Жейка развлекается

— Стоять! Лежать! Как лежишь? Молчать!.. — это Жейка подает команды, подражая дедушке Александру Ивановичу, а Чинька выполняет их. На его морде можно прочесть: «Чего уж противиться! Не сделаешь — будет трепать за шиворот, тянуть за уши. Хорошо еще не кусается».

Чинька давно понял, какую огромную власть над взрослыми имеют дети. Они могут брыкаться, могут тонко и жалобно верещать, даже если сами во всем виноваты, они взбираются верхом на Самого Главного Хозяина, перед которым Чинька преклоняется, и, шлепая его по загривку, восторженно кричат: «Н-н-но!» И вообще он не представлял себе, чего только не могут делать эти маленькие разбойники. Со временем Чинька проникся к ним той особой снисходительностью, с какой матерые собаки обращаются со щенками. Правда, расшалившегося щенка можно в целях воспитания оттрепать. А с детьми так не поступишь. И потому Чинька раз и навсегда запретил себе обижать их даже тогда, когда они садились ему на голову, крутили хвост и пересчитывали зубы.

Видя с его стороны такую покладистость, липли к Чиньке все дети: и свои, и родственников, и соседские. Но из всего этого скопища Чинька выделял Жейку. Он ее любил и слушался.

Слушаться слушался, однако до тех пор, пока это ему не надоедало. Тогда он ложился или залезал на будку. Жейка хлопала его, толкала, пытаясь стянуть вниз, и грозно топала ногами. Чинька упрямился, расслаблялся и отяжелевшим телом прилипал к месту. Сдвинуть его Жейка не могла.

Сейчас, когда Жейка выкрикивала ему свое: «Стоять! Лежать!» — Чинька был в хорошем расположении духа. Он был послушен и даже позволял ей ездить на себе верхом. Они играли, а я решил их сфотографировать. Увидя нацеленный на него фотоаппарат, Чинька, как всегда, замер и не мигая уставился в объектив, пока не послышался щелчок. Он всегда успевал стать в позу и поэтому выглядел на снимках одинаково хорошо. Лишь однажды наш пес сплоховал: на горной речке Стеклянухе, такой холодной, что в походах мы пользовались ею как холодильником, Чинька упал в воду. Течение было сильным, его сносило, а в море он к этому не привык. И все же Чинька выплыл сам. Вылез, глаза круглые, шерсть намокла, вода стекает струями. Он затрясся так, что уши и хвост описывали в воздухе круги. В это время я и снял его. На фотографии Чинька вышел взъерошенный, в ореоле брызг.

Когда Жейка была совсем еще маленькой и носила шубу «на вырост», она любила кататься на санках. Но хоть и говорят: «Любишь кататься, люби и саночки возить…» — последнее ей не особенно нравилось. Вскарабкается она на горку, съедет вниз и долго сидит, соображает, оправдываются ли затраченные на подъем усилия кратковременным, но захватывающим дух спуском. Еще раз скатится, опять посидит, подумает… Так вот и катается с раздумьями. А рядом вертится, виляет хвостом Чинька. И вот — «эврика!». Веревка от саней привязывается за Чинькин ошейник. Чинька потащил санки в гору. Там Жейка хотела было отвязать санки да съехать вниз, но не тут-то было! Чинька, не останавливаясь, развернулся и понесся вниз! Хлесткие стебли сухой полыни так и замелькали по сторонам тропы, а Жейка была в восторге: — Чинька, вперед!

Она визжала от удовольствия, когда санки, подпрыгивая, мчали и мчали ее. Вдруг они опрокинулись, и Жейка вывалилась в снег. Иная собака на радостях, что освободилась, удрала бы, но Чинька был псом порядочным и друзей в беде не бросал. Он остановился, дождался, пока Жейка взгромоздится снова, а затем уже рванул во весь дух! Снег летел во все стороны, сыпал в глаза… Они падали, катались по снегу, сплетаясь в один комок, и потом долго разбирались, где Жейкин валенок, а где Чинькина голова. Когда Жейка снова становилась Жейкой, а Чинька Чинькой, катание возобновлялось. Пес на ходу глотал снег, как мороженое. Жейке снег попадал за ворот, таял и скатывался холодными каплями по спине. Наконец, уставшие, вывалявшиеся в снегу, мокрые до того, что пар клубился над ними, они приплетались домой. Из уважения к другу Жейка шла пешком, а Чинька но тем же соображениям тащил пустые санки. Оба были счастливы!