хризантеме, с тех пор как Тао нет, прославлен редко кто. Любовью к лотосу живет со мною вместе какой поэт?

Любовь к пиону подойдет к поэту из толпы».

Юань Ужунлан (1568–1610) был выходцем у семьи известных ученых и литераторов своего времени, и достиг высоких постов по службе. Его книга о цветах была написана, по всей видимости, в последние годы XVI в.

Среди цветов сливы самые красивые — те, у которых двойная чашечка, отливающая зеленью, изящные листочки, похожие на бабочек из яшмы, и лепестки — точно нежный шелк. Среди пионов лучшие — из сорта «Танцующий львенок»: цветок пастельный, листья — яшмовые бабочки, семена — как Желтый Павильон. Среди белых пионов на первом месте те, кто сохраняют свою драгоценную бахрому цвета царского золота и распространяют вокруг себя изысканный аромат. Среди цветов граната — это те, которые отливают багрянцем и имеют два покрова. Среди лотосов лучше всех те, у которых покров цвета белой яшмы. Среди цветов резеды лучшие — это те, у которых шар темнеет позже всего. Среди хризантем всех прекраснее те, у которых лепестки — как разноцветные перья цапли. А среди новогодних пионов лучший — это «Благоуханный музыкальный камень».

Подбирая из цветов букет, нельзя делать его ни слишком пышным, ни слишком скудным. Лучше всего использовать два-три, редко больше стеблей. Высота и положение побегов должны быть такими же, как их изображают на картинах. Цветы следует помещать в вазу так, чтобы был виден изящный вкус; надобно избегать симметрии, однообразия или пестроты; не связывайте стебли ниткой. Гармония же в составлении букетов воистину достигается как бы отсутствием единства и порядка, ненарочитостью и легкостью композиций, подобных стихам Ли Бо, свободных от уставов и правил. Если же ветви составляют какую-то правильную фигуру, а цветы уж слишком строго подчинены правилам сочетания, то это будет похоже на сад в городской управе или цветник на кладбище. Как же узреть в сем истинное согласие?

Цветам приличествует все естественное. Пусть рядом будет маленький столик и тростниковая постель. Пусть столик будет непритязательным и изящным, а дерево для его изготовления лучше взять поблизости. Не нужна пышная мебель — столы, покрытые дорогими лаками, кровати, инкрустированные перламутром и золотом, или расписанные причудливыми узорами подставки для цветочных ваз.

Близ цветов не курят благовоний, подобно тому, как в чай не кладут фруктов. Делают же так для того, чтобы сохранить подлинный аромат чая и цветов. Только невежественный и невоспитанный человек готов ради острой приправы погубить природное благоухание. А кроме того, цветы, окуриваемые благовонным дымом, быстро увядают. Поистине, благовонный дым — убийца цветов.

Цветы имеют своих спутников, подобно тому, как императрицы имеют своих дам свиты, а знатные дамы — служанок. И, поистине, когда щедрое солнце вышивает в полях и на горных склонах восхитительные красоты цветочных ковров, творческая сила Небес, рождающая облака и вызывающая дожди, не менее обильна и в спутниках благородный цветов.

Цветок сливы имеет своими спутниками цветы магнолии и камелии. Пиону угодны шиповник, роза и боярышник. Для белого пиона лучшие спутники — цветы мака и альтея. Цветам граната подходят пурпурный мирт, ноготки, гибискус. Спутники лотоса — тубероза и цветы волчьей ягоды с гор. Спутник резеды — гибискус. Хризантеме сопутствует бегония. А цветы новогоднего пиона имеют своим спутниками нарциссы.

Из всех этих спутников каждый имеет свое время цветения. Есть среди них и свой ранжир, определяющий, какой из этих цветов ярче и бледнее, изящнее или грубее. Так, цветок нарцисса — самый воздушный и телом и душой. Цветы камелии — вся грация и свежесть. Цветы волчьей ягоды испускают самый густой аромат. Цветы гибискуса — сама пышность. Цветы яблони — словно игривая девица, желающая нравиться всем. Цветы горной волчьей ягоды навевают думы о чистоте и уединении, а их фиолетовый цвет — само воплощение скромности. Тубероза — это целомудренная бедность, а бегония — безмятежная радость. Поистине, невозможно исчерпать все свойства цветов вокруг нас.

Почитанию цветов более всего благоприятствует чай, за ним следует тихая беседа. А наихудший тому спутник — вино. Хотя чарка доброго вина приятнее нашим желудкам, чем чашка чаю, душа цветов чурается всего пошлого и грубого. Лучше довольствоваться сушеными фруктами, чем делать что-либо противное цветам.

