– Завтрак, мистер Хэрриот.

Я услышал голос юнги и стук в дверь каюты. Это был первый, утренний призыв. А за ним через соответствующие промежутки последовали: "обед, мистер Хэрриот", "кофе, мистер Хэрриот", "ужин, мистер Хэрриот". Этот семнадцатилетний паренек с румяным свежим лицом очень старался, чтобы я ничего не пропустил.

Я поспешил в салон. К моему удивлению он был пуст, но на столе стоял огромный кофейник, возле которого расположились пирамида из ломтей ржаного хлеба и блюда со всевозможными мясными и рыбными закусками – не меньше десяти.

Такие завтраки мне были не слишком привычны, но голод не тетка, и я немедленно принялся за еду. Кофе оказался превосходным, я с наслаждением запивал чудесную селедку с луком, ветчину и удивительно вкусный мясной рулет, как вдруг откуда-то возник юнга и, улыбаясь, поставил передо мной яичницу из двух яиц с грудинкой.

Я удивился, но не испугался и, поглощая яичницу, возрадовался, что у меня никогда не бывает морской болезни – судно довольно заметно кренилось то на левый, то на правый борт.

Вскоре ко мне присоединился помощник капитана, коренастый толстячок, тоже Расмуссен, как и капитан, а затем Хансен, механик, смуглый брюнет с насмешливым лицом. Английский они знали плохо, но мы сумели побеседовать на самые разные темы, включая футбольную лотерею – оба при каждом удобном случае заполняли бланки прогнозов, но всегда безуспешно.

После завтрака я спустился к овцам. На первый взгляд все они выглядели прекрасно, но тут я заметил, что одна подходит к кормушке, сильно прихрамывая. Я осмотрел копыто и обнаружил небольшое загнивание. Мне говорили, что русские ветеринары проводят осмотр с огромным тщанием, но это копытце они проглядели. Я обработал больное место тетрамициновым аэрозолем, не сомневаясь, что к тому времени, когда мы приедем в Клайпеду, овца будит совсем здорова. Просто надо повторить эту процедуру еще несколько раз.

Затем я увидел овцу с воспаленными слезящимися глазами. Одну-единственную. Скорее всего, она по дороге в Гулль чем-то их засорила. Я выдавил на глазные яблоки немножечко хлорамфениколовой мази, решив, что смажу их еще раз днем, а потом и вечером.

Осмотр я закончил с приятной мыслью, что моей аптечки пока оказалось вполне достаточно.

Когда настало время обедать, я по дороге в салон прошел мимо камбуза – крохотного закутка, еле вмешавшего кухонную утварь, плиту, духовку и съестные припасы. Ну как можно готовить приличную еду в такой каморке? И тут меня осенило: потому-то завтрак и был столь обильным, что с этих пор нам предстоит питаться бог знает чем, да к тому же состряпанным на скорую руку. Приходилось смириться с мыслью, что до возвращения домой я буду жить впроголодь.

Мы расселись вокруг стола в маленьком салоне, и нам принесли первое – восхитительный суп из спаржи с фрикадельками. На второе подали телячьи отбивные со свиными шкварками, пореем, пряностями и анчоусами. На десерт мы получили пудинг из саго, начиненный персиками и щедро обсыпанный корицей. Попивая кофе и покусывая чудесный датский сыр, я не мог отделаться от ощущения, будто только что отобедал в самом дорогом лондонском ресторане.

Тут в дверь просунулась голова Нильсена, кока, – крупного мужчины в белоснежном фартуке. Я тотчас сказал ему, что готовит он великолепно. Это чрезвычайно ему польстило, хотя и несколько удивило, поскольку все остальное словно ничего другого и не ожидали.

Улыбнувшись еще шире, он быстро закивал "Спасибо, спасибо, спасибо!" Его глаза, казалось, говорили, что он всю жизнь искал и ждал кого-нибудь вроде меня, и я почувствовал, что теперь на судне у меня есть по крайней мере один друг.

После обеда я вновь отправился на нижнюю палубу, но несколько минут простоял у поручня, вдыхая удивительно свежий воздух. Кругом, насколько хватал глаз, плясали волны, и качка не позволяла даже стоять прямо.

Спустившись вниз, я внимательно осмотрел овец. Меня угнетало неясное подозрение. С самого начала я несколько раз слышал кашель, но не обращал на него особого внимания – все овцы иногда покашливают. Но теперь он раздавался чаще, и в ней различалось такое знакомое мне хрипение!

На этот раз я выяснил, откуда он доносится, и забрался в загон с линкольнами. Я их немного погонял, и спустя несколько секунд они все дружно закашляли. Теперь я знал причину: диктиокаулез.

Я поставил термометр трем-четырем, каждый раз прислоняясь к качающейся стенке, чтобы разглядеть, что он показывает. Впрочем, было ясно, что это не вторичная инфекция, но паразитарный бронхит. А в моем чемодане для его лечения не было ничего.

Правда, когда позднее я сел у себя в каюте писать мои заметки, то пришел к выводу, что заражение невелико и должно пройти само собой, так как овцы были в прекрасном состоянии, получали вдосталь отличного корма и больше не паслись на зараженных лугах. Все равно, мне это не нравилось. В Гулле ветеринары не заметили кашля, но в Клайпеде заметят, а мне очень хотелось сдать им абсолютно здоровых животных.

Потом я провел удивительно интересный час на капитанском мостике. Капитан объяснил мне устройство радара и других приборов и показал наше место на карте. Мы шли вдоль голландского побережья, но на таком расстоянии, что суши видно не было.

Меня поразили морские карты. Море выглядело сложным лабиринтом всяческих линий, цифр и надписей, а суша представляла собой сплошное белое пятно.

В шесть тридцать я опять пошел в салон умерщвлять свою плоть. На столе громоздились горы жареных цыплят с острой начинкой, совсем мне незнакомой, и маринованными огурцами. Затем подали фрукты. Я уж не упоминаю о неизменных блюдах с селедкой, помидорами, салями, солониной, свининой, ветчиной, грудинкой и всяческими датскими колбасами и сырами, нарезанными ломтиками. И еще я забыл упомянуть печеночный паштет и перетопленное сало, которые пользовались особой любовью моих сотрапезников. Сало они намазывали на ржаной хлеб. И таким бутербродом завершали каждую еду.

После ужина мы устроились поудобнее и курили часа два, болтая за шнапсом и пивом. Насколько я понял, так они проводили почти все вечера. Мне было очень интересно слушать морские рассказы о разных странах и народах, не говоря уж о всяческих приключениях, выпадавших на их собственную долю.