Для любования цветами потребны подходящее место и время. Не уметь выбрать правильный момент для созерцания и не оказать цветам должного уважения — значит навлечь на себя позор. Зимними цветами следует любоваться после первого снега, когда небо проясняется после снегопада. Лучше всего делать это в новолуние, в уединенном домике. Цветы весны лучше всего созерцать при свете солнца, сидя в прохладный день на террасе величественного дворца. Летние цветы смотрятся всего лучше после дождя, при свежем ветре, в тени могучего дерева, в бамбуковой роще или на берегу потока. Цветы осени выглядят прекраснее всего в лучах закатного солнца и в сгущающихся сумерках, близ ступенек крыльца, на дорожке, поросшей мхом, или под сводом сплетенных лиан.

Если пренебречь погодой и не выбрать правильного места, дух ослабеет и рассеется, и никакие старания уже не помогут его вернуть. Так происходит с цветами, которые выставляют в постоялых дворах или в домах терпимости.

Вот четырнадцать предметов, благоприятствующих любованию цветами:

Светлое окно.

Подходящая комната.

Древний треножник.

Пейзаж, написанный тушью.

Шум ветра в соснах.

Журчанье ручья.

Вдохновенный поэт.

Монах, сведущий в искусстве чаепития.

Слуга из столицы, умеющий подавать вино.

Гости, которые ценят живопись.

Хорошо подобранный букет распустившихся цветов.

Каллиграфическая надпись, напоминающая о визите друга.

Жаровня, шипящая в ночи.

Изящные сравнения дам с цветами.

Дун Цичан (1555–1636) — авторитетнейший живописец и теоретик искусства, создатель классической эстетической теории «людей культуры» (Вэнь Жэнь) в Китае.

Всевозможные старинные предметы не поддаются разделению по родам, а потому их в совокупности именуют гудун — «антикварная всячина». Это подобно тому, как разные продукты варят с рисом в одном котле и называют получившееся кушанье гудун — «сборная похлебка». В «Книге Перемен» говорится: «В смешении вещей выделяется благодатная сила». Еще там сказано так: «Вещи смешиваются, и тому дается имя: узор мироздания». Узор мира сам собой рождается из смешения вещей. Когда же выпестована благодатная сила, Путь Человека обретает незыблемость. Не приникнув к благодатной силе, не прозреешь истину Пути. Как же приникнуть к ней? Своди воедино разнящееся, приводи к подобию несходное, не давай увлечь себя пустым именам, твердо держись сути вещей, лелей Великую Пользу, узревай летучее сияние и непременно достигнешь полноты знания. Тогда одно лишь слово «антиквариат» возвысит тебя до несказанных откровений. Однако же, не положив поначалу труда на учебу, не придешь потом к высшему пониманию. Толкования же слов и книжные суждения касаются только вещей осязаемых и зримых.

В слове гудун иероглиф «гу», то бишь «кости», означает: «то, что остается после того, как удалено мясо». Достаточно взглянуть на растения и животных вокруг: нет среди них никого, в ком мягкая плоть не наросла бы на костяке. Когда же они достигают старости и жизнь покидает их, бренной плоти в них суждено исчезнуть. А предметы из яшмы и золота долго хранятся людьми. Не избежать им воздействия жары и влаги Неба и Земли, оставляет на них свой след череда поколений и веков. И вот стирается с них все поверхностное и обнажается их нутро, подобно тому, как сходит плоть, а кости остаются. Посему и говорится: «кости». Как же истолковать иероглиф дун? В «Книге Преданий» сказано: «Кто власть употребляет, внушает почтение». Главный в управлении руководит чиновниками. Вот откуда произошло слово дун — «руководить». Состоит он из знаков: «трава» и «тяжесть». В «Книге Перемен» говорится: «Сделай себе подстилку из белого тростника». Тростник — вещь легкая, а польза от него может быть превеликая. Вот почему постижение узора вселенной означает умение управлять, приводить в порядок. Всякая вещь мила нам оттого, что мы можем как бы положиться на нее. Вот ведь тростник: вещь обыкновенная, а коли подстелить его под себя, найти в нем опору, окажется куда как важным! Ценить вещи — значит ценить в них то, что дает нам поддержку. Так и предметы домашнего обихода служат нам опорой в жизни и приносят нам пользу. Подобно тому, как во всяком деле успеха добьешься, лишь умея управляться с ним, вещи дадут нам покой, только если мы подчиним их своей власти. А когда мы покойны, мы можем искренне принять вещи, нас окружающие. Если же мы искренни, к нам придет понимание. Не станет искренности — вещи не войдут в нашу жизнь.

Антиквариат — это старинные вещи, служившие опорой древним людям. Поистине, чтобы разумно распоряжаться вещью, нужно уметь опираться на нее. Не имея же в вещах опоры, непременно причинить себе вред. Сейчас невозможно лицезреть, как древние люди одевались и ели. Но, любовно созерцая их одежду и посуду, можно постичь их мысли и чувства. Ведь все люди одинаковы в том, что находят опору в вещах, а все вещи служат опорой друг для друга. Пища поддерживается посудой, посуда поддерживается столом, стол поддерживается циновкой, циновка поддерживается землей, а чем же поддерживается земля? Кто задумается всерьез над этим, тот поймет, что все сущее держится сообщительностью между человеком и небесами. Вся Поднебесная — одна «антикварная всячина». Кто из людей обращается к малому и отворачивается от великого, тот, поистине, недалек умом.

Обращаясь к предметам старины, мы достигаем предела наших помыслов и вожделений. Человек наделен слухом, зрением, вкусом, обонянием, умом, сознанием и оттого не может не иметь влечения к звукам и цветам, и всяким ароматам. Встречая то, что ему любо, он радуется. Теряя то, что ему любо, он печалится. Посему, находя удовольствие в звуках, мы непрестанно стремимся услышать самые новые звуки мира, а, находя удовольствие в цветах, непрестанно стремимся увидеть самые яркие краски мира. Так же и обоняние наше влечется к ароматам. Вот почему людей, стяжавших богатство и знатность, влекут к себе жемчуга и шелка, пудра и румяна, пышные перья и меха, представления танцовщиц и певичек, драгоценные украшения, изысканные благовония и чудесные ароматы. Дни и ночи напролет услаждают они себя, забыв об удовольствиях иного свойства. Однако же Небо так распорядилось, что все длящееся в жизни становится нам в тягость и нас обременяет. Посему упоение вещами, достигая своего предела, обязательно открывает вам достоинства простоты и скромности, а крайнее возбуждение внезапно приводит нас к чистоте и покою духа. Стало быть, любители антикварных вещей любят изобилие цветов и звуков, но тот, кто до конца даст волю своим увлечениям, обратится к тому, что угодно разуму. Тогда он поймет, что в мире есть нечто беззвучное и лишенное аромата, но это — великий корень всего слышимого и наделенного запахом. Постигни же сей корень и воссоедини через него ветви, и тогда все звуки и цвета, и все имеющее аромат в мире обретет основу, и наше наслаждение никогда не исчерпает себя. Если же позволить увлечь себя течению преходящих чувств и не уметь возвращаться духом к корню всего сущего, рано или поздно все потеряешь, и тебя охватит отчаяние, которого и словами не высказать. Нет, так покоя в душе не обрести и судьбы своей не претворить. А не старинные ли вещи помогают нам обрести в душе покой и претворить свою судьбу?

Кто тешится антикварными вещами, тот исцеляет себя от недугов и продлевает свои годы. Однако же небрежно тешиться антикварными вещами нельзя. Надлежит сначала поселиться в уединенном домике — и пусть он будет находиться в городе, но в нем должны быть и покой нетронутого леса, и свежесть ветерка, и чистый блеск луны. Пусть будут подметены садовые дорожки, курятся благовония и журчит родник, а хозяин будет беседовать с высокоучеными и возвышенными духом мужами об искусствах и истине и неспешно насыщаться закусками среди цветов, залитых лунным светом, и бамбуков, и кипарисов. Тогда на отдельном столике, покрытом узорчатым шелком, можно выставить предметы своей коллекции и наслаждаться созерцанием их. Радость встречи с древними людьми способна смягчить ожесточившееся сердце и укрепить размягчившийся дух. Вот почему тот, кто тешится антикварными вещами, может исцелиться от недугов и продлить свои годы.

Вэнь Чжэньхэн (1585–1645) — уроженец г. Сучжоу, одного из центров культурной жизни Китая того времени, внук известного художника Вэнь Ужэнмина. Публикуемые здесь фрагменты взяты из его книги «Чан у чжи».

Жить среди гор и вод — лучшая доля. Ей уступает жизнь в деревне, а еще ниже ценится жизнь в городском предместье. Но все мы не сможем, идя по стопам возвышенных мужей древности, поселиться на горных пиках или в глубоких ущельях, а потому находим себе пристанище в многолюдных городах. Но даже если ты живешь среди городского шума, ворота и двор твоего дома должны быть устроены с изяществом, а покои должны быть чисто прибраны. Пусть беседки в саду угождают чувствам человека широкой души, а кабинет для ученых занятий откликается помыслам уединенного мужа. Надлежит насадить перед окном прекрасные деревья и благородный бамбук, в библиотеке расставить древние бронзовые сосуды и необыкновенные камни. Нужно все устроить так, чтобы, живя в доме, мы забывали о старости, отправляясь на прогулку, забывали о возвращении, а гуляя по саду — забывали об усталости; чтобы в жару было прохладно, а в зимнюю стужу не мучил холод. А если вечно носить землю и вкапывать деревья, заботясь только о том, чтобы сад выглядел еще красивее, то всю жизнь проживешь, словно раб, закованный в кандалы.

В хижине должно быть чисто и светло, нельзя лишать ее солнечного света. Ибо сияние вокруг может озарить и наш дух, а в потемках нам приходится напрягать зрение. В хижине можно устроить широкие окна или небольшую веранду — тут все зависит от окружающей местности. Дворик при хижине может быть большим — в нем будет место для того, чтобы насадить цветы и деревья, расставить садики на подносе. Пусть по краям дворика растет трава — в летнюю пору, после дождя она особенно свежа и зелена. Когда же летнее солнце заходит за северное окно хижины, двор как бы пустеет.

Древние называли сосну в паре с кипарисом, однако же первой среди деревьев благородных и ценных следует поставить сосну. Сосна с горы Тяньму — самая высокая и не меняет своего облика круглый год. А перед домом, во дворе лучше сажать сосну с белой корой, и ей не помешает соседство другого дерева. Хорошо посадить сосну и перед окнами кабинета, поместив в ее корнях узорный камень или же камень с озера Тайху. Вокруг можно насадить нарциссы орхидеи и всякую другую поросль. Горную же сосну лучше сажать в твердую почву. Кора ее — как чешуя дракона, а в ее кроне поет ветер, словно волны накатываются на берег. К чему тогда уходить на горные вершины или берег седого моря?

Желая насадить бамбук, нужно прежде насыпать возвышенность, окружить ее ручейком я перебросить через ручей наискосок маленькие мостики. Ибо в бамбуковую рощу надо входить, как бы поднимаясь на гору, а в самой роще земля пусть будет ровная: на ней можно сидеть или лежать с непокрытой головой и распущенными волосами, подражая отшельникам, обитающим в лесах. Еще можно расчистить участок земли, выкорчевав там все деревья, а по краям соорудить высокую ограду из камней. Под бамбуком не бывает игл или листвы, поэтому там можно сидеть, расстелив циновку, или соорудить каменные скамьи.

Самые длинные побеги дает бамбук по прозванию «волосатый». Однако то, что хорошо в горах, не всегда годится для городской жизни. В городе лучший сорт бамбука — «побеги хуцзи». Наихудший же — это бамбук из северных краев.

Сажают бамбук разными способами: «разреженным», «густым», «поверхностным» или «глубоким». При «разреженном» способе побеги сажают на расстоянии в три-четыре аршина друг от друга, чтобы было много пустого пространства. При «густом» способе побеги сажают так же далеко друг от друга, но в одну лунку вкапывают по четыре-пять ростков, чтобы корни бамбука были густыми. «Поверхностная» посадка означает, что ростки вкапывают неглубоко, а «глубокая» посадка означает, что ростки обкладывают еще и комьями глины. Если сделать так, бамбук вырастет особенно пышным.

Камень навевает думы о древнем. Вода навевает думы об отдаленном. В домашнем саду никак нельзя обойтись без камней, омываемых водами.

Подбирать камни и располагать их в потоке надобно с умом, подыскивая для каждого подобающее ему место.

Один валун должен явить красоты тысячи пиков. В ложке воды должна предстать бескрайняя ширь великих рек и озер. А кроме того, надлежит насадить вокруг бамбук и старые деревья, необыкновенные кустарники и изогнутые сосны, устроить водопады и бурливые потоки, словно ты попал в страну заоблачных гор и диких ущелий. На земле не бывает места краше.

Пруд в саду лучше сделать побольше. Если он достаточно широк, можно соорудить посреди него островок с деревьями или перегородить его насыпью, обсадив ее деревьями так, чтобы казалось, будто она уходит вдаль без конца. Еще можно обложить берега пруда узорными камнями и окружить его дорожками с перилами, выкрашенными красным лаком. У берега пруда следует высаживать иву, но нельзя сажать там персики или абрикосы. Хорошо, если в пруду будут плавать гуси или утки — тогда в пейзаже будет больше жизни. Если пруд велик, посреди него можно сделать островок с беседкой, и тогда пейзаж будет точь-в-точь как нарисованный на картине. Нельзя ставить на берегу пруда бамбуковые шалаши, разбивать цветники или высаживать так много лотосов, что их листья будут полностью закрывать собою воду.

От благовоний польза всего больше, и простирается она за пределы вещественного. С их помощью в часы уединенной беседы о премудростях древних очищаешь сердце и водворяешь безмятежность в душе; читая ночью при свете фонаря, прогоняешь дрему и тревоги; ведя доверительный разговор, укрепляешься в своих чувствах и поверяешь свои сокровенные думы; сидя в дождливый день у окна или прогуливаясь после еды, освобождаешься от суесловия и забот, а на ночной пирушке с друзьями вольготнее отдаешься беспечному веселью.

Распахиваешь дверь зала, чистый ветер овевает лицо; отворишь ворота, дыхание весны заполняет двор. Сидя взаперти, декламируешь оды, и душистые травы сочувственно откликаются. У подметенных дорожек цветут орхидеи, тонкий аромат проникает в покои. Пелена летящих лепестков, нежный пух дремлющих ив. Из тени дерев доносится гомон птиц, на горной тропинке вдруг слышится песнь дровосека. Ветер шуршит в лесной чаще — мнится, попал в век древних мудрых царей. На склонах горы курчавая поросль, плывущие облака бросают тень на перила террасы. На глади вод чуть заметна мелкая рябь, ветер приносит прохладу на разостланное ложе. У южного входа все залито светом, за северным окном сгущаются черные тени. В зеркале потока дрожит ясная луна, камни недвижно лежат среди струй. Легкая одежда не защищает от ночной прохлады, лотосы в пруду распространяют дивный аромат. Листья платана опадают под осенним вихрем, цикады в траве стрекочут о чем-то далеком…

Цзин Шентань (1608–1661) прославился, главным образом, как драматург и литературный критик; был почитателем новой прозы, близкой разговорному языку.

В разгар лета, когда нещадно палит солнце и нет ни облачка, ни дуновения, когда дворик у дома превратился в раскаленную сковородку и в него даже птицы не залетают, когда по телу ручьями струится пот, когда нет даже сил поесть и ты валяешься, словно мешок, изнывая от жары, а маслянистая земля пропитана испарениями и мухи кружат у самого носа, надоедая своим жужжанием… Вот если в такое-то время вдруг почернеет небо и хлынет ливень, словно разом застучит миллион железных гонгов, и благодатный дождь вмиг смоет пот, напоит иссушенную землю, прогонит мух и позволит наконец-то с аппетитом подкрепиться — вот радость!

Сидеть ночью в кабинете, думая свою думу, и слушать шуршание мышей у изголовья постели, пытаясь угадать, что это они там тащат и какую книгу грызут, и чувствовать, как в сердце закрадывается беспокойство… И вдруг увидеть, как кошка, помахивая хвостом, замирает на мгновение, а потом бросается куда-то с криком, и шуршащие твари вмиг пропадают — вот радость!

Во дворике перед кабинетом вырвать заросли лопухов и бурьяна и насадить десяток-другой банановых деревьев — вот радость!

Проходя по улице, увидать двух грамотеев, о чем-то яростно спорящих с выпученными глазами и раскрасневшимися лицами, уже держащих друг друга за грудки и захлебывающихся словами… и вдруг какой-нибудь рослый детина вмиг растащит их в стороны и одним зычным окриком прекратит их спор — вот радость!

Когда ученики без запинки декламируют наизусть древние книги, словно вода, журча, льется из кувшина, — вот радость!

После еды от безделья перебирать свой сундучок с бумагами и вдруг наткнуться на долговые расписки числом эдак в несколько десятков и чтобы расписки эти были выданы давным-давно и деньги получить по ним уже нет возможности… Сложить все расписки в кучу и поджечь их, глядя, как серый дымок тает в небесах, — вот радость!

Проснувшись поутру, услыхать, как домашние со вздохом говорят друг другу, что ночью кто-то умер, а потом узнать, что сия участь постигла первого мошенника в городе — вот радость!

Темной ночью лечь спать, чувствуя себя больным и разбитым, тоскливо дремать поутру, а потом вдруг услышать веселый щебет птиц, отдернуть занавес и, выглянув в окно, увидеть яркое солнышко и умытую дождем рощу — вот радость!

Услыхать вечером, что по соседству поселился добропорядочный муж, на следующий день отправиться к нему в гости и застать его читающим книгу, а потом хозяин учтиво предложит вам сесть и скажет: «Не соблаговолите ли ознакомиться с этой книгой?» и будет мило беседовать с вами до самой темноты, а когда вы вдруг почувствуете голод, сам спросит: «Вы не проголодались?» — вот радость!

Даже не мечтать о новом доме, а потом, нечаянно раздобыв денег, все-таки затеять строительство и с утра до ночи слышать только разговоры о досках и камне, черепице и кирпичах, угле и гвоздях, думать о том, как устроить свое будущее жилище, и не иметь возможности в нем поселиться… И вдруг в один прекрасный день строительство закончено, полы в доме чисто выметены, на окнах натянута бумага, на стенах висят картины, и в доме больше не толпятся рабочие, а вокруг тебя сидят старые друзья — вот радость!

Зимней ночью потягивать вино, а потом отворить окно и увидеть двор, запорошенный снегом, — вот радость!

С давних пор мечтать стать монахом и страдать от того, что при людях не можешь есть мясо, а потом принять постриг и у всех на виду вкушать скоромное, а еще в жаркий день помыться и хорошенько выбрить голову — вот радость!

Натерев мозоли, долго их отпаривать, а потом, закрывшись у себя в комнате, вырезать их — вот радость!

Неожиданно обнаружить в своих бумагах послание от старого друга — вот радость!

Прожив долго на чужбине, возвращаться на родину и увидеть издалека ворота родного дома, услышать знакомые голоса женщин и детей — вот радость!

Видеть, как человек пишет большими иероглифами вывеску, — вот радость!

Раскрыть окно и выгнать вон всех мух — вот радость!

Служить в уездной управе и каждый день входить во двор канцелярии под бой барабанов — вот радость!

Отдать все свои долги — вот радость!

Смотреть на далекие костры в полях — и это тоже радость!

Чжан Чао — литератор ХVII в. О его жизни не сохранилось достоверных сведений.

Не добрый и не злой: таков мудрец.

Много доброго, мало злого: таков достойный муж.

Мало доброго, много дурного: таков обыкновенный человек.

Ничего доброго и много дурного: таков низкий человек.

Одно добро и совсем нет зла: таков святой.

Если у вас есть хотя бы один близкий друг, вам зазорно роптать на судьбу. Вы не одиноки сами, а благодаря вам в мире одним одиноким человеком меньше.

Не бывает цветов без бабочек. Не бывает горы без ручья. Не бывает камня без мха. Не бывает пруда без тины. Не бывает дерева без травы. Не бывает человека без недостатков.

Любоваться цветами подобает в обществе красавицы. Пить вино при луне подобает в обществе доброго друга. Гулять по снегу подобает с возвышенным человеком.

Молодая луна не нравится нам за то, что слишком быстро пропадает, а луна на ущербе — за то, что слишком поздно появляется.

Мне не под силу вспахать целое поле; ограничусь тем, что взращу сад у дома. Мне не под силу собрать весь хворост в лесу; ограничусь тем, что выполю траву у крыльца.

Десять вещей доставляют неудовольствие: черви в мешках с книгами, комары в летнюю ночь, худая крыша на террасе, увядшие хризантемы, большие муравьи под соснами, слишком много опавших листьев бамбука, слишком быстрое увядание цветов лотоса, змеи в пышной траве, колючки среди распустившихся цветов, отравление, полученное от вкусной рыбы.

Взойдя на башню, хорошо смотреть на горы. Взойдя на крепостную стену, хорошо смотреть на снег. Сидя с зажженной лампой, хорошо смотреть на луну. Плывя в лодке, хорошо смотреть на туман. При луне хорошо любоваться красавицей.

Сиянье гор, журчанье вод, свет луны, аромат цветов, ум и такт образованного человека, внешность и манеры красивой женщины — все это нельзя выразить в словах, нельзя явить взору, но все это воистину покоряет наши сердца и навсегда сохраняется в нашей памяти.

Тот, кто любит женщину так, как любят цветы, будет воспарять в своих чувствах все выше и выше. Тот, кто любит цветы так, как любят женщин, будет открывать в своем чувстве все новые и новые глубины.

Красавица лучше цветка тем, что понимает смысл слов. Цветок лучше красавицы тем, что источает благоухание. Одно нельзя соединить с другим, а потому лучше пожертвовать благоуханием ради понимающей собеседницы.

Юноша читает книги, словно смотрит на луну из глубокой ямы. Человек средних лет читает книги, словно смотрит на луну во дворе. Старец читает книги, словно любуется луной с высокой террасы. Глубина их понимания зависит от высоты их положения.

Лучше быть чистым в бедности, чем замарать себя нечестно нажитым богатством. Лучше в радости умереть, чем жить в муке.

Снег навевает мысли о возвышенном муже, цветы навевают мысли о красивой женщине, вино навевает мысли о бесстрашном воине, луна навевает мысли о добром друге, а горы и воды навевают мысли о гениальных стихах.

Пей вино, но не буйствуй во хмелю. Люби женщин, но не источай своих сил. Трудись ради денег, но не позволяй им владеть твоим сердцем. Живи неистово, но не теряй головы.

Дождь может сделать день коротким, а ночь длинной.

Все девушки от пятнадцати до двадцати пяти лет обладают очаровательным голосом, но стоит взглянуть на них, и сразу увидишь, кто из них красавица, а кто дурнушка. Отсюда следует заключить, что слух все-таки не сравнится со зрением.

Лучше быть бедным и жить в праздности, чем быть богатым и всю жизнь изнемогать в трудах. Лучше стыдиться своего богатства, чем гордиться своей бедностью.

Лучше иметь понимающую жену, чем красивую наложницу, и лучше иметь душевный покой, чем горы золота.

Глаз не может видеть себя, нос не может обонять себя, язык не может попробовать себя на вкус, палец не может дотронуться до самого себя, и только ухо может слышать себя.

Звуки вообще лучше слушать издали, и только звуки лютни хорошо слушать и вдали, и вблизи.

Тот, кто душой раскован и сам собой восхищен, выбирает себе в друзья лишь цветы да птицы. Тот, кто душой честен и не ищет признания, обнимает собой все стихии мира.

Любоваться красавицей за утренним туалетом лучше после того, как она напудрит лицо.

Весна — это главная тема в музыке Неба, а осень — ее вариация.

Литературное сочинение — это узор без слов, а узор — это литературное сочинение без слов. И то, и другое имеет общий исток.

Нестерпимо больно видеть: как опадают цветы; как заходит луна; как прежде времени умирает красивая женщина.

Выращивая цветы, нужно любоваться ими, когда они распускаются. Созерцать луну нужно, когда она становится полной. На красавицу нужно смотреть, когда она весела и довольна собой. Иначе все наши труды и терпение окажутся напрасными.

У человека, загруженного делами, садик должен находиться рядом с домом. Человек, живущий в праздности, может позволить себе иметь сад вдали от дома.

Вино может заменить чай, а чай не заменит вино. Стихи могут заменить прозу, а проза не заменит стихи. Оперная ария может заменить песню, а песня не заменит арию. Луна может заменить лампу, а лампа не заменит луну. Письмо может заменить устное слово, а устное слово не заменит письма. Служанка может заменить слугу, а слуга не заменит служанку.

Небольшое возмущение в душе можно устранить вином. Большое возмущение в мире иначе как мечом не устранишь.

Когда обстоятельства вынуждают нас льстить, это лучше делать не письменно, а устно. Когда мы не можем удержаться от брани, это тоже лучше делать не письменно, а устно.

Страстный человек обязательно любит женщин, но любитель женщин — не обязательно страстный человек. У красивой женщины обязательно несчастливая судьба, но женщина, у которой много несчастий в жизни, не обязательно красива. Талантливый поэт обязательно любит вино, но любитель выпить не обязательно талантливый поэт.

Цветы сливы делают нас возвышенными духом, орхидеи погружают нас в глубокую задумчивость, хризантемы возвращают нас к жизни дикой природы, лотос побуждает нас отрешиться от чувственных удовольствий, вишневый цвет вселяет в нас ликование, пион открывает нам дремлющие в нас силы, банан и бамбук настраивают нас на поэтический лад, цветы бегонии делают нас игривыми, сосна побуждает отвратиться от мирской суеты, тунговое дерево очищает нашу душу, а ива вселяет в сердце волнение.

Вещи, более всего способные тронуть наше сердце: на небе — луна, среди музыкальных инструментов — лютня, среди живых существ — кукушка, среди растений — ива.

Начитанность в книгах хотя и не приносит в жизни выгод, а все же лучше невежества. Возвышенность духа заслуживает восхищения, но она не должна означать незнания жизни вокруг.

Настоящая красавица лицом подобна цветку, голосом — птичьему пению, духом — прохладной луне, станом — гибкой иве, ее кости — что белая яшма, кожа — как белый снег, она выступает, словно речка струится, а сердце ее — вдохновенная песнь. Перед такой «не могу не склониться».

Среди людей женщины превосходят красотой мужчин. Среди птиц самцы превосходят красотой самок. А среди зверей между самцами и самками нет особенных различий.

Легче быть героем, чем мудрецом. Писатели встречаются чаще, чем настоящие таланты.

Несчастье зеркала — встретить уродливую старуху. Несчастье тушечницы — стоять на столе безграмотного писаря. Несчастье меча — висеть на поясе бестолкового полководца. Поистине, все это безнадежные случаи.

Если бы в мире не было книг, то не было бы нужды толковать о них, но поскольку они есть, их нужно читать. Если бы в мире не было вина, то и говорить о нем не стоило, но поскольку оно есть, его нужно пить. Если бы в мире не было знаменитых гор, то и речи о них не стоило бы вести, но поскольку они есть, их нужно осматривать. Если бы в мире не было цветов и луны, то тут и спорить было бы не о чем, но поскольку они есть, ими нужно любоваться. А поскольку в мире есть еще поэты и красавицы, их нужно любить и беречь.

Стрекот цикад осенью и птичий гомон весной могут сливаться в сладостный напев и мелодичную речь, доставляя удовольствие нашему слуху. А мы, люди, проделывая отверстия в трубках и натягивая струны на доски, производим звуки, сравнимые разве что с кудахтаньем кур и ревом быков.

Уродина потому не злится на свое зеркало, что перед ней бездушный, мертвый предмет. А если бы зеркало обладало сознанием, его уродливая хозяйка, наверное, разбила бы его.

Секрет писательского мастерства состоит в том, чтобы как можно проще и яснее высказать самые сложные мысли, а истины простые и ясные изложить изысканным слогом. Тема, всем известная, должна быть подана по-новому, а в идее, лежащей на поверхности, должна быть открыта новая глубина. А что касается расстановки акцентов, сокращений и устранений стертых слов и фраз, дабы сделать сочинение более возвышенным и непринужденным, то это дело позднейшей правки.

Зеркало не может само себя осветить. Весы не могут сами себя взвесить. Меч не может сам себя перерубить.

Облако становится радужным, когда оно отражает солнечные лучи. Поток становится водопадом, когда он наталкивается на скалу. Вещи приобретают новые свойства в зависимости от того, с чем они вступают в отношения. Вот почему в нашей жизни так много значит дружба.

Монахи не обязательно должны воздерживаться от вина, но они должны воздерживаться от суетности. Женщины не обязательно должны быть сведущи в литературе, но они должны обладать хорошим вкусом.

Древние говорили; «Человек становится хорошим поэтом, познав бедность». Так получается потому, что бедность заставляет нас многое пережить. Люди же богатые и знатные, не ведающие страданий бедности, способны писать лишь о ветре и облаках, луне и росе. Единственный способ для них набраться мудрости — это пуститься в странствия. Повидав разные края и пейзажи, нужду и муки людей во времена войн и бедствий, они потом вложат пережитое в свои стихи и превратят горести чужих людей в собственное вдохновение. Вот почему, чтобы стать хорошим поэтом, не обязательно самому жить в бедности и лишениях.

Боль можно стерпеть, а вот зуд стерпеть нельзя. Горькое можно вытерпеть, а кислое вытерпеть невозможно.

Образы в зеркале — цветные картины, а люди при лунном свете — это картины, написанные только тушью. Образы в зеркале — это картины с отчетливыми контурами предметов, а пейзажи при лунном свете — это картины с размытыми образами. Горы и реки на луне — это пейзажи в небесах, а отражения звезд и луны в воде — это небесный узор на земле.

Если бы не было стихов и вина, горы и воды были бы безжизненным сочинением. Если бы не было красивых женщин, цветы и луна были бы пустой видимостью. Поэт, наделенный талантом да к тому же красивый собой, и женщина необыкновенной красоты и к тому же обладающая литературным даром, редко доживают до преклонных лет, чему виной, вероятно, ревность творца. Ведь такие люди — это сокровище не только своего времени, но и всех времен, прошлых и будущих. Вот почему творец не позволяет им долго оставаться среди живых людей.

Кто умеет читать бессловесную книгу природы, напишет самые волнующие слова. Кто проникнет в неизъяснимый смысл жизни, лучше всех выразит истину чань.

Примечания:

3

Живот здесь указывает на место расположения пяти внутренних органов, порождающих и накапливающих духовные субстанции, через которые, по сути, и происходит контакт индивида с миром. Сердце же является правителем всего организма.

31

Отсутствие пределов. — Состояние, предшествующее Великому Пределу, когда еще не произошло разделение движения и покоя в сознании индивида.

32

Божественная утварь. — Эти же знаки можно перевести как «инструмент духа», то есть речь идет о том, что манипулировать Поднебесной следует только через духовную работу, в которой нет места стремлению владеть чем-либо.

33

Левое и правое как в данном чжане, так и других местах канона указывает на необходимость принимать во внимание принцип базовой асимметрии пространства человеческого восприятия не только в психической сфере, но и в пространстве и времени, то есть равным образом учитываются три ипостаси, небесная, земная и человеческая.

319

Цянь Лоу — древний мудрец, прославившийся своим бескорыстием.

320

У Хуай и Гэ Тяньши — легендарные правители древности, герои китайского «золотого века».

321

Се Хэ (V в.) — один из первых в Китае критиков живописи; сформулированные им «шесть законов живописи» стали основой классической эстетики живописного произведения в Китае.

322

Гу Кайчжи — знаменитый художник, живший в IV в.

323

Здесь цитируется формула Чжуан-цзы, ставшая в даосской традиции обозначением высшего медитативного состояния.

324

Старцы Хань Ци — даосские отшельники, жившие в III в. до н. э.

325

Го Сыпин — сын Го Си, прибавивший к книге отца свои личные заметки.

326

Чи — мера длины, равная примерно 1/3 м.

327

Ван Чун — философ, живший в I в., автор трактата «Лунь хэн» («Весы суждений").

328

Имеются в виду первые три царя-мироустроителя китайской истории.

329

Здесь имеются в виду первые три династии в Китае: Ся, Инь, Чжоу

330

Эпоха Воюющих царств относится к V–III вв. до н. э.

331

Воцарение династии Хань относится к рубежу III–II вв. до н. э.

332

Здесь речь идет, по-видимому, о Дао Цao, полководце и политическом деятеле, жившем в конце II и начале Ш вв.

333

Имеется в виду известный литератор Лу Цзи (конец III в.), который в письме брату заявлял, что «думание приносит тяготы».

334

Хуан Гунван. — Знаменитый живописец XIV в.

335

Ми Южэнь (1055–1107). — Один из самых авторитетных художников в старом Китае.